А. Фадеев

 

Молодая гвардия

Пьеса в двух частях

 

лауреата премии Ленинского комсомола А. АЛЕКСИНА

 

Стихи лауреата премии Ленинского комсомола Р. РОЖДЕСТВЕНСКОГО

Музыка заслуженного деятеля искусств РСФСР О. ФЕЛЬЦМАНА

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Олег Кошевой.

Ваня Земнухов.

Ульяна Громова.

Сергей Тюленин.

Любка Шевцова.

Иван Туркенич.

Валя Борц.

Володя Осьмухин.

Сергей Левашов.

Нина Иванцова.

Жора Арутюнянц.

Анатолий Попов.

Степа Сафонов.

Виктор Петров.

Шура Бондарева.

Женя Мошков.

Лиля Иванихина.

Вася Пирожок.

Радик Юркин.

Филипп Петрович Лютиков.

Валько (дядя Андрей).

Матвей Костиевич Шульга.

Николай Петрович Бараков.

Елена Николаевна Кошевая.

Бабушка Вера.

Александр Федорович Земнухов.

Нина Земнухова.

Матрена Савельевна Громова.

Надя Тюленина.

Григорий Ильич Шевцов.

Евфросинья Мироновна Шевцова.

Елизавета Алексеевна Осьмухина.

Люся Осьмухина.

Кондратович.

Валя Филатова.

Лена Позднышева.

Мальчик.

Клер — фельдкомендант.

Курт — его помощник.

Денщик.

Полковник-интендант.

Лейтенант — его адъютант.

Брюквер.

Балдер — его заместитель.

Фенбанг.

Ефрейтор.

Первый солдат.

Второй солдат.

Соликовский — начальник полиции.

ИгнатФомин.

Полицейские.

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Выстроились гитлеровские офицеры. Они словно в зале перед началом спектакля: с одной стороны, полны ожидания, с другой — ведут себя свободно, раскованно. Слышна немецкая речь. Свет постепенно приглушается, и кажется, что спектакль вот-вот начнется. Наступила напряженная тишина. Возникает песня «Ты куда летишь, птица быстрая?»*, выражающая надежды и мечты юных героев Краснодона:

 

«Ты куда летишь, птица быстрая?

Может, я с тобой полечу...

Там, за тучами, небо чистое,

Повидать его я хочу!

Я хочу понять небо синее,

Высоту его, глубину.

Я взлечу и там крылья сильные,

Крылья добрые распахну...

Ты куда бежишь, речка малая,

Чистоту свою сохраня?

Там за далями, за туманами

Море синее ждет меня.

Ты чего не спишь, кроха зернышко,

В глубине земли, в тишине?

Оттого не сплю — чую солнышко:

Значит, вскорости быть весне...»

 

Неторопливо, с любопытством оглядываясь по сторонам, как турист в музее, немолодой и невоенной походкой входит генерал-майор Клер.

 

Клер. По-русски, господа! Только по-русски... Язык выражает устройство души народа. Нельзя управлять машиной, не понимая, как она устроена. Тогда она становится очень опасной. И может занести в кювет...

 

Все начинают дисциплинированно демонстрировать знание русского языка. Эта болтовня постепенно превращается в гул и стихает... На авансцене Клер садится за стол. Перед ним склоняется Курт.

 

И кроме того... говоря по-русски, мы показываем, что находимся у себя дома. Что мы пришли навсегда.

Курт. Когда-нибудь мы заставим всех...

Клер (перебивая). Говорить по-немецки? Повторяю еще раз: машина не должна проникать в душу хозяина. Она должна ему слепо повиноваться. А хозяин должен проникать в душу своей машины. Вы поняли?

Курт. Понял.

Клер. Вы наблюдательны, Курт?

Курт. Я стараюсь.

Клер. Нельзя стараться быть наблюдательным: это талант. Неужели вы не замечали, что человек, говорящий на языке, который он плохо знает, смешон?

Курт. Замечал.

Клер. А хозяин не должен выглядеть смешным. И не должен выглядеть страшным. В состоянии страха все цепенеет. Даже машина... А она должна работать. И знать, что, если будет вести себя хорошо, все будет хорошо. А если будет вести себя плохо, все будет плохо. Это — не сложная философия, Курт.

Курт. Вы объясняете, как школьный учитель. Все становится ясным.

Клер. Мне же предстоит сейчас иметь дело с детьми! Я буду вызывать их к доске по одному. Кто первый?

Курт. Олег Кошевой. (Протягивает «дело».)

Клер (не заглядывая в папку.) У него есть мать? Бабушка?

Курт. Есть... Там написано.

Клер. Меня больше всего интересует то, что там не написано. Он единственный сын? Единственный внук?

Курт. Простите меня...

Клер. Почему я не спрашиваю про отца?

Курт. Отца нет. Вы догадались?

Клер. Не в этом дело. Детство теснее всего связано с мамой и бабушкой. А он кого-нибудь любит? Кроме мамы и бабушки...

Курт. Не знаю, когда это у них здесь... начинается.

Клер. Тогда же, когда и у нас. Вы в его возрасте были влюблены?

Курт. Даже раньше.

Клер. Вот видите! (После паузы.) У каждого человека, особенно юного, обязательно есть своя «ахиллесова пята». Кто его «ахиллесова пята»? Мама? Девочка? Бабушка? Или все трое?

Курт. Простите меня...

Клер. Я думал, что первым сегодня провалится у школьной-доски этот самый... Олег. А началось с вас.

Курт. К экзаменам обычно готовятся...

Клер. А вот этим сотрудник гестапо отличается от школьника: он должен уметь сдавать экзамены в любую минуту. И даже без подготовки!

Курт. Быть может, я не совсем провалился?.. Там, в «деле», есть его школьное сочинение. Писем мы не нашли... Но сочинение есть! В форме письма...

Клер (раскрывая «дело»). Важно только, кому он пишет...

Голос Олега. Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновения, когда я стал сознавать себя на свете. За лето их всегда покрывал загар, он был такой нежный, ровный, только чуть-чуть темнее на жилочках. А может быть, они были и грубее, руки твои, — ведь им столько выпало работать в жизни... Но больше всего, на веки вечные, я запомнил, как нежно гладили они мои волосы и шею, когда я в полусознании лежал в постели. И когда бы я ни открыл глаза, ты всегда была возле меня. Я помню твои руки, несгибающиеся, красные от студеной воды в проруби, где ты полоскала белье. Мы тогда жили одни, казалось, совсем одни на свете. И помню, как незаметно могли руки твои вынуть занозу из пальца и как они мгновенно продевали нитку в иголку, когда ты шила и пела...

 

Затемнение.

 

На авансцене — О л е г и К л е р.

 

Клер. Вы счастливец... У вас есть мать, есть бабушка. Мы по-настоящему понимаем, что они значат, только тогда, когда их теряем. Теперь у меня внуки.. Хотите взглянуть?

 

Олег удивленно смотрит на Клера.

 

Да-да. Понимаю. Вы удивлены... как бы это сказать... дважды. Во-первых, оттого, что я называю вас на «вы». Во- вторых, вам не верится, что и у меня... вернее сказать, что и у нас тоже есть дети и внуки. Поверьте мне, есть... Вот, посмотрите! (Достает фотографии, протягивает Олегу.) Чтобы было хорошо вашей матери, вашей бабушке и внукам, мы с вами должны найти общий язык. Понимаете? То есть мы должны быть во всем откровенны. А на откровенность очень хорошо настраивают... воспоминания. (После паузы.) Скажите, вы уважаете старших?

Олег. Каких именно?

Клер. Понимаю. И даже согласен: возраст не определяет всех человеческих качеств. И все-таки в одной вашей знаменитой песне поется: «Старикам везде у нас почет!» Значит, прежде чем приступить к чему-нибудь значительному... ну, например, к созданию своей подпольной организации, вы советовались со стариками? Или, вернее сказать, со старшими?

Олег. Ни с какими «стариками» я не общался. Со старухой общался.

Клер (торопливо). С какой?

Олег. С бабушкой Верой.

Клер. С чьей бабушкой?

Олег. С моей... собственной. Как только я вернулся... сразу домой пошел. Места там для меня уже не было, жил в сарае. Когда не было генерала... приходил к маме...

Клер. Он вам мешал?

Олег. Просто я хотел видеть маму, а не его...

 

Затемнение.

 

Дом Кошевых. Развалясь на диване в ботинках и пилотке, лежит денщик. Курит, скучает... Входит Олег.

 

Денщик. Стой! Ты, кажется, начинаешь задирать Да-да, я все больше замечаю это! Опусти руки по швам и держи вместе пятки: ты разговариваешь с человеком старше себя! (После паузы.) Исполняй то, что тебе сказано! Слышишь? Ты!

Олег (вдруг делает испуганное лицо, быстро приседает корточки, ударяя себя по коленкам; громко). Генерал идет!

 

Денщик вскакивает, успев вынуть изо рта сигарету и смять ее в кулаке. Лицо его мгновенно принимает подобострастно-тупое выражение.

 

То-то! Развалился на диване, пока барина нет... Вот так стой теперь!

Елена Николаевна (торопливо входя). Разве так можно, сынок?

Олег (чуть-чуть заикаясь). Не обращай внимания, мама, на этого ид-диота...

Денщик. Свинья!.. (Ринулся на Олега, стал бешено трясти его.)

Елена Николаевна. Не надо!.. Не надо!.. Олежек, уступи ему. Зачем тебе... (Пытается разнять их.)

Олег (обеими руками схватил денщика за ремень). П-пусти!.. Слышишь?

 

Денщик неожиданно отпускает его.

 

Елена Николаевна. Уйди, сынок, уйди...

Денщик. Дикарь... Худший из дикарей. Всех вас нужно дрессировать, как собак.

Олег. Это ты худший из дикарей. Только и умеешь воровать кур, рыться в чемоданах да стаскивать сапоги с прохожих!

 

Денщик бьет Олега с такой силой, что тот чуть не падает. Олег кидается на денщика и тоже наносит удары.

 

Елена Николаевна (повисает на плечах у сына). Олег! Опомнись!.. Он убьет тебя!

 

Вбегает бабушка Вера.

 

Бабушка Вера (денщику). Ты что? Да ты что?!

 

Денщик ревет от бешенства. А бабушка Вера кричит на него, вытесняет из комнаты.

 

Елена Николаевна. Олежек, мальчик, умоляю тебя... Окошко открыто. Беги, беги!

Олег. Не буду я лазить через окно в своем доме! (После паузы.) Не бойся, мама. Я уйду...

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Олег. А вы говорите, что надо уважать старших... Всех, без разбора.

Клер. Да, конечно... «Старше» — это не всегда значит «лучше». Но позвольте задать вам один вопрос.

Олег. Вы же его все равно зададите.

Клер. Именно тогда... после той схватки, вам впервые пришла в голову мысль, что немцев можно и победить? Что можно на них нападать?

Олег. Я не помню... когда мне пришло это в голову.

Клер. Но, значит, пришло?

 

Олег молчит.

 

Ну и куда, если не секрет, вы пошли после этой своей... Моральной победы над денщиком?

 

Затемнение.

 

Олег — возле калитки своего дома. Он потирает рукой щеку. Появляется Степа Сафонов.

 

Олег. Посмотрим еще, кто кого!

Степа. Ты куда? А я к тебе! Что у тебя со щекой?

Олег. С фашистом подрался.

Степа. Что ты говоришь?! Здорово!.. (С уважением оглядывает Олега.) Тем лучше. Пойдем, я тебя провожу. А то кто-нибудь из фрицев привяжется.

Олег. Лучше я тебя провожу.

Степа (деловито). Может быть, ты вообще отложишь свое дело и пойдешь со мной? К Вале Борц.

Олег. К Вале?.. (После паузы). У них фашисты стоят?

Степа. Нет. В том-то и дело, что нет! Я, собственно, и шел к тебе по поручению Вали.

Олег. У них нет фашистов?!  

Степа. Ни одного!

Олег. Идем к Вале...

Степа (по пути). Мы, знаешь... когда возвращались с ией в грузовике, с полевых работ...

 

Затемнение.

 

Клер (на авансцене, Олегу). Ваша революционная теория уважает героев-одиночек, но предпочитает коллективы героев. Кто же входил в данный... конкретный коллектив?

 

Затемнение.

 

В кузове едущего грузовика сидит Валя Ворц. С внешней стороны, ухватившись за борт, висит худенький паренек. Это Сергей Тюленин. Одно мгновение — и он в кузове, рядом с Валей.

 

Сергей. Что за машина?

Валя. Не ту подали, которую ждал?

Сергей. Моя в капитальном ремонте, а я так устал, что... (Машет рукой, будто хочет сказать: «Мне все равно!»)

Валя. Извините, спальные места все заняты.

Сергей. Я шесть суток не кимарил. Так что еще часок потерплю. (Кивнув в глубь кузова.) Это кто спит? А-а! Степка Сафонов!

Валя. Откуда ты знаешь Степу Сафонова?

Сергей. Мы познакомились у ручья в балке.

Валя. Что вы делали у ручья?

Сергей. Лягушек ловили.

Валя. Лягушек? Зачем?

Сергей. Я думал, он их ловит, чтобы сомов ловить. А оказалось — чтобы резать. С научными целями!

Валя. А потом что?

Сергей. Я его уговорил сомов ловить. И мы пошли на ночь. Я поймал двух: одного маленького, на фунт, а другого — ничего себе... А Степка ничего не поймал.

Валя. А потом?

Сергей. Я уговорил его искупаться на зорьке. Он согласился, вылез весь синий. Ну, я его научил, как сразу согреться и вылить воду из ушей.

Валя (с иронией). Теперь я понимаю, как вы подружились...

Сергей (серьезно, вглядываясь в даль). Поздненько вы...

Валя. А что?

Сергей. Думаю, завтра утром в Краснодоне фрицы будут.

Валя (как бы назло ему). И что ж, что фрицы?

Сергей; Тикать-то некуда!

Валя. А зачем тикать?

Сергей (тихо). И то верно. (Встрепенулся.) Отсюда дойду... Спасибо за доброту. Не хотел Степку будить. А проснется — скажи, что Сергей Тюленин просит его зайти. (Спрыгивает с машины.)

Валя. Я не почтовая контора. И не телефонная станция...

 

Затемнение.

