ГЕОРГИЙ МИРОНОВ
УЛДИС ИЗ СЕМЬИ МЕЙЕРСОВ

   Было адски тяжелое лето 1942 года. Партизанская группа, созданная в псковской партизанской зоне, шла в Латвию лесной нехоженой дорогой. Атаковали небольшие вражеские гарнизоны, взрывали склады, громили полицейские участки, кордоны, посты. Нередко с трудом отбивались от карателей. Однако самой важной задачей оставалась политическая работа с населением, создание условий для развертывания партизан-ско-подпольного движения здесь, в северной части республики.
   
   Коммунисты и комсомольцы отряда Волдемара Эзерниека приходили на хутора, где жило подавляющее большинство сельского населения. Хуторяне - мужчичны и парни - рассматривали увешанных оружием решительных, смелых партизан. Конечно, надо было и тем жителям, кто привечал гостей - кормил, давал ночлег, - обладать немалым мужеством. Потому что в отместку гитлеровцы и айзсарги * (* Члены военно-фашистской организации в буржуазной Латвии.) угоняли мужчин и женщин в концлагеря, сжигали дома, убивали детей.
   Отряд пришел на хутор Мейерсов к ночи. Постучались, вошли комиссар Рашкевиц и командир отряда. Хуго обнимал их, у него были сильные большие руки труженика, доброе интеллигентное лицо, темные глаза с лукавым прищуром. Он с первых же слов стал называть Рашкевица "Вецайс" - "Старик", хотя был старше комиссара. В Латвии это прозвище дается не за возраст - так обращаются к людям, которых очень уважают.
   За спиной Хуго стояли его жена Алида, белокурая,: хрупкая и сильная, настоящая латышка, и их сын Улдис, светлый, в мать, семнадцатилетний высокий парень с пытливыми отцовскими глазами, по виду развитой и смелый. Таким он на поверку и оказался. На его; открытом, юношески округлом лице отражались все чувства, которые он испытывал в тот момент.
   - Улди, - велел отец, - пойди поохраняй нас, а мы настроим приемник на Москву. Наши гости, конечно, давно не слышали по радио советских товарищей...
   Нескрываемое огорчение отразилось на лице парня, так ему не хотелось уходить. Но он послушно оделся, свистнул во дворе собаку, ушел с ней к дороге.
   Девочки - Грета и Валда, двенадцати и десяти лет, - смотрели без страха на вооруженных людей, видимо, родители объяснили, что в дом пришли не враги, а друзья. Хуго сказал: есть и третья дочь, Илга, она комсомолка, ушла с армией.
   Мейерсы согласились помогать без малейших колебаний. Партизаны решили: надо немедленно начать выпуск листовок, пусть даже написанных от руки. Распространять их легче всего будет молодым - парням и девушкам. Сначала в их, Анненской, волости, потом в Валкском уезде, а там, гляди, проторят дорогу и на Ригу.
   Улдис Мейерс по ближним хуторам собрал небольшую, но надежную группу своих ровесников. Молодые подпольщики переписывали сводки Информбюро, размножали воззвания Латвийской компартии и ЦК комсомола и, когда собиралось много материалов, уезжали в города - Валку, Алуксне, Валмиеру, Цесис. Везли туда продукты, а в потайных местах - тетрадные листки, заполненные ученическим неустойчивым почерком...
   Из своих поездок, которые порой длились не один день, Улдис возвращался похудевший, усталый и почти всегда довольный: овощи частью продал, часть их забрали полицейские, но зато листовки все разошлись по назначению, иные наклеивал даже на стенах полицейских участков, пусть кангары (* Кангар - персонаж из латышского народного эпоса "Лачплесис" - "предатель".) побесятся. Хуго и Алида не одергивали своего бесстрашного сына - понимали, что иначе он не может. А когда надо было переправлять к партизанам тех, кто, добыв оружие, шел драться с фашистами, не ждал Хуго, пока другие парни пойдут в лес, первым посылал своего сына.
