ЭПИЛОГ

   Всю ее жизнь хорошо запечатлела ясная, чуткая память.
   "Мне нет еще и двадцати девяти,- думала Ольга,- умирать рано и не хочется. Но дело свое я сделала. Старалась жить правильно... И Сережа живет точно так, иначе он жить не может. Подполковник... Хотя бы взглянуть на него! Не представляю, как он выглядит военным..."
   Она уже давно решила, что обязательно надо оставить о себе какую-то память. Пусть знает он, как она жила и боролась в суровое военное время. Откладывать даже на близкое будущее нельзя: ее могут бросить в одиночку, а оттуда ничего не передашь на волю. Но как и что можно сделать? "Напишу ему, сегодня же напишу,- твердо решила Ольга.- Кому-нибудь передам... Сегодня, только сегодня! Завтра уже будет поздно!" Но у нее тут же возникло сомнение: гестаповец мог и наврать ей про подполковника С. Глушанкова. Может, это очередная провокация? Сергей на фронте, а там идут такие бои!.. Все возможно... Даже самое худшее... "Напишу Роменке! Она у меня теперь большая, в этом году пойдет в школу. Девочка в полной безопасности: бабушка у нее хорошая, сердечная, она отдаст внучке последний кусок, она ночи спать не будет, если девочка вдруг заболеет!.. Роменка жива... Пусть будет мое последнее письмо и моим материнским завещанием!"
   Ольга разбудила свою соседку, высокую, сутуловатую женщину. Та мгновенно вскочила и непонимающими, испуганными глазами смотрела на Ольгу.
   - У тебя были клочки бумаги и карандаш. Если можешь, дай мне их, пожалуйста! - попросила Ольга.
   - Возьми, возьми, милая, есть это у меня, - ответила женщина и потянулась к изголовью. В разорванной соломенной подушке она нащупала клочки помятой бумаги, а в ней с мизинец огрызок ученического карандаша.- Вот, Оленька!
   - Спасибо.
   Ольга перевернулась на правый бок, чуточку отодвинула одеяла, которые подложили под нее сердобольные женщины. Появилось местечко, на котором можно уместить листок бумаги. Она полежала так несколько минут, обдумывая текст письма к дочери. Мыслей в голове много, а у нее жалкие клочки бумаги, считанные минуты до подъема да огрызок карандаша. "Написать надо мало, - думала она, - но сказать много!"
   Она писала с лихорадочной поспешностью, боясь что кто-то увидит ее, отберет у нее драгоценные клочки бумаги и не позволит отчитаться перед дочерью, мужем, родными и близкими, перед настоящим и будущим поколениями, отчитаться за эта трудные годы, за все, все, все...
   "Моя милая Ромена! Пытки и тюрьма меня не сломили. Когда меня поведут к месту казни, я пойду с поднятой головой и приму смерть с открытыми глазами..." "Да, это так, Роменочка,- вздохнула Ольга,- только так. Я уже давно решила, что и смертью своей надо бросить вызов врагу: пусть знают, проклятые, как умирают большевики, партийные и непартийные!"
   "Тебе, милая доченька, надо знать, за что шли на смерть бесчисленные тысячи борцов. Мы защищали Советскую власть и идеалы Коммунистической партии. Это означает, что я отдаю свою жизнь за тебя, за твое будущее. И так все. Мы идем на смерть за светлое будущее и счастье молодого поколения. Я отдаю свою жизнь, чтобы ты, милая Роменочка, не знала ужасов войны и чтобы радость твоей молодости никогда не омрачала черная свастика..." Она обернулась, чтобы посмотреть на глазок камеры. Соседка, поделившаяся с ней последними клочками бумаги, сидела на топчане, прижимала руку к правой щеке и морщилась от боли.
   - Пиши, пиши, Оленька. Это я нарочно, чтоб тебя прикрыть. Пусть думают, что я мучаюсь с зубами. Зато они не видят, что делаешь ты. Пиши, поторапливайся, милая!
   - Большое спасибо!
   "Я нахожусь в камере, в которой сейчас нас 12 женщин коммунистического подполья. Силу нам дает уверенность, что наша борьба справедлива... Мы все решили, что по дороге к месту казни будем петь "Широка страна моя родная". Эту песню мы все хорошо знаем. Да, красива наша Родина. За нее стоит бороться. В нашей славной Родине и жизнь красива. Большинство из нас еще сравнительно молодые. Поэтому естественно, что мы любим жизнь, но мы жертвуем свои пламенные сердца, чтобы счастливы были все трудящиеся нашей прекрасной Родины, которые останутся жить после нас..."
   Ольга перевела дыхание. Ах, если бы эти материнские строки дошли до дочери! Хотя бы закончить эту исповедь, хотя бы не помешали!
