Фрагмент беседы с Мариной Левашовой,
   племянницей Сергея Левашова.

    
   М.Л. - Марина Левашова.
   
   М.Т. - Марина Турсина.
   
   М.Л. - ...Земнуховы, Осьмухины, Кийкова... (Речь идёт о семьях молодогвардейцев, которые жили на улице Лютикова - бывшей Банковской, где живёт семья Левашовых - М.Т.)
   
   М.Т. - Кийкова тоже тут жила?
   
   М.Л. - Да, у неё дом... 20 дом у неё. Потом... Ковалёвы. 5 человек.
   
   М.Т. А у Кийковых там, наверное, новые уже люди живут?
   
   М.Л. Да, конечно. Вообще у нас бабушка моя (Лидия Даниловна, мать Сергея Левашова - М.Т.) - она была лидером этого округа, и как-то тянулись к ней родители других молодогвардейцев, собирались часто у нас дома Вообще эта улица считается центральной.
   
   М.Т. - По этой улице же их везли на казнь, по улице Лютикова?
   
   М.Л. - Да. Ну ночью машины крытые были, закрыто всё... По этой улице.
   
    Особенно бабушка дружила с Кийковой, Кийкова - она была одинокая очень, это моя вторая бабушка, я её бабушка Лёля называла. Мне же было 12 лет, когда бабушка умерла, поэтому в принципе я её помню и помню, как у нас собирались - и Шевцовы приходили, Земнухова, Осьмухина - редко была, а вот Земнухова часто...
   
   Кийкова... как-то у неё жизнь не сложилась... Мне её так всегда жалко было, вот уже и потом, когда уже повзрослела...
   
   М.Т. - Кроме её дочки, у неё не было детей никого больше?
   
   М.Л. - Никого, замуж она не вышла, она жила с сестрой, а сестра у неё была первая комсомолка Краснодона - Екатерина Сергеевна Сулейманова Активистка такая, они вдвоём всё время и жили - последнее время. Я не знаю, как раньше, в молодости они, в таком возрасте - пожилом, они жили вдвоём всё время. Первая умерла сестра её - Екатерина Сергеевна, и она похоронила сестру... Всегда, когда мы бываем на кладбище, хорошо сейчас есть вот эти дни поминальные, всегда заходим к Кийковой. Могилка чистенькая, аккуратненькая, но она не в оградке.
   
   Я хочу сказать - мама когда болела, я ещё раз убедилась в том, что когда человек бегает, тогда они нужны - то там интервью дать, то там приехало телевидение, то там ещё что-то. И мама - она ж вообще безотказная была.
   
   М.Т. - Да, в музее сказали, что она всегда очень охотно шла на контакт.
   
   М.Л. Она считала своим долгом пропагандировать подвиг своего брата, ну и соответственно ребят, с которыми он дружил. А когда случилось с ней вот это... У неё сначала случился инфаркт. Как раз было 65 лет "Молодой гвардии", а у неё инфаркт случился. В сентябре. И она попала в больницу.
   
   Она была почётный гражданин города Краснодона.
   
   М.Т. Она же была доктор?
   
   М.Л. Она более 30 лет пробыла главным врачом тубдиспансера. Пусть она не участник "Молодой гвардии", признанный...
   
   М.Т. Но она ведь помогала?
   
   М.Л. Она просто не успела принять присягу. По существу она и селитру с завода таскала, если б поймали - это расстрел на месте, а им же селитра нужна была - они взрывчатку делали и так далее. Она не попала на это празднование, а сколько она вложила в это дело - и душу, и сердце. Сколько она в музей поотдавала семейных реликвий, у нас были. "Родное слово" - ещё того века, по нему училась бабушка моя и потом же она учила своих детей, там две части - и то она не оставила дома, даже вот это - и то она отдала. Всё ж поотдавали. Орден Отечественной войны и медаль "Партизану", я считаю - это вообще должно было дома храниться, а не в музее.
   
   Дело в том, что вспоминали её, когда нужна была. В музее есть старые кадры - Чапанская, например, для которых это - святое. Надо отдать должное Никитенко - пережили они не лучшие времена и он всё-таки не дал предать музей забвению, предать подвиг молодогвардейцев забвению - это большой плюс. И я считаю, что Никитенко молодец, он у нас и почётный гражданин города. Я считаю, правильно дали это звание, потому что он очень много сделал именно для города, для имиджа города...
   
   М.Т. И в пропаганде подвига большую роль...
   
