Дмитрий Щербинин
"Антонина Мащенко"

    Летом 1942 года учащиеся школ Краснодона поехали в Беловодский район на уборку урожая. Уже приближались фашистские войска. Тревогу, боль и усталость выражали лица солдат Красной армии, которые отступали по Донецкой степи, оставляя на поругание врагу города, сёла, небольшие хутора...
    Но сама природа - солнечная, благодатная, спокойная, - оставалась такой же, как и прежде. И, глядя в яркие небеса, на пушистые каравеллы облаков, как-то и не верилось, что где-то страдают, убивают друг друга люди. Тем более, не верилось, что эта страдание и смерть придёт к ним, краснодонским школьникам.
    Жизнь им казалась бесконечной, необъятной, как и степь, которая, куда ни глянь, простиралась к горизонту. И не страшной была июльская жара - ведь неподалёку, в тенистых балочках протекали прохладные речушки, в которых так весело плескаться...
    Учительница Екатерина Русалова работала вместе со взрослыми колхозницами, и думала, как было бы хорошо, чтобы война поскорее закончилась победой Красной армии. Вот она распрямилась, и только вытерла расписным платком пот с лица, как услышала радостный девичий вскрик:
    - Екатерина Тихоновна!
    И уже подбежала, закружила её совсем молоденькая девушка. Только пышная коса этой девчушки развивалась в воздухе.
    - Кто это? Ты... - учительница была ошеломлена, но, вместе с тем, и обрадована этим добрым, стремительным, так неожиданно охватившим её чувством.
    А девушка отступила, и мило улыбаясь, сказала:
    - Да это же я, Тоня...
    Екатерина Русалова уже и сама узнала одну из учениц, которой она преподавала в прошлом году - Антонину Мащенко. И Екатерина Тихоновна вполне искренне сказала:
    - Здравствуй, Тоня. Очень рада тебя видеть. Ты всё такая же - подвижная. Как налетела, как закружила... Это на какой-то сон похоже...
    - Да ладно вам, Екатерина Тихоновна. Просто увидела вас и обрадовалась. Мы с девчатами уже сегодняшнюю норму выполнили и перевыполнили, и собираемся купаться. Вы с нами пойдёте?
    - Нет, - покачала головой Екатерина Тихоновна. - Я не такая резвая, как вы; нормы своей ещё не выполнила. Но я за вас очень рада...
    Тут подошла пожилая колхозница со строгим и вместе с тем печальным лицом. Наверняка, кого-то уже проводила она на фронт, и, наверное, уже получило похоронку.
    И эта женщина сказала нарочито громким голосом:
    - За что ж радоваться?! Дети то несчастны. В такое страшное время живут... Много горя они уже хлебнули. Ещё больше горя им ещё предстоит изведать. Вот как придут ироды немецкие, так и постреляют всех наших деток. Уходить им надо, пока ещё не поздно.
    До этого сиявшая, широко улыбавшаяся Тося, тут же посуровела, и вымолвила:
    - Пока не было распоряжения об эвакуации, и, стало быть, эвакуироваться мы не будем. Кто знает, может, мы потребуемся именно здесь.
    - И что ты такое придумала? - покачала головой женщина. - Ты ж не боец Красной армии, а простая девчонка. Что ты тут делать собралась? Ведь не воевать же?
    - А может и воевать, - негромким, но воинственным, твёрдым голосом ответила Антонина Мащенко.
    - Тоня, и в самом деле - что ты выдумала? - серьёзно проговорила Екатерина Русалова. - Возможно, ты будешь оказывать помощь фронту в тылу. Девушке твоего возраста, а ведь тебе только пятнадцать лет, ещё рано думать о войне.
    - На войне возраст не важен, а важно сердце - верное общему делу и полное ненависти к врагам: насильникам и предателям, - подрагивающим от волнения голосом отчеканила Антонина.
    - Но всё же я надеюсь, ты не увидишь войны своими глазами, - произнесла Екатерина Тихоновна.
    И тут раздался тревожный, тягучий гул самолётов. Тоня, также как и её подруги, уже не раз слышавшие подобные звуки, и определила, что это немецкие бомбардировщики.
    Далеко, у горизонта, на фоне величественных облаков, появились чёрные пятна...
    И хотя ясным было, что фашистам пока что нет дела до этих работающих среди степи колхозников и школьников, всё же страшное чувство того, что бомбы могут быть сброшены именно на них, не покидало многих из них.
    И Тоня Мащенко произнесла:
    - Как же я войну не увижу, когда она уже несколько месяцев нас окружает?.. Надеюсь, мне доведётся отомстить этим гадам за всю боль...
   
