Из блокнотов 60-70-х годов

Попробуй-ка выписать в «однораз» то, что прописалось в душе от многолетнего знакомства с тем, кто вошел в историю подвигом своим и своих друзей в краснодонском антифашистском подполье. И вдобавок стал образцом для подражания многим юным поколениям под влиянием романа «Молодая гвардия» Александра Фадеева и фильма с тем же названием Сергея Герасимова.

Пока только первые штрихи-наброски.



В соревновании

1962-й. Первое в моей жизни новоиспечённого главного редактора главного комсомольского издательства «Молодая гвардия» заседание Редакционного совета. Созвездие знаменитых личностей! У них главная забота - помогать издателям лучше приобщать читателя к образцам, к подлинной культуре, к знаниям.

Этот незнакомый мне офицер не мог не обратить на себя внимание уже хотя бы своим высоченным ростом и спортивной осанкой - при всём том, что, как разглядел я, он как раз-то не хотел выделяться.

Строки из романа А.Фадеева «Молодая гвардия»: «В грозном 1942-м ему было всего 17-ть: Жора Арутюнянц был сильно вытянувшийся в длину... очень черный от природы да еще сильно загоревший... с красивыми, в загнутых ресницах, армянскими черными глазами и полными губами... С вежливой улыбкой и приятным армянским акцентом, придававшим его словам особенную значительность...»

Когда он сошел с трибуны, я приметил: он многих поразил своей раскованной эрудицией, а ведь выступал, по существу, в некоем соревновании с маститыми знатоками молодежной проблематики-тематики.

Откуда это у выходца из рабочей семьи армян (отец -столяр, мама - просто хозяюшка по дому) маленького шахтёрского городка, к тому же с окраины (это уточнено в романе: «Жора жил в маленьком доме на выселках...»)? Откуда это у фронтовика? У послевоенного офицера, ясное дело, стеснённого на восприятие культуры суровым образом жизни?

Как сыскать ответ? Военное училище, а затем военная академия обогатили. Но только ли они?

Через года два мы стали соседями по дому. Новоселье. И... сколько же книжных шкафов! Истинный книголюб. Как-то приметил на журнальном столике в их квартире свежий номер газеты «Книжное обозрение». Развернул - и вдруг: имя Жоры-Георгия. Напечатан его обзор новинок на военно-патриотическую тему «Время героев» (1968, 21 сентября).

Строки из романа: «У Жоры Арутюнянца была заведена специальная разграфлённая тетрадь, куда он заносил фамилию автора, название каждой прочитанной книги и краткую ее оценку». И Фадеев перечисляет: Н.Островский, А.Блок, Байрон, Маяковский, А.Н.Толстой...



Особое свойство характера

Издательство шефствовало над целинным (в Казахстане) совхозом «Молодая гвардия». Оттуда в 1963-м году - очередное приглашение, приуроченное к традиционной Всесоюзной неделе молодежной книги. Как молодогвардейской делегации без молодогвардейца Георгия Арутюнянца? Наша главная устроительница этого масштабного действа Валентина Коротенко - решительный командующий! - звонит его начальнику. Не отказал.

Полетели. В делегации писатели и он, майор, да аз, грешный, недавний целинник, еще год назад редактор комсомольской газеты. От нас дар - библиотека новинок. И выступления, выступления.... В клубе, в школе, на не-близких животноводческих фермах и в зерновых отделениях.

Диковинное дело: редко кто в совхозе обращался к гостю по имени-отчеству. Только так: Жора. С уважением, даже с почтением, однако именно так - по-мальчишески. Он не обижался. Не впервой. Он осознавал влияние талантливо сотворенного Фадеевым и Герасимовым образа юноши, только так и называемого в книге и в фильме -просто Жорой.

Я приглядывался к нему. Было жгуче интересно узнать, как взаимосоотносятся в нем живой человек и то, что создано пером для романа и кино.

Жора-Георгий несомненно гордился подвигом своих друзей, но вот себя поминал только тогда, когда надо было отвечать на прямые вопросы, к тому же скуп был на подробности.

Зря скромничал, думалось мне, когда я припоминал прочитанное: он входил в ту небольшую группу, которая создала подпольную типографию, что стала поставщиком особой «взрывчатки» - листовок, которые звали к сопротивлению.

