Лет десять тому назад в издательство «Советский писатель» поступила рукопись романа «Отава». Ни рецензенты, ни редактор, прочитавшие ее, не могли припомнить, чтобы фамилия автора романа появлялась в печати. Я пошел в библиотеку им. В. И. Ленина и по каталогу установил, что Владимир Карпенко только что опубликовал первую часть романа «Отава» в Астраханском книжном издательстве. Листов десять из тридцати. И все. А рукопись меня сразу заинтересовала. Художественная ткань романа не оставляла сомнений, в том, что «Отава» принадлежит перу безусловно талантливого литератора. Казалось бы, тема старая, а сколько свежести, непосредственности. Особенно порадовал язык писателя, богатый, образный, меткий.
В основе сюжета романа — история возникновения и роста молодежной организации, активно действовавшей под руководством большевистского подполья против немецких оккупантов. И вот на этом «старом» материале автор создал яркое, интересное произведение. В романе много действующих лиц, но каждое резко индивидуально, имеет свой психологический портрет. Особенно привлекают к себе три друга — Федор, Леонид, Михаил, привлекают самоотверженностью, преданностью Родине. В их действиях, поступках на первых порах много мальчишеского, одни из них погибают в суровой борьбе, другие духовно созревают и после освобождения родной станицы становятся в ряды Красной Армии.
Одним словом, роман «Отава» — вполне зрелое в художественном отношении, интересное, значительное по материалу произведение, вполне достойное публикации в издательстве «Советский писатель».
Правда, думалось мне, роман нуждается в доработке, особенно вторая его часть. Конец романа показался неожиданным: встреча комиссара Беркутова, коменданта Терновского, бывшего белогвардейца, и начальника полиции Качуры вызвала недоумение. Для этой встречи необходима дополнительная мотивировка событий. Гибель Сеньки Чубаря также, казалось, нуждается в сюжетном оправдании.
Во второй части чувствовался и спад активности в действиях подпольной организации. Может быть, стоило показать действия Скибы в других станицах?
И вот еще о чем думалось мне в ту пору. Рукопись романа «Отава» поступила в столичное издательство с письмом консультанта правления Союза писателей РСФСР П. Ладонщикова. Знает ли автор, что его рукопись рассматривается редакцией? Будет ли опубликована вторая часть романа? Когда? Эти вопросы хотелось адресовать Владимиру Карпенко. Если будет опубликовала и вторая часть романа, речь может идти только о переиздании. Написал автору письмо. Он не замедлил ответить. И вот в издательстве «Советский писатель» состоялась первая встреча с Владимиром Карпенко. Началась работа над рукописью. Спорили, рассказывали друг другу о себе, обменивались взглядами на жизнь, на литературу. Много, разумеется, говорили об «Отаве». Я догадывался, что автор рассказывает о близком, пережитом. Но тем не менее, первый вопрос, который я задал, был о том, что лежит в основе романа — вымысел или документ? Вот что запомнилось мне из тех давних разговоров и что в некоторой степени объясняет романы Карпенко.
...К середине лета Сальская степь выгорает. Из апрельско-нежной, зеленой и голубой, превращается в бурую, серую. Корежится, сохнет трава, трескается земля. Днями над степью колышется раскаленная воздушная зыбь. Стоит одуряющая жара. Нечем дышать. Кажется, все живое вымерло. А если в эту пору подует извечный враг степи — ветер из далеких горячих пустынь Закаспия, — становится просто невыносимо.
К концу августа жара спадает, утихают и меняют направление ветры. Выпадают дожди. Теплынь, будто снова вернулась весна. Обновляется, молодеет степь—одевается в зеленый наряд, отаву. Нет в ней майских одурманивающих запахов, она скромнее на цвет, крепче на корню, жестче и суровее. Но радует так же. Растет в тянется к солнцу до самых заморозков. Выживает и зиму. Не вся, "правда. Там, где до морозов в низинах, в затишке, улегся мягкий, сухой снег я укутал ее как одеялом, она еще дождется мартовского животворящего солнца, встретит вестника тепла — жаворонка. В открытых местах, на буграх, там, где лютуют стужи, зелень погибает. В борьбе расстается с голубым над собой миром...
