— Какая ты у меня тихонькая, доченька. Совсем не слышно тебя. Или беду сердечко чует? Как же мы теперь будем? Как будем? — повторяла Матрена Яковлевна.
В комнате сумрачно. Серый свет с трудом пробивается сквозь маленькое окошко. Матрена Яковлевна перевела взгляд от ребенка и посмотрела на свинцовые стекла. Осторожно, чтобы не разбудить Нелю, отстранила ее от груди. Капелька молока задрожала на щечке у девочки. Мать легонько размазала молоко мизинцем. Неля зачмокала во сне. Матрена Яковлевна положила ее в кроватку и вышла во двор.
В подслеповатый домик у Кальмиуса она перебралась недавно. До этого снимала комнатушку на Седьмой линии. К ней пришла сослуживица по областному отделу уполномоченного наркомата заготовок и сказала, что на Семнадцатой, по соседству с ними, пустует дом. Его хозяева эвакуировались.
— И не так страшно будет,— добавила она.— Все-таки окраина. Немцы в центре селятся.
Чужеземцы уже две недели в городе. Сердце никак не может смириться с тем, что произошло. Если бы не ее дочка! Всего полгода назад к ней в больницу приходили знакомые и радовались, поздравляли с рождением девочки. Матрена была переполнена счастьем. Жизнь с детства не баловала ее. После контузии, полученной на гражданской войне, умер отец. На руках у матери осталось пятеро детей. Матрена Ивановна, окончив два класса в родном селе Христофоро-Бойково, сначала помогала по дому, а четырнадцати лет приехала в Сталино и нанялась в прислуги. Хозяйка окрестила ее Соней. Пристало к девочке новое имя, так Соней и осталась. В 1932 году устроилась уборщицей в Дом Советов. Затем освоила специальность ротаторщицы.
Хоть и поздновато, но встретила любимого. У них появилась дочка. В заботах о крохотном существе не заметила, как подошла беда, ворвалась в дом война и все спутала, разрушила. Ивана призвали в армию.
Машины с красноармейцами шли по улице Артема.
Соня была на работе.
— Наши едут! — крикнул кто-то в комнате.
Все бросились к окну. Соня распахнула раму и попросила стоявшую рядом с ней Августу Гавриловну Богоявленскую:
— Если Ваню заметите, скажите.
Но она увидела его сама.
— И-в-а-ан! — закричала протяжно.
Он услыхал ее и поднялся во весь рост, замахал рукой.
— Ваня,— уже тихо сказала Соня. В глазах заблестели слезы.
А по улице бесконечно шли машины с бойцами...
«Повстречаемся ли мы, Ваня?» — прошептала Соня. Она остановилась у речки. Кальмиус, тоскливо журча, уходил в сторону завода. Две трубы чуть виднелись за огромным терриконом, пугающим своей чернотой. Раньше завод был живым существом. Теперь за терриконом стояла мертвая тишина. Мертвые дома, мертвый город.
Соня вздрогнула: ее окликнули. Она обернулась и узнала Богоявленскую.
— Откуда вы? — воскликнула Соня Иванова и бросилась к сослуживице.
— Вот видишь, нашла тебя,— ответила Августа Гавриловна и через силу улыбнулась, однако большие серые глаза оставались печальными.
На ней было элегантное широкого покроя демисезонное коричневое пальто, на голове кожаная шапка.
Они зашли в низенькую комнату. Соня полушепотом пригласила гостью к столу.
— И чем угостить вас, Августа Гавриловна?
— Не нужно, дорогая. Не нужно. Давай просто посидим. У тебя так тихо... Я не могу прийти в себя.
— Неужели с Ниной беда? Или с мамой? — испуганно воскликнула Иванова и сразу прикрыла рот ладонью. Посмотрела на кроватку — не проснулась ли Неля.
