Наутро Вера нашла у себя в столике маленький плоский пистолет; к нему несколько совсем крохотных медных патрончиков. В записке Вальтер сообщает, что он неожиданно отлучается из станицы на три-четыре дня. Если пани Вера не раздумала, он ее научит стрелять по возвращении. К пистолету Вера не притронулась, положила туда и записку, а стол заперла. Долго сидела, сдавив пальцами виски, удивленная и испуганная. Зачем это он? Вчера она пошутила. Вздрогнула от скрипа двери. На пороге — Франц.
— Пани Вера скучает?
Выбрит, напомажен, надушен. Вера впервые заметила, что у него один верхний зуб темный — видать, испортился от сладкого. Волосы светлые, с рыжиной, вьющиеся и густые-густые. И Мишка такой же крепкошеий сильный. Огнем взялось все внутри: вспомнила вчерашнюю встречу возле калитки... Хотела заложить в машинку чистые листы, а пальцы не слушались.
— Пани Вера, бросайте занятие... Мозоли только набивать на эти пальчики.
Покосился на дверь, будто боялся, кто войдет, спросил:
— Пани Вера, вы не знаете, в станице проживает одна особа... Беркутова? Сын у ней...
По деревянному полу коридора частый топот каблучков. Франц выпрямился по-солдатски.
В дверях встала Соня Першина. Синие в обтяжку брюки, гарусная нежно-алая кофта с овальным глубоким вырезом вокруг шеи и короткими рукавчиками открывали для глаз всю ее округлую, женственную фигурку. От утреннего воздуха у нее рдели уши. Чуть выделялись цветом от белых локтей тонкие кисти рук. Взялась за верх двери, устало выгнувшись, глядела на Франца полунасмешливо-полуревниво.
— Барон, где же ваша честь офицера?
— Пани Софи... Еще и трех минут не прошло.
Не взглянув на Веру, Соня повернулась и медленно, с достоинством пошла назад по коридору. У Франца разбежались глаза.
— Прошу прощения, пани Вера, я потом...
В окно Вера видела, как они проехали на велосипедах вдоль палисадника и свернули на дорогу к сальскому мосту.
Весь день не находила Вера себе места. Что хотел он спросить? В конце концов решила, что не Мишка его интересовал, а старший брат. И все дело — в Соне. (Как и все в станице, она знала слухи, связанные с Соней и летчиком, Беркутовым-старшим. Петра она видела на карточках. С Мишкой у них сходного в лице нет.) Что же? Если немцу очень хочется собрать сплетни, она их передаст ему. Ей, Вере, ни холодно ни жарко. Но они могут быть зацепкой — от Петра Беркутова не так уж трудно перейти к Мишке Беркутову.
Явился Франц вечером. Вера возилась уже с замком-узнала твердый топот еще на крыльце. Всей спиной чувствовала его приближение. Тревога-охватила до того, что забыла, куда и ключ поворачивается.
— Вы не ушли, пани Вера?
Она не нашла в себе сил обернуться.
— Прошу.
Отстранил Франц ее осторожно, провернул ключ раз и другой. И засмеялся — весело, по-мальчишески.
Остановились на крыльце. Толстый баварец, выпучив бессмысленно на начальство глаза, пнем торчал у двери. Франц, прикуривая сигару, сказал что-то по-своему. Вера видела, как красное лицо баварца оживало, глаза заморгали, будто оттаяли. Закивал понимающе и бегом потопал по коридору.
Вера не знала, что ей делать. Весь день ждала, выглядывала... И он, барон этот противный, помалкивает, будто и забыл об утреннем разговоре. А зачем прибежал?
— Пани Вера... — Франц поманил пальцем.
Без колебаний пошла Вера. Домой — уцепится провожать. Светло, на глазах всей станицы. Да еще возьмет под руку. Это было бы сверх ее сил. Пусть стемнеет.
Вошли в Вальтерову комнату. Вслед ввалился и баварец. В руках — охапка свертков, пакетов, банок.
Увидала Вера бутылки, по телу побежали мурашки. Франц, кивком выставив баварца, сам хлопотал возле стола. Раскрывал банки, резал хлеб, ссыпал из кульков на скатерть печенье, конфеты. Ловко снимал с длинных горлышек бутылок чалмы из серебристой хрустящей бумаги.
