Анна Ивановна Киреева "А помните?.."
   (воспоминания учительницы Киреевой А.И.)

От автора.

    Отовсюду, от ребят я получаю письма. Много писем есть у меня с просьбой написать о молодогвардейцах: о Серёже Тюленине, о Любе Шевцовой, о Вите Третьякевиче и о других.
    Ну и, чтобы припомнить нужное для ответа приходится напрягать все свои усилия, думать днём, думать и ночью. Было же то о чем спрашивают, и были - жили те, о ком больше хотят знать давно. Ни год и не три прошло, а целые десятки лет. Да только и его, что припомнишь, разве можно изложить на листке письма?!
    Конечно нет. Пытливых и любознательных детей наших никак не смогут удовлетворить короткие строки...
    При встречах они просят: - Расскажите!
    А когда, выхватывая из книг одно или другое, начинаю рассказывать, сейчас же слышу: Нет, нам не надо книжное, рассказываете все свое, что знаете, вы же - их учительница...
    Вот это и побудило меня основательно взяться за перо для написания воспоминаний о молодогвардейцах. Мыслями выделяю из всех Виктора Третьякевича. Его нет в живых, но в памяти моей он всегда остаётся живым.
    Да о нём же больше всего спрашивают ребята.
   
    А.И. Киреева.
   
   
   
   

Дело его живёт

    Ленина помнят рассветы и весны,
    Ширь Енисея и окна Кремля,
    Невское небо и волжские плесы,
    Помнит земля, помнит земля.
    Ленина помнит земля.

    Звонкими детскими голосами звучит эта песня сейчас в школах. Её правдивые слова, призывная мелодия вырываются из классных комнат и летят на простор.
    Дети поют об Ильиче.
    Лучшие думы и мысли о нём вписывают в сочинения. А я вспоминаю Краснодон, вспоминаю свои четвероклассников 1924 года рождения, будущих молодогвардейцев. Какими они представляли Ленина и как знали его? Нет, они такой песни не пели, потому что её тогда не было. Однако знали о В.И. Ленине многое. Многие носили взятые для них из начала ленинской вечности имена: Владимир, Владилен, Ленина. Были мальчики и девочки Ульяны.
    Радостно сознавали они, что их родной Краснодон (бывшее Сорокино) имел своих представителей, встречавшихся с Лениным. К примеру - Николай Андреевич Ефремов.
    Рассказы и сочинения о зиме, о проведенной новогодней елке совпадали с началом проведения ленинских траурных дней. И в этом были трудности. Зимние описания природы ребята делали наспех, без желания.
    - Почему так? - спрашивала я.
    - Да что ещё написать о ёлочке, о сверкающих игрушках?! Пусть об этом пишет малышва, - отвечали они мне с нескрываемым стремлением перейти по их мнению, к более возвышенному - к теме о Ленине. И мы переходили, с нетерпением ждали решения педсовета. Получив свою тему, класс начинал упорную, кропотливую работу. Каждый старался быть подтянутым, до строгости становился серьёзным.
    Всё в нашем классе проводилось в совершенном секрете от других классов. Каждое звено также таило порученное ему дело, дабы зажечь неугасимый интерес к предстоящему ленинскому утреннику...
    Итак, классный утренник наш в разгаре. С гипсового бюста, в котором воплощён трёхлетний Володя Ульянов, церемонно снимаю я красное полотнище. Полотнище в тот же миг превращается в знамя. В почётный караул становятся два мальчика. В этот трогающий сердце момент все встают и поют "Интернационал". Потом повествую я о детстве Ленина о прошлом нашей Родины, о тяжелой жизни трудящихся при царизме. С моим повествованием согласуются детские выступления:
   
    "Как на соху налегая рукою
    Пахарь задумчиво шёл полосою"
   
   Набатом звучали на утреннике революционные песни и такая победная, как "По долинам и по взгорьям".
   Очень и очень переживали трудящиеся болезнь Ленина. В те печальные дни и ночи наши шахтёры по очереди дежурили у телефонов и телеграфов, жаждали услышать обнадёживающие слова о здоровье вождя. А сообщения были тревожными. Белый снег и людской поток - чёрный, как и само горе, - проплывали медленно улицей.
   Январский морозный день 1924 года. Под склонёнными знамёнами в зимнем прозрачном воздухе звучно раздавалось пение "Вы жертвою пали".
   Пять минут колонна стояла, и в эти минуты тревожно перекликались гудки: "Не стало Ленина, не стало гения".
   - Ленин умер, но дело его живёт! - как бы в противовес сказанному мной восклицают ребята.
   В угольном нашем посёлке первому клубу горняков было присвоено ленинское имя. Клуб им. Ленина имел свою славную историю. В большой и холодной казарме на нарах и на соломе влачили жизнь угольщики сорокинских рудников. Отсюда они шли на гражданскую. Здесь умирали от тифа и голода красные воины.
   А в тот вечер, когда всю молодую нашу страну охватило тяжёлое горе, в клубе было полно заплаканных людей.
    Шахтёры писали заявления о вступлении в ленинскую партию, давали клятву жить и трудиться по-ленински .
    Вожу указкой по карте. Вот Волховстрой, вот Днепрострой. Указываю ещё места, запланированные для великих строек. Это всё по заветам Ленина.
    Самые тёмные уголки нашей страны утонут в золотистых огнях электричества. Лампочка Ильича, словно солнце, будет освещать русскую землю.
    Классные утренники заканчивались. Всё лучшее отбиралось и переносилось на утренник общешкольный.
    - Ленин умер, но дело его живёт! - восклицали пятьсот юных голосов на общешкольном утреннике и вслед за этим те же самые голоса с гордостью, какую может носить в себе человек, исполняли "Широка страна моя родная".
    Пели все. Были здесь и те, кто родился в 1924 году - будущие молодогвардейцы: Юрий Виценовский, Михаил Григорьев, Леонид Дадышев, Клавдия Ковалёва, Нина Минаева, Владимир Осьмухин. Пел с ними и их будущий комиссар Виктор Третьякевич.
    Воспевал рассвет Родины своей, как яркое свидетельство бессмертия Ленина.
   
    А.И. Киреева
    Суббота, 9 мая 1970 г. "Приазовская звезда"
   
   
   

