Муса Джалиль
Письма

    Из книги "Муса Джалиль -Красная ромашка-
    Казань, Татарское книжное издательство, 1981

   
OCR, правка: Дмитрий Щербинин (http://molodguard.narod.ru)

   26 января 1926 г. Кави Наджми!
   
   Я работаю сейчас инструктором уездного комитета комсомола Орска Оренбургской губернии. Окончив рабфак, попросил годичный отпуск, думал до поступления в вуз немного поработать, применить в жизни полученные знания. Попасть в ваши края мне не удастся до самой осени, пока не начнется моя учеба. Но все равно не хочется, терять связи с Казанью, Москвой, в особенности с органами печати. Правда, ничего серьезного за последнее время мне не удалось создать. Совершенно нет времени писать. Все время в разъездах. То спешу на уездную или губернскую конференцию, то на съезд или совещание. Еще прошлой осенью отправил тебе свои стихи - и ранние, и последние, что у меня тогда были. Письмо это я адресовал Фуату Саллави, он должен был передать их тебе. Дошли они до тебя или нет, до сих пор не знаю, Но на днях я прочел в газете "Кызыл Татарстан" твою статью "Сто одному поэту". В ней я нашел и свою фамилию среди поэтов, чьи стихи вошли в альманах. Но я в недоумении - то ли поместили мои прежние стихи, то ли новые, что я тебе отправил. Сообщи, пожалуйста, какие именно стихи вошли в альманах. С нетерпением жду.
   У меня просили фото. Я отправил одну карточку, на которой я снят несколько лет тому назад. Дойдет - посмотрите. Не смог бы ты постоянно переписываться со мной? Я бы посылал тебе стихи время от времени. Отправил в Москву совсем недавно несколько небольших своих вещиц. Не забывай меня. Очень жду от тебя вестей.
   С приветом
   Муса Джалиль 26. 1. 26.
   Мой адрес: гор. Орок, Оренбургской губ., ул. Карла Маркса, Уездный комитет РЛКСМ. Инструктору нацмену Залилову.
   
   
   
   
   
    6 февраля 1934 г.
   
   Джаудат!
    Ты сегодня показался и сразу исчез. А я хотел с тобой поговорить.
   Завтра, 7 февраля, в татарском клубе (Мало-татарский пер., д. 8.) состоится вечер встречи татарских писателей; работающих в Москве, и виднейших русских писателей с делегатами Татарии и Башкирии на XVII съезд. Круг собирается небольшой - человек 40-45. Встреча будет в виде беседы за чашкой чая. Вход по пригласительный билетам, мне очень хочется, чтобы пришел и ты. Зайди, пожалуйста, завтра ко мне в редакцию. Я буду там с 10 до 1 и с 2.30 до 6-5. Лучше зайди пораньше. Возьмешь пригласительные.
   У вас, в комнате у товарища Кайбицкого, есть телефон. Ты, может быть, позвонишь оттуда мне на дом. Мой номер 5-87-83. Этот телефон стоит пока у соседей. Попроси позвать Мусу Залилова. А если зайдешь ко мне сегодня вечером, будет еще лучше. Адрес: Сретенский пер., д. 1, кв. 21. Это недалеко от вас. Выйдешь на Лубянскую площадь и по улице Дзержинского прямо на "Сретенские ворота". Последний переулок налево, не доходя до этих "ворот". Там вход через парадное. Второй этаж, 1 звонок.
   Придешь - посидим, поговорим. А знаешь, на завтрашний вечер мне хочется пригласить еще одного человека из ваших, повидаться с ним. Об этом я скажу тебе лично. Хорошо? Ты можешь это сделать.
   Итак, сегодня позвони! А завтра зайди в редакцию!
   До свидания.
   6/11-34.
   Муса
   
   
   
   
   
   24 февраля 1935 г.
   Дружище Джаудат!
   Я все еще в доме творчества и буду здесь до 5 марта. А там вернусь в Москву. Подал заявление с просьбой, чтоб оставили меня еще на месяц, но кажется, ничего из этого не получится, опоздал.
   Если не получится, пробуду в Москве дней 15- 20 и числа 20 уеду в Казань. Ну а получится, выеду в Казань 10 апреля, после дома отдыха.
   Ты же знаешь, что сейчас газета "Коммунист" закрыта, и я пока остался без дела.
   По просьбе Татобкома, Центральный Комитет имел в виду направить меня в Казань, но я очень устал да и хочется кое-что написать. Поэтому просил двухмесячный отпуск. В Казани меня назначат редактором "Кызыл яшьляр" ["Красная молодежь"]. Я это уже знаю. Но мне что-то не хочется работать в газете и вообще я бы не уезжал из Москвы насовсем. Думаю прожить в Казани несколько месяцев, хорошенько поработать там на свободе, брать и выполнять заказы, а летом вернуться в Москву. Буду готовиться к поступлению в Институт красной профессуры. Попробую, если выйдет.
   В Казани я займусь переводами, буду писать для сцены и поработаю на радио.
   За эти два месяца я успел довольно-таки много: написал жизнерадостную поэму в 730 строк "Директор и солнце", комическую пьесу в 6 картинах "Куседжамал, или одна галоша", сюжетное стихотворение в 350 строк "Джиган апа" да еще несколько стихотворений.
   В Казани попробую предложить театру свою пьесу. Поэму послал в "Совет эдэбияты". Думаю отдать ее в радиокомитет, а также издать отдельной книжкой.
   Эта поэма написана в шутливом тоне. Действие происходит в совхозе. В поэме 5 песен, и все они в разных стихотворных размерах ("О полыни" - про лодыря, "О Джамиле", "О земле", "О подводах с хлебом", "О магнолии"). Я бы хотел попросить тебя вот о чем. Не написать ли к этим песням музыку - такую это веселую, игривую. Мы бы с тобой тогда предложили эту поэму в радиокомитет. Она бы в программе радио заняла видное место, а? Каждая песня могла бы исполняться и в отдельности.
   Поэму читали Максуд, Баттал и [Ахмед] Файзи. Им она очень понравилась. Сказали, что это у меня "шаг вперед". Поэма будет читаться-издаваться отдельной книжкой, хорошо бы было дать ее вместе с нотами и рисунками. Так что в одной книжке будут и поэма, и ноты, и рисунки художника (3 вида творчества). Замечательное бы вышло изданьице. Я поговорю об этом с Татиздатом. Лишь бы не сказали, что это станет слишком дорого. Но сперва мне нужно знать твое мнение. Подумай, пожалуйста. Возьмемся?..
   Есть ли у тебя время? Не пожалеешь ли сил?
   2 марта я приеду в Москву. Между 3-4 часами зайду в консерваторию. Хорошо бы было, если б застал там тебя. Я прочел бы тебе поэму, показал песни. Потом снова приеду вечером 5 марта. Если же путевку не дадут, останусь в Москве. А дадут, 6 числа опять вернусь в дом отдыха.
   Сегодня же постарайся послать открытку ко мне на квартиру. Как мы с тобой встретимся? Где? Осуществимо ли такое желание? и т. д.
   Мой домашний адрес:
   Москва, 25, Столешников пер., д. 11, кв. 1.
   Сейчас я по-настоящему взялся за работу, пишу. Последние стихи самому очень нравятся. Пьеса тоже. Собираюсь написать хорошую оригинальную вещь для музыкального театра. Сейчас я ломаю над этим голову. Непременно должен написать (веселую, живую, оригинальную, увлекательную вещь).
   Тем крепче нам надо сейчас связаться. Ключарев заказал было мне написать "Ходжу Насретдина". Но в этим делом справиться нелегко. Для этого надо основательно порыться в древностях Ирана, чтоб ознакомиться с историей Ходжи Насретдина.
   Пока, до свидания. На это письмо обязательно пошли ответ ко мне на квартиру. Напиши, где и во сколько ты будешь 2 марта! Твоего домашнего адреса у меня нет. Адресую на студию. До свидания. Горячий привет.
   
   Муса Джалиль
   
   
   
   
   
   10 декабря 1936 г.
   
   Товарищ Наки Исанбет!
   Шлю Вам свой дружеский привет. Вы, наверное, помните, как мы с Вами не раз беседовали о том, что необходимо помочь подготовить репертуар для Татарского оперного театра, который создается в Казани. Мы как-то даже предложили Вам разработать тему, которую развивает в своей пьесе один наш молодой писатель. Но Вы почему-то до сих пор не занялись по-настоящему этим делом - подготовкой либретто для татарских опер. Вы, конечно, понимаете, что такое важное и ответственное дело больше не терпит отлагательства.
   В Москве известные музыковеды, профессора с именем, режиссеры и опытные педагоги готовят кадры для нашего будущего театра - певцов, композиторов, музыкантов. Здесь у нас уже имеются большие достижения.
   Однако в главном вопросе - в подготовке репертуара для оперы (имею в виду литературные либретто) мы сильно отстаем. Причина, прежде всего, в том, что наши маститые писатели относятся к этому делу с холодком, пассивно, не проявляют инициативы. Мне думается, что наши писатели должны считать своим кровным делом подготовку татарских опер, и это будет большим культурным завоеванием.
   Будучи крайне заинтересован в этом, я обращаюсь к Вам как признанному нашему писателю, товарищ Наки. Хотелось бы, чтобы Вы проявили больше творческой активности и внесли свой вклад в создание татарской оперы.
   Мне думается, что одной из самых значительных, животрепещущих и богатых является колхозная тема. До настоящего времени в портфель репертуарного совета не поступило ни одного произведения на эту тему. Однако нет никакого сомнения в том, что колхозная тема должна найти свое воплощение в советской оперной музыке. И мы просим Вас взяться за либретто на колхозную тему. Лучше, если Вы заранее пришлете нам сюжетный план либретто, мы бы обменялись мнениями, и Вы бы приступили к работе.
   Не могли бы Вы одновременно с этим планом прислать нам какую-нибудь свою пьесу - мы бы подумали, как переделать эту пьесу в либретто.
   Жду ответа. С приветом и уважением
   Литературный редактор студии Муса Джалиль
   Наш адрес: Москва, 9, ул. Герцена, 13. Моск. гос. консерватория. Тат. оперная студия.
   
