ОБЕСПЕЧЕНИЕ СВЯЗИ

Мы привезли с собой целые охапки, что там охапки — горы корреспонденции. Но из-за метели наземная связь все эти дни, как и солнце, появлялась редко. По военному телеграфу едва успевали проходить оперативные сводки командования, политдонесения. Даже некоторые из наших старых корреспонденции продолжали лежать на столике нашего друга ДС — дежурного связи.

В телеграммах же, пришедших из Гранита, наш начальник, полковник Лазарев, не без иронии интересовался, почему в такую горячую пору от нас ни слуху ни духу и как мы проводим свой досуг. Последняя телеграмма требовала уже не объяснения, а немедленного выезда в Москву вместе с материалом. В этом был резон. Даже милый ДС, слывший другом литераторов и влюбленными глазами смотревший на расстроенного, рассерженного Фадеева, развел руками и в ответ на его сетования привел веселенькую галльскую пословицу, что, мол, даже и самая красивая девушка Франции не может дать больше того, что имеет.

— То есть как это так, капитан? — вспылил Фадеев.

— Позвольте докончить, товарищ бригадный комиссар: оборваны провода, — огорченно разъяснил ДС. — Не имею Гранита на проводе сутками. Идут только шифровки.

...И вот мы в Москве, в «Правде», где в те дни было, пожалуй, даже похолоднее, чем в сложенном из веток шалаше в ржевских лесах. И так же, как там, люди ходят в ватниках, в стеганых штанах, в валенках. Ночью, после выпуска номера, редакция превращалась в своеобразную гостиницу. Не только мы, военные корреспонденты, но и весь ее литературный аппарат во главе с главным редактором, насчитывавший в те дни не более полутора десятков человек, ложились спать на диванах в тех же комнатах, где и работали.

На второй день в комнате, которую мы делили с корреспондентом Петром Лидовым, только что прибывшим с Западного фронта, зазвонил телефон. Фадеев. Он говорил из какой-то гостиницы.

— Ну как, материал передал?

— Вручил.

— И что сказали?

— Читают...

— Еще все читают... А мы столько километров по морозу, да, да, да...

— К ночи обещали просмотреть...

— Это когда же? Сейчас полночь.

— Под утро. Когда загорится последняя полоса...

— Столько ждать!.. И все-таки... Ну вот что — есть новость... В Москве Жан Ришар Блок... Да, да, да. Жан Ришар Блок... Хотите, сходим к нему. Великолепнейший француз.

— Что за вопрос — хотим, конечно.

— Ладно... Тогда захватите что у кого есть из съестного...

У меня в подсумке оказалась банка консервов «лосось» и черствая, с позеленевшим брюшком булка, полученная в редакционном буфете. Лидов извлек из кармана шинели аптекарский пузырек с жидкостью, казавшейся зеленоватой. На пузырьке был кокетливый гофрированный колпачок, и из-под него тянулся шлейф добротной, довоенной сигнатурки. Но великолепие содержимого не вызывало сомнений. Тут уж сказались связи друга с фронтовой медициной.

Фадеев ждал нас в вестибюле. Он нетерпеливо шагал по ковру, держа в руке красную головку сыра, как царь державу.

Оценил припасы.

— Не густо, но для дружеской международной встречи хватит, — определил Александр Александрович, имевший изрядные дипломатические познания.

И вдруг сказал:

— А может быть, знаешь, гостевание побоку? Извинимся по телефону и поедем в редакцию... Именно в редакцию... Вдруг там вопросы какие-нибудь, что-нибудь, так сказать, переделать, уточнить надо, а?.. Ведь неплохой материал привезли. Интересный.

Решили все-таки идти в гости. Уже поднимаясь по лестнице, величественно держа в развернутой ладони свою сырную державу, Фадеев снова остановился:

— А вдруг он устарел — этот наш материал... Да, да, да, столько времени не было связи — свободно мог устареть... Вот будет жалость. Такой материал!