К навигации 1942 года готовились. Ленметрострой построил в Кобоне порт. Построили 10 основных пирсов и 3 вспомогательных. Каждый имел свое назначение. Один пирс — для эвакуируемых людей, другой — для выгрузки боеприпасов, третий — угольный. Так сделали, учитывая опыт зимнего периода. Ведь немец постоянно обстреливал Дорогу жизни, нельзя было собирать в одном месте людей, бензин и боеприпасы.

Кобону не обстреливали из орудий — ее постоянно бомбили с воздуха. Немец не давал тут спокойно жить. Например, 23 января 1942 года налетели 79 фашистских бомбардировщиков, не считая истребителей. После этого налета вместо снега во многих местах была земля.

В начале войны нашей авиации здесь практически не было. Немцы делали все, что хотели. А нашу церковь Никольскую они не бомбили, потому что она для них служила ориентиром. В церкви этой разместился эвакопункт. В частные дома запрещали пускать эвакуированных из Ленинграда, потому что они все были дистрофики, больные. Смешивать их с солдатами запрещалось. Все боялись эпидемий, поэтому частными домами командовал военный комендант.

В Никольской церкви сделали нары, поставили две печки из бочек, два солдата постоянно топили их. Зима была страшно суровая — минус 40 градусов. Люди с другого берега Ладоги приезжали замерзшие, чтобы отправить их в дальнейший путь, надо было сначала обогреть. А потом они ехали дальше.

Все, что доставляли с Большой земли, разгружали в Заборье, а потом везли сюда, в Кобону. Дорога — 308 километров, путь длинный и тяжелый, поэтому за две с половиной недели проложили в Кобону железную дорогу. В войну по ней привозили грузы, на берегу Ладоги разгружали, сажали в теплушки эвакуированных и везли в Лаврово, Волхов, Тихвин, Вологду. После войны дорогу разобрали.

Немец постоянно обстреливал. Взрывались бомбы и снаряды. Лед кололся, машины выходили на этот отколотый лед и часто переворачивались. Бывало, что вместе с людьми, ведь даже водитель, который видел всю обстановку, и то не успевал иногда выпрыгнуть, уходил под воду.

Мне тогда было 11 лет и нас, детей, обязали приходить с саночками и подвозить вещи эвакуированных. Их высаживали на Ладоге, мы брали их вещи и везли в эвакопункт, в церковь. Они сами нести свои пожитки не могли, были совершенно беспомощные. Помню, весной, когда началась грязь, один мужчина не смог без помощи из грязи выйти — не было сил поднять ногу. Его вытаскивали. Первое время их пытались накормить хорошо, давали, например, пшенную кашу с жиром каким-то. Но оказалось, что для них это смертельно. Их кормили горячим обедом, специальным и понемногу. Давали сухой паек, шоколад, сгущенное молоко.

А еще очень хорошо запомнилось, когда в Кобону пришли части из Сибири. Они все были в новых белых полушубках, сапогах или валенках. Были похожи на медведей — сильные, рослые и не оголодавшие. Их привезли в Войбокало ночью, а немец находился рядом. Так они там все передние рубежи противника вырезали без всякой артподготовки, без стрельбы. Они были хорошо подготовлены. Потом их перевезли на Ленинградский фронт.

У меня папа умер в Ленинграде в блокаду. Мама перешла пешком через Ладогу. А мы, дети, жили здесь с самого начала лета у бабушки. Страшно было, потому что бомбили постоянно, и спасались мы только в окопах. Большого голода здесь не было — это все-таки сельская местность, есть картошка. За то, что мы возили вещи эвакуированных, нам давали продуктовые карточки.