Леонид Чибисов ждал весточки от Андрея Андреевича Вербоноля. Необходимо было доложить о поступлении на работу в немецкую организацию «сельхоз-команда». Первое задание он выполнил—обеспечил себе возможность жить легально. Не терпелось рассказать и о Богоявленской. Привлечь бы ее к подпольной работе, но он не имел права входить в контакт с Августой Гавриловной без разрешения Вербоноля. С ним Леонида Чибисова познакомил капитан Шумко за месяц до прихода в город оккупантов.
— Обстановка будет сложная,— сказал капитан будущим подпольщикам. Он тщательно инструктировал их.— Почти все вопросы придется решать самим. Андрей Андреевич, вы должны взять на себя боевую часть подполья. Товарищ. Чибисов — организацию печатной пропаганды.
Вербоноль лет на пятнадцать старше Леонида. Высокий, плечистый, на голове густая черная шевелюра, зачесанная назад. Он понравился Чибисову умением спокойно держаться, неторопливым разговором, прямым взглядом чуть узковатых глаз под большими черным бровями.
От Шумко они вышли вместе. Вербоноль предложил посидеть в сквере Павших коммунаров... Андрей Андреевич опустился на скамью, положил руки на спинку и, запрокинув голову, тихо сказал: — Осень. Деревья присмирели.
Людей вблизи не было. Только в глубине сквера из траншеи выбрасывали землю. Рыли укрытия и возле банка. Стоял безветренный полдень. На заводской стороне вскрикивали маневровые паровозы да тяжело посапывала воздуходувка. Раздавался резкий выхлоп на доменной печи и с протяжным завыванием несся над улицами, крышами домов и сквером, где сидели два человека, еще несколько часов тому назад не знавшие друг друга. Они, возможно, и раньше бывали в этом сквере, стояли рядом над могилами коммунаров. На чугунных плитах — фамилии павших двадцать лет назад. Андрей Андреевич знал некоторых из них. Он был в рядах красных партизан и воевал с бандитами, от рук которых погибли лежащие ныне под могильными плитами. Леонид родился год спустя после революции. Отец его завоевывал свободу. Теперь пришла пора сыну отстаивать ее.
Побуревший лист клена сорвался с ветки и, описав дугу, упал в чашу небольшого фонтана на центральной аллее. Посередине чаши на камнях стояла фигура девочки. Андрей Андреевич проследил за полетом листа и задержал взгляд на статуе.
В городе это был единственный фонтанчик со скульптурой. По вечерам вокруг него собирались люди и, тихо переговариваясь, любовались веселыми струйками, блестевшими в электрическом свете. Вербоноль приходил в сквер до женитьбы. Когда обзавелся семьей и построил дом на Калиновке, сюда заглядывал редко — по пути в кинотеатр «Красный» или в драматический театр: они находились невдалеке от сквера, за базарной площадью. Шумное место в Сталино — квартал от Госбанка до заводских ворот. В двадцатые годы людей притягивал цирк, потом — театр и кино. Затем поднялся крытый рынок — пассаж, а года два назад вырос огромный универмаг... Сейчас вокруг настороженная тишина. Фронт совсем близко. Все учреждения послали людей на рытье окопов. В городе, во дворах и возле каждого дома копают укрытия. С вечера по улицам ходят наряды милиции и добровольцы.
Месяц назад Вербонолю выдали удостоверение инспектора «Донгортопа». Он имеет круглосуточный пропуск. Так началась его подготовка к подпольной работе. Сталино могут захватить враги.
— Будем встречаться здесь,— прервал молчание Андрей Андреевич.— Каждую пятницу.
Он пожал руку Чибисову и пошел в сторону универмага. Походка неторопливая, твердая. Леонид с минуту смотрел ему вслед, потом направился к троллейбусу.
Пятого октября они встретились снова.
— Пойдем,— сказал Вербоноль.— Сидеть некогда.
С Первой линии вышли на Пожарную площадь. По улицам ехали груженые машины. Их водители подавали нервные сигналы. Разного тембра и звучания — резкоголосые, вибрирующие, басовитые, визгливые,— висели они над взбудораженным городом. По мостовым гремели брички, проскакивали пролетки, тарахтели тарантасы. Возчики нетерпеливо понукали лошадей и хлестали их кнутами. Налетавший из переулка ветер подхватывал обрывки газет, бумагу и тащил по тротуарам. Хлопали двери учреждений, в квартирах плакали дети, кричали взрослые. Небольшими группками люди направлялись в сторону Макеевского шоссе.
Вербоноль и Чибисов шли молча. На какую-то секунду улицы заполонила тишина и ветер донес тягучий гул со стороны Рутченково.
