В октябре 1942 года наша блоковая Розль Ёхманн объявила, что заключенным из некоторых стран разрешено получать из дома посылки с теплыми вещами. Приближалась зима, а у большинства узниц не было теплой одежды. Лагерное начальство рассудило, что родственники позаботятся о том, чтобы их близкие не замерзли. Но таких было очень немного. На большинство узниц, в том числе и из оккупированных областей Советского Союза, это разрешение не распространялось. Да куда им было писать: их родные были или уничтожены, или тоже томились в тюрьмах и концлагерях. Заключенным разрешили получать из камеры хранения их белье и верхнюю одежду, намазав на ней сзади унизительный белый крест.

Через некоторое время пришла посылка из Берлина от моих родственников. Марианна Трайтель, в то время лагерный курьер, сообщила мне об этом, сказав, чтобы сразу же после вечернего аппеля я пришла к кухне, где выдавались посылки.

Эсэсовец приказал двум заключенным вскрыть посылку и швырнул мне в фартук пару теплых трико, шерстяную кофточку, чулки, рубашку и полотенце. Пирог, конфеты и яблоки отложил в сторону, прочитал вложенную поздравительную — «С днем рожденья!» открытку, разразился руганью по поводу присланных продуктов, но в конце концов бросил мне в фартук и их.

Кто никогда не терпел лишений, тот не поймет радости, которую я испытывала, возвращаясь с этими сокровищами к себе в блок. Весть о получении первой в нашем блоке посылки распространилась быстро, и друзья уже ждали меня. Мне пришлось все вещи, одну за другой, поднимать вверх, и каждая вызывала восторженные возгласы. Особенно радовались съестному. Одно яблоко, несколько конфет и кусок пирога я оставила себе, все остальное было тщательно разделено и роздано женщинам.

И без того голодный паек, который мы получали в лагере, становился все меньше. Силы истощенных узниц таяли. Однако работать мы должны были все интенсивнее, потому что военная машина крутилась на полную мощность. Поэтому через некоторое время начальство разрешило получать и продуктовые посылки.

Несколько раз мне присылали из дома посылки с картофельными оладьями. Поджаренные на сале, они были прекрасным лакомством. Мы разогревали их на железной печке в нашем блоке. Это было для нас настоящим праздником.

Случалось, что присланные продукты мы отдавали целиком больным или избитым на допросах узницам. Однажды, когда я получила посылку с медом, мармеладом, пирогом и банкой сгущенного молока, бельгийские коммунистки сообщили мне, что Розу ван дер Гунст так избили, что она еле жива. Розу ван дер Гунст я знала еще со времени моей подпольной работы в Брюсселе. Она была тесно связана с участниками движения Сопротивления. Когда в 1940 году фашистские войска вошли в Бельгию, она ушла к бельгийским партизанам. Ее арестовали вместе с сыном и зверски избивали во время допросов. Потом отправили в Равенсбрюк.

— Вот моя посылка,— сказала я,— возьмите ее для Розы.

Коммунистки давали Розе сначала каждый час по ложке меда с молоком. Постепенно она поднялась на ноги. В апреле 1945 года ее вместе с другими бельгийками вывезли из лагеря в Швецию. После 1945 года она еще долго жила со своими близкими в Брюсселе.

Для нас, антифашисток, конкретным проявлением международной солидарности было делиться своими посылками с товарищами по заключению, прежде всего с больными и теми, которым никто ничего не мог прислать. Так поступали мы все.

Скоро в лагерь стали приходить посылки не только от родных. О нас думали оставшиеся на свободе коммунисты, они собирали деньги и присылали продукты. Имена отправителей на посылках были, конечно, вымышленными, но мы догадывались, от кого они. Я тоже два раза получала такие посылки.

Часто посылка не находила своего адресата — узница или умерла, или была переведена в другой лагерь. СС оставляло ее за собой, подкармливая лагерных шпионок и палачей. О том, чтобы вернуть такие посылки отправителям, не могло быть и речи.

Да и из наших посылок лагерное начальство нахально забирало все, что повкуснее и пожирнее, отнимая у нас последнюю возможность спасти жизнь голодающим и больным узницам.