обложка книги "Вспомним всех поименно"

   (О Герое Советского Союза Губертасе Борисе)
   Москва,
   Издательство политической литературы
   1984
   
   
   Вспомним поименно: (О Герое Советского Союза
   Губертасе Борисе).- М.: Политиздат, 1984.- 80 с, ил.- (Герои Советской Родины).
   
   Автор, бывший первый секретарь подпольного Южного обкома КП Литвы в годы Великой Отечественной войны, рассказывает о короткой, но героической жизни одного из славных сынов литовского народа Губертаса Борисы, отдавшего жизнь во имя победы над фашизмом. Звание Героя Советского Союза ему было присвоено посмертно. Книга рассчитана на массового читателя.
   
   
    
   
    ПОСВЯЩАЕТСЯ МОЛОДЕЖИ ЛИТВЫ
   Автор выражает благодарность тем, кто помог ему собрать материал о Губертасе Борисе. Это прежде всего старший брат героя Бронюс Бориса, его товарищи Казимерас Лялис, Юозас Пикас, а также Янина Шульгайте-Зорскене, Иохеведа Инчюрене, Адомас Чалка, Мечисловас Зумерис и другие.
   Автор благодарит Институт истории партии при ЦК КП Литвы, Центральный архив Литовской ССР и сотрудников архива Комитета государственной безопасности Литовской ССР за помощь в работе.
   
   
    
   
   
   
   
   
   
   

Герой Советского Союза Губертас Бориса

В РУДНИНКСКОЙ ПУЩЕ
   Партизаны возвращались с задания. Вечерело. Недалеко от Руднинкской пущи, где была партизанская база, их встретил проводник из местных связных. Показывая на кучу окурков под дубом, сказал:
   - Здесь они вас ждали вчера...
   - А сегодня?
   - Возможно, ждут и сегодня, только в другом месте...
   Сообщение озадачило партизан. Они не раз ходили по этой дороге и считали ее надежной. Видно, как-то пронюхали о ней полицейские.
   - А другая дорога есть?
   - Можно обойти лес оврагом, а затем кустами пробраться в пущу.
   Решили идти этим путем. Полицейские заметили партизан. Правда, вся группа уже прошла, и оставались лишь замыкающие. Гитлеровцы боялись темноты и не стали углубляться в лес. Постреляли, хоть и шумно, но больше для виду: начальству доложат, что был жаркий бой и хорошо вооруженные "бандиты" (как они называли партизан) понесли большие потери. Желаемое они выдавали за действительное.
   Хотя, не уйди партизаны на другую сторону, могли бы и в самом деле сильно пострадать. Винтовочные выстрелы перемежались с пулеметными очередями.
   Вот и пуща. Когда три дня назад уходили отсюда, под ногами чавкало. Сейчас скрипел снег, подмораживало. Деревья стояли окутанные инеем, как дивными кружевами. Взошла луна, и в лесу стало так светло, что на открытом месте можно было читать.
   Недалеко от Руднинкской пущи, где была партизанская база, их встретил проводник из местных связных.
   Светлая ночь - не радость для партизан. При луне гитлеровские псы могут решиться и на засаду в самой пуще. Опасаясь этого, партизаны надели маскировочные халаты. Но вокруг все было спокойно. Мелькая как тени, бойцы углубились в чащу. Вот уже и передовые посты. Недолго они отсутствовали, но на базе всегда есть новости. О них рассказал стоящий на дороге, ведущей на базу, часовой.
   - Какого-то шпика поймали в лесу. Говорит, что из Каунаса. Но кто его знает. Может, он и не шпик.
   По заведенному порядку возвращавшиеся с задания партизаны отправились в баню. В оккупированной Литве свирепствовал сыпной тиф. Попади тифозная вошь на базу, гитлеровцам и оружия не надо против партизан. Да и как приятно после дороги, когда почти неделю не снимал с себя одежды, попариться в бане!
   На базу приходили как домой. Это очень понятно тем, кто ходил по вражеским тылам. Конечно, база тоже в тылу врага. База Южного обкома КП Литвы, куда вернулась наша группа, находилась недалеко от магистрального шоссе - всего в четырех километрах. Но здесь все были свои, с радостью встречавшие партизан. Как хорошо скинуть с натруженного плеча автомат, подсумки с патронами, снять пояс с гранатами, запасными дисками, вещмешок с нехитрым имуществом партизана! В землянке потрескивает огонек, добродушно урчит чайник - тепло и уютно. Но из головы не выходит мысль о шпионе. Сейчас опасность быть обнаруженными особенно усилилась. Мороз сковал болота, которые до этого были надежной защитой партизан. Теперь каратели могут и сами пройти здесь, могут найти и проводников.
   Правда, большинство склонно думать, что он все-таки не шпион. А что ничего о себе не рассказывает, так это понятно: ждет комиссара, ему все и выложит. У него наш, советский, пистолет и две гранаты. Ребята наткнулись на него в лесу.
   Ничего плохого ему не сделали. Накормили, отправили в баню. Взаперти не держали, ходил по базе свободно, но глаз с него не спускали. С ребятами разговаривает. Лишних вопросов не задавал.
   Все это мне рассказали до моего знакомства с пареньком, которого привели на базу партизаны...
   На сохранившихся фотографиях Губертас Бориса почти везде одинаков: правильные черты несколько удлиненного лица. Задумчивый взгляд, в глазах какая-то грусть. Но мне он помнится другим.
   В землянку вошел привлекательный юноша. Несколько выше среднего роста, стройный, плечистый, он производил впечатление спортсмена, по выправке похожего на военного. Взгляд спокойный, внимательный. В уголке рта легкая улыбка, очень идущая к нему.
   Одет он по-городскому: куртка с накладными карманами, брюки армейского покроя из плотного диагоналевого сукна защитного цвета, хромовые сапоги. Ни дать ни взять сотрудник какого-нибудь гитлеровского или литовско-фашистского учреждения. Надо сказать, что одежда, особенно на первых порах, была причиной не одного провала. Если полицаи задерживали человека в кирзовых сапогах, то почти всегда считали, что он пришел "оттуда", из леса, значит, партизан.
   Губертас стал рассказывать о себе и о цели своего прихода без всяких предисловий.
   - Вы меня не знаете. Меня зовут Губертас Бориса, послали меня органы внутренних дел с группой "Стае". Это диверсионная группа. Связи у нас широкие. Прилетели мы втроем, сейчас нас уже больше трех десятков. Есть явочные квартиры. Один из наших подпольщиков раздобыл пишущую машинку. Печатаем листовки. Сейчас население верит гитлеровцам меньше, теперь им уже не удается ввести людей в заблуждение.
   Да, в этом Губертас был абсолютно прав. Советская власть в Литве просуществовала до войны всего только год.
   Теперь на поверхность, как пена, выплыли всякого рода "обиженные" ею - крупные чиновники, некоторые офицеры, служащие полиции. Они влияли на остальное население, распространяя слухи о взятии Москвы и разгроме Красной Армии. На этот "актив" и опирались оккупанты. Противостоять этой оголтелой лжи было уже само по себе подвигом. А гитлеровская пропаганда была довольно изощренной. То она утверждала, что успехи Красной Армии временные, то придумывались факты каких-то раздоров между советскими военачальниками.
   А в зимние дни 1942 года, когда гитлеровцев поперли, они стали приговаривать:
   - Ничего, мы еще красным покажем, мы ведь уже были около Москвы. Погоним и мы большевиков. У фюрера есть секретное оружие, он его применит, когда это будет нужно.
   И как ни странно, кое-кто верил в эти бредни.
   - Сейчас дорого каждое слово правды,- говорил Губертас.- Вот мы и перепечатываем сводки Совинформбюро. Есть у нас ребята, которые слушают и записывают текст, а мы печатаем его на машинке. Это очень действенное средство. Много напечатать не можем, но несколько десятков экземпляров делаем. Некоторые на стенках и на заборах клеим. Кто-то наши листовки размножает. Каждую ночь выходим в город на задания. Ходим, как правило, тройками. Уничтожаем гестаповцев, предателей.
   Он улыбнулся:
   - Документов у нас всяких - на выбор, можем и вас снабдить. Добыли ценные сведения, особенно по движению поездов. Но нас мучит отсутствие связи с центром. Есть информация, представляющая интерес и для него, но передать не можем, а она быстро стареет. С помощью центра мы могли бы больше пользы приносить. Очень нужна связь. За этим и пришел к вам.
   На мой вопрос, почему их группа до сих пор не установила связь с центром, Бориса рассказал, что все их попытки связаться по рации не удаются. Сначала думали, что дело в батареях. Когда группу сбросили с парашютами, они закопали рацию в землю - видимо, сказалась сырость. Купили на рынке новые, но связь по-прежнему не налаживалась.
   Я внимательно слушал Губертаса. Правду говорит парень или это хорошо продуманная легенда?
   Губертас, конечно, видел наши сомнения, хотя никто не обижал его подозрениями. Он понимал, что нельзя сразу поверить, и относился к этому спокойно.
   Слушал я его, и все больше хотелось думать, что он говорит правду. Ведь часто бывает, важно не только то, что человек говорит, но и то, как он говорит. Губертас говорил спокойно, но убежденно. Правда, иногда, называя фамилии, он приглушал голос. Что это - приобретенная в подполье привычка? В землянке, кроме нас с ним и еще одного работника обкома партии, никого не было.
   Губертас знал первого секретаря ЦК КП Литвы А. Снечкуса, начальника штаба Литовского партизанского движения, других руководителей ЦК КП Литвы, Совета Министров ЛССР. Рассказал, что посылал на задание и наставлял его нарком внутренних дел ЛССР А. Гузявичюс. Упомянул, конечно, и руководителей ЦК комсомола Литвы. Знакомством не бравировал, а говорил по-деловому, сообщил, что на подпольную работу его рекомендовал ЦК КП Литвы. И снова возвращался к неудачным попыткам связаться с центром.
   - Дали нам небольшую английскую радиостанцию "Вектор",- рассказывал Губертас,- по размерам невелика, можно под одеждой держать. Когда раздобыли новые батарейки, пробовали наладить связь. Сначала из квартиры моего брата Бронюса в Каунасе. Даже на крышу забрались. Но все равно ничего не получилось. Тогда поехали к дяде на хутор. Хотя он человек честный, всю операцию проводили тайком от него. Выбрали самую большую липу, прикрепили к ее верхушке длинный шест (антенна слабовата), но связи не было.
   Решили, что аппарат повредили при посадке. Был у брата товарищ по Технической школе Адомас Чалка. С детства мастерил и ремонтировал радиоприемники. Сомневались, можно ли ему довериться, но Бронюс за него ручался. Адомас сказал, что аппарат в полном порядке. А связи так и нет. В конце беседы задал Губертасу несколько вопросов: откуда знает меня, где он жил до войны. Он сказал, что обо мне слышал от ребят, которые учились в Технической школе, а жил он в Каунасе и довольно долго.
   - А куда вы ходили купаться летом? - задал я не самый, конечно, изобретательный вопрос. Я уже не сомневался в личности Борисы, но такими неожиданными обраще- ниями можно ведь сбить с толку.
   Губертас в ответ на мою нехитрую тактику улыбнулся:
   - Летом я, как правило, уезжал домой в Утену, там и купался. Ну а каунасцы ходят купаться на Кармелитский пляж.
   - А в кино куда ходили?
   Губертас рассмеялся.
   Оказалось, что и я в юности ходил в тот же кинотеатр. Там показывали приключенческие фильмы. И ребятня в особо понравившихся им местах начинала стучать ногами - механик знал, что эти кадры надо прокрутить еще раз.
   Губертас очень располагал к себе - открытая улыбка, спокойный взгляд. Но по опыту я знал, что даже тогда, когда, кажется, сомнений уже больше нет, проверка все еще нужна.
   Был у нас такой случай: пришел однажды в Руднинкай на партизанскую базу военный и сказал, что послан ко мне разведуправлением Западного фронта. Никогда ни с фронтами, ни с армейской разведкой мы не имели связи. Все поручения шли через Литовский штаб партизанского движения. "Гость" был хорошо вооружен, держался уверенно. Он показался подозрительным, но я не подал виду.
   Вечером, когда я собрался на наш аэродром, взял автомат ППС-43, а Колосов - так назвал себя этот человек - иронически заметил:
