Только один из десантов Жукова сумел закрепиться на левом берегу Невы. 20 сентября 1941 года 115-я стрелковая дивизия и 4-я бригада морской пехоты захватили плацдарм к западу от 8-й ТЭЦ — знаменитый Невский пятачок. Наступление Кулика наконец-то получило поддержку. Между войсками Жукова и армией Кулика оставалось всего 9 километров.

Командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лееб 26 сентября охарактеризовал положение 39-го моторизованного корпуса как кризисное и выразил сомнение в способности этого корпуса удержать Шлиссельбург. В разгар битвы под Москвой Гитлер срочно перебросил на помощь фон Леебу подкрепление. На Синявинский выступ из Восточной Пруссии прибыли воздушно-десантные войска, герои Нарвика и Крита — самых успешных воздушно-десантных операций в истории человечества. К Неве и Волхову перебросили войска из Франции и 250-ю испанскую дивизию.

54-ю армию Кулика остановили. Наступление на Невском пятачке также забуксовало. Но Жуков доложил Сталину: в поражении виноват Кулик. 26 сентября маршала сняли с должности командарма, а 54-ю армию перевели в подчинение Жукову. Жуков ничего нового не придумал. Приказал продолжить наступление и овладеть Шлиссельбургом немедленно. Однако оказалось, что дело не в полководцах. Ни одну из поставленных Жуковым задач войска выполнить не смогли. И еще долгие месяцы с огромными потерями штурмовали «бутылочное горло» у Шлиссельбурга. 6 октября Жуков улетел в Москву, так и не прорвав блокаду Ленинграда. Но подчас в армии главное — не успехи на службе, а умение доложить. В истории, спасителем Ленинграда парадоксальным образом остается Георгий Жуков. Судьба же маршала Кулика сложилась трагически. Поражение под Ростовом, катастрофа в Крыму: к концу войны Кулик понижен до генерал-майора. От еще больших неприятностей его на время спас находившийся тогда в фаворе у Сталина Жуков. Но сразу после победы и Жуков, и Кулик оказались в опале. В 1950-м Кулика за недовольство кадровой политикой командования арестовали. В ходе следствия он показал: «Я поднял тост за Жукова и предложил группироваться вокруг него...» Бывшего маршала вскоре расстреляли. С тех пор советские военные историки обычно сваливают всю вину за провал сентябрьского наступления 1941 года на маршала Григория Кулика.



ВОСПОМИНАНИЯ:

Дадаев Александр

Я помню, как шли на Колтуши, на Невскую Дубровку. Шли ночью, пешком, бойцы засыпали по дороге. Не доходя до Невской Дубровки, остановились в лесу. Там мы простояли недели две. Никаких учений не было, просто жили в палатках. Вероятно, нас приучали к полевым условиям. Ночью 8 или 9 декабря нам отдали приказ перейти Неву. По льду переходили. Над нами — смертоносный веер из трассирующих пуль, которыми немцы с левого высокого берега обстреливали всю Неву. Невский пятачок находился южнее, ближе к поселку Ивановка. А мы должны были закрепиться на плацдарме (это просто узкая полоса на левом берегу Невы). Полоса состояла из трех ярусов. Первый ярус — это самая низкая часть берега, второй ярус— метров 10 выше. Именно здесь мы должны были находиться. Это полоса 10-15 метров, не более. А следующий, третий ярус — там, где находились немцы. На этой площадке проходила автомобильная дорога, она и сейчас там есть: дорога из Ленинграда в Шлиссельбург.

Пробыл я там недолго, наверное, полтора дня. Немцы нас поливали огнем, боеприпасов у них было достаточно. Это у нас — по 5 патронов на винтовку, да одна обойма в запасе. Всего — 10 патронов. Так что расходовать их приходилось экономно. Спрятаться от немецких пуль и минометного огня было негде, на пятачке — ни одного окопа, только воронки от разорвавшихся мин и снарядов. От мин они небольшие, а от снарядов и вовсе почти не было. Единственный способ укрыться — прижаться к стене третьего яруса, но для спасения этого мало. Днем 10 декабря меня ранило в ногу. Я подполз к землянке, в которой находился медпункт, но санитар сказал: «Чего надо? У тебя есть индивидуальный пакет, вот и перевязывайся сам, и радуйся, что жив». Я попросился переждать до ночи. Но санитар ответил: «Ночью будет хуже. Если немцы подойдут, то они добьют раненых. Лучше ползи на тот берег. Это твое спасение».

