При сдаче Крыма в мае 1942 г. я попал в плен и находился в лагере военнопленных в г. Друизбурге (Германия), при шахте Беккеверк... В моей памяти осталось много тревожных дней войны, связанных с моей жизнью, а также с жизнью моих соотечественников. Но не о себе я хочу рассказать... Я хочу рассказать о тех, кто о себе не расскажет, о тех, чей прах покоится на вражеской земле, там, в Западной Германии в г. Друизбурге...

Высокие трубы угольной шахты, вскинув свои головы к небу, курили черным, едким дымом день и ночь. Вокруг них раскинулся шахтный двор с большими и малыми постройками, а немного поодаль, припав к земле, стояли рядами серые и мрачные, похожие на спичечные коробки фанерные бараки. Опоясанные со всех сторон четырьмя рядами колючей проволоки, со сторожевыми вышками по углам, пулеметами и прожекторами на вышках, они наводили на человека страх и ужас. Это лагерь советских военнопленных. Здесь жили и умирали жертвы фашистского рабства. За 3 года существования этого лагеря фашисты уничтожили десятки пленных, используя для этого различные методы истребления людей. Но главным и самым распространенным из них был — истребление голодом и непосильным трудом в подземелье. Там внизу, глубоко под землей, после жидкой похлебки-баланды склонялись по 16 часов в сутки истощенные пленные.

Специально приставленные к ним фашистские палачи-мастера не давали им разогнуть спины и избивали их, как хотели и чем хотели. В лагере их добивали конвоиры и полицейские.

Лагерный гроб, постоянно стоящий на глазах у пленных у боль-ничного барака, не застаивался без дела. Почти каждый день дожили в него высохшее, а часто и изуродованное тело покойника, и два пленных везли его в тачке на специальное кладбище, где вываливали труп в заготовленные ямы, а гроб возвращали опять на прежнее место. Никто за покойниками не плакал, никто не провожал их к месту покоя. Бывало, что никто и не знал, кто были эти люди и откуда они. Знали лишь, что в лагере убили часовые номер 701, в шахте завалило № 196, умер от голода № 63, и еще номера, и много, много номеров.

Умирали люди, но оставались бессмертные номера. На место умерших пленных присылали новых, которым прикрепляли на воротниках гимнастерок номера их умерших собратьев. К такой обстановке пленные уже давно привыкли. Они знали, что нацисты выполняли гнусный план истребления пленных, а поэтому не удивлялись всему происходившему в лагере. Каждый лишь ожидал своего дня. Когда его искалечат или положат в гроб и вывалят где-то за городом в братскую могилу, но того, что произошло однажды, никто не ожидал.

А случилось это 6 ноября 1944 года.

С утра в этот день моросил мелкий осенний дождь. Было тепло. К обеду дождь перестал, но небо так и осталось до конца дня облачным и хмурым. Над шахтой целый день клубился тяжелый, черный дым, который стелился к земле и заволакивал лагерь, словно пытаясь укрыть его навсегда от честного человеческого взгляда. Неприятная погода, однако, не помешала пленным после изнурительного труда выйти во двор и стать у своих бараков группками. Такие группки, состоящие из крючкообразных человеческих фигур, можно было видеть всегда. Здесь у бараков шла торговля баландой и «пайкой» хлеба, табаком и мылом. Менялось все и вся, начиная от иглы и кончая хлебом.

Но, собираясь группками, узники фашистского застенка не только меняли крошечные «пайки» хлеба, наполовину состоящие из древесных опилок, но и говорили о лагерных делах, о зверствах немцев, об очередной жертве шахты, о фронтах и тосковали по Родине. Иногда в таких группках решался план побега или как лучше вывести мотор в шахте и остановить конвейер.

В этот же день ко всему обычному добавилась какая-то еще предпраздничная суета. Пленные брились, вымывали начисто свои худые скуластые лица с запавшими глазам и выходили в лагерный двор, чтобы поговорить с товарищами о предстоящем празднике. О тех праздниках, что праздновались ими до войны на родной земле, в кругу своей семьи и друзей.

