"Детство и деятельность Лидии Макаровны Андросовой"
(воспоминания её матери Дарьи Кузьминичны)

    Лидия Макаровна Андросова родилась в 1924 году 12 декабря в поселке Краснодон, Краснодонского района, Ворошиловградской области.
    Отец ее горняк с пятнадцати лет, тридцать лет уже работает на шахтах Донбасса, добывает стране черное золото. Детство ее проходило хорошо, было ей около шести лет.
    Я и муж поехали в город Ворошиловград, купили ей много разных книжек с картинками, и в одной из них было стихотворение "Ленин умер".
    Она была большая охотница учить стихи и рассказывать их на сцене. Однажды она мне говорит:
    - Мама, научи меня хорошим стихам, - и я начала её учить.
    Первое стихотворение, которому я её научила: "Ленин умер", второе стихотворение "Бабушка и внучка" и другие.
    21-го января 1930 года была годовщина, когда умер любимый вождь В.И. Ленин. Дети, пионеры, школьники выступали на сцене, и наша дочь Лидочка тоже вышла на сцену и начала рассказывать стихи.
   
    "Ленин умер"
   
   Его уж нет, недвижно тело,
   Жизнь догорела как свеча,
   Но не умрет живое дело,
   Бессмертно имя Ильича.
   
   
    "Бабушка и внучка"
   
    Бабушку спросила я, бабушка
    милая, вот узнать хотела я.
    Почему мои косички рыженькие,
    как у лисички, а ты такая белая.
    Отвечала бабушка: "Ах ты моя
    внученька, ты моя вострушечка
    ведь ты уже молодая, а я уже
    старушка, потому и седая.
    А у нашей киски Пушки
    три котеночка слепушки
    а один, но как на смех
    белый-белый точно снег.
    Нет пойду, спрошу опять
    Как же мне теперь понять,
    Разве у нашей киски Пушки
    дети старушки.
   
    Она говорила очень правильно, отчетливо и красиво, не смотря на то, что ей было всего шесть лет от роду.
    Народ, сидя в зале, слушал, как она рассказывала, все очень удивлялись, что такая крошка, и так может говорить. Многие из матерей сидели, плакали и говорили, какие у людей умные дети.
    Я, мать, сидя сбоку родителей, слушала, какого мнения о моей дочурке, была очень рада, что она вышла, прощебетала как перепелочка, поклонилась сидящим в зале и ушла со сцены.
    Она у меня спрашивала:
    - Мама, а почему дедушка Ленин так рано умер?
    Я ей рассказала, что могла, говорила, что он много пережил за революцию, за советскую власть, за народ.
    Она очень была пристрастна слушать, чтобы я ей рассказывала обо всем.
    Я ей сказала:
    - Вот вырастишь большая, тогда узнаешь все, как проходит жизнь человека и что встречается на пути его жизни.
    Семья наша состояла из четырех человек. Я, муж и двое детей, это я хочу сказать о том, как ей приходилось возрастать, а вообще у меня было шесть детей, но возрастали они больше двое, брат и сестра, брат был рождения 1919 года, а сестра 1924 года.
    В школу она пошла шести лет, брат ее уже учился в четвертом классе.
    И как только брат собирается идти в школу, и она за ним бежит. Он обвернется, ее ругает, говорит:
    - Иди домой, а то замерзнешь.
    Но она не слушала и продолжала идти.
    Учительница нам была знакомая, сажала её с детьми вместе в первом классе. И так она продолжала учиться. Училась она хорошо. Ни одного года не было таких случаев, чтобы она сидела два года в одном и том же классе.
    Семнадцати лет она закончила десятилетку. Отметки у нее были за все годы по дисциплинам удовлетворительно, хорошо и отлично.
    Любила она заниматься физкультурой. Бывало утром встанет в шесть часов утра, по радио начинают передавать утреннюю зарядку и как по радио передают, так она и делает, а после гимнастики приготовляется к урокам.
    Дочь наша училась в школе и была ко всему внимательна, любила все делать, любила и домашнюю работу.
    Десяти лет она начала заниматься рукоделием, вышила себе платье в школу, потом вышивала блузки, комбинации, разных видов коврики, вязала накидки, воротнички, кружева всех видов, вообще она была большая рукодельница.
    Даже учила своих подруг. Бывало подруги ей завидовали, ей говорили, вот Лидочка, как тебе охота все это делать, ведь ты учишься в школе и успеваешь все помимо этого делать, шить на машинке и убирать в комнате и т.д.
    С четырнадцати лет она стала читать книги, книг она читала очень много, бывало до того доходило, что я ее очень ругала за них, говорю:
    - Ложись спать.
    А она не ложится, говорит:
    - Я ещё немного почитаю.
    Проснешься часов в двенадцать ночи, а она сидит, читает, и опять начинаешь её ругать.
    А она говорит:
    - Ну что тебе до этого. Ведь ты же спишь, ну и спи себе преспокойно.
    Я встану, потушу свет. Она ляжет, покуда я усну, а потом потихоньку встанет, дверь в спальню закроет, свет у себя в комнате зажжет и продолжает читать.
    Когда она была пионеркой, то говорила мне:
    - Мама, когда я только вырасту большая, чтобы я была комсомолкой, а не пионеркой.
    Я ей отвечала, что тебе, дочь моя, ещё рано говорить за комсомол, придет время, вырастишь большая и будешь комсомолкой, а сейчас об этом говорить не приходится.
    Когда Лидочке было три года, у нее уже была подруга Надя Петрачкова. Мы родители покупали им много разных игрушек, обстановку детскую, шифоньеры, диваны, комоды, стулья, куклы, мячи, книжки и т.п. и все свое детство она проводила с Надей Петрачковой.
    Игрались они очень дружно, ладили между собой. Однажды ходил фотограф по квартирам, а они гуляли по улице и спросили его:
    - Дядя, нас сфотографируешь?
    Он им ответил:
    - А почему же нет?
    Они стали под домиком, и он их сфотографировал.
    Фотокарточки они получили минут через двадцать, и бежать домой:
    - Мама, давай денег, я с Надей сфотографировалась.
    Мы, родители, посмотрели фото. Очень смеялись. Они получились очень плохо. Лица их поискревлены и глазенки пожмурены. Эта фотокарточка и сейчас хранится у нас. С Надей они дружили до возраста лет.
    И так наша дочь росла и продолжала учиться в школе. Сколько она училась и все твердила о комсомоле, говорила она мне:
    - Мамочка милая, и когда же я уже вырасту, чтобы меня приняли в комсомол, ведь я же не могу представить себе, как я буду комсомолкой.
    И вот ей подходили лета вступать в комсомол. Однажды у них в школе было собрание о вступлении в комсомол. Она рождения 1924 года 12-го декабря, очень себе хотела прибавить год, но секретарь комсомола ее опять не принял этот год, потому что не разрешалось принимать неположенных лет.
    Пришла она домой и сильно плакала и говорила мне:
    - Ведь ты, мама, подумай сама, ещё целый год дожидать. Ведь я наверно не дождусь, ведь со мной может что-нибудь случится, могу заболеть и умереть и не побуду комсомолкой. Мама, а какая счастливая и радостная жизнь комсомольская. Я как посмотрю, не нарадуюсь на нее, но неправда, дождусь и я, и мое счастье не пропадет, правда, мама.
    Она мне очень надоела своим комсомолом. Я и то говорила, хотя бы уже скорей проходил год, чтобы ты мне не галдела, ведь это уже надоело слушать одно и тоже.
    На следующий год ее приняли в комсомол, выдали ей комсомольский билет. Пришла она домой, принесла и комсомольский билет.
    Сколько было радости, я вам передать не могу. На конец я думала, что она от такой радости с ума сойдет. Показывает мне билет, а я ей говорю:
    - Дай, я посмотрю сама.
    А она:
    - Нет, мама, комсомольский билет не разрешается давать в руки посторонним лицам. Я его должна хранить как свой глаз.
    Я как мать очень была рада за нее, что она теперь будет спокойно учиться и не надоедать мне. Я и папа поздравили ее со вступлением в комсомол.
    Когда она побыла несколько комсомолкой, ее назначили пионервожатой. Она очень любила своих пионеров и рассказывала им то, как она росла в детстве, и какие она любила рассказывать стихи, учила она и их рассказывать "Ленин умер", "Бабушка и внучка" и другие.
    Однажды она заболела. Пионеры как узнали, приходили ее проведывать, а некоторые пионеры приносили ей гостинцы, а кто цветов и просили, чтобы скорей поправлялась и выходила в школу.
    Как обычно подруги спрашивают друг у друга, кто на чего пристрастный учиться. Моя дочь говорит: "Я артистка". А она когда ещё училась в школе, то обязательно напишет где-нибудь в политурке или на какой- нибудь бумажке: "Заслуженная артистка Московского драматического театра Лидия Макаровна Андросова".
    Мы как родители почему-то этого не жалели. Она однажды спрашивает у нас:
    - Папа и мама, вот скажите мне на чего бы вы хотели, чтобы я училась?
    Мы ей сказали:
    - На кого хочешь, сама выбирай профиль, но только не на артистку.
    За эту артистку я как мать гоняла ее. В особенности даже слушать не могла, когда она говорит за это. Потом я ей сказала:
    - Можешь прекратить разговор об этом или уходи из дому, разве мы тебя на то учили и так воспитывали, чтобы ты шла в артистки занимать такую кочующую жизнь, да никогда этому не бывать.
    Тогда она видит, что ничего из этого не получится. Бросила все это и говорит:
    - А по вашему на чего я должна учиться, медицину я не люблю, учительствовать тоже самое. Мама, тогда вот что, я буду учиться на инженера. Мне дадут легковую машину, буду тебя возить с собой, а ты будешь гордиться своей дочерью и будет тебе очень приятно, что имеется у тебя такая дочь. Ну, мама, надо бросить все шутки в сторону, а говорить серьезно, как я сказала, что буду учиться на инженера, так и должно быть.
    Когда она окончила девятый класс, подруги ее тоже, и все они сговорились ехать в техникум. Написали запрос в текстильный техникум, им ответили, чтобы приезжали, места есть.
    Стали они приготовляться: Надя Петля, Надя Петрачкова, Вера Воронцова и наша дочь Лида и другие.
    Вдруг вспыхнула война, и план их относительно учебы поломался. Наша дочь и ее подруги пошли учиться в десятый класс.
    Да ещё я забыла написать, когда она ещё училась в восьмом, девятом и десятом классах, она ходила учиться в балетный кружок. В последствии очень хорошо танцевала балетные танцы, фокстроты, танго и другие.
    Наша дочь играла на гитаре, пела, плясала, выступала на сцене, рассказывала частушки. В 1942 г. Когда у нас стояли военные, она вместе с ними выступала в ихнем кружке. Даже приходили к нам на квартиру и очень просили нас, чтобы мы ее пускали играть на сцене в их кружке.
    Военные товарищи говорили, нам родителям, чтобы мы не сомневались за свою дочь, она ведет себя очень хорошо, скромно против других девушек.
