Валентина Бианки
МЕДВЕДСКИЕ МОЛОДОГВАРДЕЙЦЫ

Александр Куликов (Саха), руководитель подпольной группы в новгородском селе Медведь

   Ранняя весна 1944-го. Наши войска только-только освободили Новгород и окрестные села. Два старика сидели утречком на обугленных бревнах - больше ничего не осталось от их домов. Говорил то один, то другой. Положив на колено планшет, человек в военной форме записывал их рассказ.
   "Была тут, кормилец, группа людей у нас в Медведе. И такие это были люди! А нас страх душил, страх за них: не ровен час откроют немцы дела их, и тогда всем смерть. Славные думы были у хлопцев, дело великое почали ребята...
   Кто? Да я тебе сейчас скажу кто: голова всему были Саха да Роман. Мосты взрывали. Врагов изничтожали, где могли. Молодые, а ранние. Оружие начали собирать. Ходят по лесам, по полям, ищут винтовки, гранаты, прячут, закапывают. Им будто ничего, что немец глядит на них во все глаза, за каждым следит..."
   Рассказывали старики, пережившие в Медведе три страшных года немецкой оккупации. Они многого не знали. Вернее, они знали лишь то, что видели, а видели малую часть, хоть и были родственниками подпольщиков.
   С этих листков бумаги, куда неровными буквами, по горячим следам событий записан как бы конспект подвига, начинается для нас история медведского молодежного подполья.
   Три с лишним года назад в "Комсомольской правде" была опубликована небольшая заметка о героях села Медведь Новгородской области. "История медведских молодогвардейцев, мужественно боровшихся с гитлеровцами во время Великой Отечественной войны, - говорилось в заметке,-еще ждет своего летописца".
   А летописцы - вот они. Сидят в закутке своей сельской библиотеки. Стол завален бумагами, фотографиями, папками с документами. Библиотека разместилась рядом с клубом. Здания в Медведе новые, оккупанты после себя оставили развалины, а клуб как стоял двадцать лет назад, так и сейчас стоит. Красный кирпич. Гулкая лестница на второй этаж. Вокруг сад разбит. Липы и ракиты растут густо, солнце не пробивает листву даже в самую жаркую пору. И грачиных гнезд здесь видимо-невидимо. Грачи кричат громко, и от крика их становится чуть грустно.
   Нина Николаевна Ильина, библиотекарь по должности и "главный краевед" села Медведь по призванию, захлопывает окно. Становится совсем тихо.
   - Дорогие мои ребята, - говорит Ильина, - любой историк, любой исследователь не задумываясь скажет, что нам повезло. Мы ходим по тем же улицам, по которым ходили подпольщики. Ты, Миша, купался сегодня у того самого крутого берега Мшаги, где на глазах у немцев собирались конспираторы. А здесь вот, рядом, где кричат грачи, был главный узел борьбы. В клубе за колючей проволокой томились наши командиры, неудачно бежавшие из плена, и политработники Красной Армии. Им грозила смерть - от немецкой пули, от истощения, от сыпняка. Новгородчина лежала под фашистским сапогом. Танки с черными крестами стояли, нацелив стволы пушек на село Медведь. Что же, смириться?..
   Село в шестидесяти семи километрах от областного центра. Самая глубь Новгородчины. Село древнее, большое, раскинувшееся на обрывистой реке Мшаге. Ближе всего к речке стоит длинное приземистое здание. Это баня. До войны тут мылись красноармейцы местного гарнизона, теперь - оккупанты. Как топил баню раньше, так и сейчас топит Федор Куликов, старик. Изба Куликовых совсем рядом, на лужке. Если дует ветер, дым из банной трубы заносит в окна. Немцы из хозяйственной команды непрерывно снуют мимо дверей, подносят дрова в котельную, таскают ведрами воду, ругаются, оскользаясь на мокром полу...
   Федор Филиппович, перекладывая поленья ближе к топке, ударил одним, будто невзначай, по стояку водосточной трубы.
   - Саха где? - прошептал, вбегая, Мишка, племянник Куликова.
   - Бог знает. За ним разве уследишь? Может, за хворостом с ребятами пошел? - сказал Федор Филиппович сердитым голосом, а сам улыбался, глазами незаметно показывая наверх.
