Герой Советского Союза Бондаренко Владимир Илларионович

    Дорога петляет по лесу. Колея едва угадывается, заросла травой. Трава рыжая, примятая дождями. Видно, мало кто здесь ездит. Забытый путь. Или опасный...
    Тихо. Только слегка поскрипывают подводы. Закроешь глаза - и видишь детство, другую осень и другую дорогу в лесу. Если не детство и не дорогу, то обязательно что-нибудь мирное. Хорошая тишина, добрая и большая. В такой тишине можно вспомнить тысячи звуков. Шорох моря. Чуть слышные шаги матери. Даже безмолвие падающего снега.
    - Федор Иосифович, вы были на Каспийском море?
    - Нет, Володя. А что?
    - Родился я там, а вот не помню. Интересно, какое оно...
    - Соленое.
    Володя лежит на спине, смотрит в серое небо, на ветки деревьев с багровыми листочками. Листочки чуть трепещут на легком ветерке, словно прощаются с этим миром. Дунет чуть посильнее, и летят они вниз, падают в лужи и отправляются в грустное осеннее плавание - маленькие кораблики.
    Где-то в стороне хлопнул винтовочный выстрел. За ним второй, третий. И опять тихо. Только теперь тишина другая, зловещая военная тишина. И думать нужно не о том, что было в прошлом, а о том, что ждет тебя через минуту, вон за тем очередным поворотом лесной дороги.
    Они едут уже не первые сутки. Пять партизан-подрывников держат путь в штаб соединения. Они из разных отрядов, и дела у них в штабе разные. Федор Иосифович Кравченко торопится за взрывчаткой, а Володя Бондаренко просто не хотел расставаться с командиром. Да и потом мало ли что может случиться. Лишний автомат в таком путешествии не помешает.
    Места по дороге от лагеря подрывников до штаба соединения знакомые, да только не известно, кто там хозяйничает. Может, немцы, может, партизаны, может, националисты, а может, ни одного вооруженного человека не встретишь на пути. Случается и такое.
    Впереди верхом трясется Володя Казначеев. Вроде как авангард и разведка в одно и то же время. Уезжает вперед, возвращается. Перекинется с кем-нибудь словечком, закурит - и рысцой опять вперед. Вот снова едет навстречу.
    - Товарищ командир, сейчас будет опушка. Дальше Любешов. Никого не видно.
    - Далеко? - спрашивает Кравченко.
    - С километр.
    Подъехали к опушке. Остановились. Надо посмотреть что к чему.
    Дорога выныривает из леса и, распрямившись, бежит к селу. У домиков никого не видно. Вдоль дороги несколько островков кустарников. Обходить село далековато. Решили ехать прямо. Казначеев поскакал вперед.
    Первая очередь прозвучала, когда село уже было совсем близко. Володя Бондаренко отчетливо видел, как из придорожной канавы вдруг поднялось десятка два человек, а Казначеев свалился с лошади и, пригнувшись, побежал к кустарнику.
    Бондаренко спрыгнул с подводы. Рядом оказался Воловик. Оба они бросились вперед. Кто-то из них крикнул на ходу:
    - Мы прикроем... Уходите!
    Подводы рванулись в сторону. Кравченко, не отрываясь, смотрел назад, туда, откуда гремели очереди. Лошади, перепуганные стрельбой, неслись, не разбирая дороги. Впереди показался лесок. Для партизан это, считай, дом, где и стены помогают. Но Кравченко по-прежнему смотрел назад. Там все еще шел бой.
    - Держатся ребята,- донеслись до него слова Михайлова, комиссара соседнего отряда диверсантов.
    - Продержатся,- отвечал Кравченко.- Володька не в таких переделках бывал. Сейчас придут.
    Кравченко верил, что именно так и будет. Через несколько минут спокойный и молчаливый Володя займет свое место на подводе рядом с ним. На вопросы будет отвечать нехотя и односложно. И Федору Иосифовичу, как всегда, захочется сказать ему какие-то хорошие и нежные слова, как сыну или младшему брату, но он их не скажет...