— Нет, нет. С ними, слава богу, ничего не случилось. Я была в Макеевке. Провожала родственника моей знакомой. Вышел из окружения. Неделю лечил распухшие ноги, а потом заявил, что хочет перейти фронт. Я согласилась вывести его за Макеевку... Мы долго молчали. Потом он сказал: «Если при вас есть спички или бензинка, то вы с помощью носового платка можете сжечь машину. Но при одном условии: в машине должен быть мягкий груз, а вы сумеете выпрыгнуть на ходу... Тот, кто остается здесь, остается для борьбы».
Августа Гавриловна умолкла. Она раздумывала: говорить или нет о самом главном? А может, Соня уже догадалась, почему она, бывшая управделами уполнаркомзага, не эвакуировалась в тыл?
Ей предстоит создать группу, которая будет информировать население о положении на фронтах...
В кроватке зашевелилась девочка. Соня наклонилась над ней, поправила одеяло и стала тихонько покачивать кровать. Едва слышно прошептала:
— Может, и мой Иван где-то бродит по дорогам?
— А если попал в плен?
— Нет, никогда не попадет,— взволнованно ответила Соня.— Я верю, он вернется к нам с Красной Армией... Только как сохранить Нелечку? Кормить ее нечем. Без работы не проживешь.
— А некоторые и без работы пристроились. Им все равно, какая власть,— гневно сказала Августа Гавриловна — Я навестила в Макеевке давнюю знакомую Лилю. Надеялась найти с ней общий язык. Зашла, а в квартире франтовитый офицер играет на рояле, девушки танцуют с немцами вальс...
Я села на мягкий диван поближе к печурке, чтобы согреться. Рядом —- Лиля. Говорит, что центральное отопление не работает. Взорвали кочегарку русские хамы. Я ничего не ответила. Тогда она сказала, что ее сын Юра любит технику, а у немцев она высоко развита.
Я слушала ее и хотела, чтобы все в квартире взлетело на воздух. Потом взглянула на офицера и подумала об оружии. Юра и денщик в это время накрывали на стол. Я сказала Лиле, что хочу спать. Она повела меня в свою спальню. Через минуту принесла еду и бокал вина. «Представь,— говорит,— в Макеевке нет ни одной маникюрши. А в Сталино как?» «У нас маникюршу расстреляли!» «Еврейку? — с живым любопытством спросила она.— Знаешь, Рудольф говорит, что их всех перестреляют. В Макеевке человек тридцать русских расстреляли. И твоего знакомого Черкасова, он оставался по заданию». «Он что, сам рассказывал об этом?» — спросила я. Она загадочно улыбнулась и ответила, что об этом знают немцы.
Лиля ушла, а мне было не до сна. Откуда ей известно, кто оставлен по заданию? Что же делать? Порвать с ней или еще пригодится?
Под шум и звуки танго «Брызги шампанского» вышла из спальни и попала прямо в комнату денщика. Над столом портрет Гитлера. Глаза у него выпученные, бесцветные. Я открыла шкаф, увидела автомат. Взяла его под мышку и ушла из квартиры.
Ты представляешь, Соня, ушла спокойно, без волнения. Но была уже ночь, ходили патрули, и я возвратилась назад. Поднялась наверх и увидела ход на чердак. Там просидела до рассвета. Утром бесшумно выскользнула на улицу. Автомат заткнула за пояс, под широким пальто его не видно. Так и пришла к тебе.
— А где же автомат? — тревожно спросила Иванова.
— Спрятала в карьере.
— Какая вы смелая, Августа Гавриловна. Смогу ли я быть такой? Рядом с вами, наверное, ничего бы не побоялась,— сказала Соня и хотела что-то добавить, но проснулась девочка. Взяла ее на руки и, укачивая, тихо проговорила: — Пойдемте, узнаем, что делается в городе. Нужно искать работу.
Уснувшую дочь Иванова положила в кроватку и привязала полотенцем, чтобы она не вывалилась на пол.
По Школьному проспекту женщины медленно поднимались к улице Артема. Слегка подмораживало. Скорбная тишина тягуче плыла над опустевшими улицами. Лишь черный дым, поднимавшийся из труб приземистых домов, напоминал о людях, укрывшихся в своих квартирах. На стене сгоревшего дома между Седьмой линией и улицей Артема висел сероватый квадратный лист бумаги с красной окаемкой. Женщины остановились возле него.