   М.Л. Да, потому что как бы там не было, как бы не говорили - "Да вот, они пацаны...", всё одно - протест в оккупированном городе - это уже много значило, потому что поймали б на месте, когда они клеили листовки - это ж расстрел на месте. Тогда же никакого - ни суда, ни следствия, ничего.
   
   М.Т. А вашей маме сколько было лет, когда война была?
   
   М.Л. Она с 23 года рождения. У них с Сергеем, по-моему, полтора года разницы. Сергею было 19, когда он погиб, а мама была на полтора года старше.
   
   Старшая сестра - Евгения - она в Волгограде жила... С младшей мы как-то мало общались, она больше в Москве жила. Когда она сюда часто ездила, я ещё была маленькая, меня ещё не интересовало это ничего, наоборот раздражало, потому что тут мне хотелось телевизор посмотреть, хотелось ещё что-то, а постоянно эти экскурсии, табуном тут разбивались палатки, если приезжало по 20-30 человек - они жили здесь лагерем. Во-первых, я ревностно относилась к этим фруктам, этот абрикос ещё дедушка посадил, с 60 годов я его уже помню, дедушка ещё тут самовар разводил, а он был посажен, ну видимо как они переехали, где-то в 50-х годах, ему уже грубо лет 60, этому абрикосу. Старенький. У нас когда дедушка был жив - Михаил Иванович (отец Сергея Левашова - М.Т.) - он такой мастеровой был. У нас тоже что-то тут было наподобие столика. Я помню, что мы на веранде пили чай, т.е., всегда, когда были делегации... У нас веранда была открытая, это сейчас сделали закрытую, кирпичом обложили, а то она была деревянная, открытая, ну как бы сетка. Потом у нас за абрикосом вишни шли, виноград, и так мне жалко было, что мне ничего не достанется, ну девчонка же ещё...
   
   Мама (Валентина Михайловна Левашова - М.Т.) 20 августа умерла. Причём она же в сознании была до последнего, причём ясный ум. Девочки, дай Бог нам иметь такой ясный ум в наши года. Настолько помнила всё, настолько она мне успела рассказать, всегда же некогда, некогда со своими близкими общаться... И уже когда я увидела, что она заболела, думаю - Господи, ну надо камеру, что же я ни разу её не позаписывала. Вот эти её воспоминания - ведь это так интересно, она очень интересным была рассказчиком, она настолько здорово рассказывала, интересно рассказывала, если будет желание, мы можем потом посмотреть.
   
   М.Т. Конечно будет. Я видела её один раз в жизни, по телевизору, был репортаж к 9 мая.
   
   М.Л. Да, совершенно верно.
   
   М.Т. Я заметила, что она с такой охотой рассказывала про это...
   
   М.Л. Мало того, она очень грамотна, у неё очень хорошо поставлена речь и хороший тембр голоса, что немаловажно для слушателя.
   
   М.Т. Я удивилась, что она умерла так вскоре потом.
   
   М.Л. Она очень быстро сгорела, она просто сгорела, ну - рак человека съедает. Настолько я боролась, я ведь тоже врач и через Интернет... У меня два высших образования - я ещё магистр госуправления. Мы и лекарства доставали. Ну насколько наша медицина несовершенна, насколько она убогая, конечно, нужны были деньги, деньги большие, чтобы человека держать на плаву. С раком всё равно очень тяжело, он всё равно побеждает. Единственное, что она погибла у нас, допустим, не в апреле. Мы поставили цель, что мы должны были дожить до 85-летия с ней. Такие чудеса были, вообще я не верю ни в какие чудеса - вот в эти все силы, а тут, когда начинает болеть близкий человек, начинаешь обращаться ко всему - и к Богу начинаешь, и в церковь ходить. И веточки - знаете - такие вербные веточки, там святят их на Вербное воскресенье, мы с Надюшкой (дочерью - М.Т.) ходили, я же в Харькове работала, жила - и ходили специально в церковь, посвятили вербочку - это 2007 год. А потом, когда случился инфаркт у неё, в сентябре месяце, и сразу её в реанимацию забрали. Я говорю: "Какие шансы у неё?" - "Очень мало шансов, так как 84 года человеку, практически нет". Я говорю: " Ну, будем надеяться". А в реанимацию же никого не пускают, я не знаю, как у вас, но у нас никого не пускают. Вообщем, окольными путями я всё-таки я к ней попала в реанимацию, взяла эти веточки, взяла святую водичку, а она же у меня коммунист, она ж у меня во все эти дела тоже не очень верит. Я говорю - "Мам, просто лежи молча и всё, больше ничего не надо, ты знаешь, вот эти вербы - давай попробуем, ну ведь что-то ж есть, ну почему-то традиции многовековые - они же откуда-то пришли к нам..." И я этими вербочками её там похлестала... Девочки, месяц прошёл - она так быстро пошла у нас на поправку, я не знаю, что это, препараты она принимала те же, что и принимала. Хорошие, конечно, препараты достали. Через месяц мы выписались, и когда я привезла плёночку через месяц в областной кардиодиспансер врачу на консультацию, он не поверил, что у неё был инфаркт, т.е. рубцовых изменений практически не осталось. Это при том, что был обширный трансмуральный инфаркт, и если бы не показали плёнку ту, которая при поступлении была... Он говорит: "Я бы ни за что не поверил, во-первых, возраст, во-вторых, что это?" Не знаю, трудно сказать, что. Или включаются какие-то резервные механизмы или защитные, трудно сказать. И вот она у нас всё нормально, мы Новый год отметили, всё хорошо, а потом вдруг после Нового года в конце января, ей плохо, вроде как простуда, вроде как ОРВИ, пьёт она этот "Фервекс", а это уже пошли метастазы у неё, голова, и говорят - это атеромы - шишечки на голове. Я смотрю, Интернет же есть - это не атеромы, явно.
   
