Когда страшная война стала угрожать Б.-Токмакскому ремесленному училищу, ребята разошлись по домам.

Но Ваня, житель Винницкой области Б.-Чернятинского района, не знал, откуда он и кто его родители. Тогда парнишка решил идти на фронт, чтобы мстить тем, кто отнял у него счастливое детство. В порыве отчаяния он подался в Киев в надежде вступить добровольцем. В поисках частей или партизан парнишка забрался в Мотовиловку и здесь был схвачен полицаями. Под стелькой ботинка нашли комсомольский билет. На его глазах офицер изорвал его и бросил в горевшую печь. Глядя, как фашист расправляется с билетом, у комсомольца до боли защемило сердце, и он готов был с кулаками наброситься на врага, но сдержал себя: «Безоружный против группы врагов — не воин».

Его до потери сознания избили и бросили в холодный сарай. Ночь. Темная, холодная, страшная. Превозмогая боль, комсомолец попытался взобраться на стену сарая, но сорвался. Полежал, вытер подолом рубашки окровавленное лицо и со вторичной попытки достиг стены, прокопал соломенную крышу и на рассвете убежал в лес.

В тот же день паренек пристал к группе солдат, выходившей из окру-жения. Приняли разведчиком. Но не успел он проявить своих способностей, как группу захватили в плен. Захватили, когда у обороняющихся истекли патроны и гранаты.

Подолгу каждого допрашивали и мучили, в том числе и Ивана. Наоборот, ему досталось больше всех, так как считали его добровольцем, притом с оружием в руках. Винтовку Ваня достал у убитого солдата. Из пяти выпущенных им пуль две угодили во вражескую цель. Вскоре массу пленных заточили в вагоны. Поезд медленно увозил их на Запад.

На десятые сутки разместили в большой временный лагерь, рас-положенный на окраине города Линца (Австрия). Здесь уже были люди, большинство украинские женщины и девушки. Это рабыни богатых вельмож. Сюда, как на торг, приезжали хозяева фабрик, отбирали здоровые нужные рабочие руки. А женщин и девушек расхватывали богатые домовладельцы.

На третий день Яцука окрикнула худощавая женщина. Она давно присматривалась к нему.

— Ваня, родненький мой, племянничек! А ты ли это? — запричитала она и кинулась обнимать паренька.

Ваня стоял, как остолбеневший.

— Я твоя родная тетенька Оксана. Разве ты забыл меня?

Да, он не помнил ее, и теперь начинал вспоминать, что такая тетя, похожая на мать, действительно была у него. И у парня впервые за эти дни потекли крупные слезы.

Тетя рассказала о судьбе отца. Он был председателем сельсовета. В 1929 году застрелен кулаками, а мать, убитая горем, на долгие годы слегла в больницу. А чтобы ребенок не умер с голоду в это трудное для коллективизации время, дядя Арсений в 1933 году увез Ваню в Днепропетровский детдом, откуда он был переведен в Б.-Токмакское ремесленное училище. Вскоре и дядя умер от кулацких побоев, а мать, придя из больницы, потеряла концы поисков сына.

— Мама и теперь живет в селе... Вот и встретились мы с тобой, Ва-нюша. Встретились вдали от Родины. Выживем ли?

— Выживем, тетя, обязательно выживем, так говорил нам политрук. Я верю ему.

Но договорить им не дали. Всех мужчин, в том числе и Ивана, по-строили и под усиленным конвоем отправили на завод «Металвьютте», изготовляющий артиллерийские снаряды.

Условия работы кошмарные. По 12 часов за станками. Питание скуд-ное. Находились под охраной. Через полгода две бригады забастовали, требуя снять охрану и улучшить условия жизни. Пять часов уговаривал их хозяин приступить к работе. Но люди отказывались. Тогда хозяин арестовал Яцука и двух русских рабочих. Яцуку удалось сбежать из-под ареста.