    Перед окончанием десятого класса она думала ехать учиться в институт, как только кончится война, на инженера химика.
    Этот год она дружила с Колей Сумским. Коля тоже изъявил желание поехать учиться в этот институт, но война все продолжалась...
    Учась ещё в десятом классе, Коля Сумской, Володя Жданов и наша дочь Лида работали тайно в милиции, связаны были с органами Н.К.В.Д. Они после учебы где-то ходили втроем, когда возвращались, что- то писали. Я как мать спрашивала, что писали, но они отвечали:
    - Это не обязательно тебе знать.
    Я на нее очень обижалась, что она мне так отвечала, а она говорит:
    - Но а зачем спрашивать, чего тебе не полагается знать.
    Она была очень настойчивая, и от нас ей за это частенько попадало, но это ее совершенно не меняло, что она захочет, то и делает.
    Мы родители свою дочь сильно любили, то мы ей во многом подражали, отец бывало говорит мне:
    - А какое тебе до них дело, что ты ко всему допрашиваешься, раз она говорит тебе, что нельзя, значит нельзя и можешь больше не приставать к ней, чего можно будет сказать, она сама скажет.
    Но я же знала, что они работают, но я только не знала, кого они выявляют, а мне это было очень интересно знать.
    В 1941 году в ноябре месяце враг приближался к Краснодону, был в Красном луче, но наши войска не допустили дальше вступать, ход им прекратили и они стояли на одном месте до 1942 года июля месяца.
    С июля месяца 1942 года враг начал вести наступление и 19 июля занял наш родной Краснодон.
    Перед этим как вступать этим паразитам в наш родной Краснодон, отец Лидочки работал начальником шахты N18 и как начальник шахты был оставлен советскими органами Н.К.В.Д. взорвать шахту. 16-го июля взорвали шахту, была одна жуть, передать не возможно. Покрыла все черная туча.
    Дочь наша была ещё дома, тут гудит, гремит, а она взяла книжечку, легла в постель и читает как будто ей и не касается.
    Я была сильно расстроена и говорю ей:
    - Что же ты лежишь, что ты думаешь, ведь придут немцы они будут издеваться над тобой, как же я буду смотреть на это дело.
    А у них видно уже было сговорено не уходить, она мне отвечает:
    - Но а что, мама, по-твоему мне делать, уходить?
    Я ей говорю:
    - Ну, конечно, нужно уходить, собираться и идти к папе на шахту и вместе с ним поедешь.
    Стала я её собирать, навязала ей два узла сзади и спереди, вышла она во двор. Я глянула на нее, сердце мое замерло, и как крикнула не своим голосом, вступилась за нее, кричу:
    - Дочь моя золотая, на кого же вы меня бросаете, вернись Лидочка, я не могу одна оставаться без тебя.
    Она опять спокойно снимает свои сумки и говорит:
    - Мама, но я тебя не пойму, то иди, то не надо, но я не пойду и буду с тобой, мамочка.
    Опять я этим не успокаиваюсь:
    - Нет, Лидочка, нет, моя дочь родная, иди, иди, догоняй папу.
    И она ушла.
    Я была в безсознании несколько минут, меня соседи отхаживали, когда я пришла в сознание, то я опять вспомнила дочь и сейчас же побежала на шахту, но я их догнать не могла. Я только видела, как они уходили все дальше и дальше от меня. Видела я, что подвода шла впереди, везла продукты и вещи, а они с рабочими шли сзади за подводой. Я вернулась, ибо догнать я их не могла, они были от меня очень далеко.
    Пришла я домой, стою мне тяжко и жутко, вспомнила за сына, а за ее брата, и думаю: сын на фронте, может уже убит, муж ушел, дочь ушла, и что же делать мне, куда деваться.
    В этот момент пришел к нам сосед и говорит:
    - Дарья Кузьмнична, вы уходите с этой квартиры, а то домик этот видный.
    А мы занимали полдомика.
    - ...Смотрите, кто ещё докажет, что ваш муж взрывал шахту и что дочь комсомолка, и сын танкист - механик водителя танка.
    Это уже было всем известно, кем был на фронте наш сын.
    Мы за сына от командования получали неоднократно благодарности, по этому сосед говорил:
    - Если вы останетесь, то вас могут казнить или повесить. Этим паразитам ничего не составляет это сделать.
    Послушав совета соседа, я собрала к себе в квартиру своих соседей, и говорила им:
    - Берите мои вещи, кто что хочет, только с таким условием, если я останусь жива, то вещи верните мне обратно. Если убьют, то ваше счастье, все останется вам.
    И так все у меня унесли в квартиры.
    После этого я сейчас же ушла на шахту N1, оставила себе кровать, перину, пару подушек, одеяло и сундук.
    А вокруг все грохочет, гудит, пули свистят, снаряды рвутся, народ мечется во все стороны, места себе не находят.
    В общем, 18-го июля, я уже переместилась на новую квартиру, рядом с квартирой врача Нины Петровны, которая давала фиктивные справки нашим детям, чтобы их не забрали в Германию, так как 19- го июля 1942 г. паразиты-немцы заняли наш Краснодон и начали грабить, арестовывать, убивать мирных советских граждан и т.д.

    На новой квартире я спекла себе две буханки хлеба и еще не успели остыть, как входят эти паразиты в квартиру. Я сразу убежала в сад, а хозяйка осталась в квартире. Они забрали мой хлеб, яички и курей.
    А у Нины Петровны тоже самое. Мать ее ругается на них, но они ничего не понимают. Один идет впереди и берет, что ему нравится, а другой сзади с наганом и фонарем светит, чтобы ему не повылазило, что брать.
    Прошло девять дней, дочь моя любимая возвратилась домой, начала мне рассказывать, как она пошла из дому и что ей встречалось на пути.
    - Мама, когда я пришла на шахту, папа меня встретил. Я ему рассказала, что было с тобой. Мама, как ты мне говорила, чтобы я не отставала от папы, и чтобы папа за мной смотрел как за своим глазом. Но не так получилось, как ты, мама, говорила, ведь это, мамочка, война. За дочерью папе смотреть некогда, да она и сама не ребенок. Когда подвода стала трогаться, я положила узлы на подводу и пошла вместе с рабочими, а папа поехал на лошади верхом в трест в органы Н.К.В.Д., чтобы дали машину, но там уже никого не было, и с тех пор я папу не видела. Дошли мы до Донца, там переправиться не возможно, смотрим, а нас немец уже догоняет, идут танки, мотоциклы, автомашины, с самолетов бомбят, и с пулеметов обстреливают переправу. Я была в красном сарафане, как ты сама знаешь, мне пришлось на себя надеть жакет, комсомольский билет я всунула с бокового кармана, подрезав рукав, и зашила его в руках, ибо это есть мое счастье и сказала: "Умру с комсомольским билетом". Во время бомбежки мы отъехали в степь, поставили свою бричку и положились по степи. Я сначала легла вниз головой, а потом думаю, что же я за комсомолка, что якобы боюсь смерти. Нет. Комсомольцы смерти не боятся. Они должны умирать смело и храбро за свою советскую родину. Перевернулась я вверх лицом, и мне, мама, почему-то не страшно было умереть, только хотелось еще побороться с этим паразитом, а тут как нарочно пристал один самолет ко мне. Обстреливает и обстреливает меня с пулемета, на мне сарафан красный, ему я, наверное, понравилась. Лежу я и смеюсь: "все равно не попадешь, я комсомолка бессмертная, ибо меня хранит комсомольский билет, он у меня на груди со мной".
    Теперь я хочу вернуться к прошлому ещё до войны нашего сына, и брата Лидочки. Мы провожали его на действительную службу - это было в декабре месяце 1940 г.
    Он когда шел служить Советскому Союзу, дал клятву перед своими родителями, своею сестрой, говорил, как он будет выполнять все законы Ленина- Сталина.
    По прибытию в часть он получил назначение в город Борисов в Белоруссию в танковое училище. И все время учился на механика, водителя танка, несколько раз они выезжали на тактические занятия, и он брал всегда первенство.
    Учился он на отлично и вместо шести месяцев он закончил школу за три месяца. И когда вспыхнула война, мы от него месяцев пять не получали писем, думали, что он уже убит, но счастье улыбнулась нам, он пишет нам письмо и говорит:
    "Вы думали, что меня уже нет в живых. Нет, я жив и невредим. Был такой случай один, что нас бомбили, мы залегли в рожь. Упало три бомбы около нас и не разорвались. После этого, когда улетели самолеты, мы поднялись, разобрали эти бомбы. И что же оказалось у них опилки и записки: "Дорогие товарищи, чем можем, тем поможем".
    И с тех пор началась у нас с сыном переписка.
    Сестре он писал записки отдельно.
    "Ника, дорогой мой брат, бей врага покрепче и не давай им пощады ни в чем, и без награды домой не приходи", - писала ему сестра: "а я буду в тылу помогать против лютого врага".
    Брат ей отвечает: "Дорогая моя сестрица Лидочка, без награды я не вернусь или грудь в крестах или же голова в кустах. Живой паразитам в руке не дамся, сам себя застрелю, если будет безвыходное положение".
    Всю войну наша дочь читала много газет и в одной газете она вычитала, как мучили Таню Космодемьянскую, в газете было нарисовано как ее вешали и как водили босую и почти нагую и какие ей только не применяли казни.
    С тех пор наша дочь углубилась в эту работу. Она мне говорит:
    - Мама, вот подумай, какая она отважная девушка, сколько ее мучили, но она ни в чем не призналась даже при казни. Ее офицер спрашивает, а где сейчас будет Сталин. Тов. Сталин на своем посту.
    И так Лида мне без конца все твердила. За нее до того дошло, что я ей говорю:
    - Почему ты мне так часто говоришь о ней? Не думаешь ли ты партизанкой быть?
    А что же ты думаешь? Хочу и буду.
    А я ей отвечаю:
    - С тебя партизанка, - говорю смеясь, - ну, - говорю, - действуй.
    Но я как мать никогда не подумала, чтобы это было серьезно. Я просто думала - это просто разговор, все шутя, но не тут то было. Я все это забыла, а она и не думала забывать.
    Когда Лида вернулась из эвакуации, говорит мне:
    - Мама, мы должны вновь переселиться на шахту N5. Мы должны жить сами, занимать хотя бы одну комнату, но только сами.
    Хорошо, я согласилась, пошли с ней и попросились к одним на квартиру. Нам дали одну комнату. Ход через коридор. Как только перешли, заявляются к нам на другой день Николай Сумской, Владимир Жданов и вот они начинают о чем-то говорить. Вижу, что я им мешаю. В разговоре дочь мне и говорит:
    - Мама, ты бы куда-нибудь сходила, нам нужно кое о чем поговорить.
    Я, конечно, согласилась.
    Пришла я не скоро. Они уже ушли. Спрашиваю:
    - О чем же вы говорили, что мне даже нельзя было слушать ваш разговор.
    - Да о школе, но о чем же будем ещё разговаривать.
    Думаю: "Врешь, о школе сейчас не разговаривают".
