Вл. Павлов
ЗАПОМНИ ЭТО, СЫНОК!

   Я познакомился с Федей Кравченко в ноябре сорок второго, на опушке Клетнянского леса.
   Осень доживала последние деньки. Стояли долгие ночи, ясные и холодные. Остылая земля ждала снега - его все не было. Зато наш партизанский аэродром на окаменевшем от мороза поле был в отличном состоянии.
   В ту ночь ожидался самолет с Большой земли. Не с выброской - с посадкой. Встречать его предстояло нашему подрывному взводу.
   Связной штаба, который принес эту радостную весть к нам в землянку, прибавил от себя еще одну новость.
   - Чулы, хлопцы? - спросил он, почему-то понижая голос.- Группа Балицкого вернулась. Кажуть, трофеев принесли богато!.. А стоят в Николаевке. Так что по пути вам...
   Я чуть не подпрыгнул от радости. С группой Балицкого ходил мой закадычный друг - тоже подрывник - Гриша Мыльников. Три месяца - для вражеского тыла это прямо-таки гигантский срок - мы не виделись и ничего не знали друг о друге. И вот теперь
   Гриша в каком-нибудь десятке километров от лагеря! "Сегодня же и повидаю",- решил я...
   К Николаевке мы подошли в темноте.
   Как только меж деревьев показались тусклые огоньки, я бегом обогнал тяжело громыхающие в колеях повозки с нарезанными и наколотыми из столбов немецкой связи дровами для сигнальных костров и побежал вперед.
   Посреди села я наугад остановился, оглядел ближайшие хаты, подошел к той, которая показалась мне самой подходящей, и постучал. Изнутри что-то неразборчиво ответили. Я нажал на щеколду и открыл дверь.
   За столом прямо передо мной сидели два человека в полной немецкой форме и преспокойно ужинали. Красноватое пламя самодельного светильника отражалось на вороненых боковинах немецких "козлов"-автоматов, висевших на стене. Тускло поблескивали серебром погоны, петлицы, распростертые крылья гербовых орлов на пилотках.
   Сама по себе немецкая форма меня не удивила: носить форму, снятую с убитого врага, наравне с трофейными пистолетами и кортиками, считалось особым партизанским шиком и служило лишним свидетельством, что новый ее владелец бьет гитлеровцев исправно. У меня самого под полушубком был офицерский китель, добытый в бою.
   Но в облике этих двух было что-то такое - может быть, знаки различия, которые партизаны обычно спарывали, может, слишком уж "уставной", подтянутый вид, что заставило меня насторожиться.
   - Не знаете, где остановилась группа Балицкого? - спросил я, на всякий случай не отпуская ручки двери.
   - Ми группе Тедди-Алекс,- проговорил один из сидящих на ломаном языке.- Ми...
   Внутри у меня все оборвалось: "Настоящие!" Я не дослушал, рванул дверь, выскочил на улицу. И в тот же момент на мое плечо легонько опустилась чья-то рука. Я оглянулся. Передо мной стоял невысокий человек. Лохматая шапка с красной партизанской лычкой, короткая шкиперская бородка, распахнутый армейский белой дубки полушубок, автомат за спиной дулом книзу - вот все, что я успел заметить с первого взгляда в тусклом свете, падавшем из окна хаты.
   - Ну? Что собрался делать, дружок? - негромко спросил человек.- Э?..
   - Там немцы!
   - Ай-яй-яй! Как раз и ошибся! - все так же тихо и невозмутимо проговорил он.- Ну сам сообрази - в селе полно партизан... Да немца тут мигом бы чирик - и нету... Стал бы он тут ужинать! Так?
   Глуховатый голос незнакомца звучал по- товарищески просто и дружелюбно, но я чувствовал: ему нужно повиноваться. И - как только я не увидел раньше! - из-под левой полы полушубка поблескивали два ордена - Красного Знамени и Красной Звезды! Неслыханное по тем временам дело во вражеском тылу!..
   Я смутился и пробурчал:
   - Так...
   - Расчирикал, значит? Кого ищешь?
   - Откуда вы знаете, что ищу?
   - Чудак! Я ж видел, как ты стоял да раздумывал... Да говори, не бойся. Я - Кравченко!
   
   * * *
   
   Группа "Феди-Алеши", состоявшая из пяти человек: двух перебежчиков - немецких солдат, которым, из конспиративных соображений дали клички "Максим" и "Тарас", радиста Гриши, командира группы Алексея Коробицина и его заместителя и друга по войне в Испании Федора Кравченко,- высадилась во вражеский тыл в начале мая сорок второго в Чечерских лесах, недалеко от Гомеля.
