Первым, от кого узнал Ленька, что аэродром под хутором Кравцовым заселился, был Никита. Вчера он вернулся из тех краев и за обедом докладывал отцу, что девять бомбовозов уже стоят в капонирах накрытые маскировочными тентами. Отец недовольно поморщился; весть эта не радовала его, забот только прибавится на шею.
— Тут с этим складом горя не оберешься.
Леньке показалось, отец покосился в его сторону. Вечером об этом сообщила Вера. У коменданта днем были летчики, начальство. Важные, у всех мундиры в крестах, нашивках, а у одного на брюках лампасы шириной в ее ладонь — генерал. Проездом из Ростова. Побыли мало; отправились на аэродром. Последовал за ними и комендант.
А нынче утром эту весть получил и Сенька. Прибежал верхом Васек Жук; продуктов доставил «служивому» (атаман не обманул: прислал из кладовой пшена, сала и муки). Отвязывая мешок от седла, подмигнул:
— Вороны прилетели.
— Много?
— До чертовой матери. Без малого половину гнезд тех позаймали. Люд какой у нас. Один брешет — пять, другой — сорок. Вот и пойми, ежели сам не считал.
Сворачивая цигарку, Васек глубокомысленно заметил:
— А по-моему, чем ни больше, тем сподручнее попасть в них с неба.
Горячо взялся Ленька за осуществление своего плана. Не раз он передумал за эти дни печальный опыт друзей. В чем их ошибка? Беспечность и безрассудный риск. Днем, на виду у всей станицы! От Никиты Леньке было известно, что никакой засады возле питомника не было. Они их привели туда сами. Федька с Мишкой — на баркасе, а Степка Жеребко с полицаями — по кручам. Сперва у полицаев не было единого мнения: что затеяли парни? Кто-то даже с усмешкой высказался, что красноголовый, по старой памяти, в Панский сад метит. Но когда они обогнули колено и сад остался позади, стало ясно: питомник, склад. Особенно ликовал Воронок — его предсказание, А тут — в мешке с толом не оказалось подрывного шнура...
Значит, день в таком деле — враг. Все делать ночью. Это Ленька взял себе за правило. Людей поменьше. Остановился на братьях Долговых и Сеньке. Больше ни одна душа на белом свете, кроме Андрея и Галки, не должна ничего знать. Взрывчатка, шнур есть. План склада, состав и режим охраны тоже имеются. Подходы к питомнику, камыши, яры известны всем участникам, кроме Сеньки, но и он уже успел побывать в том куту как пат-руль. Остался ненамеченным день, вернее ночь, и час взрыва. Но это — последнее.
Одно не давало Леньке покоя... Можно взорвать, можно и скрыться. Но фашисты берут заложников. Как замести следы? Куда направить их, чтобы отвести опасность и от жителей и от себя? Кто может быть вне опас-ности? Ну, авиация... А еще?
Лежал Ленька под яблоней на топчане. Сквозь желтизну листьев проглядывали холодные синие узоры неба. Летом узоров не было — крона старой яблони густа; под нею можно вылежать проливной дождь. Теперь листья облетают. Только и слышно: шлеп, шлеп. Толстым слоем завалили они землю под яблоней. Каждый лист крупный, с девичью ладонь, и будто литой из бронзы или золота.
В синих обрезках неба, узорах, Ленька находил контуры людей, птиц, зверей. Вон сорока — хвост распушила, клюва бы чуть-чуть поубавить, а то — медведь, нет, на деда больше скидается. О! Витязь. В шлеме, плаще, с вы-ставленным щитом, будто рвется навстречу урагану. А вот и голова. Только без шлема, вихрастая, курносая. Точь-в-точь Сенька, сбоку глядеть. Вспомнил, как он тогда рассказывал об атамановом доносе, усмехнулся: «Бо-ятся, собаки». И вдруг ему пришла мысль: «А неплохо бы подбросить пакет полиции, чтобы их в ту ночь в станице оставалось поменьше». Интересно! Даже сел на топчане, сгребая обеими руками наземь шелестящую листву. Перед самым вечером вручить отцу пакет. Или Степке Жеребко. Видали партизан! Нет. С неба спустился парашютист... Один, два... Хоронятся в лесопосадке... Ждут ночи... Здорово. Подальше куда-нибудь... Ночь всю тряслись бы в седлах. Как-то составить... Не от атамана, а просто... От пастуха! Пускай ищут и парашютистов и пастуха.
