Прошел еще один день напряженных схваток. Последняя атака противника со стороны Республиканской улицы еще раз убедила нас в необходимости принять срочные меры для усиления этого участка.

Вечером Павлов и Воронов обследовали подвал бензохранилища и доложили, что он очень удобен, с двумя отделениями, выложенными кирпичом. Решили провести к нему подземный ход и поставить в подвале найденный Павловым пулемет.

В эту ночь я отправил очередное боевое донесение командиру стрелковой роты Наумову. В нем сообщал о боях за истекшие сутки, потерях противника и снова просил прислать боеприпасы, а также ужин или про-дукты.

Когда Иващенко и Бондаренко ушли с донесение мы приступили к подземным работам. Руководил им Рамазанов. Лопату, лом, кирки и топор нашли в доме. Для вывоза земли из тоннеля использовали патронный ящик с двумя концами веревок: за один конец вытаскивали ящик, чтобы освободить его от земли, за другой — волочили уже пустой.

Рыть подземный ход приходилось лежа. Эти неудобства дополнялись твердостью грунта. Поэтому «шахтеры», работавшие под землей, часто менялись.

— Быстрее насыпай, чего возишься? — торопил Свирин Черноголова.

— Вот попробуешь—узнаешь, как тут можно быстро, — доносилось из-под земли. — Тут грунт, как свинец, да и повернуться негде.

— И зачем это придумали? Что он даст нам, этот подвал? Подумаешь, позиция какая важная...

— Сержант говорит, что если тут пулемет поставить, фашисты на улицу и нос не высунут.

— Вон что! Тогда придется повозиться, — согласился Свирин.

Вернулись с КП Иващенко и Бондаренко. Вести принесли малоутешительные: патронов в роте мало, дали только один ящик и полтора десятка гранат. Дело с боеприпасами в нашем гарнизоне осложнялось: на один хороший бой и то, пожалуй, не хватит. Я распорядился патроны расходовать экономно, вести только прицельный огонь.

Не лучше обстояло дело и с ужином. Связные принесли три банки рыбных консервов да по два сухаря и по три куска сахару на каждого бойца. Вторые сутки никто из нас не брал в рот ни глотка воды.

Я вспомнил, что у Воронова оставались три бутылки воды для пулемета, которые он принес с мельницы.

— Дай людям хотя по паре глотков,— сказал я ему.

— Так ведь ее уже нет, — начал оправдываться Воронов.— Две фляжки израсходовали на блинчики, а одну мы отдали тете Дусе, у нее же маленький ребенок.

— А для пулемета осталось что?

— Ничего. Но он полностью заправлен. Да вы, товарищ лейтенант, не беспокойтесь, «максимка» не подведет, за это я ручаюсь. Если что... для него воды найдем, — заверил Воронов.

Положенную порцию сухарей и сахару раздали каждому на руки, а консервы распределили одну банку на пять человек. Воронов, Павлов, Иващенко, Рамазанов и я из того, что нам досталось, выделили немного детям. Многие бойцы тоже поделились с ними своим сахаром.

С этого дня каждый из нас считал своим долгом хоть кусочек сахару или сухарь отдать ребятам. Позже нам как-то стало известно, что у женщины с грудным ребенком нечем заменить промокшие пеленки. Тогда кто-то из бойцов достал из вещмешка новые портянки и отдал их матери маленькой Зины.

К двум часам ночи мы прорыли больше половины подземного хода. Усталые и полуголодные бойцы уснули. Бодрствовали только те, кто дежурил у амбразур. Они чутко прислушивались к каждому звуку в соседних развалинах и на площади.

Фашисты беспрерывно обстреливали дом из пулеметов и автоматов. Под эту трескотню они и решились на ночную вылазку. Зоркий Черноголов обнаружил подползавших гитлеровцев, и гарнизон встретил врага дружным огнем. В перестрелке, продолжавшейся полчаса, был ранен разрывной пулей в ногу Бондаренко. Но он не шел в укрытие и продолжал стрелять из автомата, пока фашисты не убрались восвояси.

Хаит и Сабгайда отвели Бондаренко на КП роты и вернулись с пополнением. К нам в гарнизон прибыл гвардии рядовой Довженко. Мы его тут же определили в пулеметный расчет вместо выбывшего подносчика. Хаит и Сабгайда принесли с собой ящик.

— Патронов достали, — доложили они, и по их плутоватым физиономиям можно было догадаться, что «достали» не совсем честным способом. Но в подробности вдаваться не хотелось. К тому же в ящике оказались не патроны, а гранаты Ф-1.

— А это вот газеты, старший лейтенант Авагимов ветел организовать читку, — протягивая мне сверток, пояснил Сабгайда.