Три недели пробирался он на восток. А когда вышли харчи, в поле нашел украинского паренька, работавшего у богатого бауэра (кулака), раздобыл продуктов и по его совету подался в Чехословакию.

На одной из глухих станций парнишка устроился на платформе между тюками сена. На границе с Чехословакией его обнаружили.

Гестапо. Допрос. Невыносимые пытки. Пытали изощренно. Метровой линейкой били по кистям вытянутых рук. При каждом ударе «спрашивали»: «Признавайся, откуда сбежал, стервец?» Затем той же линейкой били и по голове и по кистям рук. А потом наносили по 15 полусиловых ударов по плечам, затем от лопаток до пояса. А когда это не помогло, свалили на пол, держа за руки и ноги, били по голым пяткам и мягкому месту, зажимали пальцы в проемы дверей. От этого у Яцука полопались кончики пальцев.

Обливаясь кровью, парень временами терял сознание.

Наутро эти приемы повторили. Переводчица сказала: «Пан капитан удивляется твоему терпению и мужеству. Он спрашивает, может быть, ты юный коммунист? — и, не получив ответа, добавила: — Они собираются под ногти пальцев загонять толстые иголки. Признавайся».

Ваня заколебался. Он сильнее стиснул губы зубами, когда эсэсовец загнал иголку под ноготь указательного пальца правой руки. Второй укол вывел его из терпения. «Хватит!» — крикнул он. А в это время из раскусанной губы на бороду потекла алая кровь.

Допрашивающие громко рассмеялись. Парнишка признался. Но побои не прекратились. Теперь его мучили уже за терпение и за то, почему он не признавался раньше.

Опять временный лагерь Ланцендорф. Снова допрос.

— Ты заслуживаешь расстрела или виселицы, — сказал эсэсовец. — Но я могу облегчить твою судьбу. Все зависит от тебя.

— Не понимаю, — нерешительно сказал Иван.

— А тут и понимать нечего. Работать на нас будешь в лагере.

— Шпионить! Нет. Я не способен на эти штуки. Подыщите лучше другого.

— Тогда повесим. Иди.

Но повесить не повесили, а только избили до потери сознания и выбросили во двор.

Полуживого парнишку подобрали два узника. Василий, родом с Волги, и пожилой Андрей Федорович с Кубани. Василий попал в плен солдатом, Андрей Федорович — майором. Видя, что это советские люди, Иван все рассказал им о себе.

Вася и Андрей Федорович полюбили Ванюшку за его прямоту, на-стойчивость, преданность и за то, что он все-таки был малолеткой, которому судьбина войны преподнесла страшные муки вместе со взрослыми. А таких малолеток в лагере почти не было.

Однажды Яцука с другими узниками погнали на уборку зеленого гороха. Хоть и голодный был парнишка, но брать чужое боялся, так как за спиной — часовой. Стоило Ивану отлучиться за выделенную ему грядку или бросить в рот зеленый стручок гороха, на него мог обрушиться гнев охранника.

А когда узников построили в обратный путь, охранник ударил Ивана по лицу огромным кулачищем и дал команду «Шагом марш».

Кровь брызнула изо рта и носа. Яцук упал, выплюнул два выбитых зуба. Парнишку подхватили сильные руки Василия и Андрея Федоровича. Держа под мышки, они повели его в строю.

В лагере солдат доложил что-то старшему эсэсовцу. Тот вывел ком-сомольца из строя, взял руку Ивана, сжал ее в своей большой ладони, вынул кинжал и давай бить рукояткой по кончикам пальцев. Яцук не вытерпел: с силой дернул руку и отскочил на два шага назад так, что немец чуть было не упал на мостовую. Он рассвирепел и стал избивать жертву ногами. Тогда кто-то из окружающих закричал: «За что же вы, гады, мальчишку бьете!»

