Шел Ленька первым... Пробивался с трудом, раздирая руками камыш и бурьян, связанный ползучкой. С непривычки тер шею ремень автомата, о ствол и приклад больно стукался локтями. Ноги со чмоком уходили в холодную вонючую топь. Где-то тут есть тропка, но найди ее... Днем не уследишь за ней: то ныряет в камыш, подбираясь к самой воде, то гребется по крутому забурьяненному склону вверх, к глинистому яру. Тропку эту пробила бродячая скотина. А у людей путь свой; там, наверху, над самым яром, весело бежит желтой лентой дорожка. Кабы по ней, наверняка уже подходили бы к питомнику.
Позади тяжело ступал Молчун. Нес вещмешок со взрывчаткой. За ним держались Сенька Чубарь и Колька с автоматами наизготовку. Прикрывал Гринька. Налегке шел, с пистолетом. Пробирался вдоль яра, цепляясь свободной рукой за глинистые выступы.
Только что взошла луна. Огромная, круглая и красная, цвета неостывшей крови. С неохотой бурела темно-та над сумрачной степью. Вдали едва наметился Тернов-ский бугор. Ночь покойная; беззвучным серебряным шелестом переливается звездное небо. Внизу, ближе к воде, прохладнее, чем здесь, сверху. Высовывая над яром голову, Гринька лицом ощущал теплые волны воздуха; доходит он сюда со степи, пахнет пылью, полыном. Редко вскрикнет птица спросонок, заплачет младенцем сова; в камышах крякнет утка, саданет об воду сом.
Из-за поворота речки выступил черной скирдой Панский сад. Снизу подала голос кряква, Сигнал. Гринька метнулся на звук. Крепкая рука легла на плечо. Вгляделся: Ленька. Тут же сидели на корточках все. Ленька кивком указал вверх. Гринька исчез. Вскоре прокричал сычом.
В Панском саду сделали привал. Устроились в тернике. Младшие братья Долговы заняли посты: Гринька прилег у яра, а Колька выдвинулся в сад.
Широко, вольно разбросал Ленька ноги. Почувствовал, что смертельно устал. Вчера утром он выехал на велосипеде в Ермаковку. Обедал у тетки Евдокии, материной двоюродной сестры. А к вечеру был уже на степной речке Большая Куберле, притоке Сала. Засветло отыскал нужные ориентиры. По полустертым точкам и черточкам от химического карандаша на сигаретной пачке нашел то, за чем ехал, — Андреев парашют. Отрыл его из земли, уложил в мешок. С этим грузом на спине всю ночь путал по глухим проселкам, сторонясь даже заброшенных бригадных землянок. К свету только попал в лесопосадку возле хутора Веселого. Вечером уже добрался на ерик к птичнику. В станицу вошел после захода солнца, крадучись, где его ждали ребята...
На какое-то время в Леньке шевельнулась тревога: Андрея все еще не было у Картавки. Тотчас подумал и о том, что его могли прихватить с собой в Веселый. А как это обернется для них, хуже или лучше? В случае какой нужды Андрей помощи им оказать не сможет. Будет он в станице или в хуторе эту ночь, все равно. Раскрывать себя он не имеет права. Уничтожение вражеского аэродрома — задание его — важней нынешней диверсии и даже их собственных жизней. Наоборот, все надо подстроить так, чтобы отвлечь от него все возможные подозрения. То, что Андрей «задружил» с Воронком, Бекером, Степкой Жеребко, приобрел веру и уважение у отца, — это хорошо. Но непонятно поведение Никиты. Дома за столом, когда речь заходит о Боль-шаке, он отводит от него, Леньки, глаза, старается наблюдать исподтишка, незаметно. Что всполохнуло его? Рядом заворочался Сенька — мучил кашель. По шелесту бумаги догадался, что он собирается свернуть цигарку. Дернул за полу: не вздумай, мол.
— Терпения нету... Кашель, гад... Забухал простуженно и Молчун.
— Молчуна вон тоже дерет...
— Черти. В рукав только...
Ленька прилег опять. Щекой ощутил: место на автомате, где он пригрел, уже успело остыть.
Устраиваясь поудобнее, силился вспомнить: о чем он думал? Но перебил Молчун. Подползая к Сеньке, задел его ногой в локоть. «Босой!» Сперва не поверил себе. Дотронулся: точно, босой. Подошвы холодные как лед, мокрые. Представил берег, по которому шли, озноб покрыл все тело.
Как он проглядел с вечера еще! Стыд ожег Леньке щеки. Рывками расшнуровывал ботинки. Толкнул Молчуна в бок, сказал шепотом:
— На вот...
