XIV

   Неожиданно под самыми окнами застучали копыта. "Полиция!" - похолодел Сережка. Он мгновенно бросился к столу и погасил лампу. Он ждал, что сейчас распахнется дверь, полицаи ворвутся в хату, закричат: "Кто такой?"
   Запереться? Но разве это поможет? Пусть уж так. Они не могут к нему придраться. Он приехал к тетке, к сестре... Зачем приехал? Привез менять камешки для зажигалок.
   Сережка приготовил ответы вместе с Лялей еще в Полтаве.
   Однако никто к нему не ворвался. Он видел, как всадник остановился около соседнего окна и, не вставая с седла, осторожно постучал в стекло. Тихо скрипнула дверь, и на крыльцо вышел высокий человек без шапки, наверное отец Марийки. Проскочив на цыпочках в сени, Сережка припал ухом к двери. Но как ни напрягал он слух, разобрать ничего не мог. Единственное слово, которое ему удалось расслышать, была его собственная фамилия, произнесенная под конец беседы. Или, может быть, ему это только показалось?
   Всадник вскоре ускакал, а Сережка, пробравшись впотьмах к столу, снова зажег лампу.
   Не успел он еще как следует подумать над тем, что произошло, как в сенях заскрипели половицы и дверь отворила чья-то властная рука. В хату, не спрашивая разрешения, вошел высокий кряжистый человек лет пятидесяти. Он был в рабочем фартуке, из карманов которого торчал мелкий столярный инструмент, - человек, видимо, только что оторвался от работы. Сережка догадался: это сосед, Марийкин отец, тот самый Сила Гаврилович, о котором рассказывала тетя Даша.
   Здороваясь, столяр смерил парня с головы до ног суровым, придирчивым взглядом, потом прошел к печи, уселся на скамейку и стал крутить цигарку.
   - Что же там, в Полтаве, нового? - начал Сила Гаврилович таким тоном, словно Сережка прибыл специально отчитываться перед ним. - Дышать нечем?
   Сережка собирался с мыслями. Как он должен ответить этому человеку? Ясно было: столяр пришел сюда не лясы точить, а с определенными намерениями. И ему как будто уже хорошо известно, с какой целью прибыл сюда парень из Полтавы.
   Заметив, что Сергей медлит с ответом, Сила Гаврилович подбодрил его:
   - Можешь не таиться от меня, я уже читал твои афишки.
   - Я и не собираюсь скрывать. Я просто мало знаю, кто вы такой.
   - Кто я? - Сила вытащил из печи уголек, бросил его на свою огрубевшую ладонь и стал прикуривать. - Кто ж я? - Он, видимо, и самому себе хотел ответить на этот вопрос. - Не панского поведения, не царского роду. Простой себе трудяга. Еще недавно в уважении был, право голоса имел, а сейчас и права дышать не имею. Когда-то этот самый совхоз своими руками строил, а теперь вот хожу, каждый день ожидая петли на шею. Сравни, парень, все, что мне немец дал и что он у меня отобрал, и тогда будешь знать, кто я такой и почему вне всякого закона очутился. Хотя это я брешу, что вне всякого закона. Ведь теперь у нас действуют два закона... Один ихний - для конторы, для полицая, для нагайки, для концлагеря, а другой - наш, советский, каким мы жили и каким живем, - это для нас, для души, для того, чтоб оккупантов уничтожить. Ты по какому закону тут появился?
   - По нашему, - сказал Сережка не без гордости, - для души.
   - Если так, то завтра поедешь со мной в одно место. Недалеко отсюда. Там одни люди хотят тебя видеть.
   - Какие люди? Может, партизаны? Может...
   - Увидишь, - хмуро оборвал Сила. - Следи: под вечер ко мне подъедут саночки. Одевайся и выходи. Дарье Дмитриевне и сестре скажешь, что узнал, мол, об одном из своих товарищей студентов, который живет тут под боком, в хуторе Яровом, и тебе нужно его навестить. Это ненадолго. Ночью мы вернемся в совхоз.
   Сила не спрашивал парня, нарушает ли это какие-нибудь его планы, согласен ли он, Сережка, сопровожать его в эту поездку. Столяр словно передал чей-то высший приказ, и Сережка по его тону понял, что ехать нужно, что это необходимо и что эта необходимость вызвана именно тем законом, по которому он живет.
   Хотелось узнать больше, расспросить еще кое о чем, но Сила упорно избегал разговоров на эту тему, давая понять, что на сегодня хватит и того, что Сергей услышал. Не прощаясь, он ушел, оставив после себя тучу махорочного дыма.
   Девочки вернулись раскрасневшиеся, возбужденные. Отряхиваясь от снега, наперебой хвалились тем, как удачно все обошлось. Листовки разнесли кому нужно, передали в надежные руки.
   - Наверное, сейчас никто в общежитиях не спит, все читают про победу под Москвой!
   - И в "Хвыле коммунизма", наверное, не спят, мы и туда передали! - лепетала Марийка. - Это совсем близко, колхоз так называется: "Хвыля коммунизма". Ой, у меня еще до сих пор в ушах полно ветра... Мы так бежали!
   - С кем же вы в колхоз передали?
   - Встретили Сашку Дробота, он к кому-то на коне приезжал...
   - Кто этот Дробот?
   - Их счетовод, до войны комсомольским секретарем был на хуторе. Честный парень!
   - Честный, говоришь?
   - Говорю же - комсомолец.
   - А какой там снег, Сережка, чудный! - перебивала Люба. - Мы всю дорогу барахтались. Я Марийку как толкну в сугроб!
   - А я тебя! Выкатала, как хотела!
   Девочки, смеясь, забрались на лежанку и уселись рядом, как горлицы.
   - Ну, а теперь песни петь!
   
   Широка страна моя родная...
   
   До поздней ночи Сережка пел с девочками те песни, по которым так тосковал в Полтаве. Здесь, в этом уединенном доме, посреди занесенной снегом степи, Для них как бы не существовало ни запретов, ни опасностей, ни страха. Кажется, еще никогда парню не было так хорошо, как в эту ночь. Марийка сказала, что его бамбуковая палка годится на древко для знамени, и пообещала сама принести знамя в Полтаву, но не раньше чем весной, когда земля оттает, а сейчас, в морозы, она как камень и трудно вынуть то, что спрятано в ней... Весной, весной!
   "Она и сама как Веснянка!" - думал Сережка о девочке, глядя на золотые капельки веснушек на ее лице. "Веснянка!" Не будь здесь сестры, он сказал бы Марийке, что она как Веснянка...
   Сказал бы или не сказал?..