   
    
   
   
    18 сентября 1939 г.
   
    Нина!
   Шлю тебе, Чулпан, папе, маме и Газизу горячий привет. Я от вас ни одного письма еще не получил. Меня интересуют и беспокоят многие вопросы! здоровье твое и Чулпан, вопрос обмена комнаты и др.
   Но главное - это последние события. [...] За последние две недели производился призыв всех запасных по 6-ти округам, в том числе и Московскому округу. А я состою, как запасной, в участке по Московскому округу.
   Неужели мне не было повестки из военкомата? Я тебе об этом писал: если будет повестка, ты срочно телеграфируй мне. Отсутствие повестки меня немножко удивляет и беспокоит. Наверное, не все ладно в моем военном учете. Наверное, и в военкомате думают, что я состою на учете в Казани (а Казань еще не призывали).
   Если [бы] я был в Москве, может быть, уже сейчас находился бы на польском фронте. Поэтому этот вопрос меня очень интересует - неужели не было мне повестки, когда всех запасных Московского округа призывали!..
   А ты ничего не пишешь! Неужели тебе трудно писать об этом?
   При такой обстановке, когда идет настоящая война, конечно, нет никакого отдыха. Мы с утра до вечера слушаем по радио последние известия. Поэтому может быть, лучше было бы сейчас приехать. Ведь все равно в скором будущем придется идти на фронт. Но опять повторяю: я думал об этом и решил пока ждать. Пока нет мне повестки и нет всеобщей мобилизации, я не в состоянии что-нибудь сделать. Если я сейчас приеду в Москву, я там спокойно ждать не смогу: мне придется выехать в Казань. Поэтому, чем торопиться в Казань, лучше я здесь буду ждать, когда меня вызовут.
   Как ты думаешь? Пиши свои соображения или телеграфируй!
   Ты, наверное, очень внимательно следишь за последними событиями. Без паники, трезво, спокойно, но очень серьезно подумай обо всем: надо быть готовым на все. Может, скоро мне придется расстаться с вами.
   Целую тебя и Чулпан.
   До свидания.
   Муса
   
   
   
   
   
   16 июля 1941 г.
   
   Амина и Чулпаночка!
   Вам горячий красноармейский привет. Мы приступили к выполнению своих обязанностей. Обмундирование (временное) получили. Я - (рядовой) артиллерист. В лагерях мы, пожалуй, не долго пробудем. Возможно, скоро уедем. В город не пускают. Очень возможно, [что] мы до отправки не увидимся. Поэтому я очень просил бы вас самим приехать в лагерь. В самый лагерь вас не допустят. Но мы сами придем к воротам. Приезжайте в воскресенье днем (20-го июля). В лагерь ходит автобус. [...] Если Чулпан нельзя (пожалуй, ей тяжело будет, и обратно может транспорта не быть), то приезжай обязательно сама. Я в воскресенье попрошу начальника и буду ждать у ворот. С собой мне принеси следующие вещи: 1) иголку, 2) нитки, 3) безопасную бритву, пачку новых лезвий - у меня в ящике письменного стола в коробке, 4) тетрадь, 5) маленькую сумку (для вещей).
   Обо всем остальном поговорим в воскресенье.
   Крепко, крепко целую вас. Жму к сердцу Чулпаночку.
   
   16. VII. 1941. Муса
   
   
   
   
   
   17 июля 1941 г
   
   Дорогие мои Нина и Чулпаночка!
   Меня зачислили в артиллерию, конным разведчиком. Это в армии самая ответственная, самая сложная и опасная работа. Туда подбирают людей с большим образованием (надо иметь дело с оптическими приборами и высшей математикой) и надежных. Вот я и попал туда. Но плохо то, что я рядовой. Еще ни с кем не говорил, но хочу попробовать говорить с командованием о том, чтобы меня быстро подготовить и сделать хотя бы командиром орудия. Хотя бы командовал орудием, и положение было бы лучше.
   По всей вероятности, нас здесь долго не будут держать. Как получат наряд от округа, так пошлют. В Казань не отпускают. Поэтому очень боюсь, что я вас больше не увижу.
   По-моему, Мухаметов имеет силу влияния. Он, по крайней мере, поможет мне перейти или в политсостав или в начсостав. Я артиллерию люблю. Мне не хочется уйти от артиллерии. Но уже не рядовым: человек с высшим образованием, с большим партстажем, имеет большой опыт партийно-комсомольской руководящей работы. Один из самых крупных писателей (с 22-летним литстажем), быв. работник ЦК ВЛКСМ, и сейчас на учете Обкома ВКП(б) как ответ, партработник, депутат. Неужели уж меня в "армии нельзя использовать более рационально - как политсостав или начсостав? По-моему, если Мухаметов узнает, он порекомендует меня в командование и поможет перейти в политсостав...
   Мы сейчас очень крепко занимаемся, свободных часов почти нет. Как у вас материальное положение? У нас в Литфонде мобилизованным дают определенную сумму в виде пособия. Ты поговори с Исхаковым Ахметом и получи эти деньги. Попроси Кашшафа и Хайри заключить договор на "Ильдар". Также пусть заключает соглашение на редактирование стихов Шамиля Гарея. Театр должен также дать пособие. Попроси Кашшафа взять на себя инициативу составить мой большой - толстый сборник избранных произведений. Если мы не скоро уедем, то как-нибудь на одну ночь приеду и все рукописи отдам ему. Это нужно. Деньги будут. А потом все может случиться. А может, это будет мой последний сборник. Жаль, что много было идей, тем и замыслов, сюжетов, но написать и завершить не удалось. [...]
   Еще я хочу выпустить маленький сборник оборонных песен. Об этом поговорим. Может, это ты сумеешь. Я скажу, что надо включить. Нафиса отпечатает и вообще поможет выпустить. Тебе дам доверенность заключить договор.
   В общем, в воскресенье приезжай. Обо всем поговорим. Если тебе не тяжело, ты захвати с собою мои папки и тетради с рукописями (черновики с арабским шрифтом). Я их здесь быстро приведу в порядок, с Нафисой сделайте.
   Лучше бы было, конечно, если меня хотя бы на один день отпустили закончить эти дела. Пусть театр хотя бы ходатайствует дать мне маленький отпуск для завершения творческих работ театра.
   Ты вообще советуйся с надежными людьми; могут дать полезные советы, напр., Шамов, Жиганов, Тинчурин, Махиянов, Кашшаф и др.
   Одним словом, ты сама знаешь.
   Я уже день и ночь скучаю и тоскую по Чулпаночке. Как тяжело с ней расставаться. Крепко, крепко целую ее и тебя. Пиши.
   В воскресенье жду.
   17/VII.
   Муса
   
   
   
   
   
   17 сентября 1941 г.
   