Нева вся была в огромных торосах. Полз я очень долго, с трудом через них перебираясь. Ранило меня где-то около 12 часов, а добрался я до другого берега только к 9 вечера. Немцы, не переставая, обстреливали Неву. Я и не помню, как залез в окоп на правом берегу, как нашел медсанбат.

Потом меня перевезли в госпиталь в Ленинград, на канал Грибоедова, а после лечения отправили в батальон для выздоравливающих. Паек в этом батальоне был такой же, как у рабочего населения — 300 граммов хлеба и больше ничего. Люди в нем потихоньку умирали.



Мельников Владимир

Мы воевали по всей линии фронта. И под Урицком, и под Пушкиным, и под Александровской, и в Красногорской операции, и под Тосно. Танков было мало, — нас по два танка бросали сюда-туда, по два раза в день мы ходили в атаку. Отдыхать было некогда. Потом меня перевели из 1-й танковой дивизии в 86-й отдельный танковый батальон. На машину командира батальона я был посажен радистом. Это было либо в конце сентября, либо в начале октября. Бои проходили не очень успешно, мы только поддерживали свои пехотные части. Много эпизодов... Перечислять все битвы — это займет несколько часов.

Поначалу у нас перебоев со снарядами не было, топлива тоже хватало. Мы готовы были всегда выйти на передовую, в очередной бой. Нам прислали (из Челябинска, по-моему) 13 или 15 новых машин, но экипажи совершенно не обучены. И нас бросили вместе с ними в атаку. Командиром роты был капитан Утилев. Ничего доброго о нем сказать не могу. Пойти в атаку на немецкие укрепленные позиции с совершенно неподготовленными экипажами — это преступление. Все пришедшие через Ладожское озеро танки были сожжены немцами.

К тому времени немцы изобрели кумулятивные снаряды, которые прожигали нашу броню. На танках КВ ставили вторую броню, фальшборты. А про маленькие танки и говорить нечего, с них все сбивали элементарно. И вот, в декабре, мы с этими танками пошли в атаку на Усть-Тосно (это под Ивановской, где река Тосна впадает в Неву). Мы умели воевать и никогда не шли в атаку в лоб, потому что это было опасно, а шли зигзагом. Снаряды, которые в нас попадали, рикошетом отлетали от наклонной поверхности. Но в наш танк попали, сбили звездочку левой гусеницы. Танк закрутился на месте. Рядом была какая-то воронка, и мы носом съехали в нее. Все, до немцев — метров 70-100, а до наших траншей — метров 500-700. Но был приказ Сталина машины подбитыми не оставлять. Командир роты, капитан Утилев, виновник этого поражения, конечно, тут же ушел от нас. А мы, экипаж, остались в подбитом танке. Декабрь, мороз градусов 10-12. У нас настолько кирзовые куртки, брюки и сапоги. Ну, и танкошлемы. 6 или 7 суток мы просидели в этой машине. Немцы приходили к танку и говорили: «Рус, выходи, иначе сейчас подожжем». Но им нужно было вытащить наш танк не сгоревшим.

Новые танки были оснащены полным боезапасом. Если в них попадал снаряд, боекомплект часто разрывался так, что башни отлетали метров на 30-35. Мы лазали по подбитым танкам за едой (в них был запас консервов), а немцы за нами охотились, все время снайпер смотрел, заряжающего нашего убил. Потом Гриша Малахов, артиллерист, заболел, у него страшная температура была, видимо, воспаление легких. Мы с Шурой Фроловым его оттащили ползком, по-пластунски до наших траншей, больше я не знаю его судьбу. Потом пришли два танка КВ и вытащили наш танк.

Так как мы были ослабленные, усталые, нам принесли термос горячих макарон с мясом. Но мы решили не есть, пока не доберемся до города. И правильно сделали. Какой-то немец подполз к нам за танк и пустил автоматную очередь. Две пули попали в Шурика, две в меня, в область живота. Всю самую страшную часть блокады, до апреля месяца, я провалялся в госпиталях Ленинграда. Потом меня демобилизовали, дали инвалидность второй группы и отпустили на все четыре стороны. Я поехал к себе в Ташкент, в танковую академию. Потом меня призвали в танковое училище. В декабре 1942 года началась у меня другая служба.