Никто из них не собирался встретить праздник за столом с раз-личными яствами, не рассчитывал даже на праздничную, сваренную с ржаной крупой баланду, которую обычно выдавали в лагере в религиозные праздники: Пасху, Рождество. Вовсе нет. Они просто чувствовали праздник душой русского, согнутого фашистским пленом, но до конца не сдавшегося им.

Дотемна топтались пленные во дворе, бродили по баракам, а когда бараки были заперты часовыми, каждый взбирался на свои нары, ложился или садился, свесив костлявые ноги, и о чем-то думал.

А в бараке № 5 пленные не успели еще подумать о родных местах, о праздничных обедах, что бывали у них пять, а то и 10 лет назад, как небольшого роста, рябой, высохший до предела номер 306-й затянул слабым, но красивым тенором грустную песню. Сначала его голос звучал одиноко, потом примкнули другие голоса, а через минуту пели все: «...Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда...» За этой песней последовали другие песни. Потом кто-то завел «Калинку».

В узком промежутке трехэтажных кроватей-нар кто-то присвистнул и ударил деревянной колодкой о пол. Потом загремели колодки в нескольких местах барака. Пленные пустились в пляс.

Всему пришел конец тогда лишь, когда послышались удары прикладом в стену барака. Все после этого сразу заняли свои места и один за другим отдались сну. Но не спали фашистские палачи. В то время, когда пленные готовились встретить свой советский праздник, когда в бараках раздавалась песня, окровавленные руки палачей готовили для них смерть. Как только лагерь погрузился в сон, в воздухе появился самолет. Солдаты-часовые открыли бараки и, орудуя прикладами автоматов, стали выгонять пленных в убежище, находившееся в конце двора. Пленные, накинув на головы шинели, в недоумении плелись к убежищу. И вдруг почти у самого входа в убежище раздался один и еще один взрыв. Тут только послышался гул мотора самолета, а через несколько минут, когда самолет был уже далеко от лагеря, вяло пропела сирена шахты предупредительную тревогу.

Ни одна зенитная пушка не произвела ни единого выстрела. Всем стало ясно, что этот гостинец в честь праздника сбросили на лагерь сами немцы. В лагере в этот день не стало трех товарищей. Одному из них ото-рвало ноги у самого таза, и он тут же умер, другого поразил осколок прямо в сердце, третьему вырвало осколком кусок шинели вместе с телом на спине, но он в горячке еще забежал в убежище и сел на скамью. Глядя на его, немного улыбающееся лицо, можно было подумать, что он, забежав в убежище, считал себя спасенным, но через мгновение глаза его вдруг широко раскрылись, сверкнув белками, а затем медленно стали закрываться.

Прощаясь угасающим взглядом со своими однолагерниками, он не сказал, кто он, откуда, а произнес лишь четыре неполных слова: «У меня трое дет...» Последнее слово он незакончил. Глаза его навсегда сомкнулись, и худое окровавленное тело повалилось на руки своих собратьев.

Рано утром четверо пленных выкатили из лагеря двухколесную тачку, на которой, прижавшись друг к другу, лежали три трупа. Их нагие, истощенные и окровавленные тела прикрывал кусок мешковины, кем-то принесенный из шахты. В больничном бараке лежали еще 7 израненных, но живых пленных.

И на сей раз никто из пленных не плакал, но, сняв пилотку с красным трафаретом «SU» (Sowjetunion — Советский Союз), сказал про себя: «Прощайте, братья! Вечная вам память! Мы отомстим за вас».

Будучи очевидцем этой трагедии, мне хотелось бы обратиться к молодежи со словами: «Дорогие молодые люди! Чтите память о погибших отцах и братьях, о тех, кто сложил ради вашего счастья свои головы на фронтах войны, о тех, кто зверски замучен и истреблен в фашистских лагерях смерти.

Я не знаю, кто дети зверски убитых моих однолагерников, но я слышал предсмертные слова одного из них, в которых прозвучала большая забота о детях, это значит, о вас, дорогие друзья.

Будьте всегда бдительны, боритесь за мир на земле, не допускайте ужасов новой войны».
Овчаров М.Б. 7 июня 1961 г. Краснодарский край, г. Хадыженск.

РГАСПИ Ф. М-98. Оп. 3. Д. 55. Л. 3—10 об.