   Во время высадки и в первые дни группу преследовали неудачи.
   Парашют мешка с запасным питанием к рации не рас крылся, и батареи "БАС-80" и "БАС-60" превратились в лепешку.
   А тут еще командование местного чечерского партизанского отряда, увидев двух "форменных" немцев, заподозрило неладное, обезоружило десантников и потребовало доказательств.
   - Какие же вам требуются доказательства? - спросил Коробицин, когда его и Федю привели в штаб отряда.
   - Передадите сводку на Большую землю: "Партизаны Гомельской области восстановили Советскую власть в 103 населенных пунктах. Разгромили карательный отряд"... А потом все это слово в слово пусть передадут открытым радио, в сводке Совинформбюро... Слово в слово. А не передадут - значит, вы немецкие шпионы...
   Гриша в каком-нибудь десятке километров от лагеря! "Сегодня же и повидаю",- решил я...
   К Николаевке мы подошли в темноте.
   Как только меж деревьев показались тусклые огоньки, я бегом обогнал тяжело громыхающие в колеях повозки с нарезанными и наколотыми из столбов немецкой связи дровами для сигнальных костров и побежал вперед.
   Посреди села я наугад остановился, оглядел ближайшие хаты, подошел к той, которая показалась мне самой подходящей, и постучал. Изнутри что-то неразборчиво ответили. Я нажал на щеколду и открыл дверь.
   За столом прямо передо мной сидели два человека в полной немецкой форме и преспокойно ужинали. Красноватое пламя самодельного светильника отражалось на вороненых боковинах немецких "козлов"-автоматов, висевших на стене. Тускло поблескивали серебром погоны, петлицы, распростертые крылья гербовых орлов на пилотках.
   Сама по себе немецкая форма меня не удивила: носить форму, снятую с убитого врага, наравне с трофейными пистолетами и кортиками, считалось особым партизанским шиком и служило лишним свидетельством, что новый ее владелец бьет гитлеровцев исправно. У меня самого под полушубком был офицерский китель, добытый в бою.
   Но в облике этих двух было что-то такое - может быть, знаки различия, которые партизаны обычно спарывали, может, слишком уж "уставной", подтянутый вид, что заставило меня насторожиться.
   - Не знаете, где остановилась группа Балицкого? - спросил я, на всякий случай не отпуская ручки двери.
   - Ми группе Тедди-Алекс,- проговорил один из сидящих на ломаном языке.- Ми...
   Внутри у меня все оборвалось: "Настоящие!" Я не дослушал, рванул дверь, выскочил на улицу. И в тот же момент на мое плечо легонько опустилась чья-то рука. Я оглянулся. Передо мной стоял невысокий человек. Лохматая шапка с красной партизанской лычкой, короткая шкиперская бородка, распахнутый армейский белой дубки полушубок, автомат за спиной дулом книзу - вот все, что я успел заметить с первого взгляда в тусклом свете, падавшем из окна хаты.
   - Ну? Что собрался делать, дружок? - негромко спросил человек.-
   - Там немцы!
   - Ай-яй-яй! Как раз и ошибся! - все так же тихо и невозмутимо проговорил он.- Ну сам сообрази - в селе полно партизан... Да немца тут мигом бы чирик - и нету... Стал бы он тут ужинать! Так?
   Глуховатый голос незнакомца звучал по- товарищески просто и дружелюбно, но я чувствовал: ему нужно повиноваться. И - как только я не увидел раньше! - из-под левой полы полушубка поблескивали два ордена - Красного Знамени и Красной Звезды! Неслыханное по тем временам дело во вражеском тылу!..
   Я смутился и пробурчал:
   - Так...
   - Расчирикал, значит? Кого ищешь?
   - Откуда вы знаете, что ищу?
   - Чудак! Я ж видел, как ты стоял да раздумывал... Да говори, не бойся. Я - Кравченко!
   
   * * *
   
   Группа "Феди-Алеши", состоявшая из пяти человек: двух перебежчиков - немецких солдат, которым, из конспиративных соображений дали клички "Максим" и "Тарас", радиста Гриши, командира группы Алексея Коробицина и его заместителя и друга по войне в Испании Федора Кравченко,- высадилась во вражеский тыл в начале мая сорок второго в Чечерских лесах, недалеко от Гомеля.
   Во время высадки и в первые дни группу преследовали неудачи.
   Парашют мешка с запасным питанием к рации не рас крылся, и батареи "БАС-80" и "БАС-60" превратились в лепешку.
