1942
26 апреля
Утреннее солнце щедро
золотит стены комнат, все вещи. А через открытую форточку врывается такой
нежный, ласковый ветерок. Мама будит меня на
заре. Она давно уже возится: печет нам в дорогу три
лепешки-"колобка", варит ржаные галушки. Глаза
закрыты, поднять веки трудно, во воем теле сладкая истома, и так хочется спать,
спать. Мама сердит своей назойливостью: - Вставайте,
вставайте! Вы же хотели в шесть выйти! Притворяюсь,
что не слышу. Может, мама забудет? Поспать бы еще немножечко, ну минут
хотя бы пятнадцать. Что делать с глазами, чтобы
раскрылись? Их точно медом кто-то залепил
ночью. Наталка первая соскакивает с постели, за нею -
Маруся. Придется все же встать, не то могут подумать, что боюсь дальнего
путешествия, стыжусь заниматься "обменными операциями" (а я таки
стыжусь). Решительно срываюсь с кровати. Наталка и
Маруся почти готовы. - Ты поменьше возись! Скорее
собирайся, а то и так проспали! -подгоняет
сестра. Двадцать минут - и я готова. Даже причесала и
заплела косы. Вещи для обмена, лепешки, мешки- в
корзине. Завтракаем. Дети еще спят. Потихоньку советуемся, выслушиваем
последние мамины наставления и уходим. Теплый
ветерок, подсохшая земля и теплынь-теплынь. Оделись легко, удобно. На ногах,
обмотанных портянками, мужские ботинки крупного размера, чтобы не
натирали. Вид, вполне достойный профессии
"обменника". Шагаем легко и быстро. Мы не одиноки,
спутников много, то и дело слышатся возгласы: - Вы
за картошкой? Куда именно? - В Демидов. А вы?
- В Дымеровку. Идут и идут
люди. Попадаются путники, идущие в Киев. Они утомленные, согнувшиеся под
ношей, но довольные: за плечами или же на плечах пуда полтора картошки.
Сладкой будет она за столом! Угадываем профессии встречных, а кое-кого
попросту знаем. - Это учительница,
факт. - Врач, ручаюсь. -
Заведующая нашим детсадом. - Эта с обувной
фабрики. Знакомых лиц много. Где же я их видела? На
конференциях, в поликлинике, в детсаде Маринки, да мало ли
где. Когда миновали санаторий водников, начались
незнакомые места. В стороне осталась Пуща, чудесная наша Пуща, хотя и
изувеченная донельзя оккупантами. Идти становилось все интереснее,
приятнее. Воздух-то
какой! Идем по шоссе, которое тянется лесом. То и дело
белеют заплаты снега. Вокруг - сосны, лес живой и шумный. Птицы подняли
щебет. На дороге особенно нагло и невыдержанно ведут себя воробьи. Из
глубины леса слышны робкие, прерывающиеся посвисты. - Ой, послушайте: неужели соловей?
Наталка и Маруся заспорили.
- Это щегол. Соловью еще рановато петь, - говорю
я. Наталка и Маруся продолжают разговаривать. К ним
примкнули два "обменника". Тема беседы заранее известна и нисколько меня не
привлекает. Нарочно отстала на несколько шагов.