    Подводы въехали в лесок. Как ни прислушивался Кравченко, выстрелов слышно не было. Снова тишина.
    - Подождем? - спросил Михайлов.
    - Немного,- отозвался Кравченко.
    Если бы только от него зависело, он бы простоял здесь час, два, сутки. Нет, он пошел бы навстречу. Даже не так, он бы остался с Володькой в прикрытии. Но он командир. Где-то поблизости штаб, а у железной дороги его отряд остался почти без мин.
    - Поехали. Тут близко. Из соединения вышлем отряд на поиски ребят. Может, они раньше нас до штаба доберутся. Трогай!
    ...Почти три года назад Кравченко впервые увидел Володю. Парень тогда был новичком в отряде. Прибился недавно. В первые же дни войны ранило. Долго несли его товарищи на восток, пытались догнать своих. Володе становилось все хуже и хуже. Решили оставить его в каком-то глухом селе на попечение одной старушки. Она выхаживала Володю, как могла: прятала от карателей, когда те приезжали в село. Стало парню как будто лучше, рану затянуло.
    Подниматься начал Володя, ночью выходил подышать воздухом. Вдруг новая беда. Да какая! Тиф. Подобралась хворь к солдату, опять свалила. И снова старушка не знала покоя. И снова выкарабкался солдат. Выжил, хоть и врачей поблизости не было. Едва стал на ноги, собрался уходить.
    - Куда же ты, сердешный...- причитала старуха.- Погляди, шатает тебя.
    - Не волнуйтесь, мамаша. Спасибо вам за все.
    - Помрешь ты один в лесу-то. Остался бы на недельку.
    - Нет. Пойду. Некогда отлеживаться. Война... Сама ведь понимаешь. И немец куда дошел - неизвестно. Не могу я тут...
    И он ушел. Не шел - ковылял, опираясь на палку. Встретил бы кто из своих, не узнали бы они Володьку Бондаренко в этом изможденном человеке.
    Партизаны нашли его недалеко от своего лагеря. Он уже не шел и уже не полз. Думали, что мертвый. Склонился кто-то над ним, приложил ухо к груди и услышал, как бьется Володькино сердце. Притащили в землянку, стали лечить.
    Так стал Владимир Бондаренко партизаном. Не сразу, конечно, стал. Ослаб сильно. Но обузой быть не хотел и вскоре начал помогать кое в чем товарищам. До войны в армии был Володя поваром. Пока было мирное время ничего плохого в этой профессии он не видел, а теперь воспринимал ее, как насмешку. Люди под пули идут, а ты знай себе кашу стряпай. Короче говоря, так получилось, что не сошелся Бондаренко со своей профессией характерами. С первого военного утра стало это ясно. В партизанском лагере пришлось, однако, вспоминать кулинарные познания. На иное просто сил не было.
    Тут в лагере и встретил Володю Бондаренко Федор Иосифович Кравченко. Часто беседовали они вечерами или просто молчали вместе. Было о чем в то время помолчать. Начиналась весна сорок второго года. Фашисты рвались на восток.
    Тем временем собрался Кравченко со своей группой в путь. Володя уже успел привязаться к нему. Было что-то в нем, чего в других он не замечал. Душевность или теплота особая. Трудно найти тут верное слово. Боялся Бондаренко расставания и завидовал разведчикам. Шли они на настоящее боевое дело, опасное и важное. Шли выполнять задание Москвы на участок железной дороги Гомель - Брянск.
    Вечером пришел Володя в землянку к москвичам прощаться. Он и вообще-то был не слишком разговорчивый, а в этот вечер, должно быть, и вовсе не проронил бы ни слова, если бы Кравченко не спросил:
    - Мрачный ты сегодня, Володя. Здоровье опять шалит, да?
    - Нет, здоровье в порядке... Да вот спросить у вас хочу...
    - Спрашивай.
    - С вами бы ушел. Возьмете?
    - А отчего ж не взять? Взять можно. Только трудно там будет, тут поспокойнее. Окрепнешь, вот тогда бы...
    - Фашистов бить хочу. Возьмите.