   К зиме бесчисленные облавы совсем туго сдавили отряд, в боевом строю которого осталось всего 15 человек. На отношении к партизанам проверялись сердца. Помогали больше и отважнее всех Мейерсы. Люди небогатые и к тому же находящиеся на заметке у властей за сочувственное отношение к Советам в 1940 году, они зарезали корову, чтобы накормить партизан.
   - Хуго, друг, за убой скота без разрешения тебе грозит тюрьма, каторга, а то и расстрел, - сказал Старик Мейерсу.
   - Авось не дознаются, Альфред, - сурово отозвался тот. - Не пропадать же вам с голоду.
   Хутора Мейерсов, Борисовых и других верных подпольщиков наметили партизанские руководители в качестве постоянных пунктов связи. Партизаны настойчиво, но пока безуспешно, посылали разведку на восток, в Латгалию, на Псковщину, отыскивая отряды, имеющие надежную связь с Большой землей.
   Впервые с радостью партизаны читали "Тевию". Она была в печальной черной кайме. Продажная газетка по-собачьи скорбела из-за разгрома войск своих хозяев под Сталинградом.
   Весною сорок третьего в округе действовало уже более сорока групп содействия партизанам - это до Латвии докатился отзвук великой победы на Волге. Из ЛШПД - Латвийского штаба партизанского движения - пришли связные; теперь в сельских районах было решено создавать партийные и комсомольские подпольные организации, в том числе и здесь, в Анненской волости. Главной ударной силой в этих лесных местах были партизаны, и поэтому подпольщики, латыши и русские, всячески помогали им, особенно после того, как движение Сопротивления окрепло и все патриотические группы стали направляться коммунистами, а молодежные - комсомольцами. Партийная организация отряда поставила перед подпольщиками задачу: усилить работу среди населения, нацелить преданных Советской власти людей на непрерывную, неослабевающую борьбу с фашистами...
   По-прежнему не было типографии в отряде и писали листовки от руки. В Валкском, Абренском, Мадонском уездах десятки людей из антифашистских подпольных ячеек собирали сведения о передвижении воинских частей гитлеровцев, об их замыслах по уничтожению партизан, все чаще переправляли в отряд оружие и людей, стремящихся драться с гитлеровцами и айзсаргами. Как-то вечером все коммунисты и комсомольцы отряда собрались в доме Мейерсов. Вокруг хутора стояли часовые, потому что предводитель шуцманов палач Биезайс со своей сворой кружил по волостям в поисках партизан и тех, кто им помогает. На повестке дня партийного собрания Северо-Латвийского партизанского отряда стоял вопрос о приеме в ВКП(б) новых членов - Хуго Мейерса и его жены Алиды. Комиссар отряда представлял их собранию. Рекомендации дали командир отряда Волдемар Эзерниек, Юрис Мел-налкснис и сам Рашкевиц. Голосование было единогласным!..
   Обычно из соображений конспирации партизаны не вели протоколов собраний. Ни партийных, ни комсомольских. Но теперь пришлось отступить от этого правила: заявления молодых коммунистов, рекомендации, протокол сложили в бутылку и спрятали за кирпичной стенкой. "Когда будет освобождена временно оккупированная территория Латвийской ССР, - сказал Альфред Карлович, - Мейерсы должны передать документы в Валкский уком партии". Хуго тут же был назначен секретарем партийной организации Анненской волости - первой из подпольных партийных организаций Валкского уезда во время войны.
   В тот же вечер состоялось комсомольское собрание отряда, на котором принимали в комсомол Улдиса. Он сумел создать в волости активную подпольную группу из молодежи - лесных рабочих, беднейших крестьян. В нее вошли русские и латышские парни и девушки. Вместо призыва в фашистскую армию ребят переправляли в партизаны. Тех, которые приходили с отнятым у врага оружием, принимали безоговорочно. Регулярную связь с Большой землей наладить пока не удавалось, и с оружием, взрывчаткой, листовками, газетами дело обстояло в отряде неважно.