Наедине вспоминаю прошлогоднюю весну, хор лягушек в Горенке, вечера и
утренние зори с соловьями, Михаила... Счастлив человек, которому в пору
бедствий и горя есть о чем вспоминать,
помечтать! Ветер ласкает щеки, солнце наполняет все
существо животворным, чудодейственным теплом; оно обновляет твое тело и
душу. Кажется, будто впервые видишь мир, весну, торжествующую природу. Я
смотрела на все жадными главами и рада была тому, что трудная зима
позади. Попадались один за другим дорожные столбы с
условными знаками для водителей немецких автомашин. Радовали оставшиеся
наши надписи. А в одном месте, неподалеку от дороги, чудом уцелела выложенная из камушков пятиконечная звезда. Немцы проносятся на машинах, не
замечая "крамолы", а свои люди берегут дорогой сердцу
символ. Шоссе тянулось ровное, бесконечное,
блестящее, мириадами мельчайших драгоценных камней переливался на солнце
асфальт. Вот бредут несколько босых охотников за продовольствием. Асфальт
теплый, а в далекой дороге натерло ноги. Почему бы, в самом деле, не
разуться? Лес тянется и тянется. Он напомнил мне пущу
и вновь вызвал несколько воспоминаний, таких близких и, однако же,
бесконечно далеких. Были минуты, когда забывала о войне, голоде, цели
нашего путешествия. Казалось, сверну вот на ту дорожку - и она приведет
меня в семейный уют, в спокойную радость. Буду готовиться к урокам, читать,
петь, беседовать с мужем. Но появлялась немецкая машина, и воображение возвращалось к действительности. А легковые машины проносились
часто. Шли уже несколько часов, когда нас догнал грузовик, набитый людьми. Он ехал за бревнами. Я машинально махнула шоферу,
вовсе не надеясь на то, что он окажет услугу, но, к нашему удивлению, машина
остановилась. Мы побежали, знакомые - за нами. Через минуту-другую все
оказались в кузове. Доехали до Лютижа, где нас высадили, но до Демидова уже
было совсем близко. По пути в село встретили
Коломну понурых людей, которых гнали в Германию. Музыки не было. А то
ведь бывает и так, что впереди колонны, тоже в сопровождении полицая,
совершает насилие над людскими душами еще и
гармонист. Вот и двор Панаса Панасовича. На крыше
соседнего дома - гнездо аистов, нет - даже два. Такие же гнезда и на других
домах. Улица тянулась вдоль речки Ирлень и, видимо, была живописной.
Теперь вид ее портили несколько разваленных снарядами зданий и могилы
немецких солдат с крестами и касками. Это напоминало о происходивших здесь
боях. Но село в общем уцелело. После того как линия фронта отодвинулась,
жители вернулись и кое-как живут. В гнездах стояли
комичные аисты и чистили носы. Долгоносые, с огромными клювами, имеют
неприятный голос, могут лишь скрипеть. Но есть у них и достоинства. Аисты
прекрасные "мужья", нежно заботятся о своих "женах" и семье, очень
постоянны в своих чувствах. Пахло навозом, молоком,
влагой от реки и землей. У Панаса я никогда еще не была, но шла к нему, как в
дом родной. Вот мы на просторном дворе. Во дворе на
телеге сидел хозяин и несколько женщин-соседок. Грелись на солнце
(воскресенье) и сокрушались, горевали: угоняют людей в Германию. Такая
участь ждет единственного сына Панаса Панасовича. -
Ну, киевляне, рассказывайте, как там у вас? Что слышно? Где сейчас
фронт? - Да не по-газетному говорите, а то, что
слышали. Газете этой мы не верим... Мы сели.
Отдохнули, побеседовали, рассказали обо всем, что интересовало
селян. "Уходя, оставлю Максиму сообщение
Совинформбюро, вот обрадуются!" - решила я про себя, имея в виду сына
Панаса Панасовича. - Подождите, жена придет с
дымерского базара, картошку сварит, - удерживал нас хозяин, но мы решили
пойти на базар. Был еще ранний час, должны поспеть. Тогда завтра не доведется
брести в Литвиновку за луком. Пока мы беседовали,
Наталка пошла к Карпу, зятю Панаса Панасовича, и сделала обмен, о котором
договорилась еще зимою. Теперь надо раздобыть лук, и можно тронуться домой,
чтобы ко вторнику поспеть на работу. Сестра поделила
домашнюю лепешку на троих. Мы подкрепились и вновь двинулись в путь.
Скрипели аисты. Двое летели к гнездам с кормом для подруг, которые стояли в
задумчивой позе, на одной ноге, и, исполненные спокойствия, ждали.