Экскурсия

    - Завтра пойдём на экскурсию, - объявляла я в конце уроков. Указала на цель; понаблюдать за осенней природой, чтобы в итоге написать рассказ "Осень в родной стороне".
    Все: и учащиеся, и я радовались тому, что день избран для экскурсии самый удачный.
    Уроки шли своим чередом, но в обстановке немного возбуждённой. Нет, нет, да от основного и отвлекают ребята - станут рассуждать о маршруте, о походных снаряжениях. Глаза ребячьи прозрачные, жизнерадостные, а во всех их движениях безграничная торопливость.
    С нетерпением ждали конца уроков и того момента, когда гурьбой отправятся в весёлый путь.
    Только вдруг в классе потемнело, детские лица помрачнели. Тусклые взгляды скользили по окнам.
    В стекла барабанили густые капли дождя. Погода резко изменилась и заметив по выражению моего лица готовность отложить экскурсию, дети в один голос заявили, что всё равно пойдут при любой погоде.
    - Я что зря сачок брал? - возмущался один из них.
    - А я коробочки взяла.
    - А я банку и клетку.
    - А я ящичик и сетку. А ещё и мяч.
    - Так промочит их дождь, простудимся, - говорю я и чувствую, что отступаю от прежнего своего решения. Они своей неудержимостью могли убедить меня на любые условия.
    - Пусть промочит, мы же не раскиснем, - внушающе сказал Миша Григорьев.
    - Да и не сахарные мы, - включился в разговор Витя Третьякевич. - Кто боится растаять, пусть не идёт.
    Решено идти. Натянув глубже шапки, подняв воротнички, мы тронулись в дорогу.
    Небо задёрнуло серыми тучами, как из решета моросит дождь.
    Было свежо, дышалось легко. И кажется это была радость: через грязные переулки перебегать на тротуарчики, гуськом тянуться вдоль улицы, налицо выставлять все экскурсионные предметы. Вот мол мы экскурсанты, позавидуйте нам!
    И завидовали. Да ещё как!
    Бежали следом ребятишки из других классов.
    - А чего та малышва увязалась?!
    - А Вам что жаль?.. И вы с нами ходили.
    - Все подряд, становитесь в наш отряд! - без всякого зазнайства и высокомерия привлекал Витя Третьякевич в ряды тех, кого называли малышвой.
    Дуновение ветра становилось сильнее. Дети, как и в начале, громко разговаривали, но жались теперь ближе друг к другу.
    - Разгулялся ветер в чистом поле, - сказал один.
    - Это ветер хочет показать свою силу, - сказал другой.
    - А что может сделать ветер своей силой? - спросила я.
    Стали перечислять: листья в кучу сметёт, с домов крыши сорвёт, в трубе песню запоёт. А самый шустрый сказал: "Шапку с головы сорвёт", - при этом рывком снял шапку с головы малыша. Тот обиженно скривил губы.
    - Так, Серёжа, не годится. Ты не ветер в девять баллов, чтобы шапки срывать. Человек, да ещё Тюленин! - строго заметил Вася Левашов.
    Мы пришли в городской парк имени Ленинского комсомола. И стали перед гранитной статуей, облепив собой такую же гранитную вокруг неё стену. Это место парка в весеннее и летнее время самое красивое и самое людное.
    Мать купает ребёнка. Из кувшина льёт воду. Вода булькающими струйками сбегает в бассейн, а большая часть в жемчужных брызгах летит в стороны.
    В бассейне вода давняя, потемневшая, покрытая рябью. По этой ряби, как на волнах, плавали поблекшие разноцветные листья.
    Листья, листья везде, розовые, жёлтые, красные, оранжевые.
    "Ой, как много листьев!" - восклицали ребята. - Всё это одежда деревьев. Она лежала на земле, на лавочках. И даже прилипла к грязной нашей обуви. Такое косматое украшение всех рассмешило.
    Всем стало ещё веселее. Воротники давно опустились, шапки поднялись. И ни мокрая погода, ни осенняя прохлада не смогли стать преградой перед детским решением - откладывать задуманное. Пролетали дни и в тетрадях моих ребятишек я читаю.
   
    Экскурсия.
    Мы ходили на экскурсию. Не побоялись дождя, пошли. Были около фонтана. Вода в бассейне волновалась, как в море. Я знаю какое море. Летом был в Крыму и купался в Чёрном море.
    В парке деревья голые. Жёлтые листья валялись на земле. Когда мы пришли туда они прилепились к нашим ногам. От этого все ребята и девочки были смешными, мохноногими.
    Григорьев Михаил
   
   
    Понравилось.
    Мне понравилось ходить на экскурсию. Мы были в парке. Он осенний, облетевший. Виднелись чёрные пустые гнёзда на деревьях. Листья жёлтые, красные, оранжевые лежали на земле. Дождевые капли падали на них и громко стучали: "Тук-тук-тук!"
    Самые красивые листья кленовые. Больше похожие на кружевные салфетки.
    Когда шли домой, наши сетки, клетки, сачки были пустыми. Никого мы не поймали. Ведь осень. Всё спряталось, ушло, улетело.
    Несла я только два больших кленовых листка.
    Ковалёва Клавдия
   
   
    Проголодался.
    Мы ходили на экскурсию. Были в парке. Там осень. Там тоскливо. Птицы не пели. Они улетели в тёплые края. А если бы не улетели? Они погибли бы от морозов и от голода. Я им верю. Мы долго были на экскурсии и я проголодался. Как плохо быть голодному. Надо подумать над кормушкой для птиц.
    Левашов Василий
   
   
    Гуси полетели.
    Когда мы шли домой с экскурсии, уже вечерело. Мы громко разговаривали и кричали, но Вася услышал, что высоко над головой кто-то закурлыкал. Все замолчали, остановились, смотрели в небо. Мы заметили косячок. Это дикие гуси летели в тёплые края.
    Учительница вытащила из кармана платочек и помахала им. Мы тоже махали шапками и платками.
    - До свидания, гуси! В добрый путь!
    Осьмухин Владимир
   
   
    Сон.
    Мы ходили на экскурсию. Я так находился, что когда пришёл домой, скорее поел и лёг спать.
    Мне снился сон. Как будто я в лесу хожу один. Там темно, печально и страшно. Звери ушли на спячку, птицы улетели в тёплые края. Букашки и те спрятались под корой. Только ветер поёт, гнёт деревья к земле. А жёлтые листья будто бы сыпятся с них, кружатся у меня над головой и жужжат.
    Я рассердился и стал их ловить, но они все куда-то исчезли. Только один листок летал-летал и упал мне прямо на шею, прилип. Да такой холодный-холодный.
    Я хотел его отодрать и проснулся.
    А мама моя гладит холодной рукой по шее и говорит: "Вставай, пора в школу собираться!"
    Третьякевич Виктор
   
   
    А.И. Киреева.
   
    Четверг, 4 сентября 1969 г. "Приазовская звезда"
   
   
   
   

В сердце моём

    Говорят, не совсем прилично оглядываться и осматривать прохожего.
    А ведь бывает же такое почти с каждым. По инстинкту оглянешься и видишь: остановился и тот, кто прошёл мимо. Возвращается, улыбается и говорит:
    - Здравствуйте!
    - Здравствуйте! - отвечаю. Всматриваюсь в стройного молодого человека. Молчу. Сейчас он представится, назовёт себя. Но вместо этого молодой человек перекладывает из руки в руку небольшой рулон чертёжных бумаг и почти утвердительно спрашивает:
    - Не узнаёте?
    Признаться в этом как-то неудобно. Эти же абсолютно тонкие черты лица должно быть когда-то я знала...
    Всю свою надежду обрушиваю на память. И она меня не подводит.
    - Вы Раличкин Федя?!
    - Да, он самый! Вот видите, каким я стал. А каким был ох, ох.
    И Федя улыбнулся. Он упомянул свой скромнейший титул: мол несёт заботу горного техника.
    - И бывает же иногда чертовски трудно, - сказал вдруг. Голова его вместе с форменной фуражкой почему-то поникла. Только тут же он представил своих друзей, которые всегда рядом с ним, во всем, в любых трудностях.
    - Они у меня закадышние, из всех бед вытянут.
    - Друзья то друзья, а грусть в глазах... К чему? - спросила я и добавила словами А. Макаренко. - У дружбы много крыльев, но закон у них один - верность.
    - А я и верен самому главному из них, - подняв голову, ободрено сказал Федя. - Он в самом моём сердце: Третьякевич - самый близкий мне, как и тогда.
   