 

Сергей подходит к своему дому, открывает окно, влезает в комнату, опускается на пол около спящей Нади.

 

Сергей (тихо зовет). Надю-юша...

Надя (со сна, испуганно). А? Кто?..

Сергей. Тсс... Мать разбудишь...

Надя. Сережка... Жив! Милый братик... Жив...

Сергей (тихо) Надя! Я с самого тринадцатого числа еще не ложился, С самого тринадцатого... с утра и до сегодняшнего вечера все в бою.

Над я. Ой ты-ы! В каком бою?

Сергей. Наших много погибло, а я ушел... Когда я уходил, человек пятнадцать оставалось. Полковник говорит: «Иди, чего тебе пропадать!» Сам он был уже весь израненный — и лицо, и руки, и ноги, и спина, весь в бинтах, в крови. «Нам, говорит, все равно гибнуть, а тебе зачем?» Я и ушел... А теперь уж, я думаю, никого из них в живых нет.

Надя. Ой ты-ы!..

Сергей. Полковник меня расцеловал, говорит: «Запомни, как звать меня... Сомов. Сомов Николай Павлович. Когда, говорит, фашисты уйдут и ты к нашим попадешь, отпиши в Горьковский военкомат, чтобы сообщили семье я кому следует, что, мол, погиб с честью...» Я сказал, что... (Слезы мешают ему говорить.)

Надя (всхлипывая). Как же ты попал к ним?

Сергей. Наши отошли, заняли оборону, а мы еще укрепления кончали. Все краснодонцы — по домам, а я — обратно в окоп. Взял у убитого бойца винтовку и давай палить, как все. Несколько суток мы отбивали атаки. Потом полковник мне сказал: «Эх, если б мы сами не были смертниками, зачислили бы тебя в часть. Да, говорит, жалко: тебе еще жить да жить». Так я с ними и отступал почти до самой Верхнедуванной. Я фрицев видел, вот как тебя...

Надя (отпрянув). Так близко?!

Сергей. Я двоих сам убил... Может, и больше, а двоих — точно видел, что убил. Я их, гадов, буду теперь везде убивать, где ни увижу, помяни мое слово...

Надя. Один будешь... против них? Пропадешь ты...

Сергей. Лучше пропасть, чем сапоги лизать или просто так небо коптить... Я еще девушку одну встретил...

Надя. В окопе?

Сергей. Да нет... в грузовике. Я ей ничего не сказал. Откуда и что со мной было. Но я еще найду ее!

Надя. Зачем?

Сергей. Спи... Все равно не поймешь.

 

Вступает музыка.

 

Монолог Сергея Тюленина:

 

«Я это видел, видел впервые —

Падали навзничь люди живые!

Падали навзничь. И не вставали.

И замирали. И застывали.

 

Грохали взрывы гулко и веско.

Как это страшно — смерть человека.

Вот он смеется. Вот его нету.

Я это видел. Я видел это.

 

Кровью дымилась темная пашня,

Видел я близко бой рукопашный!

Тучи над боем шли грозовые.

Я' это видел. Видел впервые.

 

Я это видел, видел впервые —

Падали навзничь .люди живые!

Падали навзничь. И не вставали.

И замирали. И застывали.

 

Выбрал я в жизни главное дело —

Буду я мстить и нощно и денно.

Мстить от рассвета и до рассвета.

Я это знаю! Я знаю это!

Я это знаю! Я это знаю!

Я знаю это!»

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Клер. Вот вы называетесь «гвардией». А ведь это звание присваивается, насколько я знаю, вышестоящими инстанциями. Вы же сами так себя назвали — «Молодая гвардия»... Гвардеец — это тот, кто в армии действует особенно активно и смело. Я не ошибаюсь?

Олег. Не ошибаетесь.

Клер. В чем состояла ваша... активность?

Олег. Хотелось, чтобы в трудное время мы, друзья... были рядом. Все вместе.

Клер. А почему вы называете сегодняшнее время «трудным»? Потому что война? Но ведь вы же могли в ней не участвовать! Именно мы, придя в Краснодон, дали вам возможность выйти из этой сложной и жестокой игры.

Олег. Вы сказали — «жестокой»?

Клер. Да, понимаю. Иногда... Некоторые люди, носящие нашу форму, позволяют себе... Но поверьте: на таких только форма наша, а содержание... У вас ведь часто пишут о возможности конфликта между формой и содержанием.

Олег (тихо). Представляете себе состояние матери, которая боится за свою дочь, за сына? Особенно если он болен?

Клер (вернувшись к столу). Если болен? (Перелистывает «дело»). Кого вы имеете в виду? Володю Осьмухина?

Затемнение.

 

В доме Осьмухиных. Володя, перенесший операцию, лежит покрытый простыней. Возле него — его мать Елизавета Алексеевна и сестра Люся. А за стеной — стук кружек, звон рюмок, вилок и ножей, разнузданная, пьяная песня.

 

Володя (сестре). Люся... Как тебя называет этот черный ефрейтор?

Люся. Луизой.

Володя. Предупреждаю, Луиза: если он еще раз ворвется сюда, я убью его!

Елизавета Алексеевна. Тише... Тебе нельзя двигаться. Швы могут разъехаться...

Люся. В больнице эсэсовский штаб устроили. Вовремя ты выписался... Всех больных выгнали. Я видела, как они брели по дороге в серых халатах... Некоторые — на костылях. Кого-то несли на носилках...  

Володя. Там же и раненые были. Я видел... Их-то куда?

 

Пьяная песня за дверью стихает. Хохот... Стук в дверь. На пороге — ефрейтор. Люся прячется за шкаф.

 

Ефрейтор. Луиза! Я и мои солдаты просим вас немножко покушать с нами.

Елизавета Алексеевна. Мы уже ели. Мы не хотим есть...

Ефрейтор. Луиза! Я вижу вас... Я и мои солдаты...

Люся. Моему брату нехорошо. Я не могу оставить его.

Елизавета Алексеевна. Может быть, вам нужно убрать со стола? Пойдемте, я помогу вам. Пойдемте... (Взяв ефрейтора за рукав, уводит его.)

 

За стеной снова грянула песня.

 

Володя. Если он еще раз войдет...

Люся. Тише... После операции нельзя волноваться.

Володя.  «Операция»!.. «Осложнения»!.. Все это было в той, мирной жизни! А теперь все это не имеет значения!

Елизавета Алексеевна (вернувшись, Люсе). Может быть, лучше, если ты будешь спать? Люся (тихо). Я боюсь ложиться.

Володя. Если он только еще раз придет, собака... я убью его! Да-да, убью, будь что будет!

 

Снова стук в дверь. На пороге вновь появляется ефрейтор.

 

Ефрейтор (не без торжественности). Луиза! Вы не должны гнушаться солдат, которые каждый день и час, могут погибнуть! Мы ничего не сделаем вам плохого. Наши солдаты — это благородные люди, это рыцари...

Володя (тихо, с ненавистью). Убирайся вон!

Ефрейтор (не расслышав). О, ты бравый парень. Но, к сожалению, сраженный болезнью...

Елизавета Алексеевна (Володе). Молчи... молчи... я умоляю тебя.

Ефрейтор (торжественно). Луиза! Солдаты армии фюрера ждут вашего ответа!..

Елизавета Алексеевна. Хорошо, очень хорошо! Она сейчас придет... Переоденется — и придет.

Люся (с ужасом). Мама!..

Елизавета Алексеевна. Она только переоденется...

Ефрейтор. Мы ждем, Луиза! (Уходит.)

Елизавета Алексеевна (торопливо подходит к шкафу, открывает его). Полезай!

 

Люся прячется в шкафу. Елизавета Алексеевна запирает его. Садится на постель к сыну... На пороге — снова ефрейтор.

 

Ефрейтор. Луиза!

Елизавета Алексеевна. Она вышла во двор... во двор... (Указывает рукой куда-то за окно.)

Ефрейтор. Я поищу ее... (Покачиваясь, удаляется.)

Володя (тихо). Мама... она задохнется.

Елизавета Алексеевна. Может, они скоро уйдут.

 

На пороге вновь появляется  ефрейтор, уже сильно опьяневший.

 

Как? Вы не нашли ее?

 

В шкафу — шорох. Ефрейтор прислушивается.

 

Это там, за окном... И она там за окном. На улице, во дворе... Вы не нашли ее?

 

Ефрейтор направляется не то к окну, не то к шкафу. Елизавета Алексеевна преграждает ему путь.

 

Ефрейтор. У-у-у... (Кладет ей на лицо громадную пятерню, отталкивает от себя.)

 

Володя приподнимается.

 

Елизавета Алексеевна (сыну). Я умоляю тебя...

 

Ефрейтор, покачиваясь, уходит. Шум за стеной смолкает. Пьяная компания вываливается на улицу, Елизавета Алексеевна подбегает к шкафу, открывает дверцу. Люся не выходит...

 

Ты что?.. Люсенька, что с тобой?

 

Володя, еле передвигая ослабевшими ногами, тоже подходит к шкафу. Они вытаскивают Люсю.

(Тихо.) Что с тобой?

Люся. Я задохнулась...

 

И вдруг зарево охватывает огромное пространство за окном.

 

Пожар... Смотрите... Пожар!

Елизавета Алексеевна (испуганно). Закройте!.. Закройте окно!

Володя. Им сейчас не до нас. (Ложится в постель.)

 

Люся подходит к окну. Вдруг раздается негромкий голос: «Люся... Люся... Не бойся... Это я, Тюленин...»

 

Сергей (появляясь в окне). У вас фрицы стоят?

Люся (шепотом). Стоят...

Елизавета Алексеевна (с ужасом). Кто это? (Отсвет пожара падает на лицо Сергея, и она узнает его.) Ты, Сережа?

Сергей. Володя где?

Володя. Я здесь.

Сергей. А еще кто остался в городе?

Володя. Виктор Петров. Про остальных не знаю. Я никуда не выходил. (Пытается встать.)

Сергей (в одно мгновение оказывается в комнате). Не вставай! Я сам все знаю... Витька Лукьянченко здесь и Любка Шевцова, Степку Сафонова видел...

Володя (тихо). Как ты забрел к нам? Ночью?

Сергей. Я пожар смотрел. Из парка. Потом стал пробираться за домом, да увидел, что у вас окно открыто.

Володя, Что это горело?

Сергей. Трест. Там их штаб устроился. В одних подштанниках выскакивали.

Володя (тихо). Ты думаешь — поджог?

Сергей. Да уж не само загорелось... (Неожиданно и тихо смеется. После паузы.) Как жить думаешь?

Володя. А ты?

Сергей. Будто не знаешь?

Володя. Вот и я так. Я очень рад тебе. Ты знаешь, я так рад...

Сергей. Фрицы у вас злые остановились?

Володя. Пили всю ночь. Всех кур пожрали. В комнату к нам ломились...

Сергей. Значит, еще ничего... А в больнице эсэсовцы остановились. Там раненых оставалось человек сорок. Они вывезли их всех в Верхнедуванную рощу и — из автомата. А врач Федор Федорович вступился, стал объяснять, что это тяжелораненые, которые уже никогда не будут воевать... Но их все равно стали срывать с постелей в одном нижнем белье и швырять в грузовики... как попало. А потом...

Володя (тихо и отрешенно). Федор Федорович мне операцию делал... Аппендицит...

Сергей. Его прямо в коридоре застрелили.

Елизавета Алексеевна. Что ж это будет?! Господи!

 

За окном бушует пожар.

 

Сергей (тихо смеясь). Неплохо... горит?

Володя (приподнявшись). Погоди, Сергей... Это ты?!

Сергей. Ауфвидерзеен! Я должен посетить завтра утром...

Володя. Кого?

Сергей (многозначительно). Ее! Ауфвидерзеен! (Исчезает.)

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Клер. Значит, после того, как сражение с денщиком настроило вас на боевой лад, вы пошли к Вале Борц?

Олег. Этого я не помню.

Клер. Из человеческой памяти исчезают лишь малозначительные события. Разве эта встреча для вас... ничего не значила?

 

Затемнение.

 

Сергей провожает Валю. Они подходят к ее дому.

 

Сергей. Теперь и умирать можно...

Валя. Почему это?

Сергей. Все-таки просидели с тобой три часа, с чердака на город смотрели. Вдвоем! После этого уж... что будет, то будет.

Валя. Чудак...

Сергей. Сверху все изучили. И бывший трест, где фашисты расположились. Вдвоем — на такой высоте! Это мечта.

 

Появляются Олег и Степа.

 

Степа. Вы знаете, он с фрицем подрался!

Валя. Подожди... (Олегу.) Ты должен, Олег... ты просто обязан помочь нам.

Олег. В чем именно?

Валя. Установить связь с подпольной организацией. Ведь ты же, наверно, знаешь, как это делается? У вас в доме всегда бывало много коммунистов. И я знаю, что ты больше дружишь со взрослыми, чем с ребятами.

Олег. К сожалению, связи мои по-потеряны.

Валя. Говори кому другому, а здесь все свои... Ты, может, его стесняешься? Это Сережка Тюленин!

Олег (Сергею, тихо). Я знаю, что организация существует. Во-первых, листовки выпустили. Во-вторых, я не сомневаюсь, что поджог треста и бани — это ее рук дело.

Валя. Я вас оставлю... Ненадолго. Маме надо помочь. Степа, пойдем со мной.

Степа. С удовольствием.

 

Уходят.

 

Сергей. Мне Валя много рассказывала о тебе... Я тебе верю. И вот что скажу, чтобы ты знал, и больше говорить об этом не буду. Никакая не подпольная организация подожгла трест и баню. Это я поджег...

Олег. К-как, один?

Сергей. Сам, один...

Олег. П-плохо, что один... Смело, но... п-плохо, что один.

Сергей. А организация есть! Я было на след напал, . да... не зацепился.

Олег. Ты?

Сергей. У Игната Фомина один человек скрывался. Я с ним разговаривал.

 

Затемнение.

 

Квартира Игната Фомина. Он один. Входит Сергей Тюленин.

 

Фом и н (испуганно). Чего тебе надо?

Сергей (торжественно умоляя). Гражданин! Гражданин! Спасите раненого бойца!

Фомин. Тебя, что ли?

Сергей. Нет, я не ранен. Бойцы отступали, оставили раненого прямо на улице. Акурат возле рынка... Мы с ребятами увидели — и прямо к вам.