Картина эта, поэтическая и вместе с тем полная драматизма, ор-ганически составляет сущность творчества Владимира Карпенко. Сальская степь взрастила писателя, она, как добрая мать, открывалась, мудро делилась пережитым. А ей было о чем вспомнить.» Освежающей грозой прошла гражданская война. Прошла, казалось пытливому мальчишке, давно. Но гудит, стонет под копытам тысяч коней распластанная степь, перед глазами — рвущиеся в бой конские лавы.
С удивлением слушал Владимир Карпенко рассказы бывалых. Темночубые и седые, с резкими складками на лицах, в табачном дыму, они вспоминали свое, недавнее. Для него не было ни странным, ни удивительным, что эти люди некогда сходились насмерть; ослепленные сословной ненавистью друг к другу, они рубились напропалую, лихо. И вот победители и побежденные — за одним столом. Нравственное превосходство сделало победителей великодушными.
Прямой наследник совершенного отцами и дедами, мальчишка 'тоже проникался великодушием. Услышанное будоражило воображение. Чуть свет он бежал на бугор, где белела пирамида, сложенная из ракушечника, обнесенная частоколом; на макушке алела жестяная звезда. Похоронили на этом месте казаков-дружинников, с Дона. Они уходили из станицы Романовской от повстанцев-белоказаков; пробивались сюда, в Сальскую степь, к красным. Человек шестьдесят покоится в братской могиле.
Или оказывался мальчишка далеко за хутором, задумчиво вглядывался в забурьяневшие окопы, выколупывая поржавевшие стреляные гильзы. По сохранившимся приметам всюду угадывал места, где некогда что-то свершалось. Вот канава у дороги. Тут валялся казачий офицер, срезанный с тачанки из пулемета дядькой Гришкой, Беркутовым, двоюродным братом отца. За хутором гребля через ерик... Опять Беркут на своей тачанке: валит снопами с седел казаков, сумевших уйти от клинков думенковцев...
Детвора, очарованная услышанным, повторяла боевые дела отцов и дедов в играх. Сходились улица на улицу, край на край, хутор на хутор.
И вдруг... война! Неокрепшие детские руки, кидая на чердаки самопалы, деревянные шашки, потянулись к настоящему оружию. Мальчишки мгновенно взрослели; оставив школьные парты, старшие уходили на фронт, вливались в Красную Армию. Младшим были уготованы не меньшие испытания.
Знойным летом 1942 года враг вступил в Сальскую степь. Заполыхали тесовые курени, колхозные камышовые сараи; с человеческим стоном падали в садах яблони и вишни, подмятые гусеницами фашистских танков. Гитлеровские стальные колонны, извиваясь по буграм и балкам, вытянулись на десятки километров; они рвались к Волге и на Кавказ.
На порог каждого дома встала беда. Вот он — враг, с открытым лицом. Беловолосый парень в изодранном комбинезоне; лицо загорелое, голубые глаза пытливо оглядывают каждого встречного.
Пришельцы притягивали: какие они? зачем пришли? Чужая речь, чужой смех скребли душу...
Рушился привычный мир. На глазах, взрывом, происходила пере-оценка сложившихся уже понятий, душевных качеств; бурно обновляясь, обогащались, взрослели чувства. От притока духовных сил креп, мужал характер. Черная сила не смяла, застав врасплох, впечатлительную натуру, благодушную, взращенную на добре. В ответ на зло рождалась ненависть...
Вчера вместе сидели за партой, топтали весенние лужи, бегали за одной девчонкой. Нынче сверстник в галифе, хромовых сапогах, снятых с убитого лейтенанта, на левом локте — повязка полицая. Курит открыто, пьет самогонку, глядит с прищуром... Сосед, незаметный, приветливый человек, с простреленной в гражданскую кистью правой руки (трое сыновей, окончивших станичную десятилетку, — красные командиры; бьют где-то на Волге и на Кавказг фашистов), на базарной площади встречает врагов хлебом-солью. Оказывается, он сын деникинского офицера; двадцать лет ждет часа, чтобы жизнь развернуть по-старому да по-бывалому. Повязка полицая забелела .и на рукаве бывшего красного партизана, весельчака, гуляки. Голубоглазая, стриженная под мальчишку десятиклассница, в ярком сарафане, сводившая с ума всех станичных парней, пошла работать в немецкую комендатуру. Школьный учитель, едва не за ручку вводивший в мир возвышенного, прекрасного, становится бургомистром...
