ЕЛЕНА МАЗАНИК
КАЗНЬ ПАЛАЧА

   В первые же дни войны я попыталась вместе с другими жителями Минска эвакуироваться. Вдоль Московского шоссе потянулась бесконечная вереница беженцев. Однако попытка оказалась безуспешной. Примерно в ста километрах от Минска дорогу преградили немецкие танки. Путь к своим был отрезан. Не оставалось ничего другого, как вернуться обратно.
   Минск встретил нас горьким дымом пепелищ и грудой развалин. На том месте, где совсем недавно стоял наш дом, зияла глубокая воронка. Люди бродили меж развалин, пытаясь найти временное пристанище в подвалах разрушенных домов. Никто уже не плакал: горе было столь велико, что никакими слезами оплакать его было невозможно.
   В городе хозяйничали оккупанты. Минчан сгоняли на строительные работы. За малейшее неповиновение грозил расстрел. Виселицы - вот что стало главным "украшением" улиц родного Минска.
   Я осталась без всяких средств к существованию и поэтому должна была зарабатывать кусок хлеба стиркой белья, мытьем полов, чисткой солдатских сапог. Постоянное унижение и оскорбления сносила молча, потому что свято верила: это временно, наша страна велика, ее не победить, будет и на нашей улице праздник.
   Я знала, что никогда не станет на колени родная Белоруссия, никакой террор и насилия не сломят дух советского народа. Ни на секунду меня не покидала мысль: бороться, бороться во имя свободы, во имя великой социалистической Родины. Я знала, что повсюду действуют партизаны, и ждала своего часа.
   В конце 1941 года я поступила на работу уборщицей в офицерское казино. Здесь я познакомилась с Верой и Митей Филимоновыми, которые были направлены сюда минской биржей труда. Вскоре Вера призналась мне, что ее муж связан с подпольщиками. Мы слушали по радио Москву, писали от руки листовки и распространяли их среди военнопленных, которые работали при комиссариате (пилили дрова, строили новые помещения и т. д.). Как-то во время очередного банкета в казино, когда немцы напились до полного бесчувствия, нам с Верой удалось выкрасть два пистолета. Митя передал их подпольщикам (в конце 1943 года Митя был арестован гестапо и брошен в тюрьму, но Вера со своим ребенком успела уйти к партизанам).
   Однажды нам сказали, что поступил приказ созвать всех официанток казино: необходимо отобрать девушек для обслуживания дома Вильгельма Кубе, которого Гитлер назначил на пост генерального комиссара (гау-ляйтера) Белоруссии.
   Кубе прилагал все силы для того, чтобы как можно скорее навести "новый немецкий порядок" на вверенной ему территории. Фашисты сжигали целые деревни, уничтожали военнопленных, устраивали массовые расстрелы.
   Процедуру оформления осуществлял сам Кубе. Фрау Иванова (немка по национальности, проживавшая до войны в Минске) представила меня ему. Я увидела перед собой невзрачного, ничем не примечательного человека с маловыразительными, водянистыми глазами и обыкновенным лицом, на котором, кроме брезгливости (еще бы, ведь он говорил со славянкой, представительницей "низшей" расы), не отражалось ничего. Окинув меня оценивающим взглядом, он невольно поморщился и что-то сказал. Фрау Иванова, которой меня рекомендовали, стала убеждать Кубе. Ее слова возымели действие. Кубе приблизился ко мне и через переводчицу спросил:
   - Откуда родом? Кто родители?
   Я ответила, что родилась и долгое время жила в деревне. Родители умерли рано. Перед самой войной в поисках заработка приехала в Минск, где работала домашней работницей.
   Кубе посмотрел мне прямо в глаза.
   - Комсомолка?
   - Разве домашняя работница может быть комсомолкой? Для этого надо или учиться, или работать на заводе.
   После перевода Кубе одобрительно рассмеялся. Моя участь была решена: меня назначили прислугой в дом гауляйтера.
   Каким только унижениям не подвергались в нем девушки. Кормили нас отбросами, а работать заставляли с утра до поздней ночи. Жена Кубе, фрау Анита (она требовала, чтобы мы называли ее "гнедиге фрау" - "милостивая госпожа"), и трое ее детей всячески издевались над нами, плевали в лицо, называли "русскими свиньями". Однажды Петер в присутствии отца опрокинул мне на голову содержимое ночного горшка, что вызвало у гауляйтера приступ гомерического хохота. Он погладил сыночка по голове и похвалил его за "остроумную" выходку.
   Все семейство Кубе ненавидело нас. "Гнедиге фрау" постоянно повторяла: "Русские ничего не умеют делать, они грязные, бесхозяйственные и ленивые. Русские могут быть только рабами". Даже рядовой солдат из личной охраны Кубе, толстомордый, красноносый Ганс, не раз говаривал мне, нагло ухмыляясь: "Когда окончится война, я сорок лет палец о палец не ударю. На меня будешь работать ты и твои грязные русские".