Фомин. Почему же, однако, прямо ко мне?

Сергей. К кому же, как не к вам, Игнат Семенович? Весь город знает, что вы у нас первый стахановец...

Фомин. Да ты чей?

Сергей. Я сын хорошо известного вам Прохора Любезнова, тоже стахановца.

Фомин. Прохора?.. (После паузы.) Прохора я не знаю. И вот что, братец мой: у меня и места нет для твоего бойца. И жинка у меня больная...

Сергей. Довольно странно, гражданин, вы поступаете. Всем известно, что у вас есть вторая комната. (Пытается пройти мимо Фомина.)

 

На пороге появляется Матвей Костиевич Шульга, он слышал разговор.

 

Шульга (Фомину). Обожди, кум... (Сергею.) А почему же вы не отнесли этого раненого бойца, скажем, к себе домой?

 

Сергей молчит.

 

Твой отец тут или эвакуировался?

Сергей. Эвакуировался.

Шульга. А мать?

Сергей. Мать дома.

Шульга. Почему же ты к ней не пошел? Что ж она, такая, что не примет... раненого бойца?

 

Сергей молчит.

 

Игнат Семенович сказал тебе правду, он бойца принять не может. Но ты найдешь человека, который примет и спрячет. Это доброе дело. Поищи — и найдешь... Только дело это секретное. Ты к случайным-то людям не заходи. А коли нигде не примут — придешь ко мне. Но коли примут — не приходи. Лучше дай мне сейчас твой адресок, чтобы я мог тебя найти при случае.

 

Затемнение.

 

Около дома Вали Борц продолжают свой разговор Олег и Сергей.

 

Олег. И ты дал ему свой адрес?

Сергей. Нет... адрес я дал неточный. Придумал я адрес...

Олег. Почему?

Сергей. Фомину я не верил.

Олег. Но ведь если у тебя с этим человеком был такой разговор, ты можешь к нему еще зайти!

Сергей. В том-то и дело, что нет. (После паузы.) Человека этого Игнат Фомин эсэсовцам выдал; Он его не сразу выдал, а так на пятый или на шестой день после того, как фашисты пришли. Он хотел через этого человека всю организацию погубить, а тот, видать осторожный был. Фомин подождал, подождал, да и выдал его... И сам пошел в полицию служить.

Олег. (задумчиво). Куда ж они дели того человека? Убили?

Сергей. Думаю, еще держат. Им надо от него все узнать, а он не из тек, кто скажет. Наверно, сидит в бараке. Там еще арестованные есть. Только не могу дознаться, кто они такие...

Олег. (взволнованно). Спасибо... Спасибо, что ты рассказал. Надо присматриваться! Брать на примету самых верных самых годных к работе, но никто этого знать не должен... Дружба — дружбой, а... здесь к-кровью пахнет. Ты, Ваня Земнухов, я -и все!.. А установим связи, там нам скажут что девать. Будем держать связь только через Валю.

Сергей. (с явным удовольствием). Точно. Именно через нее! Ауфвидерзеен!

 

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Клер. Я изучил все самые знаменитые допросы которые бывали в истории человечества. Я пришел к выводу, что одним из самых блестящих следователей был ваш русский царь Николай Первый, но он допрашивал людей, которые во всех случаях жизни говорила правду. Они не умели лгать. Никому... Даже врагу. Это — уникальный случай. Они были вашими соотечественниками. И, может быть, стоит взять с них пример?

Олег. По моему, откровенным можно быть только с другом.

Клер. Наименьший враг среди врагов — это почти друг. По крайней мере в той ситуации, в какой находитесь вы сейчас. Так почему же вы пошли именно к Вале? Она нравилась вам?

Олег. А вот о таких вещах даже декабристы умалчивали.

Клер. Я всю жизнь стараюсь не вмешиваться в личную жизнь людей. Особенно молодых. Это их ранит... Но материалы следствия начали накапливаться еще до моего приезда сюда. И вот из них следует, что не Валя была вашей, как это говорят, покорительницей... А Лена Позднышева. Это правда? (После паузы.) Простите... Рыцари на такие вопросы не отвечают. Хотя здесь, в «деле», четко написано: «Лена Позднышева». Да, Лена...

 

Затемнение.

 

Сцена заполняется звуками пианино. Тонкий девичий голос начинает петь. Но тот, кто аккомпанирует, сбивается — и девушка смеется, затем она повторяет музыкальную фразу.

Олег стоит перед дверью комнаты, слушает.

 

Первый мужской голос. Там кто-то пришел...

 

Музыка обрывается.

 

Голос Лены. Вам показалось, наверно.

Второй мужской голос. Офицера слух не может обманывать. Иначе он спутает автомат с пулеметом.

 

Мужчины хохочут.

 

Голос Лены. Я проверю... И заодно отнесу на кухню ваши подарки.

 

Пауза. Лена появляется на пороге комнаты. В руках у нее консервные банки. Олег пристально смотрит на девушку.

 

Лена. Олег?! А мы тут... (Смутилась.)

Первый мужской голос. Кто там?

Лена. Это один мальчик... из нашей школы.

Второй мужской голос. Мужчины к мальчикам не ревнуют!

 

Мужчины опять хохочут.

 

Лена (Олегу). Ты помнишь этот романс? Я уже час бьюсь, чтобы они его разучили. (Громко.) Мы сейчас все повторим, господа! (Олегу.) Посиди с нами.

Олег (будто не слыша ее, задумчиво). А тогда... тебе аккомпанировала Валя. Она не сбивалась. Ты помнишь'

Лена. Еще бы! (Растерянно.) Ты посиди с нами.

Олег. Что у тебя в руках?

 

Лена машинально протягивает ему банки.

 

(Сухо.) Ч-чем же они платят тебе? (Кивнув на банки.) Постным маслом? Ты п-продешевила!

 

Затемнение.

 

Звучит «Песня о доверии»:

 

«На трудных и пугающих дорогах,

Вдали от исполнения мечты

Поверь в людей и близких и далеких —

И сразу же в себя поверишь ты.

 

Припев:

Снова зовет яростный день.

Нервы гудят натруженно.

Вера в людей,

Вера в людей —

Главное наше оружие!

 

Поштучно подлецов считать не будем,

Хотя они встречаются в судьбе,

Но если ты не доверяешь людям,

Не станут люди доверять тебе.

 

Припев.

 

Над нами ураганный ветер веет,

Куражится метель, а ты держись!

Ты верь в людей, как люди в солнце верят!

Ты верь в людей, как верят люди в жизнь!

 

Припев.

 

Затемнение.

 

Возле дома Кошевых стоит часовой с автоматом. Появляются две девушки. Это Любка Шевцова и Нина Иванцова.

 

Любка (подруге). Иди-иди сюда, Ниночка... Он нас Пропустит! (Хлопает часового по руке и поднимается на крыльцо. Оборачивается к Нине.) Иди-иди...

 

Нина не решается. Часовой вскакивает на крыльцо; расставив руки, загораживает девушкам дверь.

 

Балда, здесь живет Олег Кошевой?

Олег (выходя из дома). Я — Кошевой.

Любка (словно для самой себя, с удовлетворением). Правильно — Олег... (После паузы.) Нам бы поговорить наедине.

Олег. Говорите.

Люб к а. Нет, у нас дело любовное... Правда, Ниночка? (Тихо.) Я от дяди Андрея...

Олег. Смело ты... К-как ты часового-то?

Любка. Ничего, холуй любит, когда его бьют!

Олег. А к-кто ты будешь?

Любка. Любка я., Любка Шевцова.

 

Затемнение.

 

На авансцене — Любка и Клер.

 

Клер. Как вас зовут?

Любка. Любкой.

Клер. Это, по-моему, необычная... грубая форма? Настоящее имя — Люба? Любовь?

Любка. Считайте, что это мой псевдоним. Актерский!

Клер. Да, я слышал, что вы — певица, артистка. Актеры обычно изображают не самих себя. Они как бы рассказывают нам о других... А вы расскажите мне и о себе и о других. Займемся с вами воспоминаниями.

Любка. Откуда начинать?

Клер. Ну, с того, например, как вы встретили Ульяну Громову. Это было в самый разгар отступления...

Любка. А кто отступал? И куда?

Клер. Я чувствую, что спектакль уже начался! Но если вы все забыли про отступление, то вспомните хотя бы эвакуацию... мирных граждан. Это для вас менее неприятно?

 

Затемнение.

 

На улице шум, крики. Возле крыльца своего дома стоит Любка, как бы наблюдая за отъезжающими машинами и подводами, она все комментирует, никого не пропуская мимо себя просто так.

 

Любка. Балда! Ты что же людей давишь?.. Видать, сильно у тебя заслабила гайка, коли ты людей не можешь переждать!.. Куда? Куда?.. Ах ты балда —новый год!.. Эй, ты, в шляпе! Гляди-ка, сколько на жинку навалил, а сам пустой идешь! Жинка у тебя вон какая маленькая. Еще шляпу надел! Горе мне с тобой... Ты что ж, бабушка, под шумок колхозные огурцы ешь? Думаешь, Советская власть уходит так тебе уж и отчитываться не перед кем? А бог на небе? Он, думаешь, не видит? Он все видит!..

 

К ней подходит Ульяна Громова.

 

Ульяна. Ты Любка?

Любка. Ага.

Ульяна. А я комсомолка с Первомайки. Ульяна Громова. Скажи мне, с чего все это началось?

Любка. Обыкновенно... Получен приказ немедленно эвакуироваться всем организациям.

Ульяна. А как же мы?

 

Слышен оглушительный взрыв.

 

Что это?

Любка. Шахты рвут. А ты, стало быть, тоже уезжай, команда такая еще с утра дана.

Ульяна. А ты?

Любка. Я?.. (Пауза.) А я еще посмотрю...

Ульяна. Ты разве не комсомолка?

Любка. Нет... (Вдруг срывается с места.) Папка!

 

Подходят Валько и Григорий Ильич Шевцов.

 

Валько. Ну что же, Григорий Ильич, собирайся поскорей; машина на мази. Людей посажу, и всем гамузом—за тобой!

Григорий Ильич. Любовь Григорьевна, и ты...

Любка (перебивая). Сказала, что не поеду!

Григорий Ильич. Не дури,, не дури! Как можешь ты не ехать? Комсомолка...

Любка. Комсомолка без году неделя...

Ульяна (Тихо, словно самой себе.). Отреклась от комсомола?!

Любка. Дура ты! (Тихо.) Мне мать жалко...

Григорий Ильич (дочери). Ты слышала? Как мы ее, шахту-то... красавицу нашу...

Любка. Слыхала...

Григорий Ильич (тихо и горестно). Собираться надо!.. (Уходит в дом.)

 

Появляется мать Ульяны — Матрена Савельевна.

 

Матрена Савельевна. Куда же ты запропала доню моя? Тебя же с самой зари найти не может …

Ульяна. Кто?

Матрена Савельевна. Анатолий. Да вот он...

 

Появляется Анатолий Попов.

 

Анатолий. Ульяна... ты знаешь, я тебя с самого утра ищу. Распоряжение райкома — всем уходить. Фашисты вот-вот будут здесь. Витька Петров специально заезжает за мной. Отец у него лесничий, лошади у них в лесхозе хорошие. Вот мы тебя и ждем.

Ульяна. Толя... ты... (Голос ее дрожит.)

Анатолий (смутившись). Быстро... Быстро!

Матрена Савельевна. Я уже все собрала! (Анатолию.) Подъезжайте к воротам... Подъезжайте...

Ульяна. Толя, ты предупредил Валю Филатову? Это моя лучшая подруга. Я не могу уехать без нее.

Анатолий. Лошади-то не мои. И нас уже четыре человека... Я просто не знаю...

Ульяна. Вот что, Толя, спасибо тебе за все, за все. Вы езжайте, а мы с Валей... пешком пойдем.

Матрена Савельевна. Господи, как же пешком, доню моя! Я ж тебе все платья, белье в чемодан сложила. А постель?

Анатолий. Да ты хоть спроси у нее, у Вали своей! Может, она и не собирается никуда. Она же не комсомолка.

Матрена Савельевна. Я за ней сбегаю! (Уходит.)

Мужской голос. Толька! Скоро вы там?

Анатолий. Это Витька Петров... Лошади, конечно, у них сильные. В крайнем случае мы можем по очереди бежать за телегой.

Любка (насмешливо). В крайнем случае вы лучше сами впрягайтесь! (Анатолию.) В тебе сколько лошадиных сил? Не проверял?

Ульяна (возмущенно). Почему ты себе позволяешь...

 

Ее прерывает появление Вали Филатовой.

 

Валюша, собирайся! Есть лошади... Мы уговорим, чтобы взяли нас обеих!

Филатова. Обожди... мне нужно сказать тебе два слова.

 

Они отходят в сторону.

 

Улечка! Я не поеду .никуда... Ты — необыкновенный человек. Да-да, в тебе есть что-то сильное, большое. Ты все можешь. И правду говорит моя мама: бог дал тебе крылья. Самое счастливое, что у меня было на свете,— это ты. Но я... я не поеду с тобой. Я самый обыкновенный человек, я это знаю. И я всегда мечтала о самом обыкновенном... Вот, думала, выучусь, буду работать, встречу хорошего человека, доброго, выйду замуж, будут у меня мальчик, девочка, будет у нас жизнь светлая, простая... И больше ни о чем я не думала. Улечка, я не умею бороться. Я боюсь пуститься на сторону одна. Да-да, я вижу: теперь все рухнуло, эти мои мечты. Но у меня мама старенькая, я никому ничего худого не сделала, я человек незаметный, и я остаюсь, и... И прости меня...

Ульяна. Прощай, Валя...

Филатова. Прощай, Улечка! (Рыдает.)

Любка (тихо напевает). «Дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону...»

 

Затемнение.

 

На авансцене — Любка и Клер.

 

Клер. Садитесь, пожалуйста.

Любка. Пожалуйста?

Клер. Можете и стоять. Женщинам я никогда не приказываю.

 

Любка садится.

 

Какая же вы артистка? В прошлый раз ничего не могли вспомнить. У вас должна быть отличная память: вам придется заучивать роли!

Любка. Думаете, придется?

Клер. Не скрою: ваша будущая артистическая карьера во многом зависит от нашей беседы.

Любка. И от таланта.

Клер. Актерский талант у вас есть.