   II
   
    Ребят смешило произношение каждою его слова. Забавляло их и то, что я очень внимательно вслушивалась во всякую его фразу, и как им казалось, не всё понимаю.
    Ученики толчками и дерганьем вызывали новенького на частое высказывание, а он жалобно выкрикивал "Йон мене успятком чкая". Я же вместо резких замечаний виновникам этих возгласов, спокойно делала перевод: "Он меня носком толкает".
    И опять: "Йон сташил мою костерку!" - "Он взял мою сумку!"
    - Пора и успокоиться, ребята! - сказала я в заключение. Раличкин из центральной полосы России, а там совсем другой говор.
    Во время перемены к нему подошёл Третьякевич. Я прислушалась к разговору.
    - Чудак ты человек, - спокойно, по-детски сказал Витя. - Бубнишь свои жалобы, а наши ребята очень хорошие. Потом узнаешь. А пока садись со мной. Уверяю, никто тебя не тронет.
    - Ты, Володя, сядешь пока к Левашову Васе, - обратился он к подошедшему Осьмухину.
    - Да я что, только спроси у учительницы, - не возражал Володя.
    Так и остались сидеть за партой Федя Раличкин и Витя Третьякевич до конца учебного года.
    Раличкин во всем, во всем подражал Третьякевичу. И непокорные тёмные волосы стал зачёсывать вверх. И если на рубашке у Третьякевича пуговицы синие, то знали уже все, что засинеют пуговицы и на рубашке у Раличкина.
    И ещё многое для Феди предстало в ином свете после знакомства с Витей.
   
    А.И. Киреева
    Вторник, 2 сентября 1969 г. "Приазовская звезда".
   
   

Славный мой учитель

    В одном из четвёртых классов идёт открытый урок по украинскому языку. Проводит его Фёдор Александрович Ремез. Все учителя, которым необходимо присутствовать на уроке дают самостоятельную работу в своих классах.
    Двери остаются открытыми, а на дежурстве перед классами, как всегда, - пионервожатая Дуся.
    - Ты, Витя, будешь учителем, - сказала я, обращаясь к Третьякевичу, перед тем, как уйти на открытый урок. - Иди садись за стол. Вот задачи, вот примеры, решайте!
    За несколько минут до звонка на перемену, мы спешим к своим ученикам. Дуся стояла напротив моего класса и я заметила, что она положив указательный палец на губы, о чем-то меня предупреждает.
    Бесшумно подошла к ней. Всё, как и положено. Наклонив головы тихо работают ученики.
    Третьякевич же с раскрытым задачником прохаживается по классу. Но что такое? В нём какие-то изменения. На его коротком, но широком носу сидели большие проволочные очки и он свободной рукой поддерживал их. А дальше? Дальше я узнала в счёсанных на лоб волосах свою причёску. И ещё: у расстегнутой белой рубашки откладывался воротник с бортиками по сторонам так, как у моей блузки. Ходил он как-то особенно, чуть подпрыгивая и при этом пристукивая.
    Всмотрелась и увидела тщательно привязанные к широким подборам ботинок ниточные катушки.
    - Всё, всё, как у вас. Даже голову так держит, - еле сдерживая смех, говорила у меня за спиной Дуся.
    А я стояла и открыто улыбалась...
    Славный мой учитель!..
   
    А.И. Киреева
   
    Суббота, 30 августа 1969 г "Приазовская звезда"
   

В самый обычный день.

    Чуть ли не через двор школы проложена железная дорога, по которой, громыхая и пыхтя, часто снует поезд-товорняк.
    Вереницу вагонов груженных до отказа углём из шахты 1-"бис" казалось через силу тащил паровоз с местной станции "Коксуголь".
    Сильные пронзительные сигналы протискивались сквозь прикрытые окна и дребезжащие стёкла, заставляли всех неожиданно и резко вздрагивать. И даже давно привыкшие к столь знакомым звукам учащиеся отвлекались от самого интересного дела. Кулачками подпирали подбородки и замирающе смотрели через окна на множество быстро вертящихся колёс. Дежурные - учителя при звуке прерывали переменку школьным звонком.
    И вот однажды во время перемены я была в классе. Спешила подготовиться к следующему уроку. Но прозвучал преждевременный звонок, а вслед за ним - пронзительный гудок и грохот колёс.
    Беспорядочный шум детской массы с гулом бросился во двор. Из глубины этого гула до моего слуха дошло ясное сочетание звуков:
    - Витька... Витька Третьякевич!..
    Миг - и страшная мысль уже стучалась в мои виски. С вопросом: "Что случилось?" я тоже бежала вслед за толпой к железнодорожной насыпи.
    Ничего особенного. Витя стоял на коленях. Стряхивал с тёмного костюмчика прилипший жёлтый песок.
    Рядом, как ни в чём не бывало, малыш из дошколят, беспечно ковырял в носу. В кулачке другой руки крепко сжимал проволочку и два больших гвоздя.
    Облегчённо вздохнув, ведь всё обошлось благополучно, я стала дописывать условие задачи, но мелок вырывается из рук и катится куда-то под парты.
    Взяла другой и тот покатился. Необходимого порядка среди учащихся нет. Ясно, урока не получится. Бесцельно прошла между партами, села.
    Витя, то бледнея, то вспыхивая, смотрит в окно, где произошло всего несколько минут назад событие.
    - А здорово ты, Витька, пацана за ногу и кубарем с ним, - задорно сверкая глазами, громко выкрикнул один из учащихся.
    - Паровоз "пых-пых", а он прямо из-под колёс, только р-р-раз! - продемонстрировал происшедшее другой ученик.
    - Если бы не Витя, то быть малышу расплюснутым вместе с его гвоздиками, - рассудительный вывод сделала ученица.
    - Это подвиг, да, Анна Ивановна, подвиг? - пытливо спрашивают сразу несколько голосов. Я жду минуту, другую. А потом, когда в классе воцарилась идеальная тишина, еле слышно говорю:
    "Да, дети, в то время, как мы отдыхали на перемене, в нашем посёлке был совершен подвиг. Самый настоящий подвиг, в самый обычный день. Его совершил наш ученик, пионер Витя Третьякевич.
    Все взоры устремились на Витю. А обеими руками расправлял, словно лаская на груди, алый, как кровь пионерский галстук.
   
    А.И. Киреева
    Вторник, 2 сентября 1969 г. "Приазовская звезда"
   

Юные ворошиловцы

    "Зарница" и "Орлёнок" - любимые военно-спортивные игры нынешних ребят.
    Играли и молодогвардейцы. Вот только назывались тогда игры по другому. Посвящались как обычно Великому Октябрю, победе над белогвардейцами в гражданской войне, прославленным героям Красной Армии: Будённому, Ворошилову, Котовскому, Фрунзе, Чапаеву, Щорсу...
    "Мы - ворошиловцы!" - с гордостью представлялись ребята. В 1938 году они стали учащимися новой средней школы города Краснодона. В честь открытия школы, присвоения ей имени легендарного полководца Климента Ефремовича Ворошилова, в честь 21-й годовщины Великого Октября и проводилась игра юных ворошиловцев.
    Подготовка к ней велась кропотливо и долго. Принимали участие все учащиеся и учителя. Райком комсомола из рабочей молодёжи формировал "вражеские полчища". Ведь ворошиловцы - это красные и только красные, боровшиеся за рабоче-крестьянскую Советскую власть.
    По-военному, организованно с песней шли юные гвардейцы. Первыми, во главе с Виктором Третьякевичем маршировали комиссары. В ногу со связистами шла Любовь Шевцова. С пулемётчиками на тачанке ехали Юрий Виценовский и Владимир Осьмухин. Сергей Тюленин командовал авиаотрядом. Плечом к плечу среди сестёр милосердия шли Нина Минаева и Клавдия Ковалёва. Разведчиков возглавляли Виктор Лукьянченко и Анатолий Орлов. А в командном составе гарцевал на лошади Михаил Григорьев.
    "Вот показались белые цепи"... - вдруг неожиданно на этом резко оборвалась песня. Призывающие к бою слова "С ними мы будем бороться до смерти" утонули в шуме наступления.
    - Вперёд! - громогласно раздавались один за другим призывы командиров.
    - За власть Советов вперёд! - призывно звучал горн.
    Храбро "дрались" мальчишки и девочки, гнали ненавистных "белогвардейцев".
    Упал с коня горнист - Леонид Дадышев. С зеркальным отсветом полетел от него горн. Его подняла с земли Люба Шевцова. В тот же миг она была уже на лошади.
    - За мной, ворошиловцы! - мчалась вихрем Люба прямо на "белых". С победным "Ура!" ворошиловцы ринулись за ней. И была опять битва, но уже рукопашная. Последняя и решительная.
    "Разгромили атаманов, разогнали воевод..." - возвращаясь из военных походов домой, пели ворошиловцы.
    И всем сердцем верилось тогда, что такие Родину-мать в обиду не дадут. И это подтвердила история.
   