Дико, нелепо! Рассудок отказывается понимать и принимать вса происходившее на глазах за действительное.
Фронт откатывался с Дона на Волгу, на Кубань и Ставрополье, к предгорьям Кавказа. В сальских хуторах и станицах, оккупированных врагом, было неспокойно. То тут, то там валились под откос товарные составы с зерном, взлетали на воздух цистерны с горючим. Вдалеке тревожные сполохи: горели хлеба на корню, сено в копнах.
На улицах, по заборам, на стенах домов, забелели комендантские приказы с распятым черным орлом. Немецкая жандармерия, каратели, полицаи с йог сбивались, кидались от взрыва к взрыву, от пожара к пожару. Кто они, поджигатели? На площадь силой сгонялись люди, спешно крепились к телеграфным столбам перекладины... Кто они, пожилые, угрюмые, с тяжелыми, грубыми руками. a больше — пухлогубые, угловатые мальчишки?
В южных степных областях партизанская борьба имела иные формы, нежели, скажем, в болотистых лесных дебрях Белоруссии, Смоленщины. На голой, как ладонь, местности партизанскую бригаду не развернешь. Какое там бригаду? Взвод укрыть негде. А борьба была; борьба массовая, народная. Народ не принял «нового порядка», навязываемого фашистами,
Партия, отступая, оставляла своих бойцов для подпольной работы; к ним примыкала молодежь, комсомольцы. Зеленая юность один на один выходила с жестоким беспощадным врагом. Ее пытали, расстреливали, вешали, топили, обливали на жестоком морозе водой, превращая в страшные ледяные памятники... Но эта юность даже смертью своей утверждала победу добра над злом.
Пятнадцатилетний Владимир Карпенко глядел на эти драматические события в упор, принимал в них участие. На закате солнца он скачет по степи, чтобы предупредить старшего товарища об опасности. Двадцать пять километров — едва не загнал лошадь. Но в хуторе уже немецкий комендант на легковой машине. Парень арестован. Первый допрос... Позже, декабрьской ночью, по этой же степной дороге за ним гналась стая волков; от волков ушел — угодил в лапы полиции. Его уже искали. Хуторской атаман отправил его следом Овчинниковым, старовером, в станицу — доставить в полицию две пароконные брички и верховую лошадь с седлом. Ни брички, ни лошадь по назначению не попали. В самые глаза уставилось дуло пистолета разъяренного гильфполицая... Спасла случайность.
Ждали своих. Гремит на востоке около Котельникова. Уже не надо прислонять на утренней заре ухо к земляному полу — слышно и так. Неожиданно поднялась стрельба за бугром, в обратной стороне, на западе. Хуторяне теряются в догадках: почему отсюда? Кто такие? Трое суток шел бой в соседнем хуторе Дениеовке.
Оказалось, свои. Моряки-дальневосточники. Полгода назад ах сняли с кораблей, переодели в защитное и привезли на Волгу, в Сталинград. В волжском горниле они обрели новое имя — 52-й Гвардейский Отдельный стрелковый полк. Прошло около месяца, как полк оторвался от железной дороги Сталинград—Сальск — главного направления наступления. Где-то от станции Котельниково моряки двинулись по бугристому правому берегу реки Сала к Дону, на Ростов. Под Большой Мартыновкой, в хуторе Рубашкин, перешли на левый низкий берег...
И вот будущий писатель вдвоем с комиссаром, замполитом. Уже далеко за полночь. Моряки, смертельно уставшие, давно спали; кому не хватило места в хатах, набились в сараи, катухи, зарылись в скирды. Паренек видит, как замполит мучительно борется со сном, усталостью. Воспаленные глаза уставились в карту. Но сведения важные — не до сна! Он — самый старший начальник. Два часа назад в «эмку» угодила бомба; погибли командир полка и начальник штаба. Что же делать? Куда идти? Думал, на восток, навстречу нашим. Нет. Парень настойчиво твердит свое... В соседних хуторах—немецкие танки. В Мамоне —4, Ермаковке — 12... А что дальше? До железной дороги, в Зимовники, 60 километров. По гулу _ Там бои. Один путь — назад, в хутор Рубашкин, откуда пришли. И уходить немедленно.