    На другой день опять приходят, приходят и девушки: Нина Кезикова, Надя Петля, Надя Петрачкова и Нина Старцева. "Опять мне нельзя быть" - думаю. "Что они делают без меня. Это что-то начинают творить, то она уйдет, приходит очень поздно и спрашиваешь:
    - Где была?
    Говорит:
    - У девочек.
    Начинаешь ругать:
    - Ведь ты знаешь, что при этих паразитах допоздна не разрешается ходить.
    - Но я же не на улице была, а на квартире.
    - Не знаю, где ты бываешь: на улице или в квартире.
    Отца все нет и не знаем - ушел он от этих гадов или нет.
    Полиция однажды приходит к нам, и говорят:
    - Где ваш муж?
    Отвечаю:
    - Ушел.
    - А нам вот говорят, что он эту ночь был дома. Он у вас партизан.
    - Не знаю, кто он: партизан или нет, но дома не был.
    Все время полиция следила за нашим домом, пока пришел отец Лидочки. И что было, когда он пришел.
    Это было вечером. Я ругала свою дочь, чтобы она не ходила по вечерам, вдруг кто-то стучится в дверь. Мы не слышали. Он приоткрыл дверь и говорит:
    - Здесь семья Андросовых живет?
    Дочь увидела отца и как крикнет:
    - Папа!
    Я и не успела одуматься, смотрю, а она уже с отцом в объятиях, целуются и крепко плачут.
    Со слезами на глазах отец говорит:
    - Дочь моя родная, я думал, что тебя больше не увижу никогда, я ведь ушел очень далеко за этот месяц. Я только и думал о тебе и считал, что ты погибла на переправе.
    Начала я рассказывать мужу, что тебя ищет полиция и говорят, что ты партизан. Он в это время сидел на стуле и дочь опять бросилась к нему на шею.
    - Папочка, милый мой, какой ты стал старый за это время, как мы беспокоились за тебя. Мы так и знали с мамой, что ты ищешь меня, но меня было найти очень трудно.
    Ей папа отвечал:
    - Так дочь моя родная, я нашел тебя свое счастье и больше мне ничего не надо. Пусть меня теперь казнят, стреляют, вешают, мне теперь все равно.
    Дочь сидела все время у отца на коленях и слушала, что отец говорил, и он опять заплакал, а Лидочка говорила ему:
    - Нет, папочка, нет родной, мы сейчас ещё не погибнем. Мы должны еще творить чудеса этим гадам.
    Листовки все это время за отсутствие отца распространялись все больше и больше. Я как мать не знала, кто это делает, а она мне не говорила.
    Месяца три я не знала о ихней работе, но чувствовала, что наши дети что-то делают.
    После этого отца полиция все допрашивала, но добиться ничего не могли. Заставляли идти работать. Он пошел на эту шахту, где был сам начальником и он ее взрывал.
    Там работала и его дочь и все Лидины подруги. Пошли они работать для того, чтобы их не забрали в Германию. Они там раскидывали уголь, который горел, переносили в ручную. В общем, применяли лошадиную силу, крутили вороток, копали уборные и т.д., а отец Лиды работал на крепи, но эта работа его тянулась недолго. Как только выйдет он на шахту, так и начинаются уперки. Многие рабочие были настроены против Советской власти. Помощником штейгера был Никулин Павел Иванович, а до этого он был у моего мужа запальщиком и хотя бы был богат, а то таки ланцы несчастные четверо детей и пошел против Советской власти, такая идиотина.
    Однажды Никулин подошел до каната лежащего на шахте и говорит над шахтой, чтобы мой муж слышал:
    - Вот взять этот канат и бросить в шахту вместе с той сволочью, кто взрывал шахту и кто оставил рабочего без куска хлеба.
    Это было сказано в присутствии рабочих, которые тоже стали ругать моего мужа, но мой муж, недолго думая, говорит:
    - Можете бросать меня в шахту, но вам от этого не полегчает. Гитлер все равно не даст килограмм хлеба, как получали триста грамм, так и будете получать.
    На другой день сочинили на него целое дело. Штейгер, его помощник, потом здесь был комендантом нашего поселка Кривцун и бухгалтер Ворона, которого осудил военный трибунал на 10 лет за "Молодую гвардию".
    Они написали на моего мужа заявление и подали в полицию. На другой день ночью стучат в дверь. Я спрашиваю:
    - Кто там?
    - Открывай, это полиция.
    Я открыла, вошли два полицая, арестовали мужа и повели в поселковую полицию.
    Утром другого дня его гнали с винтовками в руках четыре полицая в городскую тюрьму Краснодона. До ареста мужа мы перешли в другую квартиру, которая числилась спасительной. Квартира эта находилась на краю балки, где моей дочери было удобно работать подпольную работу.
    Я, конечно, не знала точно, что это работают наши дети, но вскорости как забрали отца Лиды, я узнала. Однажды пришла к нам ее подруга Нина Кезикова и мы стали с ней разговаривать и Нина проговорилась. Говорит:
    - Лидочка, а мы еще вот на этом месте не повесили листовку.
    Я здесь сразу же и вцепилась в нее:
    - Какая же ты дочь, если ты скрываешь от своей матери. Ведь я ничего не имею, даже очень довольна, если ты делаешь такое важное дело.
    Она сразу начала себя оправдывать, почему она мне не призналась:
    - Мамочка, ведь у тебя сердце больное, ты слабая здоровьем, потому я и умалкивала, чтобы ты была спокойно. А теперь я могу тебе рассказать кое что. Я знаю родную маму, как она предана своим детям и советской власти, и что она никогда ни слова не может сказать где-нибудь даже ни родному брату, ни родной сестре.
    И начала она мне рассказывать:
    - Знаешь, мама, как мы с тобой ездили за хлебом и везли тачку, у меня было много листовок. Я их разбрасывала до самой Каменки и когда приехали на Каменку, я и там клала под заборы домов и ты, моя мамочка, не заметила. Для тебя это было лучше, что ты не знала потому, что папу забрали, и ты очень волновалась за меня. Когда я вернулась из эвакуации, к нам ходили девочки и мальчики. Это мы начали работать подпольную работу. Все листовки, где только были повешены - это все было сделано нашими руками.
    - Видишь, Лидочка, как ты делала, маме не говорила. Ты же прекрасно знала, что за нами следит полиция. Вдруг пришли бы обыск делать, а я ничего не знаю и если бы нашли что-нибудь, тогда что было бы, а если бы я узнала, то я тоже бы следила за этим делом.
    Она говорит мне:
    - Не беспокойся за меня, мама. Ты думаешь, что я настолько глупая, так и положу где попало, да ни одна полиция не найдет у нас ничего, где я храню - это только знаю я.
    Дорогие читатели, я немного поспешила написать, что я уже знала о ее работе. Нет - я еще не знала. Я узнала тогда, когда вернулся ее отец из тюрьмы.
    Однажды мы с ней понесли отцу передачу в Краснодонскую тюрьму и по дороге разговорились с женщинами о том, как бы узнать, за что сидит мой муж, а они мне говорят:
    - Вы пойдите на ту сторону, где они ходят оправляться, там уборная с двух сторон, загородки нет и вы там поговорите. Мы уже так делали, и нам удавалось.
    Я так и сделала: пошла, постояла немного, выходит мой муж. Ведет его полицай, молоденький совсем пацан. Я у него спрашиваю:
    - Сынок милый, я заскочу в уборную на одну минутку, поговорю с мужем, за что он сидит, ведь ты человек свой.
    Он головенку наклонил и молчит, я сразу поняла, что он согласен.
    Забежала в уборную я с глухой стороны, спрашиваю его через стенку:
    - Макарий, скажи, за что ты сидишь?
    А он мне отвечает:
    - За агитацию против немецкой власти и за распространение листовок.
    Не успел он мне договорить, как от дома тюрьмы кричит старший дежурный на этого полицая:
    - Забрать ее! Ты куда смотришь - сам хочешь туда, где сидит ее муж?!
    Я выбежала и давай уходит. Он за мной. Кричит:
    - Стой! Стрелять буду.
    Он крикнул несколько раз, я остановилась, а то думаю: "Застрелит, паразит".
    Дочь моя кричит:
    - Мамочка, не ходи!
    А куда тут не ходи, когда наделали такой крик, что выбежали еще несколько полицаев и забрали меня.
    Привели в дежурную к старшему полицаю. Он начинает кричать, ругаться, кулаками об стол стучать, что захотела переговориться. Я говорю:
    - Господин начальник, я не переговаривалась.
    А он опять как закричит:
    - Замолчи, негодяйка, еще она будет отказываться.
    Дежурный полицай приказал обыскать меня. На мне был одет костюм, и сказал он уборщице:
    - Обыщи эту негодяйку.
    Она подошла ко мне и стала обыскивать.
    Уборщица полезла ко мне в карман и почувствовала в кармане бумажку, но видно и там люди были наши. Она смяла эту бумажку в кулак, вынула руки с кармана и сказала:
    - Нет ничего.
    Повернулась и ушла.
    До этого он заставлял обыскивать меня одного полицая, но он тоже видно был наш человек, как услышал шорох бумажки, он вытащил руку из кармана и сказал:
    - Нет ничего.
    Так что после того как обыскала меня уборщица, этот полицай уже знал, что у меня в кармане есть записка, и что она ее взяла, но он не сказал никому.
    Они конечно оба глубоко ошибались: никакой записки у меня не было, а была просто чистая бумажка, но, конечно, откуда они знали, что она чистая бумажка. Они только думали то, что я хотела передать ее мужу.
    Потом он не поверил и подошел обыскивать сам и тоже ничего не нашел, а сам ругает и спрашивает меня:
    - Так за что сидит твой муж?
    Я говорю:
    - Не знаю.
    И как закричит на полицая:
    - Взять ее и посадить в казаматку.
    Я стала говорить:
    - Так помилуйте, господин начальник, за что же вы меня будете сажать, ведь я ничего не знаю.
    А он, паразит, мне говорит:
    - Вот подожди, приедет следовать - он тебя "помилует".
    Отвели меня, открыли казематку и убросили как собаку и говорят:
    - Молчи и неоговаривайся.
    Камера очень маленькая, у ней сидело шесть женщин - я седьмая. Окна в камере не было. Это мне так показалось, а когда я разместилась, глянула вверх, под самый потолок, то увидела крошечное оконце, в которое чуть-чуть проникал свет.
    Женщины стали у меня спрашивать:
    - За что вас посадили?
    Я им рассказала, но опять же говорю и им, что я с ним не переговаривалась. Думаю: "Откуда я знаю, что за люди сидят - может на таких как я они подсылают вперед человека, что выпытать".
    Возможно, они там сидели все честные граждане, но я очень боялась. Они у меня много спрашивали:
    - Далеко ли наши и скоро они придут?
    Мне так хотелось им все рассказать, но я страшно боялась.
    Вдруг зазвенели ключи, открылась дверь и говорит полицай:
    - Кто переговаривался с мужем, выходи.
    Отвечаю:
    - Я, но я же не переговаривалась.