   А тут еще командование местного чечерского партизанского отряда, увидев двух "форменных" немцев, заподозрило неладное, обезоружило десантников и потребовало доказательств.
   - Какие же вам требуются доказательства? - спросил Коробицин, когда его и Федю привели в штаб отряда.
   - Передадите сводку на Большую землю: "Партизаны Гомельской области восстановили Советскую власть в 103 на- селенных пунктах. Разгромили карательный отряд"... А потом все это слово в слово пусть передадут открытым радио, в сводке Совинформбюро... Слово в слово. А не передадут - значит, вы немецкие шпионы...
   Побежали дни сидения в бане, которая в отряде заменяла гауптвахту.
   Каждый из "заключенных" по-своему переживал случившееся. Максим, ко всему равнодушный, сидел на корточках в углу, безмятежно покуривал и на все вопросы односложно отвечал:
   - Я командир верить. Я знать - уладить.
   Тарас - человек уже пожилой (ему было за пятьдесят) и хозяйственный, все время чем-нибудь занимался: то подбивал к сапогам новую подметку, то мастерил тренчик-петельку к ремню, то стругал палочку перочинным ножиком.
   Федя молча мерил баню из угла в угол шагами. Алексей думал...
   На третий день Коробицин попросил, чтоб привели радиста (он теперь вместе с рацией располагался отдельно, под охраной и день и ночь, не жалея батарей, жадно слушал Москву).
   - Ты, Гриша, передал, что нас ждет, если не будет сводки? - спросил Коробицин.
   - Передал. Два раза повторил.
   - Может, еще разок?
   - Нет, командир,- грустно улыбнулся радист,- питание окончательно село. На прием - и то еле тянем. А о передаче - говорить нечего!..
   На восьмой день Коробицин и Кравченко написали записку, в которой поведали печальную судьбу группы и передали ее одному из часовых: Феде удалось заговорить с ним и выяснить, что у них есть общий знакомый на Большой земле - полковник Середа.
   - Придут наши - отошли в разведуправление,- сказал Федя.- Смотри не забудь!
   - Да вы сами это сделаете! - запротестовал часовой.- Да я сейчас к командиру!.. Что же это получается? Сидите, я сейчас!..
   Часовой ушел, и десантники больше его не видели. Вместо него к бане были приставлены два часовых, не спускавших с арестованных глаз.
   На десятый день командир и комиссар отряда с утра отправились в соседнее село (там был какой-то праздник). Перед отъездом командир остановился возле бани и, не слезая с седла, крикнул:
   - Эй, смотрите! До обеда - время вам льготное! Не то...
   И он выразительно похлопал себя по кобуре револьвера. Тарас растерянно посмотрел ему вслед выцветшими добрыми глазами.
   - А, доннер-веттер! - вырвалось у него,- это ошен обидно,- свой свой убивать!..
   Федя посмотрел на часы: было десять. "Доживем ли до вечера?",- подумал он.- "Эх, Тарас, Тарас!.. И впрямь - того и гляди, свой своего чирикнет!"
   Слово "чирикнуть" Федя употреблял во всех случаях жизни, в самых разнообразных значениях...
   А еще через час запыхавшийся партизан, специально приставленный слушать радио, прибежал в землянку и закричал :
   - Есть! Сводка есть! Слово в слово...
   У десантников вырвался вздох облегчения...
   Скоро группа рассталась с баней и весело зашагала по лесной тропинке.
   К ней присоединилась часть местных партизан - те, кому хотелось быть поближе к железной дороге, к врагу...
   На место своего нового расположения, недалеко от станции Добруш, группа подошла целым партизанским отрядом. Через несколько дней тайным голосованием Федя Кравченко был избран командиром этого отряда. Комиссаром стал Коробицин.
   
   * * *
   
   "Проверка", которую устроили десантникам местные партизаны, обошлась дорого: питание к рации кончилось, новых батарей взять было неоткуда. А автомобильные аккумуляторы (их бы еще можно добыть) для "Северка" не годились. Без рации заниматься разведкой стало бессмысленным делом. Пришлось переходить на партизанские действия.
   Прежде всего требовалось нащупать связи с местным подпольем...
   Не просто это - найти небольшие группы глубоко законспирированных советских людей, за голову каждого из которых гестапо сулило немалые премии. И все-таки Феде удалось отыскать ниточки, ведущие к подполью...
   Первая ниточка обнаружилась в Подсочке - так называлась избушка, затерянная среди леса, в котором расположился отряд Кравченко. В Подсочке жили два брата - Иван и Петро.
