«Schnell, schnell», — слышались возгласы немецких солдат и под-ражавших им полицаев...

Людей сгоняли на оборудование оборонных позиций. Деревне Прудок немцы придавали потому такое значение, что там находился штаб тыла дивизии и различные склады. А русские уже наступали. Шел 1943 год.

Солнце еще только показалось из-за леса. Под ногами скрежетал мороз. На окраине деревни уже стояла длинная колонна женщин, детей и стариков. По сторонам ее, похлопывая руками по щекам и пританцовывая, стояли автоматчики... Гауптман Бруно терпеливо ходил взад-вперед. «Нужно приучить население к дисциплине. Лейтенант, пересчитайте людей и доложите. Укрывающихся привести и расстрелять!» — «Господин гауптман, — вмешался переводчик из русских предателей, — я здесь многих в лицо знаю, поручите это мне». — «Идите».

Лида, ничего не подозревая, еще спала. Получилось так, что немец, заглянувший в окно, ее не увидел, так как топчан, на котором спала Лида, находился под самым окном, а мать, вышедшую по делам на улицу, немец сразу же затолкал в колонну. Проснулась она только тогда, когда хлопнула дверь и в комнату ворвалась струя холодного воздуха. «А, красавица, так ты, оказывается, еще понеживаешься!? Недурно, недурно, — ухмыльнулся переводчик, пожирая взглядом грудь девушки, юную спелость которой не могло скрыть тонкое одеяло. — Спешу довести до твоего сведения, что гауптман Бруно решил расстрелять тебя за неподчинение немецким властям. Теперь твоя жизнь в моих руках, немцы со мной считаются, и, конечно, в твоих...». Переводчик, упав на топчан, стал судорожно срывать с Лиды рубашку. «Негодяй, подлец! Тьфу на тебя!!» Лида так толкнула переводчика, что он бревном грохнулся на пол. «А ну, одевайся, живо!» — заорал переводчик с перекошенным от злости лицом и, вынув пистолет, направил его на Лиду. «Ты думаешь, предатель, тебе все позволено? Погоди, будет и на нашей улице праздник!..» Разъяренный переводчик со всего размаха стукнул Лиду кулаком в грудь и, полуодетую, заставил выйти на улицу.

«Почему так долго? — обратился Бруно к переводчику. — Из-за вашего промедления задерживается мероприятие». — «Я не виноват, господин гауптман, она не хотела идти...» Переводчик указал пальцем на Лиду. «Расстрелять!» — приказал Бруно. Солдат, стоявший рядом, поднял винтовку и прицелился. «Что вы делаете, ироды!..» — к солдату рванулась мать Лиды. «Назад, старая!» — заорал переводчик. Солдаты, заломив руки матери за спину, затолкали ее в колонну и уперлись в грудь автоматами. «Доченька моя, не убивайте мою Лидочку», — задрожал над заснеженным полем душераздирающий плач матери.

В сознание Лиды, восемнадцатилетней беловолосой красавицы, до самого последнего мгновения не могла вложиться мысль о смерти. Порой ей казалось, что все это просто злая шутка, и когда после повторного приказания солдат снова прицелился, Лида улыбнулась, словно говоря: «Я понимаю, вы шутите...» Руки солдата дрогнули. «Пли!» — скомандо-вал гауптман. Раздался выстрел. По щеке Лиды потекла алая струйка. Лида по-прежнему улыбалась. «Негодяй, ты что?!» Бруно вырвал у солдата винтовку и прицелился сам. Лида обеими руками вцепилась в ствол. «Не стреляйте, я не хочу умирать! Мама, мамочка!» Палач вы-стрелил. Лида упала на колени. Вторая алая струйка покатилась по ее шее за платье. «Сволочи, вам наша армия отомстит за меня», — прохрипела Лида. Гауптман с силой потянул к себе оружие, но вырвать не смог. Руки Лиды еще цепко сжимали ствол. Тогда он ударил в грудь девушки сапогом, но безуспешно. Бруно потянул за курок еще и еще раз...

«Люди! Сколько они будут пить нашу кровь?» — крикнул кто-то в толпе. Толпа заволновалась. Мимо стрелявшего пролетел обгорелый кирпич и шлепнулся у ног гауптмана. Над головами людей угрожающе завизжали автоматные очереди...

Наконец немцам удалось навести порядок. Людей увели на работу, оставив возле трупа часового. Неподалеку лежала потерявшая сознание мать...

Часть, в которой в качестве командира взвода находился Николай Поликовский, вела наступление в районе деревни Прудок. Старший лейтенант, отпросившись на три часа домой, поспешил в родную деревню.

Мать, повиснув на шее сына, долго не могла вымолвить ни слова. «А где же Лида, мама?» — спросил Николай. «Нет, сынок, нашей Лиды. Убили ее немцы». Насквозь промоченная слезами матери гимнастерка прилипла к груди Николая. Сжав обеими руками голову матери, Николай долго глядел мутными глазами в это милое, исстрадавшееся, морщинистое лицо.

Мать рассказала, как, придя в сознание, она пыталась унести труп дочери, но, отброшенная сапогом солдата, снова упала без чувств. «Тогда, — сквозь слезы, вытягивая из себя каждое слово, продолжала мать, — я решила унести нашу Лидочку ночью...» Но ее на том месте не оказалось. Никто в деревне не знал, где находится труп. И только спустя месяц труп обнаружили под порогом дома деда Гараська. Немцы оторвали доски, затолкали под них труп и прибили снова. Дед Гараська ничего об этом не знал, так как всю операцию немцы проделали ночью.

Николай за все время ни проронил ни слова, а уходя, сказал: «Не плачь, мама. Я им отомщу...»

Я решил рассказать об этом в газете... Пусть в сознании поколений никогда не сотрется память о невинно павших от фашистских палачей жертвах. Пусть все читатели газеты преклонятся перед горем одинокой матери — Поликовской Маланьи Даниловны, проживающей в д. Прудок Мозырского района Гомельской обл.


Татарцев В. 8 апреля 1961 года. г. Минск.

РГАСПИ, Ф. М-98. On. 3. Д. 72. Л. 127—129 об,