В хату ввалились двое, румяный моряк-лейтенант и чужой, ко-ренастый военный кавказского типа, в дубленом полушубке, на животе — автомат «ППШ». Докладывают весело: они армейские разведчики, передовые части уже на подходе, утром будут здесь.
Едва закрылась за разведчиками дверь, вспоминает Владимир Карпенко, он так и вцепился в ожившего от «добрых» вестей замполита: не верь! Это немецкие диверсанты! Их восемь человек; среди них одна женщина. Они орудуют уже недели две-три по сальским хуторам под видом разведчиков-красноармейцев. Останавливают на дорогах гитлеровские машины, закуривают и разъезжаются...
Через час взводные силой отрывали ото сна бойцов, ставили в колонны и уводили в предрассветных декабрьских сумерках по хоженой дороге — обратно за Сал. На бугре, за хутором, нашли бесславную могилу предатели-диверсанты. Прождав до полудня своих разведчиков, немецкие танки бросились за моряками в погоню...
За год до конца войны, вернувшись из госпиталя, Владимир Карпенко продолжал учебу в школе. Виденное, пережитое не давало покоя, настойчиво требовало выхода. Как? И так же, как в детстве, манила к себе степь. Ходил часами один или вдвоем с собакой Джульбарсом.
Взялся за перо. Сидел ночами, после уроков. Летом отвез в Ростовское издательство до десятка толстых тетрадей.
— Роман неважный... — будто извиняясь, заговорил редактор.— И герой сам... оторванный от земли...
Всего ожидал, только не этого. Это он-то, вскормленный и вспоенный матерью-землей. Ведь он же, конечно, писал о себе и своих сверстниках.
После этого долго не брался за перо. Другая страсть поглотила его. Пять лет Владимир Карпенко не выпускал палитру. (Окончил Ростовское художественное училище.) Рисунок, живопись, композиция, история искусств... Предмет — человек. А чаще всего перед глазами — широкая степь, своя, Сальская, с буграми, балками, буераками, ериками... И — люди. Не один человек, который перед тобой в позе, боясь пошевелиться, вздохнуть. Огромные группы, массы! В движении, экспрессии. Конная атака, рубка... В воображении художника начали уже сливаться в единый сплав события прошлые, услышанные некогда, и свое, пережитое... Так зарождался роман «Отава». Так возникал уже и замысел романа о Борисе Думенко. 10
А. пока работал над дипломной картиной. Дипломная — степь. Холст — около метра на шестьдесят. Жаркий полдень. Речка. Стадо коров. А за околицей надвигается гроза... Нет! Ни в какие холсты ему не вобрать того, что свершили отцы, деды и его поколение. *
С неумолимой силой снова потянуло к литературе. После училища — Литературный институт имени Горького. И опять дипломная работа — степь. Роман «Отава»... Рецензенты, руководитель, оппоненты говорили много хороших слов, отмечали одаренность молодого писателя, его богатый, яркий язык.
— Как известно, — говорил один из выступавших, — произведение истинно художественное пересказывать трудно, да и вряд ли нужно, тем более, когда перед нами сотни страниц, длинная вереница эпизодов, переплетающихся друг с другом в живом потоке событий, в столкновениях характеров и во взаимосвязи сюжетных линий. Хочется только подчеркнуть, что в романе молодого прозаика, еще не опубликовавшего ни одной книги, тем не менее нет или почти нет так называемых проходных сцеи, персонажей, описаний; в какой-то мере действуют и впечатляют все о>ни, с неодинаковой, конечно, силой, но неизменно помогая читательскому вос-приятию распознавать — в пестром хаосе жизни на оккупированной врагом земле — растущую уверенную силу и мощь подпольной борьбы с захватчиками.
