Дмитрий Щербинин
"Ангелина Самошина"

Посвящается молодогвардейцу
Ангелине Самошиной...

    Ангелина, или, как её называли родные и подруги - Лина, Самошина, родилась и жила в посёлке Первомайском, который располагался в близости от хутора Сорокино. Но Сорокино разрастался и был переименован в город Краснодон. А новые дома скоро уже должны были срастить город и Первомайский посёлок.
    Рядом дыбились шахтёрские терриконы, а окружала их степь раздольная, травами да цветами полная. И Лина Самошина любила степь, любила созерцать растения, и думала даже, что будущем станет биологом.
    Она приучила себя к труду и аккуратности. Верила Лина, что страна, в которой она живёт - это самая лучшая в мире страна. И Лина была уверена, что те знания, которые она старательным трудом приобретает в школе, понадобятся и в дальнейшей жизни, для строительства лучшего, коммунистического сообщества людей.
    Любовью Лины была страна СССР, - это огромное сообщество незнакомых ей, но близких ей по духу людей. И вот 22 июня 1941 года на любовь Лины напали. Любовь Лины уничтожали, втаптывали в грязь; любовь Лины корчилась, истекая кровью, но все же героически противостояла врагу - немецкому фашизму. И Лина, с её отзывчивым, добрым сердцем, так отчётливо чувствовала эту боль Родины, что даже и спать не могла и в подушку плакала.
    Как и её подруги, Лина стремилась на фронт - хотела стать медсестрой. Но её не брали по возрасту. И вновь нежная Лина плакала, и думала, что, если бы не родные, которых она очень любила, то она бы сбежала, прорвалась бы на фронт нелегальным путём.
    Осенью 1941 года фронт подошёл совсем близко к Краснодону. В особо тихие ночи даже канонада была слышна. Но все же фронт увяз где-то в районе города Красный луч. В Краснодонской городской больнице появились раненные бойцы РККА, требовалась дополнительная помощь, и молодые комсомольцы, в том числе и Лина Самошина, не мало сил положили на то, чтобы помочь этим людям.
    Лину война ужасала своей жестокостью, но ей и собственной жизни не жалко было отдать, чтобы только остановить это безумие. И иногда, среди ночи иль ясного дня, накатывалось предчувствие того, что жить на этой любимой земле осталось совсем не долго. И тогда Лине хотелось выразить свою печаль в стихах.
    Быстро пролетела первая половина 1942 года, а летом фашисты пошли в неожиданное и стремительное наступление на этом участке фронта. Не многие жители Краснодона успели эвакуироваться. Большинство были отрезаны наступавшими фашистами и вынуждены были вернуться домой. Осталась в Краснодоне и семья Самошиных с Линой.
    Не для всех жителей Краснодона фашисты оказались врагами. Нашлись среди них такие, кто решил перейти к "новой власти" в услужение. Поступили они в полицию, за краюшку хлеба, за бутылку водки, за малую да всё же власть стали они предателями Родины. Таких людей Лина совершенно искренне, всем сердцем ненавидела. Сначала она, видя и слыша образы и отголоски пьяного разгула вражьих солдат, больше отсиживалась в сарайчике, потом осмелела, и уже появлялась на улице. Вскоре встретилась со своими школьными подругами: Лилией Иванихиной, Маей Пегливановой, Улей Громовой. И именно от Ули Лина впервые услышала это предложение - надо писать листовки, направленные против гитлеровских властей и распространять их. Лина с радостью, с энтузиазмом эту идею поддержала.
    Тексты листовок составлялись девушками, и смысл их сводился к тому, что ни в коем случае не надо ехать в Германию, куда зазывала молодёжь пропаганда, а надо верить в то, что Красная Армия и Советская власть обязательно вернуться и заживут они также счастливо, как жили до этой проклятой войны. Тексты листовок редактировала Уля Громова, а затем шла с ними к своему соседу Толе Попову, где листовки уже окончательно утверждались.
    И Лина Самошина, также как и подруги её, презирая опасность, в тот тёмный час, когда по улицам расхаживали только полицейские патрули, пробиралась крадучись, и развешивала листовки в самых видных для людей местах.
    Но этого казалось Лине мало. Видела она бесчинства врагов, которые грабили и унижали простых, дорогих ей, любимых людей. А впереди, вместо светлого, творческого, созидательного будущего виделось темное, унизительное рабство...
    Лина чувствовала, что Уля Громова лучше её осведомлена, и спрашивала у этой загадочной, духовно возвышенной красавицы:
    - Ведь и в городе Краснодоне листовки появляются. Стало быть, есть большая подпольная организация. Вот бы связаться с этими людьми.
    Уля отвечала:
    - Да, несомненно, помимо нас есть ещё борцы с проклятыми оккупантами, и мы ищем контакт с ними...
   