   Сначала Федя и Алексей присматривались к братьям, установили за Подсочкой наблюдение, нет-нет заглядывали в избушку попросить воды или перекусить, а на деле поговорить да послушать. Видно, и братья присматривались к партизанам: не сразу удалось выудить даже самые невинные подробности их биографий. Лишь постепенно выяснилось, что Иван и Петро уроженцы и жители Добруша - города и станции на железной дороге Гомель - Брянск, в районе которой располагался теперь отряд Кравченко, что худосочный чахоточный Иван не попал в армию по болезни, а широкоплечий белокурый красавец Петро понюхал на фронте пороха, был ранен, попал в плен, бежал и теперь, возвратившись к брату, горел желанием продолжать борьбу.
   Есть у Феди удивительное качество - умение привлекать, притягивать к себе людей. Не фамильярным похлопыванием по плечу, не шутками-прибаутками рубахи-парня... Нет. Федя сдержан и немногословен.
   Но в каждом редком слове, которое он произносил, сквозила ясная правда и непреклонная убежденность. За каждым поступком ощущалась твердая воля и решимость.
   На войне, когда тяжело, счастье встретить такого человека. И нет ничего удивительного, что вскоре братья решились сказать Феде, что оба они - комсомольцы и, наконец,- вот оно, долгожданное! - предложили свести Федю с одним верным человеком по фамилии Кулик.
   Иван сам вызвался отнести Кулику записку, в которой Федя назначал ему свидание...
   Встреча с Куликом, рабочим добрушских железнодорожных мастерских, состоялась июльским вечером около Подсочки, на бревенчатом пешеходном мостике через лесной ручей. Следуя партизанским законам, Федя на всякий случай принял все меры предосторожности: чуть не от самого Добруша ничего не подозревавший Кулик находился под наблюдением партизан.
   - А "хвостов" нет? - на всякий случай спросил Федя у командира разведчиков Верховского, который принес донесение.- Никто следом не чирикает?
   Верховский - он был на коне - слегка привстал на веревочных стременах и оперся на рогульку, заменявшую у самодельного седла луку.
   - Никого нет, командир! Все спокойно!..
   Наконец показался и сам Кулик. Это был немолодой уже, но крепкий, кряжистый человек в брезентовом с капюшоном плаще, какие носят путевые обходчики. Он неторопливо, неслышно, слегка покачиваясь на цепких кривоватых ногах, ступал по тропинке. Вместе с ним шел Иван.
   - Вот,- сказал Иван, подходя к Феде.- Это и есть дядько Кулик.
   - Так вот вы какой, товарищ Левченко! (Федин партизанский псевдоним) - сказал Кулик, оглядывая Федю.- А мы о вашем приходе знали. Вы пришли...
   Тут, к удивлению Феди, Кулик назвал точную дату появления отряда в Добрушских лесах.
   - Наши подпольщики за вами давно уж наблюдают...- усмехнулся Кулик.- Что у вас в отряде есть два немца, например, мы тоже знаем!..
   В это время из кустов, что густо росли по берегам ручья, вышел Тарас и протянул Кулику широкую ладонь.
   - Я нет фашист. Я есть рабочий. Против Гитлера. Немец рабочий!
   Внутренне Федя усмехнулся. Чем-то очень походили один на другого эти два невысоких пожилых человека, несмотря на то что один из них был в военной форме гитлеровского солдата, а другой в засаленной кепчонке мастерового.
   Может быть, как раз в это время ему вспомнился далекий Уругвай, в котором прошли его детство и юность, разноязыкие демонстрации и митинги рабочих фригорификос - мясохладобоен, на которых работало много иностранцев, в том числе и его отец, русский эмигрант и уругвайский коммунист Иосиф Кравченко...
   - Ладно! - улыбнулся Кулик и хлопнул Тараса по спине.- Это нам и без тебя известно! То добре, что ты против Гитлера. Давай-ка, брат, закурим по такому случаю!
   И он достал объемистый кисет.
   Кулик, Федя и Алексей Коробицин договорились о последующих встречах, условились, что на связь к Феде в экстренных случаях будет приходить сын Кулика - мальчонка лет четырнадцати, а от Феди к Кулику Иван - он имел немецкие документы и мог ходить в Добруш, не вызывая подозрений. Кроме этого, для регулярной связи Федя назначил "дубки" - секретные места, в которых подпольщик должен был оставлять разведывательную информацию. Потом Кулик хлопнул Тараса еще раз по плечу, пожал руки Феде и Алексею и исчез за поворотом тропинки.
   Вскоре после этой встречи с помощью Кулика у Феди появились свои люди во многих окрестных селах, в местечке Ветка, на станции Тереховка и даже в самом Гомеле...