   Среди девушек из прислуги Кубе я сразу же выделила Таню Калиту, с которой мы очень скоро нашли общий язык. Так же, как и я, она люто ненавидела фашистов и мечтала о настоящей борьбе с ними. Мы воровали у немцев хлеб, картофель, сигареты и передавали нашим военнопленным, которые выполняли в доме Кубе самую грязную работу и страшно голодали. Из сводок Советского Информбюро мы знали, что непо- далеку от Минска действует большой партизанский отряд. Начали думать, как наладить с партизанами прямую связь. Удалось это, конечно, не сразу.
   Однажды Таня познакомила меня с миловидной девушкой, которая назвала себя Надеждой Троян. Она буквально ошеломила меня, сказав, что действует по поручению партизанского отряда и имеет цель - убийство Кубе. Она посмотрела на меня в упор и спросила, готова ли я помочь ей. Ее прямота, искренность подкупили меня. Я сказала, что согласна выполнить задание при одном условии: если Надежда переправит мою сестру Валентину к партизанам для получения конкретных инструкций. "Согласитесь, - пояснила я, - что у меня нет никаких оснований верить вам. Разве исключена возможность, что вы подосланы ко мне СД для проверки?"
   Надежда ответила, что такая возможность действительно не исключена и потому она готова выполнить мою просьбу. Через некоторое время мы встретились снова. Надя сказала, что связь с партизанами временно прекратилась, необходимо выждать.
   Наступил 1943 год. После поражения под Сталинградом немцы еще более ожесточились. Кубе посылал один карательный отряд за другим, пытаясь уничтожить партизан. Снова начались массовые расстрелы мирных жителей.
   Из дома Кубе я не имела права отлучиться ни на минуту в течение всего рабочего дня. Если же возникала такая необходимость, меня сопровождал один из охранников гауляйтера.
   Мой дом находился недалеко от резиденции Кубе. Жила я в одной комнате со своей сестрой Валентиной, которая осталась одна с двумя малышами (ее муж - Василий Щуцкий был расстрелян немцами за связь с партизанами в конце 1942 года). Именно Валентина познакомила меня с Николаем Похлебаевым, который работал директором немецкого кинотеатра.
   Как я узнала позднее, Николай Похлебаев (по кличке Чиль) выполнял специальное задание минских подпольщиков. Судьба его была полна неожиданностей. Бывший московский слесарь, он встретил войну в должности политрука. В бою был ранен и в бессознательном состоянии доставлен немцами в госпиталь для военнопленных, находившийся в Минске. Из госпиталя бежал, после чего по заданию подпольщиков устроился в кинотеатр.
   Сдержанный, немногословный, с могучим запасом энергии, которую не могли скрыть его выразительные карие глаза, Николай понравился мне с первых минут. Валентина сказала ему, что он может говорить со мной откровенно. Николай начал без обиняков:
   - Лена, я должен вам сказать главное: партизаны приговорили к смерти палача белорусского народа Вильгельма Кубе. Привести приговор в исполнение мы можем только с вашей помощью. Можем ли мы рассчитывать на вас?
   Могут ли партизаны рассчитывать на меня, на помощь комсомолки, которая еще утром слышала, как гауляйтер Кубе спокойным голосом выговаривал одному из своих непосредственных подчиненных: "Мы слишком медлительны в выполнении главных приказов фюрера. Нужно расстреливать не по двести человек в каждой партии, а по четыреста. Да, да, по четыреста. Надо форсировать ход истории..." Я не задумываясь ответила, что готова выполнить любое пору- чение.
   Через некоторое время Похлебаев познакомил меня с Марией Осиповой, которую он представил как связную партизанского отряда "Димы", действовавшего в непосредственной близости от Минска, в Логойском районе. Мы условились следующим образом: Мария доставит из партизанского отряда магнитную мину с суточным заводом (чтобы успеть уйти из Минска в случае удачного исхода), а я изыщу способ пронести мину в дом Кубе.
   Вскоре Мария направилась в партизанский отряд, где ее снабдили двумя магнитными минами (на случай, если одна из них не сработает). Пробраться в Минск с таким опасным грузом было делом нелегким. Осипова пошла в город вместе со своей подругой Марией Грибовской. Мины она положила на дно корзины, засыпала их брусникой (стоял ясный теплый сентябрь), а сверху положила яички. Внешне подруги ничем не отличались от других крестьянок, направлявшихся из разных деревень в город на воскресный базар. Самые напряженные минуты пришлось пережить около шоссейной дороги, где подпольщиц остановил полицейский патруль. У Грибовской перевернули всю корзину, несмотря на ее отчаянный протест. Когда очередь дошла до Осиповой, она вытащила из-за пазухи две смятые немецкие ассигнации и со слезами на глазах попросила не портить товар. Полицаи забрали марки, не проверив содержимое корзины.