Как ни тяжело было, а к газетам бойцы потянулись сразу, хотелось узнать, что происходит на фронтах.

В сообщении от Советского информбюро говорилось, что наступление противника на всех участках приостановлено, а на улицах Сталинграда идут тяжелые кровопролитные бои,

— Знаете, товарищ сержант,— обращаясь Иващенко, заговорил Свирин.— Трудно нам держаться, может быть, ещё тяжелее будет, а вот когда знаешь, что в стране происходит, оно и на душе поспокойней.

— Ты кажешь правду, Иван Тимофеевич,— отозвался Глущенко.— Газета як чоловик все расскаже, дэ що робится на билом свити.

— Газетой сыт не будешь, а вот если бы ты принес термос с кашей оно бы куда веселей было,— отозвался дремавший Дымба.

— Ты только и думаешь, как бы поесть да поспать, а на остальное тебе наплевать,— сказал Рамазанов.

— Да разве я только о себе беспокоюсь. Обо всех.

— Знаем, как вы с Бахметьевым беспокоитесь о других. Ходите да ноете, скуку на других нагоняете. По-вашему, Сталинград немцам сдать, а самим за Волгу бежать, — с упреком заметил Павлов.

Остаток ночи и день мы снова посвятили подземным работам. Теперь все бойцы понимали, насколько необходима нам новая огневая точка, и работали, не считаясь с усталостью.

Весь день на соседних участках шли ожесточенные бои. Наш дом подвергался систематическому обстрелу из минометов и пулеметов. Угол здания за этот день был разрушен еще больше.

А пока снаружи грохотали разрывы, Рамазанов и Александров возились в подвале возле котла. После долгих усилий им удалось сбить муфту, соединяющую котел с нижней подводящей трубой, и показалась влага.

— Есть вода! — радостно закричал Рамазанов.

В заранее приготовленную посуду потекла темно-коричневая ржавая жидкость. Ею заполнили два больших оцинкованных бака, а остальную воду отдали жителям. Они тоже налили полные ведра, кастрюли и бачки. Воду эту мы потом пропускали через вату и марлю и, когда она становилась желтоватой, употребляли для питья и приготовления пищи.

Не лучше было и с продуктами. Ели в основном пшеницу, которую варили целиком или истолченную. Кроме этого, бойцы осмотрели на всех этажах ящики, корзины, сундуки. Удалось собрать немного фасоли, крупы, соли. Из всех этих запасов и готовилась в большой кастрюле пища для гарнизона.

В те дни никто из нас об отдыхе и не думал. Днем мы сдерживали бешеные порывы вражеских атак, а ночью занимались совершенствованием своих позиций.

Однажды в полночь, когда все были заняты работой, ко мне прибежал Рамазанов и сообщил, что Дымба и Бахметьев, работавшие на подземном ходу, куда-то исчезли.

— Павлов с Вороновым уже их разыскивают, а я пришел вам доложить, — отрапортовал ефрейтор. Направляясь в западный отсек, мы издали услышали, как Воронов пробирает самовольников.

— Продукты, говорят, искали, товарищ лейтенант, а сами спать завалились под лестницей,— доложил пулеметчик.

Этот случай взбудоражил весь гарнизон. В адрес нарушителей посыпались справедливые упреки и возмущение товарищей. Особенно разошелся Глущенко. Мы еще не видели его таким взволнованным, как в этот раз.

Я не мог придумать, какие меры воздействия можно еще применить к этим бойцам в наших условиях и решил просить Наумова забрать их из нашего гарнизона. Пусть нас останется меньше, зато на каждого можно положиться и надеяться.

С самого утра на нашем участке противник возобновил атаки. Артиллерийский и минометный огонь фашистов полностью разрушил западную торцовую часть нашего здания. Лишь в полдень, когда пошел сильный дождь, на участке настало затишье, и мы опять приступили к оборонительным работам.

К вечеру подземный ход, наконец, был готов, Мы заложили наружные двери подвального бензохранилища, проделали амбразуру и поставили ручной пулемет. Теперь Республиканская улица была под обстрелом.

Между углом дома и новой огневой точкой мы вывели на поверхность земли отверстие. Днем оно прикрывалось листом железа, а ночью в нем дежурило боевое охранение.

Впервые за двое суток бойцы получили возможность немного вздремнуть.

Дымбу и Бахметьева назначили на дежурство в первую смену сразу после ужина. Одного у дверей первого подъезда, а другого — у цокольного окна третьего отсека. Эти посты были менее ответственными, чем остальные.

В двенадцатом часу ночи я оставил за себя Павлова, а сам с Сабгайдой отправился к командиру роты Наумову. Выслушав мой доклад и просьбу, он спросил:

— Что же вы не могли пробрать Дымбу и Бахметьва так, чтобы они прочувствовали?