Строки из романа: «Во что бы то ни стало им нужна была типография!.. Жора и Ваня Туркенич вернулись как раз вовремя: шрифт был разобран, и Володя [Осьмухин] уже набрал несколько строк в столбик. Жора мгновенно обмакнул кисть в «оригинальную смесь», а Володя пришлепнул листы и прокатал валиком...»

В конечном счете я все-таки уловил, что для Жоры книжный Жора не стал «вторым я»; факты - да, а всё иное - будто о другом человеке.

То проявление истинной скромности, не показной, не на публику, а явно привнесённой и семейным укладом -влиянием родителей, и собственным, уже во взрослом состоянии, пониманием, как нести свою славу, пропитанную смертельной опасностью в подполье, затем - окровавленную на фронте, куда сразу же после Краснодона попал рядовым автоматчиком...

Возвращаемся в Москву. За мной пришла издательская машина. Я, естественно, усаживаю писательниц, а они зазывают полюбившегося им Жору.

Ему выходить последним. Останавливаемся возле офицерского общежития. Поднимаюсь вместе с ним - мини-комнатушка с малышом и с женой - замечу, главным редактором молодежных передач Центрального телевидения.

Утром спешу к первому секретарю ЦК комсомола - рассказываю, в каких условиях живут герой комсомола и комсомольский ТВ-деятель. Он не поверил. При мне звонит в военную Академию. Начальник поражен и оправдывается: «Майор Арутюнянц с заявлением не обращался».

Мне, целиннику, вскоре выдаётся, как было принято тогда выражаться, жилье в новом доме. И Жоре ордер. Повезло нам с женой - будем соседями.

Скромность... Сын его становится студентом МГИМО. Как-то довелось побывать у ректора, и я отчего-то вдруг провозгласил: «Сын моего приятеля, краснодонца, учится здесь». Ректор отрекается: «Такого не знаю». Просит принести личное дело. Читаем оба графу «Родители». Обозначено об отце: «Офицер Советской армии».

О Шуре, Александре Павловне, - жене Жоры-Георгия. Вспоминается одна ее преинтересная реплика. Я ей: «Расскажи-ка, как завлекла героя?» Она в ответ: «Это он меня завлёк. У меня уже был один добрый знакомый... так мы сколько раз вместе, втроём, свободное время проводили... Так Жора и завлёк...» Случилось это, когда Омское военное училище, где учился фронтовик Арутюнянц, перевели в Ленинград и дислоцировали именно в том районе, где первым секретарем комсомольского райкома пребывала будущая жена героя. Он своей активностью приметился и даже был избран в состав райкома. Свадьба состоялась в 1948-м. Было ему 23.

Поражаюсь: уж сколько лет никто из нынешних теленачальников не догадывается позвонить Шуре! А ведь она столько помнит-знает хотя бы о трудно-славных днях становления молодежного телевидения!

Строки из романа - кое-что из характера, подмеченного Фадеевым: «Мальчишки ни черта не переживают. Это мы, взрослые люди, всегда что-нибудь переживаем, - сказал Жора».



Увлечения

Офицер. Затем военный учёный, кандидат наук и преподаватель Военно-политической академии имени В.И.Ленина. Отец семейства, пусть небольшого, но требующего забот. И тем не менее жил красиво - по закону многогранья:

Игрок сборной Академии по волейболу, в составе которой были два прославленных чемпиона мира.

Истинный книголюб, как уже пояснил; может, и потому дорожил своей причастностью к издательству «Молодая гвардия».

Филателист. Какое же изысканное увлечение! Как-то заявил: «Я с городской конференции филателистов... Избрали членом правления».

И еще одна страсть. Однажды гляжу - сборы в его доме: отпуск. «Куда путь лежит? Небось, на Черноморское побережье?» - неизбежен вопрос. Мнётся: «Да, знаешь, я... вот... тут... решил... Да, уезжаем в наш армейский дом отдыха.... В Киргизию. В горы....» - «Чего так?» -удивляюсь я. И еле вытащил из него ответ: «Там какая-то редкая бабочка водится...» Жена пояснила, что у него заметная среди москвичей коллекция этих экзотических существ. То-то же на следующий год он отправился на отдых в Монголию: «Только там водится бабочка...» И послышалась научная латынь.