   - Предпочитаете трофейный...
   Меня точно огнем обожгло: военный человек, майор, прибывший с фронта, не знает нового советского автомата! Сомнения усилились. Кто этот человек, зачем пришел на базу?
   По рации из Литовского штаба партизанского движения мне ответили, что никакого Колосова они не знают, никого на нашу базу не посылали...
   Решил и на сей раз связаться с штабом. И если даже Губертас Бориса послан им, не лишне выяснить, как он вел себя в тылу. Ответ не заставил себя долго ждать. 4 декабря 1943 года мне сообщили: "Передайте Борисе: его слушают расписанию, вторникам 16 часов, пятницам 23 часа".
   11 декабря 1943 года, когда Губертаса уже у нас не было, мы вновь получили радиограмму начальника Литовского штаба партизанского движения: "Сообщите причины, почему не работает Бориса? Его слушают. Снечкус".
   Таким образом, все сомнения относительно Борисы рассеялись. Но вот почему только нет у центра с ним связи? Его слушали, но, очевидно, не слышали.
   Остается только одно предположение: виновата рация. Забегая несколько вперед, хочу сказать, что 27 декабря мы, передав Борисе через связного, что его слушают, вновь запросили Москву, установлена ли связь с его группой "Стае". Как это ни удивительно, нам было проще запросить центр, чем найти десантников в городе. Но ответа уже не последовало. Признаться, я растолковал это как конспирацию, как нежелание обсуждать с нами вопрос о дальнейшей работе группы, но оказалось, что дело совсем не в этом...
   А в то время когда Губертас был у нас, я говорил ему:
   - Поживите пока у нас. Познакомьтесь с ребятами. В особом сближении с кем-либо нужды нет. Ведь досконально мы не каждого партизана знаем. Могут быть и подосланные врагами люди. Мы наших подпольных радистов и разведчиков показываем не всем. Встречаемся с ними в специальных местах. Если у вас будут спрашивать, откуда пришли, говорите всем, что из другого партизанского отряда.
   Губертас задумался и даже несколько огорчился. Ему так понравились наши партизаны, вся обстановка в лагере, что он не мог допустить мысли о предательстве. Но с моими советами согласился.
   Несколько дней Губертас жил со мной в моей землянке. Сидим у печурки. Потрескивают поленья, в лесу шумит вьюга. Подбрасываем в огонь полешки. Обычно неразговорчивый, Губертас охотно рассказывал о себе - вспоминал детство, родителей. Чувствовалось, что он любил и уважал отца, но только иронизировал относительно разносторонности его увлечений. Мать он помнил смутно, но сердечно отзывался о второй жене отца, заменившей ему родную мать.
   У Губертаса было три брата. Два из них оставались в Литве и стали его лучшими помощниками. А третий служил в Красной Армии, и о нем Губертас давно ничего не знал. Дома оставалась жена брата, которая тоже давно не получала о нем никаких известий.
   С восторгом вспоминал о Москве. Он оказался там в начале войны и был просто поражен патриотическим подъемом москвичей. По улицам маршировали отряды рабочих ополченцев. Одетые в гражданскую одежду, вооруженные винтовками, они напоминали красногвардейцев, о которых он читал в книгах. На перекрестках дорог, на улицах надолбы и "ежи", по вечерам над городом повисали аэростаты. Недолго пробыл Губертас тогда в столице, но обстановка в ней укрепила его веру в непобедимость советского народа.
   Слушать Борису было интересно. Ведь когда человек рассказывает о других, дает оценки их поступкам, он раскрывается и сам.
   Губертас все больше нравился мне. Чем больше я узнавал его, тем глубже ему верил. Это был, бесспорно, мужественный, волевой человек, безгранично преданный идеям коммунизма. Он тяжело переживал отсутствие связи с центром, невозможность передавать ценные сведения. Рвался в дело, очень хотел больше сделать для победы. Помню, как однажды, узнав, что группа идет на подрыв поезда, он горячо просился взять его. Я колебался, но был вынужден уступить. Это было необходимо и для того, чтобы вывести его из состояния, близкого к отчаянию. Ему нужно было хотя бы раз нанести удар по врагу с оружием в руках.
   Пустить под откос эшелон - дело далеко не такое простое, как теперь иногда показывают в фильмах про войну. Прежде всего, рисковать надо оправданно, а для этого требуется убедиться, что состав военный. При операции нужно обязательно повредить паровоз. Мины нажимного действия были, как правило, бесполезны. Гитлеровцы толкали впереди поезда груженные песком платформы - мина срабатывала, но ущерба почти не приносила. Тряхнет такой взрыв весь состав, а поезд идет себе дальше.
   Поэтому партизаны разработали свой прием. К чеке мины, положенной на рельсы, прикреплялась длинная веревка. Ее надо было с силой дергать именно в тот момент, когда паровоз оказывался над миной. Секунда в секунду...
   Командир группы подрывников потом рассказывал, как радовался Губертас, когда это поручили именно ему. И когда подорванный им состав повалился под откос, восторгался:
   - Вот это работка! Это я понимаю. Дернул - и эшелона нет! Ведь он вез вооружение фашистам.
   Охрана эшелона пыталась преследовать подрывников, но опытный командир хорошо сманеврировал, а далеко в лес гитлеровцы пойти не решились.
   По возвращении с задания Губертас подробно рассказывал, как все произошло. Настроение у него заметно поднялось. Ему нравилось все у нас. Дисциплина, внешний вид бойцов, четкость выполнения команд.
   - Слышал, но просто не верилось, что в лесах такая организованная сила,- признался он.
   - Все это хорошо, но только еще мало мы их, подлецов, бьем, мало. Я так всего четырех отправил на тот свет. И не могу простить себе, что упустил один момент.- И Губертас рассказал следующее.
   Как-то шел он окраиной Вильнюса и увидел, что к городу приближается большая масса людей. Уже был слышен стук деревянных подошв их ботинок по брусчатке. Он спрятался в сторонке. Когда они поравнялись с ним, Губертас услышал душераздирающий крик. Кричала упавшая женщина. Подошедший к ней охранник что-то сказал ей, вытащил из кобуры пистолет и выстрелил. К ним подбежала девочка. С криком: "Мама, мама!" - она бросилась к матери. Тогда палач выстрелил и в нее. Охранники толкали еле плетущихся узников прикладами, били по головам, по плечам.
   - А я стоял скованный гневом и болью,- рассказывал Губертас,- хотел разорвать их на части. Разве можно жить с такими палачами на одной земле?.. Убивать их надо, истреблять. Как мне хотелось швырнуть в этого охранника гранату. Но ведь пострадали бы и эти несчастные. Все равно совесть покоя не дает. Потом я узнал, что гитлеровцы гнали людей на расстрел в Панеряй... Тысячами там расстреливали.
   Мы предлагали Губертасу остаться у нас, поработать с комсомольцами. Нам очень нужны были комсомольские работники.
   - Но ведь у меня в городе ребята, связные,- отвечал он,- как их бросишь? А ведь, кроме того, у меня свои задания. Вот бы только связь наладить... Попросите, чтобы через вас мне прислали новую рацию.
   Мы не случайно поручали Губертасу работу с молодежью. В комсомол он вступил еще до войны, работал на руководящих должностях.
   В течение всей войны, особенно когда гитлеровцев погнали назад, в оккупированной Литве "усердствовали" буржуазные националисты. Они выпускали так называемые нелегальные листки. Печатались они вроде бы тайно, но распространялись почти открыто. Гитлеровцы снисходительно относились к ним, ибо эти листки приносили им даже пользу. В них порой критиковалась политика Гитлера и его приспешников, но эта "критика" носила характер главным образом предложений, направленных на улучшение отношений гитлеровцев с литовскими националистами.
   Для разоблачения всей этой гнусной клеветы и нужны были убежденные, твердые бойцы.
   Губертас хорошо разбирался в этих вопросах. И его вера в правильность национальной политики Советской власти была непреклонной, как и вера в нашу победу.
   Однажды я был свидетелем такого разговора. Один наш товарищ послушал Губертаса и говорит:
   - А почему ты так уверен, ведь положение может и измениться?
   Губертас возмутился.
   - Изменения, конечно, возможны, но речь может идти только о километрах - в ту или иную сторону.
   - Но ведь Гитлер был под Москвой?
   - Да, был. И это потому, что на его стороне были внезапность и другие благоприятные обстоятельства. Сейчас уже не то время. И Гитлеру, несомненно, капут!
   - Но ведь некоторые верят...
   - Ну что ж, в бога тоже верят,- засмеялся Губертас,- но ведь надо рассчитывать на умных, а не на дураков.
   Мне понравился ответ Борисы, его находчивость, трезвый расчет, умение думать самостоятельно. Хотелось привлечь его к работе с молодежью, к разоблачению пропаганды националистов, которые действовали под маркой патриотов, защитников независимости Литвы. Молодежь не всегда умела разобраться в этом. Конечно, большинство литовцев ненавидело оккупантов. Антигитлеровские настроения охватили крестьянство, очень широкие круги интеллигенции, даже офицерство.
   В условиях оккупации отношение к русским стало в Литве как бы своеобразным оселком: кто хотел победы Советской власти, тот хорошо относился к русским.
   Говорили мы с Губертасом и об этом. На вопрос, какое у него осталось впечатление от ребят, с которыми он общался в Москве, Бориса поднял вверх большой палец правой руки и прикрыл его левой.
   - Отличные ребята! - ответил он.- Умные, смелые, культурные и веселые. Ко мне относились прекрасно, лучше и не надо. Скидок мне не делали, мол, такой-сякой неопытный, можно ему простить... Нет, требовали с меня, как и со всех, но никакого предубеждения или недоверия. А когда уезжал, говорили: "Губа (так они меня "окрестили"), поезжай в свою Литву, наведи в ней порядок и возвращайся в Москву..."
   О Литве они, конечно, мало знали, но ко мне очень дружески относились. Вообще они меньше всего интересуются национальностью человека. Для них важно главное: парень, который готов биться за победу,- свой.
   - Ну и как? - спросил я,- поедешь к ним, когда здесь наведем порядок?
   - Разве сейчас об этом надо думать? - сказал он и посерьезнел.- До этого еще многое придется пережить. А дружбу можно сохранить и на расстоянии.
   И снова и снова просил:
   - Сообщите о нас в Москву. Помогите наладить связь. Пусть разрешат нашей группе перейти в ведение ЦК КП Литвы.
   Он никогда не пропускал "Последних известий" по радио. Экономя батареи, мы не разрешали слушать других передач.
   В Каунасе не всегда удавалось послушать Москву. А здесь прямо советский уголок в тылу гитлеровцев.
   После сообщений из Москвы Губертас заметно веселел. Мне казалось, что настроение у него меняется довольно быстро. Хорошо это или плохо?
   На прощание мы договорились: как бы ни развивались дальше события, мы не теряем друг друга из вида, информируем обо всем, что представляет общий интерес, возможно, некоторые мероприятия будем проводить вместе, каунасские подпольщики окажут группе Борисы всю необходимую помощь.
   - Теперь дорогу знаю, буду вас часто навещать,- говорил он.- Скоро увидимся. Приду с лучшими новостями, чем на этот раз.
   Я проводил его до опушки леса и долго смотрел ему вслед.
   Таким он и остался в моей памяти - спокойный и серьезный, смелый и решительный, очень дружелюбный, даже, я бы сказал, несколько мягкий, но в то же время мужественный. Ни тени сомнения или подавленности. Была у меня тогда бутылка хорошего французского вина, которое партизаны отобрали у гитлеровцев. Прощаясь, мы зашли в глубь леса и закопали ее.
   - Выкопаем, когда победим. Отпразднуем...
   Ему очень понравилась эта процедура.
   - Ждите,- повторил он,- скоро будем пить вино. До скорой встречи.
   Но встреча не состоялась...
   
