Петер фон дер Остен-Сакен
"Вера"

   К юго-востоку от Смоленска, невдалеке от города Ельня, на довольно обширном пространстве активно действовали партизаны. Для успешных партизанских боёв было необходимо координировать отдельные, часто разбросанные, их части и направлять для них в безопасные места продовольствие и боеприпасы. Для этого высаживались парашютные десанты, состоящие из специально подготовленных для решения этих задач инструкторов, в основном в звании офицеров.
   Партизаны, действовавшие здесь за спиной 4-й немецкой армии, к которой принадлежало и наше подразделение, создавали значительную угрозу. Мало-помалу удавалось обнаруживать находящиеся в густых лесах партизанские гнёзда и очищать от них местность.
   Наше подразделение также выполняло это задание. В разбросанных по этой местности деревнях обыскивался каждый дом с целью обнаружения оружия и спрятавшихся партизан. Жители - главным образом женщины с детьми и немногие пожилые мужчины - не были по отношению к нам настроены недружелюбно. Им приходилось испытывать от партизан много лишений, и они были рады, когда им обещали, что немцы возьмут их теперь под свою защиту.
   Предстояло ещё обыскать небольшой дом, стоящий немного в стороне. Сняв с предохранителя свой пистолет, я постучал в дверь, которую довольно скоро отворила пожилая женщина. Я обратился к ней с обычными вопросами: нет ли где-нибудь поблизости партизан, которые, возможно, прячутся, и нет ли где-нибудь здесь склада оружия.
   "Нет, - отвечала женщина, - мужчин нет. Кроме меня здесь живёт только вот эта женщина, к тому же она больна", - и она указала на примерно 20-летнюю девушку, лежащую в кровати и укрытую многочисленными одеялами. "А что у неё за болезнь?" - спросил я. "Ах, ничего особенного, - отвечала она, - она простудилась, ей скоро будет лучше".
   Я уже собирался покинуть дом, кик вдруг заметил маленький шкаф, дверца которого была немного приоткрыта. Не перевязочный ли материал виднелся там? Да, это был перевязочный материал - на бинтах отчётливо просматривались следы крови. "Что это значит, был ли здесь кто-то ранен?" "Да нет, - сказала женщина, - это мы нашли, это было повсюду разбросано во дворе".
   При моих дальнейших вопросах она всё больше запутывалась в противоречиях и, наконец, я смог установить следующее. Молодая женщина, её звали Вера Харитонова, была лейтенантом Красной Армии. Она была заброшена с парашютным десантом, чтобы помогать при организации парашютных соединений. В боях она получила ранение бедра навылет, смогла, однако с трудом и при помощи старой женщины добраться до деревни. Женщина взяла её к себе, лечила и заботилась о ней. Вере повезло. Повреждение оказалось не очень серьёзным, и рана почти что зажила.
   Поскольку она была определённо связана с партизанским соединением, она, согласно действующим у нас предписаниям, должна была быть расстреляна. Однако эти предписания можно было весьма различно истолковывать. Состояла ли она в момент её ареста в партизанском отряде? Была ли она во время её партизанских боёв одета в военную форму? В этом случае её можно было бы считать бойцом Красной Армии, и было бы возможно обращаться с ней как с военнопленной.
   Тем не менее, я должен был, согласно строгому истолкованию распоряжений, приговорить её к расстрелу, так как после дальнейших расследований легко было установить, что в партизанском отряде она носила гражданскую одежду, в чём она позднее созналась сама. Однако, так как сопровождавшие меня солдаты по-русски не понимали, то о партизанской деятельности Веры они информированы не были, и, стало быть, не смогли бы выступать как свидетели. Так что с этой стороны трудностей не предвиделось.
   Таким образом, мне одному предстояло вынести решение о судьбе Веры. Предать её расстрелу - такого вопроса для меня быть не могло.
   Второй возможностью было передать её как военнопленную в соответствующие инстанции. Но и это наверняка привело бы к её смерти, так как пытки СС (охранных отрядов) и СД (службы безопасности) она не смогла бы вынести, и к тому же определённо выявилась бы её действительная партизанская деятельность.
   В моём выборе был, однако, ещё и третий вариант: я мог бы утаить от моего начальника участие её в партизанских действиях и представить как безобидную жертву в боях с партизанами.