Чего стоит один Скиба — неуловимый и вездесущий вожак пар-тийной организации в районе, так находчиво и разнообразно использующий все возможные пути для усиления деятельности всех своих групп и звеньев; и хотя лишь немногие из них показаны в романе непосредственно, вся атмосфера изображаемой Владимиром Карпенко народной среды позволяет нам, нет, заставляет нас делать (буквально на каждом шагу в ходе сюжетного развития) самые широкие обобщения. Да, вот так же, как Федя Долгов, ста-новились героями простые пареньки в захваченных врагом советских станицах, вчерашние подростки, непостижимо быстро взрослевшие и мужавшие в обстановке подпольной борьбы. Их юные сердца одновременно раскрывались и для священной ненависти, и для верной любви. Да, вот так же, как Мише Беркутову, им приходилось держать беспощадно-жестокий экзамен на высокую моральную зрелость и стойкость, достойную партийного боевого примера старших!
Характерно, что и фигуры врагов — таких, как гитлеровцы Бекер и Вальтер, полицаи Илья Качура и Воронок — по-настоящему удались автору, вышли не схематичными, а живыми, убедительно-гнусными не вообще, а каждый по-своему.
Навсегда запомнились молодому писателю слова Всеволода Иванова, сказанные на дипломной защите:
— Роман Владимира Карпенко «Отава» написан в традициоа-ной манере... Идет плавно, подробно,— быть может, чересчур подробно; я боюсь, что для читателя он будет несколько утомителен именно своей подробностью и обилием деталей. Впрочем, за читателя говорить вряд ли стоит. Персонажи романа, скажем Ленька, очерчены выпукло, с большим знанием сельского быта и условий подпольной и неподпольной борьбы с гитлеровцами, которую описывает автор. Написать произведение об Отечественной войне с немецкими фашистами, — пусть даже на материале, еще не использованном другими авторами, после ряда выдающихся романов на эту тему — задача нелегкая. Автор с нею вполне справился...
Такие слова известного писателя укрепили веру в свое призвание и многому научили. Еще два года Владимир Карпенко работал над рукописью, устраняя лишние детали и подробности.
...В это же время Владимир Карпенко часто вспоминал одного из полузабытых героев Сальской степи периода гражданской войны Бориса Макеевича Думенко. Для меня это имя, как и для многих моих сверстников, было совершенно неизвестно, а если встречалось, то только в отрицательном плане. А писатель рассказывал о нем как о трагической фигуре, благородном герое. Как раз стали появляться публикации, в которых говорилось о Думенко, как об одном из видных военных деятелей. Позже писатель вплотную приступает к теме гражданской войны.
Шесть лет назад он опубликовал первую книгу романа под названием «Красный генерал» в журнале «Волга»; отдельным изданием книга вышла в Приволжском книжном издательстве в 1972 году. Вторая книга публиковалась в журнале «Волга» частями — в 1969 и в 1972 годах. Вся дилогия получила общее название — «Тучи идут на ветер».
Главный герой — Борис Думенко. Он погиб в 1920 году в расцвете ратной славы и полководческого дара. Один из организаторов Красной кавалерии, талантливый командир крупных конных соединений, беззаветно преданный революции и трудовому народу, в числе первых получивший высшую награду Республики — орден Красного Знамени, был обвинен в предательстве и расстрелян вместе со своими помощниками. Многие возражали против этого, в том числе Сталин и Егоров, но приговор спешно привели в исполнение.
В Сальской степи, где прошли детство и юность писателя, помнили Бориса Думенко, свято хранили память этого легендарного героя гражданской войны. Известно: плохие люди быстро забываются, хорошие надолго западают в сердце. Вот и постаревшие думенковцы всегда с теплотой вспоминали о своем командире.
В чем же дело? Почему так случилось? Эти вопросы одолевали молодого писателя. И он взялся за «дело» Бориса Думенко. Не огра-ничившись, естественно, изучением архивных материалов, исторических документов, стал разыскивать соратников Думенко, допыты< ваться, каким он был, каков его характер, в каких событиях ему приходилось участвовать, как вел он себя в том или другом случае. Накапливался огромный материал, документальный и, так сказать, психологический, который помогал обрисовать человеческий характер со всеми его особенностями, качествами, чертами, представить его действующим лицом крупнейших исторических событий. И когда все это сошлось в какую-то единую систему, концепцию, автор почувствовал: Бориса Думенко как характер, как личность невозможно понять, если не окунуться в ело детские и юношеские годы, если ае исследовать социальные истоки его будущего участия в революции я граждаиской войне.
