Канонада не утихала всю ночь.

Всю ночь под ее аккомпанемент гремели под окнами подводы обоза, ревел скот, гудели автомашины. И все это двигалось с Куреневки на улицу Кирова.

Часто просыпались, подходили к окну, радовались и мучались: а что, если это в самом деле всего лишь "переброска сил, сокращение линии фронта"? Под утро забылись в тяжелом сне. На заре мамы, как обычно, встали, чтобы потихонечку затопить плиту и варить "нисчемы". Вслед за ними проснулись остальные. Обозы, а еще больше - тревожные мысли прогнали крепкий предутренний сон. Дети в ожидании супа и солодового "печенья" заняли свои посты около окон. После завтрака, часу в девятом, Софья Дементьевна, посмотрев на нас, вслух подумала:

- А почему сегодня в восемь часов не провезли рабочих с повязками?

Спросили об этом детей, которые не отходили от окон. Дети подтвердили: действительно, не проходил ни грузовоз, ни грузовик - и продолжали свои наблюдения у окон. Наше внимание привлек такой диалог между Маринкой и Юриком.

Маринка:

- Вот, смотри, мотаются туда и обратно!

Юрик:

- Может, увидели патруля?

Маринка ему:

- Ты думаешь, что говоришь? Он же ихний!

Подошли к окнам и взрослые. Наблюдаю новое в движении обозов: с улицы Кирова они стали поспешно поворачивать на Верхний вал, к Глубочице, и в этом чувствовалось неожиданное замешательство, тревога. Нам стало еще более удобно наблюдать: потянулись они под нашими окнами. Чего только нет в этих подводах, набитых награбленным добром: тут даже лоханки, матрацы, кровати... А вот у одного на подводах полно ночных белых горшочков! Тащат и их, как "новый вклад в культуру Европы".

Эти горшочки рассмешили нас и окончательно успокоили: какая уж там "переброска сил"! У мародеров из-под шинелей торчат пальто, пиджаки, кожанки, новые фуфайки - все извлеченное из ям добро, людские слезы...

Вот огромный грузовик с темно-зеленой брезентовой "халабудой" мечется по улице, не зная, куда повернуть - на Кирова или на Глубочицу; позади него - орудие, длиннющее дуло которого заткнуто охапкой сена.

Вот подвода с матрацем и различным барахлом, ну никак не нужным солдату. На груде вещей, рядом с немцем, сидит в большом белом шерстяном платке наша какая-то "журжа", раздобревшая на немецких харчах. Удирает от собственного позора и все равно везет его с собою в могилу. Обозы выбрали наконец направление - на Глубочицу.

Часов в десять утра обозы перестали привлекать наше внимание: начались страшные взрывы. Небо затянулось густым дымом - от него в комнатах стало темно, даже черно. С ужасом ждем: какое здание возле нас первым взлетит сейчас на воздух? А что, если наше? Бледные, дрожащие дети отошли от окон, прижались к нам. Бабушки ходят по комнате, убеждая себя и нас:

- Зачем им разрушать пустую аптеку?

И бежать куда-нибудь, чтобы спрягаться, как думалось раньше, почему-то никому из нас не хочется, какая-то сила внутреннего убеждения как бы приковала нас именно здесь. Юрик шепчет Маринке:

- Я возле окна сизу и сизу. Я бы увидел мину.

Маринка ему сердито:

- Так бы они тебе и показали! Уви-и-дел... А ты когда-нибудь ее видел?

Дети и мы снова возле окон: в небе наши самолеты, и кружат они в нем так, словно дежурят, словно обороняют его от свистящих гадов. В нашем небе дежурят наши самолеты! Смотрим, едва сдерживая радость.

Проезжают с перерывами обозы, и эти перерывы нас пугают: тогда наступает тишина... А нам хочется, чтобы гудела земля! Ловим рокот самолетов в небе и боимся: а что, если вдруг исчезнут они и вместо них наползут свистящие змеи?

Дети возле окон наблюдают за самолетами; их шепот: "Наши!" - успокаивает.

Второй час. Наталка и Регина Дементьевна пошли по воду. Ее мы достаем в соседнем дворе, ход в который пробили в ограде, чтобы не ходить улицей. По воду ходим, улучив минуту затишья и безлюдья на улице.

Сейчас Наталка, забыв об осторожности, влетела в комнату с пустыми ведрами. Глаза ее переполнены радостью.

- Воды нет, вот!

- Слава богу! - простонала Варвара Казимировна и присела на матрац на полу. - Водоканал, значит, взорван!

А если взорван водоканал, это означает... ой, ой! Сон, действительность?

Значит, конец нашим мукам. Воды у нас запасено дней на пять-шесть, а там... там будем пить радость. Сегодня часы летят бешено. Уже четвертый час. Пережить бы ночь, остаться бы в живых, потому что, возможно, утром...

Неужели утром настанет то, что снится нам уже третий год, выжданное, выстраданное? Лети, время, быстрее!

В небе гудят наши самолеты. Наши, потому что только они могут так по-особому гудеть. А люди в домах все же остались, но притихли. Вглядитесь в любой дом против наших окон: он смотрит живыми глазами, он дышит!

Кто говорит, что город мертв?

Впервые за все время открыли окна. За окнами тишина. Какой воздух!

...Или, может, все это нам кажется?