    А он мне говорит:
    - Можешь не оправдываться. Перед большим начальником - там будешь оправдываться.
    Ведет он меня по длинному коридору, заглянул в один кабинет, видно нет следователя и говорит мне:
    - Подожди здесь, - а сам ушел.
    Я была прилично одета, стою и смотрю. Вот напротив меня открылась дверь, и что же я там увидела: стоит столик, столик узенький и длинный в рост человека, а на нем лежат куцки всех сортов и шомпола, по этой комнате ходит палач, ожидает добычи.
    Увидев все это, я обмерла. Сердце мое стало биться так, что я думала: оно выскочит наружу. И думаю - это уже мне отсюда не выйти живой.
    По коридору слышаться шаги, подходит ко мне, поздоровался. Это был следователь. Я ответила тоже. Он спрашивает меня:
    - Почему вы здесь стоите?
    Одет он был в румынской одежде. Я сразу очень испугалась и не находила слов для ответа. Говорю ему:
    - Да вот привет меня полицейский, поставил. Говорит - обожди здесь.
    - Но хорошо, вы же знаете, почему он вас оставил здесь.
    - Конечно, знаю, - ответила я, - А за что сидит мой муж, не знаю.
    Он говорит:
    - Не может быть, чтобы вы не знали.
    Он спрашивает:
    - А сколько лет вашему мужу?
    Я отвечаю:
    - 43 года.
    - А какой год рождения?
    Я отвечаю:
    - 1899.
    - А вам сколько лет?
    - Мне 41 год.
    - А вы какого года рождения?
    - Я 1901 г.
    Тогда он говорит мне:
    - Видите - вы женщина грамотная, благородная, а зачем вы так сделали?
    Я опять стала оправдываться. Он говорит:
    - Но хорошо, пойдемте в кабинет ко мне.
    Зашли. Приходят еще много полицаев. Сам он сел на диван, закинув нога за ногу и вновь стал допрашивать. Я ему говорю:
    - Господин следователь, я с ним не переговаривалась. Я не успела дойти до уборной, как меня арестовали.
    Тут один полицейский подскакивает и говорит:
    - Брешет как собака. Она переговаривалась.
    Он говорит:
    - Видите, кому же мне в таком случаем верить: вам или своему дежурному? Конечно, я верю своему работнику, а не вам. Вам мы дадим десять плетей.
    Я как крикнула:
    - Да господин следователь, за что же вы меня будите бить, ведь я не в чем не виновата, я у родных никогда не была бита, у меня сердце больное. Я все равно не перенесу этих побоев.
    Стоят полицейские и как засмеются:
    - Ха-ха-ха. Она не выдержит этих побоев! У нас не такие были как ты и то выдерживали. Дадим 25 плетей, встанет, засмеется и пойдет, рада только тем, что ее выпустили, так и ты выдержишь.
    А я опять прошу:
    - Господин начальник, да простите же меня, ведь я ни в чем не виновата, и как обидно напрасно переносить побои.
    Вижу, что он сдается:
    - Ну, - говорит, - идите, да чтобы большего этого не было.
    Я от радости не знала, в какие мне двери попасть. Уходить бежу и думаю: как бы мне не попасть к этому проклятому палачу, которого я видела. Он такой страшный, как зверь.
    Выбегаю на улицу, уже смеркается, ищу глазами, где моя дочь. Знаю, что она без меня не уйдет. Она увидела меня первая. Потом я ее. Она кричит:
    - Мамочка, я вот где ожидаю тебя!
    Она бросилась мне на шею:
    - Мамочка, милая, расскажи, что было с тобой, как тебя забрали. Я начала рассказывать, как меня допрашивал следователь и что мне назначили дать десять плетей, а я его начала просить: "господин следователь, простите, за что вы меня будете бить, ведь я ни в чем не виновата".
    Она слушала меня, потом как толкнет меня от себя.
    - Ты просила этого идиота: господин начальник, простите меня, унижалась перед этой сволочью, да никогда бы я этого не сделала, чтобы просить простить этого мерзавца.
    А я ей говорю:
    - А как же по твоему: пусть бы мне дали десять плетей?
    - Да - пусть дали десять плетей и то легче перенести, чем унижаться перед такой гадиной.
    Я говорю:
    - Ну хорошо, вот когда ты попадешь туда, тогда не будешь унижаться. Ведь я же виновата, я переговаривалась с твоим отцом, и я отбрехалась от него. Если бы я призналась и просила, чтобы меня простили, тогда бы ты так обижалась на меня, а то как бы не было, а я отбрехалась от него и в боку не болит.
    Стало почти совсем темно, а мы еще возле тюрьмы. Женщины говорят, что их выпустят на пять минут, на прогулку. Мы обождали для того, чтобы он знал, что меня выпустили. Отошли в сторону, ожидаем. Вот выходят они. Увидел он нас, мы кивнули друг другу головой незаметно и ушли домой, а домой идти пятнадцать километров, в поселок пришли очень поздно. А тут опять новости: к нам приехала полиция, арбой забирать вещи. Когда забрали мужа - отца Лидочки, то сейчас же пришла полиция, описали все вещи, вплоть до будильника, постель Лидочки была у одних хороших людей, у таких, которые честные были перед Советской родиной - это была семья Тарасенковых.
    К ним мы с дочерью часто ходили. Несколько раз они нас угощали, сажали кушать. Через Лидочкины вещи им много пришлось переживать, несколько раз к ним приходил Кривцун комендант поселка и говорил:
    - У вас много вещей Андросовых, и вы их должны отдать в полицию. У вас есть ихние мягкие кресла, а нам нужно для гестапо.
    Они говорят:
    - У нас не то что мягких стульев, а вообще ихнего нет ничего.
    - Врете! - кричит он, - Хранишь их вещи. Вот смотрите - будет и вам то, что им.
    - Ну что же, что будет, а у нас нет ихнего ничего.
    Другая семья жила сбоку от них - это семья Шеремета. Эту семью я знаю 20 лет. У них тоже были наши вещи, и Кривцун говорит Тарасенковым:
    - Вот почему как Шеремет честно относится к немцам, так он вещи Андросовых все повыбрасывал на улицу, а вы скрываете их.
    Сам Шеремет при немцах был квартальным, всегда выгонял всех советских граждан, чтобы шли снег откидывать, чтобы была их дорога чистая, но я его не боялась. Сколько раз он посылал меня, а я ему говорила:
    - Иди сам и чисти этим гадам дорогу, а я не пойду и не пошлешь.
    - Фу яка бидова вона не подэ?
    - Да не пойду, и не пошлешь, ишь какой благодетель нашелся для них.
    Он меня побаивался. Они и не хотели, чтобы я к ним ходила.
    Однажды был такой случай: я пришла к ним картофель в мундирах сварить и села возле кухни во дворе, а он и говорит мне:
    - Дашко, ты колы ходэшь до нас, так сидай у кухни, а то як побигут тебя, так и нам попадэ четез тебэ.
    Я спрашиваю:
    - А чего это так, что вам попадет через меня?
    - До того, що на вас кажуть що вы партизаны.
    Я ему говорю:
    - Хорошо, я могу к вам совсем не ходить.

    Вслед за мной прибежала его жена. Она намного поушлей его. Говорит:
   - Даша, ну чего ты пашла, хиба ты нэ знаешь що вин чертяка такий и с ходим ны слухай що вин кажэ, а я кходыла так и ходы.
    Вообще об этой семье можно много конечно написать, она нам причинила вражды.
    Теперь вернулась я обратно после этого как побывали мы с дочерью у отца, и узнала, за что он сидит, и тогда они столько листовок навешали, что пересчитать невозможно, для того, чтобы выпустить отца, чтобы не думали, что это делает отец.
    Вскорости его выпустили, и он пришел домой, а у нас как собирались ребята и девочки, так и собираются, то проводят собрание, то пишут листовки или уславливаются, куда сегодня пойдут. Меня они уже не боялись, потому что Лида им сказала:
    - От мамы моей вы не скрывайтесь. Она знает, что мы делаем, а я ей всё рассказала, что нигде и никогда не скажет ни слова.
    Прошло несколько времени после прихода отца, и вновь подняли канитель, чтобы опять посадить его, что якобы он говорить спасательным женщинам, что как придут наши, так этих паразитов задавлю собственной рукой за то, что его посадили.
    И вот они вновь собираются писать заявление. Штейгер, его помощник Ворона, Барадачев и Кривцун.
    За этот период времени я сделалась чернее земли. Иду я как-то мимо квартиры Никулина и Барадачева, зазывают меня их жены:
    - Дарья Кузьминична, зайдите к нам, мы вам хочем что-то сказать.
    Зашла я к ним, они мне говорят:
    - Дарья Кузьминична, Макар Тимофеевич пришел, а его опять хотят посадить за такие то слова.
    - Женщины, - говорю я им, - Неужели вы думаете, что Макар Тимофеевич без головы? Хотя бы и правда он думал это, да разве он сказал какой-то бабе. Ясно это вранье.
    Оказывается эти друзья между собой что-то не поладили, наверное один взял больше, а другой меньше, вот они на этого Кривцуна и говорят:
    - Смотри, Дарья Кузьминична, он сейчас где- то ушел. Сказал, скоро придет и будем писать.
    Только я вышла от них и встречаю этого господина Кривцуна. Он как раз шел по улицам и приказывал, чтобы везде было чисто, по-немецки. Я его, конечно, знала как облупленного. Говорю ему:
    - А ну-ка, господин Кривцун, обожди. Скажи, пожалуйста, откуда ты взял такие слова, что якобы мой муж говорил такие-то слова. А кто вам говорил, - я ему отвечаю. - Вы, наверное, чего-то не поделили, что жены встречают меня и говорят.
    Тогда он мне отвечает:
    - Да нет, не Макар Тимофеевич это говорил. Это говорили вы, и на меня вы говорили, что я немецкий сиксот.
    Мне так в душе стало смешно и спрашиваю его:
    - А кто тебе об этом говорил?
    Но я чтобы оправдать себя, говорю:
    - Хорошо, я пойду спрошу, откуда это они взяли, - а сама еле выдержала, чтобы не засмеяться.
    Дочь моя стояла в это время в летней кухне и смеется до упада.
    Ушел Кривцун, а дочь и говорит мне:
    - Вот молодец, мамочка, что ты так с ним поступила, перед этими сволочами молчать не надо, а то они сядут на голову.
    Да ещё этот Кривцун говорил:
    - Вы как жили в той квартире, то она мне говорила, что приходили к вам два парня и говорили за партизан.
    Я ему говорю:
    - Но и что же, что говорили; разве о них и говорить нельзя. Возможно они говорили против них.
    А он отвечает:
    - Да нет. Именно за них, и очень уверяли меня, что только за них.
    Выслушав его, я ему сказала:
    - Врет как собака, чтобы дети говорили о них.
    После всех этих разговоров отец Лиды стал больше бояться. Думает - заберут опять, и больше не вернешься.