Вглядывался Молчун, стараясь угадать в потемках, что ему суют.
— Ботинки.
Но красноголовый ухом не повел. Вмешался Сенька. Склеив языком цигарку, внес предложение:
— А ежели нам наверх выбраться, по этой стежке, а? Боюсь, к свету не добредем...
Масла только подлил в огонь. Ленька сердито встряхнул Молчуна за плечо, повысил голос:
— Обувайся!
Это уже был приказ. Молчун долго сопел и отдувался, пробуя то один ботинок, то другой. Наконец высказался, что с ним случалось редко:
— Куда... на нос?
За горячкой Ленька и не подумал, что ботинки его действительно могли быть малы такому верзиле.
— Зараз чулки мои... Они шерстяные.
Сенька, ткнув в рот самокрутку, стал стаскивать сапоги.
В путь тронулись минут через десять. Молчун, потянув последний раз цигарку, сдавил огонек пальцами; окурок не бросил наземь, вернул Сеньке. Тот всунул его в жестяную табачницу. И это не ускользнуло от Леньки. Без напоминаний соблюдают приказ: никаких после себя следов!
Порядок теперь изменился. Вперед вышел Гринька, ужом скользнул вниз; Колька — замыкающий. У обрыва Ленька стащил с Молчуна вещмешок, отдавая взамен автомат, повелел ему приотстать. Сам пошел вслед за Сенькой.
Свету прибавилось. Луна поднялась, побледнела. Этот берег в тени, но тропку можно порою увидеть. По светлому и двигаться легче.
До питомника осталось шагов полтораста. Гринька пошел один. Остальные, присев под ивняком, ожидали сигнала.
— Тут вот... Федора зацапали, — сказал шепотом Молчун.
Никто не отозвался. Сенька полез в карман. Послышался крик сыча. Пряча обратно табачницу, он успокаивал себя, то ли Молчуна:
— Ничего... посля закурим...
Остаток пути шли особенно осторожно. По одному. Над яром — кусты боярышника. Колючая ограда тянулась сразу за кустами, а вдоль нее из края в край по толстой проволоке бегала овчарка. Раньше, до неудавшейся диверсии, немцы вязали ее сюда только на ночь, теперь оставляли и днем. Кроме этой, у охранников было еще две собаки; бессменно дежурили с тылу, со степной стороны. Свободных от собак участков оставалось два: сбоку, от буерака, метров в семьдесят просвет, да где въезд. Но там у ворот вышагивал часовой. Другой пост внутренний — у цистерн.
Собирались на дне буерака в ивняке. Ленька без труда отыскал «тайник» — промоину, заваленную опавшими листьями. Обследовал ее. Вышло, как и уверял Карась. Старая, в колено глубиной теклина проходила в зарослях бузины, ныряла под колючую огорожу. Разгреби руками, перекуси нижнюю проволоку — и готов лаз.
Вернулся Ленька, все были в сборе. По тому, как они выжидательно застыли, догадался: ждут от него чего-то... Но чего? Каждый знает свое место, неделю потрачено на это. Тупо заныло в середке... Страх! За себя? Нет. Какое-то не изведанное еще им чувство.
— Луна... вытрещилась.
Ленька скосил глаза. Колька и Гринька сидели рядом, прижавшись друг к другу. Схожи братья не только лицом, но и голосом. Глядел на луну, а сам все не переставал гадать: кто же все-таки сказал, Колька или Гринька? Поймал себя на том, что занимается ерундой, уходит от чего-то трудного, нерешенного. Хмурясь, достал из потайного кармана пиджака часы (довоенные, отцовы, валялись в комоде). Стрелка уперлась в цифру 12. Но — одна! А куда девалась другая? Встряхнул приложил к уху. Идут. В смятении уставился на стеклышко. Вдруг стрелки раздвоились. Большая отвалила от меньшей и стала на глазах удаляться. Натянул Ленька козырек кепки на брови. «Андрея бы...» И тотчас понял, чего ждут от него хлопцы... Слова, подбадривающего слова. Глянул на Молчуна, потом на Сеньку и сказал, подкрепляя кивком:
— Пора...
Сенька потянул к себе мешок — с этой минуты он переходит в его власть. Полез по карманам, проверяя, на месте ли зажигалка. Важная работа у него — подрыв.