    - Ну, раз так, пойдем.
    И они ушли вместе. Три десятка партизан отправились выполнять задание.
    Не так-то легко было выполнить то задание. Рация принимала вроде неплохо, а вот с передачей что-то не клеилось. Ни разу не поймал радист подтверждения, что сведения, переданные на Большую землю, получены. Но что бы там ни было, едва вышли к железной дороге, начали действовать. Облазили все окрестные станции, деревушки, нашли верных людей и вскоре были уже в курсе всех событий.
    Прошло немного времени, и Володя Бондаренко переквалифицировался из повара в подрывника. Первую мину он заложил на подходе к станции Закопытье. Дебют получился неплохой. Состав разорвался пополам. Позже были взрывы еще удачнее.
    ...Бондаренко лежал в зарослях кустарника. До полотна железной дороги - метров тридцать. Мину нужно заложить прямо на глазах у машиниста, когда поезд подойдет так близко, что затормозить уже невозможно. Раньше минировать нельзя. Вдруг объявится какая-нибудь захудалая дрезина - зря взрывчатку потратишь, и шум лишний ни к чему.
    Но вот рявкнул за лесом гудок. Значит, идет эшелон, о котором разведчики узнали накануне, везет технику и солдат из Германии на фронт.
    Володя выскочил на насыпь, не закапывая, поставил к рельсе заряд, вставил взрыватель. А паровоз уже чуть ли не в ухо пыхтит. Три немецких автоматчика на передке. Так опешили, что даже не стреляют.
    - Назад! Быстрее! - это голос командира. Бондаренко - опрометью к кустарнику. Не добежал.
    Сзади грохнуло. Упал. Ничего, как будто не задело. Только после взрыва навалилась на парня мертвая тишина. Оглушило крепко. Но глаза-то видят. А посмотреть есть на что. Паровозик лежит под насыпью, вагончики лезут друг на друга - зрелище для начинающего подрывника роскошное!
    Фашисты, успевшие выскочить из вагонов, открыли стрельбу. Автоматных очередей Володя не слышал, только видел, как запрыгали у насыпи огненные точки. Кто-то дернул за рукав: мол, пошли, хватит любоваться. Бондаренко побежал вслед за товарищами в лес. Хороший был взрыв!
    Враги заволновались. И после того, как полтора десятка поездов, отклонившись от немецкого расписания, пошли по расписанию партизанскому - под откос, началась педантичная проческа леса. Но как раз педантизм и подвел фашистов. На каждый день у них был намечен определенный квадрат, и каждый день партизаны знали - какой именно. Разведка работала четко. Лагерь почти каждый день перекочевывал на новое место.
    Партизан найти не удалось, взрывы прекратились. Гитлеровцы были так уверены, что избавились от неугомонных соседей, что два оберста решили даже поохотиться в тех лесах, что прочесали их солдаты. Знатная была охота - два десятка уток. Домой оба оберста не вернулись. Партизанам достались два отличных охотничьих ружья. А из тех уток Володя состряпал потрясающий прощальный ужин. Отряд отправлялся в путь, чтобы влиться в соединение Алексея Федоровича Федорова.
    Ехали, как всегда, на подводах. Днем отдыхали в лесу. Как только начинало смеркаться, продолжали свое опасное путешествие. Володя старался все время быть с Кравченко. Сначала кое-кто посмеивался над этой его привязанностью, но вскоре привыкли. И Федор Иосифович уже не удивлялся, если обнаруживал, что у него вдруг оказывалась заштопанной рубаха или выстиранными портянки. По настоянию Володи в отряде кухарили все по очереди, но для Кравченко, страдавшего язвой желудка, за обедом подавались диетические блюда, сделанные явно рукой специалиста. И никто уже в отряде словно не замечал этой трогательной детали. Однажды в сумерки отряд вышел на опушку. Вдали виднелось небольшое село, через него проходило шоссе. На разведку вызвался идти Бондаренко и еще четыре партизана. Из леса было видно, как они добрались до крайней хаты, а оттуда бегом бросились к центру села, но не по улице, а огородами. Скрылись. Послышалось несколько автоматных очередей. И в это время на шоссе показались грузовики с немецкими солдатами. Машины двигались к селу.