    Однажды он дочери говорит:
    - Как бы эти хождения немного прекратить. Ведь это очень наглядно - один уходит, другой приходит. То идут всей ватагой. Ведь ты сама знаешь, что если меня еще заберут, то больше мне уже не возвращаться. По моему надо сделать так дочечка, чтобы ещё у кого-нибудь собирались, а не всегда у нас.
    А она ему отвечает:
    - Мы, папа, живем на краю и у нас очень удобно собираться и проводить свою работу.
    - Правильно я понимаю так что ли ж бы тебе было удобно, а что отца заберут и ему больше не возвращаться - это, наверное, для тебя безразлично.
    - Нет, папа, я очень беспокоюсь за тебя, но ты, папа, скажи. Возможно ты хочешь, чтобы я совсем бросила эту работу, так тогда я лучше уйду из дому, но работы никогда не брошу.
    - Дочь моя родная. Нет, я не хочу этого, я только хочу, чтобы ты была осторожна. Ведь ты пойми, Лидочка, чем это пахнет твоему отцу и тебе самой.
    - Но хорошо, папа, они будут приходить гораздо реже и позднее, но только к нам. Хорошо, папа?
    И отец согласился.
    Тут наша дочь ещё больше обрадовалась. Однажды у них было собрание, отец был на работе до двенадцати часов ночи. Вот они уселись, а я кручусь здесь в комнате, не ухожу никуда, мне тоже хочется послушать, о чем они будут говорить.
    Оказывается - не тут то было. Коля Сумской говорит:
    - Дарья Кузьмнична, просим выйти.
    А дочь себе:
    - Да, да, мамочка, выходи.
    Я говорю им:
    - Как же так. Ведь я же знаю о вышей работе и мне нельзя послушать.
    А дочь отвечает:
    - Вот и нельзя у нас посторонним лицам, не разрешается слушать.
    А сама смеется:
    - Мамочка выходи, я после тебе все расскажу.
    Мне, конечно, пришлось уйти. Вышла я во двор и хочу возле своего дома, чтобы кто не подошел к окну и не подслушал.
    После собрания вышел Коля, увидел меня и потихонечку позвал в комнату. Посидели ещё немного, и они ушли. Я начинаю спрашивать у дочери:
    - Ну, Лидочка, расскажи, о чем вы говорили.
    Лида отвечает мне:
    - Вот, мамочка, какая ты интересная. Все тебе хочется знать. Знаешь не много, но и хорошо. Ведь у меня сколько моих подруг по нашей работе, а они всего не знают, сколько мы с Колей. Вот, например, Нина Кезикова, моя подруга задушевная, но все равно я ей всего не рассказываю. Ведь я тебе кое-что рассказала, вот, например, кто у нас руководители в поселке. Коля Сумской первый секретарь, я - его заместитель. Володя Жданов политрук. Тося Елисеенко пишет текст, а все остальные девочки и мальчики выполняют задания, которые мы им поручаем. Ты же видишь, когда приходит Коля, и говорит мне: "Надо сделать вот это". Тогда я созываю своих подруг и распределяю, кому что выполнять, а сама иду с Ниной Кезиковой, как она самая близкая моя подруга по работе.
    Бывало так. Заготовят много листовок, приходят к нам, я их прошу:
    - Ну, девочки, пойдите расклейте листовки и приходите к нам, чтобы рассказать мне, что все благополучно обошлось. Они так и делали. Как расклеят, так и идут ко мне, говорят, что все обошлось благополучно.
    После хороших успехов, я их угощала чаем. Девочки были ко мне очень блики и вместе с тем очень любили, звали они меня - кто тетя Даша, а кто Дарья Кузьминична, но по обыкновению меня называли все Дарья Кузьминична.
    Однажды пришел Коля, принес много газет и листовок, сброшенных нашим самолетом. Они и мне давали, чтобы я носила понадежнее людям читать и вновь возвращали.
    Носила я своим соседям, одна соседка была у нас молодая, к тому же интеллигентная женщина, она очень любила молодежь, часто ходила к нам, ее звали Анна Демьяновна Лебедева. Вот собирается к нам молодежь, так и она сейчас же придет, даже часто она мешала им в работе, тогда ребята и девочки начинали развлекаться музыкальным инструментом, играть на гитаре и мандолине, чтобы это было не заметно, а у нас этот инструмент был и сохранился и сейчас. У нас в семье все играли на этом инструменте.
    Часто бывало так. Придет Коля, а соседка Нюся рубает дрова. Коля возьмет и поможет ей наколоть дров, пока Лидочка управляется в комнате.
    Однажды пришли Коля и Володя вечером. Я сидела в кухне, а они в комнате. У меня горела лампочка-шахтерка, а они сидели на темную и разговаривали.
    Коля говорит:
    - Давайте устроим бунт.
    Володя говорит:
    - У меня есть гранаты.
    Коля говорит:
    - У меня есть винтовки.
    А наша дочь говорит:
    - А у меня есть наган новенький, смазанный и много пуль.
    А я сижу в кухне и говорю ей:
    - А кто за тебя стрелять будет?
    А она мне отвечает:
    - Не беспокойся, я уже стреляла и как получается ловко.
    После, как ушли ребята, я стала спрашивать:
    - Лидочка, где находится твой наган?
    Она мне и говорит:
    - Зачем тебе это дело такое, чтобы никто не знал, где хранится.
    Я стала крепко приставать к ней, чтобы сказала. Тогда она стала врать:
    - Нагана у меня нет. Это я пошутила.
    Я прошу:
    - Скажи.
    А она опять свое:
    - У меня нет.
    Прошло несколько дней. Надя Петрачкова пришла к нам и рассказывает мне:
    - Вот один раз с Лидой мы идем по улице поздно вечером. Идет Никулин. Мы стали за угол дома. Лида и говорит: "Я его сейчас застрелю". А я ей: "Не надо, Лида, будь он проклят. Хорошо как удачно получится, а вдруг нет". Лида согласилась и сказала: "Ну, хорошо, пусть ещё поживет эта сволочь, а то как бы он не помешал работе. Начнутся беспрерывные облавы, обыски и будут нам мешать работать".
    После рассказа Нади мне так стало обидно за то, что она матери не сказала правду, и опять начала спрашивать:
    - Так где же ты взяла наган, откуда он у тебя появился?
    Лида после долгого молчания стала мне говорить:
    - Ну хорошо, мама, если тебя это так интересует, я тебе сейчас расскажу. Наган мне дал Вася Тарасенко или вернее так. Однажды Вася с ребятами ходили по степи и Вася увидел - в траве лежит наган. Ребятам он не сказал, незаметно прикрыл его травой и разошлись по домам. К Тарасенковым мы ходили очень часто. Как то мы с тобой пришли к ним. Вася и говорит мне: "Лида, я ходил с ребятами, ходил в степи, и нашел наган". Я сразу уцепилась за него: "Вася, миленький, покажи, какой наган. А он говорит мне: "Я его побоялся взять, он лежит в степи, прикрытый травой". Начала я просить Васю, чтобы он пошел со мной и показал это место, где лежит наган. Он согласился и мы пошли. Нашли это место - наган оказался цел, также прикрыт травой, как его закрывал Вася. Немного поодаль в стороне лежала сумка с патронами. Я это все забрала, а ему сказала, чтобы он никому не говорил. Он дал слово, что никому не скажет, а ему я сказала, что этот наган мне нужно передать одному человеку. Он мне поверил и за наган никому не слова не говорил.
    Мне как матери все же интересно, и начала спрашивать ее опять:
    - Так где же сейчас наган?
    Она мне отвечает:
    - Где наган я тебе все равно не скажу. Ведь у нас не один наган хранится, а много кое-чего, это секрет и прошу тебя не обижаться. А найти эти вещи - никто и никогда не найдет.
    Через небольшой отрезок времени я спросила Васю:
    - Скажи мне: правда, что ты нашел наган и передал его Лиде?
    И он мне рассказал точно слово в слово, как рассказала мне Лида, а где наган я и до сего времени не знаю.
    Как-то приходит к нам Коля и говорит:
    - Лида, на бирже вывешено объявление, чтобы ехали все в Сталинскую область. Пишут, как там хорошо кормят, поют, одевают, обувают и очень хорошая постельная принадлежность. Так вот что: садись и от руки печатными буквами напиши: "Кто желает умереть с голоду, езжайте в Сталинскую область".
    Лида села и написала. Время было около двенадцати часов ночи. Они с Колей пошли к биржи и внизу этого объявления приклеили свой листок, написанный от руки. Народ приходящий на биржу читает то и другое объявление и в недоумении рассуждают в чем же дело - вверху написано очень хорошо, а внизу совсем другое. Записка эта висела целую неделю, пока кто- то заявил на биржу, и сейчас же записка была сорвана.
    Ребята и девчонки ходили на базар каждое воскресенье. Один раз они учудили такой номер: взяли и приклеили полицаю листовку на спину к шинели. Народ, видя эту комедию, в сторону от него и старался отходить от него подальше, так он и прошел в полицию с листовкой.
    Начальник полиции его крепко за это ругал и выговаривал, что тебе скоро листовку прилапят на лоб, и ты не будешь знать, кто, и придешь опять с ней в полицию. После этого начальник дал приказ, во чтобы то ни стало разыскать, кто этим занимается.
    Приближался день Октябрьской революции, ребята пошли в город Ворошиловград, купили красной краски и принесли к нам.
    Коля сказал Лиде, чтобы она придумала с чего можно шить флаг. Кое что нашла у себя Лида, а часть принесли подруги, и флаг был сделан очень большой. Красить поручил Коля Лиду. Я как мать побоялась, чтобы красила дочь, потому что они ежедневно ходили на отметку в полицию и чтобы не осталось следов краски на пальцах или руках Лиды, я попросила разрешения у Коли, чтобы флаг покрасила я. Коля дал согласие и сказал:
    - Пожалуйста, Дарья Кузьминична.
    Вечером при свете шахтерки я красила флаг. Дома был отец, Нина Кезикова и Надя Петля. Крашу я и приговариваю:
    - Это за нашу Советскую родину, за 25- ю годовщину Октябрьской революции. За Ленина и Сталина. Ура.
    Дочь моя Лидочка перескочила ко мне, бросилась меня целовать и говорит:
    - Мамочка, как я тебя люблю за это, что ты такая отважная.
    А отец сидит и говорит:
    - Куда там бедовая раззява.
    А Лида сразу на него:
    - А ты сиди, трус.
    А он говорит на неё:
    - Да ты тоже слишком большая героиня. Да отвечает дочь героиня.
    Продолжая, отец говорит:
    - Вот если эту героиню заберут, да дадут пятьдесят плетей, так эта героиня все сразу и признается.
    А она говорит:
    - Да это ты так обо мне думаешь, ты все смотришь на меня как на ребенка, не на как взрослую, но не думай, папа. Не только от пяти плетей, а даже если меня будут резать на куски, я ничего не скажу. Вот тогда услышишь - призналась твоя дочь хотя в чем-нибудь. Ты знаешь, как ты меня оскорбил этими словами, что лучше бы ты меня побил, и то мне было бы легче это перенести.