Увы, стираются очень и очень важные для понимания характера героя строчки его биографии. Уж пожелтел блокнот с такими вот записями от общений с Жорой:

Был он командиром полка сынов полка. Символический полк, созданный «Пионерской правдой», чтобы прививать школярам уважение к жизни их сверстников военного поколения. Кто захочет подробностей, так надо найти Приказ №1 за подписью подполковника Г.М.Арутюнянца в этой газете за 7-е мая 1968 года.

Военный ученый с такими, к примеру, публикациями: «Боевое дежурство в подразделениях ПВО» или «Культура и быт офицера». Где-то в секретных архивах, как рассказывали его товарищи по Академии, хранятся исследования: «Партийно-политическая работа по повышению боевой готовности зенитных ракетных частей и соединений войск ПВО страны» и «Партийно-политическая работа в зенитном ракетном полку по подготовке личного состава к защите от средств массового поражения».

Строки из романа: «Пока идет война, надо быть военным, а когда война кончится, надо быть инженером, чтобы восстанавливать хозяйство, - говорил Жора с той четкостью и определенностью, которая была ему свойственна».



"Они живут во мне"

Поклоны Жоре-Георгию и его жене Александре Павловне за гостеприимство! Часто случалось: если к ним выходным днём нагрянут былые подпольщики, так и нас, соседей, приглашают. Какие же воодушевляющие знакомства: Валя (Валерия) Борц! Анатолий Лопухов! Василий Левашов!.. Какие же шли преинтересные разговоры - прения!

Ясное дело, не забывали своей боевой молодости. Но -выделю! - без никакого самолюбования. И всегда с налётом грусти-печали: вспоминали погибших и поминали уж нынче начавших уходить из жизни. Приметил по их разговорам, что не всё в истории этого подполья устоялось, и кого же тут винить? Это потому, что среди подпольщиков не могло быть никакого летописца-архивиста, да к тому же были они рассредоточены по разным отрядам-отрядикам.

Помнится, как Жора часто произносил имя Вани Земнухова: «он мой лучший друг...»! То-то же появились из-под его пера воспоминания в журнале «Юность» (1995, №5).

Чтил Георгий Фадеева. Не случайно его попросили выступить на траурной церемонии. Я узнал об этом из «Литературной газеты» за 1956 год (17 мая). Потом появились воспоминания Георгия о писателе в книге «Юность мужала в боях» (Воениздат, 1966).

Еще несколько статей написал он в 60-е годы - о тех, кто не мог быть им забытым: о Земнухове, Третьякевиче, Кошевом, Тюленине, Лопухове, Левашове. Один из заголовков трогателен: «Они живут во мне».

Мало кто знает, как воевал автоматчик Арутюнянц после подполья. Кое-что я узнал по его запискам «Из племени несгибаемых» (газета «На боевом посту», 23.10.1963). Да и снова характерное: в основном не о себе, а об окопном побратиме-разведчике Володе.

В еще одних воспоминаниях все-таки есть чуток подробнее «о себе». Я не удержусь - кое-что перепечатаю: уж очень непосредственно изложено, как вживался юный подпольщик в армейско-фронтовую жизнь.

Итак, ему из окопа задание: срочно сбегать в землянку, куда сам комполка вызвал взводного командира, и что-то срочное сообщить ему.

«...Я открыл дверь и спросил:

- Разрешите войти?

В небольшой комнатке было полно народу. Я немного растерялся, но, услышав приглашение войти, вошел.

- Что скажете? - спросил командир полка.

- Здравствуйте, - машинально проговорил я и кивнул головой, вместо того чтобы отдать воинскую честь. Все громко рассмеялись. Улыбнулся и подполковник. «Что-то не так сделал» - мелькнуло у меня в голове.

- Ну, здравствуйте, - опять-таки отозвался командир полка. - Чем можем вам помочь?

Но я уже заметил своего командира взвода, лейтенанта, и, не обращая ни на кого внимания, стал говорить ему о том, что его вызывает командир роты.

Смотрю, а лейтенант почему-то показывает в сторону командира полка. Офицеры притихли, а с лица подполковника не сходит улыбка. Тогда я еще не знал о том, что, обращаясь к лейтенанту, обязан спросить на то разрешение у командира полка. Я решил поскорее уйти, приказание командира роты было выполнено.

- Товарищ лейтенант, разрешите идти? - спросил я.