   Дорогой друг Кашшаф!
   Первым получил твое письмо и от всей души благодарю за внимание и искреннюю дружбу. Я всегда видел в твоем лице самого лучшего и чуткого моего друга и глубоко был уверен, что ты никогда не забудешь меня. Твое письмо написано очень тепло, и в нем я нашел все нужное для тоскующего по вас сердца. Спасибо, дорогой товарищ!
   В силу особых обстоятельств, мы сейчас перешли в другой пункт. Сейчас мы находимся в г. Щигры, Курской области. Переход мы сделали в очень неблагоприятных условиях, лил целый день дождь, каждый из нас имел груз до 40 кг. Двигались, конечно, не по шоссейной дороге. Поэтому переход был довольно тяжелый; но никто из нас не отставал и не ослаб. Сейчас продолжаем работу в новых условиях. Я уже писал тебе, что мы учебу нашу совмещаем с действительной практикой, это тебе вполне понятно! Поэтому мы, уже испытывая и ощущая войну, всегда готовы стать на первые позиции фронта,
   Ты в своем письме выражаешь уверенность в том, что я буду стойко защищать родину. За доверие и хорошие пожелания искренне благодарю тебя. Я, несмотря на то, что никогда не был в армии и не имею опыта, старательно осваиваю и недурно справляюсь с боевыми задачами. Я, пока находясь в тылу, в суровой прифронтовой обстановке, закаляю себя для предстоящих боев.
   Тебе должно быть ясно, что настоящая прифронтовая жизнь не так складна, как это мы представляем себе в гражданской обстановке (часто наблюдая в кино). Если раньше знал я только романтику этой жизни, то сейчас я испытал и увидел все в грубой реальной обстановке. Все приходится испытать!!! Но сила и решимость к победе день за днем растут.
   Большое спасибо, что ты в письме ознакомил с жизнью Казани и товарищей.
   Стихи писать некогда. У нас очень загружено время. Но все же думаю написать и послать. Есть несколько начатых. Тем и материалов много. Я очень рад, что ты заботишься о моем творчестве, готовишь мои сборники. Очень благодарю тебя. Я обязательно пришлю отсюда не менее 10 стихов и песен до октября. А также список ранее написанных стихов, [находящихся] у Амины. Не теряй надежду, жди! Очень жаль, что я заключительную песню "Ильдара" не смог написать. Вообще я "Ильдара" сейчас по-новому сделал бы. Военные знания и опыт у меня сейчас иные.
   У Баяна был мой сборник поэм и стихов - 1934 г. (толстый, с красной обложкой). Он должен быть в его квартире. Думаю, жена его разыщет среди книг.
   Почему-то Амина ничего не пишет? Узнай, пожалуйста!.. Почему нет писем? Здоровы ли они? Она не очень нуждается материально?! Она устроилась на работу? Гонорары она получает полностью или с удержанием?
   Очень кстати было бы, если мне как-нибудь телеграфно перевели рублей 200-300. Очень нужны!!! Ну, кажется, все.
   Пиши таких писем побольше и так же длинно, обстоятельно. Я это письмо показал начальникам, совершенно другое отношение ко мне создалось. Пиши!..
   Ну, всего. Привет всем.
   Крепко целую.
   Муса
   17/IX.
    Пиши по новому адресу.
   
   
   
   
   
   6. XII. 41.
   Друг мой Кашшаф!
   Шлю тебе сердечный дружеский привет и от души благодарю тебя за внимание ко мне и заботу. Я получил еще в Щиграх от тебя письма, такие теплые, но до сих пор не смог ответить на последнее твое письмо. Мы были в многодневном, трудном походе. Кружили, кружили и вот вернулись в Мензелинск.
   И тут, узнав о моем приезде, ты сразу вызвал меня на переговоры по телефону. Правда, при первом вызове перепутали фамилию Залилов с Шалимовым, и вместо меня на переговоры пришел другой. Тогда ты вызвал меня вторично. Так мог поступить только близкий друг.
   Курсы мы уже закончили. Теперь ждем, когда Политуправление утвердит нам звания аттестации и назначения. Кажется, у меня будет возможность побывать в Казани по пути на фронт. Поэтому я очень надеюсь увидать тебя и, возможно, в ближайшие дни.
   Теперь о сборнике: мне не удалось написать много, не было условий. Но даже те стихи, что успел написать, - дневникового, личного характера. Например, "Амине", "Моей дочери Чулпан", стихи, посвященные тебе, и "На память Амирханову". Но многое еще только задумано. Будь у меня хотя бы несколько [дней] для спокойной работы, я бы создал десятки вещей.
   Пока могу послать тебе стихи: "Из госпиталя", "Письмо из окопа" (Гази Кашшафу), "Каска", "Вперед, моя песня". Кроме того, у меня уже накопились стихи: "Клятва артиллериста", "В суровый бой" (музыка Яруллина), "На память другу", "За Родину" (муз. Жиганова). Есть еще вещи, отосланные Амине: "До свиданья, моя умница", "Амине", "Моей дочери Чулпан". Если над ними немного поработать, придав им общественное звучание, они тоже подойдут для сборника.
   А из старых я предлагаю вот эти:
   1) "Джим", 2) "Мать", 3) "Бабушка Сарби", 4) "Звезды", 5) "Туча", 6) "Будьте здоровы" ("Ильдар", I акт), 7) "Песня Махиры" ("Ильдар", III акт), 8) "Песня бойцов" ("Ильдар", IV акт), 9) "Волны". Подготовлю еще десяток новых песен и сюжетных стихов - и получится сборник. Надеюсь скоро быть в Казани. Доработаю все и отдам.
   До свидания.
   С приветом
   Муса
   
    Кашшаф! Передай мой большой привет Имаму, Разину, Исхаку, А. Гумеру, Нафисе, Хасану Хайри, Шамову и другим. Разин написал мне теплое, дружеское письмо. Но я не смог ответить ему: не было возможности. Скажи, чтоб простил меня. Я ему очень благодарен.
   Было бы очень хорошо, если б ты отобрал часть из этих стихотворений для журнала "Совет эдэбияты".
   М. Джалиль
   
   
    
   
   .
    10 января 1942 г.
   
   Дорогой Махмут!
   Шлю тебе мой горячий привет. Курсы я окончил. Еду в Москву в распоряжение ПУРККА. Получил назначение в действующую армию в редакцию армейской газеты Проездом был в Казани. Все наши живы-здоровы. Живут хорошо. Только Чулпаночка болеет. В день моего приезда лежала с температурой сорок градусов. Феликс, Светик и Валерик здоровы. Писатели, композиторы, артисты организовали мне очень теплую встречу и проводы. Был большой вечер-банкет. Участвовали А. Сурков, В. Бахметьев и другие русские писатели. Меня захвалили, даже неловко было. А так все хорошо. Столько было внимания, почета, я разволновался. Расспросил о тебе. Оказывается, и тебя в армии ждет газетная работа. Это неплохо, что ни говори, по специальности. Возможно, еще увидимся. Скоро буду в Москве. Сообщу свой адрес. Будем переписываться. Нам вместе громить мерзавцев-фашистов.
   Ну, всего!
   Твой Муса
   Ст. Черусти.
   
   
    
