Мы в Сиверской организовали такое собственное партизанское движение. Собралось 5 семей лесников во главе с лесничим Вырицкого леспромхоза Пятиным Евсеем Александровичем. В 1943 году начался массовый угон трудоспособного населения. И мы из страха, что могут угнать, стали договариваться, как уйти в лес.

В начале ноября мы сделали землянки в лесу между Вырицей и Гатчиной, завезли туда продукты питания, даже корову привели. Находились там до конца декабря. Но нашлись люди, которые доложили немцам о нас, наши же бывшие солдаты и офицеры, которые теперь у немцев занимались вылавливанием и уничтожением партизан. Нас окружили, с выстрелами, со взрывами и направили в штрафной лагерь в Выру.

Это был самый страшный лагерь, через который прошли десятки тысяч людей, многие там и остались. Он был страшнее лагеря в Гатчине. Там использовались изощренные пытки: все, что можно было придумать, то над людьми и делалось. Люди просто уничтожались. Состав заключенных в течение месяца 2-3 раза менялся. То есть лагерь заполнялся, а потом счет шел только на убывание.

Мне повезло, из Выры меня с группой узников отправили в другой лагерь, в Прибалтику, в район Даугавпилса. Там, кроме русских и прибалтов, находи-лись поляки, французы, англичане. Им помогали от Красного Креста, а к русским было ужасное отношение. У меня сестра погибла в этом лагере.

В июле 1944 года нас освободили наши войска, я сразу вернулся в Пушкин и в военкомате написал заявление с просьбой отправить меня на фронт. Попал в заградительный отряд. Это уже не те заградотряды, которые существовали в начале войны. Мы находились непосредственно в строевых частях и были чем-то типа милиции, следили за порядком, не занимались никакими расстрелами. Осенью 1944 года я попал в 36-ю стрелковую дивизию, в школу снайперов, окончил ее и довоевал до Победы снайпером.