    А.И. Киреева
    Пятница, 23 декабря 1977 г. "Приазовская звезда"
   
   

Наш вальс

    Прекрасна душа и до боли чувствительное сердце у того, кто в меру властвует над изумительно прекрасными и многоцветными красками природы. А они, как и все непосредственные выходцы из природы. Вся жизнь их короткая, но ясная, их любовь, все чувства и труд неразрывны были с природными благоухающими прелестями.
    Они - это молодогвардейцы Краснодонского подполья. И даже через годы, через расстояния, стоит только войти в природу, как в памяти моей во весь рост вырастает она "Молодая гвардия" во главе с её комиссаром Виктором Третьякевичем. Открываются и ясно представляются оставленные ею глубокие следы на Земле.
    Вот и утро. Чистое, прозрачное летнее утро. Каждый земной предмет живой и неживой за нежные ласки неисчерпаемого тепла благодарствует солнышку. Всё равномерно озаряется, хоть ещё не сильными, но уже росой умытыми его лучиками.
    Всё бодрствует, играет и живёт.
   
    С сумками, рюкзаками, походными мешками у трёхэтажного здания школы имени Ворошилова уже толпились учащиеся - старшеклассники. А когда с рюкзаком подошла сюда и я, сразу же из толпы вышел Третьякевич.
    - Кстати, Анна Ивановна, - с улыбкой, какой улыбаются при приятных встречах, он преподнес листок, небрежно вырванный из блокнота, - вам бригада из девочек.
    - Так, с экспромта и уже бригада? - сказала я.
    - Но какая бригада! - вдохновляющее продолжал Виктор. - Какая бригада! - многозначительно повторил он. - Что ни есть, вся бригада из таких же благодатных имён, как и ваше...
    - Но тогда все, Аннушки, ко мне!
    - Витюша, а у меня-то тоже благодатное имя, - из-за его спины в таком же, как и все снаряжении походного убранства, претендовала Анна Алексеевна Буткевич, учительница украинского языка и литературы.
    - Да что-то находчивость моя в распределении по бригадам оказалась куцеватой, - обернувшись и смеясь, признался Анне Алексеевне Виктор.
    - Я и не думал, что девочки, носящие благодатное имя, сегодня будут на расхват...
    И словами: - От самого рождения моего это любимо и мне, его носит мама моя, - он шагнул навстречу учительницам.
    Елизавета Харитоновна Овчарова и Мария Александровна Виценовская увлеченно о чем-то разговаривали.
    - Ну а вам в бригады все девочки с самыми разнообразными яркими именами, как у разных цветов лепестки...
    По всему видно, разговор прерван на чем-то самом интересном. В то время, когда уже Елизавета Харитоновна держала в руках блокнотный листок, Мария Александровна переспросила:
    - О чём ты, Витенька, о каких лепестках? - и, поняв в чем дело, неудержимо засмеялась и без того всегда смеющимися темнокарими глазами.
    - А с Анной Алексеевной свою чрезмерную нагрузку разделите, Анна Ивановна, - досказал недосказанное Виктор.
    - Моя же бригада будет состоять из всех мужей-богатырей. Чем не рыцарь, - указал он кивком на бежавшего мимо Мишу Григорьева. Тот широко улыбнулся и продолжал шагать.
    - Итак, в поход! - скомандовал Третьякевич.
    - Тьфи, в поход, - кто-то завопил протяжно.
    - А говорили, что будет машина!
    Только многие ребята этого уже не слышали, пристроив на велосипеды к себе девочек, далеко катили, оставляя от колес зигзагообразные следы на ещё влажной дороге.
    Третьякевич отдав свой велосипед девочкам, замыкал где-то в конце колонну.
    - Ну, девочки, ну милые, ну чего вам ещё? Ведь я же с вами, разве это хуже машины? - умело подбадривал он девочек.
    - А впрочем, хотите ехать, да? Машина будет, машина уже есть. Сейчас покатим, - энергично хлопотал Витя.
    - Ты, Шурочка, будешь первым левым колесом, ты, Лина, - первым правым, Майя - левым вторым, Лора - правым вторым.
    Да, надо же кому-то бежать и газовать, - смеялся Виктор.
    - Так уж и быть, эту роль я никому не доверю, с удовольствием сам выполню. Итак, мчим: "Ж-ж-ж!"
    И "машина" на всех её парах со смехом, криком, писком помчалась, увлекая за собой всех, кто шёл впереди.
    Так самой большой скоростью промчали не раз хоженую Шевырёвку.
    Когда то и не так давно колыхалась здесь тихими, почти незаметными волнами река Каменка. Река была не широкой, но глубокой. Сейчас на удивление всем реки нет. По руслу её, внизу у скал течет всего-навсего маленький ручеёк. Но и ручеёк приносит немало удовольствия городским ребятам в знойное лето. Целыми днями плещутся они в его прохладных водах.
    Сейчас некогда, "машина" катила дальше и устроила вынужденный привал у степного колодца.
    И было здесь шумно и в то же время всем было очень хорошо. Молчала чуть испуганная степь, уходящая вдаль. Многие с аппетитом уничтожали припасённый завтрак. А кто-то наслаждался ключевой водой. А кто-то с усердием бил по струнам домбры. И бил так, что серебряно-дребезжащая мелодия его марша наверняка была слышна на поле того колхоза, куда мы и спешили для уборки урожая.
    Да, было очень шумно. И возможно было бы ещё шумнее, если бы до слуха каждого не дошёл преобладающий над всяким шумом гул.
    Обдало нас жарким рокотом летевших на запад Советских Ястребов.
    Все сжалились, ещё сильнее прильнули Все сжалились, ещё сильнее прильнули к земле, следя за уходящими в небесную лазурь самолётами, застыли в молчании на последнем своём движении ребята.
    Вот так неожиданно тишина и сковала школьный лагерь.
    Сладко спиться младенцу после затихшего материнского пения.
    - Тише, покупатели, тише, в шуме работать невозможно, - говорит продавец, сосредоточенно щёлкая косточками на счётах.
    Школьному уроку нашему ой как нужна тишина! Заходят врачи к больному в палату бесшумно, на пальчиках. Только в тишине прийдёт к нему выздоровление.
    Слагает стихи поэт в тишине. Интересные книги создаются тоже в тишине. Тишина, тишина, всему живому приятна и необходима тишина.
    Но сейчас она испугала всех нас. Многих отцы, братья, сёстры уже там, на передовой.
    Вдруг сильным звуком от струн тишина раскроилась и в такт этому звуку с человеческого языка свалилось зловещее слово "Смерть!"
    - Кому? - посыпался градом один и тот же вопрос сразу от всех.
    - Свиному рылу! - твёрдо, незадумываясь ответил тот.
    - Свиному рылу? - вопросительно сказал Третьякевич. - Но и у тех нет гарантии против неё. Он махнул рукой туда, куда полетели наши "Ястребки", перевернулся, лег на живот, положив в задумчивости руки под лицо.
    И опять тишина, и опять непосильная тяжесть на сердце.
    - Ох, девочки, - умоляюще произнесла Мария Александровна, - пойте, пожалуйста, пойте!
    - Давайте петь, девочки, - просила и я.
    - Лучше петь, - отозвался Виктор, подскакивая с места.
    - Ну-ка, други мои, поближе ко мне, - сам уселся, как можно повыше на рюкзаке.
    - Пусть вздрогнет степь донецкая от басов ваших, - по-дружески обратился он к мальчикам и осторожно взял домбру из рук товарища.
    - А вы, девочки, своим голосом удивите и перепугайте жаворонка...
    - Пойте свою, ребята, - сказала Анна Алексеевна.
    - Да, да собственного сочинения. Уж очень хорошо она у вас получается, - сказала Елизавета Харитоновна.
    Виктор сделал удар по струнам и вместе с наклоном головы бросил в сторону девочек молненосный взгляд.
    - Итак, исполняем "Наш вальс".
    Те действительно, что ни есть нежными высокими голосами начали "Наш вальс".
    Он был неусовершенствованным. Над ним не работали поэты, композиторы. Да и пелся же он самими сочинителями так задорно, так горячо. И всегда под руководством Виктора Третьякевича.
   