И снова вызвал всеобщий смех. Не дождавшись ответа и разрешения, совершенно растерянный, я быстро выбежал из комнаты. Следом за мной вышел лейтенант. Ну и досталось же мне!

- Ты что, не знаешь, как нужно обращаться к старшим? У тебя что, глаза повылазили?! Комполка не заметил?!»

Как изложено! С юморком, но откровенно и честно.

Его жена мне рассказывала, что дома сохранено 40 публикаций Жоры по сборникам, журналам и газетам. Мне подумалось: явно не всё.

Строки из романа: «Жоре Арутюнянцу было совершенно ясно, как он будет жить при немцах. И он очень авторитетно рассуждал:

- Каннибалы! Разве наш народ может с ними примириться, да? Наш народ, как в прежде оккупированных немцами местностях, безусловно, возьмется за оружие...»



Защита памяти

Храню копию письма Георгия Минаевича Арутюнянца (названо: Заявление), которое он передал в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (напомню: это тогда был главный контролёр за работой историков советского периода). Этот документ не только остался при жизни автора без никакого комментария, но и до сих пор не увидел света в научных изданиях.

Важное заявление. Хотя кое-кто, помню, расценивал эти свидетельства краснодонца лишь одной из версий. Но так или иначе, а свидетельства очевидца были подвергнуты политическому аресту. Итак, читаем же, ибо не в моем праве продолжать держать этот документ в режиме секретного:



«В 1960 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР посмертно был награжден орденом один из активных участников подпольной организации «Молодая гвардия» Виктор Третьякевич. Этим самым было реабилитировано его имя и дела в организации.

Встал вопрос о восстановлении и правдивом освещении деятельности Виктора Третьякевича в подпольной организации как комиссара отряда. Это вызвало резкие протесты со стороны матери Олега, Елены Николаевны Кошевой (по вполне понятным причинам), и по непонятным причинам Луганского областного комитета партии.

Что мне, как бывшему участнику этой организации, известно.

В конце июля и начале августа 1942 года в оккупированном Краснодоне возник ряд подпольных групп, независимых друг от друга. Группа Сергея Тюленина, группа поселка Краснодон (Сумского), группа поселка Первомайка (Уля Громова, Попов и Пегливанова) и группа Земнухова, в которой находился и я. Примерно до сентября шли поиски друг друга, а затем Земнухов установил связь с поселком Первомайка, т.е. группой Попова. В это же время в Краснодон вернулся В.Третьякевич. Его завербовал в свою группу С.Тюленин (они учились в одной школе и были соседями), а через несколько дней Земнухов при встрече с Виктором Третьякевичем начал очень осторожно вербовать Виктора в нашу группу Виктор и явился связующим звеном между группой Земнухова и Тюленина. Я сам лично был с Земнуховым при их встрече и разговоре. До этого времени я Виктора Третьякевича почти не знал (слышал как об активном комсомольском работнике). На следующий день состоялось расширенное совещание представителей трех групп (не могу точно утверждать, но, кажется, на квартире Земнухова): Первомайской, Тюленина и Земнухова, на котором и договорились о совместных действиях. Здесь же присутствовал и я.

После того, как договорились о делах уже созданной организации и названной по предложению С.Тюленина «Молодой гвардией», встал вопрос, кого избрать секретарем комсомольской организации (разговор о комиссаре и не поднимался). Ребята, и прежде всего Земнухов, предложили Виктора Третьякевича. Виктор, мне кажется, в шутку сказал, что секретарь избирается на общем собрании комсомольцев, тогда кто-то и предложил избрать его комиссаром, что не требует общего собрания. Все это было не официально, а с шутками, а затем в организации Виктор и значился комиссаром уже до конца ее работы.

Олега Кошевого еще в организации не было. Он вступил в нее позже - где-то в октябре, а поэтому смещать Виктора, окончившего специальную школу в Луганске и отлично зарекомендовавшего себя в «Молодой гвардии», и назначать Олега не было никакого смысла, а тем более надобности. Поэтому версия, выдвинутая кем-то о том, что в организации комиссаром был Олег Кошевой, - надуманная и бездоказательная.

Несмотря на все это, Олег Кошевой, как член подпольной организации «Молодая гвардия», будучи членом штаба и без того, чтобы называть его комиссаром, сделал многое, что позволяет говорить о нем как о герое, мужественно сражавшемся и погибшем за нашу Родину».