   У него был легкий характер. Его детей называли "председателевыми". Но не по отцу: председательствовала в Медведском колхозе до войны его жена, женщина бойкая и крутая. Вся семья безропотно слушалась ее.
   А все же мать, видишь вот, не знает ничего. А он, Филиппыч, в курсе...
   Немцы все таскали дрова, подносили воду. Не скоро еще приведут солдат мыться. Банщик подгреб полешко к трубе, повертел, постучал о железо - будет ли гореть, не сильно ли, дескать, промерзло дерево?
   Наверху, на чердаке этот стук отозвался тихим, глухим звуком.
   - Порядок, - сказал, прерывая молчание, парень невысокого роста с темными волосами ежиком. - Батя сигналит. Время еще есть. Кто скажет?
   - Мне слово, Саха, - отозвался из угла юноша в гимнастерке. - Новости знаете? Немцы танки подбитые на Васильевский подгоняют. Всю ночь тягали. Чинить в мастерских будут.
   - Ага, - отозвался Саха Куликов. - Ладно, не очень-то у нас починят! Я думаю...
   Внизу ударили по трубе три раза подряд. Смуглая девчонка, похожая на узбечку не только длинными блестящими косами, но и бровями, которые были изогнуты у нее плавными полумесяцами, приникла к слуховому окну и знаком подозвала товарищей. Все придвинулись.
   Белым-белы лежали вокруг поля. Мощные ели, одетые пластами снега, кольцом окружили Мшагу. Ровными столбами поднимался дым над избами. Все было привычно, мирно. И только улицы кое-где были окраплены темными точками. Точки эти беспорядочно двигались в разных направлениях. На ровных улочках военного городка их было особенно много. Сверху, откуда глядели ребята, эти точки-фигуры не походили на людей. Они напоминали скорей каких-то насекомых.
   - Наползли! - зло сказал Саха и погрозил вниз кулаком. - Как вши! Глядите, сюда движутся! Расходись...
   Если в деревне не осталось взрослых мужчин и женщин, значит ли это, что врагу, оккупировавшему чужую землю, некого бояться?
   Немцы ответили себе на этот вопрос утвердительно. Поэтому, угнав в Германию из Новгорода, из Медведя, из Сольцов, из Уторгоши сотни молодых людей, расстреляв "подозрительных", они на первых порах были спокойны. Русские войска отброшены за Волхов. Партизаны? Гарнизон прочешет буераки, и леса к весне будут очищены.
   Кое-кому из немецких офицеров начинал даже нравиться этот край: синие чащи, чистые реки, плавные изгибы холмов... Мальчишек и девчонок из местных сел можно будет приручить. Лет за пять, покуда растут, поймут неизбежность "нового порядка". Несомненно, поймут. Уже и сейчас они безропотно стирают солдатское белье, таскают воду к кухонным котлам, строят дороги...
   Ночью вспыхнули на Васильевском острове, в излучине Мшаги, огромные бензобаки. Караульный, отброшенный взрывом к самой стене ремонтной мастерской, валялся ничком, лицо у него было в снегу, он не мог сказать ни слова в ответ на бешеные вопросы начальника гарнизона Леймана, который тряс его за ворот шинели. Остальная охрана тоже ничего не знала.
   Лейман бросился в караульное помещение. Багровый свет зарева бился о стекла, дым застилал приземистые бараки мастерских. Танки! Сгорят танки! Лейман как сумасшедший вертел ручку полевого телефона. Телефон молчал. Вернулись связисты, доложили: линия прервана. Вырезан кусок кабеля, метров сто.
   Утром Лейман велел прочесать все дворы, обыскать дома - нет ли следов диверсии. Сделал он это без надежды на удачу, на всякий случай: был уверен, что поджог дело рук партизан, проникших ночью в село.
   Но это были не партизаны. Взрыв на Васильевском острове осуществили медведские подпольщики, самому старшему из которых - Роману Шаркову - едва было девятнадцать.
   К концу зимы сорок второго года подпольная организация в Медведе насчитывала уже около двух десятков человек. Командиром группы стал Александр Куликов (Саха, как его называли домашние), начальником штаба - Роман Шарков, секретарем - Таисия Куликова. Тая вела дневник группы, записывала все боевые дела.