— Ничего не помогает, товарищ старший лейтенант, мы уже их наказывали и по-хорошему убеждали, а для них все нипочем. Они говорят — хуже того, что есть, не будет.

— Нет! На фронте для них может быть и хуже, - с гневом пояснил ротный и тут же спросил: — Сколько вас останется в гарнизоне без них?

— Со мной одиннадцать человек.

— Маловато. Но что ж, у нас тоже не густо,— Наумов немного подумал, потом сказал:

— Ладно, посылайте сюда, а вам пока в замену ничего не дам, держитесь своими силами.

— А как насчет минометов и связи, вы же обещали?

— Помню и знаю, но пока не могу. Получим пополнение, обязательно пару минометов пришлю, а насчет связи говорил с командиром батальона, он пообещал на днях выкроить для вашего гарнизона телефонный аппарат.

Возвращаясь к себе в дом, мы прихватили с пол-ящика автоматных патронов и с десяток гранат. Не отказались и от газет, предложенных командиром роты, хотя они и были за прошлые дни.

В гарнизоне было все в порядке. Не откладывая до завтра, я тут же распорядился откомандировать к Наумову Дымбу и Бахметьева. Узнав об этом, гвардейцы облегченно вздохнули.

Проснувшись около двух часов ночи, я решил подменить Павлова, дежурившего по гарнизону. В подвал доносилась артиллерийская стрельба, гул летавших по ночам «кукурузников» (так фронтовики любовно прозвали прославленные самолеты По-2).

— Соседи горят, — сообщил, улыбаясь, Павлов.

— Какие соседи? — не понял я.

— Фрицы в военторге. «Кукурузники» как раз по ним угадали, спать фашистам не дают.

Я посмотрел в оставленное для наблюдения окошко. Здание военторга горело, в пламени потрескивали патроны. Из огня выскакивали и бежали к развалинам одиночные фигурки гитлеровцев. Судя по их немногочислен-ности, значительная часть фашистов погибла в пожаре. Вспомнились слова Бахметьева: «Если дом загорится, нам здесь не усидеть». Горит здание военторга, так же может заполыхать и наш дом. Что же предпринять на такой случай?

Близость нашего дома к расположению противника исключала возможность бомбежки с больших и малых высот. Только наши бесстрашные По-2 умели точно послать свои бомбовые удары в цель. Немецкие же летчики, опасаясь промахнуться и попасть в своих, нас не бомбили. Но ведь дом мог загореться и от попадания артиллерийских снарядов. Как тогда сохранить людей и удержать позицию?

После долгого размышления я принял решение вынести часть огневых средств через подземные ходы наружу. И это дело нельзя было откладывать.

В коридоре первого этажа у ручного пулемета стоял Глушенко.

— Виноват, товарищ лейтенант, не заметил, як ви пидошлы, — смутился он. — Да, по правде казать, я ридко оглядываюсь. Сзади пидходят тильки свои, а вот оттуда можно ожидать неприятеля.

— Лишь бы хорошо наблюдали за врагом да не уснули...

— Насчет этого вы не биспокийтесь. Я вам вот як кажу: як що спящим на посту меня застанете пристрелите на мис щоб бильше не проснувся Но уверен, що уснуть н посту — ни, таку подлость я николы не сделаю..

От Глушенко я отправился к боевому охранению, которое мы всегда выставляли на ночь в отверстие подземного хода, между домом и наружным подвалом.

На посту стоял Сабгайда. Это был человек среднего роста, лет двадцати семи. За его плечами уже было несколько месяцев фронтовой жизни. С болью на сердце он отходил вместе с другими из-под Харькова к Сталинграду. Ведь совсем рядом, на том берегу Волги, родное село, там жена и сын. Сабгайда спустился и стал будить своего товарища.

— Вставай, Комалджан, — осторожно теребил он Тургунова.

— Опять ползут? — быстро поднимаясь, словно он и не спал, спросил солдат.

— Пока тихо, но могут полезть. Устал я, сон одолевает, вот и разбудил. Подежурь немного, а я прилягу, — пояснил Сабгайда.

— Хорошо! Давай, твоя ложись, а моя будешь на посту стоять, — на ломаном русском языке проговорил Тургунов.

Внешне он выглядел моложе своих двадцати семи лет. Дома у него, как и у многих других, осталась семья. По характеру Комалджан выделялся среди других бойцов гарнизона молчаливостью, в бою не терялся. От товарищей ничего не скрывал, выкладывал все, что было на душе.

Услышав мой шорох, Сабгайда окликнул:

— Кто идет?

— Что-нибудь заметили? — спросил я у него.