   Но не только Кулик помогал Феде налаживать специальную связь.
   С Мишей по прозвищу Телеграфист, например, Федю познакомил бывший оперативный уполномоченный злынковской милиции Шкаруба, который пришел в отряд через несколько дней после знакомства с Куликом. До этого Шкаруба, вооруженный милицейским наганом, к которому было всего семь патронов, партизанил в одиночку.
   По роду мирной своей профессии оперуполномоченный знал многих людей, и, когда Федя попросил его перечислить фамилии тех, которые подходят для подпольной и партизанской работы, он первым назвал телеграфиста с разъезда Закопытье.
   - Мишка для нас нужнейший человек, товарищ командир! Десятилетку кончил, по-немецки понимает, комсомолец. Все, что немцы по телефону и телеграфу передают, ему известно. Он хотел работу кинуть, в лес ко мне уйти, да я удержал. Сиди, говорю, куда посажен. Ты нам на этом месте понадобишься.
   - Кто у него есть дома? - спросил Федя.
   - Вдвоем они с сестрой. Сестра постарше, тоже комсомолка, муж ее в армии,- без запинки отрапортовал Шкаруба.
   - Ну что ж... Придется к телеграфисту чирикнуть!..
   В поселок, примыкавший к разъезду Закопытье, Федя и Алексей Коробицин отправились следующей ночью в сопровождении Шкарубы и двух партизанских разведчиков - Верховского и Коли Зайцева. Не доходя до околицы, свернули на огороды, перелезли через плетень, пересекли улочку...
   - Иди след в след! - тихо, одними губами скомандовал Федя.- Мы-то уйдем, а человек головой рискует!
   Шкаруба вел партизан вдоль забора утоптанной тропинкой, змеившейся меж грядами картошки. Слева чуть приметно темнела полоска леса.
   Справа громоздились черные кубы домов. В полутора километрах впереди, на другом конце поселка, горели огни разъезда, слышался неясный шум, из которого выделялся перестук буферов, гудки стрелочника и пыхтение маневрового паровоза. Там, на разъезде,- немцы.
   Наконец Шкаруба остановился.
   - Здесь! - шепнул он.
   Федя, Шкаруба и Алексей пошли к хате телеграфиста. Верховский и Зайцев, по неписанным партизанским законам, остались на всякий случай снаружи, залегли на огороде, взяли на прицел улицу...
   Шкаруба постучал условным стуком - три раза, потом еще два.
   За дверью послышались тихие шаги. Донесся тихий женский голос:
   - Кто?
   - Милиция! - назвал оперуполномоченный пароль.
   - Телеграфист! - отозвались из-за двери.
   Это был отзыв. Послышалось звяканье щеколды, чуть слышно скрипнули петли. На пороге появилась белая женская фигура.
   - Заходьте! - прошептала она.- А мы уже ждем, ждем!..
   В хате с плотно занавешенными окнами мерцал тусклый огонек фитилька, плавающего в глиняной плошке с жиром. Крепко пахло кислой капустой. Из-за стола навстречу Феде встал тонкий, светловолосый хлопчик.
   - Здравствуйте! - смущенно проговорил хлопчик ломающимся мальчишеским дискантом; и даже при тусклом свете коптилки можно было заметить, как он по- краснел.
   - Сядем! - сказал Федя, пожимая ему руку.- Ты и есть Миша?
   - Да.
   - Знаешь, кто мы?
   - Знаю.
   - Хочешь помочь бить фашистов?
   - Да.
   Федя помолчал, испытующе разглядывая нового знакомого, набил и раскурил трубку. Побарабанил по столу пальцами.
   - Знаешь, парень,- медленно проговорил он, не отрывая темных, острых глаз от Мишиного лица.- Знаешь, что сказал мне отец, когда меня приняли в комсомол? "В комсомол и в партию вступают раз в жизни и уходят только со смертью. От них ничего не берут. А отдают им все без остатка... Все, что есть, а если надо - и жизнь!" Вот и ты запомни это, сынок!
   - А где вы вступали в комсомол, товарищ командир? - спросил Шкаруба.
   - Далеко отсюда, в Южной Америке,- усмехнулся Федя.- В Уругвае. Вся наша семья эмигрировала еще до революции. Меня увезли семимесячным. Вырос - пошел работать... Тогда же и в комсомол вступил... Так-то, хлопче. Так ты расчирикал, на что идешь? Понял?
   - Понял, товарищ командир.
   - Может, вы покушаете? У меня и бутылка есть...- Емешалась Мишина сестра.- Я мигом!..