Счастливые аистихи! Вышли за село, на шоссе. Еще
восемь километров - и Дымеровка. Солнце припекает, подувает теплый
ветерок. Навстречу стали чаще попадаться "обменники", измученные, худые, но
не сдавшиеся голоду, борющиеся за жизнь. Вокруг поля
и поля. Над ними высокое-высокое и по-весеннему синее небо. Поля,
плодородные колхозные толя, лежат необработанные, просят рук и машин, ждут
своих хозяев. Вспомнилась статья из "Нового
украинского слова", расточавшая "медовые слова" про будущую "счастливую и
свободную" жизнь крестьянина-единоличника "при немецком строе и
самостийной жизни на Украине", тошно было читать разглагольствования об
"огромной роли цапки, лопаты и граблей" в сельском
хозяйстве. В Демидове Наталка и Маруся побежали к
Карпу, а я осталась с Максимом. По его словам, крестьяне думают об одном:
поскорее бы прогнали непрошеных "освободителей". Все живут
воспоминаниями о недавнем прошлом: "В минувшем году в эту пору колхоз...",
"Наш колхоз имел..." Люди привыкли работать сообща, возделывать землю
машинами, а им тычут в руки цапки да лопаты и назойливо зудят: "Земля будет
ваша!" А чья же она была? У Максима гневно
сверкают глаза. - Так и увидят они меня в своей
Германии! А воевать я еще буду, потому что есть за что
воевать! Дымеровка - большое красивое местечко.
Немцы еще не успели ограбить его до нитки. Мы купили на базаре лук, семена
для огорода. Спекулянты и здесь вздули цены на лук, но все же он дешевле, чем
в Киеве. Мы не спешили уходить из Дымеровки.
Посмотрели на свадьбу - "весiлля" с дружками, сватами, старинными
обрядами. Молодежь торопится обвенчаться, надеясь на то, что дадут "льготу",
не пошлют в Германию. За день мы загорели,
почернели. От души смеялись друг над другом. Встретили нескольких знакомых
из Киева. Вечерело, когда мы вернулись в дом Панаса
Панасовича. Пока варилась картошка, отведали борща и "мочання". Все
казалось очень вкусным, а вот наесться не могли. Мы бы вола сожрали!
Особенно мало было вкусного "мочання" - творога, перетертого с молоком. В
эту жидкую массу макают блин и едят. Но блюдце на троих-это ведь
котятам. Но мы, конечно, были и за то благодарны. В
Демидове хлеба нет, сами выменивают. Вечер был
чудесный, я и Максим уселись на крылечке и беседовали допоздна. На первый
раз он увернулся от угона в Германию, сославшись на больной желудок (врач -
свой человек), а там, даст бог, ноги унесут подальше. Убежать хотят еще
несколько хлопцев. Сперва в ближний лес, а потом к партизанам или же к
линии фронта, - А мать плачет. Все ей кажется, что
ночью меня заберут. Нет, не успеют. Тетя Варя
действительно как в воду опущенная, жалуется, что руки ни к чему не
лежат. С Максимом я виделась впервые, но беседа наша
была непринужденной, откровенной, говорили как давние знакомые. С
Панасом Панасовичем семья наша давно в дружбе. Приезжая в Киев с
колхозными продуктами, он всегда ночевал у нас. О Максиме я знала по его
рассказам. Получив от меня перепечатанное сообщение
Советского Информбюро, Максим запрятал его за пазуху и тут же ушел. Я
просила его быть осторожным. У них в селе как-то
ходили по рукам листовки, на церковной ограде время от времени появляются
карикатуры на Гитлера. А песен, частушек, антинемецких поговорок - хоть
сборник издавай. Одна из их преподавательниц тайком записывает новый
фольклор. Когда возвращались в Киев с мешками на
плечах, было нелегко. Да что там нелегко! Глаза вылезали на лоб. Снова
посчастливилось: часть дороги ехали. В дом вошли с
картошкой, точно с несметными сокровищами. Шум, суета! Дети пищат,
Маринка пытается что-то рассказать и кричит, мама приглашает есть суп.
Наталка показывает детям литр молока. Мешки с
четырьмя пудами картошки заняли свое место в углу. А мы через час уже
работали на огороде. Тетушка завидовала матери.
Расхаживая по садочку, она добродушно ворчала: -
Ишь, и картошку, и лук принесли, и на огороде дело себе нашли. Хорошо иметь
дивчат! Да, дивчат иметь хорошо, пока их не угнали в
райх! А ведь это не
исключено.
|