С 29 сентября ежедневно шли непрерывным потоком сотни беззащитных, обреченных на смерть евреев.
   Стояли осенние солнечные дни, тротуары центральной улицы - красавицы Лукьяновки - были устланы пожелтевшими листьями каштанов и кленов.
   Золотым дождем плакали деревья родных улиц, провожая поток детей, женщин, стариков, который все плыл и плыл в направлении кладбища.
   Заборы алели от кровавых приказов, а осень была золотая и богатая.
   Чтобы спасти детей, их сотнями передавали знакомым, скрывалась и убегала молодежь, а сплошной поток обреченных не редел, он все плыл и плыл навстречу своей трагической гибели, вливаясь в овраги Бабьего Яра, ставшего отныне братской могилой десятков тысяч ни в чем не повинных советских людей. Кланяясь встречным, прощаясь с ними, уходящие восклицали:
   - Отомстите за нас...
   - Помогите живым...
   - Горе побежденным...
   - Прощайте...
   Затем поток как будто приостановился, однако небольшая речка, зажатая в крутые берега Бабьего Яра, не переставала кровавиться: теперь фашисты взялись за других. Дорога к ярам стала смертным большаком; туда гестаповцы везут в душегубках и просто в грузовиках все новые и новые жертвы.
   Черные, страшные дни...
   В сообщения с фронта, которые печатает газетенка "Украинское слово", хоть не заглядывай.
   Вчера Иван Григорьевич, придя к Марии Марковне, рассказал, что семья Гречко совеем уже собралась в село; так как никакого ополчения не будет - в свое время наши не успели его организовать, а теперь мы уже в глубоком тылу врага.
   Была вчера у Кравчука. Расспросы Майи - скоро ли вернется с работы мама "с той тетей" - разрывали сердце. Больно смотреть и на Семена Арехтовича: он прозрачнее тени, на лице один только нос. Отнесла им картошки, груш и молока для Майи. Через несколько дней отец с дочерью покинут Киев: гонит их отсюда не только наступающий голод, но и необходимость скрываться.