   - Нет,- сказал Федя.- Времени нет. Да мне и нельзя: язва желудка.
   Как и Кулику, Федя назначил Мише "дубки" и встречи, установил пароль, и партизаны, никем не замеченные, благополучно вернулись в лес...
   Шкаруба познакомил Федю с еще двумя замечательными советскими людьми - лесником Ивановым и с его шестнадцатилетним сыном Виктором. Оба они тоже с радостью дали согласие добывать необходимые сведения для отряда Кравченко.
   Федя редко теперь бывал в лагере. Широко расставленные разведчики и связные требовали постоянных встреч на специальных квартирах, обхода "дубков", и Федя все время был "в ходу".
   Издали Федю принимали за мальчика: невысокий, очень худой от постоянного недоедания из-за язвы желудка (ему приходилось питаться почти исключительно одним молоком), гимнастерка заправлена в штаны на испанский манер, голенища кирзовых сапог не по ноге широки, и тощие Фе-дины икры болтались в них, как пест в ступе... Стоило Феде накинуть армяк, с внутренней стороны которого он нашил карман для пистолета, а через плечо перебросить длинный кнут - ни дать ни взять подпасок.
   Феде только это и нужно было: к связным и на "дубки" ходить надо скрытно, не привлекая внимания. И никто чужой, встречавший Федю на лесных проселках, не подозревал, что этот небольшой человек в армяке - командир отряда партизан.
   Однажды Иванов доложил Феде, что в селе Пчелки у одного старика есть "якись железны штучки", которые он хранит на печке.
   Проверили. "Штучки" оказались взрывателями и капсюлями в деревянных пеналах. Теперь оставалось добыть тол - и можно будет взрывать немецкие поезда на железной дороге.
   Тот же Иванов, знавший в окрестностях каждую пядь земли не хуже собственной хаты, указал место на реке Бе-седи, в котором отступавшие части Красной Армии утопили "якись зелененьки ящички".
   Ныряние не пропало даром - ящики оказались противотанковыми минами, начиненными толом. На все эти операции ходили сами Федя и Коробицин, а с ними еще три партизана из "новеньких"- Верховский, Бондаренко, Зайцев, Иванюта.
   Как только мины были доставлены в лагерь, Федя образовал подрывную группу. В нее вошли самые смелые: Верховский, Бондаренко, Иванюта, Зайцев и уж конечно Коробицин и сам Федя.
   Первая диверсия, совершенная этой группой, не очень-то удалась.
   Две противотанковые мины, которые Федя и Алексей закопали одну над другой, рванули не под бегунками паровоза (только в этом случае бывает "хорошее" крушение), а посреди состава, груженного автомашинами. Две платформы, груженные автомашинами, свалились под откос. Один вагон сошел с рельсов... Да еще осколками ранило одного немецкого солдата (об этом спустя день донесли связные). Вот и весь результат.
   Позже Феде не раз удавалось взрывать немецкие эшелоны куда более основательно. И все-таки эта первая диверсия не пропала даром: новоиспеченные "боги партизанской войны" - диверсанты уверовали в свои силы и убедились в том, что тол в противотанковых минах, несмотря на длительное пребывание под водой, вполне работоспособен...
   
   * * *
   
   Вскоре после того, как на железке раздались первые взрывы, Кулик принес тревожную весть: немцы готовятся к прочесыванию леса. На всех станциях усилены гарнизоны. В Гомеле высадился полк, предназначенный для действий против партизан.
   В гомельском гестапо появились "специалисты" по партизанским делам...
   По улицам в Добруше и в Закопытье ходили патрули. Кругом была выставлена усиленная охрана, и Кулик с трудом вырвался, чтобы положить записку в "дубок". Братья Иван и Петро, которые к этому времени оказались на подозрении у полиции, бросили хату на Подсочке и перебрались в отряд-Связь теперь можно было поддерживать только с Ивановым, который жил в лесничестве, расположенном на опушке леса. В ту же ночь отряд Кравченко сменил место своего расположения. А на рассвете до нового лагеря донеслись выстрелы и шум боя по ту сторону железки.
   Прежде всего требовалось выяснить, с кем ведут бой немцы. Федя сразу же послал к Иванову разведчиков, выяснить обстановку. Но условные сигналы - горшки и корчаги на плетне у дома лесника - предупреждали: в доме враг... Повидаться с Ивановым разведчикам не удалось... Около двенадцати несколько автоматных очередей раздались совсем неподалеку. Федя послал двух партизан под командой Верховского узнать, кто стрелял.
   И часа не прошло, как разведчики вернулись.
