В 1941-м, когда немцы наступали, нас эвакуировали из деревни в Ильменские болота. Там раньше давались покосы для скота. Было жарко очень. Детей везли на лошадях, а взрослые шли рядом. Приехали. Собрались набрать в озере воды, вскипятить. Развели костры. И вдруг началась бомбежка. Налетели самолеты, как начали бомбить! Стали прятать детей. Бомбили так, что я до сих пор боюсь, когда гром гремит. Волосы шевелятся, вся дрожу. Молний не боюсь, а грома не выношу. После этой бомбежки повезли нас обратно, потому что мосты на Новгород разбомбили. И мы жили уже под немцами, в оккупации.

Однажды к нам в деревню пришла еврейская семья из Питера: девочки Галя и Жанна и их бабушка Катя, уже пожилая женщина. Они жили у Смольного, в хорошей квартире. Гале было 6 лет, а Жанне 3 года. Галя была беленькая, а Жанна рыжеватая. Они в Луге отдыхали, а тут война. Пошли на Новгород, осенью были у нас. Они знали уже, что немцы евреев расстреливают, хотели спрятаться. Моя мама их приютила. Вещей у них практически не было, только то, что на них. Они у нас в доме прятались всю зиму 1941-1942 годов. И мама всегда нам говорила: «Никому ничего не рассказывайте. Меньше знаешь — легче жить». Весной они пошли в сторону Старой Руссы, наверное, боялись оставаться, потому что летом дети будут бегать — кто-нибудь может донести. Когда мы провожали их, плакали. Они уходили, оставили мне ленинградский адрес: «Если будем живы, приходите к нам после войны». И я у них была в 1952 году. Они все остались живы! Значит, их не выдали, спасли. Вот такие русские люди! А в нашем селе повесили двух партизан и не разрешали снимать. Там мухи кружились. Это детское впечатление на всю жизнь осталось. Когда немцы отступали, мы в землянках прятались. У нас никого не угнали в Германию.