— Беканнтмахенг,— прочла по-немецки Богоявленская.
— Язык поломаешь,— отозвалась Иванова.— А тут и по-русски, и по-украински есть. Воззвание...
Августа Гавриловна стала читать вслух:
— Все огнестрельное оружие и прочее, а также радиоприемники, которые все еще находятся в руках населения, подлежат сдаче местной комендатуре. Лица, у которых будет найдено оружие, будут расстреляны... Рас-стреляны,—повторила Богоявленская и повернула голову к Соне. Их взгляды встретились. Должно быть, обе подумали об автомате. Она продолжала чтение: — Населению городов и деревень вообще запрещено находиться вне дома от вечерних сумерек до рассвета... Все солдаты Красной Армии должны немедленно явиться в ближайшие служебные учреждения германского войска. Скрывающие таковых лиц будут наказаны. Политические комиссары, саботажники и партизаны должны быть арестованы и сданы управлению германских войск.— Августа Гавриловна умолкла. Отошла от воззвания и взяла под руку Иванову. Заговорила взволнованно:
— Там четырнадцать смертельных пунктов. Всю нашу жизнь втиснули в них. Прямо пойдешь — расстрел, налево повернешь — пуля в лоб, назад сунешься — виселица. Нам принесли новый порядок, Соня. Но мы будем жить по своим правилам.
На главной улице города женщины и девушки чистили тротуар, засыпали щели-убежища. Исподлобья бросали озлобленные взгляды на фашистских надсмотрщиков.
Иванову и Богоявленскую остановили. Длинный офицер что-то сказал по-немецки.
— По-русски! — потребовала Августа Гавриловна.— Не понимаю.
К ним подошел переводчик и безразличным тоном процедил сквозь зубы:
— Он даст вам работу. За это получите хлеб. Подтолкнув, их повели по улице. Заставили войти в подъезд жилого дома. На втором этаже пожилой солдат сунул Соне в руки сапоги и щетку, а Богоявленской ведро. Приказал со двора принести воды.
Сторонясь немцев, тащивших стулья, они спустились вниз. Не оглядываясь, пересекли улицу и скрылись. Бросили ведро, сапоги и щетку и выскочили на Седьмую линию. Запыхавшиеся, встревоженные прибежали домой.
Неля еще спала. Соня наклонилась над кроваткой. Тяжело колотилось сердце... Вот так выйдешь на улицу, а тебя поймают и, как рабыню, заставят чистить чужие сапоги, мыть грязные полы. Почему? Кто они такие?
— Нет, Соня. Нет и нет! Нужно что-то делать,— заговорила Августа Гавриловна горячо.— Мы должны поднимать людей против врагов.
— Нужно устроиться на работу,— отозвалась тихо Иванова.— Тогда легче будет все сделать. Найти бы подходящее место.
— А как же Неля?
— Буду оставлять дома. Она тихая...
Дом Советов — гордость довоенного Сталино. Из железа и бетона, с широкими окнами, здание стояло среди домов еще дореволюционной кладки и олицетворяло новую жизнь. Широкоплечее, оно возвышалось на одном из шести городских холмов. По утрам солнце смотрелось в огромные окна и, отражаясь, золотыми бликами ложилось на газоны и асфальт центральной улицы. В Доме Советов размещались областные партийные и советские организации. Здесь находился и отдел уполномоченного наркомата заготовок. Находился...
Теперь при входе в здание висела металлическая доска с готическим шрифтом, оповещавшая, что дом принадлежит Герману Герингу. Богоявленская прочла надпись и направилась на противоположную сторону улицы
В бывшей газетной витрине висел геббельсовский плакат «У нас и у них». На другой половине витрины были приклеены два приказа о незамедлительном возвращении на прежние места работников областных организаций и об обязательной регистрации всех евреев и коммунистов. «Их расстреляют,— подумала Августа Гавриловна; и обеспокоенно оглянулась.— Где же Соня?»
