"СОКОЛЯТА"

Так называли группу демократически настроенных учеников старших классов Владивостокского коммерческого училища в 1917/18 и 1918/19 учебных годах. Одним из «соколят» был Саша Фадеев.

Название это так гармонировало с каждым взятым отдельно учеником и со всей группой в целом, что никто не задумывался, когда и откуда появилось крылатое слово «соколята».

Группа «соколят» в основной своей части сложилась из стародавнего содружества одноклассников, какие обычно бывают в любом классе и сколачиваются часто по совершенно непонятным вначале признакам.

В 1917 году эта группа приобрела определенную политическую окраску. «Соколята» были той меньшей частью учащихся, которая признала сначала Февральскую, а затем и Октябрьскую революции. Сначала «соколята» были инициаторами и организаторами Союза учащихся, затем они же стали инициаторами и организаторами ликвидации этой молодежной организации, так как она объединяла абсолютно всех учащихся, среди которых оказалось потом немало противников советской власти.

Ранней весной 1918 года во Владивостоке произошла всеобщая ученическая забастовка, окончившаяся полной победой бастовавших. Забастовку начали и возглавляли ученики из группы «соколят».

Высоко тогда поднялся их авторитет среди молодежи. Ведь ни в одной средней школе не было такой идейно сплоченной, дружной и боевой группы энергичных и способных организаторов, как «соколята».

В 1917 году по инициативе руководителя Союза учащихся было организовано общежитие для приезжающих из области учеников в предоставленной Советом рабочих и солдатских депутатов казарме на Первой Речке. Там же помещалась редакция журнала «Голос учащихся», в котором сотрудничали все «соколята», а Саша Фадеев одно время был редактором этого журнала. Вскоре это общежитие, утратив свое прямое назначение, превратилось в бытовую коммуну, основным ядром которой были все те же «соколята». В коммуне жили и Яша Голомбик, порвавший с семьей из-за политических разногласий с отцом и добывавший средства для существования репортерским трудом, и Саша Фадеев, получавший в коммерческом училище стипендию, и Гриша Билименко — мужичок «от земли» из Прохоров, и Коля Заделенов (не помню, по какому признаку). Как-то были связаны с этой коммуной остальные ребята, живущие дома: Петя Нерезов, этот рабочий корешок (по отцу), попавший под начало деспотичного отчима-лавочника, и жившие на Первой Речке мечтательный Саша Бородкин и Адольф Фельдгер, тоже работавший репортером. Жили ребята все одной семьей.

Большевистское влияние на эту группу оказывалось самыми различными путями.

В забастовке они были поддержаны Советом рабочих и солдатских депутатов. На общегородской ученической сходке выступал председатель Совета, авторитетный старый большевик, бывший узник Александровского Централа П. М. Никифоров. Среди выступавших был и члeн стачкома Саша Фадеев.

Предоставляя казарму для общежития учащихся, председатель Совдепа Костя Суханов сразу поставил перед горкомом вопрос о политическом воспитании этих ребят. Владивостокский горком РКП (б) прикомандировал к ним в качестве «дядьки» словоохотливого, политически грамотного, бывалого солдата-большевика, потерявшего на войне ногу, латыша-красногвардейца Ивана Ивановича Строда. Строд очень привязался к ребятам, по-матерински заботливо полюбил их. Вспоминается мне, как, рассказывая о своих подопечных, он любовно называл их мягким голосом с латышским акцентом — «мои сокольятки».

Хотя к этой революционно настроенной группе учеников коммерческого училища крепко пристало крылатое слово «соколята» и вошло в наш быт как сборное понятие, каждый «соколенок» в отдельности представлял собою нечто индивидуально особенное. В результате этот разноликий коллектив, связанный воедино общими идеями и устремлениями, уподоблялся красивому, хорошо собранному букету совершенно разных, непохожих друг на друга цветов.

В моей памяти сохранились образы Саши Фадеева и его самых близких друзей из «соколят» — Гриши Билименко, Сани Бородкина, Пети Нерезова; моих друзей по газетному делу — начитанных, развитых Дольки (так звали Исю Дольникова), Яши Голомбика, Левы Гринштейна, Адольфа Фельдгера и Паши Цоя, вместе с которым пришлось мне работать по переписи населения Корейской слободки. Он в совершенстве знал корейский и китайский языки и был моим переводчиком. Реже встречалась с Зодей (Колей Заделеновым) и Анатолием Тайновым и их знала хуже, чем всех остальных.