Любка. Уже убедились?

Клер (отчетливо). Да, убедился.

Любка. А справку дадите?

Клер. Говорят, таланты надо беречь. Я и хочу сберечь веха талант... вместе с вашей жизнью. Но помогите мне  это сделать.

Любка. Вы просите, чтобы я, беззащитная девушка... помогла генералу?

Клер. «Беззащитность» женщин — это их сила. При помощи своей «беззащитности» они брали в плен полководцев. Их «беззащитность» покоряла порой целые государства. Она делала доверчивыми и глупыми великих мудрецов и психологов... И я тоже склонен верить всему, что вы мне расскажете.

Любка. Давайте я лучше спою...

Клер. Нет! Лучше разыграйте, как это у вас говорят... документальную пьесу, построенную на фактах. Только на фактах! Хочется, чтобы действующими лицами в этом спектакле были... (заглядывает в «дело») ну, к примеру, Сергей Левашов, Нина Иванцова и обязательно — Олег Кошевой. Можете мысленно прорепетировать... Я не тороплю вас.

Любка. Драматической артисткой я никогда не была. Может, я лучше станцую?

Клер. Нет! Мне бы хотелось увидеть документальную пьесу. Подумайте, порепетируйте... Не буду мешать...

Затемнение.

 

В доме Шевцовых. Любка одна. Стук в дверь.

 

Любка (громко). Чего надо?

Голос (за дверью). Открой, Люба.

 

Любка открывает дверь. На пороге — Сергей Левашов.

 

Любка. Бходи! Скорей, скорей!..

Левашов. Не знаешь, у нас фрицы стоят? (Входит в комнату.)

Любка. Стояли, как и у нас. Сегодня утром уехали. Одни уходят, другие приходят.

Левашов (видит на стене портрет Гитлера). Гитлера повесила?

Любка. Хочу повесить. Но пока еще не удалось.

Левашов. Ты не шути... Для перестраховки, что ли?

Любка. Пускай висит. Умыться хочешь?

Левашов. Давай.

Любка. Снимай свою форму, не стесняйся! (Приносит ведро воды, таз.) Откуда возвращаешься?

 

Левашов плещет воду себе на лицо, фыркает, но ничего не отвечает.

 

Ты же пришел ко мне... Значит, поверил! Чего же теперь мнешься? Мы с тобой с одного дерева листочки.

Левашов. Дай полотенце. Не думал застать тебя здесь. Зашел наугад, а оно вон как... Ты же вместе с нами на курсах радистов училась. А оказалась дома... Каким это образом?

Любка. Ты не отвечаешь — и я молчу.

Левашов (после паузы). Сбросили нас, как радистов, на парашютах... Народу к тому времени там, на оккупированной земле, столько арестовали, что мы даже удивились, как наши явки не завалены. В шахтах трупами стволы забиты! Работали мы порознь... Но связь держали. А потом уж и концов нельзя было найти. Напарнику моему перебили руки и отрезали язык. Была б и мне труба, если б не получил приказа уходить. Хорошо, что на улице Нинку Иванцову встретил. Передатчик я сдал, согласно приказу, в подпольный обком радисту. И решили мы вместе уходить домой. И вот шли... (После паузы.) Я все думал, что, если и тебя забросили вот так же, как нас, в тыл к врагу и осталась ты одна?

Любка. Сережа... Сережа! (Тихо, взглянув в окно.) Оставили меня здесь... сам понимаешь зачем... Велели ждать приказа. И вот скоро месяц, а никого и ничего... Офицеры их лезут как мухи на мед. Противно. (После паузы.) Надо уходить тебе... Как думаешь жить?

Левашов. Сама же сказала: мы с одного дерева листочки.

Любка. До свиданья, Сережа... Скоро увидимся. (Провожает его и тотчас возвращается.)

 

Снова легкий стук в дверь. Из соседней комнаты выглядывает мать Любки — Евфросинья Мироновна.

 

Евфросинья Мироновна. Не фашисты?

Любка. Разве они так стучат? Наверно, Сергей забыл что-нибудь... (Идет открывать. Потом растерянно отступает от двери.) Заходите... товарищ Валько.

Валько (входя). Дядя Андрей... Запомни: дядя Андрей!

ЕвфросиньяМироновна. Но это же... вы? (После паузы.) А где ж...

Валько. Дядя Андрей я. Запомните. (Видит портрет Гитлера.) Фюрера почитаете?

Любка. Не подумайте чего плохого...

Евфросинья Мироновна. То офицер ихний повесил. У нас тут два офицера стояли. И можете себе представить, товарищ Валько...

Валько (поправляет). Дядя Андрей!

Евфросинья Мироновна. Можете себе представить... Не велела мне говорить, что я ее мать. Выдала меня за свою экономку, а себя — за артистку. «А родители мои, говорит, промышленники, владели рудниками, а их Советская власть в Сибирь сослала». Видали, чего придумала?

Валько. Да уж, придумала...

Евфросинья Мироновна. Офицер, что спал на этой кровати, достал портрет и повесил на стенку. А она прямо к нему и —раз! Портрет долой. «Не хочу, чтобы Гитлер в моей комнате висел». А когда уехали, она не велела Гитлера сымать. «Пускай, говорит, повисит».

Валько. Может, осталась у вас, Евфросинья Мироновна, какая ни на есть мужняя одежда, попроще? А то мне в таком виде при тапочках не очень удобно.

Евфросинья Мироновна (еле слышно). А с ним... Что же... с мужем моим?

Валько. Евфросинья Мироновна, и ты, Люба... Не думал я, что судьба приведет меня к вам с недоброй вестью. Ваш муж, и твой отец, Люба, и мой друг, лучше какого не было, Григорий Ильич погиб. Погиб от бомбы. Сбросили ее на мирных людей проклятые гады...

 

Евфросинья Мироновна тихо плачет.

 

Любка (бросается к матери). Не плачь, мама, голубонька... Что же поделаешь? Остались мы вдвоем... (Плачет.) Теперь у меня есть квалификация. Фашистов прогонят, война кончится — пойду работать на радиостанцию. Стану хорошей радисткой, и назначат меня начальником станции. Я знаю, ты у меня шума не любишь. И я тебя устрою на квартире при станции. Там всегда тихо-тихо, кругом мягким обшито, ни один звук не проникает. Квартирка будет чистенькая, уютная... (Сама плачет.) И будем мы жить с тобой вдвоем.

 

Валько отворачивается, рукавом вытирает глаза.'

 

Верно я говорю, дядя Андрей?

Валько. Думаю... верно.

Любка. Вот видишь, мамочка! Пойди в горницу... ляг. Я укрою тебя... (Уводит мать в соседнюю комнату  тут же возвращается.) Сейчас покормлю вас, дядя Андрей.

Валько. Погоди... (Пристально вглядывается в ее лицо.) Ты здесь оставлена нашими для работы. Кто тебя оставил и для какой работы, про то я тебя не спрашиваю. Прошу помочь мне... Ты укрой меня хотя бы на сутки.  Сведи с Кондратовичем... Ты помнишь его? А Олега Кошевого ты знаешь? Знаешь? Олега?

 

Затемнение.

Возле дома Кошевых как бы продолжается прерванный разговор Любки, Нины и Олега.

 

Олег. Я м-могу лично повидать дядю Андрея? I

Любка. Нет, лично повидать ты не можешь. (Улыбаясь.) У нас ведь, правда, дело любовное... Ниночка, подойди, познакомься с молодым человеком.

 

Олег и Нина неловко подают друг другу руки.

 

Ничего, вы скоро привыкнете. Я вас сейчас покину, а вы пройдитесь куда-нибудь под ручку и поговорите по душам. Желаю вам счастливо провести время! (Уходит.)

Нина. Здесь нам оставаться нельзя. Лучше куда-нибудь пойдем... И будет лучше, если ты возьмешь меня под руку...

 

Они идут, держась за руки.

 

Дядю Андрея видеть тебе нельзя. Держи связь со мной... На это не обижайся: я тоже его ни разу не видела. Дядя Андрей велел узнать, нет ли у тебя таких ребят, которые могли бы разнюхать, кто из наших сидит арестованный.

Олег. Один парень, очень боевой, за это взялся. У нас много ребят, которые могут вступить в борьбу! Я уверен... Дай-ка напишу тебе адрес Жоры Арутюнянца! (Записывает.) П‑пока мы с тобой разговаривали, я насчитал т-три зенитки правее школы, а рядом б‑блиндаж. Автомашин я не видел...

Нина. А пулемет и двух фрицев на крыше школы?

Олег. Я не заметил. Слушай, неужели мы будем встречаться с тобой только по делу?

Нина (смутившись). Нет, почему же, мы можем встречаться, когда свободны.

Олег. Где ты живешь?

Нина. Может быть, ты проводишь меня?

 

Они идут, взявшись за руки. Их сопровождает «Лирическая песня»:

 

«Катится солнце по склонам,

И, выполняя свой долг,

Даже на камне холодном

Вдруг расцветает цветок.

 

Припев:

Но откуда, откуда, откуда

Возникает оно, это чудо?

Непонятное, очень красивое,

Беззащитное и всесильное...

 

В вихре летящего века

Вдруг обозначился день.

Встретились два человека

В мире, где столько людей!

 

Припев.

 

В грохоте, свисте и гари,

В долгом полете земли

Люди друг друга искали,

Может быть, даже нашли.

 

Припев:

Но откуда, откуда, откуда

Возникает оно, это чудо?..»

 

Песню прерывает появление Шуры Бондаревой.

 

Шура. Нина! Ниночка! Ты слышала? Лиля Иванихина вернулась!

Нина. Лиля? Первая наша... фронтовичка?

Шура. Да! Без вести пропавшая!.. Домой пришла... Бежим! Наши девочки уже там.

Нина (Олегу). Прости.

 

Шура и Нива убегают, оставив Олега.

 

Затемнение.

 

Ульяна, Валя, Нива и другие девушки окружили Лилю Иванихину и слушают ее рассказ.

 

Лиля (продолжая). Жили мы в лагере прямо под небом. А работа тяжелая была — дороги копали. Мы, женщины, все ж таки выдерживали дольше, чем мужчины. Там был один наш парень, сержант Федя... Я с ним дружила. Он все шутил про нас, женщин: «У вашей сестры внутренний запас». А сам, когда нас стали перегонять в другой лагерь, не выдержал, и его конвойный пристрелил. Но он не сразу умер... и все смотрел на меня, как я ухожу. А я уже не могла его ни обнять, ни поцеловать, а то бы и меня убили... А в другом лагере была надсмотрщица Гертруда Геббех. Она девушек до смерти терзала. И мы сговорились ее уничтожить. Ночью в лесу, когда с работы возвращались, мы охрану обманули, подкараулили ее, шинелью накрыли и задушили... А потом убежали.

Валя (после паузы). Я не знаю, девочки... если бы все это на мою долю выпало... Как бы я себя вела.

Шура. Что это, девчата, у всех глаза на мокром месте? (Тихо начинает петь.) «Спят курганы темные...».

 

Девушки подхватывают песню.

 

Нина (подсаживаясь к Ульяне). Тебе привет от Кошука.

Ульяна. Какого Кошука?

Нина. От Олега. Для нас он теперь всегда будет Кошук.

Лиля (прервав песню). Девочки! Сколько раз, когда сидела в лагере, когда шла через Польшу, босая, голодная, я вспоминала нашу Первомайку, нашу школу, всех вас, девочки. И кому-то это надо было все разломать, стоптать. (После паузы.) Улечка! Прочти какие-нибудь хорошие стихи! Помнишь, как раньше... Прочти «Демона», а?..

Ульяна (встает и тихо начинает читать),

 

«...Что люди? что их жизнь и труд?

Они прошли, они пройдут...

Надежда есть — ждет правый суд:

Простить он может, хоть осудит!

Моя ж печаль бессменно тут,

И ей конца, как мне, не будет;

И не вздремнуть в могиле ей!

Она то ластится, как змей,

То жжет и плещет, будто пламень.

То давит мысль мою, как камень —

Надежд погибших и страстей

Несокрушимый мавзолей!..».

 

Лиля, уронив голову на руки, громко, по-детски плачет.

 

Затемнение.

 

На авансцене — Любка и Клер.

 

Клер. Итак, пьесу с теми действующими лицами, о которых я говорил, вы разыграть не хотите?

Любка. Стесняюсь... Я ведь еще неопытная артистка.

Клер. Неопытные на гастроли не ездят. А вы, насколько я знаю, уже выезжали. Не правда ли? Не в Париж, конечно. И не в Милан. Но в один большой город, ; который поблизости...

Любка. В Луганск?

Клер. Понимаю... Для дочери шахтовладельца, за которую вы себя артистически выдаете, название «Луганск» ,а звучит приятнее, чем Ворошиловград. В классовом, так сказать, отношении. (После паузы.) Это было приятное путешествие?

 

Затемнение.

 

Яркий солнечный свет. На скатерти, разложенной на траве, — бутылки, консервы и прочие «яства». Любка, полковник-интендант и сопровождающий его лейтенант закусывают.

 

Полковник. А кто вы, красавица?

Любка. Артистка! В театрах не выступала... Но на эстраде имела успех! Пою и танцую. Мой отец — известный промышленник, шахтовладелец. Конечно, Советская власть лишила его всего... И он, несчастный, умер в Сибири, оставив жену и четырех дочерей. Все хороши собой!

Полковник. Вы младшая?

Любка. Как это вы угадали?

Полковник. Я приглашаю вас остановиться у себя!

Любка. К сожалению, не смогу. Это может бросить тень на меня. А репутация артистки должна быть... Вы понимаете?

Полковник. Ну а свой адрес вы подарите мне?

Любка. Безусловно! Когда я узнаю, где остановлюсь... Я договорюсь с лейтенантом, как мы найдем друг друга.

Полковник. О, Рудольф! Кажется, вы имеете большие шансы, чем я.

Лейтенант. Если это так, я использую их для вас, мой полковник!

Любка. А далеко ли до фронта?

Полковник. Такая хорошенькая девушка может этим не интересоваться. На днях мы возьмем Сталинград. Мы уже ворвались на Кавказ!

Любка. Но на Верхнем Дону фронт не так далеко...

Полковник. Кто вам сказал? Говорят, что все хорошенькие русские девушки — шпионки. Правда ли это?