— Господин хауптман...
— Чинопочитание презираю. Просто — Франц. Прошу, пани... За Россию... полную дикой прелести.
— Франц... вы утром хотели что-то спросить... Выгоревшие, подбритые брови его полезли на лоб; по глазам видно, что силится вспомнить.
— О Беркутовой... сыне ее.
— А-а. — Морщины на лбу у него разгладились.— Тут, пани Вера, история романтическая...
Поднес бокал; Вера стукнула в него, отпила глоток. Облокотясь на стол, приготовилась слушать.
— До дна, до дна, — запротестовал Франц, играя опорожненным бокалом. — Это не спиртное, так, слезы женские.
Вера, содрогаясь, выпила. Из рук его взяла печенье, надкусила.
— Пани Вера, вы не находите странным отношения между комендантом и Вальтером? Нет? Они — отец и сын. Да, да.
Франц наливал из другой бутылки.
— И они из этого ломают черт знает что. Пани Софи страшно удивилась нынче. А вы не удивлены?
Вера уютно прилегла на мягкую спинку кресла, жевала печенье и никак не могла уяснить связь между Мишкиной матерью — о ней утром начался разговор — и родством коменданта с Вальтером. Удивилась Сонька... А почему ее, Веру, должно это удивить? Ну и сын Вальтер коменданту, и что же? И странного ничего нет. Просто к слову не пришлось, вот и не сказал Вальтер.
— А где же романтика? Вера лукаво скосила глаза.
Франц подмигнул: будет и романтика. С силой стукнул в ее бокал. Чистый, мелодичный звук держался долго в освещенной вечерним светом комнате. Вера вела за ним ухом, пока он не умолк у нее за спиной, где-то на ковре со старинным оружием. Это вино сладкое и липкое, как мед. До дна выпила. Как прошлый раз, на балу, ощутила приятный шум и кружение в голове. Откинулась на спинку.
Подтащил Франц свое кресло поближе, сел на подлокотник. Обтянутое серо-голубыми бриджами колено касалось ее голого локтя. Убрала Вера руку, подалась вся в угол. Глядела чистыми родниковыми глазами в бронзовое, улыбающееся лицо немца.
— Комендант, пани Вера, никогда не был немцем. Он .русский. Чистейшей сальской воды русский. И родом из вашей станицы. За речкой Панский сад, знаете? Это его имение...
Вера терла пальцами лоб; шум и кружение в голове усиливались, когда она прикрывала глаза, мешали вдумываться в сказанное Францем. Панский сад... Еще бы не знать... А что такое... комендант и сальская вода? -«Пани Вера, пани Вера», — доносилось издалека-издалека. И опять, как когда-то, она задыхалась от запаха табака, духов и разогретого мужского пота. И отодвинулась бы, да некуда — мешала спинка кресла. И как тогда, давил лифчик. Красное почему-то лицо Франца было близко-близко... И глаза его вот... Вера хотела оттолкнуть их, но руки где-то внизу... Нет сил поднять. Смутно различала какой-то обрыв, яр... И она — у самого края... Вдруг с облегчением почувствовала, что-оторвалась от земли и без усилия, расставив руки, полетела... А ветер, крепкий, горячий, с запахом табака, пота,, духов, вина, забивал ей до удушья открытый рот...
Одуревшими глазами окидывал Франц комнату. Возле дивана постоял, постоял... Вернулся к кровати. На тюлевое покрывало опустил ношу свою.
— Пани Вера... пани... — шептал, задыхаясь.
Возил мокрыми губами по ее лицу, плечам, шее. А рука, потная, дрожащая, уже путалась в подоле цветастого платья, зло рвала крючки, тесемки... Камнем могильным навалился...
В окно видать, как за бугром дотлевала вечерняя заря. Багровые сумерки крыли Терновский бугор, а сверху, в чистой бирюзе, по-летнему беззаботно и бездумно горело золотом крохотное облачко. И откуда что берется, вороном черным надвинулась туча с рваными краями и тут же на глазах смяла облачко, раздавила.