   
    
   
   
   
   
    ЮНОСТЬ
   Некоторые психологи утверждают, что детство и юность определяют формирование личности. Как, мол, нельзя выпрямить дерево, если оно искривлено в молодости, так нельзя и изменить жизнь человека, если она пошла по неправильному руслу. Думается, что эта аналогия, хотя и имеет некоторые основания, в целом все же несостоятельна. Человек не дерево. Он обладает сознанием, гибким и могучим интеллектом, а главное - он живет в обществе, среди людей. Под влиянием коллектива, общества люди меняются, даже очень серьезно, и в зрелом возрасте. Верившие в загробную жизнь перестают верить, склонные к антиобщественным поступкам часто избавляются от скверных привычек. Бесспорно, условия жизни имеют большое значение...
   На одной из улиц города Утены - сейчас она называется улицей Губертаса Борисы - на пригорке стоит уютный домик. Он несколько отличается от других, утопающих в зелени садов и напоминающих деревенские избы. Это дом родителей Губертаса.
   Отец его Иокубас, сын крестьянина бедняка, еще в молодости начал самостоятельную жизнь. Рослый, бойкий и красивый крестьянский парень чем-то понравился соседнему помещику, и тот взял его себе в услужение. Барин повез его за границу, где Иокубас изучил иностранные языки. Уже потом он удивлял утенских гимназисток своей хорошей французской речью. Писать по-французски не умел, но говорил блестяще.
   Женился Иокубас на дочери богатого крестьянина Аде-ле Жиленайте. Немало пересудов было по поводу этого брака. Но только в первое время. Отец не одарил дочь богатым приданым - не мог простить ей брака с бедняком.
   Маленький участок земли не мог прокормить семью в пять человек. В 1921 году, когда родился Губертас, Иокубас взял в аренду у помещика дополнительный участок земли. Жили в землянке, от сырости и холода, очевидно, и заболела туберкулезом мать. Недолго прожила она в доме, который они построили в Утене.
   Иокубас остался один с четырьмя детьми. Мать им заменила Розалия Пранцкунайте, ставшая его женой.
   Когда я расспрашивал ее о Губертасе, она заплакала:
   - Хороший был мальчик, очень хороший. Все дети были неплохие, но Губертас особенно.
   Розалия любила детей, как родных. Отец был более строг. Жили скромно. Но главное, была крыша над головой, скромная и чистая одежда, за которой следила Розалия, не голодали.
   Иокубас не ходил в костел и детей воспитал безбожниками. В политику не вмешивался, но правящую партию христианских демократов, в которой преобладали ксендзы, не любил.
   - Ксендз,- говорил он,- должен в церкви молиться, а не лезть в политику.
   Да и Розалия была под стать мужу.
   - В церковь я не ходила, ксендзам руку не лизала,- смеется она.
   Всего этого Иокубасу Борисе не прощали, что отразилось и на детях.
   Клерикально настроенные учителя перенесли нелюбовь к безбожнику-отцу на детей.
   Губертас успешно завершил начальную школу, пошел в гимназию. В протоколе педагогического совета значится: "За некрасивые выражения среди школьников в классе и во время перемен поведение Губертаса Борисы оценить "4".
   "Некрасивые выражения" - это насмешка мальчика над ксендзами. А при переходе в третий класс Губертас получил переэкзаменовку. Мальчик тяжело переживал, но отец сказал:
   - Нечего за гимназию цепляться; не для нас она, работать надо...
   А руководство гимназии на это и рассчитывало. Оно упорно освобождалось от неугодных учеников: нечего учить детей голодранцев и безбожников.
   Губертас устроился учеником в механические мастерские. Работавший вместе с ним Ионас Тидикас вспоминает:
   - Старательный был парень. Даже очень. Говорили, что учиться бросил из-за религии. Сообразительный, дисциплинированный. Все, что поручалось, делал отлично.
   Бедно жили Борисы, но не унывали.
   - Соберемся, бывало,- вспоминала Розалия,- вечером или в выходной день. Товарищи придут, поговорим, вспомним. Весело, приятно. Губертас только об одном и просит:
   "Расскажи, мама, о дяде Ионасе, расскажи..." Я рассказываю, а ему все мало, все расскажи да расскажи...
   Надо сказать, что судьба Ионаса, брата Розалии, действительно интересна. Совсем молодым ушел он из дома. Сохранился его портрет. Широкоплечий, красивый парень. Работал на Путиловском заводе. Там и вступил на революционный путь. Вместе с другими путиловцами участвовал в штурме Зимнего, бывал в Смольном, видел Ленина. Когда в Литве победила Советская власть, Ионас был комиссаром в Укмерге.
   Розалия охотно рассказывала о брате. От нее дети услышали о Ленине, большевиках, революции в России. Разумеется, не все они понимали, многое дошло до них потом. Но одно им стало ясно уже тогда: трудящиеся всех национальностей вместе должны бороться против угнетателей разных национальностей. Так учит Ленин.
   В буржуазной Литве ксендзы, националисты, школа воспитывали детей в ином духе. Всю вину за политику царизма они перекладывали на русский народ. И когда в Литве победила Советская власть, они всячески настраивали литовцев против русских. Дети семьи Борисы не поддавались этому влиянию.
   Буржуазные националисты и империалистическая интервенция задушили первую пролетарскую революцию в Литве. Кулаки, помещики, капиталисты были уверены, что они окончательно победили. Но разгоралось пламя новой революции.
   Дети Иокубаса рассказывали своим товарищам о том, что им говорила их мать. Шла молва, что дети Борисы не ходят в церковь, ждут большевиков, восхваляют Ленина.
   Нет, еще не были коммунистами "борисюки", как их называли в местечке. Но росли и готовились к этому в домике на тенистой улочке в Утене. Зрела там решимость бороться за жизнь без помещиков и их прислужников, за справедливость, за равенство. Давали свои всходы семена, посеянные Великим Октябрем.
   Ушел в Каунас старший брат Губертаса Бронюс. Вскоре он включился в работу подпольщиков-коммунистов. Приезжая домой, привозил нелегальную литературу. Из области мечтаний борьба стала переходить на реальную почву. В автобиографии, написанной в 1942 году, Губертас скажет: "С нелегальной работой я познакомился в 1937 году, когда брат учился в Технической средней школе в Каунасе, работал в ячейке и привозил литературу".
   Так начал втягиваться в нелегальную работу Губертас. Еще работая в мастерских, он вступает в подпольную комсомольскую организацию. Затем переезжает в Каунас, где поступил учиться в Техническую школу.
   Техническая школа в Каунасе была особым учебным заведением. В ней, как правило, учились дети ремесленников, рабочих, которые стремились скорее овладеть профессией, чтобы не быть в тягость родителям, приобрести самостоятельность.
   Средних технических кадров не хватало. Университет готовил специалистов высшей квалификации, причем крайне мало. Так что всем выпускникам этой школы была обеспечена работа.
   Отличал школу и относительный демократизм. В 1934 году здесь состоялась забастовка в знак протеста против насильственного навязывания учащимся националистических и религиозных идей. Руководил ею тогдашний комсорг подпольной комсомольской организации Александрас Яцовскис. Он происходил из семьи известных революционеров. Погиб в тылу врага в годы Великой Отечественной войны. Забастовка стала широко известной, после нее школа прославилась как левая, передовая.
   Полиция обрушилась на учащихся, пострадала подпольная комсомольская организация, но прогрессивные традиции школы продолжались.
   Учился Губертас серьезно и старательно. Это не мешало ему стать активным участником подпольной комсомольской организации. По существу, он стал первым помощником тогдашнего секретаря комсомольской организации Юргиса Инчюры. Работа требовала мужества и выдержки, но Губертас ни разу ни в чем не оступился.
   В 1939 году весь курс, на котором учился Губертас, отказался писать сочинение о чудесах, которые сотворил Христос. Ученикам угрожали, но они держались стойко, и дирекция не решилась наказать учащихся.
   Комсомольцы распространяли подпольную литературу. Власти жестоко наказывали за это - сажали в каторжные тюрьмы... Малейшая неосмотрительность могла стоить очень дорого как самому распространителю, так и его товарищам... Губертас Бориса был моложе многих своих друзей, но не было случая, чтобы он не выполнил поручения.
   В 1939 году Губертас стал секретарем подпольной комсомольской организации школы.
   Это был особый год в истории Литвы - в столицу Литвы вошла Красная Армия. Народ ликовал. Трудящиеся Литвы не хотели протектората Гитлера, они не могли не видеть того, что диктаторский режим Сметоны все более поворачивает в сторону Гитлера.
   В эти дни неизмеримо вырос авторитет коммунистов, СССР, авторитет социализма. Фашисты всполошились, начались повальные аресты. Прогрессивных деятелей, не только коммунистов, стали загонять в концентрационные лагеря, но трудящихся не удалось запугать. В экономике царил хаос, безработица. В крайне тяжелом положении оказались и крестьяне.
   Литовские фашисты активизировались. Участились провокации против контингентов Красной Армии, находящихся в Прибалтике по договору, заключенному после возвращения Литве Вильнюса. Гитлеровцы прямо предложили Литве протекторат. Не ожидая ответа, Гитлер приказал войскам, стоявшим в Кенигсберге, готовиться к захвату Литвы. Но он уже не имел возможности осуществить этот приказ. СССР ввел в Литву и во все республики Прибалтики дополнительные контингенты.
   В эти дни поднялся народ. Под руководством Коммунистической партии Литвы трудящиеся создали Народное правительство, была легализована Коммунистическая партия, из тюрем вышли узники, которые годами боролись за свободу литовского народа. В городах и местечках начались массовые митинги.
   Советские войска не вмешивались в то, что происходило в Литве. Но само их присутствие сыграло свою роль - был прегражден путь гитлеровцам. В Литве началась социалистическая революция. В июне 1940 года в Литве была восстановлена Советская власть.
   У коммунистов и их боевых помощников комсомольцев дел невпроворот. Подготовка к выборам в Народный сейм. Губертас, став секретарем Утенского уездного комитета комсомола, едет по селам, местечкам, организует митинги, собрания, направляет работу комсомольцев. Надо строить новую жизнь. Энтузиазма много, но опыта мало, не хватает людей. Притаились до поры враги. Народ, на который они всегда смотрели как на бессловесное животное, поднялся во весь рост. Обратиться за помощью к империалистам, как они это сделали в 1918-1919 годах, нельзя - в Литве Красная Армия.
   Враги затаились, но не отказались от мечты вернуть старое положение. И об этом нельзя было забывать.
   Губертас Бориса проявил большие организаторские способности. Оказалось, что он умеет сплачивать людей, его охотно слушают.
   На выборах в Народный сейм трудящиеся Литвы одержали блестящую победу. В нее внес свою лепту Утенский уком комсомола, руководимый Борисой.
   В гуще дел Губертас понимал, что республике, как никогда, нужны кадры. Он не перестает учиться. Оканчивает курсы ЦК комсомола Литвы, активно работает с молодежью. Надо привлечь ее на сторону Советской власти, закрепить успехи. Для этого он не жалел ни сил, ни времени. Война застала его в лагере спортсменов, где он был политруком.
   
   
   
   
   