   М.Т. - А изначально какой орган был поражён у неё?
   
   М.Л. - Мы изначально не установили. Вскрытия я не делала, хотя очень многие просили у меня, очень интересная она в клинике была (имеется в виду клиническая картина, симтомы болезни - М.Т.), просто, чтобы посмотреть. Потому что мы её консультировали во многих местах, профессура довольно серьёзная консультировала и диагнозы расходились. И в итоге мы чуть не прооперировали её в онкодиспансере - вот эти шишки убирать, хорошо, что мы не полезли туда. А потом, она у меня дома стала хуже, хуже и хуже - это было начало апреля, я сама растерялась, что с ней делать, потому что это близкий человек, хоть ты сама врач, и у тебя погибает на глазах человек близкий, ты теряешься и не знаешь, что можно ёщё предпринять. И мы решили (боли были сильные у неё), и решили ей уколоть морфийсодержащие препараты, а их, оказывается, когда человек пожилой, не рекомендуют, потому что у них очень сильные побочные действия, они вызывают парез сфинктера мочевого пузыря и начинается нарушение оттока мочи и парез дыхания, остановка дыхания идёт. А у меня другого выхода не было, я не думала о последствиях, надо было убрать боли, потому что у неё стал развиваться болевой синдром и я стала чувствовать, что её теряю. Заглянула утром, уже такое дыхание прерывистое и быстренько позвонила в кардиологию нашу, в краснодонскую. Отправили её в кардиологию. Первым делом, что у меня спросил зав.отделением: "Что ты колола ей?" Я сказала, что это морфийсодержащий препарат, он сказал: "Никогда не коли. Если когда хочешь отправить человека на тот свет, чтобы он не мучался, вот онкологическому больному тяжёлому начинают колоть морфийсодержащий препарат и они уже уходят в сон и тихонько во сне, в таком полусознательном состоянии уходят".
   