   Но и это было бы чревато проблемами: кто мог бы дать мне гарантию, что после того, как заживёт её рана, она снова не уйдёт к партизанам? Оставить её в деревне? Вероятность её новых связей с партизанами была бы слишком велика. Взять её в наше подразделение? Внешне и это было бы рискованно: она смогла бы как шпионка многое выведать и передать своим партизанским друзьям. Ведь у меня не было бы возможности постоянно её проверять. А когда она узнала бы достаточно много, - снова в леса!
   Вначале я был на распутье. С одной стороны, я испытывал сострадание к симпатичной девушке, однако смел ли я подподвергать опасности своих товарищей, приведя в свой стан опасного противника - ведь такую возможность также нельзя сбрасывать со счёта: противника, врага, из-за которого немецкие солдаты, возможно, распрощаются с жизнью? У меня не было много времени для размышлений. До наступления темноты я должен был вернуться обратно в свою часть. Наш следующий разговор настолько глубоко врезался в мою память, что я могу воспроизвести его почти дословно.
   "Знаете ли Вы, что я по правилам наших предписаний должен распорядиться, чтобы Вас расстреляли?"
   "Да", - сказала она тихо.
   "Я могу попробовать спасти Вас, но только при условии, ежели Вы мне пообещаете никогда больше не ходить к партизанам и ничего не предпринимать против нас".
   "Я ещё молода, я хочу жить. Пожалуйста, пожалуйста, спасите меня! Я сделаю всё, что Вы захотите, только не убивайте меня!" Она закрыла лицо руками и начала тихо всхлипывать. Но через минуту она вытерла с лица слёзы и посмотрела на меня своими большими красивыми, наполненными слезами очами: "Пожалуйста, прошу Вас!"
   На войне, однако, надо быть твёрдым, очень твёрдым - это должны были испытать на себе все, кто был на фронте. И я тоже часто был обязан быть жестокосердным - по отношению к другим и к самому себе.
   Всё, однако, имеет свои границы. В её взгляде было нечто, что глубоко поражало: это был страх, это была просьба, мольба, - но вместе с тем что-то ещё, полное доверия, мягкость,
   пожалуй, даже нежность. Могли ли лгать эти глаза? Мог ли я довериться? Я подумал - да, возможно, что это был выход:
   "Война, которую мы ведём, безжалостна, - сказал я сознательно строгим, но не недружелюбным тоном, - но в нас, немецких офицерах, всегда действует нечто, что даже эта война не может погасить: это честь офицера. Слово, данное офицером, - слово чести - и это нечто незыблемое, нечто, на что можно положиться, даже если нас окружает сплошной обман. Я слышал, что и у офицера Красной Армии существует слово чести. Это так? Действует и у Вас слово чести офицера? Вы лейтенант Красной Армии, которая высоко держит честь. Можете ли Вы дать мне честное слово, что Вы ничего не предпримете против нас и не будете пытаться убежать к партизанам?"
   Она окинула меня взглядом - похоже, что размышляла. "Да, - сказала она, - у нас тоже есть понятия чести, мы их не потеряли. Но у меня есть долг перед моей страной, моей советской Родиной. Когда я стала офицером, я тоже дала слово верно служить Советскому государству. И это тоже было словом чести. Я знаю, что если я последую за Вами, то это будет воспринято как предательство".
   Она помолчала. "Да, я хочу жить. Мёртвая я не смогу больше ничего сделать для Родины, - да, я хочу дать Вам моё честное слово советского офицера, что я ничего не буду предпринимать ни против Вас, ни против немцев, - но лишь при одном условии: я не буду также ничего предпринимать, что может повредить Советскому государству. Только тогда я смогу остаться с чистой совестью. Да, если это может быть так, то я даю Вам моё слово".
   Я дал ей руку, которую она приняла с некоторой робостью. Короче: Вера осталась в деревне ещё примерно на неделю, после чего её взяли в наше подразделение.
   Сначала её определили работать на кухне, а когда она постепенно начала неплохо говорить по- немецки, то её перевели в качестве помощника в руководимый мною отдел, в обязанности которого входила забота о местном населении. Она довольно быстро освоилась с работой и со временем стала для меня незаменимой.