    Партизаны с опушки открыли огонь по немцам из пулемета. Завязалась перестрелка. Длилась она недолго. Машины дали задний ход, солдаты, отстреливаясь, попятились за ними. То ли фашисты не рискнули завязывать бой с отрядом, численность которого не знали, то ли решили сделать это утром, но убрались восвояси.
    Село тем временем уже утонуло в темноте, выстрелов не было слышно. В отряде забеспокоились - что стало с разведчиками? - как вдруг увидели прямо перед собой забавное шествие. Впереди два силуэта, идут - руки в боки. За ними несколько человек в белом, какая-то повозка.
    - Приготовиться,- шепотом скомандовал Кравченко, а через минуту громко: - Стой! Кто такие?
    - Это мы,- послышался из темноты голос Володи Бондаренко, и один белый призрак направился прямо к Кравченко.
    - Вот это вам, Федор Иосифович, трофей...- Володя протянул командиру крынку молока и кофейник. Кравченко был страстным любителем кофе, и все знали эту его слабость. На Володе был белый полушубок, делавший его похожим в темноте на загадочного призрака.
    - Кого привел? - спросил Кравченко.
    - Полицаев.
    - А ну давай их сюда.
    Те подошли. И сразу стало ясно, почему они так странно шли: разведчики срезали пуговицы у штанов полицаев, и они держали их руками. Издали казалось, что идут они руки в боки. Старый прием - чтобы не удрали.
    В рассказе Бондаренко вся история выглядела так.
    - Они, значит, впереди немцев ехали. Сами-то здешние, а жить в своем селе боялись. Здесь опасно, говорят. Лес рядом. А раз немцы сюда собрались, так и решили воспользоваться оказией. Прикатили раньше собрать свои манатки и свести кое с кем счеты. А мы тут как тут!
    Бондаренко рассказывал:
    - Старик там был один. Спрашивал: когда пахать будем? Все говорил, что по земле скучает. Тактичный дед. Вместо войны про землю... Как она весной пахнет. Хотел, видно, задеть за живое, а я и без него задетый. Да я за его землю... В общем-то мудрый старик.
    До соединения Федорова, в Клетнянские леса, отряд добрался благополучно. Полицаи оказались неплохими проводниками.
    Настало время прощаться с командиром. Кравченко улетал для доклада в Москву, Бондаренко оставался. Володя провожал командира до самолета...
    - Вот письмо... В Москве опустите,- сказал он так, словно извинялся.
    - Матери?
    - Жене.
    Казалось, все знал Кравченко о Володе, но то, что он женат, для него было новостью. Он был хорошим солдатом, этот молчаливый парень. И верным другом. И хорошим семьянином. Но семья осталась там, далеко на востоке. Тут были рядом враги, напавшие на его Родину, посягнувшие на самое дорогое. Это было главное. И он стал солдатом своей страны. Доказывал это делом, без лишних слов и клятв, молча. Ненависть он носил в себе. И любовь тоже. А говорить о своих чувствах и привязанностях не умел, даже фотографию жены показать друзьям считал излишней сентиментальностью. Такой уж у него был характер.
    А самолет уносил на восток тоненькое письмо, в котором, наверное, все-таки были нежные слова.
    Через несколько недель такой же самолет доставил в Москву и самого Бондаренко. С аэродрома машина увезла его в госпиталь. Обидно было. Ну ладно бы уж ранили, так нет - опять болезнь, грозившая на этот раз полной инвалидностью.
    Длинные дни, томительные недели госпитальной жизни. Завтраки, обеды, ужины. Сводки Совинформбюро. "Партизанский отряд, где командиром товарищ К., взорвал еще..." И мысль: "Может, это наши? Может, Кравченко и есть товарищ К.?" Раз в неделю приезжает жена из Орехово-Зуева. Завтра снова приедет. Будет утешать. А сегодня врач сказал:
    - Ну-с, Бондаренко, для вас война кончилась. Скоро домой. Дешево отделались. Работать будете, воевать нет.