Вызвался на это он сам. С неохотой уступил ему Ленька. В завязавшемся было споре Андрей поддержал Сеньку. Он считает, что главное — обеспечить подрывнику охрану. Нужно, во-первых, закупорить дверь во флигельке, где отсыпаются остальные три немца, и держать на мушке часового у ворот. Это свободно сделает один человек с автоматом — сторожка у самого въезда. Укрывшись в кустарнике, шагах в двадцати, при малейшей тревоге можно полоснуть очередью и по часовому и по двери. Ему, Леньке, Андрей посоветовал самолично снять внутреннюю охрану. Определенного места у того постового не было, ходит между цистерн свободно. Тем и опасен он, что не знаешь, где встретишься с ним. Ленька согласился. Но сделал по-своему. Для верности на закупорку ворот назначил двоих — Молчуна и Кольку. Себе в помощники взял Гриньку.
Колька, поправив на шее автомат, ступнул к Молчуну. Оставшись в сторонке, Гринька растерялся. Вытащил из-за пояса овечьи ножницы-—резать проволоку,— двинул ими. Раздался ржавый, муторный скрежет. Сенька резко повернул голову. На свету Ленька заметил, как у него зло блеснули глаза, скривился рот. «Волнуется...» Неодолимо потянуло его что-то сказать. Хотел спокойно, но вышло даже сурово:
— Главное — не мямлить. Поджег шнур — и бегом.
Времени в обрез...
Уже проговорив, осознал, что это относится только к Сеньке. Поспешил исправиться:
— Вы тоже... — Глянул на Молчуна и Кольку. — Не увлекайтесь. Ходу по этому буераку. Ждать будем возле ветряка. Вот и все.
Кивнул Гриньке. Бесшумно, серой кошкой вскочил тот на обрывчик и пропал в зарослях бузины. Исчезли и Молчун с Колькой. Немного помедлил Ленька, устраивая в карманах пистолет и финку, а братьев уже нет. Уловил легкий треск сухого бурьяна по дну буерака.
— Ну и я двинусь...
Разбирая лямки мешка, Сенька спросил:
- Может, и мне зараз с вами, а?
;— Не горячись. Мягко разрезая воздух, пролетела низко какая-то крупная птица. Упала в Сал. Успел Ленька разглядеть у нее белый подбой крыльев.
— Сова...
— Сова, — согласился и Ленька.
Хотел он пожать другу руку. Зацепившись за холодную влажную бурьянину, схватил ее, намотав, оборвал зернистую макушку. Так с бурьяном на кулаке и вскарабкался наверх. Обрыв метра полтора, но сточная вода сделала удобный выступ для ноги. Махнул Сеньке: жди, мол, сигнала. И исчез.
Гринька уже управился со своим делом. Разгреб тек-лину, перехватил две нижние проволоки. Концы оттащил к столбам, по-хозяйски подвернул — не путались бы под ногами. Сам лежал в лазе и к чему-то прислушивался. Ленька тоже наставил ухо. Хотел раздвинуть кусты, но Гринька сдавил плечо: слушай. Донесся слабый звон. «Собака!» — обожгло Леньку. Пролез осторожно сквозь кусты и тут же сразу на чистом нащупал в траве трос. Это новость! Еще днем в этом прогоне собака не бегала. Выходит, вечером немцы протянули трос; эта овчарка свободно разгуливает от цистерн и до речки, встречаясь где-то над обрывом со своей товаркой. Что, ждали? Или пришлось на то?
Не сговариваясь, вернулись в буерак. Решение пришло тут же: отвести собаку от цистерн к Салу и застопорить ее там! Сбил Ленька кепку на затылок, высказал:
— Камень или палку швырнуть... Туда, к Салу. Она бросится. Лай без видимой причины, думаю, не подымет. Не дворняжка. Тут ее и перехватить. Проволокой. Срезать конец, обмотать за трос... И сядет, как на кукане. Идет?
Сенька шевельнул плечом: чего, мол, спрашивать, предложил дельное, и лучше сразу не придумаешь. Ленька мигом исчез в кустарнике.
Из степи пахнуло ветерком. Шелохнулись листья на крайнем к обрыву кусте бузины. Сенька поежился — холодок загулял меж лопаток. Подтащил под голову вещмешок, улегся удобнее. Глядел в небо, а видал Алину белую челку и прищуренные насмешливо глаза... Гринька устал ждать. Подумывал бежать на розыски, но в это время послышался шелест бурьяна. Из-за ивняка вышел Ленька, упал на живот. Дышал бурно. По улыбке можно было понять, что все в порядке.
— На кукане кобель... Ножниц жалко... Тоже швырнул. Земля крошится... Не слыхать. А как ножницы — сразу... И того встревожил, над Салом: звенел цепью.