   Потом я находила препараты, которые не морфийсодержащие, мощные, но они бьют по печени, а у неё, как потом узнали мы, были метастазы в печени, поэтому тут настолько было тяжело её держать на плаву, почему я считаю, что она, уходя, она совершила свой жизненный подвиг. Потому что обычно люди раскисают в таких ситуациях - болевые вот эти синдромы, люди становятся капризными. Она же для нас до последнего, она не была в тягость, настолько она держалась, она верила до последнего, что она встанет, что это ничего страшного, мы с ней так настраивались, в кардиологии её так настроили, что ничего страшного. Мы-то диагноз узнали уже после кардиологии, когда она поднялась, повели к областному нейрохирургу сделать томографию черепа - у неё оказались метастазы в черепе и мы ей об этом не сказали. Хоть она и врач, может она догадывалась, она жила надеждой, она жила верой, что она встанет, что она должна встать, и мы поставили цель до 11 мая. 11 мая ей было 85 лет, и мы чётко знали, что ей надо подняться, что придут люди, из горисполкома, из музея "Молодая гвардия" будут поздравлять... Она должна жить. Т.е., включились, видимо, какие-то резервные механизмы. На примере мамы я узнала, что наш организм, он настолько совершенен и мы используем буквально какую, наверное, 1/3 часть возможностей своего организма. Казалось бы, человек умирал, мы маму отвезли в кардиодиспансер, а сами поехали за гробом. Потому что я во-первых в своей жизни не хоронила никого, я не знала, как это делается, но я знала, что ей надо хороший гроб купить, не такой матерчатый, а деревянный хороший гроб, полированный. Мы поехали с Надюшкой в Луганск, а она в кардиодиспансере. И мы выбрали гроб, посмотрели всё и я говорю Надюшке, тут меня что-то остановило: "Ну давай не будем гроб покупать, давай купим накидку вовнутрь, подушечку, наволочку". Мы купили, приехали домой, а бабушка пошла на поправку. Через 10 дней она уже начала ходить, завотделением сказал: "Валентина Михайловна, вы должны вставать". В мае мы узнали, что у неё онкология, а до этого мы ж не знали и всё равно включился механизм какой-то, она встала, она начала ходить, мы привезли её в лежачем состоянии, на носилках, а обратно она вышла из больницы. Она знала, что ей надо встречать Новый год, День Рождения. В конце апреля - 23 или 24 апреля её выписали, мы привезли её домой. Но стоило нам отметить 85 лет, впереди не было цели. Что дальше, какую цель надо было поставить. Она нормально встретила День Рождения, ходила, прихорашивалась, а потом всё, цели не стало и потихонечку стала угасать, да ещё нам онкодиспансер "помог", я думала, как-то ей обезболят, может быть какую-то операцию сделают, на уровне шейного отдела позвоночника нервы перерезают, чтобы не поступали болевые импульсы. Но возраст, они побоялись, не стали, капали бесконтрольно. Туда она пришла ногами, а обратно мы даже её забрать не могли, потому что у неё пошла декомпенсация сердечная, пневмония застойная, 2 дня мы её вытаскивали, чтобы её можно как-то было домой госпитализировать и она говорит: "Забери меня домой, я здесь не хочу, я не хочу здесь умирать. Потом мы её сюда привезли и опять-таки в июле мы её немножко поставили на ноги, она до последнего старалась.
   
   Мы на День Рождения подарили ей картину "Берёзки", говорим: "Давай повесим над твоей кроватью". А у неё над кроватью висит портрет Серёжи. Я говорю: "Давай поменяем местами - берёзу прямо над кроватью, чтобы ты мысленно гуляла по роще, психотерапевтические упражнения делала. Она говорит: "Нет. Серёжу не трогай. Ты знаешь, мне когда тяжело, я смотрю на Серёжу и говорю: "Серёженька, как тебе было тяжело, какие ты муки испытывал, однако ты всё вытерпел, а я тут, подумаешь, у меня какая-то болезнь - я что, с болезнью справиться не могу, я с болезнью этой справлюсь"". И каждый день она с ним мысленно разговаривает. И даже муж сказал: "Какая тёща сильная, какая она сильная, волевая". Как она могла бороться с болезнью. И она всегда чистенькая. Она говорила: "Ты не представляешь, с каким трудом я себя заставляю подниматься. Я знаю, что это надо делать, надо вставать и я заставляю. Потому что постоянно себя настраиваю, потому что как ребятам (молодогвардейцам - М.Т.) было тяжело, но они же делали, они же вытерпели, они смогли всё это перенести, а я что - не могу с этой кровати несчастной встать". А что такое онкологический больной, когда сильнейшая интоксикация, это мы уже знали, что у неё метастазы и в печени, метастазы в голове. Кушать ей было тяжело, потом и глотать ей стало тяжело, потому что метастазы проросли туда, и я с ужасом думала, что я буду делать, когда её надо будет кормить, её ж надо кормить, надо элементарно пить - а она не может этого делать. А она всё равно боролась с этой болезнью, и она вставала, до последнего вставала. Мы не знали, что такое памперсы, она заставляла себя каждый день вставать. Даже в последний день, мы не знали, что он последний для неё...
   
   Три дня ей было плохо, и погода какая-то была - полнолуние, жарко, душно, жара до 35 градусов, вентилятор воздух гоняет тёплый, тут самим дурно, а тут с сердечком же у неё, мерцательная аритмия. Мы просто её обтирали, а она каждый день обмывалась, а потом, во вторник, она вдруг согласилась, чтобы мы её помыли с Надюшкой. Надюшка здесь была, как раз каникулы у неё. И мама встала, мы её помыли, и она говорит потом: "Ты знаешь, как я вам благодарна, благодарна в том, что я лежу в своей постели, лежу дома, что меня окружают действительно любящие меня люди". Потому что, знаете, девчонки, когда близкий человек рядом, не ощущаешь, ну есть он и есть, да? Ну вот рядом мама и рядом. А потом, когда начинаешь терять этого близкого человека, ты начинаешь понимать, Господи - и там обидел, и там невнимание проявил, а всё это близкие люди воспринимают тяжело.
   