Детские и юношеские годы Бориса Думенко прошли в бедности и преодолении трудностей. А главное — на каждом шагу он чувствовал себя чужим на казачьей земле. Сословная спесь окружающих часто давала себя знать — больно отзывалась в его непокорном сердце.
В журнальный вариант не вошли главы о детстве и юности, столь необходимые для выявления социальной характеристики облика главного героя. Отсутствуют главы, в которых прослеживается семейная сюжетная линия (рассказывается о жене Махоре, об отце и т. п., га есть все, что связано с личной жизнью Бориса Думенко), оставлены только внешне событийные линии, повествующие о зарождении партизанских .конных отрядов на Дону, о возникновении гражданской войны, о роли Думенко в формировании Красной конницы и о тех сражениях, в которых он принимал участие.
Борис Думенко — сложная историческая личность. В нем наряду с ярким организаторским талантом, бесстрашием и мужеством, храбростью и силой, энергией и волей, были вспыльчивость, нетерпимость по отношению к инакомыслящим, приводившие его порой к анархичности в поступках, к волевым, субъективным решениям
В Борисе Думенко отразились многие черты крестьянской массы, из которой он вышел, в том числе и такие, как отсутствие опыта политической борьбы, малограмотность и прочие. Отсюда — сложность в отношениях с людьми, приведшая Думенко к трагической гибели.
Ныне Борис Думенко реабилитирован. Написаны статьи и воспо-минания ветеранов-очевидцев, в которых утверждается его истинное место в исторических событиях того времени. В Сальской степи, где Думенко вырос, начинал героический путь по революционным шляхам, свято чтили память о нем даже в то время, когда имя его было под запретом; свято чтили и верили в то, что сбудется надежда самого
Бориса Думенко, высказанная им в последнем слове на суде: «Проле-тариат вернет мне честное имя, а армии солдата».
В романе «Тучи идут на ветер» Владимир Карпенко и поставил перед собой задачу восстановить облик подлинного Бориса Думенко, рассказать о нем объективно и беспристрастно, раскрыть его характер во всей многогранности и полноте, во всей сложности и противоречивости.
Автору удалось проследить рост и формирование Думенко-командира, показать, как постепенно из вожака небольшого хуторского отряда он становится во главе многотысячного конного соединения.
Думенко в романе предстает талантливым полководцем, крупным организатором, человеком, умеющим прощать ошибки и жестоко расправляться с врагами; он бесконечно предан революции и трудовому народу, честный, прямой, бескорыстный, мужественный. В характере Думенко автор отмечает и противоречивость: в нем не только мужество, огромная сила воли, всех подчиняющая себе, храбрость, воинская удаль, командирская сметка, но и самолюбование, стремление покрасоваться в есаульских погонах, нетерпимость к тем, кто противоречит ему. Но что поделаешь: Думенко — сын своего времени, своего сословия. Это объясняется и тем, что ему приходилось командовать не регулярной армией, а полуанархически настроенной крестьянской массой. Здесь уговорами не скоро добьешься желаемого, здесь нужен был именно такой командир — прямой и скорый на руку. За короткий срок Думенко создал регулярную Красную кавалерию.
Вместе с ним в романе действуют Сталин, Ворошилов, Буденный, Егоров, Орджоникидзе, Тухачевский, Шорин. Автор, думается, нашел необходимые эпизоды для обрисовки каждого из исторических деятелей. Сталин, Ворошилов, Егоров показаны активными стратегами гражданской войны и одновременно живыми людьми. В определенных обстоятельствах они могут быть раздражительными и вместе с тем проницательными, дальновидными.
Не романтизирует писатель и Бориса Думенко. В нем и грубость есть и жестокость есть. И правду-матку режет в глаза. Нет для него ни чинов, ни званий. Ворошилову приходится выслушивать резкие слова Думенко о своем плане разгрома белых. В предложениях Думенко было больше трезвости и стратегической глубины. А Троцкий — человек крутой, самолюбивый, жестокий. Вот и завязался тугой узел в их отношениях. И это потом сказалось. Не будь Думенко резким, прямодушным, правдивым до грубости, решительным до жестокости — читателю непонятной была бы его трагическая судьба.