   
    В МОСКВЕ И ПОД МОСКВОЙ
   
   В тот день ничто не предвещало беды. Было солнечное июньское воскресенье. Губертас прогуливался по набережной Нямунаса со знакомой девушкой. Теплое солнце, разговор в ЦК комсомола республики, разрешившем ему продолжать учебу в Технической школе, встреча с девушкой, которая ему нравилась,- все рождало хорошее настроение.
   Подруга Губертаса сдала последний экзамен в школе и тоже радовалась свободе. Решили покататься на лодке.
   Недалеко от пристани к ним подошел знакомый Губертаса Витас. Они учились вместе и в свое время оба состояли в союзе шаулистов (Военизированная полуфашистская массовая организация, работавшая под руководством генштаба Литвы). Уже после того как Литва стала советской, Витас спрашивал Губертаса, как ему удалось войти в доверие к коммунистам и стать секретарем Утенского уездного комитета комсомола.
   - Переменил убеждения, что и тебе советую,- полушутя отвечал Губертас.
   Он не хотел, да и не мог откровенничать с Витасом. В шаулисты Губертас и еще несколько парней пошли по заданию ЦК комсомола. Во-первых, это маскировало комсомольцев, во-вторых, они знали обо всех планах шаулистов: о готовившихся обысках учащихся и других их делишках.
   Во время беседы Губертаса с Витасом над Нямунасом низко-низко - казалось, заденет за крыши домов - пролетел самолет. Сначала они не обратили на него внимания - за рекой, на крутом берегу был наш аэродром.
   Но вот самолет пролетел ближе, над головой, и Губертас увидел на нем черные кресты. Смотрел на самолет и Витас. Губертасу показалось, что на губах у того мелькнула злорадная улыбка.
   "Может, это учения?" - подумал Губертас. Нет, это были не учения. Так началась для него война. И только значительно позже Губертас узнает, что довольная улыбка на лице Витаса ему не почудилась.
   В первые же дни войны на квартиру, где он проживал, заявился Витас с группой молодчиков. На рукаве у него была белая повязка. Они искали Губертаса, все допытывались, куда он делся. Перевернули все вверх дном, забрали все ценное из вещей.
   Губертас с группой молодежи уехал из Вильнюса. Автобус пробирался по узким лесным дорожкам на восток. "На широких шоссейных дорогах можете встретиться с гитлеровскими десантниками, с националистскими бандами",- говорили им.
   Отступление - всегда дело трудное. Тяжело далось оно и Губертасу. Война сама по себе ошеломила его. Но он никак не думал, что она обрушится так внезапно, что придется покинуть родные места. К нему, политруку, ребята обращались с вопросом: почему враг наступает, а мы отходим? Отвечать было трудно. Это потом они поймут, что и в этих самых трудных начальных боях Красная Армия перемалывала части гитлеровской армии, срывала гитлеровский план "молниеносной войны". Не могли тогда это знать молодые ребята, бредущие по пыльным дорогам войны, усталые, голодные, не знающие, что ждет их завтра.
   А может, не надо было уходить из Литвы, а остаться дома и вести борьбу в подполье? Отступление - подлинный пробный камень для армий и для каждого человека в отдельности. Нет, пожалуй, более высокого испытания на прочность, на дисциплину, на преданность и понимание долга.
   При наступлении общий поток увлекает всех вперед. Но отступать, сохраняя дисциплину, не теряя веры в победу, доверяя руководству - для этого нужна моральная стойкость, политическая выдержка.
   Паникуешь ты или отходишь под натиском превосходящих сил противника, чтобы собраться с силами и ответить на удар? Вот в чем вопрос. "Я с Советской властью во всех случаях. Я неотделим от партии, от народа. Я отступаю для того, чтобы иметь возможность обороняться". Так думали тысячи, так думал и Губертас, которому было приказано выехать из Литвы.
   Многие хотели, но не успели отступить. Или были далеко от дорог, или иные обстоятельства не позволили уйти. Ведь Литва была оккупирована в течение первых дней войны. А некоторые считали отступление трусостью. Не будем сетовать и на эту суровую оценку. Они остались. И слава тем из них, кто с первых же дней войны начал действовать героически, уходить в подполье, создавать партизанские отряды. Их число стало быстро расти после 3 июля, когда по радио выступил И. В. Сталин, призвавший к всенародной войне с захватчиками.
   Были, конечно, и такие, кто верил в быструю победу над гитлеровцами. Они оказывали большую помощь отступающим частям нашей армии, отдельным бойцам и офицерам, лечили раненых, помогали им уйти на восток, снабжали их пищей и одеждой.
   Гитлеровцы сразу же широко использовали диверсию. Они наводнили нашу территорию диверсантами и разного рода агентами, снабдив их хорошими документами. Их ловили. Но по нелепой случайности иногда за них принимали и литовцев, особенно тех, кто плохо говорил по-русски.
   В подобную ситуацию попала как раз машина с каунасскими комсомольцами.
   Недалеко от Минска они остановились в лесочке. Губертас с одним пареньком пошли в город, чтобы связаться с властями. Их несколько раз задерживали.
   - Слушай, Губертас, почему нас так часто задерживают? - спросил его спутник.
   Губертас улыбнулся:
   - А ты посмотри, как одеты мы и как они...
   И, действительно, на каунасских ребятах галстуки, у Губертаса новые башмаки из чехословацкого магазина "Батя". Говорят все с акцентом.
   Наконец их остановил патруль из военных. Губертас объяснил ему, кто они такие, повел к оставленной в лесу машине. Там их ждали остальные. Но и это не помогло. К тому же у одного из ребят патруль увидел офицерскую планшетку, показавшуюся подозрительной. Он принял ее за немецкую, хотя на самом деле такие планшетки носили в буржуазной литовской армии, а парень нашел ее в лесу.
   В Минске ребят из Литвы собрали в одном дворе и велели ждать.
   Дело могло кончиться большой неприятностью. Но вот появился первый секретарь ЦК комсомола Литвы Феликсас Беляускас. Он и выручил ребят. Теперь вновь прибывших приютили, накормили, отправили дальше.
   Ребята остановились в Пензе, где на короткое время обосновалось правительство Литовской ССР. Стали работать на заводе. Работали усердно, но душой рвались в армию, на фронт. Однако на их заявления ответа не было. С обидой думали, что, может быть, им не доверяют. Некоторые впали в уныние. К тому же тяжелы были бытовые условия. Но Губертас не позволял себе хныкать, успокаивал и других.
   - Перестаньте ворчать,- строго говорил он,- война не терпит хлюпиков! Всем тяжело, почему вы - исключение? Неужели сейчас можно требовать к себе особого внимания?
   Он работал электриком на заводе "Красный гигант", близ Пензы. Сколотил вокруг себя группу молодежи. Вовлек их в занятия спортом. Один из его товарищей рассказал об этих днях: "Наступила осень. Мы трудились на заводе, ждали своей очереди, чтобы пойти воевать. Местные комсомольцы предложили нам, каунасским комсомольцам, сыграть с ними матч в футбол. Конечно, мы согласились. Подобрали одиннадцать человек. Капитаном выбрали Губертаса. Играли вечерами, после работы. Все мы были усталые, трудно было бегать, но Губертас был неутомим. Он все подбадривал нас. Матч мы выиграли с результатом 2:1. Один гол забил сам Губертас".
   Наконец им объявили, что их берут в армию, в войска НКВД. Направили в Москву на курсы.
   Квартировали они на окраине города. Познакомились там с тетей Прасковьей. У нее было трое детей. Старший сын служил в армии, а с нею оставались средний, подросток, и совсем маленькая девочка. Муж ушел в ополчение. У семьи был маленький огородик рядом с домом.
   Население столицы эвакуировали. Но тетя Прасковья заявила:
   - Никуда не поеду, здесь мой дом. Где меня муж и сын искать будут? Бомбежка может настигнуть в дороге, и тогда как в старой песне поется: "...и никто не узнает, где могилка моя". Нет, я из дома - ни шагу. Так и осталась. К ней иногда приходили соседи. Литовские парни делились с детьми своим пайком, иногда вместе пили чай.
   Губертасу она напоминала его мачеху Розалию, которую он очень любил. Такая же спокойная и ласковая, хлопотливая. И Губертас был ровесником ее старшего. Она с удовольствием слушала его рассказы о семье, Розалии, о братьях. Слушает, слушает тетя Прасковья, смотрит задумчиво и вздыхает. Губертас понимал - о своих вспоминает. Но она ничего не говорила о своей тоске. Губертас понимал - не хочет раны бередить ни себе, ни другим.
   Во время одной из таких бесед объявили воздушную тревогу. Все полезли на крышу. Тетя Прасковья надела противогаз, как настоящий боец. И надо же такому случиться: две "зажигалки" попали на крышу ее домика.
   Губертас мне рассказывал:
   - Я было растерялся, но мальчонка проворно схватил щипцами одну "зажигалку" и сунул ее в ведро с песком.
   "Ну, давай, давай!" - закричал он мне, взглядом показывая на шипевшую вторую бомбу. Я так же, как и он, схватил ее, сунул в ведро с песком. Искры посыпались на меня, но она погасла. В тот день я погасил семь "зажигалок".
   Как всегда после тревоги, когда уже объявили отбой, все почувствовали огромное облегчение, а Губертас был просто счастлив.
   В беседах со мной он часто вспоминал семью тети Прасковьи, паренька, который вьюном вертелся, подхватывая "зажигалки".
   - Я тогда, помню, думал,- говорил он мне,- не видать гитлеровцам Красной площади. Замечательные люди русские. Кого сравнить с ними в мире?
   Но было среди его воспоминаний и такое.
   Как-то их часть послали на проверку людей, покидающих город. Задание было, конечно, несложное. У всех отъезжающих были нехитрые пожитки. И вдруг среди женщин и стариков внимание Губертаса привлек мужчина с грудой чемоданов. Он настороженно озирался.
   Документы у него оказались в порядке. Но все-таки Губертас задержался около него.
   - Это ваши вещи?
   - Да, мои.
   - Все чемоданы ваши?
   - Да, все...
   - Откройте-ка вот этот...
   - Не имеете права, буду жаловаться...
   В чемодане оказались пачки денег.
   Раскрыли и другие. Чего там только не было! Их владелец бормотал что-то невнятное. В комендатуре выяснилось - мародер. А ведь имел хорошую работу, пользовался доверием в коллективе. Губертас долго не мог успокоиться. Как такой человек мог жить на свете. Он и тетя Прасковья? Два мира, хотя живут в одной стране. По наивности Губертасу казалось, что в СССР не могло быть места таким подонкам, что с ними давно покончено.
   Но вот в тревожное время испытаний такие людишки, как пена, поднимаются наверх. Так думал комсомолец Бориса, когда столкнулся с фактом не менее неприглядным. Их послали проверить жителей одной квартиры. Дверь открыла женщина. В комнате, развалясь за столом, сидел какой-то военный. Успели увидеть на стуле гимнастерку со шпалами. Но все же попросили документы. Однако владелец гимнастерки не торопился показывать документы, а когда потребовали документы еще раз, потянулся к пистолету, который лежал в кобуре на столе. Но ребята опередили его. Схватили, скрутили руки. В комендатуре проверили и выяснили, что это никакой не полковник, а самый настоящий дезертир.
   В конце 1941 года их отправили на фронт. Ехали в приподнятом настроении, даже песню затянули. Кому-то она пришлась не по вкусу.
   - Пойте, пойте,- язвительно сказал какой-то хмурый солдат.- Ведь к теще на блины едете. Вот шуганет нас немец, не так запоете. У него танки, а у нас бутылочки с керосином.
   Песня вроде стала притихать. Но взорвался Губертас. Он подошел к солдату медленно, будто даже спокойно, но лицо его было белее мела, сказал:
   - Слюни распустил? Говоришь "бутылочки с керосином", а знаешь ли ты, что, если эти бутылочки в руках у мужчин, а не у такой размазни, как ты, гитлеровские танки горят как спички?
   Парень виновато жался, почувствовал, что переборщил со своим нелепым разговором.
   - Да что я такого сказал-то,- оправдывался он.
   - Как что?! Людям настроение портишь, а им, возможно, завтра в бой идти. А ведь просился: "Скорее бы в армию взяли. Для литовцев - честь защищать Москву". А теперь трусишь.
   - Выкинуть в окно это дерьмо! - крикнул кто-то, обозлившись.
   Долго не утихали страсти. Ехать с этим типом дальше не хотели. Решили: отчислить. Так и поступили.
   Эти одиночные факты не омрачали впечатления всеобщего подъема патриотизма. Формировалось народное ополчение. На фронт шли рабочие, ученые, писатели, молодежь и пожилые люди, которых не брали в действующую армию. Каждый стремился внести свой вклад в дело победы.
   В те тяжелые дни "Правда" писала: "Мужественное сопротивление частей Красной Армии задержало разбег фашистских полчищ. Они не мчатся вперед, как бывало, а ползут, обильной кровью поливая каждый свой шаг. Но они все же ползут. Значит, надо удесятерить стойкость защитников Москвы. Надо во что бы то ни стало сорвать разбойничий план Гитлера... Этого ждет вся наша страна. Под Москвой должен начаться разгром врага". Это были вещие слова. Защитники Москвы стояли насмерть.
   С таким же убеждением прибыл на фронт и Губертас - не сдаваться врагу, не отчаиваться, как бы ни было тяжело. Губертас еще раз увидел - советские люди свято выполняют свой долг, победа складывается из усилий миллионов. Надо бороться и не бояться трудностей. Это было, пожалуй, главное, что вынес Губертас из тяжелых боев под Москвой. Это закалило его волю для борьбы в тылу врага. Долг превыше всего для каждого коммуниста, для каждого советского человека.
   Защита Москвы означала для Борисы борьбу за его родную Литву. И если кто-то думал иначе, он возмущался:
   - Как можно делить борьбу? Тот фашист, которого мы убьем под Москвой, не придет в Литву. Без Москвы не бывать и Советской Литве, а значит, и всем нам.
   Вместе с другими он прокладывал путь в минных полях противника. Это было опасно, смерть подстерегала буквально на каждом шагу. Гитлеровцы жестоко обстреливали с воздуха. Один раз на глазах Губертаса от взрыва бомбы погиб командир. Но непосредственно участвовать в боях за Москву Губертасу не довелось. Красная Армия пошла в наступление. Гитлеровцев погнали назад.
   Борису и его товарищей из Литвы начали готовить для работы во вражеском тылу.
   Учили ходить по азимуту, минировать, подрывать, бросать гранаты, прыгать с парашютом ночью... Сердцем ребята рвались в родные края, хотя и понимали, сколь тяжела борьба в тылу врага.
   Каким же было положение Литвы ко времени, когда Г. Бориса с группой товарищей снова оказался на ее земле?
   Хотя Литва была оккупирована очень быстро, в республике широкий размах получил массовый саботаж мероприятий гитлеровцев. Широко известны такие, например, факты. Рабочие Шяуляйской нефтебазы в первые же дни оккупации выпустили в реку все запасы горючего.
   По-своему боролись обувщики. Из артели "Аулис" в немецкие части поступила сплошь бракованная обувь.
   В июле 1941 года в Литве возникли первые подпольные организации.
   С первых дней войны зародилось и партизанское движение. Было сформировано 37 боевых дружин и несколько десятков групп Сопротивления.
   Бойцы партизанского отряда П. Сименаса еще в сентябре сожгли продовольственный склад, обстреляли колонну гитлеровцев, потопили в Немане две баржи с зерном. Такие же акции возмездия совершались по всей республике.
   Центральный Комитет Коммунистической партии Литвы разбил территорию республики на межуездные районы, подпольную работу в них возглавляли подпольные комитеты партии.
   В их задачи входило:
   1) восстановление и организация деятельности подпольных партийных организаций;
   2) организация и руководство партизанским движением;
   3) организация диверсионной работы, в первую очередь на коммуникациях врага;
   4) информационно-осведомительная работа о положении в Литве, военных, экономических и политических мероприятиях немцев.
   В города и уезды были направлены группы по шесть-семь человек для создания партийного и комсомольского подполья. В Каунасе действовали А. Вилимас, А. Слапшис, А. Годляускас, А. Навицкас и другие коммунисты. Они создали подпольные группы на предприятиях.
   Особенно активизировалась борьба литовских подпольщиков и партизан после создания в ноябре 1942 года Литовского штаба партизанского движения во главе с А. Снечкусом. Установились тесные контакты литовских партизан с белорусскими. В 1942 году действовало 12 партизанских отрядов и 24 отдельные группы, а всего в 1941 - 1944 годах в Литве действовало 92 партизанских отряда и отдельных групп.
   Было бы неверно думать, что на их пути были только победы и удачи. Герои несли большие потери, особенно на первых порах.
   В марте 1942 года почти полностью погибли две оперативные группы, переброшенные в Литву на самолетах, в том числе их руководитель, второй секретарь ЦК Компартии Литвы И. Мескупас-Адомас.
   В апреле 1942 года ЦК Компартии Литвы принял решение послать в тыл 200 человек из 16-й Литовской дивизии и 200 человек из находившихся в восточных районах литовских коммунистов и комсомольцев. Группы были оснащены рациями, хорошо вооружены.
   
   
   
   
   
    В ТЫЛ
   
   Самолет приближался к линии фронта. Внизу мелькали короткие вспышки, будто кто-то зажигал спички. Инструктор сказал:
   - Стреляют, в нас целят...
   Нет, страха они не испытывали. Но сердце бьется учащенно. Что ждет их там, в непроглядном мраке?
   Но вот самолет резко встряхнуло, второй пилот схватился за руку, штурман медленно сполз на пол, оба - ранены. Надо было возвращаться. Это было 10 мая 1942 года.
   Губертас успокаивает товарищей:
   - Если не дотянем до аэродрома, будем прыгать, потом доберемся пешком. Но самолет дотянул.
   Через несколько дней полетели снова. Их было трое. Руководил группой "Стае" Юозас Пикас, коммунист, с подпольным стажем. Третьим был Казис Лялис, радист.
   Вот и Литва. Что-то ждет их внизу, на родной земле? Удастся ли приземлиться без осложнений? Ведь даже на тренировочных прыжках с парашютом случались травмы. А сразу после приземления нужно идти.
   Прозвучал сигнал "подготовиться". Члены группы - у открытых люков. Медлить нельзя, надо прыгать сразу же друг за другом. Секунды в воздухе - это километры на земле. Можно потерять друг друга. Прыжок был удачен. Все приземлились почти одновременно. Поскольку перекликаться нельзя, с собой взяли камешки - по их стуку легко разыскать друг друга. Радовались, что уже на родине. С волнением оглядывались вокруг - вдали синел маленький соснячок, в долине шумела река. Майская ночь была прохладной, но они не чувствовали холода.
   Они дома, на родной литовской земле!
   Чудодейственна сила земли, где ты родился и рос. Недаром поэты воспевают ее. Вспомним проникновенные строки Расула Гамзатова:
   
   Как ты ни пой - напев не радует меня,
   В котором духа нет растений горных.
   Как ни играй - во мне не разожжешь огня,
   Когда не слышу гула волн упорных.
   