   
   12 января 1942 г. Дорогой Амине
   
   Я дневники не пишу, не чувствую внутренней потребности, а принудить себя не могу и не хочу.
   Но иногда бывают такие минуты в жизни, когда чувствам и мыслям становится тесно в сердце и в голове, хочется что-то писать: не то дневник, не то письмо.
   Последний мой отъезд из Казани был самым тяжелым моментом моей жизни за последние годы. Я не могу забыть [об этом отъезде], поэтому и решил написать тебе о нем...
   Я до этого два раза расставался с тобой, уезжая на фронт, но последнее расставание было во сто крат тяжелее, чем первые два расставания. Почему это так, я объяснить не могу. Даже я, попадая под влияние суеверия, думал, не предчувствие ли это недоброго. Я ведь верил и верю в наличие некоторого предчувствия (инстинктивного чутья у людей).
   Не видя никаких особых причин своей грусти и переживаний в день расставания, я с испугом начал сомневаться: не есть ли это предчувствие того, что я больше не увижу ни тебя, ни Чулпан. Но такая мысль пришла только на миг, и недолго она оставалась в моей голове. Я просто не знал, чем объяснить, что так тяжело расставаться. Но расставаться было очень тяжело...
   Я это чувствовал первый раз тогда, когда прощался с Чулпаночкой - дочерью. Ужасно тяжело было мне уходить от ее кровати. Она спала. Мы колебались: разбудить или не разбудить ее?! Жалко было ее и разбудить и не разбудить. Потому что жалко было мне ее оставить.
   Разбудишь - она, поняв в чем дело, заплачет. Ей будет очень тяжело расставаться. Она больная, с температурой, захочет с нами поехать. А не разбудить - проснется, спросит папу. Ей будет обидно, что не провожала отца, не улыбнулась в последний раз, заглядывая в его глаза.
   Мы разбудили. Она спросонья ничего не поняла. Я спросил: "Чулпаночка, я уезжаю, до свиданья! Можно мне уехать?"
   Она, не открывая глаза, утвердительно покачала головой. Значит, "можно". Значит, дочь отпускает папу на священную битву.
   Это был трогательный момент. Если даже я не вернусь из этой поездки и Чулпаночка вырастет, сохраняя в душе туманное воспоминание об отце, этот ее последний ответ в последние минуты расставания будет самым существенным в ее жизни: она, лишившись отца, все же гордо будет думать, что она сама отпустила папу на великую войну. Она сказала: "можно", и этот, может быть, бессознательный ответ 4-летней девочки означал ее слово самому дорогому, самому любимому человеку: "Поезжай, папа! Защищай Родину, уничтожай фашистов гадов! Ничего, что я останусь без папы... пока, а может даже и... навсегда. Ну, ничего, поезжай, так надо!" Вот что я прочел в ее глазах, когда она сказала: "можно". Она вырастет и осознает что, а это уже героизм 4-летней девочки, во имя Родины расставшейся с дорогим папой.
   Она открыла глаза, посмотрела на меня и сразу заметила новую очень непривлекательную лохматую шапку и спросила: "Где папа взял такую шапку?" И тут же заметила новые валенки (видимо, она очень наблюдательная и чуткая). Потом мы последний раз поцеловались...
   Мне очень жалко Чулпаночку. В этот раз я заметил, что она стала очень смирной, послушная, застенчивая. Она очень умная. Я сижу за столом и что-то срочно делаю - пишу, сочиняю, а она около меня ждет, когда я освобожусь; терпеливо ждет, ни слова не говорит и близко не подходит. Знает, что папа работает, знает, что не надо мешать, и она издалека терпеливо наблюдает, когда я закончу работу.
   Я заканчиваю работу и тут же спешу уходить потому, что есть дела. Ох, как тяжело уходить от нее!.. Очень жалко ее. Она же ждала, терпеливо ждала этой минуты. Но она нисколько не протестует, не капризничает, не проявляет никакого упрямства. Соглашается, что мне надо уходить, и остается терпеливо ждать моего возвращения.
   Я представляю, как ей трудно и скучно ждать меня целый день; ей это, наверное, кажется целыми годами.
   Однажды она скромно спросила: "Ты, папа, сегодня идешь на занятия?" - "Пойду". - И она нерешительно, скромно заявляет: "Я тоже с тобой пойду". Но на улице мороз, метель, а она больна. Как мне тяжело было не исполнить ее это скромное желание.
   Я и сейчас каюсь, почему я не остался в Казани еще на один день специально для Чулпаночки?
   В этот день я был бы с утра до вечера только с Чулпаночкой, никуда не ходил и никого не принимал. Я очень сожалею, что этого не сделал.
   Когда я думаю о Чулпаночке, мне очень тяжело. Я не боюсь смерти. Это не пустая фраза. Когда мы говорим, что мы смерть презираем, это на самом деле так. Я не знаю тот момент, когда я, будучи под опасностью, со страхом думал о смерти. Великое чувство патриотизма, полное осознание своей общественной функции доминирует над личными чувствами страха. Когда приходит мысль о смерти, то думаешь так: есть еще жизнь за смертью (загробная жизнь); не та "жизнь на том свете", которую проповедовали попы и муллы. Мы знаем, что этого нет. А вот есть жизнь загробная, после смерти, в сознании, в памяти народа. Если я при жизни делал что-то важное, бессмертное, то этим я заслужил эту другую жизнь - "жизнь после смерти". Потому, что обо мне будут говорить, писать, печатать, портреты [помещать] - чего доброго. Если этого я заслужил, то зачем же бояться смерти? Цель-то жизни в этом и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать. Вот и думаю я: если я погибну в Отечественной войне, проявляя отвагу, то эта кончина совсем не плохая. Ведь когда-нибудь-то должно кончиться мое земное существование, оборвется же нить моей жизни когда-нибудь по законам природы. Если не убьют, то умру на постели. Да, конечно, тогда, быть может, я не буду молод: умру, может быть, в глубокой старости и за 30-40 лет, оставшиеся до этого момента, я сумею создать очень много хороших вещей, принесу много пользы для общества. Это, конечно, правильно. Больше жить, значит, больше трудиться, больше приносить пользы обществу. Поэтому небоязнь смерти вовсе не означает, что мы не хотим жить и нам все равно. Совсем не так. Мы очень любим жизнь, хотим жить и поэтому презираем смерть! А если эта смерть так необходима (в войне, за Родину) и эта славная смерть за Родину компенсирует 30-40-летнюю спокойную трудовую жизнь до старости (т. е. равносильна ей своим значением), то незачем бояться, что рано погиб. "Жил и творил для Родины, а когда нужно было, погиб для Родины" (и эта гибель - уже есть его бессмертие!).
   Если вот так рассуждать - а я так рассуждаю - смерть вовсе не страшна. Но мы не только рассуждаем, а так чувствуем, так ощущаем. А это значит- это вошло в наш характер, в нашу кровь...
   Но... бывают минуты (мгновения), когда я думаю о Чулпаночке, представляя ее без папы. Думаю так: вот последнее мое расставание с нею было действительно последним. Она уже больше никогда не увидит папу (допустим). Ей родной, близкий, самый дорогой человек уже больше к ней не вернется, не придет, не поласкает ее, не будет качать ее на ножках, не поиграет с ней, не расскажет ей интересные сказки. Она никогда, никогда не увидит больше знакомое, родное ей лицо, знакомые, родные глаза. Будет терпеливо ждать, как она ждала меня с работы, но все будет напрасно. Она никогда больше не услышит его родную речь! Вот это ужасно! Когда я думаю об этом, мне становится жутко. Я начинаю дрожать, невольно появляются слезы на глазах. Все трудности, все муки и страдания может переносить моя душа, но она никак не может мириться с той возможностью, что 8/1 [1942 г.] вечером Чулпан, провожая отца, видела его последний раз. Вся душа протестует против этого - ибо так сильна моя любовь к Чулпаночке. Эта любовь сильнее всех смертей.
   Такая уж у меня натура: в такой суровый час Отечественной войны набросал целую брошюру сентиментального словоизлияния о личных чувствах замечтавшейся души. Видно, времени было много (пока мы в резерве, его действительно много). Но я за это себя не осуждаю. Это свидетельствует о том, что душа моя с содержанием. Только сердце, полное чувствами, способно творить большие дела. Вот буду (скоро) на фронте, и увидишь, эта замечтавшаяся, сентиментальная душа покажет, на что она способна.
   Ну, до свидания, милая!.. До победы!..
   Муса
   
    
   
   
    18 января 1942 г. Дорогой товарищ Мухамметшин!
   
   Шлю Вам горячий красноармейский привет. За короткое время моего пребывания в Мензелинске Вы проявили ко мне столько внимания и заботы, что я чувствую в себе прилив творческих сил, готовность защищать Родину. Видимо, учитывая мое пребывание в рядах нашей великой Армии и мои скромные заслуги в татарской советской литературе, руководители партийных и советских организаций Мензелинска окружили меня исключительным вниманием и заботой. Товарищи Хакимзянов и Чекмарев вели со мной личную беседу. Вы, а также Закирова, Хакимова помогали мне во всяком деле, заботились обо мне. Вашу постоянную заботу я ощущал и во время моих творческих выступлений, и во время поездки в лучший колхоз. Наконец, вы с таким почетом проводили меня на паре коней.
   Такое исключительное внимание ко мне партийно-советских руководителей и населения Мензелинска оставило в моей душе глубокий и неизгладимый след, Я это внимание и заботу отношу за счет нашей славной Красной Армии и советских писателей. Даю слово оправдать вашу любовь и уважение как в бою, так и в творчестве.
   Сейчас я в Москве. Меня вызвали в ГлавПУРККА. На днях выезжаю в одну из действующих армий. Обещаю писать с фронта, когда будет время. До свидания!
   Еще раз с благодарностью и приветом
   Муса Джалиль
   8. I. 42.
   
   
   
   
   
    23 января 1942 г. Уважаемый Динмухаметов-ага!
   
   Шлю Вам свой горячий привет.
   Товарищи писатели, композиторы, артисты на редкость тепло встретили меня и проводили с большими почестями. Особенно рад я большому вниманию и чуткой заботе с Вашей стороны. Хотя мои заслуги и невелики и я недостоин такого внимания и почета, я воспринимаю это внимание ко мне как наказ на будущие дела и приложу все силы, чтобы оправдать доверие. Все это я принимаю не только на свой счет. Это забота о всей татарской советской литературе и искусстве. Я считаю, что на эту любовь и уважение я должен ответить большими творческими и боевыми делами.
   Накануне моего отъезда товарищи организовали большой вечер. Присутствовали и товарищи Мухаметов и Тинчурин. Вы, видимо, находились в отъезде, в районе. Было очень неудобно, что на этом вечере Имаметдинов и Кутуй выступили с чересчур напыщенными, хвалебными речами в мой адрес. Это уже излишне. Мне было страшно неловко. Сидел и не знал, куда деться от стыда. Слишком расхвалили, слишком вознесли. Однако искреннее, дружеское отношение товарищей ко мне, их чистосердечные пожелания очень взволновали меня. Я глубоко благодарен им.
   Жена говорила, что правительство наше в мое отсутствие окружило мою семью большим вниманием и заботой. За это Вам также приношу мою огромную благодарность. Словом, мы, писатели, в том числе и я, чувствуем Вашу постоянную заботу на каждом шагу. Я понимаю это. За пять месяцев фронта и курсов я был постоянно отличником службы. Написал около двадцати боевых стихотворений (некоторые из них я прочел на том вечере). Теперь я и фронтовик и поэт.
   Пока нахожусь в резерве. В ближайшие два дня уеду на западный фронт, в действующую армию. Жду приказа. С фронта, несомненно, буду писать Вам. До свидания.
   С горячим приветом 23.1.42.
   Ваш Муса Джалиль
   
   
   
   
   
   5 февраля 1942 г.
   