   Трудно сказать, был ли у медведцев боевой девиз. Может, и нет. Но все, что нам известно о них, свидетельствует о двух заповедях организации. Первая гласила: уничтожать оккупантов, не щадя своей жизни. Вторая: помогать советским военнопленным, томящимся в фашистской неволе.

Медведская подпольщица комсомолка Валя Кузьмина

   В ночь перед поджогом бензобаков, когда обсуждали, как выразился Роман, "план операции" и все были за то, чтобы действовать сейчас же, немедля, Валя Кузьмина, слушая горячие слова товарищей, тихо сказала:
   - А наши?
   И все сразу поняли, что именно она имела в виду. Только Миша Куликов, двоюродный брат Сахи, который отличался с самого детства упрямством и "поперечным" нравом, сердито бросил Вале:
   - Вовсе здесь наши и ни при чем!
   Но "наши" явно были "при чем"... Наши - это военнопленные, согнанные немцами в военный городок и в клуб. В клубе, в "строгом" лагере, жизнь пленных была особенно невыносимой. Валя работала там на кухне. Она видела, как умирали командиры и комиссары от ран (в "лазарете" не было даже йода, немецкий врач обращал внимание лишь на тех больных, чье тело покрывали багровые пятна... Этим он впрыскивал какую-то жидкость, внимательно следил за ходом болезни. "Ход" кончался всегда одинаково: раненые умирали). Валя видела, как пленные гибли от истощения, видела, как тех, кто пытался бежать, ловили и расстреливали тут же, в саду, где кричали грачи.
   Ребята договорились: все силы организации - на помощь пленным командирам! Уже была установлена с ними связь. Это сделали хитроумным способом. После смеялись: "Нашему, связному, Сережке Шаркову, четыре года. У нас все воюют!"
   А Сережка "воевал" вот как...
   К воротам лагеря, где жарился на полуденном солнце часовой, подошел худенький мальчишка. Перешагнув через черную тень солдата, он вошел в сад. Часовой проводил его равнодушным взглядом: не первый раз, пусть посидит в тени. И мальчик прошел в густой, по плечи ему траве к зданию из красного кирпича. Пленные, сидя на подоконниках, следили за солнечным зайчиком, прыгавшим по стене. Кто-то, видно, балуется на улице... Коренастый, обросший человек покивал пацану и спустил на нитке бумажного голубя. Часовой глядел в другую сторону.
   Голубя ребята развернули на чердаке. Несколько дней назад в лагерь была передана записка: "Что нужно для побега? "Свои". Теперь, волнуясь, они читали ответ: "Оружие. Карта. Хлеб. Компас. Мальца не шлите больше, найдите другой способ, нк".
   "HK" - Николай, Валя знала его, он чаще, чем другие, ходил по лагерю, разносил обед, выполнял поручения коменданта. Немцы доверяли ему. Теперь Николай с товарищами ждет помощи. Немедленной - они обречены. И только от ребят: больше надеяться не на кого.
   Готовить побег нужно быстро. А теперь, после взрыва, немцы, ясное дело, всполошатся, могут усилить охрану, появятся новые препятствия...
   - Все равно нужно было жечь, - сказал, прерывая молчание, Саха. - Нельзя же сидеть сложа руки. Мишка с Романом правильно действовали. Авось пронесет...
   На этот раз "пронесло". Но был момент, когда даже самые крепкие подпольщики - Саха и Роман - дрогнули. Полицай Савичев, проводивший по приказу Леймана обыск в медведских домах, нашел кусок кабеля во дворе у Зиновьевых. Ваня Зиновьев, недавно вступивший в группу, не сумел как следует его спрятать. Сказал полицаю, будто нашел жилу на берегу. Ване было всего четырнадцать, от худобы он выглядел десятилетним. Савичев исхлестал мальчика кабелем, но начальству не донес.
   Впрочем, сказал ли полицай коменданту, ребята, конечно, не знали. Будь подпольщики постарше, они могли бы заподозрить, что Лейман установил за домом Зиновьевых слежку. Но юность подчас неосмотрительна. И медведцы, поругав Ивана за беспечность, продолжали действовать без оглядки.