С Гришей Билименко у Саши было много общего. Оба деревенские хлопчики. Один из Прохоров, другой из Чугуевки, населенных украинцами, поэтому оба хорошо знали украинский быт, нравы, говор. Украинские песни Саша любил до конца жизни. Оба росли на приволье Улахинской и Лефинской долин под ласковым уссурийским небом и привыкли широко раскрытыми глазами видеть далекие горизонты.

Гришина яркая наружность очень гармонировала с его внутренним обликом. Высокий, худощавый, стройный юноша с милым лицом, на котором вырисовывается тонкий с небольшой горбинкой нос и небольшой рот, с веселыми карими глазами, с губами в постоянной улыбке, с мягкими вьющимися темно-русыми волосами, каким-то сиянием окружающими его приветливое лицо, — другим Гриша Билименко мне не представляется.

Он обладал живым, инициативным умом, в серьезных делах был твердым и последовательным, а вот грустным или задумчивым я его не помню, будто у него не было никаких огорчений. С ним никогда не было скучно, и никогда он не мог был лишним. Сам не грустил, но другим грустить не мешал. В веселье же был всегда первым заводилой.

Саша искренне, глубоко любил Гришу, общество которого никогда не тяготило, не мешало ему углубляться в себя и размышлять, всегда чувствуя близкое плечо друга.

Позднее Билименко стал инженером. В 1937 году он был оклеветан и погиб, оставив в Сашиной душе неизгладимый след. Это к Грише Билименко обращается Фадеев в одной из последних глав «Молодой гвардии» со словами: «Друг мой! Друг мой!.. Я приступаю к самым скорбным страницам повести и невольно вспоминаю о тебе...», еще раз переживая трагическую развязку яркой, но короткой жизни своего друга.

Петя Нерезов был совсем не похож на Гришу ни по наружности, ни по характеру. Крепко сложенный, широкоплечий, с тяжеловатой для юноши фигурой, выше среднего роста. Серые, свинцового цвета, небольшие глаза чаще смотрели исподлобья. Крупный нос, высокий, крутой лоб. Рот с полными, плотно сжатыми губами говорил о его упорстве. Все это придавало Пете вид замкнутого, угрюмого и волевого парня. Его физической силе вполне соответствовал и сильный характер — без всяких сентиментальностей. О тяжелом Петином детстве я узнала позже, когда после партизанства зимой 1919 года поселилась в Петиной крохотной и темной комнате, с заколоченным снаружи досками окном.

В среду «соколят» Петя вносил сдержанность, рассудительность. С его авторитетом считались, и не раз его здравый, спокойный подход к делу охлаждал горячие головы порывистых товарищей.

Погиб Нерезов в 1937 году так же трагично, как и Билименко, будучи секретарем одного из подмосковных райкомов партии. Многие его черты увековечены Фадеевым в образе Суркова в романе «Последний из удэге».

Близок Саше своим внутренним богатством был Саня Бородкин. Небольшого роста, с тоненькой, как у девушки, талией, он выглядел хрупким. Синие, василькового цвета глаза его были обрамлены большими лучистыми девичьими ресницами. Черты лица тонкие, словно выточенные, еще больше подчеркивали его хрупкость. Тихий, мечтательно задумчивый, он оказался сильным духом, выносливым партизаном, смелым бойцом-героем.

В 1921 году, уже будучи члeном Амурского обкома, он погиб вместе с другими бойцами коммунистического отряда, который прикрывал отступление Народно-революционной армии под натиском интервентов и белых войск. Саше Фадееву он был близок вот этим своим, скрытым от нас тогда, внутренним богатством.

Познакомилась я с «соколятами» в конце 1917 или начале 1918 года не то через Сашу Фадеева, не то через Яшу Голомбика. Не помню, как это произошло, но мы, три девушки-большевички, Зоя Станкова, Таня Цивилева и я, быстро сдружились с этой юной компанией. Вспоминаются бесконечные хождения из города на Первую Речку и обратно далеко за полночь. Ясное звездное небо, мерцание освещенного луной снега и споры о том о сем и любимые протяжные песни... Вспоминаются озорные походы в театр «Золотой рог» на галерку при наличии одного билета на двоих-троих. Пожалуй, мы, девушки, и были тем связующим звеном, при посредстве которого «соколята» были втянуты сначала в работу Рабочего Красного Креста, в газетную работу, а затем приняты в ряды владивостокского большевистского подполья, так как мы с Зоей Станковой были члeнами городского партийного комитета и все три, с Таней Цивилевой, были члeнами комитета Рабочего Красного Креста.