   Это было ровно за год до освобождения. В конце июля гитлеровцы начали небывало большую карательную экспедицию против партизан и всех, кто им помогал. Немцам казалось, что теперь уж они окончательно подавят сопротивление местных партизан и подпольщиков.
   Хуго с косой на плече, будто идет на сенокос, прошел через цепи карателей, окружавших лес, и партизаны скрылись в болоте, откуда выбрались, когда фашисты ушли.
   Фашисты сумели схватить Хуго только с помощью предателя. Это произошло 24 февраля 1944 года. Недели за две до катастрофы партизаны взорвали полицейское управление, и взбешенные немцы и полицейские в который уж раз организовали против них карательную экспедицию. Зная, что если Мейерсы не уйдут в лес, то им будет плохо, комиссар Рашкевиц предложил Хуго: "Семью с собой. Скот с собой, "хлам" - вещи возьми, что сможешь, и с нами". Но не только из-за детей тот колебался:
   - Ну ладно, старик, я приду в лагерь, что я там буду делать? Улдис возьмет винтовку, а я что, дрова буду вам рубить? Я вам здесь нужен, Альфред. Это мой боевой пост. А Алида с девочками и Улдис пусть идут...
   - Я не пойду, - ответил Улдис, - если шуцманы найдут, тебе одному от них не отбиться...
   И в самом деле - стрелок из Хуго не получился бы: зрение неважное. Улдис был прав. Словом, все Мейерсы остались на хуторе...
   Потом уже партизаны узнали, как все случилось в тот день, 24-го. Когда поблизости от хутора появились полицейские, Хуго увидел их первым. И громко закричал, предупреждая своих об опасности. Потом побежал по лесной дороге прочь, увлекая за собой всю полицейскую ораву подальше от дома. Ему было тяжело двигаться. Мешали тяжелые туфли на деревянной подошве. Но километра два он пробежал, пока его не нагнали на лошадях. Избили, связали и привезли на хутор, стали допытываться, где партизаны. Но он не сказал ни слова, и его застрелили тут же, у сарая. Там сейчас висит мемориальная доска. И вырыли яму и закопали. Кто-то из этих зверей на минуту опомнился и оказал Хуго единственную услугу: лицо убитого прикрыл его шапкой, чтоб земля не попала... А потом они подступились к Улдису и стали его допрашивать. Появился какой-то немец, и Улдиса били при матери и сестрах. "Во зинд партизанен? - спрашивал фашист. - Во ист комиссар?" Шуцман по-немецки щелкал каблуками и оттопыривал локти, когда глядел в рот гитлеровцу. Но когда он поворачивался к Улдису и рявкал: "Где партизаны, где комиссар?" - лицо его из угодливого становилось свирепым. Так он вертел головой от немца к Улдису и все менял выражение на своей то рабьей, то палаческой физиономии. И щелкал каблуками, и бил юношу, и вытирал измазанные его кровью кулаки взятым у Алиды полотенцем, и кричал: "Где комиссар, ты скажешь, наконец?" Но он ничего не сказал. Как и его отец.
   Утром его и Алиду увезли в валмиерскую тюрьму. Плача и обнимая в последний раз дочерей, мать только и успела шепнуть, чтоб завернутую бутылку с документами перепрятали - она не должна попасть в руки врагов.
   Улдиса после каждой пытки гестаповские палачи спрашивали:
   - Ну, щенок, будешь говорить, где партизаны, куда скрылся большевистский комиссар?
   Но паренек смотрел на них с такой ненавистью, что только последний из глупцов мог надеяться на его признание.
   - Я вас ненавижу и буду ненавидеть! И ничего я вам не скажу!
   Улдиса увезли в Саласпилс, "мельницу смерти" - так называли латыши страшный лагерь. Потом эвакуировали, и он погиб по дороге, где-то возле Данцига. Никто не знает, где его могила. А мать его Алида, прежде чем погибнуть, испытала ужасы Штутгофского и Бихенского лагерей, но и она ушла из жизни несломленная.