Думенко показан не изолированно от общего процесса борьбы. Автор глубоко вскрывает роль партии большевиков в формировании донских партизанских отрядов, ярко обрисовывает фон исторических событий, выдвигая на первый план деятельность красных комиссаров. Подробно рассказывает о Красносельском, ростовском большевике-подпольщике, который действительно помогал-Борису Думенко на первых порах.
Интересным получился образ Ивана Кучеренко, одного из первых комиссаров Сальского округа, страстного оратора-большевика. Через него дается история партийной организации Царицына, съезд Советов в Великокняжеской. Это, естественно, расширяет географию событий назревающей гражданской войны. Думенко возвращается в хутор, сколачивает отряд под руководством большевика Красносельского, связанного с подпольем Ростова. А в это время происходят важные события в Царицыне и Великокняжеской. Эти эпизоды дают возможность полнее и шире развернуть события, в ходе которых повсеместно создавались партизанские отряды.
Автор предполагал на этом и закончить, а все последующие события — болезнь Бориса, формирование нового Конно-Сводного корпуса, взятие Новочеркасска, суд и расстрел — дать коротко, в эпилоге, ограничившись, может быть, стенограммой судебного процесса и документами, котовые фигурировали на нем. Но писатель понял, что события, о которых предполагалось рассказать в эпилоге, очень значительны и важны для понимания трагедии Бориса Думенко. Да и в истории гражданской войны этот период отнюдь не второстепенный по своей событийности.
Таким образом, Владимир Карпенко и пришел к мысли продолжить повествование о самых горестных и трагических в жизни Думенко днях, расширить картины войны, художественно мотивировать гибель одного из любимых командиров Красной Армил. Причина гибели Думенко лежит не только в самой его личности, но и в тех обстоятельствах, которые сопутствовали этому. Сюжетная линия Троцкий — Думенко самая напряженная в романе. Беззаконие совершено по прямому указанию Троцкого, действовавшего через Смилгу и Розенберга. Троцкому нужен был малейший повод для того, чтобы свести личные счеты со своенравным комкором. И вот во второй книге романа писатель художественно исследует факты и обстоятельства, которые постепенно подготавливали арест и гибель Думенко.
Хорошее взаимопонимание складывается у Думенко с Егоровым. Умный, тонкий, интеллигентный командарм сумел найти ключ к но-ровистому начдиву. В штабе армии разглядели у Думенко «завидный организаторский талант, знание природы кавалерии» и поэтому назначили его помощником начальника штарма (по кав. части). Даже собственный кабинет получил Думенко. Но недолго пребывал он в нем. Боевые задачи, возложенные на армию, потребовали его личного присутствия в кавалерийских частях, которым, как всегда, отводилась особая роль в разгроме противника. Весеннее наступление Красной Армии в 1919 году на Южном фронте было сорвано верхиедонским казачеством. 25 мая на реке Сал, под хутором Плетневым, в генеральном сражении с белогвардейской конницей Борис Думенко был тяжело ранен и отправлен в глубокий тыл — в Саратов.
Главы, посвященные саратовскому периоду в жизни Думенко, очень интересны. Здесь Думенко предстает в разговорах с Егоровым, который был ранен в том же бою, с женой Асей, с доктором и медсестрами. Но и тут Думенко верен своему характеру. Как только дело пошло на поправку, до него стали доходить печальные вести о поражениях Красной Армии. Откуда-то в палате появилась карта, и два тяжелораненых командира строили стратегические планы, мысленно участвуя во всех сражениях. Здесь же и было решено начать формирование нового конного корпуса: конница Думенко уже была под командованием Буденного, Все нужно было начинать сначала. «Свести разрозненные части — полдела.,, сдавить, спрессовать рыхлую массу бойцов, вселить в нее боевой дух, бесстрашие, закалить в огне и воде... Поймал себя на том, что на 4-ю глядит со стороны, издали, как чужой. Не испытывал уже того остро сосущего чувства оторванности от нее, душевная боль утихла, но явно не прошла...» Конечно, хорошо бы вернуться в свой корпус, где его любят и знают, где все сходило ему с рук, ибо знали его недюжинные организаторские способности, его храбрость и мужество.