   Когда после зимнего наступления советских войск в 1941 года на среднем участке фронта восточнее Рославля наступила некоторая стабилизация, то в тыловых районах, если не принимать во внимание активность партизан, установилась почти мирная жизнь. Крестьяне в деревнях начали возделывать пашни. На местах обгоревших от взрывов и обстрелов домов возникли картофельные поля. Здесь и там строились новые, хотя и примитивные, деревянные дома. Древесины для этого в окрестных лесах было достаточно. Проблему составляли дети. Если весной и осенью они, помогая родителям, были заняты на полях, то в долгую русскую зиму они умирали со скуки. Десяти - шестнадцатилетние мальчишки мечтали о подвигах и приключениях, что часто манило их в лес, к партизанам.
   Всё это наводило меня на раздумья - как исправить создавшееся положение. Лучшее разрешение этой проблемы я видел в необходимости организовать школьное обучение. Детей нужно отвлечь и защитить от партизанского влияния, и они должны снова иметь возможность учиться.
   Организовать временные школьные помещения не было трудной задачей. Проблематичнее была ситуация с соответствующими преподавателями. Учителей - мужчин, очевидно, в распоряжении не было, а образованных учительниц далеко недоставало. Так что за обучение должны были взяться молодые, интеллигентные, в основном одинокие женщины. Поскольку в большинстве случаев они профессиональными педагогами не являлись, возникла необходимость достать для них и для детей школьные учебники.
   Однако и здесь мы столкнулись с трудностью, с которой я встретился ещё при посещении Латвии вскоре после обретения ею государственной самостоятельности: советские учебники были до краёв заполнены советской пропагандой. И это относилось не только к преподаванию языка, к истории или географии, но и к естественным наукам, и даже математика была проникнута коммунистической идеологией.
   И всё это живо напоминает мне сегодня учебники во времена нацистов: тогда ученикам преподносились "немецкая физика" и "немецкая математика".
   Новое издание учебников исключалось, поэтому следовало "переработать" уже имеющиеся. В определённых местах текст должен был быть зачёркнут, или должно было быть вписано; новое содержание. Нелёгкая работа!
   На одной из регулярных встреч с русским бургомистром я дал указание собрать все пригодные учебники и доставить их в мой служебный кабинет. В каждом случае один экземпляр соответствующего издания изменялся путём вычёркивая или вписывания нового текста, и затем как экземпляр- образец отдавался обратно бургомистру с обязательством исправить остальные книги в соответствии с этой.
   Это была работа, которую я один осилить бы не смог. В помощь мне рекомендовали одного русского, но для требуемой работы с корректурой он был пригоден весьма условно. Он был славистом, профессором Университета. Этому немного не вышедшему ростом человеку, за неимением подходящей гражданской одежды, приспособили поношенную немецкую форму без знаков отличия, причём как китель, так и брюки были ему слишком велики. В таком наряде он походил скорее на комедианта из цирка, чем на университетского профессора, и поэтому не пользовался у моих русских должным уважением. Он был очень интеллигентным, имел большие знания, но в работе с корректурой был слишком многословен и педантичен.
   Основным участником работы была Вера. Мы вместе просматривали наиболее важные места в учебниках, при этом Вера делала необходимые заметки и самостоятельно перерабатывала высказанные мною замечания, в чём я мог полностью на неё положиться. В своих выборочных проверках я никогда ничего не замечал, что не отвечало бы моим представлениям и корректурам. Это было тем более примечательно, поскольку она ещё долго не могла отойти от своих прокоммунистических установок. Чтобы в нашей работе не создавать конфликтов, я старался в своих корректурных указаниях не добавлять ничего такого, что было бы экстремально антисоветским. Не следовало также приводить восхвалений национал-социализму.
   Последнее я делал, разумеется, не только ради Веры. Дело было в том, что в этом случае будет легче привлечь учителей вести занятия по изменённым таким образом учебникам.
   Дальнейшая работа шла с бургомистрами. Они должны были передать учителям собранные книги вместе с "типовым экземпляром" и поручить им ввести корректуры во все учебники. Об этих указаниях для бургомистров и учителей и связанной с этим информацией также заботилась Вера.
   Мой непосредственный начальник, генерал Шпенглер понятия не имел, что ключевую роль в этой работе играла Вера. Однако поскольку он мне полностью доверял и к тому же, как мне казалось, "положил на Веру глаз", в моих мероприятиях препятствий у меня не возникало.