   "Моя милая Роменочка! Когда ты подрастешь, ты так же должна любить свою Родину и, если нужно, уметь так же бороться за Родину, как это делали я и твой папочка.
   Уже долго я нахожусь на пороге жизни и смерти. В июне многих увезли на расстрел, в июле не меньше, и в августе - наша очередь. Мою могилу ты, милая доченька, никогда не найдешь. Всех расстрелянных палачи сбрасывают в одну большую яму и сравнивают землю, чтоб никто не мог её найти.
   Идя в последний путь, я в мыслях последний раз тебя нежно обласкаю и поцелую.
   Учись, Роменочка, как полагается комсомолке, и работай, как настоящий ленинец, так как только в труде на благо общества человек находит подлинное счастье жизни.
   Твоя мамочка Оля".
   Она вздохнула с облегчением: сказала все, о чем думала бессонными ночами, теперь можно собираться и на казнь...
   Первого августа она передала записку своей сердобольной сутулой соседке: ее ни в чем не изобличили и, вероятно, казнить не будут. Попросила съездить в Дундагу, отыскать дядюшку Карла Грененберга и передать исписанные мелким почерком листочки. Та поклялась, что обязательно выполнит последнее желание своей тюремной подруги.
   А второго августа Ольгу вызвали из камеры. Она поняла: это уже конец. Быстро сняла с себя сапоги и пальто и передала их сутулой женщине: не дарить же эти вещи палачам!
   Вышла так, как и писала дочери: с гордо поднятой головой. Крикнула изо всех сил:
   - Прощайте, дорогие товарищи! Помните: мы все равно победили это проклятое фашистское племя!
   Ее толкнули прикладом. Она чуть не упала, но удержалась на ногах.
   - Не забывайте нас, товарищи, всегда помните! - призвала она звонким голосом, в котором не было ни уныния, ни растерянности.
   На дворе стояли заведенные машины. Гестаповцы подтолкнули ее к кузову машины. Там уже было полным-полно, но людей все приводили и приводили. Приволокли бледную молодую женщину, в глазах которой застыли боль, страх и ужас.
   - Родить не позволили! - простонала она.- Хотят убить, и с ребенком. Не довезти им меня до леса, рожу я. Вы уж простите меня, люди добрые!
   Ольга села с ней рядом, погладила ей, как родной дочери, голову.
   - Вспомнят им, все припомнят, и роды ваши,- как могла, успокоила она роженицу.
   Последними бросили в кузов стариков. Ольга их сразу узнала: тетя Таня и дядя Ваня.
   - В списках-то мы и не были,- пояснила старушка.- Рагозин нас высмотрел. Пальцем показал, а сам хохочет. Ирод окаянный!
   - Для нас пуля, а для него позорная петля,- с трудом выговорила Ольга, которая не могла больше слышать эту фамилию, и кажется, растерзала бы предателя собственными руками.
   Машина тронулась в путь. Следом запылили другие. Не две или три, а много машин.
   В пути женщина родила мальчика...
   Их привезли в незнакомый лес. Прозвучала грубая команда: "Выходи!" Роженица дикими глазами смотрела на своего первенца. Бабушка Таня крестилась и что-то шептала.
   Ольга сошла первой. Помогла спуститься роженице, приняв от нее ребенка. Подняла голову, осмотрелась. Высокие сосны шелестели тихо и жалостливо.
   Палачи уже вскидывали винтовки и прицеливались в пространство: там должны будут стоять обреченные на смерть...
   И тогда Ольга запела страстно и сильно, как не пел, наверное, ни один человек в мире эту песню:
   
   Широка страна моя родная,
   Много в ней лесов, полей и рек,
   Я другой такой страны не знаю,
   Где так вольно дышит человек.
   
   Пели русские и латыши, украинцы и татары, белорусы и евреи. Пели, вкладывая в каждое слово величайшую любовь к Родине, к ее людям, к ее раздольным полям, красивым лесам, и голубым рекам, к ее свободе и вольности, ко всему тому, что они считали самым лучшим на этом свете.
   Их последнее слово было добрым словом о Родине.
   Песню прекратил залп палачей.
   Но не сразу, ибо не первым залпом были свалены на землю все жертвы.
   Ольга была ранена в грудь, но она еще держалась. И все еще пела страстно и с необыкновенным подъемом.
   Но с каждым залпом песня слышалась все тише и тише: людей становилось все меньше и меньше.
   Еще залп. Ольга медленно опускалась на землю. Она навсегда приникла к ней,- мягкой, теплой, такой дорогой и милой ее сердцу.