Защитник - бесстрашный! - Родины становится, как видим, отважным защитником памяти друзей.

Жена Георгия рассказывала мне, что, приезжая в Краснодон к его родителям, они всегда навещали родителей Виктора Третьякевича, даже тогда, когда те еще жили под гнётом приговора о предательстве сына. Но Жора всегда находил время навестить страдающих в моральной изоляции стариков. «Характер! - подумал я. - Не для него угрозы, что могут подумать о нем самое нехорошее по тем подозрительным временам».

Строки из романа: «В похоронах участвовали все оставшиеся в живых члены краснодонской подпольной организации большевиков и члены «Молодой гвардии», Иван Туркенич, Валя Борц, Жора Арутюнянц, Оля и Нина Иванцовы, Радик Юркин и другие». Жора обозначен третьим.



Александр Фадеев: «Отношения считаю разорванными...»

Уверен, что именно в воспоминаниях о Жоре будет уместно познакомиться с двумя необычными документами эпохи, коих автор - Александр Фадеев. Они мне были переданы в назидание предшественником на посту главного редактора С.Потёмкиным. Заранее скажу, что нет никакой связи с Г.М.Арутюнянцем, да всё-таки эхо давним временам.

1953 год. Фадеев в больнице. Отсюда - его письмо в издательство. Своеобразное: писано прямо по вёрстке романа «Молодая гвардия». Издание готовилось к выпуску в 1953 году, как сообщено на титульном листе, «дополненным и переработанным» (явно после известной критики от Ста-лина). И вот что Фадеев писал: «В Изд-во «Молодая гвардия». Согласиться с тем вопиющим безобразием, которое допущено по отношению к моей книге, категорически допустить не могу. Книгу к изданию в издательстве «Молодая гвардия» я допустить не могу и все свои отношения с издательством считаю разорванными. А.Фадеев. 2/VI.53».

О чём речь? Обнаруживаю, что по вёрстке шли, как это именуется на издательском жаргоне, «вопросы», многие числом, от редактора. То были предложения продолжить редактирование. К примеру, уже на первой странице была подчёркнута аукующая фраза: «А у Ули свисали косы...» Вот такое «вмешательство» и вызывало у больного человека возмущение.

Директор издательства вызван в ЦК ВЛКСМ. Здесь, разумеется, знают, что Фадеев в некоей опале после критики романа. Но одновременно первый секретарь осознаёт, что исправленный роман о комсомольцах не может не выйти именно в комсомольском издательстве. Никак нельзя конфликтовать с Фадеевым! Директору - ультиматум: «Роман должен выйти, иначе...» Это означало, как делился со мной свидетель случившегося Потёмкин, одно: снятие с работы.

Издатели запираются в кабинете, перебирают возможности проникнуть к больному писателю для переговоров. Но тот при упоминании «Молодой гвардии» отказывается от каких-либо встреч. Поздний вечер, никакого оптимизма, в душе мрачно, по стакану водки с отчаяния. И вдруг Потёмкин вспоминает, как у него перед войной Фадеев отметил проблески некоего литературного дарования. Тут и придумали - лукаво! - напроситься на встречу как бы с творческим отчётом, но никак не называя нынешнюю должность, - а там, мол, по обстоятельствам.

И ведь оправдался хитрованный замысел! Произошло свидание - прочувствованные воспоминания... Но вдруг -вопрос Фадеева: «Где же, Серёжа, работаешь?» По счастью, воцарившаяся в беседе симпатия обусловила для Фадеева необходимость все-таки выслушать пожелание продолжить редактуру. Впрочем, когда расставались, никаких обещаний воспринять «замечания» не прозвучало. Руки, правда, пожали и улыбнулись друг другу на прощанье.

Тревожны ожидания: что же дальше? Нервозности подбавляло то, что начальство не уставало «держать вопрос на строгом контроле».

Через 22 дня пришло из больницы письмо: «Уважаемый товарищ Потёмкин! Я, разумеется, не возражаю против полосных иллюстраций, но хотелось бы их предварительно посмотреть. Если бы Вы сообщили мне фамилию художника, а также имена и отчества художника и работника редакционного аппарата изд-ва, которые могли бы зайти ко мне в больницу, и назначили бы день, который Вам удобен (мне это безразлично), я всегда мог бы принять их в 6 часов вечера.

