Я иду широким проспектом Ивана Клименко. Есть теперь такая зеленая магистраль в моем родном городе Шахты. Именем героя назвали земляки одну из лучших улиц своего горняцкого поселения. Они не забыли последней минуты вашей жизни, Иван Тимофеевич. Именем бывшей откатчицы Ольги Мешковой назван Дворец культуры на шахте «Октябрьская революция». Есть в городе и улица Тимофея Холодова...
Нет, ничего не забыли современники-шахтинцы!
Без вас, непокоренные люди, мы и теперь встречаем новые зори, солнечные рассветы. Высокое небо голубеет над нами. Это — и ваши зори, и ваши рассветы, друзья!
И посейчас стоят среди горняцкой степи курганы-великаны. Предутренние тучи иногда закрывают их от людского глаза. В солнечный день птица пролетит и не заденет вершины вольным крылом. Издавна углекопы называют эти курганы звучным, неведомо откуда пришедшим именем — терриконы. Не сами выросли они в буйной придонской степи. Из глубинных земных кладов люди подняли миллионы тонн мертвой, остывшей породы, даровали каждому камню частицу тепла своего щедрого шахтерского сердца. Не оттого ли безмолвные вершины уже многие годы курятся живым дымком: тепло людского сердца не позволяет умереть даже камню, продолжает его вековечную жизнь.
Припади чутким сыновним ухом к родной земле — и ты услышишь, как до сих пор, спустя многие годы, гулко стучат шахтерские сердца, что лежат в глубоком подземелье. Их неугасимый огонь полыхает и поныне: через толщи угольных пластов он выходит на-гора, расстилается трепетным голубым маревом по всей округе.
Непокоренные люди! Если бы вы сейчас могли взмахнуть гордыми крылами над солнечным простором! Вам увиделся бы родной город Шахты, поднявшийся из руин. Ценою собственных жизней, ценою человеческого бессмертия вы не дали посрамить его горняцкую честь. Мне, видно, не отыскать тех слов, которые умеют воскрешать мертвых. Вы навечно остались шахтинцами, верные наши друзья-погодки. Вы в одном строю с нами. Рядом. Как верные солдаты-побратимы. И никто не в силах вас списать на покой. И поля, и буйные степные травы, и русские березы, и раздолье пшеничного моря, и — весь мир! — присягают нынче вашей совести, чистой, янтарной, как утренняя роса...
Если бы темно-сизые камни горной породы смогли заговорить — вся неоглядная округа заполнилась бы неуемным человеческим стоном. В долголетнем молчании хмурые камни покрылись сединою. Им не под силу было поведать о друзьях-шахтерах, загубленных около старого террикона.
Без отцов дети-малолетки встречали свои весны. Вдовы-шахтерки приносили к холмику братской могилы полевые цветы. Иная и не ведала—здесь ли, в этом ли глубоком, замурованном камнями стволе, покоится ее близкий человек? Людское горе вытоптало не одну тропинку к заветному холмику, что одиноко возвышается над молчаливым шурфом.
И людям поверилось: живая вода омыла раны загубленных врагом шахтеров. Не могли угаснуть непокоренные сердца братьев и сестер, отцов и матерей в глубоком подземелье. Их огонь дает жизнь даже мертвому камню. Через толщи угольных пластов он выходит на-гора и трепетным голубым маревом поднимается над вершиной старого террикона. Горит, полыхает, как вечный, неугасимый светильник.
Из уст в уста передавали люди эту суровую горняцкую легенду. Не сразу в ней ожили имена героев. Нам больно было узнавать о провалах товарищей. Но мы верили — в непомерно трудных условиях чистая совесть коммунистов-героев была примером, призывом к подвигу.
Более десяти лет старый террикон хранил свою тайну. Ненастье давным-давно покинуло вольные придонские степи. Без загубленных врагом друзей-шахтеров мы встречали майский День Победы. Многим из нас довелось гнать фашистов с родной земли до самого Берлина, видеть, как простой солдат-Победитель водрузил пробитое пулями алое знамя на скелете поверженного рейхстага. И тогда же на чужих, постылых развалинах мы дали святую клятву — вечно помнить о друзьях-товарищах, что сложили головы в битвах с врагом-чужеземцем.