    Небо - для всех.
    Всем голубое оно...
    Дан от природы нам смех.
    В радости жить людям дано...
    И приятна нам летом гроза,
    В улыбке искрятся наши глаза.
    Ах глаза, ах глаза!
    Голубые, как небо, глаза!
   
    Дальше, после удара по струнам Виктор перевёл взгляд в сторону мальчиков и они все сверх ожиданий по-деловому, серьёзно подхватили:
   
    Только б розам цвести,
    Только б всем нам расти.
    Звёзды нам бы на зорьке считать
    И о них бы мечтать...
   
   
   Теперь высокие и вторые голоса мешаются. Поют все:
   
   
    Но к чему же война,
   Если к нам в гости
   Приходит весна?!
   Ах, весна, ах весна,
   В розовеющем блеске весна.
   
   
    Поют только мальчики, на удивление строго придерживаясь такта:
   
   
    Умеем мы верно дружить,
    Юность умеем лелеять любить.
    Пусть яблони будут
    В вечном цвету.
    Пусть пчёлки с них
    Нектар берут на лету.
    Но для чего же война,
    Если всем жизнь
    Для счастья дана?
    Ах, война, ах, война,
    Не нужна нам война.
   
   
    Девочки, опять очень высоко:
   
   
    Солнце для всех,
    Всех одинаково
    Греет оно...
    Под ним топиться снег...
   
   
    Все очень одухотворённо:
   
   
    Солнце Вселенной
    Для жизни дано...
   
    Ах, война, ах, война,
    Не нужна нам война,
    Не нужна нам война,
    Не нужна нам война-а-а!
   
   
    А.И. Киреева
    Вторник, 28 октября 1969 г. "Приазовская звезда"
    (Здесь, и от сего времени начала формироваться "Молодая гвардия")
   

Сноп-богатырь

    Мы пришли в самый раз. Две крылатки-косилки уже ходили с треском по полю. Подсохшие колоски пшеницы недовольно шипели, но покорно ложились в равномерные валки.
    Пожилые женщины - колхозницы на мгновенье разогнули спины и тут же обрадовано приступили к инструктажу:
    - Вот как хорошо, вон сколько вас! Не то, что нас двое.
    Каждая минута дорога. Третьякевич со свойственным ему ориентиром быстро разводил бригады по рабочим местам. Мария Александровна и Елизавета Харитоновна ушли с "цветником" к паровой машине - молотилке. Туда пошли и некоторые ребята. Остальные в качестве грузчиков заняли места на единственной автомашине.
    И я и Анна Алексеевна с нашими Анками вереницей шли за старухами-инструкторами.
    Они изморщенными руками умело крутили перевясла, которыми так же умело и связывали подхваченные с тучными колосьями охапки соломы.
    - Это значит мы будем сноповязальщицами, - удивлялись девочки.
    - Как видите, да ещё не какими-нибудь, а хорошими, - подбадривали, как умели старухи юных.
    - Да никогда донские казаки не вязали снопов, - не менее удивлялись и мы - учительницы.
    - А сейчас приходится.
    - Приходится. Что ж время военное да ещё и дождливое, а в каждом колосочке человеческое питание - хлебушек! - сказали так бабушки и ушли.
    Анна Алексеевна со своей бригадой была впереди, - вплотную шла за косилкой.
    У нас спорилось дело хуже. Хоть как спешили, хоть как старались, от своей косилки на много отставали.
    - Помните, мы соревнуемся! - долетели до нас, внедряющие уверенность и прилив силы, слова Третьякевича. Он говорил их для всех, а нам казалось, что этими словами подстёгивал лишь только наше отставание. И мы старались: одни граблями сгребали, другие вертели перевясла, а третьи вязали и складывали готовые снопики в стожки.
    Я поочередно приходила на помощь к каждой девочке. А она этим временем имела возможность выпрямиться, взмахнуть, как крыльями руками, подпрыгнуть.
    А хуже всего было то, что беспощадно жгло солнце. Пекло так, как печёт оно в летнее время всегда перед дождём.
    По красным лицам лился и размазывался пот, на голых плечах кое у кого появились ожоги. От этого, конечно, страдали, но над собой же и смеялись.
    - И на кого ты похожая? - говорила одна другой. - На папу, - отвечала та шуткой.
    -- Такая замурзанная и похожая на папу?!
    - Копия точная, - хохотала девочка. - И мама теперь часто говорит: "Сам ушёл на фронт, а мне свою копию оставил".
    То припомнят о старине, выученной в классе, и продекламируют хором:
   
    В полном разгаре страда деревенская
    Доля ты! - русская долюшка женская
    Вряд ли труднее сыскать
   
    (А.Некрасов)
   