   Дорогая моя Нина!
   Я все еще в Москве. Нахожусь в резерве. Откровенно говоря, надоело здесь околачиваться в неопределенном положении. Я уже тебе писал, как это получилось. Даже в последнем, очень длинном письме, я подробно описал свое положение и просил тебя договориться с соответствующими инстанциями о рекомендации меня на работу по специальности и об отправке на фронт. Мы с мамой долго пытались звонить тебе по телефону и говорить конкретно об этом. Но частный телефонный разговор с Казанью прекращен. После получения моих писем, может быть, ты уже что-нибудь предприняла. Мне только нужно ходатайство и рекомендации Казанских организаций. Этого здесь не было. А я сам не могу же себя рекомендовать и характеризовать. Без этого получается так: я не был в Армии (раньше), и поэтому затрудняются дать мне какое-либо ответственное назначение. А после того, как я заявил, что на русском языке я поэтом работать не могу, меня из отдела печати перевели в другой отдел - отдел политработников. Пока никакого назначения нет. А мне хотелось скорее поехать. Я предчувствую, что в один прекрасный день меня отправят без всякого назначения вместе с одной командой. Вот поэтому мне желательно по рекомендации сейчас получить соответствующее назначение с определенным, ясным профилем и поехать скорее на фронт.
   Я редко встречаюсь с родителями. Потому что из общежития в город пускают редко и ненадолго. Родители живут ничего. Папа работает. С поездами только иногда случаются задержки. И потом есть затруднения с продовольствием. Это уже общее явление в Москве. Мама и папа меня очень хорошо принимали; заботятся, как о родном сыне. Мне это очень приятно. Мама всячески старается облегчить мое положение. Меня она очень богато угощала, стирает белье. В общем, когда я бываю у них, и физически и морально полностью отдыхаю. Большое им спасибо!..
   Наша комната и мебель в сохранности. Но там очень холодно - холоднее, чем на улице. Больше пяти минут невозможно оставаться там. Стекла разбиты (забито только фанерой). Домоуправление собирается сделать ремонт только весною. Я зарплату еще не получил. Денежно меня поддерживает мама. Но я скоро получу и все отдам маме.
   Мама и папа очень крепко обижаются на тебя и на Розу, что вы не пишете писем. Что это за дурная привычка!.. Папа сколько вам писем писал и телеграмму послал. Их очень беспокоит состояние здоровья Светланы и Чулпаночки. Они также очень интересуются вашей жизнью (экономически). А вы точно набрали воду в рот, молчите. Какое это неуважение к родителям!!
   Ну, пока все. Как живет Чулпаночка? Окончательно ли она выздоровела? Я ей написал открытку (вторую) и еще буду писать.
   Горячий, братский мой привет Розе, Светику и Валерику. Как здоровье Светика? Пишите. Роза сейчас переживает очень большое горе. Ей гораздо тяжелее, чем кому-либо из вас. Поддержите ее морально, вселите в ее сердце веру своей лаской и дружбой.
   Нина! К тебе просьба: договорись с Кашшафом, забери у него копии моих оборонных стихов и срочно сделай подстрочные переводы. Если сама не сможешь, то попроси помочь Кутуя. И эти переводы пришли мне. Поскорее. Здесь хотят печатать. Сделай, пожалуйста, это. Если у Кашшафа есть русские переводы (готовые), тогда пришли прямо их.
   Ну, пока. С приветом
   Муса
   
    
   
   
    5 февраля 1942 г.
   Дорогая моя Чулпаночка!
   Шлю тебе горячий привет и целую крепко. Я все еще нахожусь в Москве. Иногда бываю в нашей комнате. Там одни твои куклы. Им очень холодно. Но они не плачут. Они еще радуются, что так холодно. Они знают, что фашисты-гады не любят морозов, потому что они по-летнему одеты и хотели до зимы захватить Москву и ограбить наши квартиры. Но пришла зима. Зимою им стало еще хуже. Сейчас они, гоняемые нашими пушками, танками и самолетами и лютым этим морозом, бегут обратно. Куклы и вещи твои остались целы в Москве. Фашистам не дали пройти. Поэтому твоя Светлана, Валя и Ира радуются. Но им только грустно то, что тебя нет около них. Они очень скучают по тебе. Но скоро придет весна. Ты приедешь. Я тоже покончу с этими мерзавцами-фашистами, истребим их всех и приеду к тебе с победой. А ты жди меня. Жди, дорогая! Только не скучай. Ты, думаю, уже выздоровела. Ты побольше кушай, побольше гуляй на улице. Веселись и играй, пусть мама сведет тебя в цирк и кино. Пиши мне письма. Ну, пока, моя родная! Еще крепко целую. Передай привет маме.
   Твой папа
   
   
   
   15 февраля 1942 г. Дорогая Чулпаночка!
   Я еще в Москве. В январе здесь были сильные морозы, но сейчас все становится теплее. Когда совсем будет тепло - весною, ты и Светик приедете в Загорянск. Бабушка и дедушка ждут не дождутся вас. Но я тогда уж буду на фронте. Надо этого проклятого Гитлера с его фашистами совсем уничтожить. А то он и летом не даст нам покоя. Я для тебя сочинил интересную сказку про золотого петушка, за которым гнались фашисты и попали в ловушку. Об этом напишу в письме. Ты не скучай, веселись. Привет Светику. Я тебе каждый день писал бы, но нет красивых открыток. Вот эта тоже старая, тебе знакомая.
   Ну, пока, целую.
   Папа
   
   
   
   
   
   26 февраля 1942 г. Дорогая моя Чулпаночка!
   Я слышал от бабушки, что ты уже выздоровела. Вот молодец!.. Я хочу, чтобы ты была здоровой, веселой, крепкой. Очень больно и грустно мне, когда ты болеешь. Тебе самой тоже несладко от этих болезней. Замучилась, наверное, бедная! То кашель, то температура, то какая-то шишка - проклятая!.. Надо их скорей вылечить и больше уж не болеть. А для того, чтобы не болеть, надо делать то, что мама советует: беречь себя; босиком не ходить; когда идешь на улицу, тепло одеваться. Холодной воды не пить, на сквозняке не сидеть. Много кушать. Вот тогда будешь здоровой.
   Я еще в Москве. Встречаю твоих подруг в Столешникове. Они меня спрашивают: "Где, говорят, Чулпаночка?" Я говорю: "Она в Казани". "Что она там делает?" - спрашивают они. Я говорю: "Бьется с шишкой. Выскочила шишка, говорю, на шее, а она ее быстро ликвидировала. А потом, говорю, играет с Валериком и Светиком. Готовит подарки к приезду папы. А папа готовит подарки дочке к ее дню рождения".
   В Москве пока ничего интересного нет. Людей мало. Дома все закрыты. Вот летом будет хорошо. Тогда и ты приедешь. Ну пока!..
   Я тебе все обещаю писать сказку о петушке, но все некогда. Напишу в следующий раз.
   Я тебе посылаю вот эту маленькую книжку. Почитай ее.
   Крепко целую.
   Папа
   
   
   
   
    26 февраля 1942 г. Дорогая моя Нина!
   Мой боевой друг т. Кульметов Бари сегодня едет в Хабаровск через Казань. Его семья живет как раз в соседнем с нами доме. Решил через него послать это письмо.
   Я писал тебе много писем. Недавно даже отправил "страницу из дневника", но это был очень толстый конверт, пожалуй, не дошел. Часто писал и Чулпаночке открытки. Но от Вас ничего не получал. Вы могли бы писать или по адресу: Столешников, где иногда я бываю, или по адресу: Загорянск. Я-то живу в казармах (адрес: 5-й Донской проезд, д. 7, ВПУ им. Ленина), но по [этому] адресу не стоит писать, когда есть адрес родителей. В казарме мы живем, как я уже писал, в строгом армейском положении. Дисциплина крепкая. Очень редко (в неделю раза 1-2) дают увольнение в город, и то на несколько часов. Мы встречаемся с мамой в Столешникове, заранее договорившись через записку. Только один раз я ездил в Загорянск на трое суток (получив отпуск от вышестоящего начальства).
   Откровенно говоря, здесь с питанием очень плохо. И бесконечные очереди. Поэтому уже давно и окончательно надоело находиться в неопределенном положении в этом резерве. Каждый день по группам отправляют на фронт или некоторых (редко) на восток. Но мне все еще не дали направление. Каждый день жду вызова.
   Говорил с Фадеевым. [...] Я просил меня отправить в татаро-башкирскую часть. Союз писателей составил список рекомендуемых в национальные части писателей. Первой в этом списке стоит моя фамилия. Этот список должен рассматриваться в ГлавПУРККА, и оно, согласно этого списка, должно использовать в формирующихся нац. частях национальные кадры РККА. Не знаю, что выйдет. Меня это вполне устраивает. Если до принятия этого решения меня не пошлют куда-нибудь, это дело должно выйти. Фадеев говорил также, что он меня рекомендовал использовать опец. военкором "Кзыл Татарстан" в армии. Если и обком, и сама газета присоединят свой голос к рекомендации Фадеева и напишут ходатайство в таком духе в ПУРККА, это очень реально может быть. Это было бы очень хорошо. Ты, может быть, по этому поводу поговоришь в Саматом (Мухаметовым).
   Гослитиздат (т. Хитарова, которая недавно приехала из Казани) предложил мне готовить небольшой сборник на русском языке и обещал издать его в Москве. Мы с Хитаровой были у директора, и ей дал согласие. Уже включили в рабочий план. Я день и ночь занят этим делом. Пишу новые стихи, делаю подстрочники. Написал 10 новых стихов. Я в этом деле просил и твою помощь, но от тебя ничего нет. Конкретно я прошу вот что срочно сделать:
   1) У меня есть стихотворение "Тупчы анты" (Клятва артиллериста). Оно напечатано в "Кзыл Татарстан", есть и у Кашшафа. Ты найди его, сделай подстрочник (при помощи Кутуя) и вместе с оригиналом подстрочный перевод срочно пришли сюда. Срочно! Только не по моему адресу (может быть, я уеду), а по адресу: "Большой Черкасский переулок, Госуд. издательство "Художественная литература", сектор творчества народов СССР, тов. Хитаровой". Она включит.
   А также найди мои стихи "Джим" в русском переводе. [...] Этот перевод сохраняется в хорошей большой черной папке, а также есть в сборнике "Поэты Татарии" - 1938 г. Ты можешь перепечатать его из этого сборника. Его тоже срочно пришли Хитаровой. Надо его включить.
   Вот мои просьбы, связанные со сборником. Я все силы напрягаю и хочу скорее сдать сборник, до своего отъезда, [...]
   Если тебе нужны деньги, я тебе пришлю. Срочно пиши, могу прислать февральскую (500 руб.) тебе. Если не нуждаешься пока, то у меня одна идея есть: купить Чулпаночке подарок (в день ее рождения).. Здесь в Военторге за 850 руб. продают детское пианино; оно - настоящее пианино, но маленькое. Очень красивое! По-моему, до поры до времени вполне можно на нем практиковаться. Я это хотел скрыть от вас и сделать сюрприз. Но не решаюсь без твоего совета купить и открыл тайну. По-моему, стоит. Оно ведь все же настоящее. Я хочу накопить февральскую и мартовскую и купить его в подарок 10/IV. Пиши свое мненье. [...]
   Крепко целую
   Мусса
   