    За госпитальным забором живет напряженной военной жизнью Москва. Забор ничего, солидный. Только раньше разве такой стал бы для него препятствием? Ерунда. А сейчас? Можно проверить. Подошел. Подтянулся на руках. Перебросил ногу. Тяжеловато, но ничего. Пошел гулять по улице, прямо как был, в госпитальной пижаме.
    И вдруг сзади кто-то по плечу ударил весьма основательно.
    - Володька? Ты? Ну и встреча!
     - Федор Иосифович! Товарищ командир!
    Обнялись.
    - Так ты тоже здесь? Вижу в раненых ходишь?
    - Хуже. В больных. Пустяки. Ваши как дела?
    - Дела в порядке. Через три дня обратно. К Федорову.
    - Ну! Тогда я с вами. Где встретимся?
    - А ты что? Выздоровел?
    - Как вам сказать...- Володе совсем не хотелось распространяться о своей болезни, а врать он не умел.
    - Выпишут скоро? - настаивал Кравченко.
    - Врач сказал, скоро, и лесной воздух прописал. Сейчас бы с вами ушел, только надо завтра встретиться... Ну, в общем, с одним человеком.
    Встреча произошла во дворе госпиталя. У нее настроение почти праздничное, зато он мрачнее обычного.
    - Ты знаешь, Володенька, врач сказал, что тебя отпускают домой. Понимаешь, домой! Навсегда!
    - Знаю.
    - Даже не верится, что так получилось.
    - Не получится... Я хотел тебе сказать... Я уезжаю обратно. Туда...
    - Как? Нет, нет... Тебе нельзя. Слышишь? Ты не имеешь права. Ты хорошо воевал. Орденом тебя наградили. Ты не можешь...
    - Я должен... Нет... Ну, как тебе объяснить?.. Я не могу сейчас дома... Не умею я говорить... Короче, так надо. И мне, и тебе, и всем.
    Она плакала, уткнувшись в его плечо. Она была женой. Он был солдатом.
    А на следующий день по коридорам штаба партизанского движения бродила странная личность в госпитальной пижаме. Это был Володя Бондаренко. Как он прорвался через часовых у входа, никто не знал. Через несколько часов он получил вещевой аттестат, а вечером уже гулял по весенней Москве в синем штатском костюме и с меховой шапкой в руке - других головных уборов на складе не оказалось, а интендант уверял, что в Средней Азии в таких шапках ходят все лето. Еще через два дня Бондаренко уже был по ту сторону фронта, на партизанском аэродроме в Западной Белоруссии. Тут неудача: федоровцы ушли. Пришлось догонять. Почти две недели пробирались по немецким тылам втроем - Кравченко, Бондаренко и один попутчик, врач Гнедаш.
    Федоров встретил их, как родных, и в знак особого уважения решил создать специальное подразделение под громким названием: отдельный специальный диверсионный отряд особого назначения имени Богуна. Кравченко назначили командиром, а Бондаренко - старшиной.
    В отряд собрали людей, как говорится, с бору по сосенке, хотя приказ был строгий. Да какой командир отпустит от себя лучших людей? Потому и оказались в распоряжении Кравченко в основном новички, которые и мин-то толком не видели, а взять их в руки считали настоящим геройством.
    Бондаренко стал главным инструктором. Сначала пришлось "позаниматься" самому. Теперь у партизан появились новые мины замедленного действия, разобраться в которых даже опытному минеру было не так-то просто.
    Володя сказался больным, взял себе "творческий отпуск" на один день. Подальше от лагеря отряда поставил палатку, с утра до вечера колдовал там над новыми минами. Новички обходили палатку стороной. "А ну как рванет..."
    На следующее утро Володя сказал командиру:
    - Все. Теперь можно работать.
    Он так и сказал - работать. Должно быть, точно так же говорил, когда до войны окончил в Орехово-Зуеве школу ФЗО и пришел в арматурный цех завода. Он выбирал профессии, которые нужны были его Родине, и к каждой относился по-деловому и, как казалось многим, без излишних эмоций. Но это только казалось.