   Мария пришла ко мне поздним вечером. Стенки моей комнаты были очень тонкие, и нам приходилось говорить шепотом, поскольку оба моих соседа служили в полиции.
   Чтобы отвлечь внимание соседей, мы разыграли сценку: Мария нарочито громко застучала каблуками по полу и закричала, что туфли не стоят 200 марок, что это форменное надувательство, что она не даст и 150 марок за это "барахло". В наш импровизированный "спор" вступила моя сестра Валентина, которая начала расхваливать товар и упрекать гостью в отсутствии справедливости. Пока шел этот бойкий торг, Мария показывала мне, как пользоваться миной. Убедившись, что я все освоила, она громко отсчитала 150 марок, завернула в газету туфли и, попрощавшись, ушла.
   Через минуту в мою комнату зашел сосед. Подымил сигаретой, вприщур посмотрел на нас с Валентиной и спросил:
   - Что это за женщина была у вас и чем это вы так громко стучали?
   Я объяснила, что познакомилась с ней в прошлое воскресенье на базаре, где продавала свои туфли, которые мне стали малы. Денег у нее тогда не оказалось, я оставила ей свой адрес, и вот сегодня сделка состоялась. Объяснение мое, видимо, устроило полицая, и он убрался восвояси.
   Мы просидели с Валентиной до двух часов ночи, поскольку именно в это время нужно было завести мину, которая должна была взорваться ровно через сутки. Потом я положила мину между пружинами кровати и с удовлетворением убедилась, что под матрацем она совсем не ощущается. Напряжение наше было так велико, что мы с Валентиной просидели до утра, так и не сомкнув глаз.
   Как всегда, ровно в шесть утра я вышла из дому. Прощание с сестрой было тягостным: у меня не было уверенности, что я вернусь обратно. Мы договорились, что если внезапно у Валентины на работе появятся фашисты, значит меня арестовали.
   Мину я положила в сумку, накрыв ее красивым носовым платком. В другой руке я держала портфель, куда положила белье, мочалку и полотенце, как будто я должна мыться в душе. Я рассуждала так: если часовой начнет обыскивать меня, то я сначала покажу ему портфель и, пока он будет рассматривать его содержимое, попытаюсь заговорить с ним и отвлечь от сумки.
   Когда я подошла к воротам дома Кубе, то увидела, что рядом с солдатом, который относился ко мне по-доброму и никогда не обыскивал, стоит офицер-гестаповец. Он приказал солдату обыскать меня, и тот нехотя подчинился. Осмотрев содержимое портфеля, он кивнул на сумку. Я долго возилась с замком, делая вид, что он испортился. Я надеялась, что это гестаповцу надоест и он уйдет, но тот с безразличным видом продолжал наблюдать за нами. Ничего не оставалось, как раскрыть сумку. Увидев красивый платок, часовой потянул его к себе, приоткрыв краешек мины. У меня на мгновенье замерло сердце.
   К счастью, часовой не полез в сумку. Он поцокал языком, выражая свое восхищение красивым платком. Я сказала, что это мой подарок ко дню рождения фрау Аните, но если господину солдату нравится мой платок, то я завтра подарю ему точно такой же. Явно довольный, часовой улыбнулся мне и пропустил в ворота.
   Перед самым входом в дом находился второй пост, где дежурил еще один солдат. Весело поздоровавшись с ним, я решила не испытывать еще раз свою судьбу, а прошла прямо к клумбе и сделала вид, что занимаюсь прополкой травы. Обычно часовой прогуливался по саду, и я ждала момент, чтобы воспользоваться этой возможностью. Но на этот раз солдат, как нарочно, стоял на самом крыльце, точно изваяние. Я уже убрала весь двор, а часовой и не думал двигаться с места. Все мои сроки давно прошли, я должна была подготовить ванну гауляйтеру и почистить его сапоги, а солдат продолжал наблюдать за мной, точно угадав мои мысли. Положение становилось критическим. В этот момент залаяла сторожевая собака. Часовой бросился к будке, чтобы утихомирить пса, который мог разбудить гауляйтера раньше времени. Я тут же проскользнула в дом.
   Зайдя в полуподвальное помещение, я сняла пальто, достала из сумки мину, завернула ее в марлю и косынкой подвязала под грудью. Затем надела фартук, не завязывая его, и критически оглядела себя в зеркале. Мина была не заметна.