   Конечно же, проведение моих предписаний требовало контроля, так что было необходимо, чтобы я время от времени без предварительной договорённости посещал школьные занятия.
   При моём первом контрольном визите меня сразу же постигло горькое разочарование: примерно двадцать мальчиков и девочек послушно сидели за самодельными партами и слушали женщину лет сорока, покрытую платком, которая монотонно читала скучную историю. Когда занятие приблизилось к концу и по-прежнему ни от учениц, ни от учеников не было слышно ни слова, я решил сам вмешаться в урок. Я ставил некоторые, сознательно лёгкие вопросы, как, например, "какой в России самый большой город?" Или из математики: "сколько будет двенадцать умножить на пять?" Никто не поднял руки. Я обратился к одному из учеников, который послушно встал, и задал ему аналогичные вопросы. Снова никакого ответа! И это повторилось несколько раз с одинаковым результатом.
   После занятий я спросил учительницу о причине этих отказов. "Они боятся, что скажут что-нибудь неверное, но знают они много", - был её ответ. Это, наверняка, была только полуправда. А с определённостью можно было сказать, что это было не "внезапное" контрольное посещение, как тому предполагалось быть. Какими-то тайными путями учительница, вероятно, узнала о предстоящем визите и - может быть из боязни порицания - предупредила детей ни о чём не говорить. Она, пожалуй, считала, что из политических соображений будет надёжнее, если школьники покажут своё незнание, чем подвергнутся опасности совершить политическую ошибку, которая могла бы иметь для них плохие последствия.
   Когда и другие посещения школ прошли аналогичным образом, я решил созвать всех учителей, чтобы снять с них необоснованный страх и на основе примеров продемонстрировать им "политически нейтральный урок".
   Подробности я обсудил с Верой, которая выразила готовность взять на себя роль экзаменатора. Я надеялся, что на вопросы не одетой в военную форму русской учительницы дети будут отвечать непринуждённее и свободнее, чем на постановку вопросов немецким офицером.
   Организация сработала, Вера выполнила своё дело превосходно, но результат, однако, был чем угодно, но не тем, чего добивались. Робость и страх остались как в учителях, так и в учениках камнем преткновения.
   И тем не менее в общем и целом введение школьных занятий было успехом, который был признан даже в наших высоких военных кругах.
   Через несколько месяцев круг моих задач изменился. Под давлением военных событий на фронте и возросшей партизанской активности я должен был сдать руководство седьмым отделом и принять более важный отдел 1с (отдел абвера). Седьмой отдел принял командированный из рейха советник военной администрации. Он обладал всеми данными, чтобы продолжить мою работу деятельно и осмотрительно. Недостатком было только то, что он не владел русским языком, поэтому мы с Верой, которая также была переведена на работу в седьмой отдел, должны были часто ему помогать. Это касалось и поездок в отдалённые деревни - теперь, однако, не столько по поводу школ, сколько из-за опасности со стороны партизан, а также из-за всё ухудшающегося обслуживания населения. Хотя новому советнику военной администрации был выделен переводчик, однако по моему опыту разговор немецкого руководителя отдела с бургомистрами без переводчика приводил, как правило, к большему эффекту. К тому же со временем я смог уже завоевать к себе доверие бургомистров, чего у моего преемника по понятным причинам ещё не было и едва ли предвиделось.
   Для моей работы прошлая деятельность Веры как офицера партизан была особенно важна. Она могла представить мне содержательную информацию о стратегии партизан и их воинских возможностях. Полны значения были для меня её знания о поведении партизан по отношению к мирному населению в занятых нами областях. При этом я должен был быть разумеется, очень осторожен и стараться не привести её к конфликту с совестью. Мне не следовало также сбрасывать со счёта, что ранее она была комсомолкой, а также и то, что позднее, во время её военного обучения, она прошла строгую, коммунистически направленную школу.
