ВОСПОМИНАНИЯ:

Белокров Георгий

С Невского пятачка нашу дивизию отправили в Колпино. Наша дивизия только в наступлении была, в обороне не стояла. Из Колпина отправили брать Поповку, Красный Бор, деревню Мишкино — там мы долго простояли. Потом нас стали готовить для Синявинской операции, примерно в июле туда отправили. Народу было — уйма. Стоять и двигаться тяжело — там ведь одни болота. Меня ранило в ногу осколком и контузило, успел только подумать: ну, искале¬чило. Мы все время на фронте боялись, что искалечит. Думали: пусть ранит, убьет, но только бы не остаться калекой. Я сознание потерял. Когда очнул¬ся — на спине лежу. Зрение появилось, а руками больше двух месяцев не мог владеть. И нога перебита. Ну, я и лежал в госпитале.

У нас вооружение было — только «катюши» и пушки, можно сказать, такие же, как и у противника, но у немцев их было больше. И самолетов больше, чем у нас вначале. Наши У-2 были деревянными, и немцы кричали: «Русь, слезай с бревна! А то я тебя сейчас собью». У них автоматов было много, а у нас вообще не было. Только в 1943-м «Дегтярев» появился, потом ППШ.



Канашин Иван

Я был наводчиком орудия. Жили мы в противотанковом рве. Ров глубокий, и в нем вырыли землянки. Началось наступление, чтобы прорвать блокаду, но оно захлебнулось. Ленинградский фронт был не достаточно вооружен, чтобы противостоять немцам. Правда, и немцам, ценой собственной жизни, мы не давали ходу вперед. Там были для меня самые тяжелые бои. Мало осталось в живых из тех, кто участвовал в этих сражениях. Нас все время снарядами бомбили, минами, из минометов и пулеметов круглые сутки били. Я был ранен в живот, и меня отправили в госпиталь.



Мохов Ростислав

Мы стояли на Волхове, там такие чудесные места есть, была деревня Оломна, и речка Оломна, — замечательные названия. Неожиданно по тревоге нас под¬няли и перебросили в район Мги. И тут началось наступление. У нас мало тан¬ков было, всего 4 KB и штук 12-15 Т-34. Перед нами стояла задача прорваться около деревни Гайтолово и выйти к Неве, а там со стороны Невского плац¬дарма должны были выйти ленинградские войска, мы соединимся, и будет де-блокада города. Операция началась очень успешно. Прошли, наверно, кило¬метров 5-6 в глубину. Была чудесная погода, конец августа — начало сентяб¬ря, солнце, тепло, и примерно на пятый-шестой день утром появились немецкие «юнкерсы», и началась бомбежка. Мы оказались отрезаны. То есть там, где мы прорвались, немцы сомкнули кольцо. Но у немцев тоже сил было немного. Днем они разбомбят, а ночью наши войдут, и примерно дней 10-12 продолжалось так: то мы, то они, то в окружении, то нет.



Непоклонов Константин

В сентябре 1942-го началась очередная попытка прорвать блокаду Ленингра¬да. Мы вели бои в районе устья речки Черная, но не дошли до Ленинградского фронта километров 5-10, нас немцы остановили. Меня ранило в затылок — касательное пулевое ранение, как будто бы дерево сверху свалилось. Меня направили лечиться в Череповец, и потом через Ладогу переправили на Ле¬нинградский фронт. Сначала я был в госпитале выздоравливающих, а потом на улице Воинова (сейчас она Шпалерная), в резерве офицерского состава.

Туда прибыл набирать пополнение генерал-майор Краснов, командир 45-й гвардейской дивизии. Ввиду того, что я был гвардеец, он меня, видимо и пригла¬сил. Я доложил: «Гвардии лейтенант Непоклонов, явился в ваше распоряже¬ние». Он так посмотрел, сейчас даже вижу его лицо: «Как это "гвардии", а где же ваши усы?» Я не растерялся и говорю: «Товарищ генерал-майор, вырастут усы». Взял меня командиром пулеметной роты 57-го гвардейского пулеметно¬го батальона 45-й гвардейской дивизии.