Хотел бежать к Галке, но оставил до вечера — вернется Вера, тогда...
Вытянулся опять на топчане. Долго искал «витязя». Место нашел, между сучьями рогаткой, но его нет. Сорвался лист и нарушил линейный рисунок. А может, того «витязя» и совсем не было? Но пропали и дед, и сорока, и Сенькина голова... Поблекла радостная желтень листьев. И уже никакой бронзы и золота! Обыкновенные пожелтевшие осенние листья.
Конечно, Вера пошла в комендатуру ради Мишки. Изо всех сил она старалась доказать его невиновность. Для нее одной неясно: он мог все-таки спастись ценою жизни Федьки. Тревога камнем легла и за Веру. Выдержит ли? Понимал Ленька, чем рискует она каждый свой час. Красива она, наивна и беззащитна...
Шаги. Поднял голову: Вера! Отводя от лица ветки, подошла, села в ногах. Ленька вскочил, сам не зная для чего, стал сбрасывать с топчана остатки притоптанных листьев.
Вера, не глядя ему в глаза, остановила его руки:
— Зачем? Так хорошо... А то — голые доски. В голосе горьковатый, полынный смешок.
Ленька начал наваливать листья на топчан. Вера засмеялась естественнее, приятнее. Упала на ворох, руки раскинула. И столько теплого света в глазах!
— Ты так лежал? Ой, красиво!.. И в небо глядел между листьями, да? А какие листья желтые-е... Ты любишь осень? Я люблю. Воздух такой... и паутина летит... спутанными моточухами ниток... И — казарки... Высоко-вы-соко... Душа отрывается и тает. Ой, у тебя листок в волосах... Запутался. Погоди, погоди, не стряхивай!
Вскочила, оступилась; если бы не его руки — упала бы, наверно. Поблагодарила взглядом. Потянулась, сняла осторожно двумя пальцами огромный желто-горячий лист, воткнутый обескровленным ростиком в тугой завиток волос. Завиток тронула, воскликнула:
— А какие волосы у тебя жесткие! И кудрявые... Провела ладонью по всей голове.
— У матери были такие смолоду, да?
От тополя неожиданно полилась музыка — скрипка! Ленька опустил глаза. Видал, как Верины пальцы разжались, выпустили листок, который она вытащила только что у него из волос; он, кружась, упал у ее ноги, поверх таких же желтых и одинаковых листьев. Поникла, увяла Вера. Куда девался ее смех, радостный свет в глазах... Покорно присела на край топчана, руки всунула в карманы платья.
От неловкости, лишь бы чем занять время, Ленька разгребал ногой листву. Сверху на яблоне чирикнула птичка. Поискал глазами, кинул сучок. Выпорхнул красногрудый соловей. Мелькая черной изнанкой хвоста, обо-гнул грушу и скрылся в зеленой еще шапке молоденькой яблони, на меже с соседским огородом.
— Як тебе...
Вера проглотила сухой ком.
— Хотела к Андрею — неловко. Покажи, как управлять этой штукой...
Размотала торопливо носовой платок, убрала руки с колен.
Холод загулял по спине у Леньки. Пистолет! Плоский, маленький, с обтертым никелем. Повертел, взвесил на ладони. В широко открытых карих глазах — тревога и удивление вместе.
Вера опередила его вопрос:
— В комендатуре взяла на сегодня... Мне положено... Вот пули к нему. Заряди.
Она справилась уже со своим замешательством, спокойно глядела, как Ленька щелкал какой-то крышкой в рукоятке.
— Заряжен он. Вот кнопка-предохранитель. Отводи и нажимай.
— А он громко бахает?
— Можно попробовать.
Огляделся Ленька: во что вогнать пулю?
— Нет, нет. — Вера испуганно замахала руками.
Не успела заткнуть уши, что-то хлопнуло. Похоже кнутом мальчишки на выгоне. Крохотная гильза вылетела со звоном, блеснув на солнце, пропала в листьях. Вера с радостным визгом бросилась ее искать. Перерыла на том месте все листья до самой земли и не нашла. Огорченная, кутала в платок пистолет, просила:
— Ты только Галке не говори, ну ее... А то кричать станет. Я его обратно в сейф положу.
Вера ушла, а Ленька все стоял возле топчана, опаленный желто-горячим светом от листьев, и глядел на свои руки, будто не знал, куда их девать.