   Вот и эти литовские парни были глубоко взволнованы встречей с любимым краем.
   Быстро закопали парашюты, батареи для рации. Губертас закопал даже весь свой паек.
   - Он мне не нужен. Вдруг завтра в Каунасе задержат, спросят, откуда шоколад и другие продукты.
   Не сразу сориентировались на местности. Спускаясь, видели очертания города, реку, которую приняли за Нямунас или Нярис.
   Решили идти по берегу. По дороге наткнулись в кустах на маленькую плоскодонку, которая была привязана к большому камню. На ней и переправились на другой берег. И тут, к своему удивлению, увидели дощечку, на которой было написано: "Нямунайтис".
   Вот так "сориентировались". А ведь им казалось, что они опустились где надо. На самом же деле это было на 150 километров южнее Каунаса. Как теперь добираться до него? Идти по дорогам, особенно днем, нельзя. Надо продвигаться ночами, да и то не главными дорогами. Чем питаться? Двух маленьких пайков надолго не хватит.
   - Поторопился ты свой паек закапывать,- журили товарищи Губертаса.
   Но ничего не поделаешь, надо идти. Пайки расходовали очень экономно, но все равно запасы скоро кончились. Надо было идти к людям. Нашли заброшенный овин. Решили остановиться здесь, поискать еды.
   Губертас и Пикас пошли на хутор. Лялис остался. Ему показалось, что прошла целая вечность, пока появились его товарищи. Они явились веселые и рассказали, что, когда они предложили крестьянину марки, тот рассмеялся. Оказывается, цены здесь бешено возросли, да и вообще к маркам доверия нет. Крестьянин, видимо, догадался, кто они. Но вопросов никаких не задавал. Дал им хлеба, сала, молока.
   После этого они уже смелее шли к жителям. Крестьяне их не только кормили, но и предупреждали, куда можно идти, куда не следует, где возможно наткнуться на гитлеровцев. До Каунаса они шли шесть дней. Приблизились к городу со стороны, которая была хорошо знакома Лялису: здесь он до войны работал в милиции.
   Решили разойтись по одному и идти к своим. Договорились о месте и времени встречи. Губертас пошел к брату, Витаутасу. Он не знал, что работавший шофером Витас в первый же день войны был мобилизован. Дверь ему открыла чужая женщина. Губертас ее немного знал. Она была из Утены. Боясь, что и она его узнает, он не стал расспрашивать ее, где Витаутас, и сказал, что пришел забрать свой велосипед, который оставлял в этой квартире. Хозяйка окинула его не очень приветливым взглядом и хмуро ответила:
   - Никакого велосипеда здесь нет. Броня (так звали жену Витаутаса) все отсюда взяла, когда уходила. Можете спросить у нее, она живет здесь недалеко. Я вас могу проводить к ней.
   Броня обрадовалась Губертасу, хотя и понимала всю опасность положения. Она рассказала, что совсем недавно гитлеровцы выследили и схватили десантников, посланных ЦК КП Литвы. Их казнили публично, чтобы запугать население. Фотографии казни развешивали затем повсеместно. Да, Губертас уже видел эти фотографии. И хотя он боялся навлечь на семью брата подозрение своим появлением, все равно радовался возможности повидаться с близкими, узнать о родителях, Витасе и других братьях. Встретили его, как всегда, приветливо. Сестра Брони, Янина, вспоминает:
   - Броня и раньше всегда накрывала на стол, как только приходил Губертас, но он, как правило, отказывался - мол, сыт, недавно поел. Однажды даже Броня рассердилась: "Перед тобой, что же, шапку снимать надо? Садись и ешь". Знала она, как "сыт" был ученик Технической школы. Мы любили Губертаса, он всегда рассказывал что-нибудь интересное. Мне не очень давалась арифметика. Бывает, сижу, сижу, а ничего не получается. А Губертас за минуту все объяснит, да так толково, лучше учителя. У него был определенно талант педагога. Не решал за меня, а все советовал: "Ты подумай, подумай". Задаст один-другой вопрос, и мне становилось ясно, как решать. Именно благодаря ему я начала серьезно учиться и математика не казалась мне такой уж страшной...
   Разумеется, Губертас не сказал родственникам, зачем он в Каунасе. Но, опасаясь, что приведшая его женщина может сболтнуть лишнее, Броня попросила ее: - Ты уж, соседка, никому не рассказывай про него. Понимаешь, его хотят вывезти в Германию... Не говори, будь добра, никому, что он к тебе приходил.
   И та сдержала слово - никому не сказала ни слова.
   Слышавшая просьбу старшей сестры маленькая Янина тоже поняла, что нужно молчать.
   Ей очень не нравился висевший на их заборе плакат с фотографией казненных.
   - Давай сорвем его! - предложила она Губертасу.
   - Нет, этого делать нельзя! - воскликнул Губертас.- Тем самым покажешь, что ты против гитлеровцев и сочувствуешь казненным. Броню и тебя заберут в полицию. Нет, уж пусть висит!
   От Брони Губертас узнал, что Витас пропал без вести, что власти арестовали отца. Видно, за то, что нелестно отозвался о гитлеровцах. Он никогда не умел терпеть несправедливость, не выдержал ее и на этот раз.
   Броня нагрела воды, и Губертас с удовольствием вымылся.
   Оставлять его у себя было опасно, и, как только стемнело, Броня отвела Губертаса к Букису, знакомому шоферу Витаса. А сама по просьбе Губертаса поехала в Ави-женяй, где жил его старший брат Бронюс.
   Губертас видел, что жилось Броне нелегко. Она одна должна была кормить свою семью - Янину и старую мать. Да, кроме того, приютила еврейского мальчонку, который потерял родителей, и русскую девочку, которую подобрала на улице умирающей от холода и голода. Так и жили. Работала вязальщицей на фабрике. Но затем, выучившись вязать, добыла ручную вязальную машину и работала дома.
   - Броня вяжет платки,- рассказывала Губертасу Янина,- а я пришиваю к ним бахрому. Иногда потом и Губертас занимался этой работой.
   - Мы любили эти вечера,- вспоминает Янина.- Сидим все вместе, как было в мирное время. Бронюс сыграл в жизни Губертаса большую роль и был для него непререкаемым авторитетом. Это он познакомил его с нелегальной литературой, когда Губертас был еще совсем юным. Затем он взял его к себе в Каунас. Он сам уже работал на строительстве прорабом, зарабатывал неплохо и мог помогать брату. В начале войны он поселился у дяди на хуторе в Авиженяй. Работы было много, но Бронюса это не пугало.
   Дядя был человек порядочный, помогал красноармейцам, бежавшим из гитлеровского плена, давал работу в хозяйстве, снабжал одеждой, продуктами. Бронюс не раз пытался связаться с партизанами, но безуспешно.
   Сообщению Брони о Губертасе он очень обрадовался. Тут же сел на велосипед и поехал в Каунас. Проехал более 130 километров.
   Братья встретились. Волнующей была эта встреча. Оба уже считали друг друга погибшими и не надеялись увидеться.
   Губертас не все рассказал Бронюсу. Тот понимал, что лишних вопросов задавать не должен, только сказал, что поможет во всем, что потребуется,- с жильем, помещением для радиста, с продуктами, документами.
   Денег, которые были у Губертаса, оказалось слишком мало. Цены же росли не по дням, а по часам. И тогда решили провести операцию по экспроприации склада мануфактуры. Губертас сначала колебался, но подумав, решился. Гитлеровцы отобрали этот склад у купцов, наживавшихся на народном добре.
   К операции привлекли братьев Упстасов - Винцаса, Юлюса и Анастаса. Раздобыли ключ, установили время, когда на складе никого не оставалось, достали подводу. Часть мануфактуры обменяли в деревне на продукты, часть продали.
   На какое-то время проблема средств была решена. Группа пополнилась новыми людьми. Тем острее встал вопрос об оружии. Мучительно думал об этом Губертас. Одни планы сменялись другими, но реального среди них не было. Выручил счастливый случай. Как-то Бронюс встретил знакомого, который работал на железнодорожной станции в Радвилишкисе, поделился с ним своими трудностями, и тот сказал, что может помочь. И действительно, через несколько недель привез два пистолета. А затем родился дерзкий план захвата целого вагона оружия. Тот же железнодорожник сообщил, что к ним на станцию прибыл вагон с оружием, который можно списать, как взорванный партизанами.
   - А никто не станет искать его? - удивился Бронюс.
   - Но ведь партизаны часто подрывают составы. Да и начальство не очень печется о них,- успокоил его собеседник.
   План удался на редкость легко. На вагоне с оружием появилась надпись "ячмень". Вагон сопровождал верный человек.
   Железнодорожник сообщил, что вагон с надписью "ячмень" остановился недалеко от товарной станции в Каунасе. Правда, вместо ячменя там оказался сахар, но под мешками стояли ящики с автоматами.
   Участники операции собрались на квартире у Бронюса. Губертас находился недалеко от вагона. Спрятавшись за другим составом, наблюдал обстановку.
   В назначенное время он вернулся, сообщил, что на станции все спокойно, можно действовать.
   Решили захватить и сахар. Операция прошла отлично. На вырученные от продажи сахара деньги приобрели еще оружие.
   
   
   
   
   
   
   