Самохвалова Татьяна

Комбатом у нас был кадровый офицер Костяков Михаил Васильевич. Однаж¬ды, в период августовской операции я слышу, комбат говорит комиссару: «Пойдем, сходим на передний край, потому что завтра-послезавтра будем на¬ступать». Я взяла сумку и пошла за ними тихонько, — меня не брали на пе¬редний край. Идти было очень тяжело, потому что проваливались в болото по колено. Вдруг, летят самолеты! Как сейчас помню, 27 самолетов. И начали они бомбы сбрасывать. Страшно! Бомбы летели прямо на нас. Комбат схватил меня за шиворот и прижал к земле. Верите — не верите, но я по сей день пом¬ню жужжание торфа. Сколько выбросили! Я видела эти бомбы с человеческий рост. И ни одна не взорвалась. Все ушли в болото. Поэтому мы и остались жи¬вы. Когда бомба падала недалеко от нас, в земле происходило жужжание, да¬же слышали, как бомба крутится где-то в земле глубоко-глубоко. И, к нашему счастью, не попалось ни одного камушка, чтобы бомба взорвалась. Когда кончилась бомбежка, мы начали вставать. Я очутилась от комбата метрах в двадцати. Комиссар был впереди. Когда я встала и увидела комбата, начала истерически хохотать. И он смеется. Потом комбат мне и говорит: «А ты по¬смотри на себя, чего ты смеешься». Мы были, как поросята, все во мху.

Привели мы себя в порядок. Комбат с комиссаром посоветовались и решили дальше не идти, а вернуться на КП. Когда мы возвратились, наша землянка в три наката бревен была разбита. Там находились повара и дежурные, 15 че¬ловек, все были мертвыми. Все было разбито, искорежено. И в штаб дивизии попало, там тоже многих убило, были и раненые. Мы стали вытаскивать ребят. Положили их в ряд. Комбат говорит: «Все, Татьянка, доставай документы и го¬вори. А я буду писать». Все были мертвые, теплые. Потом пошли хоронить. А ночью снова был налет, и меня ранило сильно.

На следующий день меня должны были отправить в тыл. Пришли два санита¬ра и принесли носилки, погрузили меня и понесли по лесу. А тут минометный обстрел начался. Ребята поставили носилки на землю, а сами куда-то убежа¬ли. Кончился обстрел, я лежу и думаю: что же теперь мне делать? Вдруг слы¬шу шепот. На фронте мы не орали, все шепотом говорили. Я вытащила писто¬лет. Думаю: если немцы — застрелюсь. И вдруг слышу: «Татьянка, Татьянка». Я быстро пистолет убираю, чтобы не видели, что я перепугалась.

Доставили меня в медсанбат, а через два дня, 26 августа, прибегает санитар и говорит: «Татьянка, мы тебя отведем к начсандиву, там Костяков выступает». И вот я по рации слышу Костякова: «Товарищи, стреляйте, огонь на меня. Огонь на меня! Немцы в 25 метрах. Давайте огонь на меня!» А наши не стре¬ляют. Тогда он сказал с крепким мужским словом: «Немцы вокруг меня, в 10 метрах. Прошу вас, давайте огонь на меня! Я нахожусь в танке с ради¬стом и ординарцем. Огонь на меня, прошу вас, огонь на меня!» Несколько раз повторил, а потом: «Ну что ж, прощайте. Рацию уничтожаю, сам погибаю». Наша артиллерия стала бить по танку. Мы даже не знали: наш или немецкий танк, но он был на территории немцев. Командование дивизии просило, чтобы Костякову присвоили звание Героя Советского Союза. Но в Москве отказали, потому что не знали, жив он или мертв, а может и в плену.

На самом деле он попал в плен. Уже после войны я встретилась с его женой Екатериной, и она мне рассказала, что Костяков выжил. Когда немцы подошли к разбитому танку, они всех вытащили и положили на землю. Затем тела по¬тащили к яме. И тут обнаружилось, что Костяков и радист, молодой парень, — живы. Немецкий офицер отдал команду отправить их в госпиталь. Потом Кос¬тякова отправили в лагерь. Когда освобождали Германию, то и его освободи¬ли. Он вернулся в Ленинград, здесь и похоронен в 1954 году. Его жена показа¬ла мне фотографии. На них Костяков стоял на двух костылях, причем костыли были маленькие, чтобы он не мог выпрямиться, из высокого офицера он пре¬вратился в старичка (у него был в четырех местах позвоночник сломан). Вот так. Очень жаль, что я не застала его живым, очень. Это был настоящий герой!