   * * *
   
    До этого Тоня видела раненых бойцов в госпитале, до этого она читала о зверствах фашистов в других районах, но когда немцы пришли и заняли родной город, всё оказалось и обыденнее и, вместе с тем, страшнее, нежели Тоня себе представляла.
    Фашисты не устраивали публичных расстрелов. Но все знали, что расстреливали они где-то за городом. Хороших людей, забирали, и эти люди больше не возвращались. А те, кто возвращались, рассказывали, как их избивали в полиции. А ведь избивали, мучили не немцы, а свои же, бывшие советские граждане, перешедшие в услужению к врагу. Они называли себя полицейскими, но все честные люди шептали при них презрительное слово "полицаи"; ходили они с белыми повязками на рукавах и, кажется, были уверены, что власть их установилась навеки, и что уже нет такой силы, которая смогла бы против них подняться.
    Но в униженном, угрюмом городе, среди подавленных, забитых людей с самого начала зрел протест, жажда борьбы.
    И настроение Тони Мащенко поддерживали многие её школьные товарищи. Одним из таких товарищей был Серёжка Тюленин. Этот юноша - отчаянный, хулиганистый, но всё же с благородным сердцем, как-то в августовский день повстречал Тоню на пустынной улице, и, оглядевшись по сторонам, спросил заговорщицким шёпотом:
    - Ну как тебе при немцах живётся?
    - Мне при немцах не живётся, - тут же ответила Тоня. - Как наши ушли, а мы эвакуироваться не успели, так и не живу.
    - А хочешь жить, бороться? - пытливо вглядываясь в её глаза, поинтересовался Тюленин.
    - Я только об этом и думаю. Ночами спать не могу. И так мне больно, что я мало сделала...
    - Так, значит, что-то всё-таки сделала, - обрадовано произнёс Серёжка.
    - Предположим, что сделала, - насторожилась Тоня.
    Впрочем, Серёжку она хорошо знала и доверяла ему, поэтому, помолчав немного, ответила:
    - Я от руки несколько листовок написала и расклеила их на заборах.
    - Во, молодец! - Серёжка порывисто, и тут же крепко, по-мальчишески пожал её руку, затем спросил:
    - Что же ты в тех листовках написала?
    - Написала - "Бейте фашистов и предателей!"
    - Во, правильно. А я уже баню сжёг.
    - Как... баню...
    - Да вот так. Знаешь, нашу городскую баню фашисты переделали для постоя их солдат, так я её и поджог.
    - Да что ты! Да ты герой настоящий! - Тоня глядела на Серёжку восхищёнными глазами.
    - А ладно, какой там герой! - махнул рукою Серёжка. - Это совсем несложно было. А я вот хочу ихние танки взрывать, поездка под откос пускать. Но это у нас ещё всё впереди, правда Тоська?
    - "У нас", - повторила Тося радостным голосом. - Так, стало быть, ты предлагаешь мне вместе бороться?
    - Конечно. Я ж знаю - ты свой человек. Я тебя ещё со своими ребятами познакомлю. Мы уже вместе действуем.
    - Ой, как интересно. А что за ребята?
    - Скоро ты всё узнаешь.
   