Фашист кинулся в строй искать виновника крика, но никого не нашел. Сотни глаз узников зло смотрели на садиста, и он сдался. А крикнул, оказывается, Василий, стоявший во второй шеренге.

— Ты знаешь, за что они избивали тебя, — пояснил Андрей Федоро-вич. — За то, что работал медленно.

Весной 1942 года пленных разместили в лагере Маутхаузен. Это город смерти, в котором находилось более двадцати блоков. В каждом блоке по 700—800 человек. Яцука и полсотни других узников, прибывших на смену (людям), сожженным в крематории, поместили в 17 блок. Им выдали полосатые брюки, куртки с разноцветными треугольниками и номерами вместо фамилий. У Яцука — № 32 132. Это его смертный номер.

У Вани даже в глазах потемнело от увиденного, А позже он прочитал на куртке одного смертника номер 187 333. Эта цифра потрясла его детское воображение. Она не давала ему покоя ни днем, ни ночью. И тогда комсомолец поставил задачу: «Во что бы то ни стало выжить. А если удастся, то помочь другим, в частности — Андрею Федоровичу».

Жизнь в лагере проходила своим чередом. Каждый месяц прибывало пополнение, по три—пять тысяч человек. Лагерь изо дня в день таял. Ежедневно работала газокамера, рядом крематорий с дымогарной трубой. В четырех огромных печах сжигались трупы, и огонь в них полыхал, как в доменной печи. Бывало, утром при тихой погоде на крышах блоков, булыжной мостовой оседала лагерная пыль от массы сожженных трупов. За проволочным заграждением огромные вороха пепла. Сюда работники богатых бауэров (кулаков) приезжали с подводами, сгружали бурячные или капустные листья на баланду, а отсюда забирали человеческий пепел на удобрения.

Однажды Яцук увидел, что блоковые и санитары в ревире (больнице), а то и прямо в блоках на полосатых спинах одежды мелом ставили кресты. «Зачем это?» — мимикой спросил он у одного испанца.

Вместо ответа тот по-немецки спросил: «А ты давно здесь?» Иван показал шесть пальцев. Испанец засмеялся над неосведомленностью паренька. «Газокамера, в трубу, пуф-пуф-пуф», — пояснил он.

У Ивана волосы стали дыбом. Он не поверил. Наутро сам заглянул в газовую камеру. Действительно, туда заводили тех, кому в этот день суждено умереть. Причем жертвы не сопротивлялись, они предпочли умереть, чем в муках жить в этом проклятом лагере.

Многие, увидев русского парнишку с красным треугольником, удив-лялись, за какие же преступления загнали его сюда. На многочисленные вопросы Ваня отвечал: «Русский я. За это и заперли сюда».

«Русский!» Как тяжело было здесь русским. В отличие от узников других стран русские имели на куртке нашивной треугольник красной окраски. Каждый эсэсовец, лагерный охранник издалека узнавал русского, натравляя на него овчарок, а затем подбегал, бил чем попало и полуживым выбрасывал в канализационный ров. Иногда русских выводили группами за лагерь, заставляли бежать, а гитлеровская молодежь упражнялась по ним в стрельбе из пистолетов. Если по линии Красного Креста кое-когда доставляли посылки, то русским не выдавали. «Русские безбожники, они не состоят в международной организации Красного Креста», — говорили фашисты. Все русские, и особенно двадцатого блока, где находились офицеры и политработники Советской Армии, гибли массами. Там же оказался и майор Андрей Федорович. Их не выводили ни на работу, ни на прогулку, даже не разрешали ходить внутри лагеря. Помимо общей стены и нескольких рядов проволочного заграждения, блок был огорожен колючей проволокой. Только в одном месте сделан проход-калитка, но в нее входили и выходили узники только с разрешения блокового. Даже в столовую за баландой и то не выпускали из 20-го блока. Пищу им привозили пленники из других блоков. Особенно издевался над жертвами блоковой 20-го блока. Это фашистский бандит, который за свои бандитские действия отбывал здесь наказание. Кровью наших узников он смывал с себя преступления.