Встал на колени, потуже затянул на животе ремень. Из кармана переложил пистолет за пазуху, поближе. Кивнул Гриньке: айда. Поймал Сенькин взгляд, сказал:
— Ладно, тоже подвигайся. У лаза жди... Держались кустов у самой ограды. Шли согнувшись, перебежками. Освещенные прогалины переползали. Луна зорко глядела сбоку. Молоденькие саженцы стояли ровными шеренгами, как солдаты, -облитые ее холодным светом. Бурьян в пояс; с начала войны здесь не притрагивались ни до чего человеческие руки.
Напротив крайней цистерны, привстав, Ленька долго оглядывался. Хорошо видать соседнюю цистерну. Она действительно близко; за ней выступает горб третьей, средней. Та самая большая (на плане она помечена жирным крестом—центр взрыва). На этом участке питомника деревья старше возрастом, кроны гуще, роскошнее. Цистерны наполовину врыты в землю, сверху завалены сухими ветками и бурьяном. С воздуха, пожалуй, обнаружить их будет невозможно. На это немцы и рассчитывали, не обеспечив склад противовоздушной обороной. «Андрей правильно разгадал», — подумал Ленька, вспомнив недавний разговор.
Позади зашевелился Гринька. Кивком приказал ему двигаться дальше, а сам йополз к цистерне. Мелькнула его белесая спина в бурьяне и пропала. Держа наготове автомат, Гринька сделал несколько шагов. Постоял, вслушиваясь. Тихо. А часовой где-то тут, рядом... Малейшая возня — и он, Гринька, должен быть там. Не стрелять — прикладом...
Еще продвинулся. Вот и пятый бак, последний. За кленами — сторожка. Там, где кончается кустарник, притаились и братья. Между сторожкой и братьями, у ворот, вышагивает часовой. А где же этот охранщик? Пригнувшись, он метнулся к цистерне. Обошел с теневой сторо-ны. Внезапно столкнулся с Ленькой. Стоял тот на свету, во весь рост. Увидал, удивленно развел руками. Вспыхнула в кулаке финка.
Вдвоем уже, не таясь, обошли склад еще раз. Отвернули круглый люк на средней цистерне. Дали сигнал.
Сенька явился на диво скоро. Будто вырос из бурьяна. На его испытующий взгляд Ленька шепнул:
— Никакого черта... Все обошли. Перепились небось.
Указывая на откинутую крышку, разрешил действовать. Сенька взобрался наверх. Шибануло бензином. Втолкнул в люк мешок. Крышку опускал бережно, чтобы не перебить шнур. Повернул потуже баранку. Спол-зая, в ладонях чутко пропускал белый шнур. Ленька и Гринька все еще тут. Обозлился:
— Ну?! Топайте! Догоню зараз...
Стоял он на коленях. Сунув конец шнура в зубы, нащупал в кармане зажигалку, отвинтил колпачок. Крутнул колесико. Еще, еще... Руки мелко дрожали, не хватало воздуха. Выдернул больше набензиненный фитилек. И в тот же миг всей спиной ощутил чьи-то крадущиеся шаги. Сжался весь, вбирая голову в плечи. Горячее сопение обдало затылок. Холодные, провонявшие табаком пальцы сомкнулись клещами на шее...
Гулко выстукивало в груди. Отдавало и в висках. Ленька даже мог считать удары. Уже трижды по времени сгорел шнур. «Что случилось? Бензинка?..»
Лежали они у лаза. Где-то неподалеку вызванивал цепью кобель. Дергал, недовольно повизгивал, но лая не подавал. «Нет, что-то неладное...» Повелев Гриньке ждать, вскочил. И сразу же за ближним кустом столкнулся с Сенькой. Испугался одного его вида: лицо белое, как бумага, волосы всклокочены, будто их натирали арбузной коркой. Телогрейка в руке.
— Зажигалку!.. Упустил свою... — выдохнул он.
Бежал Ленька, на ходу поправляя в зажигалке фитиль. Сенька топал сапожищами позади. Догнал у большой цистерны, ухватил за полу. Ленька сердито вырвался, — думал, тот просит зажигалку. Обогнул яблоньку и остановился... Немец! Лежал он ничком, выбросив вперед руки; одна нога, без сапога, вытянута, другая подвернута коленкой под живот — видать, силился встать, но руки уже не помогли. Желтый клок волос на затылке— торчком. Винтовка валялась с оборванным ремнем. В стороне стоял сапог, будто поставил его кто нарочно.
Ленька, сцепив зубы, чтобы не выдать дрожи, поймал друга за руку: прости, мол...
— Зажигалку давай!
Ощупывал карманы. Страшно сконфузился, когда Сенька, силой разжав ему пальцы, сказал:
— Да вот она... в руке.
Крутнул Сенька колесико — на кончике фитиля запрыгал едва заметный на лунном свету огонек. Шипящий конец подрывного шнура осторожно опустил наземь.