   - Немцы! - прошептал Верховский, склонившись над Фединым ухом.- Человек тридцать! Их ведет сын лесника Иванова!..
   - Что-о?!
   - Точно! Виктор, сын Иванова. Я и сам сначала глазам не поверил!
   Лицо Феди потемнело, будто от боли.
   - За мной! - негромко скомандовал он.
   В том месте, где лесной проселок выходил на полянку, Федя остановил отряд, расположил людей по обе стороны дороги и приказал:
   - Не стрелять, пока не скажу! Замаскироваться и лежать тихо!
   Прошло несколько минут, и на дороге показались люди. Верховский сказал правду - впереди шел сын лесника. Он шагал так спокойно, что Федя, с губ которого уже готова была сорваться команда "огонь", вдруг остановился. Вот он - этот юноша с чистым добрым детским толстогубым лицом. Вот он перед Федей покачивается в прорези автоматного прицела. Нажим на спуск и - жизнь его оборвется. Так и надо предателю. Но неужели он предатель?! Быть не может!..
   И Федя медлил. Не раз он виделся с этим парнем, говорил с ним. Знал, о чем он думает, что хочет делать после войны, знал, как зовут его любимую, видел ее фотографию...
   Федя знал: парень чист. Такие не могут предать!..
   - Стой! - крикнул Федя.- Ни шагу вперед! Кто такие?!
   - Не стреляйте! Не стреляйте, товарищ командир! - закричал Иванов.- Это наши! Федоровцы!..
   Это была разведка нашего партизанского соединения. Разведчики, пока соединение вело бой, перебрались через железку, чтобы установить связь с отрядом Кравченко, о которой сообщил Иванов... Скрытный лесник, строго соблюдавший законы конспирации, ни слова не сказал Феде об этой связи.
   А наши разведчики ходили в немецкой форме!..
   Наше соединение не могло задерживаться в узкой полосе леса, зажатой между железной дорогой Гомель - Брянск и рекой Ипуть. Нужно было торопиться на север, к Чечерску, в "партизанский район", о котором мы узнали из сводки Совинформбюро, переданной для "проверки".
   И в то же время наше командование не хотело оставлять без партизанского "обслуживания" такую важную для немцев магистраль, как Гомель - Брянск...
   Наш командир Алексей Федорович Федоров решил оставить под Добрушем группу под командованием лучшего диверсионного командира Григория Васильевича Балицкого.
   - Хотите действовать вместе с нашими хлопцами? - спросил генерал у Феди.
   - Да.
   
   ***
   ; 
   Группа Балицкого пустила под откос одиннадцать эшелонов. Почти все - при участии Феди и его отряда. Но дело было не столько в участии в диверсиях, сколько в великолепной Фединой осведомленности обо всем, что касалось движения вражеских эшелонов и войск от самого Гомеля до Ново-зыбкова...
   Расскажу о самом "громком" взрыве - о взрыве "Голубой стрелы", эхо которого докатилось до нас еще до того, как я повстречал Федю Кравченко на опушке Клетнянского леса.
   Поезд, который партизаны прозвали "Голубой стрелой", состоял целиком из классных вагонов (редкость для железных дорог во вражеском тылу) и предназначался для гитлеровских офицеров-отпускников, едущих с фронта и на фронт. Ходил этот поезд, разумеется, не по расписанию, его движение сохранялось в строжайшей тайне. Но незадолго до его прихода - иногда за день, иногда за два - по всей линии от Брянска до Гомеля летел приказ: проверить состояние железной дороги, поддерживать особую бдительность... Первым связь между приказом об особой бдительности и проходом "Голубой стрелы" заметил Миша - телеграфист с разъезда Закопытье...
   - Ну, как, Гриша? - спросил Федя у Балицкого после очередного посещения "дубка".- Взорвем "Голубую"?
   - А неужели ж пропустим?!
   С этого дня наблюдение за "Голубой стрелой" стало главной Фединой заботой.
   "Дубок" Мишки-телеграфиста перенесли поближе к разъезду, на самую опушку леса. За ним было установлено постоянное наблюдение. Все иные боевые операции отменили. Обе группы - Балицкого и Феди - находились в полной боевой готовности для выхода на железку в любой момент.
   Несколько раз диверсия срывалась: то приказ был, но поезд в последний момент отменяли, и тревога оказывалась ложной, то Миша не успевал сообщить, то экспресс проходил днем...
   Но вот однажды вечером Миша сам прибежал на "дубок".
   - Сегодня! -с трудом переводя дух, сказал он Верхов-скому, который дежурил в тот день.- Сегодня пройдет обязательно! Часа через четыре ждите!
