На дворе трещит мороз.
    Канун Нового года.
    Мы и не заметили, как он наступил: некогда было. Сейчас вспоминаю пережитые нами три дня и думаю над тем, как бы остальное время плена прожить так, как эти дни, - с риском, с пользой для людей.
    Ох, какие молодцы и сестра и невестка! Сообразили, как использовать подвернувшийся случай, чтобы спасти хотя бы несколько наших солдат.
    Во вторник в пять часов весь наш дом уже был на ногах. Накануне сестра с невесткой вернулись из лагеря рано: им посчастливилось подъехать на попутной машине, и я успела поэтому в тот же день оформить все необходимое.
    В лагере они познакомились и договорились не с тремя, а с пятью пленными, которые плелись на работу. Записали их имена и фамилии, и я оформила справки на "родственников" себе и двум соседям, отправившимся вместе с нами.
    Всю дорогу мы думали лишь об одном: скорее бы добраться до лагеря, вдруг да приостановят освобождение пленных, а те нас так ждали, так на нас надеялись.
    Но вот наконец мы у лагеря, справедливо названного людьми "лагерем смерти". От кошар ветер принес и швырнул нам в лицо приторный трупный запах, слабый предсмертный стон и чей-то жуткий крик. Подошли еще ближе. На площади - ни единой души. Куда делись пленные? Неужели опоздали?.. Жаром обдало лицо и спину. Но нет, вот небольшая группа вышла из кошары. Что они тащат? Отвели глаза - несколько живых тащили двух мертвецов, успевших уже окоченеть. Несли, держа за ноги и за руки, чтобы опустить в заранее выкопанную для мертвых яму. Засыплют яму лишь то приказу немцев. А приказ такой будет, когда яма наполнится.
    Опустив товарищей в могилу, пленные поспешили обратно в кошару. Мороз гнал их, полуодетых, туда, к живым еще людям. У нас перехватило дыхание: в довоенных кошарах, возведенных для временной стоянки скота, который отправлялся на бойню, пол был цементный, стены - холодные, а ведь сейчас в них та же температура, что и на улице.
    Решительно направляемся к патрулю. Говорю ему заимствованными из "Ausweiss" (Ausweiss - справка, документ.) словами, что мы киевляне и пришли забрать своих родственников. Совсем близко вижу чужие колючие глаза, отсутствующее выражение лица, шинель, пропахшую смертью, и чувствую, что не прошу, а требую.
    Посмотрел на нас холодным и равнодушным взглядом, прочитал бумажки.
    Поясняю, что были уже здесь вчера, ходили, дескать, домой за документами...
    Галину Григорьевну и Станкевич он послал к другому часовому, а нам велел подождать, предупредив, чтобы не скапливались группой.
    Отошли в сторону и присели на саночки посреди черной замерзшей земли, с которой ветер сдул снег.
    От волнения нам стало жарко.
    - Где они могут быть?--прошептала Наталка.- Может, их уже погнали куда-нибудь на работу?
    - Придется тогда заночевать у знакомых. Эх, не могли раньше выбраться!-забеспокоилась Маруся.
    Внимание наше привлекли несколько колхозниц, которые совершенно неожиданно, словно из-под земли, выросли неподалеку от проволочного заграждения лагеря. Вдруг находившийся среди них мальчик свистнул, и женщины смело перекинули через ограду продукты, табак. Трое пленных выскочили и бросились к передаче.
    Женщины выкрикивали фамилии тех, кого они разыскивали, называли свои фамилии и имена, села, в которых проживают.
    - Высока Дубечня!
    - Святошино!
    - Дымер!
    - Обухив!
    - Передайте всем остальным.
    Несколько опухших и ободранных, чуть ли не нагих фигур вновь появились на площади. Каждый из пленных называл себя. И вдруг мы услышали свои фамилии и имена...
    До слез обрадованные сестра и невестка побежали к ограде, а я опять понесла наши паспорта и "Ausweiss" к часовому.
    Моя настойчивость ему, видимо, надоела, и он направил нас к другому часовому. В это время какой-то из наших "родственников" крикнул нам через ограду:
    - К будке, к коменданту!