Видя эти мучения, комсомолец проклинал свою судьбу. Будь у него отец, может быть, у него судьба сложилась бы иначе. Он понимал, что трудности войны призваны переносить все, в том числе и он — комсомолец, но не здесь, в этом лагере смерти. Он уже задумывался над тем, как совершить отсюда побег — третий побег за его короткую жизнь в плену. Но отсюда мало кому удавалось выскочить за колючую проволоку. Выход на волю был один — через трубу крематория.

Ваня Яцук познакомился с испанцами из первого блока. Они работали в парикмахерских, портняжной мастерской, в столовой и др. Особенно подружился он с испанцем по имени Марчелло, который попал сюда за прошлые политические взгляды. Сражался с бандами Франко в период испанской революции.

Заботясь о жизни русского мальчика, испанец сказал Ивану: «Приходи за баландой, только не попадайся эсэсовцу, а то в душегубку загонит». И Ваня стал ежедневным гостем в испанском блоке.

Однажды Ваня передал Андрею Федоровичу миску баланды и четыре вареные картофелины. Тот тут же через край миски стал хлебать баланду. Стараясь быть незамеченным, Иван на главном проходе сел на корточках, ожидая, когда освободится миска.

Вдруг он услышал шепот: «Ваня, беги!»

Иван осмотрелся по сторонам. Андрей Федорович уже бежал в 20-й блок. Тогда парнишка бегом устремился в конец главного прохода, чтобы оттуда проникнуть в свой 17-й блок. Но его нагнала овчарка. Она прокусила ногу, свалила его и стала передними лапами на спину. Вскоре подбежал эсэсовец, крикнул встать. Фашист спокойно надел кожаную перчатку, стал левой ногой на правую ступню ноги Ивана и со всего размаха ударил по лицу. У парня потемнело в глазах. Он мог бы еще устоять, но, зная повадки этого эсэсовца, упал с первого удара. Если бы не упал, то фашист бил бы его до тех пор, пока жертва не упадет на мостовую. И когда Ваня, падая, стукнулся головой о каменья, офицер засмеялся и пошел прочь.

...Комсомолец догадывался, что в лагере действует подпольная орга-низация сопротивления фашизму. Он хотел быть ее активным членом, но состоявшие в ней люди скрывали от него свои действия. Видимо, учитывали возраст паренька. Но время от времени они давали ему поручения. Особенно парню запомнился один пожилой чех, который часто ходил по блокам с узелками под мышкой. В узелках находились то кусочки сахара, то головка лука и чеснока, то сухарики. Это подарки тех, кто имел посылки. И люди, получающие их, 50 процентов содержимого отдавали чеху, который приносил особо нуждающимся.

Этот чех предложил Ивану достать лагерной соли. «Камрад, кровь, зубы», — сказал он, показывая на 20-й блок.

Красная соль находилась в ящиках возле столовой. Иван достал около трех килограммов и передал чеху, который тотчас же понес в 20-й блок. А на второй день Яцук уже по своей инициативе забрался в ящики, насыпал соли за пазуху. Но донести ее до блока не успел. Поймали.

Вечером на поверку явился офицер. Он приказал блоковому дать Ивану 25 палок: «Не вытерпит, — сказал блоковой. — Он маленький, с него десять хватит».

Тут же в блоке за балку прицепили веревку, за руки вздернули на нее комсомольца и стали избивать резиновой палкой. После пяти ударов Яцук потерял сознание. Сколько потом били, он уже не помнил.

На второй день парнишка не поднялся с нар, а вечером на поверке с двух сторон его поддерживали товарищи.

А стоять надо было. Тот, кто из-за болезни не мог присутствовать на поверке, приходили санитары и на полосатых спинах ставили кресты — путевки в душегубку и крематорий.