   "Вы, вероятно, не столь плохие, как нам рассказывали, - сказала она мне однажды, - но и не такие уж хорошие. Я буду работать у вас, только если смогу ничем нам не навредить". Под словом "нам" она имела в виду не только русских вообще, но и советское государство, пожалуй также и Красную Армию и даже партизан. В первое время её деятельности в моём отделе было небезопасно оставлять её в моём рабочем помещении. Часто у меня бывали посетители, офицеры 1с других ведомств, господа из СД и из СС, но я не всегда просил Веру оставить нас для разговора наедине. Кое-что важное она, конечно, могла услышать. В нашем рабочем помещении находилось много секретных актов. Часть из них - "Командные документы" постоянно находились под секретным замком, однако если бы Вера захотела, то ей не составило бы труда заказать дополнительный ключ или переснять некоторые из актов. Позднее, как следствие наших личных отношений, такой источник опасности больше не существовал. Я мог полностью доверять ей, и она никогда меня не подводила.
   В мои обязанности входило также контролировать написанные по-русски письма на предмет их политического содержания и в случае крайней необходимости не допускать их до адресата. Эти письма приходили из Рейха от рабочих, увезённых в Германию, к их родственникам в оккупированные области России. Контролировалась также и почта, посылаемая в противоположном направлении. Здесь был я по причине огромного количества писем всецело перегружен, так что большую часть этой работы выполняла Вера. Она сама решала, что не вызывало сомнений, а что было подозрительным и поэтому должно было быть представлено мне для дальнейшего решения.
   Из этих писем я узнал много, очень много - чисто человеческого, типично русского и трагического, что в высшей степени обогатило моё понимание русского характера. Благодаря этим письмам, я тогда ещё пришёл к выводу о нашей катастрофической политике на Востоке. На их основе можно было бы, наверное, написать очень содержательную книгу.
   Позднее Вера помогала мне также в переводах многочисленных написанных по-русски документов, которые к нам поступали. Вскоре она чувствовала себя у нас "как дома". Со временем между Верой и мной установились дружеские отношения, от "Вы" мы перешли на "ты".
   В круг моих обязанностей как офицера 1с входили также контакты с местными комендатурами и другими ведомствами в городах и деревнях, расположенных в округе. С ростом партизанской активности положение этих организаций становилось всё труднее. Причём касалось это не только немецких военных подразделений, но также и находящихся у нас на службе русских - бургомистров и другого обслуживающего персонала. Нередко партизаны жестоко расправлялись с такими нашими помощниками. Бывали также случаи, когда особо дерзкие партизаны прокрадывались в немецкие учреждения и совершали убийства.
   Мне казалось также, что и Вера подвергается опасности. Я посоветовал ей, особенно в тёмное время, не выходить из здания нашей комендатуры без сопровождения немецкого солдата, да и в самом здании комендатуры быть очень осторожной. Но она отказалась от этого: "Со мною ничего не случится, я осторожна и в чужой помощи не нуждаюсь", - сказала она однажды, когда я проявил беспокойство о её безопасности.
   Однажды я получил сведения, что в одной из деревень были убиты партизанами бургомистр и вся его семья. Расследование этого дела должен был провести я. Участвовали ли в убийстве только партизаны или был также замешан кое-кто из жителей деревни? И нужно было назначать нового бургомистра - трудная задача: кто из жителей деревни захочет теперь занять такой опасный пост?
   Я был обязан туда поехать. Кроме водителя, меня должны были сопровождать ещё двое вооружённых солдат. Я попытался попросить, чтобы для надёжности мне дали ещё один грузовик с небольшой военной бригадой. Однако из-за недостатка горючего в этом мне было отказано.
   Накануне нашего отъезда, поздним вечером раздался тихий стук в мою дверь. Это была Вера.
   "Бомба, - так она меня называла, - говори как можно тише, никто не должен заметить, что я пришла к тебе".
   "Но что же случилось, почему ты здесь - ведь уже почти ночь?" - "Бомба, не уезжай завтра! Прошу! Я кое-что узнала, они хотят тебя убить".
   "Откуда ты это знаешь? Кто это "они"? Здесь, наверняка, какое-то недоразумение". - "Нет, это не ошибка, Бомба, верь мне. Я не могу тебе сказать, от кого я это узнала, я обещала не выдавать его. Я могу лишь только сказать, что он на стороне партизан, однако ценит тебя как человека и хочет спасти тебя. Для него это предупреждение тоже очень рискованно. Больше я не могу ничего тебе сказать, но прошу, прошу, Бомба, не езди завтра туда!"
