Дни наступили такие, что некогда за перо браться. После работы -на огороде, а после всего бегу на какую-нибудь улицу либо ко мне приходят те, кто хочет поговорить наедине, о чем-то попросить.
   Тянет писать, это стало потребностью, но часто мешает усталость. Она сваливает в кровать, возьмешь в руки дневник и тут же спрячешь.
   Когда живешь только сегодняшним днем, не зная, что ждет тебя завтра, тогда видишь все острее, до мельчайших подробностей.
   В окно стучат майские жуки, в саду заливается соловей, а в вечернем концерте сегодня, очевидно, приняли участие лягушки всех прудов и болот Куреневки и Сырца.
   Улицы запружены немцами, которые движутся на фронт, а пока заняли помещения школ, предприятий, дома. По ночам этим воякам не спится, и многих черти носят по дворам.
   Как-то на прошлой неделе меня разбудил свет карманных фонарей. Он внезапно резанул через окно по глазам и был направлен прямо на мою кровать. Соскочив с постели, мигом накинула на себя пальто. Стала, взволнованная, посреди комнаты, прислушиваюсь. За дверью чужой язык, тяжелые и грубые шаги под окнами. Затем сильный стук в двери. "Гестапо! - была первая мысль.- Кто-то, значит, отблагодарил за добро". Но мысль о такой возможности давно уже таилась где-то в мозгу. Поэтому я не испугалась, даже не растерялась. Душу ожгла мысль о том, что кто-то, возможно, выдал. Неужели нашелся такой подлый человек?
   Между тем стук усиливался, гоготание под дверью становилось громче, возбужденнее. Кого-то распирало нетерпение и злоба, бесило мое молчание. Стук в стенку просигналил об опасности. Там проснулись раньше меня и подняли крик, услышала мамин голос: "Боже мой, немцы!"
   Я подошла к двери и по возможности спокойнее отозвалась:
   - Кто там? Чего хотите?
   А мамин голос раздается уже за дверью:
   - Не открывай! Не открывай!
   Маму оттолкнули. Вот она, крикнув что-то, залилась плачем, и я услышала категорическое требование:
   - Немедленно откройте дверь!
   Тут дверь начала трещать под натиском немцев. Что-то снова кричала мать, заплакали испуганные дети. Я открыла дверь и с качалкой в руке (качалка и крючок - ночные запоры) стала на пороге. Меня ослепили фонарики, поднятые на уровень лица. Все же успела заметить: "Не гестапо!" Действительно, это были пьяные вояки, искатели ночных развлечений.
   Меня окружили и заслонили мама, сестра, невестка, ринулась ко мне и Маринка. Немцы начали осматривать комнаты. Кто-то из них зацепился в средней комнате за доску (пол не был целиком настелен) и грязно выругался.
   Ночные пришельцы бесцеремонно осветили книжный шкаф, кровать. Один из них, толстяк, наиболее трезвый, спросил: "Кто это? Что за девочка?" Ответила, что это мой ребенок, а я - учительница. Переспросил: "Учительница?"
   Толстяк оказался довольно добродушным и не склонен был скандалить. Он оттащил своего долговязого товарища, который начал было приставать к матери, и сердито сказал ему что-то. Они отошли к книжному шкафу. Мама, потихоньку отплевываясь, прижимала меня и Маринку еще ближе к себе.
   А толстяк продолжал настойчиво в чем-то убеждать своих товарищей. Я услышала: "Учительница, в этой семье все с детьми". Догадалась, что они ищут девушек для гулянки, а затем, как бы в подтверждение, услышала:
   - Вир зухен панянка! (Мы ищем девушек.)
   Ответила им, что на нашей улице "панянок" нет, всех забрали в Германию, остались одни пожилые или с детьми, и посоветовала идти спать.
   "Аскарида" (так я мысленно прозвала худого, вспомнив известного паразита), пьяно рыгая, сказал: "Не хочу спать, все равно на фронте смерть ждет!" Потрясая в воздухе бутылкой вина, он пытался оказать мне свое внимание. Но тот же толстяк потащил его за собой, и все они ушли, вновь задев доску пола. Наталка и Маруся отпрянули от дверей, за которыми стояли наготове, чтобы поднять крик и разбудить соседей, если начнется какое-нибудь насилие.