    В лагере устроили краткосрочные курсы подрывников. Володя обучал новичков обращаться с минами и делал это опять-таки серьезно, основательно. Потом отряд отправился на линию железной дороги Ковель - Брест, и началась та работа, к которой Володя готовился.
    Гитлеровцы здорово охраняли железнодорожное полотно - устроили вдоль него завалы, заминировали их. Круглые сутки на насыпи маячили патрули.
    Обо всех этих преградах Бондаренко распространяться не любил, и, если кто-то заводил о том разговор, он обрывал равнодушно:
    - Ничего нового тут нет. Ну завалы... Ну патрули... Все это было. Что ж ты думаешь, немец тебе тропинки к железке коврами выстелит: "Пожалуйста, дорогие гости, взрывайте, коли вам так нравится". Тогда бы поезда под откос и повара пускать могли.
    В отряде никто, кроме Кравченко, не знал о его поварской карьере, и Володя таким образом слегка подсмеивался над своим прошлым. Всякому, кто сетовал по поводу завалов и патрулей, Бондаренко умел незаметно внушить совершенно особый азарт подрывника, при котором самый трудный взрыв приносит человеку самую большую радость и, быть может, даже счастье. Счастье трудной победы. Сам Володя наполнен был этим азартом до краев. Несмотря на его молчаливый характер, азарт этот все-таки выплескивался наружу, когда Володя видел, как идет под откос еще один фашистский эшелон. Тогда он говорил:
    - Вот видишь, а? Они охраняют, да? Их тут раз в сто больше, чем нас. А мы все-таки... Во как полыхает! И этот не дошел до фронта. Нашим там полегче теперь будет. Представляешь, как фашист-то психует. И какими он нас словами... А мы ему завтра еще врежем, пусть хоть целую армию вдоль железки выстроит.
    И назавтра, чуть стемнеет, опять ползут диверсанты через завалы и минные поля, крадутся тихо, бесшумно - не люди, а комок мужества и ненависти. И снова гремят взрывы.
    Около шестидесяти эшелонов взорвал отряд имени Богуна, многие подорвались на бондаренковских минах. Вот тебе и строгий медицинский приговор: работать - да, воевать - нет. А что если время и солдатский долг требуют, чтобы война стала твоей работой, и ты должен пускать под откос вражеские эшелоны? Тут все зависит от характера. Иной характер даже собственную болезнь побеждает. Известны медицине такие чудеса.
    Дела на линии Ковель - Брест шли неплохо, партизаны работали, как говорят, с перевыполнением плана. Вот только запас мин таял слишком быстро, снабженцы не поспевали за темпами диверсантов. Тогда-то и решил Кравченко отправиться к самому Федорову, чтобы уладить снабженческие дела. Володя Бондаренко поехал за компанию.
    И теперь его нет, и неизвестно, что с ним.
    До передовых отрядов Федорова оказалось совсем недалеко, несколько километров. Сразу же выслали боевую группу на поиски Бондаренко и Воловика.
    Группа возвращалась утром. Кравченко ждал ее за селом, на опушке леса. Он еще издали пытался различить знакомую Володину фигуру и не находил. Люди подходили все ближе и ближе. Впереди медленно тащилась подвода. Кравченко еще не видел, но уже знал, чувствовал, что на этой подводе накрытый чьей-нибудь шинелью лежит самый, быть может, близкий и родной ему человек, большерукий парень с упрямым русым чубом - Володя Бондаренко...
    Подвода остановилась на опушке под голыми ветками берез. Да, да, все так и было. Не обмануло предчувствие. Кравченко откинул шинель. Большие руки спокойно лежали на груди, русый чуб закрывал лоб.
    ...Ему не исполнилось и тридцати. Многое не суждено ему было ни увидеть, ни узнать. Так и не посмотрел он еще раз на родное свое Каспийское море, не слышал он победных московских салютов и не знал, что его, Владимира Илларионовича Бондаренко, Родина наградит самой высокой наградой - "Золотой Звездой" Героя Советского Союза.
    
    
&nbs p;