   "Отменить поездку я не могу. Я получил приказ ехать туда, и его я должен выполнить. Я подумаю, может быть я смогу поездку отложить. Сейчас я не могу обсуждать с тобой этот вопрос, уже слишком поздно, и мы должны позаботиться о том, чтобы нас никто не услышал. Теперь иди в свою комнату. Завтра мы ещё поговорим об этом".
   Разговор, который я попытался передать здесь по возможности дословно, произвёл на меня сильное впечатление и доставил мне много хлопот. Вера предстала передо мной совсем в ином свете. Ведь в то время, когда я брал её в плен, она обещала мне не иметь никаких контактов с партизанами. И вот - на тебе! Ведь я подарил ей своё полное доверие - и если же она всё-таки имеет связь с партизанами - при всём том, что она за это время в работе со мной могла получить из отдела 1с - непостижимо!
   Неужели я относился к Вере безответственно? Неужели я ей слишком много доверял, а нам, моим товарищам, нашему делу - наносил непоправимый ущерб? Что же я теперь должен сделать, чтобы заново не попасться в сети?
   Однако поездку на основе вериной предосторожности я всё-таки отложил.
   На следующий день у меня с Верой состоялась очень длинная и обстоятельная беседа. Воспроизвести дословный текст я не могу, однако результат разговора запечатлелся в памяти.
   Вера не выдала ничего, что могло бы нам повредить. Она действительно имела некоторую связь с партизанами, но причиной было не разглашение секретов, а забота о моей персоне.
   А дело было так. Однажды к ней пришёл незнакомый до сего времени человек, который сказал ей по секрету, что знает её отношение ко мне, что население уважает меня и мою работу, и поэтому он решил меня предупредить. Партизаны задумали заманить меня в ловушку и взять меня в плен как заложника. Это было бы партизанам выгоднее, чем меня убить.
   Я не ошибся в Вере. После этого разговора я был уверен что могу и дальше ей доверять. Она ничего не выдаст партизанам, что могло бы нам повредить, но также и не сделает ничего, что могло бы пойти им на пользу.
   Как выяснилось позднее, информация относительно замыслов партизан оказалась верной. Действительно, на дороге, по которой я планировал ехать, была устроена засада партизан с целью взять меня в плен.
   С опозданием на один день я всё-таки поехал в упомянутую деревню, - но в объезд. Однако добраться совершенно спокойно мы не смогли. Всё же дошло до перестрелки, которая длилась недолго и обошлась без потерь. Мы имели дело с немногими партизанами, ушедшими вскоре обратно в лес! Других своих людей они послали в засаду на первоначально планировавшуюся нами дорогу.
   Вера спасла мне жизнь и совершила это не только как ответную услугу за спасение её жизни. Теперь мне стало ясно: Вера любила меня. А когда русская женщина любит, она любит безусловно и безгранично, всем своим существом. Вера видела во мне своего спасителя, с которым готова была идти куда угодно, не взирая на то, опасно это было или нет. Она преследовала одну- единственную цель: не потерять любимого человека. "Я знаю, - сказала она мне однажды, - я знаю, Бомба, что ты женат и что любишь свою жену. Это меня не тревожит, но здесь ты не имеешь права любить другую женщину"...
   ...Зимой 1944-1945 гг. наш штаб был полностью ликвидирован. Я принял командование самостоятельным подразделением, которое при нашем отступлении попало во вражеское окружение, то есть в область, захваченную советскими войсками. Так что мне, вместе с бойцами моей роты пришлось вести войну на "собственных кулаках". Это длилось более месяца, прежде чем нам с приключениями удалось добраться до своих рубежей.
   Веру я больше никогда не видел, однако уже после войны я встретил одного из моих боевых товарищей, который рассказал мне следующее.
   Отступающие немецкие войска должны были очень многое, что не должно было попасть в советские руки, везти обратно. С этой целью формировались обозные отряды, к которым было приставлено много русских, добровольно работавших на немцев. К одной из повозок была прикреплена и Вера. Когда обоз остановился в небольшой деревне, его догнали советские танки. Сопровождавшие обоз вынуждены были сдаться русским. Некоторым немцам удалось, однако, убежать в лес, но повозки со всем имуществом, а также и русские "добровольцы", помогавшие немцам, попали в плен. Судебный процесс над "добровольцами", то есть состоявшими на службе у немцев, бывал, в основном, краток: их, как правило, тотчас же расстреливали.