   Далее наступила полоса везения. Кубе, встретив меня на лестнице, был удивлен моей бледностью. Я сказала, что всю ночь промучилась с больным зубом, и тут же попросила разрешения после уборки сходить к врачу. Кубе милостиво разрешил.
   Сразу же после завтрака фрау Анита со своими сыновьями уехала в город за покупками. Кубе позволил ей взять в помощники своего адъютанта, который вечно слонялся по дому и наблюдал за работой горничных. Оставалась единственная трудность - офицер СД, который с утра до поздней ночи дежурил у телефона, расположенного напротив спальни гауляйтера. Я пошла к поварихе Домне и попросила ее приготовить кофе для офицера. Потом подошла к дежурному и сказала, что тетушка Домна специально для него приготовила чашечку крепкого кофе. Пока он будет отсутствовать, я постою у телефона. Если что-то случится, я мигом позову его.
   Конечно, офицеру не полагалось оставлять свой пост. Однако соблазн был велик, особенно если учесть то обстоятельство, что в доме никого из начальства не оставалось. И он пошел на кухню, оставив меня наедине с телефоном.
   Схватив детские штанишки (если что случится - ищу нитки для штопки), я побежала в спальню. Первое, что бросилось мне в глаза, у генеральской кровати лежала Люмпи, любимая собака Кубе. Я подумала, что она начнет сейчас лаять, и тогда мне несдобровать. Но Люмпи почему-то жалобно завизжала и стала лизать мне руки. Я быстро залезла под кровать и плотно засунула мину между пружинами. Едва я успела вылезти из-под кровати, как в дверях спальни появился офицер СД. Увидев меня, он побагровел от негодования и заорал:
   - Какое ты имеешь право заходить в спальню господина гауляйтера? Что ты здесь делала?
   Не знаю, чем это объяснить (очевидно, положив мину, я, как говорится, разрядилась), но слова офицера ничуть не испугали меня, и я спокойно ответила ему, что зашла в спальню гауляйтера в поисках ниток для штопки детской одежды, и показала ему штанишки младшего Вилли. Офицер внимательно оглядел спальню, заглянул в тумбочку и гардероб, приподнял на кровати подушку, ощупал матрац и, не обнаружив ничего подозрительного, сказал, чтобы я катилась на все четыре стороны, и, попадись я ему на глаза в этой спальне еще раз, он пристрелит меня как собаку.
   Около 11 часов утра я была в сквере возле Драматического театра, где меня ждала Мария Осипова. Увидев ее, я бросилась к ней в объятия, сказав лишь единственное слово: "Сделано!" Вскоре приехала грузовая машина, о которой позаботился Николай Похлебаев. Захватив Валентину (дети ее уже находились у партизан), мы направились в сторону Логойска. В 16 километрах от Минска машина остановилась: дальше ехать было нельзя. Начались контрольные посты. На вопрос о цели нашего визита мы отвечали, что идем к родным в деревню Вишневка на крестины. Увидев мой пропуск, где было указано, что я являюсь горничной гауляйтера Кубе, нас не задерживали.
   В полночь мы были в деревне Янушковичи, где находился партизанский штаб. Командир отряда Н. П. Федоров, узнав, что мина находится в доме гауляйтера, похвалил нас за отвагу и сказал:
   - Ну что ж, теперь будем ждать вестей. А пока отдыхайте.
   Нас разместили в теплой просторной избе. И хотя я впервые чувствовала себя среди своих, на свободной белорусской земле, уснуть так и не смогла. Все мои мысли были там, в доме гауляйтера Кубе.
   Утром стало известно, что немцы готовят крупную наступательную операцию против партизан, и нас переправили в другую деревеньку, ближе к лесу. Где-то пополудни в наш дом вошли два партизана с трофейными автоматами через плечо. Поздоровавшись с нами, они обратились к хозяину дома, с которым, судя по всему, были давно знакомы, и попросили у него по чашке чаю перед дальней дорогой. Мы молча сидели в уголке и наблюдали за ними. Тот, что был явно старше, спросил своего спутника:
   - Ну что, Василь, слышал новость о гауляйтере Кубе?
   Мы сразу насторожились. Василь ответил, что ему ничего об этом не известно.
   - Вот те раз! - живо воскликнул партизан и радостно потер ладони. - Так, значит, для тебя праздник еще не наступил. Ну, получай новость. Я только что слушал по рации сообщение Московского радио: в ночь с 21 на 22 сентября 1943 года взрывом мины уничтожен палач белорусского народа гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе.
   Он помолчал немного и добавил:
   - Великое дело сделано. Пусть немцы знают: священна месть белорусского народа, и от возмездия они не уйдут. Я думаю, что того героя, что уничтожил Кубе, уже нет в живых. Знай я, кто это сделал, я бы по-партизански расцеловал его...