    ...Несколько поодаль от нас, по площади, в направлении к будке, которую мы теперь только заметили, шли трое пленных. Несколько минут безмолвия, и все произошло как во сне: молча просмотрев наши документы, комендант что-то сказал часовому, и из-за ограды к нам кинулись трое мужчин... Уже удалившись от заграждения на солидное расстояние, мы вспомнили о картошке и печеной тыкве. Оставили немножко на "замор червячка" трем нашим "родственникам", а остальное, обратившись к другому часовому, попросили разрешения передать пленным.
    Этот часовой был, очевидно, не немец. В нем было что-то румынское. На меня смотрели добрые, с длинными ресницами, темные глаза. Он, озираясь, свистнул и сам перекинул узелок через ограду.
    Поблагодарила его, улыбнулась на радостях и побежала к своим, которые с нетерпением уже ждали меня: один из наших - "муж" Наталки, двое других-наши "братья". Благодаря тому, что фамилии у нас разные, мы были избавлены от подозрений, что мы между собою родственницы. Общий номер дома, который значился во всех документах, я удачно переправила в одной из справок, а другую оформила на переулок, пересекающий нашу улицу.
    Когда мы отошли на достаточно далекое от лагеря расстояние, пленные окончательно поверили в свое спасение, жали нам руки, в их запавших глазах дрожали слезы; а мы, женщины, не сдержались и зарыдали. Это была разрядка после пережитых волнений, и новые наши друзья начали нас успокаивать. Передохнули малость, перекусили, и я предложила дальше двигаться молча, чтобы сохранить силы. Пригодились нам я детские санки: одного из "родственников" пришлось почти всю дорогу везти. Трамвая избегали: выбирали маршрут по безлюдным дорогам и глухим переулкам. Шли молча и быстро. Темнело. Приближался комендантский час.
    В суматохе и волнениях забыли о своих соседях. Вспомнили о них, когда прошли больше половины пути. Наталкин "муж" сказал, что они ушли намного раньше нас, так как тот часовой их не задерживал. Домой добрались уже затемно.
    Во дворе, на лестнице, прибывших пришлось на руках подымать, да и сами мы сильно утомились. Морозный ветер окончательно подкосил наши силы, мучительно клонило ко сну.
    Закрыли на ночь калитку, чтобы поутру никто из соседей не натолкнулся на прибывших.
    Мама, увидев пленных, тут же заплакала:
    - Ой, сыночки вы мои!.. Идите, идите в хату! - И помогла нам втащить их в комнаты.
    На другой день, поужинав с нами, гости начали рассказывать о себе.
    Что может быть чудовищнее и позорнее немецкого плена? Услышали такое, чему и поверить трудно.
    - ...А сбежать кому-либо удавалось?
    - Удавалось. Особенно в первые дни. Тогда местных отпускали. Но позднее всех начали гнать на разные военные работы.
    - Я в плену второй месяц. Сыпняк перенес, когда мы еще в Житомире были. Просто удивительно, как это я выкарабкался, - слушали мы рассказ Тимофея Самохина, (русского, попавшего в плен где-то под Харьковом.-Выходит, немцев еще бить буду! Посчастливилось в Киеве.
    Это был Наталкин "муж", высокий, статный, красивый. После домашней бани оказалось, что он блондин, а после отдыха глаза его заблестели весенней го- лубизной.
    Из рассказа Сергея Григорьевича, моего "брата", узнали, что он с Уманщины, женат, где-то в Бабанке семья (те двое - холостяки). Мобилизованный в последние дни, он сразу же попал в плен. Едва его часть сформировалась, как вся она угодила прямо врагу в пасть, меньше всего этого ожидая. Часть тогда готовилась к отправке в глубокий тыл. Как слесарь, он был в ремонтном подразделении. Последнее время служил под Черниговом, в Козельце, откуда его часть не успела отступить. За эти месяцы побывал в нескольких лагерях, в нескольких местах оккупированной родной земли; в Киев попал недавно, две недели назад. Договорился с двумя товарищами о побеге, но те заболели и несколько дней тому назад умерли.