    А когда приходила машина, по два мальчика подбегали к стожку, подхватывали с двух сторон его вилами и бросали в кузов. Через края наполненная машина отъезжала, а мои девочки облегчённо вздыхали. На сей раз нареканий не было.
    А вот мальчики к стожкам спешат по одному. Каждый в отдельности берёт сноп на вилы, поднимает и, у некоторых он, как букет цветов рассыпается. Девочки в страхе закрывают лица руками. Крик, шум, ищут виноватую.
    Неприятный осадок на сердце у меня. Всё ж выступаю в защиту своей бригады.
    - Виноватых не ищите. Их в моей бригаде нет, - придерживаясь уравновешенного тона, строго сказала я.
    - Если рассыпался сноп - это не же вина, а чья-то ошибка - результат не совсем усвоенного урока... - говорила я ещё что-то, но по всему видно, убедительнее всего на атакующих подействовало само слово "ошибка", так как такой грех неотступно ходит за каждым.
    Конфликта как не было. Надо бы и передышку, только нет. Перерывы для отдыха установлены в общем расписании, в одно время для всех.
    Недовольствующие мальчики отбыли, а мы с решением большей серьёзности, опять приступили к нашему трудному, ещё хорошо неосвоенному делу.
    Не успели всё случившееся подвергнуть обсуждению, а Третьякевич уже подходил к нам.
    - Это наши мальчики ему нажаловались, - догадались девочки. Он шагнул к замыкающей трудового кольца. Взял у неё грабли.
    - Разрешите, я пришёл вашей бригаде помочь, - обратился он ко мне.
    Подсучив выше рукава белой рубашки, набрав полную грудь воздуха, Виктор вдруг быстро понёсся с граблями по полю. Всё что сгребал, складывал на кучу. Уже куча, как дом, а он всё гребёт, гребёт у самой касарки, гребёт вокруг неё.
    - Витюша, и что ты делаешь, мой мальчик?! - говорила пришедшая сюда со своей бригадой Анна Алексеевна. Но он не слышал, продолжая своё.
    Когда толстой-претолстой змеёй растянулось перевясло, стал обрабатывать кучу: сдавливал ногами, катал, обчесывал вилами её стороны.
    Не выдержали девочки, бросились на помощь, но он вежливо всех их отстранил.
   
    "Труд каждого из нас есть труд для
    Всех, и труд всех - для каждого из нас".
   
    (М. Горький)
   
    Сказав это, взялся за перевясло. Начал примерять, с неуловимой быстротой подводил его под соломенную громадину-вал. Потом, упираясь коленями в тугой большущий пучок, с завидной ловкостью вязал крепкий узел. Руки двигались при этом артистически. Сноп готов, да какой сноп! Всем миру на удивление сноп!
    Ещё раз проверил прочность, потоптался сверху.
    - Ну-ка, орлы, возьмём эту вещицу на ура! - прокричал Виктор спрыгнувшим с машины и бежавшим сюда мальчишкам.
    - Ого-го-го, кто это чудо сотворил? - удивлялись прибывшие.
    - Вот так наши девочки! Одно восхищение!
    - Не по адресу ваше восхищение, - с радостным блеском в глазах отвечали девочки и вступали с граблями в мальчишечьий круг.
    - Р-р-разом! Ещё р-раз! - командовал Третьякевич.
    - Эй, дубинушка ухнем... - пропела протяжно одна из девочек.
    Поддели мальчики вилами, уперлись со всех сторон девочками граблями, подняли, несут. Отчёсанный гладкий великан возвышался над головами. Колышутся его колосья, усиками пошевеливают, шепчутся, перешептываются.
    - Ура! - раздалось победоносно по степи.
    - Ура! - сноп-богатырь лежал уже в машине.
    Со счастливой улыбкой мальчики отъезжали. Девочки приветливо махали им руками.
    Виктор на ходу снимал рубашку, только уже не белую, а какого-то неопределённого цвета.
    - Большая перемена! - прокричал Виктор при развороте грузовика.
   
    А.И. Киреева

Купание

    Пока размяла щетинистый колосок и разжёвывала, машинально забранные ртом хлебные зёрна, вокруг меня уже никого не было.
    Всего-навсего ранним утром здесь на все лады одиноко пела природа. В море пшеничном как в чайнике бурлила, кипела её многоголосая жизнь. Пришёл сюда человек и всё сразу изменилось. Теперь на все стороны далеко, до самого горизонт колючей щёткой безмолвно стояла лишь только стерня.
    Наедине с собственными мыслями пошла отсюда и я.
    Вдруг за спиной оживлённое щебетание. Да вот и девочки мои!
    - Не переживайте, Анна Ивановна, - перебивая друг друга, живо заговорили они.
    Сообщали то в чем успели уже осведомиться.
    - В тех бригадах ещё больше чудес, чем у нас. А молотильная - это один смех! Представляете, никого не могли узнать. Думаете от того, что засыпало и облепило их потных половой? Вовсе нет. На каждой паранджа, ходят как узбечки. И всё придумал Третьякевич. Чтобы неженок с головы до ног закутать, досталось ему бедному. Ездил на хутор к дедушке - пчеловоду за сетками, - хохотали девочки.
    Мы подошли к пруду.
    - Ой, чур не мутить! - стремительно бросились они к воде. "Вода - зеркало, на меня посмотри. Красоту мою девичью не смой и не сотри!" - точно сговорившись дружным хором. Я с улыбкой смотрела на них, а тем временем зрело решение отговорить их от купания.
    - Вы сейчас разгорячённые, поостыньте!
    Подыскали затенённое место, уютно умостились, опустили ноги в воду.
    - Ух холодная!
    - То-то холодная, - подтвердила я.
    - А ты, Анночка, плакала, когда плакать тебе было и не нужно, - сказала неожиданно для всех, одна из Анок. - Третьякевич не по-поводу твоего обвинения приходил, а ради искренней помощи тебе, всем нам.
    - А я и считаю Третьякевича за самого славного... Но плакала... Он сказал, чтобы поменьше вон туда посматривала.
    Анночка мотнула головой в сторону, где тоже уже никого не было.
    Может быть и те также сидели среди прохлады в камышах и настойчиво докапывались до истинной цены жизни. Именно так, иначе и не могло, потому что им, курсантам-лётчикам, было всем до двадцати лет.
    Оглашая пруд человеческим шумом, одна за другой девочки прыгали в воду.
    Их изящными, в разноцветных купальниках фигурками кроилась на части зеркальная толщь.
    Мелькали розовые пятки. Во все стороны летели серебряные брызги, разрисовывая неописуемые узоры на фоне горячего солнышка.
    Заманчиво. Одна секунда на размышления, плыву и я.
    - Сюда, сюда, Анна Ивановна, здесь неглубоко, дно твердое.
    - Ах, как хорошо, как хорошо! - только и могла, отпрыскиваясь, сказать я.
   
    "Как у перепелочки ножка болит,
    Как у перепелочки ножка болит.
    Тут была, тут была перепёлочка..."
   
    Весло запрыгали, взявшись за руки, вокруг меня девочки.
    - И в самом деле, почему бы не сыграть нам здесь, в водном царстве в наземные игры?! Становитесь парами.
    - Раз-два-три, последняя пара плыви! - кричала впереди беспарная.
    Последняя пара расплывалась по сторонам шеренги. Каждая спешила первой захватить беспарную, в паре стать с ней.
    - Вот нам и настоящие соревнования по плаванию! - восклицали девочки.
    А как живо и интересно получилась наша обыкновенная игра "В кошки-мышки!"
    Точно постовой мерно плавает вне круга "кошка". Время от времени зорко поглядывает в круг. Там на поверхности вод носится, всегда готовая к бегству юркая "мышка". Так недолго. Обдавая всех хлёсткими каплями, "кошка" делает отчаянный прыжок. "Мышка" тоже сильно шлёпает в сдачу ногами и в тот же момент исчезает в водной прорве. "Кошка" за ней.
    Смех, визг, крик. С нетерпением следим за овалами, оставленными ныряльщиками на блестящей равнине.
    - Вот сейчас они здесь покажутся... - Но показались не там, где ожидали.
    Приёмы повторяются. И когда "кошка" и "мышка" обнявшись всплывают, словно из воды вылетает и звонкое девичье "Ура!" "Ура!" подхватывает эхо и несёт его далеко-далеко, в нескошенную пшеницу, к белеющим хаткам на хуторе, в сады.
    Плавали, придерживаясь равнения. Кто из равнения выходил, проигрывал.
    Плавали с песней.
    Так в марше физкультурников, со свежестью, лёгкостью в организме, мы вышли на берег.
    "Чтобы тело и душа были молоды, закаляйся, как сталь..."
   