   * * *
   
    Чёрной августовской ночью крались вдоль забора Тоня Мащенко и Стёпа Сафонов, с которым её "познакомил" Серёжка Тюленин. На самом то деле Тоня и Стёпа учились в одной школе, и часто виделись.
    И всё же Тоне казалось, что Стёпу она узнала только теперь. Оказывается, у них было много общего: например, они любили смотреть на звёзды. Только Тоня видела в звёздах источник поэтического вдохновения, а Стёпа - вполне реальную, осуществимую мечту. И он шёпотом говорил Тоне:
    - Мы обязательно полетим к звёздам.
    - Кто это "мы"?
    - Ну мы, люди. Ведь учёные говорят, что уже скоро будут изобретены корабли, с помощью которых человек полетит сначала к соседним планетам, ну а потом и к звёздам. Я верю, что это уже скоро произойдёт. Вот выиграем мы войну, а потом я запишусь в космонавты.
    - В какие ещё космонавты?
    - Ну так будут называться люди, которые летают в космос.
    - Размечтался.
    - А что "размечтался"? - обиженно проворчал Стёпа. - Это почему меня в космонавты не возьмут? Ведь я буду тренироваться. Да я уже тренируюсь. Каждое утро и вечером зарядку делаю, и постоянно наращиваю нагрузки.
    - Этого маловато будет, чтобы в космонавты попасть.
    - Так я ещё и книжки читаю - фантастические и научные, про астрономию. У меня дома знаешь какая коллекция.
    - Знаю, видела. Не так уж и много книг. И это всё только основы.
    - ...Да какие мои годы! Вот поеду в Ворошиловград, там знаешь какая библиотека. В читальном зале дни напролёт будут просиживать, и всё читать, читать - про космос, про звёзды...
    - Звёзды, звёзды, - мелодичным, певучим голосом вымолвила Тося Мащенко. - Какие они яркие, правда? Вот, кажется, руку протянешь, и уже дотронешься до них. И в тоже время они такие далёкие, недостижимые. Их воспевать надо. Да сейчас и в полный голос не попоёшь. Всё нам надо опасаться этих гадов, прятаться от них...
    - Этих автоматом бы их посшибать, - неожиданно злым, мстительным голосом отозвался Стёпа.
    - Тише ты... Вот мы и пришли...
    Они затаились в чёрной тени, и пристально следили за зданием жандармерии. Возле этого крепкого, но всё же не слишком большого, сельского типа здания, прохаживался всего один часовой-полицай. Прохаживался с ленивым, беззаботным видом - не ожидал никакого подвоха; к тому же и покачивался слегка - значит, был пьян.
    Стёпа шепнул:
    - Тось, ты здесь сиди - смотри, если кто выйдет - свистнешь, и тогда сразу дёра даём в разные стороны.
    Стёпа уже напрягся, готовый броситься к зданию, но Тося быстро поймала его за рукав.
    - Что? - спросил Сафонов.
    - Да так, ничего. Вот, на счастье тебе... - и Тося быстро поцеловала его в щёку.
    В это мгновенье Стёпа почувствовал себя очень счастливым, и никакие фашисты и тем более предатели-полицаи уже не были ему страшны. Едва он дождался, как часовой завернул за угол, и бросился к зданию жандармерии.
    Он взбежал на крыльцо, достал из кармана листовку, и приклеил её на доске, возле двери. Пока что эта доска находилась в тени, и часовой не должен был заметить листовку. Зато утром, когда взойдёт солнце, листовку должны были увидеть и враги и мирные граждане, которые по всяким неприятным делам вызывали в это мрачное здание.
    Сияющий от сознания того, что сделал хорошее дело, Стёпа бросился обратно в переулок, где дожидалась его Тося...
   