   * * *
   
    Темно, голодно и страшно жилось при оккупантах, но вот новая весть всколыхнула Краснодон. В городском парке, после долгих мучительных пыток в землю живыми были закопаны 32-шахтёра. Они были коммунистами, в прошлом активными работниками, стахановцами. Они были арестованы и за отказ работать на фашистов, и по подозрению в том, что их оставили на оккупированной территории для организации подполья.
    Лина прибежала к Уле Громовой вся в слезах и воскликнула:
    - Сил моих больше нет! Как можно терпеть этих проклятых палачей на земле родной?!
    Уля взяла Лину за руку, оглянулась и прошептала:
    - Тише, Лина, тише. Ведь сейчас такое время, когда нельзя кричать. Но ты должна выучить клятву....
    - Какую клятву? - сразу насторожилась и обрадовалась Лина.
    - Клятву вступающего в нашу организацию.
    - В какую организацию?
    - В организацию, которая по предложению одного очень хорошего товарища названа "Молодой гвардией", - торжественно ответила Уля Громова.
    И она дала Лине Самошиной текст клятвы вступающего в подпольную организацию "Молодая гвардия". И уже на следующий день, стоя перед торжественными и серьёзными Улей Громовой и Толей Поповым, раскрасневшаяся от волнения Лина декламировала наизусть слова клятвы... И когда клятва была произнесена, и когда Толя Попов, который был руководителем Первомайской группы, объявил, что Лина отныне член этой группы, то у Лины словно бы крылья за спиной выросли. Казалось ей, что теперь она, подобно истребителю, сможет летать и громить ставших беспомощных от её клятвы врагов.
    Но, к величайшему сожалению Лины, никаких таких особенных изменений в её жизни не произошло.
    Время от времени получала она задания - расклеить листовки или собрать медикаменты. И она, жизнью рискуя, эти задания выполняла. Все Лине казалось, что делает она очень мало, и себя она за это ругала, даже и не сознавая того, что каждый день совершала подвиг.
    К 7 ноября вместе с подругами сшила из красных косынок флаг, и вот, в праздничный день взвился над оккупированным городом этот и другие, подготовленные молодогвардейцами флаги. Конечно полицаи, подгоняемые своим разъярённым начальством, поспешили эти флаги сорвать. И все же многие простые люди эти флаги увидели и знали, что о них помнят, что Советская власть ещё вернётся...
    Семья Самошиных, так же и многие другие Краснодонские семьи, жила впроголодь. На базар несли не столь нужные в домашнем хозяйстве вещи, выменивали их на продукты. А когда с продовольствием стало совсем туго, то собрали телегу и поехали за 200 км., на поля, где по рассказам вернувшихся оттуда соседей, можно было найти много колосков для хлеба.
    Вместе с родными пришлось ехать, оставляя подпольную работу, и Лине. Ехала на телеги, видела разорённые города и села; видела унылые, измождённые лица мирных граждан; видела подлые, самодовольные физиономии предателей-полицаев, которых везде хватало, и сердце Лины от боли кровью обливалось.
    Уже почти доехали до тех полей с полосками, когда повстречалась им компания пьяных фрицев, которые, должно быть, отбились от своей воинской части. Фрицы окружили телегу Самошиных, загорлопанили свои пьяные песни на немецком. А затем один из них, желая, видимо, показать свою значимость и смелость, достал из кармана засаленный, измятый портрет Сталина, и начал выкрикивать на него, как поняла Лина, что-то бранное.
    Сердце комсомолки вскипело от гнева. Счастье народа той страны, в которой она родилась и воспитывалась, было связано в её сознании с именами Ленина и Сталина.
    И вот она соскочила с телеги. Бросилась к фашисту, выхватила из его рук портрет Сталина и, прижав его к сердцу, выкрикнула:
    - Вы не смеете даже произносить его имя!
    Мать Лины была очень напугана. В морозном, ноябрьском воздухе, прозвучал её плачущий голос:
    - Что же ты, дочка?! Ведь они и убить за это могут.
    Но выходка Лины только насмешила фашистов. Они не понимали слов Лины, но сами говорили много. Их раскатистый грубый смех больно ранил сердце Лины и она, не в силах сдержать слёз, вернулась к матери.
    Их телега поехала дальше...
   