    А.И. Киреева
   

Хлеб насущный наш

    Частые, безмерного количества буферные удары раздались опять.
    - Вон как барабанят! Это так нас зовут.
   Наверное картохи уже остыли. Не помогли им и их плотные мундиры. И ошибки в том не было. И ошибки в том не было. В действительности пахло варёным картофелем, свежим хлебом и ещё чем-то, через край наполняющим воздух.
   Сильные запахи сильно беспокоили обоняние. Вызывали здесь среди природы особенно отчётливое чувство голова. Есть хотелось не на шутку...
    Все сидели на солнцепеке - вразброд, просто на густо прикрытой соломой земле. Сидели по-турецки, по-татарски и ещё кто как мог.
   Подошли сюда и мы.
   - Ну, здравствуйте, неизвестно куда пропавшие! - каверзно подмигнул моим девочкам Дадышев.
   - Вот у кого дисциплина. Зов одного буфера не помогает... Ты слышишь? - слегка толкнул он рядом сидящего Юру Виценовского. - Ну скажи, пожалуйста, ты слышишь? - не унимался Дадышев, всё также аппетитно выедая из алюминиевой кружки остатки еды.
   В ответ всё ж тихо отозвался Юра:
   - Когда я ем, я глух и нет.
   - Но, а я когда кушаю, то говорю и слушаю...
   - И, что вы мои, голубоньки, остновились, слушаете сильнее всех пригретого солнышком. Они ж вон как, довязывая снопы, умаялись. Хотят есточки, - настоятельно говорила бабушка-повариха.
   - Я вам картофельного пюре, а потом и медком угощу.
   И все, почти с жадностью ухватились за ломти пушистого хлеба. И не было ничего драгоценнее. Хлебушек вкуснее всякого пюре, слаже всякого мёда.
   - Ешьте, ешьте, родименькие, наш хлебец только из печки.
   И мы ели, ели. Вот таким был хлеб насущный наш.
   - А я за своё, - метнулся к нам Лёсик.
   - Но и говорун же ты, милый, по всему видно, не наелся. Вот тебе сладостей ещё, - бабушка вылила последний мёд из бутыля в его пустую кружку. Лёсик отдёрнул кружку и толстая нитка тягучей желтопрозрачной жидкости упала ему на живот.
   - Теперь есть причина не стоять на молотильном мостике. Скажу, болен я. Просочился сладенький медок на мой смуглый животик. И вина ляжет на вас, дорогая моя бабушка.
   - Но и неугомонный, - цокая собранными кружками, семенила бабушка к котлу.
   Там вешталась и вторая её подруга по труду.
   - Завидую, завидую! - почти кричал Лёсик.
   - Кому? - спросили у него мои сноповязальщицы.
   - Вам завидую!
   А они и вправду только заметили, что в уголок рогожки, на которой сидели, воткнутый карандаш с крошечным яркокрасным флажком.
   - Первенство в труде решено отмечать Советом Учкома и школьной комсомольской организации, - сказал на то Виценовский.
   - Вот Юра всегда справедлив! - весело смеялись девочки.
   - Не падай духом, Али, - сказала Елизавета Харитоновна. - В следующий раз вымпел будет наш!
   - Нет наш! - настаивала и Анна Алексеевна.
   - Пусть сейчас участок попался нас с жиденькой пшеничкой... Но потом обязательно протянут ножки по новенькой рогожке мои Анюточки. Мои, мои, мои!
   В школьном нашем лагере стало оживлённо.
   
   
    А.И. Киреева.

Отчизне мы верны.

    Третьякевич коротко сообщил невесьма лестную сводку Совинфомбюро и, посматривая на небо (оно на западе темнело), сказал:
    - Всё ж прошло только половина дня, а чудес натворили немало... Что будет, если весь день пройдёт, а если и вся неделя.
    - Не забудь, Витенька, чудеса будут твориться и ночью, во время сна... - подбросила предупредительную реплику Мария Александровна.
    - Да, надо ожидать и этого, - смеялся Виктор.
    - Но и сделали мы много. Норму уже выполнили. Решением нашего школьного актива объявляется благодарность всем, без исключения, товарищам четырёх бригад.
    И особенная, персональная - Леониду Дадышеву. Он простоял над половой на мостике, пока не перемолотился весь скошенный хлеб.
    - Ура! - покатилось над скошенным полем.
    - Ура! - летело во все стороны горизонта.
    - Ура! - мячом подпрыгивал и кричал сильнее всех Лёсик.
    - Вот видите, бабушка, каков я, - приступал Дадышев к старухе. - Больше всех пригретый солнышком - это правильно. Сами видите, больше всех я солнышку любим. Вы тоже казачка.
    - Донская казачка, сынок, - вставила поправку бабушка.
    - Ну донская казачка, казачка донская, и наверное знаете и умеете петь свой знаменитый "Гвоздик".
    - Да что ты, любенький, помилуй! Петь то я умею, а "Гвоздик", что ж то за "Гвоздик"?! Коли хочешь, спою. И она, не прекращая работы, начала какую-то старую народную песню.
   
    "Ой да ты, сторонушка,
    Моя любимая..."
   
    - Слышите, как затягивает. И так будет тянуть до завтра.
   Но представления Али не сбылись. Она подошла к котлу, вторая бабушка стала вторить и песня вдруг оборвалась
   
   "На поле чёрный ворон крячет.
   А вдовушка-молодушка слёзно плачет..."
   
    - Да они и вправду, кажется, плачут.
    Конечно, положив одна другой на плечо голову, бабушки плакали.
    Тихо в школьном лагере. Ликующие лица стали мрачными. Большие чёрные глаза Дадышева сузились, пылали гневом и ненавистью. В серых с грустинкой глазах Третьякевича выражалась печаль.
    Изменилась и природа. Вместо ясного солнечного сияния, с небес сыпались огненные искры.
    Содрогалась земля от зловещего грохотания.
    Ветер сильно зашуршал соломой.
    - Все сюда, и нашу песню! - вдруг подскакивая и выравниваясь в рост всей своей тоненькой фигуркой, прокричал Дадышев.
    И тут то к стихийным звукам присоединился музыкальный аккорд. Ответом на слёзы матерей грянула песня.
   
    Мы Родины сыны,
    Мы ей всегда веры.
    За знамя с Ильичом
    На меч пойдём с мечом.
   
    И мы, родные дочери её,
    Не пожалеем жизни за неё,
    За любимый красный цвет,
    За дорогой на нём нам силуэт.
   
    А ты, наша мать, не плачь:
    Нам суждено нести в грядущее кумач.
    Вождя - пророчество великое нести,
    Дорогой Ленина уверенно идти.
   
    Мы дочери и сыны
    Отчизне мы верны
    И в каплях крови пядь
    Врагу нами не отдать.
   
    Мы дочери и сыны,
    Мы дети молодой страны.
    Клятву верную даём,
    Что если надо, то умрём.
   
    За страну свою сумеем грудью встать,
    И будь горда за нас ты, мать!
    И будь горда за нас ты, мать,
    И будь горда за нас родная мать...
   