   
   
   28 февраля 1942 г. Милая моя Чулпаночка!
   Наконец поехал на фронт бить фашистов-мерзавцев. Ты, наверное, в кино бываешь и видишь, как наши бьют и гонят с нашей земли фашистов. Вот так я тоже буду воевать. Когда совсем их выгоним и победим, я приеду. Будем праздновать твой день рождения. Я собирался сделать тебе очень хороший подарок, приеду, - сделаю.
   Ну, пока, дорогая, до свидания! Я уже сажусь в вагон.
   Крепко целую.
   Я поехал на фронт под Ленинград.
   Папа
   
   
   
   
    4 марта 1942 г. Дорогая Чулпаночка!
   Это письмо пишу с дороги. Я еду на фронт. Будем воевать о мерзавцами-фашистами. Вот я тебе посылаю эту открытку. На ней нарисовано, как наши отважные красные кавалеристы, догоняя фашистов, бьют их мечами. Так им и надо!.. Они напали на нашу землю, убивают людей, детей, стариков и старух. Хотели даже взять Москву и Ленинград. Но сейчас мы их каждый день дальше отбрасываем. Я буду защищать Ленинград. Когда окончательно уничтожим их, я приеду. Будем по-прежнему весело и дружно жить. Приедем в Ленинград. Я тебе покажу места, где воевали. Ну, пока, не скучай!
   Передай привет маме.
   Крепко целую тебя.
   Папа
   
   
   
   9 марта 1942 г.
   
   Дорогая моя Чулпаночка!
   Видишь, как я тебе часто пишу. Потому, что я люблю тебя и скучаю по тебе. Я из Москвы прислал тебе несколько таких открыток, по дороге тоже прислал такую открытку и еще вот пишу. Я уже еду на фронт воевать с фашистами. Уже совсем мало осталось доехать до фронта. Мы выгоним этих мерзавцев-фашистов из Ленинградской обл., а потом совсем с советской земли. Тогда будет все спокойно и хорошо. Я написал стихи про тебя и сдал в Москве издать их книгой. Скоро выйдет эта книга, и ты прочтешь их. А вот эта картина показывает войну с немцами. Это точно так, как написано в моей книге "Ильдар". Про Ильдара мама тебе расскажет. Ну, пока. Крепко тебя целую.
   Папа
   
   
   
   
    20 марта 1942 г.
   Дорогой мой друг Кашшаф!
   Шлю тебе свой сердечный привет. Настоящим письмом отправляю сборник моих новых военных стихов, написанных в боевой обстановке (на татарском языке). Всего 11 стихов: "Мост", "Перед атакой", "Честь", "Победа", "Весна", "Азимут", "Следы", "Чародей", "Весна в Европе", "Язык", "Слеза". Прошу тебя позаботиться об опубликовании их в печати. Большую часть я прошу передать в газету "Кзыл Татарстан" (например, "Честь", "Победа", "Весна", "Следы", "Чародей", "Азимут", "Мост", "Слеза"). Я собираюсь сам тоже написать письмо тов. Узбекову и послать некоторые из этих стихов. Но не успею, наверное, времени не будет, и условий для переписки нет. Лучше ты передай им. Остальные прошу использовать в журнале "Совет эдэбияты" и в сборниках. При всех случаях прошу копии всех стихов сохранить у себя.
   Я могу потерять мой блокнот в бою. Тогда единственные экземпляры останутся у тебя.
   Я долго тебе не писал. За это ты меня прости. Я до этого находился в Москве в резерве в таком временном состоянии, что каждый день ждал назначения и отправку на фронт. Поэтому я решил написать тебе письмо лучше с постоянного места назначения, оттуда я могу и обратный адрес указать. Но нахождение мое в резерве длилось долго, и я напрасно не писал (хотя писать было не о чем, все было неопределенно). 26/II я получил наконец назначение и по приказу выехал на Северо-Западный фронт (под Ленинград) в качестве комиссара батальона. Еду прямо на фронт, на самый решающий ответственный участок. Ты сам представляешь мою должность: это очень почетная, но и очень ответственная должность. Это значит быть всегда впереди при решении любых боевых задач и вести за собой в атаку целые подразделения. Настало время и мне испытать свою силу. Будем бить гадов-фашистов.
   Но я по-прежнему хочу совмещать работу бойца с работой поэта и в удобное свободное время продолжать свое поэтическое творчество. В этом деле мне очень помогут твои письма, как они помогали раньше. Ты пиши мне такие теплые, дружеские "рекомендательные" письма. Я хочу приносить пользу и своим поэтическим пером. Ты, может быть, кроме писем, пришлешь мне и справку о том, что я писатель, член ССП (а то у меня нет никаких таких документов).
   В Москве, когда надоело мне долго быть в резерве, я обратился к т. Фадееву за содействием. Он сказал: "Я договорился с ПУР о посылке тебя воен. корреспондентом "Кзыл Татарстан". Я ждал этого. Кроме того, я писал об этом и т. Мухаметову и у него же просил ходатайство о посылке меня в нац, часть (тат.-баш. дивизию). Но сейчас уже я уехал"
   Дорогой мой Кашшаф! Ты был и остался самым сердечным, близким и заботливым другом моим. Ты в такие трудные мои дни поддержал меня дружескими искренними письмами, заботился о моем творчестве, о книге и моей семье. Я искренне благодарю тебя. Я уверен, ты и сейчас не забудешь меня. Ты окружишь теплой заботой мою поэзию и мою семью. В случае моей гибели, я целиком все мое творчество доверяю тебе. Завещаю, что все, что я творил при жизни, целиком передается под твой контроль, под твое покровительство и заботу. Я рад, что моя поэзия в надежных заботливых руках. (Я от части пришлю официальное завещание такого содержания.) Я пока тебе обратный адрес дать не могу, потому что мы еще в дороге. Завтра к вечеру, пожалуй, доедем. Как будет уточнен адрес, я напишу тебе открытку.
   Передай мой дружеский привет Имаметдинову, Исхакову, Шамову, Разину, Гумерову, Ф. Хусни, Сунчелеевой, М. Амиру, И. Гази, Г. Галееву и др.
   Крепко целую, жму твою руку.
   Муса Джалиль (Залилов)
   
   
    
   
   Март 1942 г.
   Дорогая Чулпаночка!
   Большое спасибо тебе за письмо. Ты пиши больше таких писем. Мне очень приятно их читать. Я сам тоже напишу. Вот вернусь из похода, напишу длинное письмо и сказку с картинками. Я каждую ночь вижу тебя во сне и вспоминаю, как мы с тобой гуляли в Ялте, лазили по горам, купались в море. А потом как писали стихи и катались на лодке на Казанке. Но скоро я вернусь, окончательно разгромив фашистов, и опять будем вместе гулять. Пока я пришлю тебе деньги, пусть мама покупает тебе игрушки и платья. Пиши письма. Крепко целую тебя.
   Твой папа
   
   
   
   24 марта 1942 г. Дорогая Чулпаночка!
   Шлю горячий привет и крепко целую тебя. Я только что вернулся с войны в свою квартиру, где я был около 10 дней. Мы били фашистов. Они бегут, не оглядываясь, назад. Наши пушки угощают их снарядами и им жарко, несмотря на то, что здесь стоит крепкая зима. После боя с друзьями в землянке я ел петушиный суп и вареного петуха. А вот никак не нахожу времени написать обещанный тебе рассказ о Петухе. Обязательно напишу. Это очень интересный рассказ о войне и о петухе.
   Ну, пока. Крепко обнимаю.
   Папа
   
   
   