Любка. Кроме тех, у кого Советская власть отобрала шахты! Мне все-таки очень хотелось бы знать — могу ли я быть спокойна? Или уехать на гастроли куда-нибудь подальше? Вдруг фронт в этом месте будет неожиданно прорван...

Полковник. О, меня обижает такое недоверие к нашему оружию! Чтобы вас успокоить... (Шепчет что-то Любке на ухо.)

 

Со стороны шоссе слышится все нарастающий нестройный топот ног. Доносятся голоса и выкрики. Полковник и лейтенант встают, вскакивает и Любка.

 

Какая пыль! (Вынимает платок, чихает.)

Любка. Военнопленные. Полураздетые... босые... (Внезапно хватает со скатерти бутылки, хлеб, банки. Мчится куда-то. Слышен ее голос: «Берите! Берите! А ты бей, су&ъя лапа!.. Бей! Только не по лицу: оно мне пригодится! Берите, милые! Хоть немного поешьте... Берите!»)

Полковник. Рудольф, ее бьют! И кто? Румынская солдатня...

 

Оба бросаются на выручку. Через некоторое время приводят «освобожденную» ими Любку.

 

(Любке.) Зачем же вы их решили кормить?

Любка. Такие, как они... работали на шахтах у моего бедного папы. (Приводит себя в порядок.)

Полковник. Освободители, по-моему, заслуживают награды!

Любка. Я же дам вам в Луганске свой адрес... Через лейтенанта.

Полковник. О, Рудольф... мне бы ваши годы!

Лейтенант. Эти годы будут служить вам, мой полковник!

Любка. Пора... Я не могу опаздывать на концерт!

 

Уходят. Звук отъезжающей машины.

 

Затемнение.

 

Клер (на авансцене). Каждый путешественник, будь то Христофор Колумб, Миклухо-Маклай или эта артистка, имеет в пути определенную цель — поиск, открытие... Кого она искала там... в этом Луганске? Что она там открыла? Она получала инструкции в подпольном обкоме?.. Если бы мои дети и внуки верили мне так же, как эти верят своим обкомам, райкомам...

 

Затемнение.

 

В горенке с окном, завешенным одеялом, сидят двое при свете коптилки. Это Олег и Филипп Петрович Лютиков.

 

Лютиков. Помните: бдительность — мать подполья... Картину «Чапаев» видел?

Олег. Видел.

Лютиков. Почему он погиб? Он погиб потому, что его дозоры уснули и близко подпустили неприятеля. Будьте начеку — и ночью и днем, будьте аккуратны. Связь — через Осьмухина, как сегодня. Нам встречаться больше нельзя...

Олег. Спасибо.

Лютиков. За что?

Олег. Вы же, Филипп Петрович, разрешили прийти... К вам... И в такой час, когда ходить по городу запрещено. Значит...

Лютиков. Значит, я доверяю тебе, как самому себе.

Олег. Спасибо.

 

Затемнение.

 

Клер (на авансцене). Кошевого ко мне!..

 

Солдаты втаскивают Олега, измученного пытками, с перебитой рукой.

 

Словно бы потрясенный.) Это вы?!

Олег. Не узнаете?

Клер. Труднее всего на свете иметь дело с обидчивыми и упрямыми людьми. Вы скажете: «И с убежденными!» Но когда убежденность фанатична, лишена логики, она становится обыкновенным упрямством. И вот результат... Я беседую с незнакомым вам Лютиковым, с вашей знаменитой артисткой Шевцовой, а в это самое время... Согласитесь: даже мать не всегда может уследить за детьми. И они возвращаются домой с царапинами и синяками. Их бьют другие мальчишки.

Олег (медленйо, с трудом). Мальчишкам можно ответить! Это во-первых... И они редко набрасываются все на одного.

Клер. Но бывает, что отец и мать наказывают своего ребенка. Стараясь образумить его... Они тоже не равны с ним по возрасту. И их двое, а он один... Это сравнение не очень точно. Я понимаю... Но фанатизм и упрямство могут довести... Хотя я, разумеется, не оправдываю эти методы... И гарантирую, что в случае успеха нашей беседы они больше не повторятся! Не думайте, кстати, что все ваши друзья так же верны своей клятве, как вы. Это не банальный прием допроса. Это факт: не все верны своей клятве!

Олег. О какой клятве вы говорите?

Клер (словно не услышав его). Клятва — это вообще истерия. Она предназначена для выражения чувств данной минуты, но вовсе не для исполнения. Кто в юности не клялся в вечной любви? И у кого она была вечной? Так что не придавайте особого значения...

Олег. Чему?

 

Затемнение.

 

На сцене — все члены «Молодой гвардии».

 

Олег (выступая вперед). Я, Олег Кошевой, вступая в ряды «Молодой гвардии», перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом родной многострадальной земли, перед лицом всего народа торжественно клянусь: беспрекословно выполнять любые задания организации, хранить в глубочайшей тайне все, что касается моей работы в «Молодой гвардии». И клянусь мстить беспощадно за сожженные, разоренные города и села, за кровь наших людей, за мученическую смерть героев-шахтеров. И если для этой мести потребуется моя жизнь, я отдам ее без минуты колебаний/Если же я нарушу эту священную клятву под пытками или из-за трусости, то пусть мое имя, мои родные будут навеки прокляты, а меня самого покарает суровая рука моих товарищей. Кровь за кровь, смерть за смерть!

Ульяна (становится рядом с Олегом). Я, Ульяна Громова, вступая в ряды «Молодой гвардии», перед лицом своих друзей по оружию, перед лицом родной многострадальной земли, перед лицом всего народа торжественно клянусь...

Туркенич. Я, Иван Туркенич, торжественно клянусь...

Ваня. Я, Иван Земнухов, торжественно клянусь...

Сергей. Я, Сергей Тюленин, торжественно клянусь...

Любка. Я, Любовь Шевцова, торжественно клянусь...

 

Все молодогвардейцы один за другим повторяют слова клятвы:

«Клянусь!.. Клянусь!.. Клянусь!..»

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

На авансцене — Лютиков и Клер.

 

Клер. Вот вы, Лютиков, обвиняете нас в бессердечности. Я согласен: это случается. К сожалению... Вы говорите, что мы поднимаем руку даже на ваших детей. И это бывает: в дыму сражения трудно определить, кто взрослый, а кто ребенок. Но разве вы сами не повели на гибель своих собственных мальчиков и девочек? Всю эту «Молодую гвардию»?

Лютиков. Всенародная война. Значит, все поднялись: и старые и молодые. Но об этой, как вы говорите, «гвардии» я первый раз слышу.

Клер. Сегодня или вообще?

Лютиков. Под любой пыткой буду утверждать: ребята ни при чем! '

Клер. Хотелось бы обойтись без пыток... (После паузы.) Пытать вас прежде всего должна ваша совесть...

 

Затемнение.

 

Комната в доме Осьмухиных. Вся семья в сборе — Елизавета Алексеевна, Володя и Люся. Входит Лютиков.

 

Елизавета Алексеевна. Филипп Петрович! К нам?..

Лютиков. Пришел вытащить сына вашего на работу. Вы с Люсей выйдите вроде по делу, а мы с ним малость потолкуем.

Володя. На работу? Вы сказали — на работу? (После паузы.) А мне все равно, буду я работать или нет. Цель моя одна — беспощадная борьба!

 

Елизавета Алексеевна и Люся выходят.

 

Лютиков. Очень хорошо... Ты это каждому говори. Кто ни зайдет к вам. Вот как я... А еще лучше — выйди на улицу и каждому встречному-поперечному сообщай: иду, мол, на беспощадную борьбу. Желаю замаскироваться. Помогите!

Володя (вспыхнув). Вы же не встречный-поперечный!

Лютиков. Я-то, может, и нет... Но этого в нынешнее время ты знать не можешь. (После паузы.) Ну да твое счастье, что я человек известный, имею задание вернуть всех на работу в мастерские. Затем й пришел. Ты это и матери и сестре скажи. И этим скажи... (Кивнув в сторону двери, откуда слышатся голоса солдат.) Мы на них поработаем! Я тебе сейчас дам одно задание...

Володя. Пожалуйста!

Лютиков. В парке закопан шрифт. Можно открыть типографию. Понимаешь? (Вынимает листок бумаги.) Вот тут он... примерно. Установи связь с теми, на кого можно положиться. Да не со всеми вместе, а с каждым порознь. Если убедишься, что люди свои...

Володя. Они свои, Филипп Петрович...

Лютиков (словно не слыша его слов). Если убедишься, что люди свои, аккуратно намекни, что есть, мол, возможность... Спроси, согласны ли.

Володя. Я так и сделаю... Но я должен дать, им понять, от кого говорю. Конечно, если б я поговорил с ребятами просто как Осьмухин, они тоже поверили бы мне. Но лучше сказать ребятам, что я не сам от себя действую, а от организации, понимаете? И чтобы выполнить задание насчет типографии, нужно несколько ребят. Им и подавно надо объяснить...

Лютиков. Хорошо, скажи... Без фамилии, конечно...

Володя. Я понимаю.

Лютиков. А коль мы с тобой договорились, один совет дам, а если хочешь — приказ: никаких действий, не посоветовавшись со мной! Можете и себя погубить и нас подвести... Я ведь и сам единолично не действую, а советуюсь. Ты это своим дружкам объясни. Теперь, выходит, все. (Встает, улыбается.) Завтра приходи на работу! (Уходит.)

 

В комнату входят Елизавета Алексеевна и Люся.

 

Люся. О чем вы так долго... шептались?

Володя. «О чем», «о чем»! Сама знаешь...

Люся (возмущенно). И ты пойдешь работать на фрицев?

Володя (тихо). Мы на них поработаем...

 

Затемнение.

 

На авансцене — Лютиков и Клер.

 

Клер. Я все же ожидал от вас, инженера, интеллигентного человека, более разумного поведения.

Лютиков. Разве я поступил неразумно? Пошел к вам в мастерские... Честно там поработал...

Клер. В слова «честно поработал» мы с вами, вероятно, вкладываем разное содержание...

 

Затемнение.

 

Мастерские, где работают Николай Петрович Бараков и Филипп Петрович Лютиков. Шум станков... Лязг железа... Паника... Крики: «Все трубы раздулись!.. Полопались!.. Все надо; теперь начинать сначала!..»

 

Лютиков. Кто ж мог бы подумать! Такие морозы! Не будем падать духом. Трубы надо сменить... Нет их, правда, нигде, но поищем!

 

Подходит Бараков. Они с Лютиковым остаются вдвоем.

 

Бараков. Ты, Филипп Петрович, вчера вечером приходил принимать водокачку?

Лютиков. Приходил.

Бараков. И не принял?

Лютиков. Не принял. Сказал, что надо подождать до утра, а ночью морозы ударили... Все трубы полопались. Кто мог предвидеть.

Бараков. Не слишком ли ты рискуешь, Филипп Петрович?

Лютиков. А ты сам? В кузнечном работают командиры партизанских групп.

Бараков. Откуда я могу это знать? Если фронт при-, близится, нас поставят на ремонт вражеского вооружения.

Лютиков. Если фронт приблизится, мы бросим все к чертовой матери —и к партизанам!!

 

Затемнение.

 

На авансцене — Лютиков, Олег и Клер.

 

Клер. Взрослых подпольщиков мы постепенно обнаруживали... И вы, Лютиков, наверно, готовили на смену «старой гвардии» молодую? (Указывает на Олега.)

Лютиков. Молодость всегда приходит на смену старости... Это закон природы.

Клер. Я говорю не о законах природы, а о войне без; правил и законов!

Лютиков. А кто ведет такую войну?

Клер. Люди, на которых нет военной формы! Солдаты; должны сражаться с солдатами!

Лютиков. Поэтому вы сражаетесь с ним? (Указывает на Олега.)

Клер. Как пишут в детективных романах, вопросы задавать буду я!

Лютиков. Иногда надо и... отвечать!

Клер. Увести!

 

Лютикова уводят.

 

(Олегу.) Вы, конечно, не знаете этого человека?

Олег. У нас маленький город, все знают друг друга.

Клер. И друг о друге все знают? Что, например, вы знаете о Лютикове... о Валько, о Шульге?

 

Затемнение.

 

Комната, где собрался штаб «Молодой гвардии».

 

Туркенич (тихо и внятно). Дядя Андрей и Матвей Костиевич арестованы... Это первое сообщение.

Любка (вскрикивает). Дядя Андрей?! И Шульга?!..

Туркенич. Второе: мы не знаем, что сталось с нашими «полицаями» Толей Ковалевым и Васей Пирожком. Они вчера вечером ушли из дома и не возвращались. Их искал повсюду Игнат Фомин. Да, Игнат Фомин... Значит, глаз и ушей у нас теперь в тюрьме нет. А разве можно действовать вслепую? Я никогда не позволю себе сказать о ребятах плохо, но если они провалились? Разве можно предпринимать хоть что-нибудь, не связавшись с арестованными?

Олег. Я в-возьму это на себя. Родня, наверно, понесет передачи, можно будет кому-нибудь записку передать — в хлебе, в посуде. Я организую это ч-через маму...

 

Ваня. Это будет нелегко. Фашисты ведь, знаешь...

 

Олег (перебивая). К фашистам не надо применяться, надо заставить их применяться к нам.

 

В комнату входит Вася Пирожок. Лицо его в ссадинах, в кровоподтеках, одна рука — на перевязи.

 

Любка. Вася? Пирожок? Что с тобой?..

Туркенич. Где тебя так?

Вася. В полиции.

Туркенич. А Ковалев где?

Олег. Н-наших там не видел?

Вася. Никого мы не видели: нас в кабинете начальника полиции били.

Туркенич. Ты из себя деточку не строй. Расскажи толком... Где Ковалев?

Вася. Дома... Отлеживается. А чего рассказывать?! Днем нас вызвали в полицию. Игнат Фомин сказал, чтоб' к вечеру были с оружием: пошлют нас с арестами, а кому — не сказал. Мы пошли домой, да и думаем: «Как же это мы пойдем какого-нибудь человека брать? Век себе не простим!» Я и сказал Тольке: «Пойдем к шинкарке, напьемся и не придем, потом так и скажем: запили». Ну, мы подумали, подумали — что, в самом деле, с нами сделают? В крайнем случае морду набьют да выгонят. Так оно и получилось: допросили, морду набили и выгнали...