   ...Балицкий расположил объединенную диверсионную группу вдоль железной дороги почти под самым Добрушем. Чтоб по ошибке не взорвать другой поезд, в каждую сторону выставил по наблюдателю с электрическими фонариками. Если идет экспресс, наблюдатель должен был трижды мигнуть зеленым глазком.
   Лежали неподвижно: Балицкий запретил шевелиться и разговаривать. Мимо то и дело с грохотом пролетали поезда. Подрывник Гриша Мыльников, осторожно перебирая пальцами, то выбирал слабину, готовясь резким рывком вырвать чеку взрывателя, то снова ослаблял шнур... А желанного сигнала все не было...
   Но вот снова раздался стук колес и пыхтение паровоза.
   - Кажется, четырехосные перестукиваются,- прошептал кто-то рядом с Федей.- Уж не "Стрела" ли?
   - Тихо!..
   И вдруг Федя явственно увидел - справа вспыхнула чуть заметная зеленая звездочка - раз, другой, третий. Есть!
   - Приготовиться! - шепотом скомандовал Балицкий.- Ну смотрите не подведите, подрывники!..
   А поезд вот он - рядом уже. В незатемненных зеркальных окнах сверкал свет, светлые квадраты, как в довоенные времена, весело бежали рядом с колесами по насыпи.
   Теперь уже не оставалось никаких сомнений - "Голубая стрела"!
   - Ну! - сдавленно крикнул Балицкий.- Давай! Огромное, как африканский баобаб, багровое дерево взрыва (Гриша Мыльников не пожалел тола) встало под паровозом. Раздался дикий скрежет - вагоны лезли один на другой, падали, раскалываясь, как орехи...
   - Пулеметы! Почему молчат пулеметы! - не своим голосом закричал Балицкий.
   Резанули пулеметные и автоматные очереди. Ударили взрывы гранат. Вспышки освещали уцелевших немцев, с воплями на карачках уползавших прочь, за насыпь, подальше от смерти...
   К Балицкому подбежал наблюдатель:
   - По дороге от Добруша идут машины! - крикнул он.- Фары видны!
   - Отход! - крикнул Балицкий и дал в воздух зеленую ракету!
   Но отходить было поздно. Машины остановились точно против взорванного эшелона. Приехавшие на них немцы развернулись и, поливая автоматными очередями узенький коридорчик леса, в котором между линией и дорогой были зажаты партизаны, двинулись в наступление...
   - Будем прорываться! - крикнул Балицкий.
   - Стой, Гриша! - остановил его Кравченко.- Не горячись! Отводи людей вдоль дороги. А я задержу...
   - Как же ты?! - начал было Балицкий.
   - Ничего-ничего! Иди! А мы их сейчас стравим - как начнут друг друга чирикать, так о нас забудут!
   Балицкий начал отводить группу. Федя подозвал к себе Максима и Тараса.
   - А ну чирикните им, чтоб стреляли выше,- сказал Федя австрийцам.- Орите что есть силы, партизаны, мол, на насыпи!..
   Тарас и Максим что есть силы закричали по-немецки.
   Федя одну за другой дал в сторону насыпи две белых ракеты.
   "Добрушские" немцы сразу перенесли огонь выше, начали стрелять по насыпи.
   Им яростно отвечали отпускники, успевшие к этому времени оправиться и занять оборону... Федя отослал Тараса и Максима догонять группу, дал несколько очередей по разбитому эшелону, закурил, прикрыв голову плащ-палаткой и, пряча цыгарку в рукав, не торопясь двинулся вслед за остальными...
   Через два дня в лагерь к Феде и к Балицкому пришел Кулик, возвратившийся из Гомеля, и доложил:
   - Двести тридцать семь убитых и раненых офицеров и один генерал.
   Взрыв "Голубой стрелы" громовым эхом пронесся по всей линии от Гомеля до Брянска.
   "Специалисты по партизанским делам" из гомельского гестапо арестовали коменданта станции Добруш - толстого немецкого обер-лейтенанта с черными щеточкой усами "а ля Гитлер". Кулик, пряча усмешку, наблюдал, как "обера" на открытой машине везли (небывалый случай!) под конвоем через весь город, а потом не спеша отправился на "дубок" - сообщить о виденном.
   Шло время, неудержимо катилось оно к зиме, к холодам. Кончилась взрывчатка. Почти не осталось боеприпасов.
   Кравченко и Балицкий решили возвращаться, точнее, догонять соединение.
   И вот, в ноябре в селе Николаевке, что на опушке Клетнянского леса, я встретился с Федей Кравченко...