    Ко дню вывешивания флага все было готово. Дочь наша пришла с работы. Обмылась, за ней зашла Нина Кезикова идти на отметку в полицию. Лида и говорит мне:
    - Мама, к нам придет Шурик Шищенко, так ты его задержи, скажи, что Лида скоро придет, и она просила, чтобы ты обождал её.
    Я мыла полы, и вдруг кто-то стучит в дверь. Я сказала:
    - Войдите.
    Заходит молодой человек. Я спросила:
    - Кто вы?
    Он сказал:
    - Шурик я.
    Пригласила его сесть, обождать Лиду, она скоро придет.
    За это время я у него кое-что спросила:
    - Шурик, вот расскажи, как это вы не боитесь это делать, ведь труба высокая и лезть туда очень страшно, и что это грозит вашей жизни.
    А он мне отвечает:
    - Мне, тетя, ничего не страшно, я буду мстить за брата.
    Пришли с отметки Лида и Нина, через пять минут приходит Коля в шахтерках, в теплых рукавицах. Коля и Шурик вдвоем собирались лезть на трубу с флагом. Трубу они еще раньше осмотрели. Они хотели лезть в средине трубы, через кочегарку, но кочегарка была взорвана, и ход туда был сильно завален.
    Только они стали приготовляться, вот откуда не возьмись соседка Анна Демяновна заходит:
    - А, здравствуй, Коля. А почему ты в шахтерках?
    А он ей отвечает:
    - Шел с работы мимо и зашел. Сейчас пойду переодеваться.
    Я ее этот раз сесть не пригласила - она покрутилась и ушла.
    Пошли они вешать флаг вчетвером: Коля, Шурик, Лида и Нина, а у меня души нет. Подходят они ближе к трубе и видят - около трубы стоят шесть полицейских. Они сразу стали уходить, полицаи за ними стали стрелять, но уйти пришлось удачно, только не удалось повесить флаг, о чем они очень и очень жалели.
    Когда пришли к нам, Лида попросила Нину Кезикову флаг взять к себе, так как за вами полиция ничего не подозревает.
    Вместе с флагом, Лида отдала и дневник, который она писала. Нина, не говоря ни слова, взяла к себе флаг и дневник и спрятала в сено.
    Очень часто она ходила колоски собирать. Один раз моя дочь говорит:
    - Мама, я пойду колоски собирать.
    Я сказала:
    - Иди.
    Но колосков она никогда не приносила, потому что им там было не до колосков. Они больше обманывали своих матерей, потому что их матери ничего не знали.
    Возле станции Семейкино есть Ореховая балка, туда они тоже часто ходили, туда к ним приходили из города и проводили свои совещания.
    Однажды они делали вечер - складчину, кто что мог, ждали кого-то с города. Дочь наша вырезала своим подругам Красные звездочки и нашила на них Серп и Молот. Пришили на платье к левой груди, одели пальто и ушли, а где и у кого были не сказали, возможно опять в Ореховой балке.
    Был и такой случай. Приходит к нам Коля и говорит:
    - Лида, давай напишем так: господа полицейские, когда будете смываться, то не забудьте побеспокоиться за свои семьи. Лида, а когда ты пойдёшь отмечаться и приклеишь.
    Она так и сделала как и всегда. Пошли отмечаться, отметились, стали выходить, и она быстро приклеила ее на дверях полиции.
    Долго они смеялись с Ниной, что они так халатно смотрят на это здесь же, ходят и не замечают, что у них на дверях делается.
    В город Коля и Лида ходили несколько раз. Знаю, что дочь наша имела переписку с Тоней Иванихиной, хотя я её абсолютно не знала, но сама читала ёе письма.
    Писала она так: "Лида, приходи с Колей, а мы здесь пока приготовим печатную машинку, потом поговорим кое о чем, это ты сама знаешь". Ещё писала так: "Лида, как хочется это дело сделать, которое мы задумали, но не правда всё равно задуманное наше скоро исполнится. Правда, Лида".
    Потом был такой случай. Идет на работу утром Женя Кийкова и Женя Померкованная мимо нашего дома. Лида услышала и позвала Женю Кийкову к себе, а подруга осталась ожидать.
    Лида говорит ей:
    - Женя, ты должна с Колей пойти сейчас в город. Коля через час придет. Мы вчера с ним говорили за тебя.
    А она говорит:
    - Как же я пойду? На мне галоши порванные и большие.
    Лида сняла с себя с ног и говорит:
    - Померяй мои, может подойдут.
    Она одела и говорит:
    - Подошли.
    - Ну вот и хорошо, иди в них, а я на работу пойду в твоих.
    Женя говорит:
    - Лидочка, у меня мама больная и вдруг она узнает, что я веду такую работу.
    А Лида говорит:
    - А ты сделай так, чтобы мама твоя не догадалась. Если придешь поздно с города, скажешь маме, что заставили паразиты переработать лишние часы. Подруге твоей нужно сказать, что тебе нужно остаться у нас по нужным делам и чтобы она не сказала маме, что ты осталась у нас.
    Женя так и сделала - отослала свою подругу на работу, а сама была у нас, пока пришел Коля с корзинкой и мешком. И сейчас же ушли в город.
    Был и такой случай: Лида созвала подруг и распределила между ними поровну свое задание. Приходят первые две девочки и докладывают ей:
    - Задание выполнено.
    А у других двух девочек из-за работы дело не клеилось. Задание, конечно, было выполнено другими девочками, но те, кто не выполнил свое поручение, получил по заслугам.
    Вечером пришел Коля, вызвали этих подруг, закрыли дверь в комнате, а я, Лида и Нина Кезикова сидели в кухне.
    Я как мать поинтересовалась послушать, подошла к двери и слушаю, а он им читает нотацию и спрашивает их:
    - Вы избирали нас с Лидой, так почему же вы не выполняете четко наше задание, которое вам поручается?
    Он им кое-чего говорил.
    После этого не знаю, что у них за закон. Выходят они из комнаты, подходят к Лидочке и говорят:
    - Прости нас, Лида, больше этого не будет, - и начали ее целовать.
    Начали отступать немцы, шло много машин, из них одна вскочила в большую выемку и застряла там. Выручать её было очень трудно, на этой машине была радиостанция. Немцы ушли. Узнали об этом наши дети и сейчас же нагрянули на неё.
    Радиостанцию дети разобрали всю как белку. Дочь принесла очень много ценных вещей. Когда Коля пришел к нам, начал пересматривать и много нужного забрал к себе на квартиру.
    После этого отец Коли Сумского возил в город начальника полиции и его помощника. Поравнявшись с разобранной машиной, от которой остались рожки да ножки, начальник полиции приказал остановить лошадь, посмотрел на неё и говорит:
    - Если бы я узнал, кто это сделал - пострелял бы на месте. Сволочи такие, что сделали.
    Об этом мне рассказал отец Коли Сумского.
    Днем все подруги и Лида под предлогом идут собирать колоски, а сами брали с собой ножницы и обрезали румынскую связь.
    Вот товарищи Лиды по работе: Нина Кезикова, Надя Петля, Надя Петрачкова, Нина Старцева, Женя Кийкова, Тоня Дьяченко. Мальчики: Коля Сумской, Володя Жданов, Шурик Шищенко и Жора Щербаков.
    Ребята и девочки собирали клещук и заражали хлеб в зерноскладах, об этом я хорошо знала, все она от меня этого не скрывала и я им во многом я сама им помогала.
    Теперь я хочу написать за дневник дочери, который она писала в момент своей работы в подполье. Я как мать очень её ругала, чтобы она в дневнике не писала о своей работе, но она не могла, чтобы чего не написать. Обязательно что-нибудь напишет.
    - Вот скоро наши придут, то наши уже заняли город Каменск и подходят к Донцу.
    Лида заболела гриппом, это для неё было на руку. Врач при шахте N18 Сергей Николаевич Сергеев давал ей освобождение от работы. Он был очень хороший человек, с нами он знаком 20 лет. Когда он давал освобождение, то просил Лиду, чтобы она днем никуда не ходила, чтобы не было наглядно, потому что болезнь ее продолжалась недолго и в легкой форме.
    За время болезни особенно много работала: писала листовки, уходила из дому рано и приходила поздно, потому что во время болезни она на отметку не ходила. Полиция об этом знала, подруги носили от врача справку в полицию о болезни Лиды.
    По моей просьбе в дневнике, который она писала - о своей работе, ничего не записала, потому что я очень боялась, чтобы не наскочила к нам полиция. Я была очень любопытна почитать, что она написала.
    Дневник свой Лида всегда прятала, я из-за любопытства обязательно его найду и прочту, что она написала.
    Приходит Лида с работы, спрашивает:
    - Мама, нашла дневник?
    А я говорю:
    - Нашла.
    - Ну скажи, что там написано.
    Я ей расскажу то-то и то-то. И начинает она меня ругать:
    - Мама, как тебе не стыдно. Возможно, я напишу там такое, что тебе нельзя читать.
    - А ты не пиши, чего читать матери нельзя.
    Даже доходило до того, что она плакала и жаловалась папе:
    - Папа, скажи ей, чтобы она не читала мой дневник.
    Муж меня за это ругал, но я говорю:
    - Не могу, чтобы не почитать.
    Было и так, это когда ещё наш сын был дома. Бывало полезешь в карман, смотришь - письмо, ну и прочтёшь его, а сын говорит:
    - Ну, мама, на следующий раз я в карман положу гадюку, а ты её очень боишься, вот тогда и узнаешь, как читать чужие письма.
    А Лида говорит:
    - Вот, вот, Ника, правильно. Она в следующий раз не вздумает почитать.
    Конечно они об этом только поговорили, а сделать этого не сделали.
    Дочь моя за последнее время ко мне была очень откровенна, делилась со мной мнением как с подругой.
    Однажды она говорит мне:
    - Мамочка, ведь скоро придут наши, и жизнь наша молодая зацветет. Ты знаешь, как все мы ждем наших соколов. Спишь и снится: вот идут наши, и в душе становится радостно и жить хочется больше и дольше.
    Вот летит как-то наш самолёт, а я и говорю:
    - Вот прилетел бы он сюда и разбомбил бы нас всех. Как надоела эта проклятая жизнь.
    А она мне говорит:
    - Нет, мама, я хочу жить, ведь вот-вот придут наши, и ты знаешь, как мы заживем вновь радостной и счастливой жизнью. Как только придут наши, я, Коля и Володя, будем работать в особом отделе.
    А я ей говорю:
    - Да куда там, так вас и возьмут туда.
    А она говорит мне:
    - Вот тогда посмотришь.
    В городе Краснодоне начались аресты подпольщиков "Молодая гвардия". Я стала говорить своей дочери:
    - Лида, вдруг арестуют тебя и посадят, то прошу тебя, чтобы ты писала мне так, как твой папа: "Я жив, здоров и здоровье мое хорошее". Тогда я буду знать, что тебя не били.
    - Хорошо, мама, буду писать.