   Она даже ушла из жизни, постоянно сопоставляя себя с Серёжей. Вообще она о нём всегда рассказывала с такой любовью, уважением, хоть он и младший был брат, но смог так себя поставить, что они слушали его. Они всегда с ним советовались. И старшая сестра, но старшей во время войны здесь не было, она вышла замуж в Новочеркасск, и мама. Она же училась в Ростове, а когда война началась, она вернулась в 1942 году. Т.е, 2 курса она успела закончить, и уже во время оккупации она была здесь в городе. И она говорила, что тянулись к Серёже, ребята тянулись. Вася Левашов, хоть считалось, что он член штаба, но ведь Сергей тоже постоянно был там. Он принимал участие в заседаниях штаба, просто официально он не был членом штаба. Ребята прошли партизанскую школу, спецподготовку. Конечно, это были подготовленные ребята для борьбы в тылу, это и диверсии, Сергей же был хорошим радистом, он хорошо знал радиотехнику, он вообще хорошо знал технику, тянулся. Ему нравилось экспериментировать, огурец он выращивал - в музее стоит. Я говорю: "А кем же он всё-таки хотел быть?" Мама говорит: "Он хотел быть авиаконструктором". Он даже переписывался с Яковлевым и тот ему ответил. Может быть и стал бы, действительно, хорошим авиаконструктором, известным, потому что он такие модели делал, чертежи (в музее). Всё ж в музее. Я ещё помню, бабушка жива была - воротничок у нас дома был, бабушка с таким трепетом показывал мне, что это воротничок с рубашки, в которой бросили Серёжу в шурф. Отпороли этот воротничок, потому что невозможно было - рубашку уничтожили, всё ж распухло, он же был живой, когда его бросили, его ж нашли не сразу, его нашли вдалеке от всех остальных. А он был под 2 метра ростом, красавец хлопец. У нас дома были 20 - килограммовые гири, потом тётя Лена утащила в Москву их, такие квадратные гири, гири тяжеленные, а он их свободно отжимал одной рукой. Потом другой рукой. Накачанный такой был, торс у него был развитый, хороший, вообщем готовил себя к серьёзной жизни. И поэтому он какое-то время был жив. Говорят, что он 2-3 дня был жив, после того, как его сбросили. Ну его сбросили в первой партии - 15 числа. Он такой был распухший. И конечно очень тяжело переживала бабушка, потому что мальчик же один был в семье, хоть и три девчонки ещё. Если бы, конечно детей не было - это было бы ужасно. Вот я всегда Кийкову вспоминаю, ладно здесь ещё три дочери осталось, а у Кийковой никого не осталось, у Шевцовой никого не осталось. Люба была одна одна и к нам часто приходила Мироновна, бабушка Мироновна и дедушка. Я тоже их помню хорошо. Они очень дружили с моей бабушкой и мне так нравилось, когда они приходили и приносили мне всегда булочку и "Ситро". Для меня это было! Ну вообще - верх блаженства... И я когда маленькая была, была такая светленькая и кучерявенькая, светлые-светлые волосы были, и Мироновна всегда говорила: "Боже мой, как Маришка похожа на Любку...". А я ж крученая такая, верченая, то спою что-нибудь, то станцую. И она постоянно говорила: "Вот прихожу, смотрю на Маришку - вот это моя Любашка, это моя Любашка такая была, и в детстве такая тоже была". И она часто была у нас, потом Мироновна умерла, дедушка был какое-то время жив, он женился на другой бабушке, и мне уже было, наверное, лет 12-13, они раньше в Первомайке жили, а потом переселились сюда, где кинотеатр "Юбилейный", в этих домах за "Гулливером" (магазин "Гулливер" - М.Т.) они жили. И часто бегала полы я им мыла, ещё что-то, убирала. Они мороженым угощали. Потом дедушка умер. Это такие детские воспоминания именно о родителях. Мне ещё запомнились родители Громовой, особенно он сам.
   
   М.Т. - А какие были родители у Ули? Мне кажется, она на отца похожа больше, да?
   