— Пока вроде спокойно, товарищ лейтенант. Вот только из-за «молочного дома» с полчаса назад шум мотора слышался. Вроде грузовик подходил. А правее трансформаторной будки сильный галдеж немцев слышен был.

— Хорошо. Отдыхай, а ты, Тургунов, наблюдай повнимательней да смотри не усни, а то на зорьке на сон потянет крепко.

— Зачем так говоришь, товарищ командир? Узбек Гургунов на посту не уснет. Он не будет плохой человек.

На рассвете оккупанты решили нас припугнуть:

— Внимание! Внимание! — послышался на площади голос фашистского диктора. Гитлеровцы установили за «молочным домом» репродуктор и горланили одно и то же: — В вашем распоряжении осталось несколько дней, и вы будете нашими доблестными войсками сброшены в Волгу, — захлебываясь, кричал немец.

— Брешешь, собака, нас не запугаешь! — злобно выругался Рамазанов.

— Вы только послушайте, как врут сволочи. Он орет, с ними вся Украина сотрудничает, а нас только в этом доме пять украинцев, — сказал Иващенко.

С утра на участке было тихо, и мы продолжали совершенствовать оборону.

В полдень рота гитлеровцев атаковала нас с северо-запада, но, потеряв десятка четыре солдат убитыми и ранеными, отступила. Раненные в этом бою, Воронов и Александров до последнего выстрела участвовали в отражении атаки фашистов. Их раны перевязала Нина, находившаяся все время рядом. После боя они умоляли не отправлять их в медсанбат.

— Не время сейчас по медсанбатам ходить, — доказывал Александров. — На ногах мы держимся крепко, оружие из рук не выпадает.

— А я со своим «максимом» расстанусь только тогда, когда руки и ноги не будут двигаться или убьют, — вторил Воронов.

Я смотрел на умоляющие лица двух гвардейцев, и во мне подымалась волна гордости за наших чудесных ребят. С такими богатырями Сталинград не покорится. И разве мог я не удовлетворить их просьбу?

Если бы меня спросили, кто из бойцов был самым отважным в прошедших боях, я не смог бы ответить. Каждый честно выполнял свой воинский долг. А примером для защитников дома служили коммунисты Александров и Иващенко.

Александров в бою был живым воплощением хладнокровия. Чем грознее складывалась обстановка, тем спокойнее становился этот человек. Но это было не напускное молодечество, не равнодушие к жизни, не бесшабашная удаль сорвиголовы. Он презирал смерть в минуты опасности, ибо в этом видел святую обязанность коммуниста-фронтовика. Многие бойцы, получив ранение, отказывались уходить в тыл. При этом они ссылались на коммуниста Александрова.

Человек иного характера, Иващенко тоже был отличным солдатом. Он умел найти к каждому бойцу особый подход, приободрить растерявшихся в трудную минуту, строго одернуть тех, кто хоть на секунду забывал о законах военной службы. В бою он был бесстрашен и беспощаден, как и Александров.

В последующие два дня атаки по-прежнему следовали одна за другой. Обстановка подчас накалялась до предела, огневые средства и бойцов приходилось часто перебрасывать туда, где создавалось угрожающее положение. От гвардейцев требовалась не только стойкость, решительность, но и солдатская сноровка, находчивость.

Как-то вечером фашисты обрушились внезапно. С той стороны, где в густых сумерках перед самыми окнами дома выросли фигуры захватчиков, дежурили бронебойщики Сабгайда и Тургунов. Противотанковые ружья здесь бесполезны, убьешь одного, другого, а десяток ворвется в дом. Не раздумывая, гвардейцы сразу пустили в ход противотанковые гранаты и бутылки «КС». К месту схватки прибежали автоматчики Якименко и Шаповалов. Бой продолжался недолго. Попытка гитлеровцев ворваться в дом внезапно обошлась для них недешево.

В полночь меня разыскал в западном отсеке Свирин. Он сообщил, что к нам пришли связисты.

В центральном подвале я увидел ординарца комантира роты рядового Болдырева. С ним были еще двое. Один из них, сержант Думин, доложил:

— Связь тянуть будем, где вам удобнее аппарат поставить?

— Ненадежная эта связь будет... — заметил Воронов, недоверчиво поглядывая на аппарат, стоявший на столе, на катушки с проводами.— Вон как минами да снарядами долбит, к утру и кусков от провода не найдешь.

— Об этом не беспокойся. Сделаем так, что кусков собирать не придется, а связь будет надежной, — заверил Думин.

К утру от нашего дома к мельнице, в специально сделанных углублениях, тщательно прикрытых сверху глыбами кирпича и железа, тянулись четыре линии телефонного провода. Сколько было радости, когда в подвале послышался первый звонок стоявшего на столе аппарата. Связь с ротой была налажена.

<< Назад

Вперёд >>