Но приказ по армии гласит: «Командиром корпуса назначаю тов. Думенко, лихого бойца и любимого вождя Красной Армии. Своими победами не раз украсившего...» и т. д.
Трудно заново формировать конницу, С ней Думенко знакомится на станции, у цистерны со спиртом. «Запускают на поясах котелки, чайники, ведра... Тут же пьют на бегу. Кто уже затягивает песню.,. Задрожало все внутри. Мародеры... Сволочи!.. Правая рука стиснула кобуру; не осилят пальцы новую неразболтанную кнопку. Потянулась левая, здоровая. Хищными глазами водил, с кого начать? Вот_ он, топает с полным чайником.,. Гимнастерка новенькая, распояской, ремень волочится за чайником от дужки, путается в заплетающихся ногах. Сапоги тоже добрые, хромовые... Да и весь он обличаем — не рядовой». Но лучше бы не встречался Думенко с этим человеком... Не простит он; будет внимательно следить за малейшими просчетами комкора и доносить: анархист и политкомов не признает, мешает проводить политработу в корпусе. Таких, как Пискарев, Думенко не любил и презирал, не зная о том, как коварны бывают эти люди, когда они пускают в ход демагогию и хитрость.
Во всех этих сценах, эпизодах действует уже другой Думенко; он уже не так горяч, не так скор на руку. Решения свои обдумывает. Сказались болезнь, тяжелое ранение: и силы не те, и энергия не та, да и командирское умение владеть собой что-то значит, Борис Думенко во второй книге чаще задумывается, чаще автор прибегает к внутреннему монологу героя.
Борьба против Деникина и разгром его составляют содержание второй книги романа «Тучи идут на ветер», Автор уделил немало места для освещения роли Центрального Комитета партии во главе с В. И. Лениным в борьбе с южной контрреволюцией. На страницы выведен образ вождя. Наступление Деникина, как и только что отбитый у Волги натиск Колчака, вызывает в нем напряженную работу мысли — анализы военных сводок с фронтов, разработок оперативного плана разгрома, внутренних и внешних событий. Куда направить главный удар? Камнем давит тревога — люди, соратники его, испытанные бойцы партии, меж собой не ладят, а порой открыто враждуют. Впечатляют страницы, где Ленин пишет письмо «Все на борьбу с Деникиным!», встречи вождя с Егоровым,
Сталиным.
В. И. Ленин высоко отзывался о Борисе Думенко. В разгар успешного наступления, 4 апреля 1919 года, Ильич прислал телеграмму в Царицын, командарму-10, копию — в Великокняжескую, начдиву Думенко:
«Передайте мой привет герою 10-й армии товарищу Думенко и его отважной кавалерии, покрывшей себя славой при освобождении Великокняжеской от цепей контрреволюции. Уверен, что подавление красновских и деникинских контрреволюционеров будет доведено до конца. Предсовнаркома Ленин» (Ленинский сборник, т. 36, стр. 72).
В «Отаве» и первой книге романа «Тучи идут на ветер» заметна у Владимира Карпенко тяга к пластическому изображению действительности. Художник старается со всеми деталями воспроизвести обстановку и сложившиеся отношения в одном из казачьих хуторов. В нем все еще крепко сидит живописец.
Движется панорама жизни стремительно и звонко. Умеет передать он разноцветье Сальской степи, находя для этого точные и» емкие слова, умеет показать человека в действии, в поступках. Во второй книге Владимир Карпенко углубляется во внутренний мир своих героев, старается понять и раскрыть побудительные причины того или иного поступка. Это несомненный рост писателя как художника-психолога.
В творчестве Владимира Карпенко подлинность событий, документальность, пожалуй, самое характерное. Писатель сохраняет верность теме подвига, ратным делам отцов и своего поколения В его романах сливаются два жизненных пласта, разделенных временем в четверть века, но монолитные по своей революционной сути, патриотическому накалу народных масс.
Виктор ПЕТЕЛИН