— Канонада,— проговорил Андрей Андреевич. Пришли на Десятую линию. У полутораэтажного дома Вербоноль заговорил снова:
— Запоминай. Я буду показывать конспиративные квартиры. Здесь наши люди. Знать их тебе не обязательно. До поры до времени, понятно. Встречи с ними только по паролю. Красный дом с зелеными воротами, что прошли,— первый. Запомнил?
Чибисов оглянулся и еще раз посмотрел на полутораэтажный дом.
— Запомнил,— ответил он.
На Двенадцатой линии подпольщик показал на приземистую хибарку с подслеповатыми окнами, и они по Институтскому проспекту направились к Кальмиусу.
После непродолжительного молчания Андрей Андрееви спросил:
— А что у тебя?
— Целую неделю тренировался. Поначалу, как дятел клевал — одним пальцем,— сказал Чибисов и широко улыбнулся.— Напечатал послание машинистке. Объяснился в любви... Вчера уехала и не попрощалась.
— Может, это и лучше, Леня.— Голос у Вербоноля дрогнул.— Меньше тревоги и прочего.
С Десятой линии по Институтскому проспекту спустились к Кальмиусу. То и дело налетал ветер. Оголенные деревья дрожали, как в ознобе. Над землей тяжело проплывали тучи... Возле мостика, перекинутого через Кальмиус, Вербоноль остановился.
— Попрощаемся,—сказал он.
— Как? Вы уходите из города?
— Меня не будет дней десять. Все остается по-старому... Вот, брат, как все обернулось. Война достала и нас.
— А-а,— вздохнул Чибисов.— Проклятый туберкулез... Мне бы на фронт.
— Он здесь будет, Леня. А где труднее — неизвестно,— сказал Андрей Андреевич. Попрощался и пошел через мостик, неторопливо, будто уходил на отдых после работы.
У Чибисова защемило сердце. Рядом, как рубеж, протекала черная речка. Кажется, стоит перейти ее — и все недавнее возвратится назад. Нет никакой войны, люди радостные, озорные и добрые окружают его. Впереди непочатый край годов, работа, любимая девушка и высокое-высокое небо. Сколько раз он подымался в неоглядную синь. Бывало, повиснет под белым куполом парашюта и не верит, что выше птиц забрался. А потом — болезнь. Рухнула первая мечта — небо перестало принимать его...
Вербоноль скрылся за домами. Леонид вверх по улице направился к центру города. Вышел к Дому Советов, где его сослуживцы упаковывали документы и ценные вещи для отправки в тыл.
...И вот вместе с некоторыми из них он стал служащим «сельхозкоманды». Что заставят делать новые власти, еще никто не знает. Удастся ли использовать немецкую контору в интересах подпольной борьбы? Нужно присматриваться и выжидать. «Пока Ворбоноля нет, посоветуюсь о делах с Тимофеем,— подумал Чибисов.— Завтра свидание с ним».
Они встретились в парке за Первым прудом.
Тимофей Оленчук сидел у воды на высохшем комле тополя. Он был в полупальто и в серой фуражке. От темно-голубого глубокого пруда тянуло холодом. Небольшой морозец прихватил светлой ледовой корочкой лишь прибрежную кромку.
Чибисов издали увидел Оленчука и ускорил шаги. Под ногами шуршали сморщенные тополиные и кленовые листья. Тимофей Романович обернулся на приближающийся шорох и, узнав своего нового товарища, под-нялся. Молча протянули друг другу руки и долго не отпускали их, радуясь, что увиделись. Они живы, они вместе. А ведь порой нелегкая дума теребила душу: вдруг напарника по подполью убили.
Чибисов рассказал о поступлении на работу:
— Даже документ получил. Вот.
Он вытащил из бокового кармана пиджака белую картонку, сложенную вдвое. Протянул ее Оленчуку.
— Аусвайс называется. Официальная бамага,— зло проговорил Леонид.
— Зато надежно,— отозвался Тимофей Романович,— Мне бы такую.
— А может, к нам?
— В одном месте двоим — жирно будет. Город большой. Своих расставлять нужно в разных точках.
Они медленно шли в сторону Второго пруда. Время встречи подходило к концу, а расставаться не хотелось.
— Ты бы, Леня, ко мне заглянул,— предложил Оленчук.— На нашем поселке пока тихо. Я живу на отшибе.
— Не стоит,— ответил Чибисов и сразу же подумал о Вербоноле. Тот не приглашал к себе домой. Значит, нельзя. Лишний глаз — больше опасности.— Нет, пока будем видеться здесь.
— Эх, нам бы в компанию Шуру Шведова,— вдруг с тоской проговорил Тимофей Романович.— Это он определил меня на дело. Решительный и умница. Завидую ему — в регулярных войсках...