   * * *
   
    И снова Лина в Первомайке.
    Листовки уже не переписывались от руки - их, отпечатанные в подпольной типографии, приносили из города Краснодона. В листовках писали об успех Красной Армии, которая разбила гитлеровскую армию под Сталинградом, и теперь приближалась, неся драгоценную свободу, к родному городу.
    Лина знала, что подпольщики проводят и боевые операции, и самой ей хотелось нападать на ненавистных врагов с оружием. Но в таких боевых операциях принимали участие только юноши. Например, брат Лининой подруги Шуры Бондарёвой, Вася, и он кое-что рассказывал...
    А в начале декабря запылала, отблесками в зимнем небе сияя, фашистская биржа труда. Поджог биржи тоже был осуществлён подпольщиками, и хотя Лина не принимала участия в подготовке этой операции, - всё же она гордилась своими дорогими товарищами. Как радостно стучало её сердце, когда сознавала она, что, вместе с сожжением списков, были спасены от рабства в Германии её соотечественники, - юноши и девушки.
    Лине Самошиной, как уже проверенной, надежной подпольщице, было поручено искать людей, достойных доверия, и тоже вовлекать их в борьбу с оккупантами.
    Как-то вечером Лина зашла в комнату, где жила жена её брата, молодая учительница школы N6, Анна Андреевна. Электричество от самого начала оккупации подавалось только в учреждения немецкой власти. Так что и в доме, где жили Самошины, царил сумрак.
   Но Лина пригласила Анну Андреевну подойти к печке, и приоткрыла заслонку. Отсветы огня пламенным танцем пали на нежные черты юной подпольщицы.
   Лина тихим голосом попросила:
   - Обещайте, что будете хранить тайну.
   Анна Андреевна пообещала. Тогда Лина, не называя никаких имён и фамилий, рассказала, что у них есть организация, борющаяся с фашистами, и предложила молодой учительнице в эту организацию вступить. Анна Андреевна и испугалась, что горячо любимая ею Лина так рискует и обрадовалась, что она занимается такой важной и нужной для людей работой.
   И Анна Андреевна изъявила своё желание вступить в организацию. Глаза Лины вспыхнули приветливым, добрым светом, и она, схватив жену своего брата за руку, произнесла:
   - Тогда вам будет поручено пробное задание, выполнив которое вы сможете дать клятву и вступить в наши ряды.
   Но так и не суждено было Анне Андреевне получить это пробное задание и вступить в ряды "Молодой гвардии". В начале января 1943 года вследствие предательства Генки Почепцова, который тоже входил в Первомайскую группу, и который оказался слишком трусливым для того чтобы хранить тайну, - начались аресты участников "Молодой гвардии".
   Лина слышала, что оставшимся участниками штаба было принято решение уходить из города, но она, также как и большинство её товарищей, посчитала, что уходить она не имеет права. Ведь в тюрьме томятся её дорогие товарищи, и она все силы должны положить на то, чтобы освободить их.
   Мать, которая много знала о деятельности своей дочери, говорила ей:
   - Линочка, уходить тебе надо, скрыться где-нибудь до тех пор, пока наши не вернулись.
   На что Лина ответила:
   - Не могу. Мне это совесть не позволяет.
   И вот поздним вечером одного из холодных январских дней в дом Самошиных заявилась полиция. И когда они только начали стучать в дверь, Лина уже всё поняла. Подошла она к своей маме, и сказала печальным голосом:
   - Мама, это за мной пришли. Прощай, и прости меня за всё, за всё... Дорогая мамочка...
   И по щекам Лины покатились слёзы. Мать, скорбное лицо которой словно бы из мрамора было выточено и напоминало лик какой-то древней богини, стояла, обняв дочь, и не двигалась. А в дверь уже колотили с такой силой, что, казалось, она вот-вот слетит.
   - Что ж, мамочка, надо открывать им, - вздохнула Лина и, отстранившись от матери, быстро вытерла слёзы.
   Видя, что мать не может открыть врагам дверь, Лина вошла в сени сама им открыла. Лину тут же втолкнули обратно в горницу. Орали на неё, в доме начался обыск...
   Лина смотрела на свою мать печальными очами, хотела сказать: "Прощай навеки". А когда Лину, так и не дав ей нормально одеться, подгоняя ударами прикладов в спину, повели по ледяной, то она вспоминала травы да цветы, росшие на степном раздолье и жалела о том, что уже не доведётся ей изучить науку биологию, стать учёным и помогать людям.
   В полиции Лину зарегистрировали и бросили в камеру, где в полумраке сидели или лежали некоторые её подруги. Над некоторыми из них уже "поработали" палачи и они не в силах были самостоятельно двигаться.
   Вскоре вызвали на допрос Лину Самошину. Ей задавали вопросы об организации, а она, помня клятву, молчала. Ей начали бить. Никогда прежде Лину не били. А тут здоровые мужики, - не немецкие фашисты, а из местных предателей Родины, били эту хрупкую, нежную девушку - сначала кулаками по лицу; затем, повалив на пол, - ногами. Когда она потеряла сознание, её схватили за ноги и волоком оттащили в камеру.
   На следующий день допрос повторился. Лину вновь избивали. Она молчала. Тогда её стали жечь раскалённым железом. Лина молчала...
   