Олег. Ты был в камере у Матвея Костиевича? Позавчера... Когда я тебя послал?

Вася. Я пошел вместе с начальником полиции Соликовским.

 

Затемнение.

 

Камера. На полу сидит Ш у л ь г а. Скрип открывающейся тюремной двери. На пороге —

Соликовский и Вася Пирожок, в форме полицая.

 

Соликовский. Вот ты и в клетке зверя! Сейчас мы. закроем дверь — посмотрим, как ты будешь себя чувство вать. Хоп-ля! (Захлопнув дверь, уходит.)

Вася (наклонясь к Шулъге). Ваши друзья не дремлют.; Ждите ночью, на той неделе, я вас предупрежу... (В сторону двери, громко.) Не испугаешь!.. Не на таковского напал! Я ихнего брата, большевиков... не боюсь.

 

Дверь распахивается. На пороге — Соликовский.

 

Соликовский (хохоча). Вижу... трясешься! Вася (с победоносным видом). Я?! (Шулъге.) Что, достукался?! Счастье твое, что я человек честный и тебя не знаю... У, ты! (Замахнувшись, толкает Шульгу. Затем уходит вместе с Соликовским.)

Шульга (оставшись один). Конечно, это может быт: провокация... Но зачем им... если они всегда могут мен убить? Нет, это Валько жив и действует... Значит, они та помнят обо мне.

 

Вновь распахивается дверь. В камеру вталкивают человека. Это Валько. Шульга привстает... Они смотрят друг на друга.

 

(Тихо.) Андрей?..

Валько. Матвей? Судьба! Судьба!.. (Обнимает Шульгу за плечи.) Все делали, чтобы вызволить тебя, а судьба сулила самому попасть к тебе... Дай-ка, дай посмотреть... Что они сделали с тобой?!

Шульга. И тебе, досталось! Дрался, видать? Это — по-моему... Расскажи, как оно там...

Валько. Что тебе сказать? Дела идут нормально. Ну а я... (Машет рукой и прячет лицо в ладони.)

Затемнение.

 

Кабинет жандармерии. Перед Брюкнером и Балдером стоят Валько и Шульга. В стороне — Соликовский, Фенбонг и полицейские.

 

Брюкнер (к Валько). Давно вы знаете этого человека?

Валько. Познакомились в камере.

Брюкнер. Кто он?

Валько. Я знаю только то, что этот гражданин сам о себе сказал...

Брюкнер. Если ты хочешь рассчитывать на обращение, соответствующее твоему положению, назови людей, которые оставлены вместе с тобой для подрывной работы.

Валько. Этих людей я не знаю. И не мыслю, чтобы их успели оставить. Я вернулся из-под Донца, не успел эвакуироваться. Каждый человек может это подтвердить!

Брюкнер (протягивает Валько сигару). Вы инженер?

Валько (не замечая сигары). Да.

Брюкнер. Человек вашего образования и опыта мог бы занять более высокое материально обеспеченное положение при новом порядке. Если бы вы захотели...

Соликовский. Возьми сигару... возьми!

Валько (словно не слыша его). Что вы мне предложите?

Брюкнер. Донецкий угольный район со всеми шахтами и заводами перешел в ведение «Восточного общества по эксплуатации угольных и металлургических предприятий». По поручению общества я предлагаю вам место главного инженера при местном дирекционе.

Валько. Я согласился бы на это предложение... если мне создадут хорошие условия для работы.

Брюкнер. Условия? Условия обыкновенные: вы раскроете мне вашу организацию — всю, всю!.. Вы сделаете это сию минуту! (Смотрит на часы.) А через пятнадцать минут вы будете на свободе и через час — сидеть в своем кабинете в дирекционе.

Валько. Я не знаю никакой организации. Я попал сюда случайно...

Б р ю к н е р. А-а, ты — подлец! . Ты — главный! Мы! всё знаем! (Тычет сигарой в лицо Валько.)

 

Валько разворачивается и сильно бьет Брюкнера.

 

(Опрокидывается на пол, орет.) Возьмите его!

 

Фенбонг и полицейские кидаются к Валько.

 

Шульга. Ах ты Сибирь нашего царя! (Одним ударом отправляет Фенбонга в дальний угол кабинета и бросается на полицейских.)

Валько. Ах, то дуже добре, Матвий! (Кидается на Балдера.)

Бал дер (отскакивая). Не стрелять!.. Держите, держите их, будь они прокляты!

 

Шульга работает кулаками, ногами и головой, раскидывая полицейских. Освобожденный им Валько срывает со стола все, что стоит на нем, — чернильный прибор, пресс-папье — и швыряет в своих противников.

 

Брюкнер. Взять их, взять!

Соликовский. Взять их!

 

В кабинет врываются другие полицейские. Все скопом обрушиваются на Шульгу и Валько и начинают их бить и топтать.

 

Затемнение.

 

Снова камера. Шульга и Валько лежат на полу.

 

Валько (с трудом приподнимаясь). А ты дюжий казак, Матвий, дай тоби господи силы!

Шульга (тоже приподнимаясь). И ты добрый казак, Андрий! Ох, добрый!

 

Они начинают неожиданно хохотать.

 

Андрей, я еще не говорил тебе, как попал сюда. Я Кондратовичу не поверил... из-за того, что сын у него уголовник. А вот Игнату Фомину поверил. Анкета у него чистая...

Валько (неожиданно вскакивает). Поверил бумаге больше, чем человеку! Сами ее пишем, а потом не замечаем, как она берет верх над нами.

Шульга. Разве не бывают плохие сыновья у хороших отцов? Не поверил хорошему человеку.

Валько (тихо). Зря не поверил. (После паузы.) Нехай убьют нас с тобой фашисты, а все ж таки им, а не нам лежать в земле. Правда, Матвей?

Шульга. То святая правда, Андрей! На веки вечные буду я горд тем, что судьба сулила мне, простому рабочему человеку, пройти свой путь жизни в нашей партии...

Валько. И еще выпала мне счастливая доля: в мой смертный час иметь такого товарища, как ты, Матвей.

Шульга (тихо). Великое, доброе спасибо тебе за честь...

Валько. Дай же бог счастья нашим людям, что останутся после нас на земле!

 

В камеру входят немецкие офицеры, солдаты и полицейские. Они с грубыми окриками и пинками выталкивают Шульгу и Валько из камеры и ведут их на казнь. Сцену заполняет музыка... Звучит баллада «После нас на земле»:

 

«Мы уходим, товарищ,

Ты не жди нас обратно.

Мы уходим, растаяв

Словно звезды во мгле.

Но останется правда,

Большевистская правда,

Настоящая правда

После нас на земле.

 

Мы уходим, товарищ,

Словно дым в поднебесье.

Будут степи в цветенье,

Будет небо в заре.

И останется песня,

Пусть негромкая песня,

Но хорошая песня

После нас на земле.

 

Наше дело продолжат

Те, кто встанет за нами.

Им сражаться с врагами,

Им качаться в седле.

И останется знамя,

Легендарное знамя,

Наше красное знамя

После нас на земле».

 

Затемнение.

 

Клер (на авансцене, Олегу). Неужели старшие не объяснили вам, что из опыта других надо делать выводы для себя?! Особенно из печального опыта... Чтобы не повторять его! Неужели эта история с Валько и Шульгой не убедила вас в бесполезности?!.. Неужели она вас не научила?!

 

Затемнение.

 

Квартира Кошевых. Заседают члены штаба «Молодой гвардии».

 

Олег (заканчивая рассказ). Все заключенные погибли... Их в землю зарыли. Живыми... Они пели «Интернационал». А земля над ними еще долго шевелилась, словно дышала...

Сергей (встает). У меня сообщение... Хочу сказать об Игнате Фомине. Неужто мы будем терпеть эту сволочь? Этот Иуда выдал Шульгу, Валько, и мы еще не знаем, сколько наших шахтеров лежит на его черной совести! Я что предлагаю?.. Я предлагаю его убить. Поручите это мне, потому что я его все равно убью.

Туркенич. А что! Он правильно говорит. Игнат Фомин— предатель. И его надо повесить. Это я твердо, как командир «Молодой гвардии», говорю. Что думает комиссар?

Олег. Я т-тоже думаю...

Туркенич. Его надо повесить. В таком месте, где его могли бы видеть наши люди. И оставить на груди плакат, за что он повешен. Чтобы другим неповадно было. А что, в самом деле! Они небось нас не помилуют! Поручите это мне и Тюленину...

Олег. Мы должны получить разрешение на это от старших товарищей. Но надо иметь раньше наше общее мнение... Я поставлю на голосование вопрос о Фомине, а потом — кому поручить.

Ваня. Вопрос ясен.

Олег. Да, ясен, но все-таки я поставлю... Кто за его казнь?

 

Все медленно поднимают руки.

 

Туркенич. Нам нужна будет помощь... Ты согласен, Жора Арутюнянц?

Жора. Это и справедливо и поучительно для других подлецов!.. Конечно, я согласен.

Туркенич. И Сергей Левашов подойдет.

Жора. Мы не утвердили еще состав трибунала... Не нужно, чтобы он занимался долгим разбирательством. Но важно, чтобы обвиняемый видел, что его казнят по суду.

Туркенич. Мы утвердим трибунал.

Жора. Судить будем от имени народа! Здесь сейчас мы — законные представители народа...

Туркенич. Нужен еще кто-нибудь!

Жора. У меня в пятерке есть Радик Юркин. Знаете? Из нашей школы. Думаю, он подойдет.

Туркенич. Он же мальчишка. Еще переживать будет.

Жора. Что ты! Мальчишки ни черта не переживают. Это мы, взрослые люди, всегда что-нибудь переживаем. А мальчишки ни черта не переживают... Он такой спокойный, такой отчаянный!

Туркенич. Я согласен.

Жора. И еще... С типографским шрифтом у нас все в порядке. Вместо типографской краски мой отец приготовил одну «оригинальную смесь». Вполне заменяет!

Володя. Я набрал первую фразу... Посвящается она Жоре Арутюнянцу: «Не уединяйся с Люсей, не нервируй, мы знаем тайну твоего сердца. Ай-я-яй». Я старался подбирать слова с буквой «и»: их в типографии оказалось больше всего.

Олег. Это здорово! А вы знаете, что две девушки просят принять их в комсомол?

Жора. У меня в пятерке тоже есть парень, который хочет вступить в комсомол. Это все тот же Радик Юркин. Потому что моя пятерка состоит пока что из одного только Радика...

Олег. Мы можем в типографии «Молодой гвардии» печатать временные комсомольские билеты! Мы имеем право принимать в комсомол: наша организация утверждена официально!

 

Входит бабушка Вера.

 

Бабушка Вера. Вы бы хоть чай попили... Я как раз подогреваю. Я Валю и Нину приведу. Хватит им дежурить... Пусть тоже согреются... Вот еще вам... конфеты. Пять штук... (Уходит.)

 

В комнату входят Валя Борц и Нина Иванцова.

 

Олег. Хотите послушать Москву?

Любка. Как... Москву?

Олег. Только одно условие: ни о чем не спрашивать! Потерпите немножечко... (Уходит в соседнюю комнату.)

 

Из соседней комнаты доносятся легкий треск, звуки музыки. Кто-то говорит по-немецки — быстро, исступленно. И вдруг — знакомый дикторский голос: «От Советского Информбюро... Оперативна» сводка за седьмое сентября... Вечернее сообщение...»

 

Ваня. Записывайте, записывайте!

Ульяна. Мы завтра же выпустим ее!

Володя. Напечатаем в своей типографии!

Голос диктора. В течение седьмого сентября наши войска вели ожесточенные бои с противником западнее и юго-западнее Сталинграда, а также в районах Новороссийска и Моздока... На других фронтах существенных изменений не произошло...

 

Молодогвардейцы слушают голос свободной земли. У порога, не замечаемая никем, стоит бабушка Вера.

 

Бабушка Вера (тихо). Это ж Москва... Мать наша родная... Москва!

 

Затемнение.

 

Движутся в ночной полутьме члены «Молодой гвардии», которым надлежит свершить приговор.

 

Туркенич. Он сегодня дежурит... при дирекционе. Здесь, возле школы имени Горького.

Жора. Вот он, бегает, как на цепи.

Сергей. Сволочь!

 

Фомин, в длинном черном пальто с поднятым воротником, ходит взад-вперед. Иногда останавливается под деревянной аркой ворот.

 

Туркенич. Вперед!

 

Фомин не успевает вскрикнуть, как Левашов набрасывается на него и валит на землю. Тут же подбегают остальные молодогвардейцы, окружают Фомина плотным кольцом, затыкают ему рот кляпом, затем связывают руки и ноги веревкой.

 

Туркенич (взглянув на арку ворот). Здесь будет в самый раз.

 

Радик Юркин взбирается на арку.

 

Левашов (снизу). Закрепи двойным морским!..

Туркенич. Ему убивать других было гораздо легче, чем сейчас умирать самому!

Сергей. Понял это, полицай? Понял?!

Жора. Именем Союза Советских Социалистических Республик предатель Игнат Фомин приговаривается трибуналом к смертной казни через повешение!

Туркенич (Сергею). Дай-ка булавку...

Сергей. Что ты там написал?

Туркенич. А что я мог написать? Одно слово — «предатель».

 

В глубине сцены видна тень повешенного Фомина.

Ребята расходятся.

 

Жора (обнимая Радика). Как ты себя чувствуешь, Радик?

Радик. Спать охота, просто спасу нет. Ведь я привык очень рано ложиться.

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Клер. Вы, как, впрочем, и я, активный противник жестокости. Вы, значит, за то, чтобы мы с врагами обращались, как с друзьями? Но согласитесь: все благородное в этом мире совершается на правах взаимности. Почему вы повесили Игната Фомина? Почему ваши партизаны убивают наших солдат? Не в открытом бою, а в ночи, из-за угла... Думаю, что Игната Фомина тоже казнил не один человек, а целая группа. Вы ведь, кажется, против такого неравномерного соотношения сил?

Олег (медленно, с трудом). Я не знаю, кто казнил Фомина. И не хочу, чтобы враги относились друг к другу, как друзья. Каждый из них вправе доказывать свою правоту! А того, кто начинает убивать, необходимо предать суду. Так было всегда... Так, я уверен, было и с Фоминым. И наши партизаны хоть и нападают, но фактически защищаются. Верней сказать, защищают свою землю и свой народ. Право на защиту имеет каждый!