   25 марта 1942
   Дорогой друг Кашшаф!
   С дороги по пути на Волховский фронт и по приезде в этот город я тебе отправил ряд писем и в одном из конвертов также отправил оригинальные мои стихи, написанные уже после отъезда из Казани. Их, кажется, было всего 11. Я просил, чтобы ты их частью сдал в редакцию "Кзыл Татарстан" и частью поместил в журнал "Совет эдэбияты". А если еще имеется возможность, я прошу их также включить в сборник "Клятва артиллериста", Только прошу внести одну поправку до опубликования их в печати (если не опоздал): под подписями писать не "Северо-Зап. фронт", как там написано, а "Волховский фронт" (это будет точнее и конкретнее. Я тогда не точно сообразил, думал, что это только одно направление С.-З. фронта, а не самостоятельный фронт,
   Еще посылаю 3 стихотворения: "Братство", "Немецкому солдату" и "Последняя бомба". Эти так - среднего уровня стихи, куда-нибудь пригодятся. Есть у меня незаконченные две замечательные баллады "Баллада о последнем патроне" и "О двух глазах и двух сыновьях", но они еще в работе. Я так изредка пишу и работаю над творчеством, несмотря на то, что занят и другой основной фронтовой работой.
   Вот на днях только вернулся из 10-дневной командировки по частям нашего фронта на передовых линиях, где выполнял особое задание. Поездка была трудная, опасная, но очень интересная. Был все время под обстрелом. Три ночи почти подряд не спал, питался на ходу. Но видел многое.
   Пока я определенного назначения не имею. Был рекомендован ГлазПУРККА на должность военкома батальона.
   Но ввиду того, что я в Армии не был, затрудняются. Я так временно выполняю отдельные задания штаба, езжу в командировки и жду назначения.
   Мне бы было широкое поле работы в нац. частях (татаро-башкирских). Я в Москве этот вопрос почти что было разрешил. [...] Фадеев от Союза рекомендовал на должность военкора "Кзыл Татарстан", но вдруг я неожиданно уехал сюда. А пока здесь меня никуда не устроили. Может быть, Обком и СНК помогут мне переброситься на работу в нац. части, где я мог бы приносить очень много пользы. Ты, может быть, примешь меры? Это может сделать ГлавПУРККА в Москве по рекомендации ОК и ССП. А там должно быть известно, что я нахожусь в распоряжении ПУР Волховского фронта.
   Пиши письма. Пусть пишут и те друзья, которые меня не забыли.
   Ну, пока. Крепко жму руку.
   Твой Муса Передай сердечный привет Хазяр и детям.
   
   
   
   
   3 апреля 1942 г. Дорогой Кашшаф!
   Прими мой сердечный дружеский привет. После приезда на Волховский фронт я тебе отправил два [...] пакета с подробными письмами и десятками новых стихов. В письмах я подробно обрисовал свое положение и изложил свои просьбы и пожелания. Поэтому повторяться не буду. Я пока здесь в резерве фронта, но очень часто езжу в командировки на передовые линии с особыми заданиями. Вчера уже я получил было назначение на постоянную должность в одной из ударных действующих армий и собирался уже отправиться. Но сегодня опять получил новый приказ выехать в командировку на передовую линию для выполнения особо важного задания. Поэтому назначение откладывается, и я еду в командировку. Обычно эти командировки связаны с большими опасностями. В последней поездке я чуть-чуть не оказался в окружении.
   Поэтому, отправляясь в такую серьезную поездку, я спешу тебе послать это письмо и при нем последние свои стихи - "Твоя доля", "Смерть девушки" и "Дела Гитлера". Я прошу их все (кроме последнего) передать в редакцию "Кзыл Татарстан". Пусть печатают. У меня не закончено еще несколько наиболее оригинальных объемистых стихов - "Баллада о последнем патроне", "Сон", "Поход смерти", "Мать" (для журнала "Совет эдэбияты"), закончу - пришлю. Законченные я спешу тут же отправить тебе, потому что может случиться всякое: могу потерять тетрадь по дороге и большее, чем тетрадь (напр., голову).
   Вы (все друзья) пишите по обратному адресу: где бы я ни был, хозяин этого дома мне пришлет. Между прочим, я в одном письме просил тебя переговорить с редакцией газеты "Кзыл Татарстан" о поручении мне должности спец. военкора газеты "Кзыл Татарстан", как это предлагал Фадеев. Я сегодня случайно обнаружил, что татаро-башкирская воюет на нашем фронте. Как тебе известно, я все время мечтал попасть туда. Получив такое полномочие спецвоенкора от редакции "Кзыл Татарстан", я скорее попаду туда, и, попав в нац. тат. часть, я очень многое и нужное сделаю для газет "Кзыл Татарстан" и "Красная Татария". Кроме того, это даст мне большое поле для творческой работы (хотя бы создать книгу об истории этой части). Чтобы добиться этого, редакция, с одной стороны, пусть обратится в ГлавПУРККА оформить это дело (т. е. назначение меня военкором редакции), с другой стороны, пусть пришлет прямо бумажку - отношение сюда, адресовав через меня, в ПУР Волх. фронта.
   Я, конечно, сам толком не знаю, как это делается. Но хотя бы мне иметь бумажку от редакции, что она поручает мне это дело, я сам договорился бы с начальством фронта. А то просто обидно: здесь же рядом земляки творят чудеса, храбро истребляя гадов-фашистов, а я, их родной поэт, к тому же журналист, не связываюсь с ними и молчу об их отважных победах. Это только потому, что я не имею формальных оснований попасть именно туда. Газета в этом должна быть очень заинтересована.
   Об этом ты попробуй потолковать в редакции и в обкоме. Если я буду в части, меня всегда можно найти через ПУР Волховского фронта.
   Ну, пока! Передай привет всем друзьям и знакомым.
   Привет, особо сердечный привет Хазяр ханум и героям-сынам твоим.
   Хотел бы написать Ахмету письмо, но почему-то думается, что он тоже в Армии. Если он там, пусть напишет письмо. Я с удовольствием отвечу, как любимому другу-брату.
   Крепко обнимаю.
   Муса 3/IV-42 г.
   
   
   
   20 мая 1942 г. Дорогие мои Нина и Чулпаночка!
   Шлю вам мой горячий привет и крепко, крепко вас целую. Вчера вернулся с очередной, но очень трудной, изнурительной командировки по передовым позициям нашего фронта и сегодня получил сразу пять писем. Одно из них от Жиганова и написано по новому адресу. Искренне благодарю его за письмо. [...] Я сегодня самый счастливый человек. От фотоснимков не могу оторвать глаза (их 3 шт.). Большое вам спасибо за письма и за карточки [...].
   По Чулпаночке очень-очень соскучился. Каждый день вижу во сне. Тоскую по ней. Карточка для меня будет большим утешением. Мы на самом трудном и ответственном участке фронта. О боях не стану распространяться. А природа-ужасная, крутом сплошной гнилой лес и болота. Болота, болота, болота!.. Ходим по колено и по пояс в грязи и по болотной воде. Наши цветущие края, где текут серебряные ручьи, Волга, Кама, Белая, что цветут яблони, черемуха, вишни - нам только снятся. По сравнению с той природой этот район - просто помойная яма!.. Такую грязь, таких болот я никогда не видел.
   Ну, пока. Передай привет друзьям.
   Пиши почаще. Чулпаночку крепко, крепко обнимаю и целую. Писал бы, открытки нет.
   Ну, пока. Обнимаю вас.
   20.V-42 г. Муса
   
   
   
   
   26 мая 1942 г.
   Дорогая Сания!
   Ты просишь, чтобы я прислал тебе собственные фронтовые стихи. У меня их много. В свободное время от боевых дел я продолжаю заниматься творчеством. В Казани и в Москве выходят отдельными книгами сборники моих военных стихов на русском и татарском языках. Я получил от редакторов письма: [одна] книга уже находится в производстве.
   Не имея возможности и времени для того, чтобы прислать все свои фронтовые стихи (их около 40), я этим письмом посылаю 4 стихотворения на память: "Радость весны", "Сон", "Твоя доля", "Перед атакой".
   Пиши письма!
   Мой адрес: Действующая армия, ППС № 1550 ред. газеты "Отвага".
   Привет родным.
   Крепко жму руку. Муса Джалиль
   
   
   