   * * *
   
    А в октябре 1942 года, вскоре после того, как фашисты и их прислужники живыми закопали в парке тридцать двух шахтёров, Антонина Мащенко давала клятву, вступления в подпольную организацию "Молодая гвардия":
    "...мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть героев- шахтеров. И, если для этой мести потребуется моя жизнь, я отдам ее без минуты колебаний. Если же я нарушу эту священную клятву под пытками или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого покарает суровая рука моих товарищей. Кровь за кровь, смерть за смерть!"
    Число подпольщиков росло. В октябре девушки, в том числе и Антонина Мащенко расклеивали листовки, а юноши, одним из руководителей который был Серёжа Тюленин, уже участвовали в боевых операциях. Правда, на танки пока не нападали, но машины уже атаковали. Несколько гитлеровских офицеров были убиты...
    Полиции было дано указание во чтобы то ни стало найти подпольщиков, но полицаи не могли предположить, что с ними воюют вчерашние школьники - по сути дела ещё дети.
    На 7 ноября "Молодой гвардией" было решено развесить красные флаги в самых видных местах города, в том числе и на школе Ворошилова, в которой прежде учились и Тося Мащенко и Степан Сафонов и Серёжа Тюленин, и многие другие молодогвардейцы.
    Тося Мащенко достала красную краску, и выкрасила ей белое полотно. Ну а ночью вместе со Стёпой вывешивала знамя. Дул холодный ветер, было темно, жутко, но, вместе с тем и здорово - всё же они чувствовали, что это их праздник, а полицаи не в силах их остановить.
   
   * * *
   
    8 ноября в гости к Тосе Мащенко пожаловала её школьная подруга Ольга Лядская. Вообще обстоятельства сложились так, что уже во время оккупации Лядская, вместе со своей семьей переехала из Краснодона в близлежащий хутор Тарасполье, и с самого июля Тося ни разу её не видела.
    Но всё же Тосе казалось, что она хорошо знает Лядскую. Ведь Лядская в этом 1942 году вступила в комсомол, и как-то раз высказалась, что фашистов надо бить. В общем, привыкшая к тому, что школьным товарищам можно доверять, Тося шёпотом рассказала Лядской об их организации, и о том, что они накануне вывесили флаги.
    Лядская отозвалась:
    - А, я заметила. В городе переполох. Полицейские с ног сбились. Говорят, арестовали какую-то женщину. Кисеева, кажись, её фамилия. Слыхала, о такой?
    - Нет, не слышала, - покачала головой Тося Мащенко.
    - Так они из неё теперь все жилы вытянут, и она им во всём сознается. Это им для отчётности надо... Так тебе не страшно флаги вывешивать?
    - Честно говоря, страшно, - призналась Тося. - Даже очень страшно. Но и сидеть просто так, сложа руки, я не могу...
    - Я понимаю тебя, Таисия. Ты всегда была такой... пылкой, - Лядская произнесла это со слегка презрительной интонацией, но охваченная счастливыми, праздничными чувствами Антонина не заметила этого.
    А Лядская спросила:
    - Что же ты - сама флаги вешала?
    - Нет, конечно. Со мной Стёпа Сафонов был. А ещё Валя Борц и Серёжа Тюленин... Ну Тюленин то у нас за главного.
    - Тюленин? Да он же хулиган! - хмыкнула Лядская.
    - Может, когда то и был хулиганом, а это время военное его очень изменило. Теперь он настоящий герой.
    - Герой!.. - губы Лядской скривились. - Ладно, я тоже фрицев не люблю. Вот как угонят в свою Германию. И чего я там делать буду? Может, мне там голодать придётся. Кто там за меня заплатит?
    - Да-да, - едва ли вникая в смысл её слов, кивала Лядская.
    Лядкая продолжала:
    - Вот тебе записка. Я её для Валентина Орлова написала, но дома его не застала, а мне уже обратно в наше захолустное Тарасполье уезжать пора. У Орлова кое-какие связи на бирже труда есть, он за меня похлопотать может, чтобы не забирали. Сделаешь?
    - Конечно, сделаю. Ну а ты хочешь в нашу организацию вступить?
    Тося была уверена, что Лядская ответит утвердительно, но Лядская проговорила холодно:
    - Я подумаю...
    И по её тону можно было понять, что она и думать не собирается, потому что уже твёрдо решила - ни в какую подпольную организацию не вступать. Ведь это было опасно для жизни, а за свою жизнь Лядская боялась больше всего.
    Она бы, может, и сдала бы тогда подпольщиков, надеясь на щедрое вознаграждение, но она не сделала этого, потому что, между прочим, боялась и мести других, не арестованных партизан. Ведь знала она, что в области успешно действовал сильный партизанский отряд под руководством Чернявского.
    Так они и расстались, и кто бы мог подумать, что в следующий раз им доведётся встретиться в кабинете заместителя начальника городской полиции господина Захарова.
   