    ПАРОВОЗЫ ВЫХОДЯТ ИЗ СТРОЯ
   
   Группа росла. Ее пополнили товарищи Губертаса по прежней работе в комсомольской организации в Технической школе. Одним из первых, кого он нашел, был Мечисловас Зумерис. Удачей было и то, что он работал на железной дороге. А железнодорожники могли свободно разъезжать, никто их не задерживал. Железнодорожная форма была своеобразным пропуском. Ценными были и документы железнодорожников.
   Мечисловас многое сделал для группы Губертаса. Через рабочих депо узнавал маршруты воинских эшелонов, какие грузы перевозят по дороге.
   Губертас стремился, чтобы сведения, получаемые им, были точнее, полнее. Большую помощь в этом отношении оказывала десантникам группа комсомольцев, которой руководил Альгирдас Жукаускас. Группа работала на транспорте и была очень мобильна.
   Гитлеровцы не спускали глаз с паровозного депо, но тем не менее и там сложилась крепкая группа подпольщиков, главным образом из рабочих. Они действовали еще до появления Губертаса, но связь с группой "Стае" придала новые силы.
   Члены диверсионной группы, поддерживая связь с работниками депо, скоро убедились, что самое уязвимое звено гитлеровского транспорта - паровозы. Гитлеровцы не успевали их ремонтировать. Часть их выходила из строя из-за перегрузок и изношенности, а главное, много и во все возрастающем количестве их подрывали партизаны.
   Вывести из строя паровоз было непросто. Предупреждать о диверсии людей, которые поведут поезд, нельзя, ибо паровозные бригады состояли из разных лиц. Ставить своих товарищей под удар подпольщики не могли. Можно было только намекнуть, что в пути вероятна опасность, хотя и это могло навести на подозрение. Одно время подпольщики сыпали в буксы песок или наждак. В пути они перегревались и загорались. Но ущерб от такой диверсии был невелик, и, кроме того, можно было установить, кто или на каком этапе это сделал. А это грозило провалом.
   Придумали новый способ. Стали выводить из строя одну из электротехнических деталей. Нарушалась система энергоснабжения, паровоз резко останавливался, что обычно и вызывало аварию или даже крушение. При этом невозможно было установить причину аварии, да и ремонт требовал много времени.
   Затем подпольщики стали применять мины. После того как Губертас побывал у нас в пуще да сам подорвал паровоз, он стал пропагандировать магнитные мины. К паровозу прикрепить их не составляло особого труда. Одно движение руки - и мина крепко "приклеивалась" к колесу или какой-либо другой детали. Мину можно было поставить на определенный час, можно было взорвать паровоз даже тогда, когда он еще не вышел из депо.
   За сравнительно короткий срок подпольщики вывели из строя 22 паровоза!
   Скорее всего Губертас и его товарищи не слышали о героических делах Константина Заслонова в паровозном депо города Орши. Но они, по сути, повторили его подвиг в Литве. Гитлеровцы метались, лихорадочно искали организаторов крушений, но сделать ничего не могли.
   Ценным помощником Губертаса стал Сергей Покровский, хорошо знавший немецкий язык. Он прекрасно подделывал документы, снабжал ими членов группы, читал и переводил немецкие инструкции.
   Группа действовала активно, но связи с центром у нее так и не было. Накапливались ценнейшие сведения, а передавать их было некому.
   Много неудач подстерегает каждого, кто работает во вражеском тылу, но отсутствие связи с центром - одна из самых тяжелых. Казалось бы, что здесь такого? Работай, действуй по установленной тебе программе, придет время - отчитаешься. Но так кажется только человеку, который не представляет себе работы в тылу врага.
   Деятельность разведчика, подпольщика, партизана связана с огромным напряжением. У него нет тыла, он всегда окружен, не имеет возможности хоть на короткое время расслабиться.
   Приходилось встречать людей мужественных и преданных, идейно выдержанных, которые, однако, не могли бороться, не имея связи. Связь с тылом - нить Ариадны, способная вывести подпольщика из ловушек и лабиринтов врага.
   В связи с этим припоминается такой факт. Довелось мне быть в катакомбах Одессы. Мы шли во тьме, каждый с крошечной свечкой. Было неуютно, но свет свечи ободрял. Но вот экскурсовод сказал: "Давайте на минуту потушим свечи". Внезапно мы очутились в абсолютной темноте. Я знал, что рядом экскурсовод, вся группа, что вновь зажжем свечу, но тот момент, когда мы очутились во мраке и тишине, остался в памяти навсегда, на всю жизнь. Охватило острое чувство полного одиночества, подавленности, мне показалось, что я забыт всеми. Когда вновь были зажжены свечи, я посмотрел на часы и поразился - всего немногим более минуты находились мы в темноте, а мне показалось, что прошла вечность.
   Вот такой свечой во мраке представляется связь с центром для подпольщика. Она нужна ему как воздух.
   Центр одобрит твои дела, укажет на упущения, напомнит о главном, о самом важном.
   Радист Лялис утверждал, что слышит позывные и только.
   Губертас даже решился отправиться к дяде на хутор, надеясь, что там, установив рацию на высоком дереве, добьется связи. Несколько дней пробыл он в Авиженяй. Дядя догадывался, чем занимается племянник, но не подавал виду.
   Когда и эта попытка не привела к удаче, Губертас загрустил. "Зачем собирать сведения, если их некому передать?" Он был близок к отчаянию. Ездил на велосипеде по всей Литве - искал связи.
   - Ничего у нас не получается, задания не выполним. Ходят гитлеровцы, убивают наших людей, народ истекает кровью, а мы сделали так мало,- говорил он товарищам. Те, как могли, успокаивали юношу.
   Надо сказать, что хотя он был рядовым группы, но незаметно для всех стал ее самым деятельным, активным членом. Когда на карту поставлена жизнь, когда надо рисковать ежечасно, ежеминутно, люди слушают того, кому верят. Тогда слова "пойдем сделаем" действуют сильнее, чем "пойди сделай".
   Губертас много делал, увлекая других. Он сумел побороть в себе минутную слабость, вызванную отсутствием связи. Многие километры исколесил он на велосипеде, ища товарищей, единомышленников.
   Не сразу разыскал Губертас Юргиса Инчюру. Почти всю Литву проехал на стареньком велосипеде, пока нашел его на севере республики. Не простой была биография у Юргиса. Его отец имел 150 гектаров земли и считался помещиком. После его смерти хозяйство пошло с молотка за долги. Пришлось семье устраиваться кто как мог. Мать стала продавщицей в киоске, а Юргис после ремесленной школы пошел в каунасскую Техническую школу. Там он вступил в подпольную комсомольскую организацию, где и подружился с Губертасом.
   Затем он, как и Губертас, был на комсомольской работе: стал секретарем Тельшяйского уездного комитета комсомола, а затем инструктором ЦК ЛКСМ Литвы.
   Товарищи помогли Губертасу связаться с каунасскими подпольщиками, с секретарем подпольного горкома Федотом Кругляковым - Гришей. Федот был решительным человеком. До войны работал в МТС.
   Группой, в составе которой Кругляков отправился в тыл, руководил старый, опытный подпольщик, хороший конспиратор и организатор Л. Соломинас. Во время одной операции на железной дороге он был тяжело ранен и надолго вышел из строя. И тогда группу возглавил Кругляков. Группа активно действовала. После связи с нею Губертас стал членом уездного и городского комитетов комсомола.
   Но, как это иногда бывает у очень смелых людей, Кругляков был недостаточно осмотрителен. Есть люди, которые склонны путать смелость с опрометчивостью. Им кажется, что, проявляя осторожность, они трусят. Между тем высшая степень смелости проявляется тогда, когда мужество сочетается с рассудительностью. По-настоящему мужественные люди никогда не разрешают себе ни малейшей неосторожности.
   Наш подпольный Южный обком партии послал в Каунас Гесе Глезерите, старую подпольщицу. Вернувшись, она сообщила, что Гриша не соблюдает в должной мере правил конспирации и осторожности. На бюро обкома беседовали с Кругляковым. Хвалили его за смелость, за решительность, но предостерегали от поступков, которые могут привести к гибели и его самого и его товарищей.
   Нам казалось, что он понял членов бюро обкома правильно. Но мы ошиблись. Думается, что именно неосторожность погубила его...
   Немало сделали подпольщики для облегчения участи военнопленных. Гитлеровцы содержали их в особых лагерях, почти не кормили. Многие из них погибали от голода и болезней. Даже воды им не давали. Изверги-конвойные изобрели "развлечение": подстерегали военнопленных, которые стремились напиться из водоемов и даже луж, образовавшихся после дождя, и стреляли в них.
   Подпольщики старались установить связь с военнопленными, которых гитлеровцы посылали на работу к кулакам.
   Особенно преуспел в связях с военнопленными радист группы Лялис. В одном доме он познакомился с бежавшим от кулака Фредериком Резниковым (его в группе называли Федя). "Больше не пойду к кулаку,- заявил Резников,- буду разыскивать партизан". По специальности Резников был инженером-паровозостроителем, и это было очень кстати. Именно он предложил устраивать аварии паровозов, выводя из строя электротехнические детали.
   Для того чтобы рассказать о дальнейших делах Губертаса, следует сделать некоторые отступления.
   Заигрывая с литовскими националистами, гитлеровцы до оккупации Литвы обещали "прирезать" к ней часть территории Белоруссии. Националисты угодливо поспешили поздравить командующего немецкой части, подошедшей к Каунасу, и преподнесли ему цветы. Тот даже не взглянул в их сторону. А полковника К. Шкирпу - в годы буржуазной власти он был сметоновским послом в Германии, его националисты прочили в премьер-министры марионеточного прогитлеровского правительства - даже не выпустили из Берлина. В начале войны он разослал всем послам государств, связанных с гитлеровцами, меморандум, в котором перечислял "заслуги" литовских фашистов в оккупации Литвы. Среди них расстрелы советских активистов и прочие "доблести". Далее сообщалось, что создано литовское правительство, которое назначило его, К. Шкирпу, премьер-министром и президентом республики, что это правительство намерено поддерживать хорошие отношения
   с Германией, всячески помогать гитлеровской армии. Но далее выражалось недоумение, что немецкие власти перестали считаться с правительством Шкирпы. Представитель немецкой полиции потребовал, чтобы оно самораспустилось. В противном случае угрожал применить силу...
   Никто из адресатов К. Шкирпы, разумеется, не отозвался на этот меморандум.
   Поистине, как сказано в старой литовской поговорке: "Пойдешь с чертом по яблоки, останешься без яблок и без корзинки". К. Шкирпа, именовавший себя премьер-министром Литвы, содержался под домашним арестом. А группа самозванцев - "правительство Литвы" - никаких государственных функций не осуществляла.
   Тогда националисты начали скулить, что гитлеровцы не выполнили своих обещаний. "Стыдитесь, мол, господин волк, зачем вы обижаете собачку, которая и так готова стоять перед вами на задних лапках". При этом они не забывали присовокупить, что всегда были за гитлеровскую "Великую Германию", против большевиков. Таково было содержание их "подпольных листовок". Трудящиеся Литвы презирали националистов и их политику трусливого пресмыкательства перед гитлеровцами.
   Всю власть в Литве взял в руки так называемый цивиль-фервальтунг (гражданское управление) во главе с немецким чиновником А. фон Рентельном, который был подчинен начальнику "Остланда" Г. Лозе, находившемуся в Риге.
   Некоторой уступкой националистам было создание института так называемых советников во главе с генералом П. Кубилюнасом, старым ставленником гитлеровцев в Литве. При этом подчеркивалось, что институт как орган пользуется правом только совещательного голоса.
   Цивильфервальтунг в Прибалтике находился в ведении министерства Розенберга. Крестоносцы называли Прибалтику Остландом. Гитлеровцы решили исправить "ошибку" крестоносцев - не только покорить восточные земли, но заселить их чистокровными арийцами.
   После поражения под Сталинградом гитлеровцы несколько "смягчились" и организовали в Литве так называемое самоуправление. Так, по иронии обстоятельств, буржуазные националисты, ненавидевшие СССР, получили "самоуправление" благодаря разгрому фашистов Красной Армией.
   Успехи Красной Армии окрылили тех, кто боролся против гитлеровцев у них в тылу, в том числе и группу "Стае". Укрепилась вера в скорую победу.
   У Губертаса давно зрело желание ликвидировать одного из палачей литовского народа - Рентельна, вдохновителя и исполнителя гитлеровских злодеяний в Литве, политики порабощения и физического уничтожения литовского народа.
   Кровь, пепел литовских деревень, сожженных гитлеровцами, разрушенные города, разграбление богатств республики - все это дело рук Рентельна и его приспешников. Им было наплевать на своих соотечественников. Вслед за гитлеровцами они повторяли, что литовцы слишком много едят, но мало воюют "против Советов".
   Все честные люди питали к Рентельну ненависть, и его убийство только бы обрадовало их.
   Губертас спрашивал мнение обкома. Мы пришли к выводу, что Рентельн заслуживает пули. Обсудили план действий.
   Губертас знал, что Рентельн доверяет женщине-польке, работавшей в одном из учреждений. Фашисты расстреляли ее брата, и в тайне она жаждала отомстить за него.
   Мы посоветовали ему быть предельно осторожным. А вдруг она струсит? Попадется и, не выдержав пыток, выдаст Губертаса.
   Действовать решили магнитной миной. Это средство хорошо зарекомендовало себя. Срабатывая, мина не оставляла следов, и почти невозможно установить, что было причиной катастрофы. К сожалению, операцию не удалось осуществить. Женщина, на которую Губертас рассчитывал, была удалена из обслуживающего персонала.
   Но неудача не обескуражила Губертаса. У него зрел другой план: уничтожить не менее зловещую фигуру - генерала Плехавичюса. Помещик и сын помещика по своему классовому происхождению, белогвардеец и контрреволюционер по своим убеждениям, палач и садист по своему характеру, он в любой период истории литовского народа занимал крайне реакционные позиции.
   В 1918 году душил первую пролетарскую революцию в Литве. Здесь он играл роль не столько военачальника, сколько палача и вешателя. На его совести - кровь сотен доблестных сынов и дочерей Литвы, пролетарских революционеров.
   Когда кучка буржуазных националистов при поддержке реакционных офицеров совершила в Литве фашистский переворот, Плехавичюс вновь всплыл на поверхность, на- деясь захватить в этом реакционном, антинародном перевороте видное место. Но ошибся. Ему дали понять: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Даже фашистам претила его одиозная личность - побаивались ненависти офицеров к нему.
   Вновь час Плехавичюса пробил, когда гитлеровцы, проигрывая войну, стали осознавать, что им необходимо привлечь на свою сторону какую-то часть населения.
   Все попытки мобилизовать литовцев в гитлеровскую армию терпели провал. С треском провалилась идея создать в Литве легион СС. В 1943 году гитлеровцы собрали так называемую литовскую конференцию с участием некоторых представителей литовской интеллигенции. На конференции было решено создать литовские военные силы, которые будут использованы якобы только в Литве для организации борьбы против партизан. Националистам надлежало сформировать контингент, гитлеровцам - его вооружить, обучить, одеть.
   Среди националистов были люди, искренне заблуждавшиеся, считавшие, что они защищают интересы нации. Они ненавидели Гитлера, болели за судьбы литовского народа. Их ложно понятый патриотизм на деле оборачивался изменой народу и родине.
   Главари же националистов прекрасно понимали, чего они добиваются, и шли на сотрудничество с Гитлером совершенно сознательно. Причем, как это всегда бывает в капиталистическом мире, обе стороны хотели перехитрить друг друга. Буржуазные литовские националисты не могли не видеть, что война складывается не в пользу Гитлера. В этих условиях они рассчитывали сыграть козырной картой - созданием своей армии, надеясь, что с ее помощью могут восстановить буржуазную власть в Литве.
   Гитлеровцы же надеялись применить эту самую армию в своих интересах.
   Вот тогда вновь всплыла фигура Плехавичюса. Если воевать против партизан, бить и вешать людей, то более подходящей кандидатуры нельзя себе и представить. Это был вешатель высокого класса.
   В 1944 году был сформирован литовский, так называемый местный отряд. Народ назвал его просто отрядом Плехавичюса, а его солдат - плехавичюкасами.
   Разжигая националистический угар, гитлеровские пособники смогли скомплектовать определенный контингент. Но очень скоро выявились его "боевые качества". В специальной листовке, изданной гестапо от имени буржуазной литовско-националистической организации, говорилось, что эти части были не в состоянии бороться с партизанами.
   Всюду они были биты. Эти горе-вояки или трусливо бежали, или сдавались на милость победителей. В насмешку над плехавичюкасами партизаны, обезоружив, раздевали их и в одном исподнем отпускали.
   Эти поступки партизан нашли добрый отклик в народе. Оказывается, "лесные разбойники", какими представляли партизан националисты, вовсе не жестокие каратели. А главное, народ понял, что затея с "литовским отрядом" - грязная авантюра националистов, за которую расплачиваются наивные литовские парни.
   Вскоре авантюра Плехавичюса полностью провалилась. Как только гитлеровцы решили использовать его вояк для борьбы против Красной Армии, те стали разбегаться. Фашисты ловили их и расстреливали. В Панеряй вместе с уничтоженными евреями захоронены и злосчастные плехави-чюкасы. Так они поплатились за свою наивную веру продажным авантюристам-националистам, которые много говорили о своих заботах о литовском народе, но в действительности продали гитлеровцам их молодые жизни.
   В самый разгар деятельности Плехавичюса Губертас решил уничтожить предателя литовского народа. В этой мысли его укрепил его новый знакомый П. Вороненко.
   На вопрос, что он знает о Вороненко, Губертас ответил, что когда-то он был белогвардейцем, но потом осознал свою вину и стал всячески стремиться помочь борющимся с фашистами. По моим сведениям, Вороненко не заслуживал доверия.
   Пройдет много лет, и в Центральном архиве Литовской ССР будут обнаружены документы, которые помогут раскрыть подлинную роль Вороненко в судьбе Губертаса Борисы. Из них мы узнаем, что Петр Максимович Вороненко родился в 1893 году в Клину. Учился в школе, затем в Тифлисском военном училище, которое закончил в 1916 году в чине прапорщика. В годы первой мировой воевал в Карпатах, ранен не был, наград тоже не получал. В Литве оказался в 1919 году. Воевал против советских частей в 1919 году под Паневежисом. Затем был начальником лагеря для военнопленных, интендантом. В архиве хранится его аттестация:
   "Интеллектуальная ценность - средняя.
   Мораль - средняя.
   Характер - спокойный.
   Способности - средние.
   Знание военного дела - (прочерк, очевидно, не очень высоко ценило воинские таланты Вороненко его начальство).
   Влияние на подчиненных - слабое.
   Отрицательные наклонности - занимается спекуляцией, поэтому на работе бывает усталым".
   Ничего не скажешь, не очень лестная характеристика.
   В 1924 году Вороненко, вопреки его желанию, уволили в запас: нечего было ждать от этого офицера.
   За него заступался главнокомандующий литовской буржуазной армии генерал Жукаускас (враг литовского народа, участвовал в заговоре польских помещиков, был членом ПОВ - Польска организация войскова, которая собиралась свергнуть литовскую власть и присоединить Литву к буржуазной Польше).
   На складе, которым заведовал Вороненко, обнаружилась большая недостача. (Вспомним характеристику: "занимается спекуляцией".) Его приговорили к 12 годам тюрьмы. Но уже через три года он на свободе, а еще через несколько лет его восстановили в правах. Он работает заведующим Литовским радиоцентром. Он "пострадал" от гестапо - находился короткое время под арестом. Но по приказу главарей гестапо был освобожден. А не был ли он подсадной уткой? И еще раз он окажется в Каунасской каторжной тюрьме. Но это уже после того, когда погибли братья Борисы.
   С таким человеком свела судьба Губертаса. Думается, знай о нем все это, Губертас вряд ли доверился бы ему. По-видимому, можно утверждать, что общение с ним было ошибкой. Но можно ли сурово осуждать его за легковерие?
   Кто работал в тылу врага, знает, что каждая встреча с новым человеком - это всегда риск. Особенно если этот человек из вражеского стана. А разве можно работать, не общаясь с представителями иного мира? Ведь сведения можно получить именно от них...
   Да, после событий рассуждать легче, но представим себя на один миг в положении Губертаса.
   Он задался целью уничтожить Плехавичюса. П. Воро-ненко обещал ему всяческое содействие.
   Я неоднократно спрашивал Губертаса:
   - Кто он такой? Что вы знаете о нем?
   - Знать о нем многого я не могу, но он говорит, что он настоящий патриот, что хочет в эти решающие дни быть со своим народом... Я ему рассказал, что участвую в борьбе против гитлеровцев, и он обещал содействие.
   Сергей Покровский под видом монтера делал проводку в квартире Плехавичюса и старался внимательно все высмотреть, а главное - запомнить расположение комнат. А Мечисловас Зумерис уже давно установил время, когда Плехавичюс выходит из дому, когда возвращается, выяснил, какими маршрутами ходит. Он установил, что за генералом всегда ходит охранник с расстегнутой кобурой. Но надо было еще найти человека из окружения Плехавичюса, который мог бы помочь.
   Так Губертас вышел на Вороненко.
   У меня Вороненко вызывал двоякие мысли. Кто он в действительности? Не крыса ли, удирающая с тонущего корабля? Не шпион ли, завербованный гитлеровцами? А может, он действительно человек, который решил искупить свою вину?
   Я посоветовал Губертасу:
   - Думаю, что вам не надо встречаться.
   - А как же быть?
   - Пошлите на связь кого-нибудь из ваших товарищей. У вас в руках слишком много нитей, и ваш провал был бы очень тяжелым ударом для всей группы. Учитываете это?
   - Но Вороненко не хочет больше ни с кем встречаться.
   - Почему именно с вами? Вы ему рассказали, что прибыли из Москвы?
   - Нет. Почему вы в нем сомневаетесь? Разве во Франции, в других странах, где есть русские эмигранты, многие из них не сочувствуют и не помогают сейчас Советскому Союзу?
   Мне нравилось, что Губертас уважает патриотические чувства русских людей, но настойчивость Вороненко была подозрительной.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
    ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА ГУБЕРТАСА
   