Она вскоре появилась из-за угла Школьного пpoспекта.
— Не ругайте меня,— сказала Иванова, глубоко дыша.— Насилу решилась оставить Нелю.
Парадные двери Дома Советов не закрывались. Горожане в сопровождении солдат перетаскивали мебель в Дом госучреждений.
— Зайдем,— предложила Богоявленская. Женщины поднялись по широкой лестнице, заглянули в пустую комнату, где недавно стояли у окна, провожая Сониного мужа. За окном все та же улица. Только куда ни посмотришь — серо-зеленые шинели да навьюженные мебелью местные жители. Оккупанты устраивались на квартиры. На тротуары выгружали из машин чугунные печки с трубами.
— Соня, а они ведь собираются зимовать,— сказала Богоявленская.
Вдруг открылась дверь и показалась голова немца. Женщины оторопели.
— Шнель! Шнель!* — зашумел солдат.
* Скорее! Скорее!
— Черт тебя возьми! — выругалась Соня.— Откуда ты взялся?
У немца на лбу собрались морщины, глаза округлились.
— Черт нет! Фрау делайт папир! — закричал он и куда-то побежал, оставив дверь открытой.
— Бежим и мы,— прошептала Августа Гавриловна. На цыпочках вышли в коридор и увидели солдата.
Он волочил два рулона бумаги. Остановился и поманил женщин пальцем. Подтащил бумагу к стене и в окно указал на Дом госучреждений.
— Ту-да!
Взвалил бумагу на плечи Богоявленской, а потом Ивановой.
В сердце им ударила горькая обида: как верблюдов навьючили и заставили тащить... Не доходя до здания госучреждений, они остановились и почти одновременно прошептали:
— Домой.
Бумагу спрятали на чердаке. Закрыли сухой травой, приготовленной уехавшими хозяевами для козы.
— Начало сделано, Соня. Только начало,— проговорила довольная Августа Гавриловна.— А теперь мне пора. Моя доченька, наверное, заждалась. Встретимся завтра.
Ноябрьский промозглый туман заполонил предрассветный город, клубился над прудами и густой пеленой вползал в улицы. От него несло гнетущей сыростью болота и горьким дымом пожарищ. Туман и тишина. Еще недавно голосистый от гудков и от заливистых трамвайных звонков, возбужденный и радостный от смеха ребят, ныне город походил на склеп.
Пока Богоявленская шла со Стандарта к Дому госучреждений, туман немного рассеялся.
В вестибюле длинного трехэтажного красного здания толпились люди. На лестничной площадке между первым и вторым этажами стояли два немца. Богоявленская услыхала последние слова подслеповатого офицера в роговых очках:
— Кто будет работать — получит хлеб. Записывайтесь на работу по своей специальности. Кто зарегистрировался, идите в свои отделы. Кто нет — регистрируйтесь по своей специальности.
Лестница опустела. Августа Гавриловна пошла по коридору, ища земельный отдел, открыла двери и увидела знакомые лица. За столами сидели Скалаухов, Чибисов и Никитин Иванова стояла у окна.
— А вы не поторопились? — вместо приветствия спросила Богоявленская.
Никто не отозвался, опустили глаза. «Почему они оказались здесь? — подумала она.— До войны работали в советских учреждениях. Испугались? Никитин и Скалаухов уже пожилые... Чибисов — молодой человек, больной туберкулезом. Постой!» В памяти Августы Гавриловны всплыла беседа с капитаном Шумко. Он говорил о ее сослуживце, которого она может встретить в оккупированном городе. Пусть, мол, не удивляется... Перед ней наверняка, свои люди. Она достала из кармана листовку, сброшенную с самолета, и положила перед Скалауховым. Тот прочел и передал Чибисову. Потом листовка перешла к Никитину и снова оказалась в руках Богояв-ленской. По-прежнему никто не проронил ни слова. Лишь тяжело вздохнул Скалаухов. Чибисов, поймав взгляд Августы Гавриловны, приветливо улыбнулся. Она, не прощаясь, покинула комнату. Следом вышла Соня.