   * * *
   
    Господин Захаров - пьяница и садист, бывший уголовник, нашедший себе место при немцах, арестовал Ольгу Лядскую, после того как нашёл ту, оставленную ей записку в доме Тони Мащенко.
    Тоня так и не смогла передать записку Валентину Орлову, потому что тот переехал в другую часть города, и связь с ним потерялась. Записку нашли случайно, когда делали обыск в доме бывшей комсомолки Тони Мащенко. Тогда враги ещё не знали, что она подпольщица.
    - Чья это записка? - спросил полицай.
    - Не знаю, - ответила Антонина.
    - А вот здесь и подпись. "Ляд-ск-ая", - морщась прочитал полицай.
    Так и арестовали Лядскую. Захаров припугнул Лядскую, и она рассказала ему всё, что знала о подпольщиках.
    В тоже время в полицию поступило заявление от Генки Почепцова. Он, выгораживая свою шкуру, назвал штаб организации, а именно: Третьякевича, Земнухова, Тюленина, Кошевого, Сафонова...
    Тоня Мащенко тоже попала в списки подпольщиков и её арестовали...
   
   * * *
   
    Лядская сидела на диване в кабинете Захарова и жевала мармелад. Губы её слипались...
    У стены стояла Тоня Мащенко, над ней возвышался уже изрядно выпивший, и от этого весёлый и злой Захаров. Тоня уже была сильно избита, лицо распухло, потемнело; в разрывах одежды виднелось покрытое рубцами от проволочной плети тело.
    Захаров выругался матом и заорал громко:
    - Ну чего, сволочь комсомольская, будешь говорить?!!
    - Я ничего вам не скажу, - устало ответила Тося.
    Захаров размахнувшись из всей силы ударил её по лицу. Тоня ударилась затылком о стену, упала на окровавленный пол, там застонала, пыталась подняться, но руки её не слушались.
    - Кто ещё был в организации?! Говори... сука... Кто вами руководил... говори! - страшным голосом орал Захаров и из всей силы бил её сапогом по рёбрам.
    Тося вскрикивала от боли, но на вопросы не отвечала.
    Тут подала голос Лядская:
    - Ну хватит уже, Виктор Сергеевич, смотреть больше не могу на это...
    - А кто тебя спрашивает? - осклабился на нёе разгорячённый Захаров. - Марш за ширму в наш угол. Я тебя там потом оприходую...
    - Но, Виктор Сергеевич, мне уже надоело там сидеть. Пятый день уже в вашем кабинете обитаю.
    - А тебе что не нравится? Я тебя от расстрела спасаю, а ты... ух я тебя...
    - Да не злитесь вы, Виктор Сергеевич, ведь я вас люблю, я вас ублажу потом. Я понимаю - работа у вас нервная...
    - Да станешь тут нервным, когда эти сволочи комсомольские всё молчат, ничего из них не выбьешь. Но ничего. Это ещё цветочки. Слышишь ты?! - снова заорал он на лежащую без движения Тосю. - Как за тебя Соликовский возьмётся, так ты об этом нашем разговоре как о рае вспоминать будешь. Он тебя ножом так оприходует, что мать родная не узнает! Поняла?!
    - Подождите, подождите, Виктор Сергеевич, - вскочила с дивана Лядская.
    Она встала в нескольких шагах от Тоси и с открытым отвращением посмотрела на неё. Фыркнула:
    - Фу, гадкая какая, вся в кровищи.
    Из разбитых губ Тони вырвался стон. Едва различимы были слова:
    - У меня совесть чиста. А у тебя - вся в грязи. Предательница...
    - Да ты просто дура! - взвизгнула Лядская. - Не понимаешь, что никто тебе не поможет. Каждый должен за себя стоять. Вот я умная, я понимаю, что самое важное - это жизнь. И я свою жизнь спасла, а ты дура. Ради какого-то общего дела страдаешь. Да нет никакого общего дела. Шкуру свою спасай, пока не поздно.
    Вместе со страшным клокотаньем из груди Тони вырывались слова:
    - Жаль не знала тебя... да - я была глупой... а то бы убила тебя раньше... продажная ты...
    Лядская побледнела, кулачки её сжались, и она закричала истерично:
    - Да я из тебя предательницу сделаю. Слышишь?! Будет возможность - я расскажу, что это ты всех выдала. Тебя будут предательницей считать. Поняла?
    - Во, правильно, - кивнул Захаров. - И про Третьякевича, и про Шевцову так расскажешь, и про Земнухова, а то я их, сволочей, каждый день мордую, а они молчат. В герои решили выбиться. Но ничего мы их ещё так обработаем...
   