    - Так и смотри, моя дочь, будут пытать, не признавайся ни в чем, ведь они будут обманывать, якобы вот тот признался, а ты почему не признаешься, будут говорить и так, что Коля и Володя признались, что вы были руководители.
    А она мне говорит:
    - Ты, мама, меня в этом не учи, я сама знаю прекрасно, о чем там будут спрашивать, и при допросе будут пытать.
    Арестовали Володю Жданова, а через несколько дней - Колю Сумского. Лида этому не поверила. Пришли с работы, и с Ниной Кезиковой пошли на отметку, и в полиции узнали точно об их аресте.
    Пришли домой, Лида облокотилась на стол и заплакала. Нина стала её успокаивать, а я стала их просить, чтобы они уходили, а то скоро заберут и вас.
    Дочь мне отвечает:
    - Мама, как же мы будем уходить, когда Коля говорил: "Лида, смотри, если заберут меня, то работайте, не покладая рук". И ещё он говорил мне, что скоро-скоро, Лидочка, будет весна. Так что, мамочка, мы не уйдем до тех пор, пока не выручим Колю и Володю.
    Продолжалось это недолго. Бывало, пойдет Лида на базар, увидят её знакомые девочки и спрашивают:
    - Разве ты, Лида, ещё не арестована? А говорили, что тебя забрали вместе с Сумским.
    Написали они много листовок, и пошли отмечаться в полицию. После отметки порасклеили листовки и пришли домой. За них уже было рассказано в полицию. Якобы рассказала Серафима Полянская, она в это время сидела арестована, но она ходила свободно по коридору и прислушивалась, о чем говорят. Оказывается, что она путалась с начальником полиции и выдавала наших детей.
    В этот момент сидела арестованная одна женщина, я её хорошо знаю. Мария Ивановна Кособрюхова, член партии. Она много пережила, её проклятые палачи очень избивали, и она знала все, кто их выдавал.
    Пришла дочь домой, отец был на работе, мы поговорили с ней кое о чем, и положились спать. Не знаю, сколько мы спали, как слышим - стучат в дверь. Еле дверь держится на крючках. Я быстро вскочила с постели и как крикну:
    - Лидочка, это полиция за тобой!
    Подхожу к двери, спрашиваю:
    - Кто там?
    - Открывай - это полиция.
    Я открыла дверь и замерла на месте.
    Вошли в комнату, горела ещё печка. Спрашивает один полицай:
    - Есть лампочка?
    Я говорю:
    - Есть шахтерка.
    Я подала одному паразиту шахтерку и думаю: "Зажигай сам, гад проклятый".
    У них была зажигалка, он зажег шахтерку и начался обыск.
    Обыск начали с моей постели, перевернули буквально все. Дочь моя золотая лежит в своей постели. Я подошла к ней, протянула руку до ея лица, взялась за пухленькую щёчку. Лицо её пылало огнем.
    Лида абсолютно не подавала вида и спрашивает у меня:
    - Что это такое, мама?
    Я ей отвечаю:
    - Не знаю, что им надо и чего они хотят.
    Спрашиваю:
    - Чего вы ищите?
    - Потом узнаешь, - отвечают они, а сами все роются.
    Потом все подошли к кровати, на которой лежала Лида. Она была удивительно спокойна, только щеки горели огнем. Когда один присел на корточки возле стоявшей около кровати тумбочки, Лида дерзко посмотрела ему в глаза и насмешливо произнесла:
    - Все же трудно делать обыск при таком неважном свете.
    Я подумала, что полицейский ударит Лиду - столько злобы отразилось на его лице. Но он пообещал:
    - Пойдешь с нами, и в полиции, мы тебе посветим, надолго запомнишь...
    Дочь встала, оделась, они скомандовали: "Вперед!", наставили винтовки, и повели, а мне сказали:
    - Ложись спать.
    А я говорю:
    - А вы бы легли спать, если бы пришли и забрали вашего дитя?
    Я оделась и побежала вслед.
    Видела, что они пошли до Нины Кезиковой. Я прибежала туда без разрешения. Они как закричат:
    - Вон отсюда, а то сейчас дадим прикладом.
    А потом немного успокоились и стали делать обыск.
    Дочь моя стояла около, облокотилась о притолок. У нея на груди платья была приколота брошка с фотографией Коли Сумского. Я стояла в кухне сзади ее, потихоньку толкаю дочь и прошу снять брошку и передать мне.
    Шепотом говорю:
    - Лида, если в полиции увидят фото Коли, тебя будут бить ещё больше.
    Все же она меня послушалась - сняла брошку и незаметно передала мне.
    После обыска увели и Нину Кезикову. Я вышла вслед за ними, дочь говорит:
    - Мама, милая моя мамочка, прошу тебя: не плачь обо мне, ещё раз прошу - не плач, а завтра рано утром принеси мне завтрак.
    Ушли они до Нины Старцевой, туда я больше не пошла, видя, что я в этом ничего не помогу, а когда они ушли от Старцевых, я не видела.
    Пришла домой одна, сердце закаменело, плакать не могу, хожу по комнате, руки ломаю, думаю, что делать - я дома, а дочь мою может сейчас терзают эти паразиты.
    Я легла в постель, тело мой рвется на мне кусками, не могу уснуть, беспокоюсь о судьбе моей любимой дочери.
    Только ввели их здание полиции, начальник полиции Сикалов, уже сидел и ожидал добычи. Первую вызвали мою дочь. Дверь открылась и Изварин кричит:
    - Андросова, заходи.
    Дочь моя глянула на подруг, поклонилась и вошла на издевательство палачам. Её раздели и стали пытать, она не в чем не признавалась. Начали бить плетьми, - палач видно уморился, дочь поднялась, поправила на себе блузу.
    Палач вскричал:
    - Ишь, сволочь - сухая, а крепкая!
    А дочь отвечает:
    - Да я не виновата, что мама меня родила с крепким сердцем.
    Потом её раздели вплоть до комбинации, положили её на пол и приступили избивать вновь и били до тех пор, пока она потеряла сознание.
    После зверского побоища открылась дверь, и палач кричит на девочек:
    - Идите, выбросьте эту сволочь на двор!
    Шура Щербакова и Нина Кезикова вошли. Дочь моя родная лежала на полу без чувств, гребешок, который ей подарил Коля в день рождения Лиды, валялся на полу, перебит на две части.

    Подруги подняли её и вынесли на улицу. Начали оттирать снегом, приводить её в чувство. Когда она пришла в сознание, палачи приказали вбросить её в отдельную камеру.
    Вскоре выпустили Шуру Щербакову, она рассказывала, как бесчеловечно издевались над ними. Я даже не могла слушать и переживать зверских побоев. Их так били, что они даже просили воды, и им, бедняжкам, не давали. Говорят:
    - Мы вас уже напоили.
    Утром я вышла на двор, а народ уже передают друг другу те же слова, что говорила Шура Щербакова, как избивали Лиду Андросову.
    Потом мы, родители, собрались и понесли завтрак, как меня просила дочь, чтобы я принесла пораньше. Приходила в полицию, у дверей стоит дежурный полицай. Я попросила его передачу, он взял и понёс. Мы стоим в коридоре, слышим, моя дочь говорит полицейскому:
    - Передайте моей маме, что я жива и здорова, и здоровье мое отличное.
    Выходит полицай и передает мне эти слова, что говорила дочь, а мы их хорошо слышали сами. Девочки и мальчики были все в дежурке и ожидали, что скоро их будут гнать в городскую тюрьму.
    После того как они покушали, полицай вынес посуду и говорит:
    - Андросова дочь просила передать ей носовой платочек.
    Я подала ему - у меня как раз был в кармане.
    Полицай открыл дверь передать платочек, дверь за ним не закрылась, и я увидела свою дочь, и других детей, которых Шура поднимала, подводила к окну, потому что они сами не могли подняться.
    Я сразу крикнула:
    - Лида, скажи родная, что тебе принести?
    А она мне ответила:
    - Не надо мне ничего, только, мама, поцелуй за меня папу.
    Шура рассказывала: утром их согнали всех в одну комнату и что они, бедняги, делали: лежит кто на полу, кто на столе, стонут и смеются и говорят:
    - Шура, спасай хотя ты нас, принеси воды, отведи душу от смерти.
    Дежурный полицай Шуре уже сказал, что ее выпустят. Она и говорит:
    - А как же я с вами буду прощаться, в особенности с мальчиками - целоваться или нет?
    А девочки все засмеялись:
    - Что же ты, Шура, боишься поцеловать ребят наших? Это, может, в последний раз.
    И так она с ними простилась, заплакала и ушла.
    В два часа дня их гнали в городскую тюрьму. Я об этом не знала. Прибегает соседка и говорит мне:
    - Дарья Кузьминична, идите скорей - гонят ваших детей.
    Я так испугалась, не знала, что мне делать.
    Муж спал, пришел с ночной смены. Я подскочила к нему и закричала:
    - Вставай скорей, гонят Лидочку.
    Он вскочил, не зная, что делать, спросонку схватил свои бурки и выскочил на крыльцо обуваться. А я схватила кусок хлеба, завернула во что-то и выскочила на двор.
    Они уже доходили до моста, увидели нас и замахали все руками. Я бежала им навстречу, добегаю, они что-то все мне кричали, но я ничего не поняла, как будто кто мне ухи заложил. Все они шли, избиты до неузнаваемости. У Коли был выбит глаз, и он у него был завязан. У моей дочери все лицо было черное, и хромала, но шли они все бодро, с поднятыми головами. Когда я подбежала к ним, полицай бросился ко мне, размахнул прикладом, ударил меня, и я упала.
    По всей улице собрался народ и когда бросился с прикладом ко мне полицай, дочь, говорят, крикнула:
    - Ах, мамочка, крепись родная!
    Он был как бешеная собака, на меня кричит, на дочь кричит:
    - Куда ты обвертываешься - иди, такая-сякая, и не оглядывайся.
    Когда я пришла в себя, встала и побежала вслед за ними и кричала:
    - Что вы наделали, гады проклятые, над моей крошкой. Отдайте, паразиты, мою любимую дочь. Ведь я ею жила и дышала. Это мое счастье, солнце мое ясное, красота моя золотая, и к кому я теперь вернусь, и кто со мной так мило будет говорить, как говорила ты, моя радость.
    Не помню, кто из женщин - подошли, взяли меня об руку и увели домой.
    До ареста Лиды напротив нас жила одна "прекрасная" соседка Остапенко Анна Петровна. Она и сейчас здесь живет. Гуляла с полицаями и их сообщниками, со штейгером Трофименко, Никулиным, Борадачевым и Кривцуном. Она варила им самогон и сама гуляла с ними. Когда полиция пришла арестовывать мою дочь, то они пришли прямо к ней и она указала, где мы живем. А утром пришла она к нам и говорит:
    - Дарья Кузьминична, вы, может быть, будите серчать на меня. Это показала я, где вы живете, потому что они пришли прямо к нам, и начинают делать обыск. Я с спросила их: "А кого Вам надо? Вы, может быть, не сюда попали". А они говорят: "Нам нужна Андросова", и я им тогда показала, где вы живете.