    Пели песню все.
    Пел с выкриками её Дадышев Леонид, пел Осьмухин, Ковалёв, Ковалёва, Орлов и Григорьев. Виценовский, Минаева, Лукьянченко.
    Пел, аккомпанируя на гитаре, песню и Виктор Третьякевич.
    И всем звукам наперекор звучала она; то, как боевой походный марш, тот как торжественный гимн, то звонила, как набат.
    Дышала, жила, звала...
   
    Мы дети молодой страны,
    Её мы дочери и сыны -
    Эх мы, эх мы
    Комсомольцы-добровольцы.
    Пойдём в ногу смело мы -
    Молодые краснодонцы.
   
    А.И. Киреева
   

А ему наш из колосьев золотой венок..

    Работать после обеда дождь так и не дал. Крупный, прохладный, он заставил всех скрыться в степном амбаре.
    Тут-то была потеха. Амбар оказался набитым соломой.
    - Это же пуховики. Их только надо взбить и прибить! - втискивался, работая головой, руками, ногами Дадышев.
    За ним то же самое проделывали все мальчики. Следом, припрыжками укатывали солому и девочки. Смех, шутки.
    Поднимался густой столб пыли, ударялся о низкий потолок и вылетал в открытую настежь дверь, а там таял, как сахар, в воде.
    Скоро всё улеглось. С пресмешным видом рылись все в своих, извлечённых из соломы вещах.
    - Ты, как Игорь Ильинский в кинокартине "Святой Иорген".
    - А ты на себя посмотри. Точно в меде выкупался, а потом ещё побывал в бочке с птичьими перьями, - простодушно смеялись ребята.
    В углу нашего помещения была русская печь. Там на протянутой верёвочке развешивалась мокрая одежда. За этой ширмой происходило и переодевание.
    Выходили чистые, причесанные, в цветных платьицах, ярких сарафанчиках девочки.
    Такие же; в голубых, желтых, красных майках щеголяли и мальчики.
    - А что дальше? Чем же в таком мраке заниматься?
    - Чем, чем?.. Не начинать же с трёх часов просмотр сновидений. Будем что-либо рассказывать.
    А свет вспыхнул. Его дали пристроенные к притолокам карманные электрофонарики.
    - Да будет свет! - обрадовано отозвались навстречу ему голоса.
    Все вдруг почувствовали себя очень счастливыми. Сияла улыбка в голубых, синих, карих, черных глазах.
    - А ну где ты там, наш неизменный конферансье? Не пора ли тебе уже начинать своё дело?
    И сначала из-за угла показывалось красивое, смеющееся личико, а скоро и весь тот, кого именовали столь исключительно театральным именем. На средину помещения выходил Леонид Дадышев. Он миговым взмахом руки приглаживал на бок черные волосы. Ещё вздёргивал их немного вверх и чуть шепеляво объявлял:
    - Первым номером нашей концертной программы...
    Раздались репетиторные звуки струнных инструментов.
    В одном из углов столпились девочки. Что-то оживлённо обсуждали, поочерёдно мусолили карандаш, на тетрадном листке записывали.
    Пригласив Марию Александровну, стали вместе с ней потихоньку напевать.
    По настоящему в роль конферансье входил Али:
    - С первым номером газеты "Усатый колосок" выступает Юрий Виценовский.
    Сдерживая улыбку, вышел Юра со свертком белой бумаги. Высокая худенькая его фигурка стеснительно сутулилась. Он шагнул к заранее присмотренному простенку, быстро прикрепил кнопками газету и скрылся.
    Под ярким освещением в "зал" глянули мелко исписанные колонки. Запестрели частые заголовки и зарисовки. В ответ на это вырвалось короткое рукоплескание и с ним зрители бросились к стенгазете. Читали, рассуждали, смеялись.
    В передовице красовались имена лучших. Дальше дружеский шарж - карикатурные рисунки: три раза согнувшийся под снопом Третьякевич, закутанные в сетки молотильщики...
    - Следующим номером... - блестели черные глаза Дадышева, - выступают струначи!
    - Опять струначи! А нельзя сказать: выступает струнный оркестр, - во все услышанье шептались за "кулисами".
    С балалайкой, гитарой, мандолиной, домброй сидели на лавке музыканты. Они исполняли вальсы: "На сопках Маньчжурии", "Дунайские волны", "Берёзку".
    Минорно звучала музыка при чтении Анной Алексеевной отрывков из поэм Тараса Шевченко. Звучала она, когда читала я из "Как закалялась сталь" Н. Островского.
    А вот раздались ни кем раньше неслыханные частушки.
   
    "В руках дюжих Третьякевич
    Сноп понёс на ток,
    А ему наш колосьев
    Золотой венок..."
   
    Пропели так Нина Минаева и Клава Ковалёва в конце. С приплясом подбежали к Виктору и под громкие аплодисменты одели ему на голову венок. В это же самое время распахнулась наружная дверь и вместе с запахом дождя, с плащах, в которых блестящими каплями скатывалась вода, вошли двое. На мгновенье они остановились, как бы соображая, куда попали и что здесь происходит.
    - Так и знали, что здесь весело. Представляемся, мы курсанты-лётчики, а работаем и живём с вами по соседству.
    Третьякевич, пылающий, в румянце, с венком в руках шёл им навстречу.
    Поднялись мальчишки. Вместе с гостями ушли в своё отделение.
    - Хотя бы объявили антракт, что ли?!
    Конечно, хоть и вынужденный, но антракт. По всему видно, что концерт не закончился. Об этом говорило и появление Дадышева.
    - Сейчас, сейчас, одну минуточку. Устраним некоторые технические неполадки.
    Действительно продолжение последовало.
    - Представляем место на "сцене" нашим пришедшим друзьям.
    Гости оказались не гордыми, показывали акробатику, честные жанглёрские номера.
    Утро. Первым из половины появился Дадышев. Казалось не вышел из роли конферансье, заспанными глазами бесцеремонно скользил по поверхности одеял, под которыми спали девочки.
    - Как чапаевцы, - негромко произнёс Али.
    - А мы и есть, только не чапаевцы, а ворошиловцы, - натаскивая до самых глаз одеяла, отвечали проснувшиеся девочки.
    - И чего ты, так рано? - отозвалась Анна Алексеевна.
    - Спать бы тебе ещё, наш мальчик, - пробормотала Елизавета Харитоновна.
    - Беда в том, что конец получился тревожным - смеялся и говорил, говорил и смеялся Али, показывая при этом белый блеск зубов.
    - Конечно напугался порядком и от этого, как видите, проснулся. Нет же Виктора, а ложился спать рядом со мной. Ещё около и венок положил. Тот самый из колосьев, золотой... И нет ни Третьякевича, ни венка.
    - И чего ты, Али, в такую рань расхлопотался, - просящим голосом из-под одеяла говорила Мария Александровна. - Витя ушёл в колхозную контору. Надо же о нашей работе в район передать сводку. А потом ещё и послушать по радио сводку Совинформбюро.
    Но куда там! Дадышев был неугасим. Зашуршала солома, на ноги поднялись все. Так и было. Мы шумной оравой только шли, а Третьякевич, как маяк, зовущий на свой огонёк, затерявшиеся в неспокойном море корабли, возвышался среди пахнущей влагой степи. На его голове под молодыми утренними лучами золотился из колосьев венок.
    Чуть с грустинкой взор серо-голубых глаз, со стожка, как с пьедестала обращался из-под венка в небо.
   
    А.И. Киреева.
    (Уже тогда он был комиссаром)