   Ваня Зиновьев, еще больше исхудавший от переживаний, черный, как грачонок, вскоре загладил свою невольную вину. Бродя по лесу, он наткнулся на склад оружия, оставленный нашими бойцами. Вместе с Яшей Пашковым и Тасей Куликовой Ваня перетаскал винтовки, патроны и гранаты на чердак бани. Делали это ребята под самым носом у немцев. Особенно ловко выходило все у Таси. Она даже не считала нужным дожидаться темноты, как остальные. Несла из лесу вязанку хвороста, на хворосте лежала гитара. Часовые, расставленные вдоль берега Мшаги - на одном берегу реки раскинулась деревня, за другим начинались густые леса,- хорошо знали Тасю. Им и в голову не приходило обыскивать смешную голенастую девчонку, которая никогда не расставалась с гитарой. Даже охранявшие мост привыкли слушать, как она, выйдя на берег, поет протяжные песни.
   Пели они частенько вместе с Валей Кузьминой.
   Тася, перебирая струны, тянет тонким голоском, а Валя, отбросив за спину тяжелую косу, вторит ей, склонившись над столом.
   - Что все пишешь, внучка? - спросит дед.
   - Да так, дела у меня свои...
   Старик покачает головой: "Гляди!" (Он однажды посмотрел в листок и разобрал первые слова: "От Советского информбюро...")
   Листовки передавались в лагерь. Они были там нужней, чем хлеб. Теперь доступ к пленным имела не одна Валя. Гале Шарковой организация поручила разведать обстановку, и она стала работать в лагерной кухне. Бывали дни, когда в охрану заступал немец подобрей. Тогда девчата несли пленным бутылки с молоком. Вместо пробок бутылки затыкали смятыми листовками. Так получили командиры сведения о разгроме немцев под Москвой, узнали содержание приказов наркома обороны к майским и ноябрьским праздникам, как-то раз прочли даже статью Ильи Эренбурга...
   Пленные тайком передавали листовки друг другу. Установилась регулярная связь с медведскими ребятами: если не было возможности отдать записку Кузьминой или Шарковой, бумажку клали под лопухи у кучи золы. Однажды Николай достал записку и прочел: "Добыли карту и остальное. Готовьтесь".
   Вечером того же дня на глазах охраны из ворот лагеря выехал грузовик. За рулем сидел русский шофер в штатском. Часовой не удивился: пленный иногда вывозил мусор. Он понял, что произошло, лишь в тот момент, когда машина на бешеной скорости помчалась по улице. Раздались выстрелы, взревели моторы мотоциклов... Девчонка лет семнадцати, перебросив черную косу за спину, стояла у окна лазарета, спокойно глядя на всю эту суматоху.
   - Слушай, Валя, - сказал Николай, улучив минуту, когда в лазарете не было никого из немецкого персонала. - Вроде сошло. Следующая очередь, это решено, - моя. Ты дай мне свою фотографию. А?
   Ночь... Звезды проглядывают сквозь черные голые сучья. Вблизи никого нет - кто рискнет бродить по буеракам в февральскую вьюгу? Но ребята все равно движутся осторожно. Хорошо, что не скрипит под лыжами мокрый снег.
   Под ватником у каждого что-то топырится. Они снова ходили сегодня к опустошенному наполовину складу. Ваня Зиновьев сказал однажды, что видал там "длинные пистолеты". Ребята поняли: ракетницы. Они были им нужны до зарезу.
   Приближался День Красной Армии. Подпольщики решили отпраздновать эту дату: устроить салют. Не простой салют, а особенный. Надо раздобыть ракетницы и просигналить нашим летчикам, куда сбросить "подарки". Самолеты с красными звездами в последнее время стали часто летать над селом. Ребята были уверены, что в праздник они прилетят обязательно.
   Есть в Медведе старая-старая башня. Ее называют аракчеевской: строили в прошлом веке, во времена военных поселений. Сам Аракчеев частенько бывал здесь. На эту башню вечером 22 февраля и взобрались Миша Куликов с Романом Шарковым. Мальчики ждали, когда появятся самолеты. Едва услышав гул моторов, ребята подняли ракетницы. Залп! Огненная трасса указывала на мастерские, на здания немецкого гарнизона. Внизу забегали солдаты, начали окружать колокольню. Спускаясь, Роман и Миша успели заметить, как ракеты взметнулись и с другого края села...
   Немцы не поймали никого. А вечером, в день праздника, ребята ушли в лес и сигналили оттуда.
