Сломя голову бежал Ленька из полиции. Углы резал — ровнял и сокращал путь. Из чьего-то огорода попал на школьный двор. Залетел в проулок, в калитку— обегать вон куда, махнул через канаву. На колючей проволоке оставил клок штанов. Перерыл, перебуравил все в сарае. Так и есть — шнура не оказалось! С ожесточением швырял с места на место ненужный многолетний хлам. Вышел из сарая. Затравленно глядел на копошившихся в золе под плетнем кур. На руке заметил кровь. Вытер об штаны. «Когда же это он взял? Хотел еще в саду закопать... Вынюхал, собака».
С щемящей тоской вспомнил, как Мишка подморгнул ему, выходя из подвала.
А Федька даже не поглядел, когда Степка Жеребко провожал его до амбара — вели из отцовского кабинета, с допроса. «Ясно, на меня грешит».
Кровь из царапины проступила еще. Высосал, выплюнул. «Утром лежал шнур на месте, глядел...»
Серебряный тополиный шелест и сквознячок в проходе между домом и сараем охладили разгоряченную голову, мало-помалу устоялись мысли. Непонятно, какая связь между украденным Никитой мотком подрывного шнура, который он принес вчера от дядьки Макара, и арестом друзей? О том, что шнур намечался для какого-то «дела», неизвестного и самому Леньке, не ведала ни одна живая душа, кроме них, Мишки и Федьки. Галка, наверно, знала. Но Галка на свободе. А не дядька Макар? Проболтался спьяну вчера у Картавки. Но он не знает даже и того, что известно ему, Леньке. Чертовщина, ей-богу. Башка трещит. С чего начать?..
Вошел Ленька в кухню. Мать стирала, угнувшись головой в корыто. Поглядела вопрошающе.
— Обедать будешь али подождешь уж своих?
— Да налей...
В самый темный угол забился. Тревогу не выдал — расспросов не хотел. Мать, занятая своими мыслями, собрала с красных распаренных рук пену, вытерла их о завеску. По ее лицу понял, что она еще не слыхала о случившемся в станице: из-за стирки и за ворота не отлучалась. Но видел, у нее своя какая-то тяга на душе. «С отцом опять поругалась», — подумал. Впервые сорвалась она недавно, с неделю назад. Каждый вечер отец являлся навеселе, иногда поздно. А однажды совсем не пришел ночевать. Где был? Ну известно, служба. Кто-то из баб возьми да шепни: мол, служба службой, а после полуночи глянуть в оконную щель Картавкиного гадючника было бы грехом небольшим для нее. Где выпивка, там у мужиков и потрава. По разговору, к Картавке под окно мать не ходила, но, когда отец еще раз вернулся на заре, она ему устроила хорошую встречу.
Собирая на стол, мать заговорила совсем о другом. В это воскресенье, позавчера, прибегал на лошади Сенька Чубарь. Сидели тут в кухне, Никита угощал самогонкой. Расклеивали какой-то синий конверт. Привез его он, Сенька. Потом, когда тот ускакал, Никита разбудил в горнице отца, читали то письмо и с отцом. В ту ночь они вернулись домой поздно, трезвые.
— Он полицаем там, в Кравцах? — спросил Ленька.
— Не знаю. Белого на рукаве нету, как у наших.
Скрипнула калитка. Мать выглянула.
— Ну, несут черти уже.
Вошел безрукий. Поморгал со света, увидав Леньку, подсел к столу тоже.
Анюта молча поставила чашку с борщом и перед ним. Хлебал Макар неохотно, дергая носом, косился на сестру. Ленька догадался, что он ждет, пока мать выйдет из кухни. Только та за порог — заговорил, не отрываясь от еды:
— Батька вызывал к себе... Из-за шнура того. То да се, мол. Словом, Никишка раскопал его в сарае у вас. Ну и само собой... Оно ить шнур-то складской. Я признался. Отшматовал, говорю, сам я Леньке. Собираемся с ним чикомасов глушить на Кандыбином озере. Вот в эту воскресению.
— Лисовина за ериком подорвать, — не поднимая глаз, поправил Ленька.
— Ишь, ядрена корень, осечку, выходит, дал?
Почмокал удрученно Макар языком, почесал в заросшей «потылице», но тут же успокоил расстроенного племянника: мол, глушить чикомасов али подрывать лисовина — сатана одна, там шнура того, баз опутать можно.
— За что арестовали... ребят?
Отсунул Макар локтем неосиленную чашку, утерся пустым рукавом. Долго отрывал, чего с ним никогда не было, листок на закрутку от пожелтевшего свертка советской газеты. И так неудобно одной рукой, а когда бьет трясучка, и вовсе не клеится. Справился наконец. Смазал рукавом со лба пот, заговорил шепотом:
— В них-то, парень, вся и закавычка. Словили их аж во-он иде, под лесопитомником. На Салу. Рыбалить поехали на баркасе. С ними был оклунок с толом. А у Беркута — вовсе наган. Степка Жеребко сам из кармана вывернул. Будто он хотел и пальнуть в него. Слыхал, брехали там... А того самого шнуру и не оказалось в мешке. Вот оно откудова и несет.
Как угли в печке, блестели у Леньки глаза. Спросил дрогнувшим голосом:
— А что там, в питомнике?
— Баки с горючим. Бензин. Оно ить... К нему, словом, и греблись хлопцы.
Укладывая все хозяйство: зажигалку, бумагу — в кисет, глянул Леньке в лицо:
— Затем я и прибег. Оно ить, как сказать... Одинаковым голосом чтобы и брехать нам, парень, с тобой, во. Тебе тожеть придется побывать у батьки. Непременно придется.
Хотел Ленька подробнее выспросить обо всем случившемся, но вошла мать. Макар не стал дожидаться, пока она покрошит в мясо лук, полез из-за стола.
— Куда ты? А мясо?
— Не, не, сеструшка... Оно ить я мимоходом. Служба, сама знаешь.
— Беги, беги, «служба». Службу знаем вашу. Ка-плюжник. Хвост тоже не просыхает. Так и вывелись у той змеюки. Эх, Макар, Макар...
Сморщил Макар рожу, отмахнулся, как от конского слепня. Затыкая под ремень холостой рукав, валкой трусцой потопал со двора.
Не стал дообедывать и Ленька. Не мог сорвать с гвоздя кепку. Видать видал, как шевелились материны губы, — спрашивала что-то, — а голоса не слышал.