   "Аскарида" и во дворе споткнулся о корзины с редиской, которые мама приготовила для базара. Мама вывела немцев за калитку, обрадовавшись тому, что так дешево откупилась: вояки взяли три пучка редиски и ушли.
   Мы долго еще не могли уснуть, собравшись вместе, валами на ли свои переживания и страхи. Мама поначалу очень испугалась, так как думала, что это "эстал" пришел за мной.
   А вот вчерашний "гость" был совсем иным. Во двор забежал немец и взял у мамы ведро. Вечером принес его и присел в комнате у Наталки. Та вместе с Марусей запряталась на моей половине. Юрик и Василек вначале молча наблюдали за немцем через дверь кухни, а потом, показывая друг другу свою храбрость, потихоньку подошли ближе и вытаращали на него любопытные глазенки. Юрко, осмелившись, спросил: "Ты... немец?" А Василек протянул руку, показывая на военную фуражку.
   Немец начал с интересом рассматривать мальчишек. Поманил их. Но тут храбрость отказала хлопчикам, и они убежали, спрятались на кухне. Шепотом они окликнули Маринку, которая пришла на кухню, и предостерегли: "Там - немец!" Мама сидела на кухне на полу и вязала редиску в пучки. Возле нее коптила плошка. Другой, более яркий источник света ей пришлось поставить в комнате, где сидел незваный гость.
   Маринка незаметно улизнула, чтобы сообщить нам, что "он" все еще сидит и молчит, а "бабушка начинает сердиться". Мама действительно вознегодовала. Она начала вполголоса беседовать сама с собой:
   - И чего бы это я сидела? Девушек у нас нет, зубы скалить некому. Прийти вот так к чужим людям, в чужой дом и сесть. И чего бы это? Ведро принес - спасибо, отдай и иди себе своей дорогой.
   Перевязанный пучок редиски полетел в угол, в общую кучу. А в ответ маме заговорил вдруг гость. Заговорил быстро, взволнованно, о чем-то своем, видимо наболевшем.
   Маринка полетела на мою половину, чтобы сообщить: "Он говорит что-то бабуне, а бабуня ему такое го-во-рит!"
   - Вот наговорятся! - смеются сестра и невестка. Маринка бежит, как связной, назад.
   Гостя не остановить. Мама слушала-слушала, а затем и сама разошлась:
   - Не знаю, про что ты там лопочешь, и знать не хочу! Зачем вы ворвались на нашу землю, кто вас просил? Ведь ваш фюра подписал пакт о ненападении и сам же напал. Торговали бы мирно, кто вас, чертей, трогал? У себя порядок не смогли навести и в чужие земли полезли? Хватило бы вам и своей земли, если бы разумнее были и жизнь свою поставили правильно, а то - земли чужой захотели? Тесно стало в своем доме, так к нам поперлись! Подавитесь вы еще землей этой, насыплют вам ее на глаза, на грудь, тут вы и подохнете!
   С сердцем бросает маша старушка пучок редиски в угол, а в другой комнате не умолкает немец. Это еще больше злит мать.
   - Вот если бы не захотели воевать, то не послушались бы своего глупого фюру, который всем вам отравил мозги,-'Жили бы себе дома, на своей земле, а то... тьфу! А крови сколько, а слез! Вот детей манишь к себе, вспомнил, наверно, своих. А где родители этих детей? Где мой сын, где зятья? Молчишь? - В комнате стало тихо. Гость замолчал, барабаня пальцами по скатерти. - А наши вам чёсу еще дадут! Живыми отсюда не уйдете. Разве что в плен сдашься...
   Мама разгорячилась и не замечает моего присутствия: я зашла тихо, не скрипнув дверью. Заметив меня, испуганно мигает: уйди, дескать, к себе. И в самом деле, нечего мне тут делать. Я, ничего не зная, возвратившись с Приорки, направилась к Наталке.
   Что-то еще говорил "гость" матери, что-то она ему. Минут через двадцать Маринка принесла известие: "Уже ушел, а бабуне сказал: "Матка - гут".