   * * *
   
    На вторую неделю после ареста Тони, начальник городской полиции Соликовский рявкнул в коридор:
    - Давай сюда...
    - Кого? - подобострастно спросил полицай.
    - Ну... Мащенко давай... Я с ней ещё вчера не договорил...
    Через минуту в залитый кровью кабинет Соликовского втащили Тосю. Самостоятельно она уже не могла передвигаться. Ноги и руки её были выкручены, поломаны...
    Соликовский встал над ней и проговорил:
    - Сегодня будет тебе и твоим дружкам конец. Поняла?
    Тося ничего не ответила, но её единственный оставшийся глаз пылал прежней ненавистью...
    - Героиней захотела стать? Мученицей? - захрипел на неё Соликовский. - Ну будешь мученицей! Я для тебя кое что приготовил...
    И он взял со стола сплетённый из колючей проволоки венок.
    - Видишь? Это я сам сплёл, - самодовольно заявил Соликовский. - Было бы время, для каждого из вас такой сделал, да жаль времени нет - работы много. Ну не одумалась? Сейчас тебе будет очень больно... Говори. кто руководил организацией!.. Молчишь?.. Эй, Давиденко, Плохих, держите её... Крепче, крепче... А то они любят рыпаться. Попов-то как мне ногой заехал... Но и ногу я ему тесаком потом снёс... Крепче... За руки, за ноги...
    И Соликовский надел венок из колючей проволоки на голову Тони, сильно надавил. Железные шипы разорвали кожу, вонзились в кость черепа. Кровь сильнее потекла по лицу Тони. Но она уже почти не чувствовала боли, и единственное, чего ждала она как величайшего счастья, как избавления от земного страдания - это смерти.
    И через несколько дней, показавшийся им больше всей жизни, смерть всё же пришла.
    Вместе с товарищами по "Молодой гвардии" Тоню Мащенко сбросили в шурф шахты N5. На голове её был всё тот же венок из колючей проволоки.
   В молодогвардейцев не стреляли, сбрасывали в 53-х метровый колодец живыми, и ещё несколько дней из бездны поднимался мученический стон медленно умирающих людей.
   А потом всё смолкло. И только ледяной ветер завывал пронзительно и жутко. Но ни ветер, ни людские страсти уже не были властны над погибшими Героями.
   
   КОНЕЦ
   29.11.2006