   Рано ложился спать Каунас в годы гитлеровской оккупации. С наступлением темноты действовал комендантский час. Патрули спрашивали документы и тащили в полицию и военную комендатуру каждого, кто казался им подозрительным. Но под покровом ночи в городе начиналась другая жизнь - хозяевами в нем становились те, кто ненавидел фашистов и их пособников.
   В один из таких вечеров 1944 года Губертас очутился в предместье Каунаса, на улице Сейну. Он шел на встречу с Вороненко. Подойдя к домику № 11, неожиданно сзади услышал крик по-литовски: "Стой, руки вверх!"
   Губертас с быстротой молнии бросился в сторону, к калитке, которая вела под гору в сад. Вслед ему раздалась автоматная очередь. Губертас упал, выронил портфель, потерял шляпу. Из дома бежали полицейские с фонариками в руках. Губертас притаился в кустах. Полицейские метались рядом. Шагнуть в кустарник они не решались.
   Губертас потом рассказывал братьям.
   - Стреляли они низко, видимо, стараясь попасть в ноги.
   В кустах легко бы наткнулись на меня, но боялись, вдруг я вооружен. Им было хорошо известно, что подпольщики не сдаются, сопротивляются до последнего. Не зря даже в их журнальчике писалось, что возьмешь одного десантника - потеряешь пятерых своих. Видно, никто из этих "храбрецов" не хотел оказаться в такой "пятерке".
   Потоптались полицаи возле калитки и ушли.
   Губертас с трудом поднялся. Подобрал портфель и шляпу. "Спокойно, Губертас, держись, Губа, еще не все потеряно. Ты на ногах",- говорил он себе, прижимая пистолет.
   Идя на связь, Губертас всегда приводил оружие в боевую готовность. Ладонь ощущала рубчатую рукоятку пистолета. Это успокаивало.
   Нога очень болела, но идти можно. Значит, кость не задета. Штанина мокрая, в сапоге хлюпает, но двигаться можно. Почему его выследили? Его ли именно ждали? Куда теперь?
   Вопросы роились в голове. Он шел к Вороненко, тот не знал, что Бориса - десантник. Кто же выдал?
   Надо идти в Старый город, к Бронюсу. Тот жил далеко. Возможно ли будет добраться? Боль становилась все острее. Что делать?
   В последнее время Губертас жил у Мядекши. Квартиру подыскал Мечисловас Зумерис. Губертасу там было хорошо, спокойно. Он играл с хозяйскими детьми, которые его полюбили, вел себя очень тихо, никто его присутствия не ощущал. Мядекша не подавал виду, что догадывается, от кого скрывается Губертас. Губертас мало разговаривал, больше читал газеты. Он нравился Мядекше своей акку- ратностью.
   Губертас решил вернуться на квартиру, но не прямым путем, а в обход. Нелегок был этот путь для него. Пришлось спуститься вниз, пройти по оврагу, садами на противоположной стороне улицы Сейну. Он шел почти два часа. Но вот наконец и дома.
   Дверь ему открыл хозяин. Белый как полотно Губертас только и смог сказать, чтобы он позвал Бронюса, и повалился на пол.
   Испуганный Мядекша помчался искать Бронюса. Он хоть и догадывался, чем занимается его жилец, но никак не думал, что дело дойдет до ранения.
   Сейчас на этом доме помещена мемориальная доска.
   Адреса Бронюса он не знал и пошел за Зумерисом. Намокшие сапоги с Губертаса снять было невозможно, пришлось разрезать и брюки.
   - Жалко было резать,- вспоминает Мядекша,- хорошая была по тем временам одежда, плотная ткань, хромовые сапоги... Но что поделаешь. Разрезали простыню, как сумели перевязали раны.
   Боясь, как бы гитлеровцы не пустили по следу ищейку, Мядекша посыпал дорогу, по которой шел Губертас, перцем.
   Зумерис сообщил о случившемся братьям Губертаса. В субботний день Бронюс и младший брат Владас взяли извозчика и перевезли Губертаса к Бронюсу на Гардино, 6.
   Это было небезопасно. Но у них было оружие Губертаса. И братья договорились, что в случае нападения живыми не дадутся.
   Губертас был так слаб, что с повозки в дом его внесли на руках. Пугало то, что у него была кровь в моче,- значит, ранение опасное. Срочно требовалась медицинская помощь. Но какому врачу можно довериться? Вспомнили, что, когда Бронюс при операции с вагоном оружия сломал себе руку, его лечил Витаутас Мацюнас.
   Сочинили подходящую легенду: раненый служил у гитлеровцев, но затем задумал бежать, те его и подстрелили. Думали так: если врач порядочный человек, то должен сочувствовать пострадавшему; если врач националист, то должен помочь человеку, который служит оккупантам.
   Поздно вечером Владас пошел к врачу, но не застал его. Тяжелую ночь провели братья. Губертас терял силы, а они ничем не могли ему помочь. Губертас метался в беспамятстве, бредил. Ранним утром Владас привел врача.
   - Положение очень серьезное,- сказал он, осмотрев Губертаса.- Не хочу вас пугать, но нужна срочная операция. Если хотите, чтобы выжил, надо везти в больницу, и немедленно.
   Поезжайте и ждите меня в больнице. Я приду и сразу же будем оперировать. Только бы успеть,- добавил врач.
   Но теперь встал другой вопрос. Как быть с документами? Выручил Зумерис. Он согласился дать свои документы. У него, железнодорожника, они были надежные.
   Для администрации придумали новое объяснение: Губертас ехал на велосипеде в деревню за салом. Недалеко от пригородного местечка Качергине к нему пристали два бандита. Он от них удирал, и они вслед ему выстрелили.
   Очень долгими показались минуты, когда они ожидали в больнице врача.
   Операция оказалась сложнее, чем он предполагал. Пять пуль извлек хирург из тела Губертаса. По окончании операции, тяжело вздохнув, сказал:
   - Ну, что ж, будем надеяться...
   В сохранившейся карточке о регистрации больного № 2302 написано, что больной Мечисловас Зумерис поступил в больницу 2 апреля 1944 года. В графе о родственниках, которых надо уведомить в случае смерти, указан Витаутас Бориса, проживающий по улице Пошкос, 4. Адрес "родственника" был вымышленный.
   Губертас потерял много крови и совсем ослаб. Врач заботился о нем и делал все возможное, чтобы спасти его.
   Больницу время от времени навещали полицейские, смотрели документы вновь поступивших. Документы Губертаса, то есть Мечисловаса Зумериса, подозрения не вызвали. Достоверной оказалась и версия с его ранением - в те дни многие горожане выезжали в деревни за продуктами. А может, полицейские сделали вид, что поверили. Даже они охладели к гитлеровцам и не хотели выдавать подозрительных.
   Здоровье Губертаса шло на поправку. Его начали навещать знакомые. Братья боялись, как бы кто-нибудь не разболтал его подлинную фамилию, просили Губертаса быть осторожнее, тот успокаивал их, что все, кто к нему приходят, будут хранить тайну.
   Беда пришла с другой стороны. 22 апреля гестаповцы пришли на квартиру к Бронюсу. Дома был только Владас.
   Увидев гестаповцев, он выскочил в окно с противоположной стороны дома и по крыше соседнего дома перебежал на другую улицу. Он так мчался к Зумерису, что в кровь избил ноги, не успев обуть носки.
   Гитлеровцы перевернули в квартире все вверх дном. Наткнулись на окровавленные сапоги и брюки Губертаса. Это была сильная улика. Они уже давно искали человека по имени Губертас Бориса. О нем шел слух как о смелом и дерзком партизане.
   Братья не могли себе простить, что, ухаживая за раненым Губертасом, забыли спрятать его вещи. Это была действительно серьезная ошибка.
   Беда, как говорят, не приходит одна. В то же самое время, когда полиция ворвалась в квартиру Бронюса Борисы, у себя дома был арестован Адомас Чалка, тот самый, который проверял приемник и передатчик группы "Стае". Он иногда оказывал группе помощь, но активного участия в ее делах не принимал.
   Губертас бывал у Чалки, симпатизировал его племяннице Казе. Круг сужался...
   Узнав об аресте Чалки, Губертас встревожился. Стал просить братьев забрать его из больницы.
   Владас обратился за помощью к своему другу Юргису Инчюре. Тот жил нелегально и скрывался на скипидарном заводе в Швенченском уезде, где когда-то работал. Теперь предприятие бездействовало, но у Юргиса был документ, разрешающий ему ездить поездом, поэтому он бывал в Каунасе, привозил некоторым скрывавшимся продукты, которые легче было достать в сельской местности. В один из приездов зашел к жене Бронюса, она ему и рассказала обо всем случившемся - и об обыске, и об аресте Адомаса Чалки. Юргис решил во что бы то ни стало связаться с Губертасом.
   Но как? Идти в больницу рискованно. По телефону из больницы ему ответили, что Зумерис поправляется. Юргис знал, что Губертас значится под этой фамилией. (Неопытность Юргиса не могла подсказать ему, что в случае, если бы гестапо уже обнаружило Губертаса, он другого ответа и не мог бы услышать.)
   По дороге в больницу он и встретил Владаса. Тот ему рассказал, что брата надо обязательно и быстро вывозить из больницы. Вместе пошли к Губертасу. Инчюра просто испугался, когда увидел Губертаса: он лежал пожелтевший, осунувшийся, выглядел как старик.
   Юргис Инчюра рассказывал:
   - С Губертасом мы договорились, что я его вывезу. Условились, что между 20 и 21 часом мы с Владасом приедем за ним, а Казя принесет пальто.
   Когда стемнело, мы с Владасом поехали в больницу. Казя не пришла. Мы взяли Губертаса и повезли его к моему и его товарищу по Технической школе Генрикасу Тендзегольскису. Все, казалось, удалось как нельзя лучше. Нас никто не остановил, подозрения мы ни у кого не вызвали.
   Но Губертасу еще требовалось лечение. Раны начали гноиться. На сей раз врач наотрез отказался помочь:
   - У меня была полиция. Она ищет раненого, которого я оперировал.
   Казя помогла найти медицинскую сестру (ее фамилия была Дагите), которая согласилась прийти 27 апреля и перевязать раны.
   - А накануне,- продолжал свой рассказ Инчюра,- я встретил на улице Покровского. Увидев его идущим впереди двух солдат, я не сразу понял, что он арестован. Он прошел мимо, не взглянув в мою сторону.
   С Казей мы должны были встретиться 27-го в 18 часов. Но я наткнулся на нее в середине дня около Центральной почты. Она мне сказала, чтобы я не приходил вечером, что за медицинской сестрой с ней пойдет Владас, который где-то здесь ее поджидает. Сказав это, Казя быстро ушла.
   А дальше события развивались так. Немного в стороне от почты Инчюра вдруг увидел какую-то кучку людей. Кто-то с кем-то боролся, вырывался. Каково же было удивление Инчюры, когда он узнал в этом человеке Владаса. Первым желанием его было сообщить об увиденном Казе. Позвонил ей и попросил выйти ему навстречу. Она явилась, но не одна. Увидев рядом с ней незнакомого мужчину, Инчюра свернул в сторону. Вышел к Казе, когда ее спутник ушел. Рассказал ей, как найти Губертаса, а сам поспешил к нему, чтобы предупредить об аресте Владаса. Но не успел он войти в квартиру Тендзегольскиса, как его схватили. При обыске ничего не обнаружили. Инчюра сказал, что шел отдать хозяину починить приемник. Подтвердил это и Тендзегольскис.
   - Я все время сидел на своем маленьком чемоданчике,- рассказывал Инчюра.- Я оставил его, когда привозил Губертаса. Хотел его взять, но боялся, что это вызовет подозрение. Так и ушел, оставив его.
   Именно в тот день арестовали Покровского. Его взяли на квартире у Зумериса. Сергей Покровский пришел к нему, когда того не было дома,- он был в рейсе.
   Инчюра снова позвонил Казе - время приближалось к шести вечера,- рассказал ей обо всем случившемся, предупредил, что приходить не нужно, что Губертаса там уже нет...
   - Не надо, так не надо,- довольно равнодушно сказала она.
   Инчюра потом рассказывал, что ему показалось, будто она уже все знала.
   Полиция искала и третьего брата Бориса - Бронюса. Но его спас счастливый случай. Он уехал из Каунаса к тестю - лесничему Юрбаркского лесничества. И хотя местная полиция получила распоряжение арестовать Бронюса, сделать этого не удалось...
   Когда Губертаса выводили из квартиры Тендзегольскиса, он потерял сознание. Его бросили в ту же камеру, где уже сидел Владас. Когда Губертас пришел в себя, он не узнал брата - тот превратился в старика. Изо рта у него змеилась тонкая струйка крови... Гестаповцы, очевидно, избивали его долго и жестоко.
   - Принимай братца,- издеваясь, бросил Владасу гестаповец.
   Говорить Владасу было трудно. Он отрицательно качал головой и невнятно говорил:
   - Нет, нет, нет.
   Гестаповец изо всех сил ударил его плеткой по лицу:
   - Брата не узнаешь, сукин сын!
   Первым движением Губертаса было броситься на помощь брату. Но сильный удар кулаком в голову свалил его на землю.
   Когда он пришел в себя, в камере никого не было. Но перед глазами еще долго стояло лицо Владаса - истерзанное, измученное. Особенно не мог забыть его глаз - невидящих, пустых...
   В камере темно. Голые стены. Ни звука ниоткуда. Безысходность, пустота... Через несколько дней его должны казнить. Наверное, повесят и затем отпечатают плакат. Такой же, какой он видел на заборе, когда шел к Бронюсу. Как давно это было! Вспомнил, как убеждал маленькую Янину не срывать плакат, чтобы не навлечь на дом подозрение оккупантов.
   Острая боль резанула бок. Он расстегнул одежду - через бинты сочилась кровь. Бинты!.. Они еще могут сослужить службу. Он начал сворачивать их, затем завязал две петли на концах...
   Так ушел из жизни Губертас Бориса. Не дал фашистам поглумиться во время казни.
   Погиб гордый и мужественный боец.
   Это была 24-я весна в жизни Губертаса Борисы.
   Его младшего брата Владаса гитлеровцы казнили. Советская Армия стремительно приближалась к Литве. Через два с половиной месяца республика стала свободной.
   