Мне сообщили, что началась подписка на Заём, хотя сегодня в газете нет еще извещения. Прошу Вас передать прилагаемое письмо в бухгалтерию. С приветом. А. Фадеев. 24/VI.53».

Будто и не было конфликта. И более того, закрепляя отношения, разрешил, как все поняли, из предстоящего гонорара что-то отчислить под госзаём на нужды страны.



Еще об одном даре и о двух подарках

Невелики офицерские оклады-зарплаты, но велика у Георгия страсть собирать друзей-приятелей по праздникам - отужинать, покалякать, хотя сам он к многословию склонен не был.

Заметил я по этим застольям кое-что характерное для него:

Никогда ни одного пошлого анекдота или с издёвкой над некими национальными особенностями.

Любил изысканный коньяк. Армянские друзья это знали, и частые из Еревана гости, ясное дело, всегда привозили ему ароматно-просолнеченые дары. А сам-то он был до удивления сдержан на питие: нюхнёт, пригубит - и на этом всё заканчивается.

...У нас с женой два великой значимости дара от него. Первый - это книга о геноциде армянского народа, по тем временам едва ли не запретное чтение; власть почему-то боялась рассказывать о неизбывной печали его соплеменников. Сам краснодонский и насквозь, казалось бы, русский, а вот сказывается зов крови едва ли не в буквальном смысле, если знать о реках крови при массовой резне. Второй дар - это светлое от него напоминание: тянущийся по натянутой верёвочке вверх гибкий, тонкий стволик-самолаз, будто лианочка, разукрашенная, однако, такими листочками, которые выглядят истинно как у русской берёзки; мы так и зовём это нежное существо: «жорина берёзка»; ей уж 38 лет минуло, а она всё юная, чистая, умиротворяющая.

Может, когда эта берёзка вручалась моей семье, Жоре вспомнилась его степная юность, запечатлённая Фадеевым: «Иные хозяева вырастили уже вишни, или сирень, или жасмин, иные высадили рядком, внутри, перед аккуратным крашеным заборчиком, молодые акации, кленочки».



Просьба в госпитале

Мало кто мог осознать при виде этого рослого и широкоплечего человека, что его стали обстреливать внезапные инфаркты. Да всё потому, что не отсиживался, образно говоря, по тихим окопам. Первый инфаркт: он гриппует, а ему звонок с вызовом играть в волейбол на соревнованиях между военными академиями. Второй ударил, когда, разгорячённый записью на ТВ, вышел в сифонящий зимними сквозняками коридор.

Но выстоял! И продолжал служить Отечеству на стезе военных наук в своей Академии, а ведь это не только аудитории, но и выезды в войска.

...Иногда, если совпадало время, случалось по утрам подвозить его на службу. Однажды всматриваюсь: глаза впалые, лицо землистое.

- Что, не выспался?

- Не спал... В животе боль была жуткая. Ведь ты свою язву излечил, поделись опытом - неужто и у меня? Но я-то не курю...

Поделился я прежде всего наказом: срочно обследуйся.

Рак у него оказался. Шёл ему тогда всего-то 48-й год. Жуткие страдания! Частенько заставал его в больнице в самодельно-защитной позе: сидит на койке, от боли скрючившись, и исхудало-острыми локтями упирается в такие же иссохшие коленки; а чтобы не добавлять себе еще и боли от острого к острому, подушку подкладывал.

Но даже здесь вдруг просит меня:

- Говорят, твоя «Молодая гвардия» выпустила книжку Мариэтты Шагинян. И Расула Гамзатова... Плохо мне здесь без поэзии. Очень... Привёз бы почитать.

Я поспешил исполнить его просьбу, но отправился не на книжный склад, а к нашим авторам-творцам, созвонившись, благо Гамзатов оказался в Москве. Они, едва узнав, для кого книги, тут же за перо - писать дарственные автографы. Шагинян пишет и делится со мной своими переживаниями в армянской аранжировке: кручинится, что сын Армении в беде... Расул же вспомнил начало своего творчества:

- В молодости написал поэму «Дети Краснодона». Для поступления в Литинститут нужны были доказательства, что кое-что уже написано. Так в числе еще нескольких сочинений предъявил и эту поэму.