   * * *
   
    Последние дни заключения в тюрьме были самыми страшными. Полицаи, несмотря на все свои адские усилия, не могли сломить воли молодогвардейцев, и они придумывали всё новые, всё более страшные изуверства. Подпольщикам ломали руки и ноги, выкалывали глаза, отрезали носы и уши. Кабинет начальника полиции Суликовского весь залит был кровью. В этой крови была и кровь Лины Самошиной.
   Вместе со своими подругами пела она в камере революционные песни, а в кабинете следователя отвечала гордым молчанием на все вопросы.
    Лине вырезали на щеке звезду, отрезали ей уши, всё тело её было темно от побоев, но теперь, перед лицом смерти, ни одна слезинка не выпала из её очей.
    Мысленно она уже давно попрощалась и со светом Солнца и с самой жизнью. Теперь Лина ждала смерти. И когда в один январский день изувеченным подпольщикам объявили, что их повезут на дополнительное следствие в Ворошиловград, то они уже чувствовали, знали, что их на казнь повезут. Так и было: их вывели, а кто не мог идти самостоятельно - выволокли во двор, и рассадили: девушек в один грузовик; юношей - в другой.
    По ночным улицам родного городка повезли их. И жители Краснодона знали, что в эту ночь казнят молодогвардейцев. Они выбегали во дворы своих домов, вслушивались. И из глубин темного воздуха доносились до них слова любимой песни Ильича: "Замучен тяжёлой неволей...". Несмотря на угрозы и удары полицаев, подпольщики пели эту песню.
    Их привезли к шурфу шахты N5. Подпольщиков босыми вели по снегу, и снег становился алым от их крови. И на краю шурфа многих из них не расстреливали, но сбрасывали в 50-ти метровую пропасть живыми.
    Их били в спину или в лицо прикладами, и они падали в бездну. Пришла очередь и Лины Самошиной. Крикнула она:
    - Прощайте, подруженьки мои!
    И, получив сильный удар в грудь, полетела вниз. Травы и цветы бесценными облаками метнулись на Лину, объяли её благоуханьем, и Лина поняла, что все её родные, близкие люди - в этом океане прекраснейших цветов. Лина протянула к ним руки, и обняла сразу весь этот благоухающий космос. В поцелуе к её губам прильнула звезда.