Над хутором низко прошла девятка желтокрылых, крестастых бомбардировщиков. Выскочил Ленька из сарая. Придерживая на голове шапку, проводил их глазами. Закружились всей стаей над бугром. Скоренько надергал сена, отнес корове. Тетка Явдошка кликнула из сенцев вечерять, отмахнулся:
— Я скоро...
Побежал на общий двор. Там уже собралась детвора. Торчали на соломенной крыше овчарни. Глядели из-под рукавов на закат. Взобрался к ним. Солнце слепило глаза. Пристроил ладонь козырьком, увидал. Вороньем вились самолеты в закатном небе. Разбились по тройкам. Первая кинулась камнями вниз. Вой сирены. Взрывы. Черно-красные брызги вывороченной земли оседали медленно, плавно...
Ночи три кряду гремело за бугром. По слуху, неподалеку, в хуторе Денисовке. Слышны даже одиночные ружейные выстрелы. Полощутся по небу красные зарева. На день умолкает. Жители теряются в догадках: почему отсюда? Своих ждут с восходу, с Зимников; гудит там день и ночь без умолку. А это в обратной стороне, на западе.
Вскоре пришла разгадка. Белобрысый парнишка в дырявом кожушке и кепке, сидевший на самом верху крыши, вдруг закричал, тыча рукой в степь:
— Робя, гля! Люди-и!
Солнце уже село. Ясно видать: на белом гребне бугра, где только что долбали стервятники, появились темные фигурки. Сперва их можно было пересчитать. Потом копилось больше и больше. Передние приблизились, выросли, различимы стали руки и ноги. А за ними валила густая черная толпа. Люди шли пешком. Виднелись и подводы.
Передняя группа, человек пять, остановилась на той стороне балки. Переговаривались, глядели на хутор в бинокль. Цвет шинелей не разобрать, непонятны и слова, слышны только звуки. «Немцы? Румыны?» — гадал Ленька. Брало сомнение: не будут же их бомбить свои. Вглядывался до рези в глазах. По спине ходили мурашки от подступившего волнения.
Вдруг снизу — протяжный хриплый голос:
— Эге-е, наблюдатели, слезавай!
Ленька съехал по заснеженной крыше наземь. Во все глаза уставился на высокого сутулого красноармейца. На спине — карабин, вниз дулом, как у охотника; серая ушанка, с задранным ухом, сбита на лоб, а на ней зеленеет пятиконечная звездочка. Лицо доброе, сожженное ветрами до рыжих бровей, — лоб сохранился под шапкой. Красными, набрякшими от долгой ходьбы руками сворачивал цигарку, скалил белые зубы. Плотным кольцом обступила его детвора, сбежавшаяся со всего хутора. Пялили глазенки на чудо, раскрыв рты. Красноармеец подмигивал им добродушно: ну что, воробьи, дождались?
Из-за овчарни вывернулась старуха в козьем белом платке внакидку и огромных валенках с кожаными латками на пятках — видать, дедовых. Растолкала острыми локтями мелкоту, упала перед долгожданным на колени. Целовала захлюстанные полы шинели.
По всему, солдат избалован подобными встречами: склеил не спеша цигарку, прикурил от трофейной зажигалки и только потом, освободив руки, поставил старую на ноги. Заглянул ей в мокрые глаза, с укором сказал:
— Навприсядки, стара, треба, а ты? Ай-я-яй.
— Дак эт.жа, сынок, на радостях, слезы-то... Какой день гудет за бугром, а нема... Жданки все полопались.
Мимо прошла полуторка. Битком набит кузов. Висели и на подкрылках. Молодые, рослые, с обветренными лицами. Улыбались—-рады встрече, человеческому жилью, отдыху. Группками, вразброд выходили из балки бойцы; тянулись подводы, пушки...
Сумерки сгустились незаметно. В потемках уже Ленька вместе с хуторскими ребятишками разводил по дворам бойцов. А с бугра все текла и текла черная сплошная масса. Голоса, скрип «колес, гул моторов...
Пока бегал Ленька, узнал, что это моряки-дальневосточники. Полгода назад сняли их с кораблей, переодели в серо-защитную форму и привезли на Волгу. У многих в вещмешках хранились еще бескозырки; у всех поголовно тельняшки и ремни с медными бляхами. В волжском горниле спаялись в единый кусок, закалились и там же обрели новое имя — 52-й гвардейский Отдельный стрелковый полк. Около месяца назад полк оторвался от железной дороги — главного направления наступающего фронта. Разрыв со своими произошел где-то выше станции Котельниково. Двигались по правобережью реки Сала. Шли с боями. Опрокидывая заслоны, держали на Ростов. Под Мартыновкой, в хуторе Рубашкин, перешли на низкий левый берег (тут должна произойти встреча с 3-й гвардейской Отдельной дивизией).