   
    
   
   
   
   
    ВСПОМНИМ ПОИМЕННО
   
   Есть все основания полагать, что Губертас погиб в результате предательства. Плехавичюс откуда-то узнал о готовящемся на него покушении. Об этом он заявил в выступлении по радио, напечатанном гитлеровцами в газете крупным шрифтом. Знал предатель, что готовится покушение, или говорил о нем в страхе перед справедливым возмездием за свои преступления перед народом?
   Кто мог знать, что Губертас придет к Вороненко? Только Вороненко. Откуда полиции стало известно, что после больницы Губертас находился у Тендзегольскиса? Об этом знали только три человека - Юргис Инчюра, Владас Бориса и Казя.
   В 1948 году в органы Советской власти поступило письмо от гражданки Ядвиги Климавичюте. Она была связной группы "Стае". Работая в аптеке, помогала медикаментами Губертасу, когда он лежал в больнице. Она утверждала, что предать Губертаса могла Казя. Одну ночь после ареста она провела в тюрьме с Казей, утром Казю выпустили, а Ядвигу увезли в IX форт, где она вместе с другими арестованными была выведена на расстрел. После выстрелов она упала, но затем, когда уже все стихло, почувствовала, что только ранена. Вылезла из-под трупов и решила уйти. Ее заметили. Она сказала белоповязочнику' (Так называли литовских националистов, которые помогали гитлеровцам.), который ее заметил, что у нее закопано золото и, если он ее выпустит, она его отдаст ему. По дороге она сбежала. Но ее снова схватили и увезли в концентрационный лагерь.
   На вопрос, почему она так долго молчала, ответила, что по возвращении из Штугофа встретила Казю и тогда сразу обо всем написала.
   Так вот Ядвига Климавичюте утверждала в письме, что Губертаса предала Казя. Казя - предательница? Та самая Казя, которая считалась подругой Губертаса и собиралась после войны выйти за него замуж?!
   Ядвига была уверена, что советские органы уже арестовали Казю.
   Казя действительно провела одну ночь в камере с Ядвигой. Потом при допросе она созналась, что выдала братьев Бориса, Ядвигу Климавичюте и других. Заигрывала с полицейскими.
   Не все в ее рассказе совпадает с истиной. Так она утверждала, что приносила Губертасу в больницу пальто, путала даты, факты. Но единственное, что она отрицала наотрез,- это то, что она указала место пребывания Губертаса.
   Почему же все-таки в одно и то же время был произведен обыск у Борисы и арестован Чалка?
   Свет на это проливает следующий факт. Когда Чалку выпустили из тюрьмы, он, желая кое-что выведать, пригласил к себе на ужин тюремщиков. Сказал, что хочет их угостить за доброе отношение к нему. За выпивкой у них развязались языки.
   Один из них подсел к Чалке и, дыша перегаром ему в лицо, заговорил:
   - Ты хороший парень, Адомас, настоящий литовец, никогда коммунистом не был, мы все о тебе знаем. Но скажи, почему тебя арестовывали?
   - Не знаю...
   - Тогда скажи, почему твой телефон записан в книжке большевика Круглякова?
   - Не знаю. И никакого Круглякова не знаю...
   - Эй, не хитри, Адомас... В этой записной книжке были телефоны и твой и Бронюса Борисы. Вот решили вас обоих прощупать. Телефончик тебя подвел, и не говори, что ничего и никого не знаешь... Кое-что ты, наверное, знаешь...
   Чалка, хмельно улыбаясь, заверил:
   - Правду говорю, никакого Круглякова не знаю и не понимаю, за что вы зацапали меня, братцы. Зря вы все это, святая правда, зря. Но я благодарю вас, относились вы ко мне как литовцы к литовцу. Давайте лучше еще выпьем!
   - Ну-ну, не попадайся нам больше. А когда твои придут, не забудь про нас...
   Так обстояло дело с арестом и освобождением Чалки. Мы уже говорили, что Федота Круглякова погубила его неосторожность. Еще одно подтверждение ее - записная книжка с фамилиями подпольщиков.
   Казя понесла наказание за свои черные дела - была признана виновной и осуждена на длительный срок заключения.
   Не все окончательно ясно в истории гибели братьев Борисы. Но их короткая, яркая жизнь - непреходящий пример мужества, горячей любви к своей Родине.
   
   * * *
   
   Как-то в детстве Губертас пошел купаться. Много утенцев собралось в тот жаркий день на берегу озера, на окраине города. Вдруг кто-то крикнул: "Тонет, человек тонет!" Поднялся шум, заплакали дети. Губертас, невысокого роста, щупленький, не раздумывая, бросился в воду, нырнул и вскоре подплыл к берегу, держа за волосы спасенного им взрослого мужчину. Все произошло так быстро, что люди не сразу опомнились. Долго потом Утена говорила, какой храбрый мальчик растет в семье Борисы.
   Так было и в его дальнейшей жизни. Есть люди, которые в тяжелые, опасные минуты предпочитают стоять на берегу, не впутываться в события. Они могут громко кричать, но сами остаются в сторонке. Но не чета им те, кто смело бросается в пучину. Так велит им совесть, чувство ответственности за все, что происходит рядом с ними. Губертас не стоял на берегу. И когда над Родиной нависла кровавая тень фашизма, он так же смело ринулся в борьбу за свою Родину, за ее народ, против коричневой чумы.
   И в боях под Москвой, и в тылу врага в Литве он каждый день рисковал жизнью, ни разу не усомнившись в правильности выбранного пути. Брал на себя самую тяжелую ношу, вдохновляя и подбадривая тех, кто слабел.
   Имя Губертаса Борисы живет в народе, напоминая об одном из славных его сыновей.
   Волны морей и океанов бороздит рыболовный корабль "Губертас Бориса". Это дорогое имя носят пионерские дружины. Не зарастает тропа в домик, в котором когда-то жил Губертас и его братья. Сюда приходят дети и взрослые. Они слушают рассказы экскурсоводов о жизни патриотов. Слушают и запоминают. Подвиг Губертаса Борисы зовет к действию, служит делу патриотического воспитания молодежи.
   Мне вспоминается одна встреча.
   На базе бывшей Технической школы в Каунасе, где когда-то учился Губертас, организован политехникум. Здание новое, просторное. Здесь есть комната, посвященная памяти Губертаса Борисы. Вот здесь-то и произошел тот запомнившийся мне разговор.
   Пока я рассматривал фотографии и документы, в комнату вошел молодой паренек. Небольшого роста, с модной гривой. Он также стал рассматривать стенды.
   Разговорились.
   - Комсомолец? - спросил я.
   - Комсомолец.
   - А что же значок не носишь?
   - Дело не в значке.
   - Губертасом интересуешься, слышал о нем? Он усмехнулся.
   - Не найдете такого, чтобы про Губертаса не слышал.
   - Так вот я думаю, что он заставил бы тебя носить значок.
   Парень снова усмехнулся.
   - Может, да, а может, и нет...
   - Почему же нет?
   - Да Губертас был человек правильный. Он бы понял, дело не только в значке. Вот я пришел сюда, чтобы посоветоваться с ним, как быть с такими, кто носит значок, а ведет себя не по-комсомольски.
   - А Губертас при чем?
   - Он поможет поговорить с ними. А мы ребята что надо. С Губертаса берем пример...
   Парень решительно вышел из комнаты.
   С кем и про что он собирался говорить? Не знаю. Но как это прекрасно, что он пришел посоветоваться с Губертасом, что герой для него жив, что нужен молодежи как пример жизни в сложную минуту.
   Не зря жил, боролся и погиб Губертас!
   Не зря погибли тысячи юношей и девушек всех наций и народностей в годы Великой Отечественной войны в тылу врага. Имена Зои Космодемьянской, Олега Кошевого, Лизы Чайкиной, Александра Чекалина, Иманта Судмалиса и многих других стали символами мужества и патриотизма, верности коммунизму.
   Марите Мельникайте и Соня Мадейскерите, Пятрас Сименас и Альфонсас Чепонис, Марите Маргите и Елияс Шмуйловас - многие, многие сыны и дочери литовского народа отдали жизнь за честь и независимость Родины.
   Различен вклад их в победу. Роль каждого из них в отдельности, возможно, не очень значительна. Но подвиги их не забыты.
   Борцов за правое дело вдохновляла партия коммунистов, пример Москвы, всего советского народа. Не зря Губертас в самые тяжелые минуты вспоминал напутствие своих русских братьев: "Держись, Губа!"
   Борцы, погибшие за правое дело, не умирают, они живут в сердцах и сознании людей.
   
   
    ВСПОМНИМ ВСЕХ ПОИМЕННО.
   ГОРЕМ
   ВСПОМНИМ
   СВОИМ...
   ЭТО НУЖНО -
   НЕ МЕРТВЫМ!
   ЭТО НАДО -
   ЖИВЫМ!
   
    Прекрасно сказал Роберт Рождественский. Помнить всех поименно! Каждого из них! Этого требует жизнь. Этого требует борьба за победу коммунизма.