Полицайская сволота далеко убежала от залитого кровью горняцкого края. Ванька Пискун и его дружки пытались укрыться за Эльбой. Их остановили на восточном берегу. Не сразу смогли распознать убийц с чужими паспортами. И только через много лет после войны бывшего начальника караула шахтинского гестапо отыскали на угольных копях острова Шпицберген — далеко от Шахт, на краю нашей земли. Где-то между Киевом и Житомиром, уже в мирные дни, пристроился укладывать асфальты на дорогах Ванька Семизор. Иные черные души сбежали подальше, называли там себя русскими людьми. Ванька Пискун, Ванька Семизор, Федька Зыков, Табунщиков, Козловцев, Меренков и многие другие прихвостни гестапо не ушли от народной кары.
Мы вершили праведный суд над убийцами. Жаль, что поначалу не всех изловили. Гестаповцы-немцы так и укрылись за Эльбой; ушли от расплаты. А начальник карательного отряда Василий Васильевич убежал, говорят, еще дальше от русской земли — за океан, к новым своим хозяевам.
Помни об этом, мой друг-современник! Никогда, до последнего вздоха не забывай!
На праведном суде мы впервые узнали, как встретил свою последнюю минуту коммунист Иван Клименко, как он взглянул смерти в глаза, как опрокинул в пропасть гестаповца, рассчитался за свою гордую жизнь смертью врага-чужеземца. Мы узнали, как повторила подвиг старшего товарища-партизана коммунистка Ольга Мешкова. Как не дрогнул перед врагом секретарь подпольного райкома Тимофей Холодов, как принял смерть Василий Михайлович Евлахов. Как умирали непокоренными многие простые шахтеры.
За долгие послевоенные годы подросли дети-сироты. Не покинула в беде Аллочку и Володю Мешковых добрая Татьяна Владимировна Шаповалова. Она стала матерью детей своей подруги. Вскормила их, воспитала, поставила на ноги. Ее сын Юрий неспроста называет Аллочку и Володю Мешковых родной сестрою и родным братом. Все они живут и сейчас в трудовой семье моих земляков. Если вам доведется побывать в Шахтах, пройдите на улице Тимофея Холодова. В новом доме вас встретит супруга героя Аполлионария Ильинична. За это долгое послевоенное время успел вырасти и отслужить морскую службу Юрий Тимофеевич Холодов — сын партизана теперь сменил флотскую тельняшку на костюм рабочего. В родном городе трудится и младшая дочь Холодова Лилия Тимофеевна. А старший сын партизана, Василий Тимофеевич, кавалер ордена Красной Звезды, работает в Воронеже на заводе «Электросигнал».
Доведется вам побывать в Шахтах, загляните в местную горняцкую поликлинику—там встретите врача Александру Игнатьевну Ткаченко. В поселке Ново-Азовке вам любой скажет, где проживает Марфа Николаевна Евлахова — супруга бывшего профорга шахты Василия Михайловича Евлахова. Их сын Николай сдержал отцовское слово и сейчас трудится на родной шахте. Адрес Тамары Ивановны Клименко отыскать в городе совсем просто— пройдите на проспект имени ее отца, и вы найдете кирпичный дом под № 3. А Клавдия Чугай? И она не покинула своего горняцкого поселка...
Соберите в поле ранние весенние цветы. Украсьте букет пахучими степными травами. Протоптанная людьми тропинка приведет вас к седому террикону. У его подножья, перед новым копром шахты Красина вы увидите памятник героям — отцам, братьям, матерям и сестрам шахтеров. Днем и ночью, у изголовья мраморной гробницы, здесь полыхает вечный огонь. Пламя шахтерских сердец дает жизнь даже мертвому камню. И этому пламени никогда, вовеки не погаснуть.
Вот и все...
Суровую горняцкую легенду, подслушанную среди земляков, мне и хочется оборвать на полуслове.
Шахты—Воронеж. 1958—1961 гг.