   Так было и здесь. Все они должны были на одном из дворов встать в ряд. Среди них был также и один немецкий ефрейтор, долгое время служивший в нашем подразделении, так как он не был принят за немца. Тогда Вера подошла к русскому офицеру, который давал команду. "Этого не надо, - крикнула она, указывая на немца, - он хороший. Он не сделал никакого зла". После этого русский офицер подошёл к ефрейтору, похлопал его по плечу: "Ты хороший, ты можешь уйти". И тот покинул шеренгу смертников. Так что Вера спасла ему жизнь. Все "добровольцы" были тут же расстреляны. Ефрейтор попал в советский плен и выжил. Эту историю рассказал мне именно он.
   
   Петер фон дер Остен-Сакен "Откровенные слова", пер. с немецкого В.Н. Исхановой, СПб, 2000. с.136 - 156.
   
   Комментарий:
   Кем была Вера Харитонова. Коллаборационисткой, изменившей присяге советского офицера, верой и правдой служившей нацистам? Это первый напрашивающийся ответ. Когда я впервые прочитал мемуары Остен-Сакена, мне так и показалось. Сомнения появились потом, когда я решил помедлить с выводами и перечитать текст. И тогда она представилась мне партизанской Матой Хари, внедрившейся в немецкий штаб в результате гениальной операции. Своих раненых, как о том писал бывший партизан М.Ф. Ковалев в книге "Лесной фронт", партизаны часто оставляли на попечение местным жителям. Риск, что раненые окажутся в руках немцев был при этом весьма велик. Сознавая это, товарищи Веры могли заранее спланировать ее поведение в случае прихода врага в деревню. Едва ли им не было известно, какой "мягкотелый интеллигент" против них действует. Шансы на то, что доктор астрономии в немецком мундире купится на просьбы о пощаде хорошенькой барышни были столь велики, что риск провалиться при внедрении был практически нулевым. В результате, горе-контрразведчик оказался в дураках, чем воспользовалась Вера, добывая ценные сведения из немецкого штаба, в том числе и от "положившего на нее глаз" генерала Шпенглера. Ради этого, конечно, приходилось вымарывать из школьных учебников славные имена Ленина и Сталина, но ведь и Максим Исаев не единожды в день говорил "Хайль Гитлер!". Было ли спасение от партизанской засады предательством? Возможно, да. Возможно, впрочем, что в лице Остен-Сакена кто-то из числа партизанского руководства мог видеть столь хорошее прикрытие для своей разведчицы, что предпочли его сохранить на его должности. Тем более, что вместо него могли прислать карателя поопытней или пожестче. Любила ли Вера своего Петера, как тому казалось? Кто его знает. Любила ли Мата Хари своих ухажеров из высшего парижского общества?
   Чем вся эта история закончилась, пока мне неизвестно. Возможно, Веру Харитонову расстреляли за измену Родине, возможно - наградили как удачливую разведчицу. При этом, исход не зависел от того, кем на самом деле она была. Таковы парадоксы войны.
       Об авторе заметок.
   Петер фон дер Остен-Сакен, родился в Митаве (совр. Елгава) в 1907 г. в семье судебного советника барона Отто фон дер Остен-Сакена и Нины Евгеньевны Федоровой, дочери присяжного поверенного Елисаветпольского окружного суда. После отделения Латвии жил в Риге, закончил Рижский университет. В 1940 г. защитил докторскую диссертацию в Берлинском университете по специальности астрономия. После окончания Великой отечественной войны неоднократно бывал в СССР и России.
   Корни семьи Остен- Сакенов восходят к XIII в. На российской службе представители семьи находились с XVIII в. Фабиан-Готлиб Остен-Сакен был участником взятия Измаила и войн с Наполеоном. В 1815 г. исполнял должность военного коменданта Парижа. Генерал- майор Дмитрий Ерофеевич (Иеронимович) Остен-Сакен участвовал в Крымской вой не в должности начальника гарнизона Севастополя. Двоюродный брат Петера Виктор Эмильевич Остен-Сакен, студент ЛИСИ с 1939 г. - участник обороны Ленинграда. После войны главный архитектор г. Барнаул, автор памятника советским воинам, погибшим в гг. Великой отечественной войны в Барнауле.   

Павел Крылов.
   Кандидат исторических наук.