   
   27. V. 42.
   Дорогой Кашшаф!
   Шлю свой сердечный дружеский привет. Также передай мой горячий привет Хазяр и вашим славным детям. Получил твое письмо, адресованное "М. Вишера, Ходус", откуда мне его прислали по новому адресу. Твое письмо меня очень обрадовало. Но... после чтения эта радость скоро сменилась глубокой печалью и беспокойством: ты, оказывается, серьезно заболел язвой желудка и находишься в больнице. Это был самый серьезный удар, который я чувствовал когда-нибудь за последние годы. Потому что я так тебя люблю и уважаю, и мне очень неприятно слышать тревожные вести о тебе. Пиши скорее, как прошла операция, каково твое здоровье и как ты себя чувствуешь? Я, конечно, верю силе науки и нашим врачам-землякам. Убежден, что все будет благополучно. Но все же скорее, немедленно же напиши мне об этом и успокой меня. Я очень беспокоюсь, своевременно ли оказана тебе помощь и забота со стороны нашего неповоротливого и беспечного ССП? Цену людям мы не знаем и беремся за голову, когда самым ценным нашим кадрам угрожает опасность. Видимо, ты сам тоже безразлично относился к своей болезни и скрывал ее. Я, например, не знал, что ты страдаешь желудком. Но жду с нетерпением ответа.
   Большое спасибо тебе за заботу обо мне, о семье, о стихах, о книге и т. п. Очень рад, что мои стихи тебе понравились. Я целиком разделяю твою точку зрения о нашей поэзии. Спасибо за советы. Буду руководствоваться ими в своей поэтической практике. Да, больше надо писать о живых героях, с показом их индивидуальных черт. Поэт К. Симонов в этом отношении делает успехи. Я в моей теперешней обстановке браться за большие, крупные, капитальные вещи (поэмы, повести, пьесы) не имею возможности. Ты, наверное, представляешь - я именно сейчас непосредственно на войне. Я с 5/IV - в действующей армии, в редакции газеты. Но это не значит, что я где-то в тылу мирно выпускаю газету - нет. Я литсотрудник-военкор, в неделю 5 дней бываю на передовой позиции, собираю материал, а 2 дня - в редакции, обрабатываю материалы. В день я в среднем прохожу 25-30 километров по передовым частям и подразделениям. Только на передовой линии можно видеть нужных героев, черпать материал, следить за боевыми фактами, без которых невозможно делать газету оперативной и боевой. Поэтому я часто бываю не только свидетелем, но и участником кровопролитных боев с захватчиками. Моя жизнь сейчас проходит в боевой обстановке и в кропотливой работе и походе. Поэтому я сейчас ограничиваюсь фронтовой лирикой, а за большие вещи возьмусь после победы, если останусь жив. Но, по-моему, фронтовая лирика тоже важный и нужный жанр, именно сейчас.
   Я очень рад за второе письмо, где ты делаешь мне предложение прислать материал для двух сборников к XXV-летию Октября. Безусловно, буду напрягать все свои силы, чтобы создать хорошие произведения для обоих сборников: и о земляках-героях и вообще об Отечественной войне. В связи с этим у меня есть вопросы : 1) срок сдачи материалов в издательство? 2) земляк - это значит обязательно уроженец и житель ТАССР? А если типичный татарин-герой, но родился или жил в другой области? (У меня есть такие замечательные герои, дважды орденоносцы татары, но не из Татарии). Пиши ответ.
   Письмо, адресованное 'Политуправлению фронта, очень кстати. Я его как-нибудь передам. Но это для меня сейчас сложная задача. Я сейчас в действующей армии и никак не увижу нужного [мне] человека из штаба фронта. А по почте послать - мало надежды. Но я как-нибудь найду выход и свяжусь по этому вопросу с п/у фронта. За это письмо большое спасибо. Оно мне во многом поможет.
   Насчет назначения спецкором "Кз. Татарстан" - я нисколько не отказываюсь от этой мечты, хотя я сейчас тоже работаю по газете. Но я татарский писатель. Мне трудно в русской печати работать. Я как писатель там мертв. А если я буду военкором "Кз. Тат.", то смогу посещать спецчасти, где татары, развернуть свою лит. деятельность, собрать материалы по истории частей и т. д. Это будет большое дело для меня и для нашей нац. печати. Поэтому жду успешного [завершения] ходатайств Узбекова и содействия Мухамето-ва. Я для "Кз. Тат", приготовил ряд интересных очерков. Скоро их пришлю (некогда переписывать на чистовик, и нет чернил).
   Теперь насчет русского сборника (моего). Все подстрочники (старых и новых военных стихов) я сам сделал еще в Москве и в М. Вишере и прислал Хитаровой. Хитарова их получила, и книга находится в работе. Поэтому подстрочники делать не надо. Это будет напрасный труд. Я просил только прислать ей следующие стихи, которых у меня с собой нет: 1) "Клятва артиллериста", 2) "Джим" (в русском переводе из альманаха "Поэты Татарии" - 1938), 3) "Родная земля" (пер. Миниха. Там же). И потом просил, если раздумают издать книгу, то из ССП Татарии настаивать на издании ее. Вот моя просьба к тебе по поводу русской книги заключалась в этом. Ты уже сделал все, я благодарен.
   Я тоже мечтаю выпустить вторую книгу военных стихов на тат. языке. Готовлю материал к этому. Надеюсь на твою поддержку.
   Все стихи, дневники, записи, как правило, буду присылать тебе. Завещание мое я пришлю в следующем письме (написанное чернилами). Между прочим, я прислал тебе еще пачку стихов: "Твоя доля" и др. Ты получил их? Ты больше пиши мне о лит. жизни Татарии. Кто что написал? Кто чем занят? [...]
   Крепко жму руку.
   Твой Муса
   
   
   
   
   3 июня 1942 г.
   Дорогой Кашшаф!
   Сегодня получил твое письмо от 22/V и спешу ответить хотя бы коротеньким письмом. (Уже темнеет. А здесь в лесу ночью обычная жизнь прекращается, начинается другая, таинственно-боевая жизнь).
   Я читал первые строки твоего письма, от души радовался тому, что ты выздоровел и чувствуешь себя хорошо. Я об этом очень беспокоился. Очень приятно слышать, что операция прошла благополучно и, наверное, с пользой. [...]
   Я очень благодарю за такие частые, подробные, обстоятельные и дружеские, теплые письма твои. Прошу только не прекращать их до самого нашего свидания, хотя это отнимает у тебя много времени. Мне очень приятно получать твои письма.
   Я твое апрельское письмо получил и тут же ответил. Письмо командованию храню пока у себя. Редактору показал. Он обещал всяческое содействие в моем деле: направить туда, куда мне нужно, мы с ним обсудили, куда мне лучше. И в первую очередь решили, по достижении одного пункта в нашем боевом походе (мы пока в особом положении), я на самолете полечу в авиаполк, где находится дважды орденоносец, герой штурман, капитан Гали Бурхан, который имеет 118 боевых вылетов и 3 раза бомбил Берлин по приказу главнокомандующего. Я с ним заочно знаком, знаю его боевые дела, но лично еще не виделся, он далеко от нас. Надо лететь. Есть и другие отважные сыны нашего народа. Сделаю все, чтобы создать хорошие вещи для предполагаемых альманахов, но... времени маловато. Я сейчас в подлинно боевой обстановке, часто бываю на передовых линиях. С автоматом в руках прохожу очень опасные леса, болота и ущелья чуть ли не у самых огневых точек врага. Военкор - это далеко не мирное и спокойное занятие, приходится одновременно воевать и писать (я не редактор, а военкор, хотя называюсь странно: "литератор-инструктор").
   Твои мысли и советы вполне справедливы и верны. Я их полностью разделяю. Но времени и бумаги не хватает для того, чтобы я тоже с удовольствием высказался на эту интересную тему. А коротко ничего не скажешь. Я "Осаду мельницы" Золя еще до войны читал. Она мне также очень понравилась. Я продолжаю писать стихи и песни. Но редко. Некогда, и обстановка другая. У нас сейчас кругом идут жестокие бои. Крепко деремся, деремся не на жизнь, а на смерть... Поэтому поэма пока откладывается. Но я скоро еще вышлю 10-15 коротеньких песен и стихов и очень прошу планировать второй сборник. Очень прошу! Кроме того, одна нескромность: не думаешь ли ты в газете сделать коротенький обзор моих военных стихов (как о Суркове и Тихонове)? Отечественная война сделала поворот и вызвала новый подъем в моем творчестве. Не правда ли? (Это несмотря на то, что я на фронте и имею мало условий.) Подумай-ка, друг! (...]
   Ну, пока, дорогой друг! Много писал. А слов еще больше осталось. Предстоят серьезные бои с опасным врагом. О результатах напишу.
   Пока. Крепко обнимаю.
   Муса
   Привет Хазяр и детям.
   
   
   
   ЗАВЕЩАНИЕ
   
   Я - татарский писатель, член ССП Джалиль (Залилов) Муса Мустафович - Муса Жэлил, находясь в настоящее время в действующей ударной армии на фронте Отечественной войны, в случае моей гибели на фронте, по поводу моего литературного наследия завещаю следующее:
   Я начал заниматься творческо-литературной деятельностью с 1916 года. Первые стихи печатались в 1919 г. во фронтовой армейской газете "Кызыл Юлдуз" в Оренбурге (ныне Чкалов) и с тех пор постоянно печатался в татарской и отчасти русской советской печати. Но опубликовано лишь 30-35% моих произведений. Большая часть моих рукописей мною затеряна в различных условиях моей жизни в дер. Мустафино, в Оренбурге, в Казани, в Москве и т. д. До войны я их не сумел собрать и привести в порядок.
   В случае моей смерти сбор всех моих рукописей, стихов, песен, поэм, рассказов, пьес, эпиграмм, критических статей, дневников, писем, как Б черновом виде, так и в виде беловиков, завещаю и доверяю моему лучшему другу, критику и писателю, члену ССП тов. Кашшафу Гази.
   Завещаю, чтобы все мои рукописи, письма и дневники сосредоточились в его руках, все мои записи предоставлены ему и позволено ему собрать и классифицировать мои рукописи в моей личной библиотеке.
   Завещаю тов. Кашшафу Гази составлять и редактировать сборники моих произведений и отдельные мои книги после моей смерти. Завещаю ему все мое творчество, завещаю привести в порядок мое литературное наследие и со своими комментариями опубликовать в печати по его усмотрению.
   Поэтому прощу соответствующие организации оказать в этом тов. Кашшафу Г. полное содействие и передать все, что у них имеется из моих рукописей, дневников и писем.
   
   Муса Джалиль 27/V 1942 г.
   Адрес: Действующая армия ППС N1550, редакция газеты "Отвага"