Клер. Тогда предоставьте это право и нам! Мы защищаемся от вашей «Молодой гвардии», от ваших партизан... Ведь можно сказать и так?

Олег. Нет... нельзя. Потому что вы ворвались в наш Дом, а не мы в ваш.

Клер (мечтательно и растроганно). Дом!.. Это самое прекрасное слово на свете! Я бы, кажется, все отдал, чтобы очутиться дома — среди детей, среди внуков...

Олег. И возвращайтесь к ним. Скорей возвращайтесь...

Клер. Кто-то из великих сказал, что самый беспощадный конфликт — это конфликт между долгом и счастьем!

Олег. А кто определил... в чем ваш долг?

Клер. О, если бы мы это могли определить сами! Увы, это всегда диктуется свыше. Но... мы с вами забрались дебри, из которых не сможем выпутаться. Ответьте мне на один вопрос... Вот вы создали организацию. Стали, как в говорите, «защищаться» от нас. Ну а ваши родители Неужели они спокойно смотрели, как вы рискуете жизнью, как вы идете на смерть?

Олег. Разные родители на все реагируют по-разному...

 

Затемнение.

 

У Земнуховых. За столом—Александр Федорович и Ваня. Вбегает Ванина сестра Нина.

 

Нина. Слыхали? Игнат Фомин под аркой висит?

Александр Федорович. Как... висит?

Нина. Повесили. Он и висит. Бумажка к пальто приколота, а на ней — одно только слово... Люди вроде довольны.

Александр Федорович. Какое слово?

Нина. Я не читала. Кто говорит — «полицай», а кто—«предатель».

Александр Федорович. А на самом-то деле какое слово? Мы, наверно, у себя дома точней можем получить информацию... (Ване.) Чего молчишь? Ты же там, так сказать, поближе...'

Ваня. К полиции, что ли?

Александр Федорович. Что Тюленин вчера приходил? В запрещенное время?

Ваня. Кто его соблюдает, время-то? Будто Нинка в это время на свидание не ходит!

Александр Федорович (ударяет ладонью по! столу). Не врать! За это — тюрьма! Если своей головы не жалко, пожалел бы родителей!

Ваня. О Фомине я услышал от Нины. Так ему и надо, подлецу! И ты тоже так думаешь. Врать не буду: я оказываю посильную помощь нашим людям. А не говорил вам об этом, чтобы зря не беспокоить.

Александр Федорович. Забыл, как жили в бараке, где было двенадцать семейств? Как на полу валялись? Ради вас мы с матерью убили все свои силы. Ты о ней подумал?

Ваня. А что, по-твоему, я должен делать?

Александр Федорович. Иди работать! Нинка работает, иди и ты. Она, счетовод, работает чернорабочей А ты что?

Ваня. На кого работать? На фрицев? Твой сын, мой брат, — в Красной Армии, а ты велишь мне идти помогать врагам, чтобы его поскорей убили?

Александр Федорович. А жрать что? Лучше будет, когда первый, за кого ты радеешь, продаст твою голову? Ты не знаешь людей. А я знаю! У каждого своя корысть.

Ваня. Неправда... Была у тебя корысть, когда ты отправлял государственное имущество в тыл?

Александр Федорович. Обо мне речи нет.

Ваня. Нет, о тебе речь! «Каждый за себя»... Какая была в тебе корысть, когда ты, больной, грузил не свое имущество, не спал ночей? Неужто ты один такой на земле? Даже по науке это не выходит.

Александр Федорович. Я не по науке доказываю, а по жизни!

Ваня. Тогда докажи, что я не прав... Криком меня убедить нельзя. Могу замолчать... А поступать все равно буду по совести.

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег, Ваня и Клер.

 

Клер. Я против следственных терминов. Ну почему, в самом деле, «допрос», а не беседа? Почему «очная ставка», а не встреча друзей? Вы ведь друзья?..

Олег. Мы жили в одном городе. Довольно далеко друг от друга. Вот и все.

Клер. Разве у вас не было ничего общего?

Ваня. Мы учились в одной школе. Но я старше Олега. А в этом возрасте каждый год разницы...

Клер. О да, в юности и в особенности в детстве каждый год — это вечность. И все-таки разве у вас не было ничего общего? Ну хотя бы стихи?

Ваня. Я люблю стихи. Особенно Пушкина.

Клер. А Олег их даже сам сочинял? (Ване.) И вы, кажется, сочиняли?

Ваня. Сочинял... Откуда вы знаете?

Клер. Я раньше никогда не входил в чужую комнату без стука, без предупреждения. Не вскрывал чужих писем. Даже если их получала жена... А сейчас вынужден копаться в чужих тетрадках и дневниках. Война диктует свои законы. И заставляет менять привычки. (Громко, словно теряя самообладание.) Но я делаю это лишь с одной целью. Я хочу объяснить вам: чтобы читать стихи и чтобы их писать, чтобы любить и быть любимыми, надо жить! Вы слышите? Надо жить! Я хочу предоставить вам такую возможность... Помогите же мне! (Успокаивается.) Значит, вы сочиняли стихи? Хоть в этом вы сознались...

Олег. Трудно найти юношу или девушку, которые не пишут стихов.

Клер. Согласен. Каждый сочинил в жизни хотя бы четыре строчки... Но я хочу говорить о прозе. Потому что думаю —об освобождении русских военнопленных вы говорили не в рифму...

Ваня. Мы об этом вообще не говорили.

Клер. Такая операция не могла возникнуть стихийно.

Олег. Есть партизаны, которые...

Клер (перебивая). Я знаю, что есть партизаны. Они не дают забывать о себе! Но в данном конкретном случае...

 

Затемнение.

 

Во дворе, возле дома Поповых. Аватолий Попов и Виктор Петров. В руках у Анатолия — карта. Через плетень перелезает Ульяна.

 

Анатолий (Виктору). Уля идет... Наверно, с приказом от штаба... Она теперь так просто к нам не заходит.

Виктор (Ульяне). Соскучились мы. Хотели идти в поселок... искать.

Ульяна. В поселок нельзя! Облава там. Ловят, в Германию угоняют... (Увидев карту.) А карта нам как раз пригодится. Штаб поручает вам...

Анатолий (Виктору). Я говорил?

Ульяна. Вы должны возглавить операцию. Освободить пленных... которые в лесхозе работают.

 

Анатолий и Виктор переглядываются.

 

Анатолий. Охрана далеко живет?

Ульяна. По правую сторону дороги, уже в самом хуторе.

Анатолий. А барак, кажется, на отлете? Возле той рощи... Помнишь?

Ульяна (смущенно). При чем тут роща? Дело в бараке...

Виктор. Там раньше склад был. Они только нары сделали да обнесли вокруг проволокой.

Ульяна. И всего один часовой... Я думаю, охрану выгоднее не трогать, а снять часового.

Виктор. Можно взять инструменты и все сделать тихо, бесшумно.

Анатолий (Ульяне). Как твое мнение?

Ульяна (Анатолию). Будь осторожен... (Смутившись, Виктору.) И ты, Витя. И все наши ребята пусть не рискуют... без надобности. Штаб очень просил.

 

Анатолий и Виктор уходят. Появляется Валя Филатова.

Подбежав к Ульяне, опускается возле нее на землю.

 

(После паузы, тихо.) Что с тобой, Валечка?

Филатова (подняв голову), Уля... Меня угоняют в Германию!

Ульяна. Тебе надо бежать... да-да, бежать!

Филатова. Куда же, куда, боже мой? У меня же нет теперь никаких документов.

Ульяна. Валечка, милая, я понимаю — кругом немцы, но ведь это же наша страна... Она большая! Всюду те же самые люди, среди которых мы жили. Ведь можно же найти выход из положения! Я сама помогу тебе. Все ребята и девчата помогут!

Филатова. А мама? Что ты, Улечка! Они же замучают ее!

Ульяна. А если тебя в Германию угонят, ты думаешь, ей будет легче? Разве она это переживет?

Филатова. Улечка... Улечка... За что ты еще больше мучаешь меня?

Ульяна. Я презираю тебя! Да-да, презираю твою немощность, твои слезы... Кругом столько горя, столько людей, здоровых, сильных, прекрасных людей гибнет на фронте, в застенках, — подумай, что испытывают их жены, матери. Но все работают, борются! А ты... Тебе предлагают помощь, а ты хнычешь да еще хочешь, чтобы тебя жалели. А мне тебя не жалко. Да, не жалко! (После паузы.) Валя! Валечка! Вспомни, как мы дружили с тобой. Сердечко мое!

 

Валя плачет.

 

Вспомни... когда я советовала тебе что-нибудь плохое?.. Валечка! Я тебя умоляю!..

Филатова. Нет-нет... ты покинула меня! Ты покинула меня сердцем, еще когда уезжала. И потом уже ничего не было между нами. Ты думаешь, я этого не чувствовала? А сейчас?.. Я совсем, совсем одна на свете...

Ульяна (тихо и спокойно). Валя, я говорю тебе в последний раз. Или ты послушаешь меня... тогда мы сейчас же позовем Анатолия, и он проводит тебя к Виктору на хутор...

Филатова. Прощай, Улечка!.. Прощай навсегда! (С трудом сдерживая рыдания, убегает.)

 

Затемнение.

 

Возле барака с военнопленными Анатолий и Виктор лежа притаились. У дверей — часовой. Он ходит вдоль проволочной заграждения взад и вперед.

 

Анатолий. Витя, ты помнишь это место? Ведь эта то самое...

Виктор. Нет, то чуть пониже. Вон, где обвалился берег... Мне тогда пришлось с того берега плыть. Я все боялся, что тебя стащит пониже, прямо в водоворот.

Анатолий. Я все-таки здорово перетрусил. Ведь я почти уже захлебнулся.

Виктор. Мы с Женькой Мошковым выходим из лесу и видим... Если бы Женька не кинулся с обрыва прямо в одежде, мне бы тебя не вытянуть!

Анатолий. Конечно, не вытянуть... А что слышно о Женьке Мошкове?

Виктор. Младший лейтенант, да еще в пехоте! Они,| знаешь, как гибнут?

Анатолий. Хороший парень. Можно сказать, мой« спаситель.

Виктор. Ну, мне пора...

Анатолий. Ребята с другой стороны сделают проход в проволочном заграждении...

Виктор. Смотри, повернулся спиной! Стоит... Самое время!

 

Часовой, не снимая винтовки с плеча, сунул руки в карманы и застыл — спиной к бараку.

 

Анатолий. А может, вдвоем поползем?

В и к т о р. Ни в коем случае! Я его сзади... (Ползет).

 

Анатолий, приподняв голову, наблюдает. Виктор вскакивает и бьет часового по голове. Часовой падает. Виктор наваливается на него... Анатолий бежит на помощь. С другой стороны доносится звук металла, перегрызающего проволоку.

 

Анатолий. Витя... Проход открыт! Я —в барак. А ты с ребятами — на дорогу.,. Следите! (Распахивает дверь барака.) Товарищи!.. Вы свободны! Уходите лесом к реке и дальше — вверх и вниз по реке!..

 

Из барака выбегают люди в лохмотьях. Они благодарят молодогвардейцев. Кто-то сзади подходит к Анатолию, обнимает его.

 

Анатолий (вырываясь). Кто это?

Женя (слабым голосом). Это я... Толенька... Толя!

Анатолий. Кто?.. (Изумленно.) Ты?! Женя Мошков?!..

Женя. Узнал тебя по голосу...

Анатолий. Женя? Спаситель мой?.. А мы с Витькой только что тебя вспоминали. И вдруг... Это как в сказке!

Женя (грустно). Сказка перед жизнью слаба... Жизнь такое выкидывает!

 

И вдруг занимается зарево, охватывает большую часть неба.

 

Анатолий. Возле Гундоровской. Это Сережка Тюленин... Скирды жжет. Он теперь их каждую ночь жжет.

Женя. Неужто я свободен? Ребята... (Закрывает лицо руками, падает на траву.)

Анатолий (поднимает его). Вставай! Скорее!.. Скорее!

 

Они убегают.

Продолжает пылать горизонт. На переднем плане — Олег и Нина Иванцова.

 

Олег. Молодец Сережка... Вот если бы нам достать материю такого же алого цвета! Как этот пожар...

Нина. Зачем?

Олег. Ты, наверно, забыла, что через неделю — двадцать пятая годовщина... Четверть века Советской власти... В этот день весь Краснодон должен увидеть, что здесь, в городе, живет и действует эта самая Советская власть! Знамена... Кругом знамена! Только где их возьмешь?

Нина. Так ведь можно покрасить что-нибудь в красный цвет. Это наше, девичье, дело! Мы с Валей Борц, с Олей, Улей и Любкой покрасим... А?

Олег. За это... за это тебя хочется расцеловать! И вобще... Хочешь, я тебе прочитаю свои стихи?

Нина. Свои?

Олег. Ты послушай! Нет... лучше сама прочитай...

Нина (тихо).

     «Пой, подруга, песню боевую,

     Не унывай и не грусти...».

Олег. Лучше не вслух... про себя... ;

Нина. Это ты мне посвятил? Мне, да?.. Почему ты раньше не говорил, что пишешь?

Олег. Я стеснялся... Я давно пишу. Но никому не показывал. Я больше всего Ваню стесняюсь. Ведь он знаешь как пишет! А я что... У меня размер не выдержан, да и рифмы я с трудом подбираю.

Нина (задумчиво). Не в этом дело... Спасибо тебе...

Олег. И тебе спасибо. За все. И за то, что будут знамена алые, как этот пожар...

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Клер. Как у вас говорят, факты — упрямая вещь. Но вы еще упрямее фактов! Мне все известно и без ваших признаний!..

Олег. Зачем же вы их так добиваетесь?

Клер. У вас была не просто организация — у вас была политическая организация. Билеты, клятвы и взносы... Вы принимали и исключали!

Олег. Исключали? Кого?..

Клер. Но принимали?!

 

Затемнение.

 

Заседает штаб «Молодой гвардии».

 

Сергей (указывая на Радика). Он не только участвовал в казни предателя Фомина. По ночам мы с ним нападали на фашистские грузовики. Он вел себя как мужчина!

Олег. Б-будут вопросы к товарищу Радику Юркину?

Туркенич. Пусть биографию расскажет.