Вскоре прибыл чех. Сунув Ивану в карман пару яблок и два кусочка сахара, он стал ругать парня за несогласованные действия. «За соль для камрад надо идти по моему сигналу. Не поймают».

Иван опять убедился, что здесь действует разветвленная и хорошо законспирированная подпольная организация.

В начале зимы 1944 года ночью лагерь разбудил массированный огонь пулеметов и автоматов. Блоковые, закрыв двери блоков, устремились к выходу. Оказалось, что батальон русских офицеров 20-го блока организовал побег. С вечера, расправившись с блоковым, этим зверем из зверей, и двумя его помощниками, узники прорыли траншею под проволочным заграждением, которое было под напряжением. Но у капитальной стены, опоясавшей территорию Маутхаузена, они натолкнулись на фундамент. Попытки углубить траншею не увенчались успехом. Тогда были брошены в ход матрацы, куртки, халаты, разбросанные с пола доски. Преодолев в несколько рядов проволочное заграждение, масса узников стала взбираться на высокую стену. Убитых тут же сволакивали в кучу и по ним пробирались наверх. Через несколько минут куча трупов выросла вровень со стеной. Живые смертники взбирались на нее, прыгали через стену и убегали в лес. Во многих местах проволочное заграждение было прорвано. В блоке никого не осталось, почти все 900 человек были истреблены, и только незначительной части удалось убежать.

Организованный поисковый отряд с собаками в течение трех суток вылавливал беглецов. Среди них оказался и Андрей Федорович — майор, житель Кубани. Фамилию и село этого благородной души человека Ваня так и не запомнил.

Многие товарищи не одобряли побег узников. Он был совершен за несколько месяцев до капитуляции гитлеровской Германии. Люди шли на риск, на отчаяние.

После побега узников жизнь в лагере ухудшилась. Охранники лю-товали, люди гибли, как мухи. Многие тогда смирились со смертью, как с добрым соседом. А вот с голодом, муками, истязаниями — нет, они являлись злейшими врагами каждого узника.

Иван Яцук и теперь был частым гостем испанцев. Здесь он находил не только баланду, но и важные новости о продвижении наших войск. Однажды, придя за баландой, комсомолец услышал пронзительный голос по-испански: «Всем зайти в блок». Иван плохо понимал испанский язык. Он начал рассматривать, что будет дальше. В это мгновение чья-то сильная рука схватила его за шиворот и толкнула в двери блока. Это был Марчелло.

Тогда узники начали смотреть из окон. На главном проходе немецкая охрана установила стол, скамейки, выкатила кадушку, из баллонов заполнила ее жидкостью и ушла. Затем появились два высокопоставленных эсэсовца с бумагами и женщина-собаковод с двумя овчарками. Потом привели пожилого русского узника. «Это большой русский генерал», — шепнул Марчелло Ивану Яцуку.

Что спрашивали у узника, никто не знал. Но наблюдавшие (заключенные) видели, как казнили его. После тридцатиминутного допроса генерала стали избивать ногами, резиновыми палками. А потом собаковод напустила овчарок, которые тут же кинулись терзать его тело. Было видно, как он защищал руками лицо и голову от этих злых, как Гитлер, бешеных собак. А когда собаки сделали свое дело, безжизненное тело генерала подняли два солдата и несколько раз головой окунули в бочку, затем швырнули в газокамеру.

Вечером любознательный Иван подошел к бочке. В ней оказался какой-то белый раствор. Парнишка опустил палец и отпрянул назад. Раствор оказался едким.