   Краснозвездные машины уже разворачивались, чтоб уходить, когда Роман наудачу выпустил последнюю ракету.
   - Эх, на плац бы сбросили гостинец! Лейтенант сегодня мылся, говорил: "Начальство ждем!"
   Самолет вдруг вернулся и взял курс в направлении, указанном Романом... Взрыв!
   Когда ребята пробрались в село, они узнали, что при налете убит немецкий генерал, прибывший инспектировать гарнизон.
   Прошло несколько месяцев. Немцы уже не чувствовали себя в Медведе так уверенно, как вначале. Кто-то невидимый грозно действовал под самым их носом. Листовки, сообщавшие о победах Советской Армии, стали появляться в самом гарнизоне. У офицеров пропадало оружие. Вспыхивали пожары. После того как возле села застрелили гитлеровского связного (мотоцикл, на котором он ехал, бесследно исчез), немцы не решались ни ходить, ни ездить поодиночке. И еще эти побеги военнопленных - два подряд, почти один за другим.
   Было совершенно ясно, что здесь не обошлось без помощи извне. И эсэсовцы решили принять срочные меры. Долго сидел Лейман со своими помощниками: анализировал факты, события - искал нить.
   ...Время приближалось к полуночи. Сейчас, спустя два десятилетия, нелегко сказать точно, откуда раздобыли медведцы эту листовку. Многие данные говорят о том, что юные подпольщики были тесно связаны с партизанами.
   В ту ночь, о которой идет речь, ребята сидели в своем "штабе" на чердаке и слушали, как Валя Кузьмина, держа близко к глазам листок, шепотом читала:
   "Немецкие разбойники хвастают, что они заняли наши районы, но в этих районах они стоят, как в осажденной крепости, и земля горит под их но- гами..."
   Ребята слушали, стремясь запомнить каждое слово. Это про них. Разве они в своем селе давали врагу жить спокойно, разве земля Медведя не горела под ногами у немцев?
   ...Потом ребята по очереди вылезали через окно, выходящее на Мшагу. Саха вышел последний, "легальным" путем, через дверь. В случае чего он всегда мог сослаться на поручение отца.
   У своего дома Саха увидел Федора Филипповича. Старик тронул сына за рукав и показал пальцем вперед, в сторону обрыва. Там, в тени кустов, смутно виднелись две фигуры. Парень направился к ним, издали вглядываясь в лица, - свои, чужие? Нет, эти люди не здешние...
   - Браток, - сказал один из них. - Браток, мы русские. Бежали от фрицев. Окажи помощь, места нам чужие, ни одежды, ни еды...
   Второй молчал. Саха подошел вплотную, разглядывая лица, лохмотья...
   - Пошли! - решительно сказал он.
   Через два дня взяли всех. Первыми - Куликовых, всю семью, кроме матери. Тася, узнав, что пришли немцы, успела вынуть из тайника дневник группы и выбросить его в Мшагу. Потом арестовали остальных. С немцами всюду ходили двое парней. На рукавах у них были повязки с крупными буквами "РОА": "Русская освободительная армия" - так называли себя в ту пору предатели, пошедшие служить к оккупантам.
   Прошло несколько месяцев. На одной из станций между Новгородом и Лугой стоял эшелон, один из многих таких же эшелонов, битком набитых молодежью,- немцы без счета гнали "рабочую силу" в Германию.
   Между составами, по путям, усеянным угольной крошкой, бродила женщина средних лет. Она подходила к вагонам и монотонно, видно уже устав спрашивать, задавала один и тот же вопрос:
   - Медведские есть? Есть тут медведские?
   Из одного вагона откликнулся женский голос:
   - Я с Медведя. Подойди, не видно тебя. Землячка?
   - Нет, - ответила женщина. - Меня просили сказать: передай медведским, что ребят ихних немцы казнили в Сиверской. Всех. Как звать, не знаю. Велели сказать: один маленький был, совсем черный, как грачонок.
   ...В сельской библиотеке тихо-тихо. Перед краеведами на столе документы, фотографии. Вот Роман Шарков, решительный и подтянутый, вот Саха Куликов, вот задумчивая Валя Кузьмина, вот насупленный черноволосый мальчонка - Ваня Зиновьев... Родное село помнит их. Родное село стремится воссоздать каждый день жизни юных героев.