    - Хорошо, - говорю я ей, - А почему ты не указала им в другое место, а сама бы пришла и сказала нам, что к вам идет полиция, а теперь пришла оправдываться, что якобы ты для нас чего-то хорошего желала.
    Потом, когда гнали наших детей, она со своими дочками вышла и долго вслед им смеялась:
    - Что, голубчики, заработали, то и получили.
    Вот-вот должна прийти за нами полиция. Уже сматывали удочки и удирали, а возле нашего дома стояли два соседа. К ним подходит эта самая Остапенкова, гадина проклятая, я наблюдаю из дверей. Они разговорились между собою, что сейчас шел один человек в рваной одежде, с сумочке
    - Волосных, - говорит.
    Я спросила его:
    - Ну что, скоро придут красные?
    А он отвечает:
    - Через три дня будут здесь.
    Все обиженные советской властью убегают, полиция тоже убежала, а она говорит:
    - Может быть, это банда.
    Меня она не видит, стояла спиной к дверям. Я говорю:
    - Разве в Красных частях есть банда?
    А она тогда говорит:
    - А может, какой партизан.
    Я отвечаю:
    - Партизан - это тоже наш человек. В общем ты, голубушка, помешалась на своих полицаях.
    Я ушла и закрыла дверь.
    Когда наших детей угнали в городскую тюрьму, мы, родители, ежедневно носили им передачу.
    Расстрелы подпольщиков "Молодой гвардии" начались производиться с 14-го или 15-го января. Когда приносим мы передачу, насмотримся как они, проклятые полицаи, снуют туда-сюда, все пьяные рожи, красные, противные, там же и дежурили постоянно полицаи и из нашего поселка.
    Вот принесли мы передачу 19-го января, и слышим - женщины говорят:
    - Ваших детей уже нет. Их вывезли и побросали в шахту N5, город Краснодон.
    Мы не поверили, пока не убедились сами.
    Идет с нашего поселка полицай, а он мне хорошо знаком. Когда я работала в магазине, а он тогда работал грузчиком - подносил мешки с продуктами и насыпал ящики. Фамилия его Цабека Иван. Я его спросила:
    - Господин Цыбека, скажите пожалуйста, что наших детей нет здесь.
    - Як ныма, - отвечает он, - ни тут вени.
    Я все же прошу его узнать.
    - Точнее заразпаду, - ответил он и пошел.
    Не знаю - узнавал он или нет, но пришел и говорит:
    - Як булы воны тут, так и зараз тут.
    Стали мы ожидать, когда начнут принимать передачи. Когда начали принимать, первая передала передачу я.
    Полицай спрашивает:
    - Кому?
    Я сказала:
    - Андросовой Лиды.
    Понес он передачу, на мне все дрожит - думаю, вот сейчас вынесут обратно. Так и есть. Несет обратно и говорит:
    - Андросова, вашей дочери нет, вывезли в Ворошиловград.
    Подал он мне эту передачу и, не успела её взять в руки, и закричала. Упала под забором тюрьмы и кричала до потери сознания. Слышу, кто-то мне говорит:
    - Да в Ворошиловграде нет. Они их побросали в шахту, а вслед за ними бросали гранаты и вагонетки.
    Вывозили наших детей до 31-го января.
    Идем мы как-то с города в поселок. Родители спрашивают:
    - Ну, кто знал о какой работе детей?
    И Жданова спросила у меня. Я ей рассказала всё и что даже я им сама помогала, а она мне говорит:
    - Я абсолютно ничего не знала, и он об этом мне никогда ничего не говорил.
    Некоторые родители очень ругали нас за то, что мы позволяли своей дочери это делать, говорили так, что она связалась с этим Сумским и детей наших повтащали и т.д.
    Конечно о том, что они будут награждены или прославлены как герои Краснодона мы, родители, ничего не знали, думали - погибли наши дети и все.
    Когда родители меня ругали за то, что я знала о их работе, то я им сказала:
    - Это дело не ваше, говорить о нашей дочери, что она делала. Если бы вы сказали, что она вела себя не хорошо, это было бы совсем другое дело, а то она делала великое дело для блага народа. И я вас в этом никого не боюсь, и больше об этом с вами не хочу говорить.
    После этого через месяц вступили наши родные соколы, которых ожидали сильно наши дети.
    Да - я чуть не забыла описать один очень важный случай. Когда вывезли расстреливать наших детей, народ рассказывал, как их расстреливали и как долго были слышны их голоса.
    Когда привезли к шахте детей с нашего поселка, то там были и полицаи с поселка, и когда они после расправы жестокой вернулись домой, рассказывали своим друзьям - Барадачеву, Никулину и другим:
    "Привезли мы их на шахту расстреливать, раздели верхнюю одежду, а у кого была обувь хорошая, то и разували. И поставили их всех рядом. А Андросова говорит:
    - Прошу вас, первую меня не стрелять, а стреляйте моих подруг. Я хочу видеть, как они будут погибать за нашу любимую Родину, за Ленина, за Сталина. И, дорогие подруги, не давайтесь этим паразитам живыми в руки - прыгайте сами в шахту. Наша Красная армия за бугром, она нас вам, проклятым извергам, отомстит.
    Мы так и сделали просьбу Андросовой, но потом дали ей Ленина и Сталина".
    Когда начали извлекать наших детей из шахты, отец Лиды был избран руководителем по извлечению трупов.
    В начале по извлечению трупов был назначен Громов, которого в последствии расстреляли как предателя "Молодой гвардии". Но он, чтобы скрыть свою вину, прекратил извлекать трупы, потому что они, мол, сильно разложились и извлекать их нельзя.
    Все родители по этому вопросу обратились с просьбой в районные и городские организации с тем, чтобы назначить другого человека, а трупы извлекать обязательно.
    Райком партии просьбу родителей удовлетворил, и по рекомендации треста и просьбы родителей по извлечению трупов, был послан мой муж и отец Лиды.
    По указанию треста, моему мужу была выделена спасательная команда с респираторами, после чего приступили к извлечению трупов.
    Когда выдали на поверхность нашу дочь, спасатель тов. Бартенев сразу узнал ее по буркам, а он жил в поселке почти по соседству с нами, бывал у нас и видел Лиду в этих бурках и говорит:
    - Это дочь Макара Тимофеевича.
    Муж в это время по делам куда-то отлучился, и когда ему доложили, что извлечена его дочь, муж, не медля ни минуты, ушел на шахту.
    Придя на шахту, он глянул на свою дочь и упал в снег в бессознательном состоянии. Полчаса валялся без памяти. При шахте был дежурный врач, который находился около мужа, следил за пульсом, давали понюхать нашатырный спирт, после чего его привели в чувство.
    Всего было извлечено 71 труп, все они были уложены рядышком, друг около друга, на цементном полу посыпанным снегом в бездействующей бане шахты N5, города Краснодона.
    После окончания извлечения трупов, собрались все родители, и пошли туда. И что мы увидели - кошмарную картину, о которой и передать невозможно. Все трупы поизуродованы так, что еле можно было узнать ребенка.
    Некоторые трупы были перерублены пополам, у кого нет руки, у кого ноги, у кого нет головы. У Сумского не было глаза, и глаза были завязаны полотенцем. У Жданова были руки завязаны назад проволокой. У нашей дочери - она была одета в серой суконной юбке и зеленом джемпере. Юбка была разорвана до пояса и держалась только за пояс, а джемпер был разорван пополам и держался на рукавах. У нея не было глаза, уха, на шее была одета веревка с длинными концами, сильно врезавшись в тело. Кроме этого у нея на шее было одето белое (к сожалению, невозможно разобрать написанное здесь Дарьей Кузьминичной слово - Д.Щ.), и, несмотря на то, что оно было очень грязное, и когда стали обрезать ножницами и срывать с шеи, то была видна запеченная кровь.
    Когда было все закончено, похоронили детей, все родители стали общаться друг с другом. Как-то раз говорилось за комсомольские билеты. Я и говорю:
    - Моей дочери билет сохранился, она его спрятала в рамку карточки, и забила гвоздиком.
    А Старцевой Нины мать говорит:
    - А я не знаю, куда Нина дела билет. Она мне не сказала.
    Я говорю ей:
    - А я знаю, где её билет.
    - А где, Дарья Кузьминична, скажите, пожалуйста.
    - Еще Нина была жива, она приходила к нам и говорила, что она билет спрятала так, что не знали родители, так как и не знали они о ее работе, и поэтому они боялись, чтобы родители не уничтожили билет.
    - Нина, - спрашиваю я, - скажи, а куда же ты его спрятала.
    Она говорит мне:
    - У нас есть шкаф, вы его знаете. Я засунула его за фанерку, чтобы никто не нашел.
    Рассказала я все это ее матери, и она ушла домой искать билет. Искала, искала, не нашла и опять приходит к нам:
    - Дарья Кузьминична, не могу найти.
    Я ей разъяснила ещё, и когда она пришла домой, разобрала фанерку и увидела вверху кончик билета.
    Она очень обижала за свою дочь, говорила:
    - Какая же ты дочь, что от родной матери скрывала, а чужой тети все рассказывала.
    А я ей отвечаю:
    - Не знаю, почему она от вас скрывала, и почему боялась вас. Ведь дочь - ваша, и вы должны знать, почему.
    Вскорости пришла какая-то женщина. Она собирала комсомольские билеты. Я спросила её:
    - Откуда вы?
    Она мне ответила, что с поссовета пришла она с тетрадью, у кого брала билеты - записывала в тетрадь...
   
    (Далее на нескольких страницах Дарья Кузьминична вспоминает о событиях в посёлке Краснодон и в семье Андросовых после изгнания фашистов. В этой части мало воспоминаний про саму Лиду, поэтому я их и пропускаю)
   
    Ниже сего помещаю список прочитанных книг Лидой:
    "Мать", "Детство", "Мои университеты", "В людях" - Горького.
    "Анна Каренина", "Война и мир", "Воскресенье" - Л. Толстого
    "Как закалялась сталь", "Рожденные бурей" - Н. Островского
    "Тихий Дон", "Поднятая целина" - М. Шолохова
    "Город в степи", "Железный поток" - Серафимовича
    "Су-Цима" - Новиков- Прибой
    "Цемент" - Гладкова
    "Мятеж" - Фурманова
    "Порт-Артур" - А.Степанова
    "Полное собрание сочинений" - А.С. Пушкина
    "Дело Артамоновых", "Американская трагедия", "Лапти", "Овод" - авторов не помню.
   
    Кроме выше переименованных книг, она прочла очень много разных книг и брошюрок, которых запомнить нам, родителям, не удавалось. Так же с большою охотою она начала изучать I том, книгу любимых вождей Ленина- Сталина.
   
    Дорогие читатели, на этом я заканчиваю писать материал о жизни и деятельности моей дочери Лидии Макаровны Андросовой, который я писала весьма продолжительное время, благодаря своей малограмотности. Поэтому не исключена возможность, найдутся ошибки грамматического порядка или искажения смысла, прошу извинить меня в этом.