Днем на виду нарвались с ходу на Денисовку, вот неподалеку, за бугром. Половину роты уложили под минами и танками. Отошли. С наступлением темноты моряки бросились со штыками — не могли смириться, что такой хуторок и так жестоко отплевывается каленой сталью. Немцы подожгли скирды, осветив крайние дворы, выдвинули танки. Три ночи бросались разъяренные гвардейцы. Нет, штыками не возьмешь огнедышащую стальную стену. Отступили. А вечером — бомбардировщики. Коршунами налетели. Урону полк понес мало — разбежались, залегли по степи. Но одна утрата страшная: погибли командир полка и начштаба. Возле «эмки» угодила бомба. Остался замполит.
В полночь явился Ленька к тетке. У порога стоял «виллис». Двор пустой; ни голосов, ни цигарок. Странно. Дорогу ему загородил огромный детина в бараньем тулупе поверх шинели.
— Чего забыл?
— Дом... Живу тут.
— Понятно. Валяй.
Ленька вошел в темную комнатку. Сразу на пороге наткнулся на спящих. Вгляделся: его топчан тоже занят. «Тетка, наверно, в горнице постелила», — подумал. Пристроил стеганку и кубанку на гвоздь, прошел в горенку. Лампа на стене чадила. Склонившись, сидел за столом по виду командир. Без шапки, в шинели, в ремнях. Под локтями — мятая, потертая карта-десятиверстка. Казалось, он дремал. На скрип двери поднял голову. Худое усатое лицо с прямым крупным носом. Лоб высокий, мучительно изборожден глубокими складками. А в глазах, серых, холодных, с воспаленными бессонницей веками, — застаревшая усталость. На петлицах — две зеленые шпалы. «Замполит», — догадался Ленька.
Поздоровался. Замполит в ответ шевельнул светлыми прямыми бровями, спросил повелительно:
— Где это гудит, знаешь?
— В Зимниках, наверно. — Ленька пожал плечами. — А то и дальше, в Гашуне..
Вытащил он из коробки немецкую сигаретку, взял в рот. Угрюмо глядел на мутный огонек в лампе,
— В Гашуне, говоришь...
Устало поправил рукой жесткие русые волосы, сомкнул воспаленные глаза.
Огляделся Ленька. Тетка Явдошка свернулась клубочком возле пачки, на полу. Кровать разобрана, постлано и на сундуке. «Ему кровать оставила, — подумал, — а это мне...» Прошел на цыпочках к сундуку. Лег в штанах, рубахе.
Не спалось. В сенцах загремело. В горенку стремительно открылась дверь. На пороге — стройный лейтенант, весь в ремнях, в длиннополой подогнанной шинели. Легко, умеючи бросил руку к желтой цигейковой ушанке:
— Товарищ гвардии майор! Наши! Вот они... На одном переходе. Завтра будут. Третья гвардейская...
Лицо у лейтенанта круглое, мальчишеское, а глаза яркие-яркие...
— Вот гляньте!.. -
Посторонился, ладно щелкнув каблуками. Из темной комнатки шагнул на свет коренастый военный в новехоньком дубленом полушубке. На животе — крас-ноложий автомат «ППШ». Топнул мягко валенками, игриво поприветствовал, скаля крупные чистые зубы:
— Привет морским волкам! Вот они где... пропащие. А мы вас уже отпевать собрались...
Сбавил пыл, встретившись со строгим взглядом замполита. Отрапортовал по всей форме:
— Капитан Чернов! Начальник разведки Третьей гвардейской Особой дивизии!
— Здравствуйте, товарищ гвардии капитан... Ленька видал, как у майора дернулись под усами губы. Пожимал руку разведчику, а сам пониже надвигал на повлажневшие глаза брови. Сел опять на скрипучий стул, уткнулся в карту.
— Доложите обстановку. Капитан улыбнулся, разводя руками.
— Обстановка нормальная. К свету явится сюда головной батальон. С ним и гвардейские минометы, катюши. Запоют они в Денисовке... Где моряк трое суток грудью брал, там катюшам ровно на пять минут пения. Шашлык от фрица будет.
С раскрытым ртом слушал Ленька слова разведчика.
Старшина выдал Леньке из своих «загашников» продырявленную пулями шинель и шапку-ушанку. Повертел его кубанку, подул на курпей — жалко бросать вещь, — сунул в мешок: пригодится. Взамен дал морской ремень. Недовольно глядел, как он подпоясывается, потом спросил:
— А плавать хоть умеешь?
— На Салу вырос.
— Гм, Сал... Переплюнуть его зажмурки можно. А море настоящее видал?
— Нет.
— То-то... Ну, ступай, «полундра».
Ленька хитро подмигнул старшине, подбросил плечом винтовку и пошел.
Вот когда сбылась его мечта. Хотелось, правда, в кавалерию и особенно — в танкисты. А попал в пехоту. Шут с ней, пехотой. Главное, не упустил раскаленное добела, как кусок железа, время — встал с оружием на защиту Родины. Не рядом с отцом, как думалось. Черная, злая сила разделила их пропастью, не оставив для прохода даже узкой тропки.