   М.Л. - Да. Наверное, она больше на отца.
   
   М.Т. - Он высокий был, нет?
   
   М.Л. Нет, ну в старости он не был высоким, вот они как-то - Шевцов, он... Ну, хотя он был выше Шевцова немножко, он такой, немножечко серьёзнее. Вот Шевцов, он такой добродушный, а Громов такой немножечко более серьёзный. Громовы у нас редко были, это мы, помню, когда-то были у Громовых, когда к Шевцовым ходили и бабушка заходила к Громовым. Громов, ну он очень скромный был, насколько я помню, и бабушка всегда говорила: "Ну что ты, тебе надо сходить в горисполком, чтобы тебе что-то дали...". Он: "Да что я пойду, не хочу..." Вообще многие родители были очень скромные люди. Вот смотрите, казалось бы - Иван Земнухов - герой, Любовь Шевцова, Кошевой. Тюленин, Громова... Тюленина - она очень скромная была...
   
   М.Т. - Правда? А вот характеризуют Александру Васильевну, что она такая - гром-баба была.
   
   М.Л. - Она гром-баба, но она за себя, когда ей что-то надо, она никогда не выбивала, она не прикрывалась сыном.
   
   М.Т. - А Вы лично знали Александру Васильевну?
   
   М.Л. - Ну опять-таки - девчонкой.
   
   Бабушка моя, она была очень грамотная вообще, она закончила гимназию. Она была председателем сельского совета тоже там где-то, забыла этот посёлок. Сельского поселкового совета она была председателем, т.е., очень грамотная.
   
   М.Т. - А её как звали?
   
   М.Л. - Лидия Даниловна.
   
   Была как-бы небольшая конфронтация "Кошевая - Тюленина".
   
   
   Очень много тянулись к моей бабушке, я помню, что у нас постоянно кто-то был - Арутюнянц, Жоры Арутюнянц мама, я тоже её хорошо помню, тоже очень добрая, настолько добрая женщина и тоже стеснительная-стеснительная. Всегда приходила, советовалась: "Лидия Даниловна, я пришла с тобой посоветоваться, как мне лучше поступить". И она ей всегда подсказывала: "Ты тоже пойди, не стесняйся. Иди, тебе эту справку надо взять или ещё что-то сделать".
   
   М.Т. - Вы Юркиных не знали случайно?
   
   М.Л. Ну как же не знала, если с Леной Юркиной мы очень были дружны. Получилось как - я училась в "Б" классе, а Лена училась в "Г" классе, ну и обе мы такие были разбитные, могли и прогулять занятия... Тут надо музыку учить, занятия, а мы с Ленкой в магазин. Они же жили - прямо напротив роддома их дом был и бежали в магазин. Покупали камушки - вот эти, знаете, бывает - арахис в шоколаде. Потом садились и в карты играли на камушки эти. Я помню, один раз меня так отлупили, занятия же пропустила музыкальные, а тут же так интересно. Радика же очень хорошо знали. Он всегда: "Девчата, вы опять со школы?" И надо было нам за счёт чего-то время заполнять своё.
   
   М.Т. - А какой он был, Радик Юркин?
   
   М.Л. - Ну он вообще весёлый был.
   
   М.Т. - Очень разговорчивый, наверное.
   
   М.Л. Очень разговорчивый, весёлый, добродушный, мне он очень нравился, он всегда нас встречал: "Ну что, подкинуть вам немножко"? Мне так нравилось к ним ходить, потому что мы знали, что мороженое получим или ещё что-то. Вот хотелось бы с Леной увидеться, потому что моё детство было сопряжено с этой семьёй, потом Радик умер, мама Лены - она замкнулась немножечко. Я помню, что они очень хорошо меня принимали.
   
   М.Т. - А мне, кстати, Юркины все понравились, какие-то они безобидные все, безвредные...
   
   М.Л. Радик - он был очень добродушный. Очень приятный...
   
   М.Т. - Да, кто был лично знаком, я где-то читала, говорят - он такой был добрый, сентиментальный, скромный, да?
   
   М.Л. - Очень скромный был. Понимаешь, у них квартира очень скромная была, у нас и то было как-то более благоустроено. А у них было всё очень скромно, чистенько, но скромно. У них - обыкновенный диван этот двухместный был, на который мы с Ленкой залезали с ногами. Этот фартук у нас чёрный набекрень был. А у Радика ещё проходная комната была, и он там или на кухне... (Запись обрывается.)
   
    Краснодон, 5 августа 2009 год.