    (Вот доберется домой, отдохнет немного, а там найдет нужную дорогу. Только люди весьма ограииченные могут варить, что немцы победят. Он был свидетелем того, как в глубокий тыл отступили многочисленные силы нашей армии, как героически бесстрашно армия наша сдерживала врага, оттягивая его силы от Украины. На Волыни разворачивают свои действия партизанские отряды, основным ядром которых стали воинские части, оказавшиеся в тылу, притаившиеся в лесах. Немцы как огня боятся партизанского движения, поэтому и уничтожали столько пленных; а движение это началось, об этом он слышал не в одном лагере.
    История Данила Ткача мало чем отличалась от предыдущей и ситуациями и личными переживаниями. Он дважды попадал в плен. Первый раз сбежал и пробился к своим, но, на беду, и эта часть попала в окружение.
    - Мне не так уж обидно: отвел немного душу на враге, немало всыпал ему.
    Данило Ткач - танкист.
    - А на танк я еще сяду, чует сердце мое, сяду! Бил оккупантов и еще бить буду их, вот!
    Маруся восторженно смотрит на "брата", который напоминает ей мужа, и перед нашими глазами вдруг встает Гриць. Такая же манера-разговаривая, подкреплять высказанную мысль восклицанием "вот!". В последнее время он работал в ремонтной мастерской танковой части, так как по профессии он слесарь и очень способный, чудо-слесарь, артист своего дела.
    Быстро летит время в беседе, которая так подогревает твои надежды. Минутами кажется, что немцы где-то далеко-далеко, что разгромят их где-то там, что улицы, воздух и эта сверкающая луна - свои, что все свое, что сейчас в комнату войдут Гриць, Миша, Михайло.
    Рассказала о событиях последних месяцев. Товарищи слушали меня с жадным вниманием. Кое-какие мои догадки они радостно подтвердили.
    "Знал бы враг, какова сила и мощь советской власти вот здесь, в тылу у него, в оккупированных им областях, сразу же перестрелял бы всех до единого..." - Объективную правду не исказишь, как бы ты ни старался ее изуродовать. Своя власть роднее всех, наш строй - самый разумный строй, - мощь же свою держава наша еще покажет...
    Вечер просидели над географической картой страны своей. А потом хлопцы ушли с нею к себе.
    Сегодня поутру, после двухдневного отдыха, они в одиночку сошлись в сарае, чтобы напилить и нарубить матери дров. Мороз крепчал, ветер набирал силу. В школе никого не было. Не явился и Николай Дмитриевич. Где-то ищет работу, подался, видимо, в город. Как-то сказал, что ему, возможно, удастся устроиться в хлебный магазин. Для него с сыном это было бы просто опасением. Хочется повидаться с ним.
    Была у Анастасии Михайловны дома. Транспорт достать невозможно. Все эти дни поисков ни к чему не привели. Район далекий, и никто не рискнет туда поехать. А кто разрешит открыть в эту стужу бурты?
    И сегодня сумерки наступили быстро. В честь Нового года, уступая моему желанию хоть раз отдохнуть наедине, подальше от детского шума, мама согласилась израсходовать лишнюю охапку дров. У меня в комнате тепло, уютно. Недавно сквозь кисейные занавески пробивался синий вечер, на редкость синий, а теперь его незаметно заменила белая, лунная ночь.
    Вышла во двор. У "хлопцев" темно. Перед дорогой легли пораньше: завтра они покидают нас. Спят все и на Наталкиной половине.
    Присев на ступеньки, услышала, как тишину морозного ночного воздуха расколол треск пулемета в Бабьем Яру, который растянулся где-то недалеко, за нашим садом.
    В канун Нового года начинают набивать новый яр, "освобождают" людей от жизни.
    Что дальше с нами будет? Как пройдет наступающий день? Кроме голода, который заглянет в глаза, что еще придавит душу?
    За стеной, у Наталки, четко бьют часы. Прислушиваюсь: один, два, три... пять...
    Двенадцать!
    Что ж, Новый год, здравствуй!