Олег. Расскажи б-биографию.

Радик. Я родился в городе Краснодоне в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Учился в школе имени Горького... Это все. (После паузы.) А как фрицы пришли, теперь уже не учусь...

Ваня. Общественных обязанностей не нес?

Радик (со вздохом) Не нес.

Ваня. Задачи комсомола знаешь?

Радик. Бить фашистских захватчиков, пока не останется ни одного.

Туркенич. Что же, я считаю, парень вполне политически грамотный.

Любка. Надо принять!

Ульяна. Верно, принять!

Олег. Кто за то, чтобы принять в члены комсомола товарища Радика Юркина?

 

Все поднимают руки.

 

Ед-диногласно! (Радику.) Подойди сюда...

 

Радик подходит.

 

Ты вступаешь в комсомол накануне Октябрьского праздника. Это очень важно... По поручению штаба вручаю тебе временный комсомольский билет. А когда вернется Красная Армия, райком комсомола обменяет его на настоящий...

Радик (взволнованно). Я зашью его в курточку... и буду всегда носить с собой. Всегда!

Олег. Можешь идти.

 

Радик уходит.

 

Ребята, одно сообщение... Мы в честь праздника оказали денежную помощь семьям фронтовиков. Деньги, как вы знаете, — от продажи папирос, спичек, разных продуктов... и особенно спирта, которые наши ребята похищают с немецких грузовиков. (После паузы.) И еще одно сообщение... Сегодня в-вечером у нас будет вечеринка в честь великого праздника. А утром... Вы знаете, что будет утром. Будут знамена по всему городу! Мы их р-развесим сегодня повсюду. Мы! Потом все сюда... А завтра...

 

Звучит песня «Завтра»:

 

«Снова над полем закат распростерт,

Но обязательно солнце взойдет

Завтра!

В мире свинцовые вьюги метут,

Но непременно сады зацветут

Завтра!

Вечно живи и планетой владей,

Эта бессонная вера в людей,

В завтра!

Мы сквозь года и века пронесли

Слово, в котором — надежда земли:

Завтра!

Брезжит оно и в тебе и во мне,

В прожитом дне и в сегодняшнем дне:

Завтра!

Может быть, я не смогу, не дойду,

Может, споткнувшись, на. снег упаду

Завтра!

Только я верю, что солнце взойдет,

Только я знаю: земля расцветет

Завтра!

Знаю еще, что, наверно, не раз

Люди хорошие вспомнят о нас

Завтра! Завтра!»

 

Пока звучит песня, Сергей Левашов и Любка, Сергей Тюленин и Валя Борц отправляются на свое опасное задание. И вот уже Левашов и Любка у цели... Он помогает ей взобраться, затем взбирается сам. Закрепив флаг, они спускаются.

 

Любка. Сережка, захватим гитару, а?

Леващов. Захватим. И я переоденусь: ты меня всего вывозила своими ботинками.

Любка. Ни-ни! Примут нас, какие есть!

 

Они исчезают в темноте... В другом конце сцены Валя ждет Сергея, который тут же появляется.

 

Валя. Готово?

Сергей. Ara... У меня еще есть в запасе. Давай на дирекцион.

Валя. А полиция?

Сергей. А пожарная лестница?

Валя. Пошли.

 

Под самым носом у часового Сергей взбирается по пожарной лестнице. Валя ждет его внизу. Песня все звучит... Они подходят к дому Кошевых. Вдруг Сергей; хватает Валю за руку, и оба прижимаются к стене.

 

Сергей (шепотом). Шли двое навстречу. Услышали нас и тоже остановились...

Валя. Показалось!

Сергей. Нет, стоят.

Валя. Тебе почудилось, наверно...

 

Из дома выходит Елена Николаевна.

 

Елена Николаевна. Люба? Чего вы не заходите?

Любка. Тсс... Тише.

Сергей. Свои! (Схватив Валю за руку, тянет ее за собой. Они сталкиваются с Любкой и Левашовым, в руках у которого гитара, и со смехом вбегают в дом.)

 

Затемнение.

 

Слышны истошные крики Любки, которую пытают. Затем немецкие солдаты приволакивают ее в кабинет Клера. На авансцене — Любка и Клер.

 

Клер. Ну, вы освободили пленных... Ну, разогнали скот, который бы нам пригодился... В этом есть какая-то целесообразность. Но эти обрывки красной материи?.. Эти наволочки и простыни?.. Зачем?..

Любка. Кто их развесил, не знаю. Но было красиво!

Клер. Вы—«артистка». Вам нравятся декорации. Но декорации... на крови? Не слишком ли это? Мне кажется, что эти наволочки смочены вашей кровью. Вашей... персонально... вы понимаете? И мне вас жаль.

Любка (будто не слыша). Это, кажется, было накануне Седьмого ноября?

Клер. Почему вы не говорите — накануне праздника ?

Любка. И так можно сказать. Потому что в тот день мы плясали... Ну да, я все помню...

 

Затемнение.

 

Комната в доме Кошевых.

 

Олег. Р-ребята! Только что мы слушали голос Москвы. Она поздравила нас! И в связи с этим...

 

Сергей Левашов ударяет по струнам гитары, играет модный заграничный фокстрот. Все кружатся в танце: Любка — с Туркеничем, Ульяна — с Анатолием, а Олег — с Ниной Иванцовой.

 

Бабушка Вера. Что это за танцы! И что они такое придумали в этой загранице! (Левашову.) Сережа, давай гопака!..

 

Левашов переходит на гопак. Олег подхватывает бабушку Веру, и она с неожиданной для нее легкостью, вместе с внуком выстукивая башмаками, танцует.

 

Олег. Какая же ты бабушка?

Бабушка Вера. Ой, помрешь, старая!

Любка. Украина забила! (Левашову.) Сережка... Давай нашу «Поулошную».

 

И не успевает Левашов тронуть струны, как она уже пошла плясать «Русскую». И Сергей Тюленин выходит ей навстречу. Они лихо танцуют.

 

Ульяна. Молодец, Любка — артистка!

Любка (внезапно остановившись, грустно). Вот она, наша «Поулошная»...

 

Левашов опять ударяет по струнам... но Олег удерживает его.

 

Олег. По-моему, пора р-расходиться... П-поздравляю вас всех с праздником. А з-завтра вас поздравят знамена... И краснодонцы скажут: «Это сделано для нас... О нас помнят! Мы не забыты...»

Затемнение.

 

И сразу же словно пламя охватывает всю сцену. Алые знамена повсюду... И песня...

Свистки, крики взбешенных оккупантов. На переднем плане — Олег и Лютиков.

 

Лютиков. Биржу труда вы сожгли. Это отлично!

Олег. Со всеми адресами... тех, кого угонять собирались!

Лютиков. Но не слишком ли открыто вы извещал группы о предстоящей операции? И еще. Даже в расклейке листовок... не слишком ли много людей принимает участие?

Олег. Так ведь чем больше, тем лучше!

Лютиков (тихо, неторопливо). Как сказать... Выросли вы: организация выросла... и вы сами. Это хорошо,: Но ни одного человека не принимайте больше без моего разрешения. Ни одного! (После паузы.) Кстати, а что теперь в клубе имени Горького?

Олег. Пустой стоит.

Лютиков. А вы обратитесь к начальству и сделайте из него заправский клуб.

Олег (тихо). Не понимаю...

Лютиков. И понимать нечего: клуб для молодежи, для населения. Организуйте ребят и девчат, далеких от политики, которые думают только о развлечениях, скучают... Скажите, хотим, дескать, культурно обслуживать население в духе нового порядка. И пусть, мол, ребята танцуют, а то они зря болтаются и только мысли вредные в голову им приходят.

Олег. Зачем это?

Лютиков. Так я и думал... Не понял ты! А если бы понял, большой подарок сделал бы мне. И всей организации! Боишься... запачкаться? Кто чист, тот не запачкается. Надо так сделать, чтобы клуб этот был в наших руках! А программу вы будете делать нейтральную.

 

Затемнение.

 

Яркий свет. Аплодисменты. В клубе концерт в полном разгаре.

 

Сергей (объявляет). Артисты Областной луганской эстрады... Любовь Шевцова! Аккомпанирует Валя Борц!

 

Аплодисменты. Любка выбегает на сцену. Лихо отплясывает.

Ее провожают овациями.

 

(Объявляет.) Пародии на цыганские романсы!.. Владимир Осьмухин!.. Аккомпанирует на гитаре Сергей Левашов!

Володя (поглядывая на портрет фюрера в глубине сцены, поет).

     Эх, расскажи, расскажи, бродяга,

     Чей ты родом, откуда ты?

     Ой да и получишь .скоро по заслугам.

     Как только солнышко пригреет,

     Эх да ты уснешь глубоким сном...

 

Буря восторга... Но, перекрывая аплодисменты, раздается рокот моторов. Взрывы бомб где-то вдали. Голоса: «Это наши!.. Наши бомбят!..»

 

Затемнение.

 

Кабинет Брюкнера. Брюкнер, Балдер, Соликовский, Фенбонг, солдаты. Перед ними — Ваня.

 

Брюкнер. Ближе!

 

Ваню подталкивают к нему.

 

Ты — Иван Земнухов?

Ваня. Да, это я.

Соликовский. Достукался... (Подтаскивает к столу маленького перепуганного мальчика, который до этого момента был не виден.) Он?

Мальчик. Он...

Соликовский. Понял? Расскажи, с кем трудился. Живо!

Ваня. Не знаю, о чем вы говорите.

Соликовский (оглядываясь). Видали, а? Такое им Советская власть дала образование! (Подтаскивает мальчика к Ване.) Не совестно тебе? Мальчишку бы пожалел, ведь он за тебя страдает. (Указывает в угол.) Посмотри, что это лежит?

 

Ваня оглядывается и видит в углу вскрытый мешок с новогодними подарками.

 

Солдатские новогодние подарки. Как они к вам в клуб попали? И на базар?

Ваня. Не знаю, какое это может иметь ко мне отношение. Мальчишку вижу я... первый раз.

Балдер. Господин Майстер требует рассказать, сколько раз ты нападал на машины, с какой целью, кто соучастник, что делали кроме... Все, все рассказать!..

Ваня (поправляя очки). Как я могу нападать на машину с подарками, если я даже вас не вижу? Это же всем известно!

Балдер. Прошу отвечать господину майстеру...

Брюкнер (махнув рукой). К Фенбонгу! Фенбонг и солдаты набрасываются на Ваню и сбивают его с ног.

 

Затемнение.

 

Молодогвардейцы — вокруг Олега.

 

Олег. К-как нам ни больно, к-как ни трудно, мы до. ясны отказаться от мысли, что мы можем остаться здесь до прихода Красной Армии, оказать ей помощь, от всего что хотели сделать даже завтра... Иначе мы п-погибнем сами и п-погубим всех наших людей. Фашисты попали самый центр организации. Если они даже ничего, кроме этих подарков, не знают и не узнают, они схватят всех, кто группировался вокруг клуба. И еще десятки невиновных... Ч‑что же делать? Уходить... Уйти из города... Мы честно боролись и имеем право разойтись с сознанием выполненного долга... Мы сделали все, что могли...

 

Молодогвардейцы прощаются друг с другом. Кто-то из девушек тих плачет.

Олег и Сергей — на переднем плане.

 

Олег. Ты все понял?

Сергей (кивает). Кто-то может не выдержать... Так?

Олег. Да... Нехорошо говорить об этом. Не доверять, когда не знаешь... Их уже, наверно, мучают, а мы на свободе.

 

Нина Иванцова подходит к Олегу, порывисто обнимает его и целует.

 

Помнишь, как я однажды хотел поцеловать тебя?

Нина. Я помню. Я все помню... Я помню больше, чем: ты думаешь. Я всегда буду помнить тебя... Я буду ждать тебя!..

 

Затемнение.

 

На авансцене — Олег и Клер.

 

Клер. Я много часов провел в этих беседах... с вами. Я думал, что вы любите свою мать, свою бабушку, Нину Иванцову... Я думал, что вы любите стихи, любите жизнь! Но я прихожу к выводу... Разве могли бы вы зашить в полу своего пальто комсомольский билет и так глупо попасться из-за этого, если бы вы по-настоящему любили жизнь?.. Не смогли с ним расстаться? Лучше, я думаю, расстаться с билетом, чем с жизнью!.. Что вообще значит... этот кусочек картона?..

Олег (тихо и внятно). Что значит... этот кусочек картона?!

 

Возникает песня «Завтра» (со слов «Только я верю, что солнце взойдет...»). И вдруг что-то непостижимое происходит с «интеллигентным» Клером. Он вскакивает, меняется в лице.

 

Клер. Фанатики! Казнить? Расстрелять?.. Нет... Это слишком легко!.. В шахту их сбросить!.. В шурф! В шахту! И вагонетки — на них! Вагонетки!..

 

Молодогвардейцев ведут на казнь. Одни идут гордо и спокойно, другие отчаянно сопротивляются. Слышен грохот летящих вниз вагонеток. И все это сопровождается песней «От имени павших в бою»:

 

«Мы были живыми, как время,

Мы были большими, как время.

Теперь мы — в легендах прославленных дней...

Теперь мы — в граните и в бронзе,

Теперь мы — в поэмах и в прозе,

Теперь мы — в безмолвье могильных камней...»

 

Затемнение.

 

На авансцене за столом сидит Клер. Рядом — Курт.

 

Клер (медленно, безнадежно). Если бы у нас с вами, Курт, были такие дети и внуки... такие дети и внуки... мы бы могли выиграть эту войну.

Курт. Но ведь мы побеждаем!

Клер (совсем тихо). Это вам только кажется...

 

Песня продолжает звучать. Она ширится, заполняет собой всю сцену, весь зал.

И молодогвардейцы вновь появляются, выходя плечом к плечу из глубины на авансцену с песней о благодарной памяти потомков:

 

«Спасибо за память, потомки,

Спасибо за верность, потомки,

Спасибо за то, что алеет заря!

Не зря мы над смертью смеялись,

Не зря наши слезы и ярость...

Не зря наши песни.

И клятвы не зря!

 

А вы оставайтесь живыми,

Прекрасно и долго живыми...

Мы знаем: дорога у вас не проста.

Но вы — продолжение наше,

Но вы — утешение наше,

Но вы — наша слава. И наша мечта!»