Жору застал лежащим. Он взял в руки ту и другую книги, и глаза его увлажнились. Впервые я его таким видел.

Спустя годы его супруга переписала мне один из тогдашних автографов: «Дорогому «Жоре» Арутюнянцу, герою «Молодой гвардии», с самым глубоким уважением его соотечественница Мариэтта Шагинян».

Фадеев и такое - медицинское - запечатлел в романном жизнеописании Жоры: «Я прошел сам всю школу первой помощи и великолепно разбинтую и забинтую...»



Трижды поседевшая мама

На похоронах знакомлюсь с мамой Жоры. Татьяна Никитична - сгорбленно-иссохнувшая старушка маленького росточка и седая-преседая. Еще бы! Какая казнь для нее -третье прощание с единственным сыном!

...Казнь героев-молодогвардейцев. Освобождение Краснодона Красной армией. Георгия ищут среди погибших. Не находят, но родители понимают, что он может оказаться среди тех изуродованных фашистами тел, опознать которые невозможно. И только позднее оказывается, что Жора жив: он сам приходит домой, вернувшись в Краснодон с частями Красной армии.

...Война. Семья получает похоронку. Сын смог прислать домой взаменное письмо только через месяцы. Случилось страшное. Он автоматчик в полку, который немцы внезапным ударом потеснили, - тут его и настигла мина. Убегающий старшина не распознал в окровавленном, бездыханном бойце признаков жизни и только догадался выдернуть из нагрудного кармана гимнастёрки документы. Так вечером ушла похоронка. Утром наше наступление возобновилось, но позиции слегка сместились, и недвижно лежавшего солдата подобрал соседний полк. Далее - госпиталь для беспамятного человека без документов...

И вот в апреле 1973 года для матери - истинно героиня! - смерть воочию.

Замечаю на кладбище Валентину Коротенко, она упомянута в самой первой главке. Пришла попрощаться, в том числе и потому, что сын Жоры - Виктор - сдружился с ее дочерью Ириной. Случилось продолжение: свадьба. И вот уже двое деток. Продолжается род...

На могиле - необычное надгробие. По армянскому туфу прорезаны древнеармянские символы вечной благодарной памяти. Это постарались друзья из Еревана, прежде всего по инициативе комсомольского лидера Степана Погосяна. ...Жора Арутюнянц был в подполье пять месяцев. Это 150 дней и ночей смертной опасности. Не для себя жил.

Фадеев тонко распознал итог немногих - но особых! -месяцев для становления личности героев Краснодона:

«Пять месяцев шли они рядом друг с другом. Пять месяцев под властью немцев, где каждый день по тяжести физических и нравственных мучений и вложенных усилий был больше, чем просто день в неделе... Пять месяцев, - как пронеслись они! И как же всё изменилось за это время!.. Сколько познали высокого и ужасного, доброго и чёрного, сколько вложили светлых, прекрасных сил своей души в общее дело и друг в друга!..»

И это всё - явно не только о погибших. И о Жоре тоже. С одним важным уточнением: он, оставшись живым, преумножил высказанные писателем чувства. Это, надеюсь, заметно даже по моим еще не завершённым воспоминаниям.



Когда мы летели с целины, то, сполна в совхозе пообщавшись с героем, под моторные гулы рождались непростые мысли:

Добровольное вступление 17-летнего юноши в ряды подпольщиков, таких же по возрасту. Не успевшие набраться серьезного житейского и политического опыта... Не на фронте, где рядом днём и ночью и сплочённые плечи соратников, и требовательные командиры, и мобилизующее влияние политруков с отлаженной агитацией и пропагандой, и - чего скрывать! - бдительные погляды особистов тоже кое-что значат... Здесь, в подполье, одно в поддержку - убеждённость! А сколько размывов для этой убеждённости: ты один, а их, оккупантов, армада... А если свои никогда не вернутся? - немцы-то уже под Москвой! А вокруг тебя эти взрослые - далеко не все готовы взяться за оружие... А облучение немецкой пропагандой и пример благополучной жизни коллаборационистов...

Подвиг сопротивления! Подвиг нравственной силы - готовность сопротивляться!

Как бы мне хотелось, чтобы воспоминания о Жоре-Георгии Арутюнянце прочитали мои нынешние сограждане - из племени юных!