На второй день на главном проходе, где стояла капитальная виселица, на смертную казнь через повешение, на тележке привезли чешского санитара. Того санитара, который несколько лет работал в газокамере. За что же он угодил в петлю? Оказалось, чех пытался спасти этого генерала. В тот день он не задушил его газом и не передал его тело в печь крематория, а замаскировал в углу в надежде, что узника никто не обнаружит. Санитар ждал очередную жертву, чтобы переодеть генерала в одежду того смертника и переменить его смертный номер. По спискам лагерной администрации смертный номер генерала попадает на склад, а человек под этим номером фактически остается живым. Таким способом этот простой чешский санитар — патриот спас жизни не одной сотни советских, чешских, польских, французских узников. И вот теперь за спасение их жизней сам угодил в петлю.

После этого случая Марчелло сказал Ивану, будто фашисты мучили советского генерала Дмитрия Михайловича Карбышева. И, найдя его еще живым в газовой камере, они заморозили его, как морозила своих рабынь русская помещица Салтычиха. Только с той разницей, что помещица делала это на глазах крепостных, а фашисты — тайно от прозорливых глаз десятков тысяч узников.

Фашистский рейх доживал последние дни. По ночам отчетливо до-носилась артиллерийская канонада. Администрация лагеря металась, как загнанный в берлогу хищник. 3-го мая газовая камера и крематорий перестали дымить. Смерть хотя и по-прежнему витала кругом, но массовые уничтожения людей прекратились. Дрожа за свою расправу, фашисты даже начали заигрывать с узниками. А в лагере они не появлялись иначе, как группами в три—пять человек.

Теперь для живых газовая камера и крематорий уже не представляли опасности. Многие узники, воспользовавшись отсутствием охраны, проникли в крематорий и газовые камеры, чтобы найти там спасение в случае массового истребления. А такая опасность была. Комендант лагеря Цирайс получил секретный приказ Гиммлера: уничтожить всех узников Маутхаузена. За невыполнение этого приказа Гиммлер снял Цирайса и в последних числах апреля 1945 года назначил комендантом Керна, который уже замышлял привести приказ в исполнение.

Два обстоятельства помешали ему привести в исполнение этот приказ: быстрое продвижение наших войск и решительная борьба интер-национального лагеря подполья, в котором русскую секцию пленных возглавлял майор А.И. Пирогов.

В первых числах мая руководство подполья выдвинуло Керну ультиматум: вся власть в лагере принадлежит самоуправлению, избранному заключенными, вход эсэсовцам внутрь лагеря запретить. И Керн принял этот ультиматум.

Он не мог не принять его. Поредевший гарнизон к тому времени был малочислен и уже не представлял внушительной силы для узников. На смену молодым эсэсовцам на вышках стали бородачи, призванные по тотальной мобилизации. Они взяли автоматы из-за боязни расстрела. И это оружие не было использовано ими против узников.

Утром 5 мая вблизи лагеря разорвались два снаряда, и где-то заурчал танк. Комендант Керн и его подручные кинулись в лес. В лагере кто-то крикнул «Свобода!», это слово подхватили десятки тысяч уст.

Восставшие выбили (браму) железные ворота. Забрав оружие у бо-родачей, кинулись к складу с оружием и боеприпасами, а вторая часть восставших атаковала эсэсовские казармы.

С этой массой восставших бежал и Ваня Яцук. Но его опередили, и когда он прибыл на склад, оружия уже не оказалось. Значительную часть вооруженных тут же взял Андрей Пирогов и занял оборону на. подступах к лагерю. Меньшую часть узников повел немецкий полковник Кордэ, который по решению интернационального комитета подполья осуществлял внутреннюю оборону лагеря.

Два дня восставшие держали натиск фашистов на подступах к лагерю. Часть восставших пала смертью храбрых, но враги в лагерь не прошли. Так была предотвращена зверская расправа фашистов над десятками тысяч узников лагеря смерти Маутхаузен. В этом большую роль сыграли коммунисты и беспартийные интернациональной подпольной организации...
Гридчин И.М. б.д., г. Луганск.
* Воспоминания Яцук И.В. записал Гридин И.И.

РГАСПИ, Ф. М.-98. Оп. 3. Д. 15. Л. 117—131.