Сайт "Молодая Гвардия" "Молодая гвардия" Анатолий Никитенко "Я своих друзей не предавал..."

Анатолий НИКИТЕНКО

Я своих друзей не предавал...

Стихи

Луганск

1997

ОБ АВТОРЕ
Родился 23 июня 1949 года в Литве. Заочно окончил Луганский педагогический институт. Трудовую деятельность начал в 1966 году литсотрудником городской газеты "Слава Краснодона". Тогда же опубликовал свои первые стихи. На протяжении трех десятилетий бессменно работает в музее "Молодая гвардия". По совместительству преподаёт историю Украину на Краснодонском факультете инженерии и менеджмента Восточноукраинского государственного университета. Выпустил несколько документальных книг по истории города и краснодонского подполья. Печатался во многих периодических изданиях, в коллективных поэтических сборниках. "Я своих друзей не предавал:" - первая книга поэта.

* * *

А как-то ночью, без причины,

Проснусь, руками сжав виски,

И от нахлынувшей кручины,

Верней, немыслимой тоски

Лицо в подушку я запрячу

И неожиданно спрошу:

- А что я в этой жизни значу,

Зачем дышу, зачем пишу?

И почему без передышки

Я мчу по жизни столько лет?..

Но, может быть, вот в этой книжке

И есть на все "зачем" ответ?

* * *

Под Московою и Курском

Орлом и Путивлем

Обелиски застыли

печальным пунктиром

Как последняя точка

в прощальной записке,

На земле

сиротливо

стоят

обелиски!..

БАЛЛАДА О КИРЗОВЫХ САПОГАХ

(диалог с неизвестным собеседником)

Сколько же вынес

он на плечах,

сколько дорог

прошел в кирзачах.

Но не хватило

пары одной,

чтобы живым

вернуться домой.

Только причем же

здесь кирзачи?

Просто однажды

в летней ночи

был по тревоге

поднят солдат.

Но беспощадный

вражий снаряд,

а от него беги -

не беги,

в клочья разнес

его сапоги.

Все же причем же

здесь кирзачи?

Да подожди ты, друг,

помолчи.

Дай расскажу я

все до конца -

просто сейчас я

вспомнил отца.

Он ведь по той

военной стезе

тоже шагал,

обутый в кирзе.

Ну а когда был

повержен враг,

в ней и вошел

в зловещий рейхстаг.

Только сейчас я

не об отце,

хоть я и вижу

в этом лице

всех, кто по той

военной стезе

шел, как солдат,

обутый в кирзе.

Впрочем давай

вернемся назад.

Вспомним в то утро

вражий снаряд,

а от него беги -

не беги,

в клочья разнес

его сапоги.

Он бы, конечно,

запросто мог

дальше идти

без этих сапог.

Даже в метель

суровой зимой.

Лишь бы к жене

и детям домой.

Да запряги его

в тяжкий воз

он все равно

дошел бы, дополз,

чтобы еще раз

старую мать

нежно обнять

и расцеловать.

Нес всю войну

от дома ключи...

Да, но причем же

здесь кирзачи?

Дело все в том,

что этот снаряд

снес с блиндажа

деревянный накат

и сумасшедший

взрывной обвал

в землю солдата

замуровал.

Было ему

двадцать восемь лет.

А над землею

вставал рассвет.

Только остались

в вечной ночи

вместе с солдатом

те кирзачи.

БЕССМЕРТИЕ

Моим землякам-молодогвардейцам

Главное - выстоять!

Слышите? Выстоять!

Сердце, как выстрелы,

гулкие выстрелы.

Чьи это карие

слезы наполнили?

Вам эти камеры

что-то напомнили?

Будьте вы стойкими,

будьте спокойными.

Слышите, слышите,

бьют бронебойными?

Видите,

как горизонт содрогается,

Красная Армия

это сражается.

Это спешат

к вам солдаты на выручку...

Гаркают вам:

- На колени, на вытяжку!

Плюйте в лицо палачам

и предателям.

Вы над собой насмехаться

не дайте им.

Главное - выстоять!

Слышите? Выстоять!

Это уже

автоматные выстрелы.

Это уже

автоматная очередь...

Жгут палачи сигаретами

очи вам.

Им, палачам,

ваши взгляды не выдержать...

Главное - выстоять!

Главное - выдюжить!

Фразы, как молнии,

жгучие, хлесткие...

С остервенением

плетками, плетками.

Стены у камеры

кровью обрызганы.

Стены, как место прощания

с близкими,

ибо они,

далеко не парадные,

станут для вас,

как листочки тетрадные,

где на прощанье родным

и наследникам

вы начертаете строки

последние:

- Дантова ада дороженьки

пройдены,

мы умираем за вас

и за Родину!

Их, с молчаливой покорностью

робота,

стены впитают

без стона и ропота.

Знают,

что с этими болью-записками

вашими станут потом

обелисками.

Это пока вы не знаете,

дерзкие.

Стены, как братья

вам служат поддержкою.

Вьюга по городу

бродит хозяйкою.

Воет собака бездомная -

зябко ей.

Улица смотрит

глазами оконными,

мальчики наши

идут непокорные.

Мальчики наши

уходят в бессмертие...

С темного неба

снежинки несметные

падают,

тая на лицах измученных.

Только луна,

притаившись за тучами,

видела:

крепко сцепившись в объятии,

выплюнув в морды фашистов

проклятия,

непокоренные

муками, голодом,

с песней,

взлетевшею птицей над городом,

наполовину живые,

но твердые,

падали, падали

песенно-гордые.

Только холмы -

стариканы столетние

слышали залпы в ночи

пистолетные

До вмятинки прочитаны,

стоят они застывшие,

еще и не мужчинами,

уже и не мальчишками.

Солдатами бессменными

стоят и днем и вечером.

В глазах у них бёссмертие

великое и вечное.

* * *

Прописка ваша постоянная -

могилы братские.

А мамы просят настоятельно

и просят ласково.

Придти на улицу знакомую

и незамеченным

вдруг постучать в стекло оконное

однажды вечером.

Но вместо вас стучу к ним в двери я

и, виноватый,

вхожу нежданно и растерянно

в родные хаты.

Смущенный встану у порога я

с неловким видом.

Они, седые и нестрогие,

мне стул подвинут.

Глаза, глядящие внимательно,

печалью залиты...

Родные, ласковые матери

упавших замертво.

* * *

"Маленькому " солдату огромной войны, отцу моему, Григорию Ивановичу, посвящаю

Ночью умер солдат. И не стало его.

Будь ты в памяти вечно, служивый...

Но сейчас не о нем я, а прежде всего

Я о тех, кто пока еще живы.

Я о тех, кто достойно исполнил приказ,

Заработав медали и раны.

Вы, конечно же, поняли - это о Вас,

Дорогие мои ветераны.

Сколько раз это было... идут торжества

И взахлеб голубые экраны

Повторяют о Вас золотые слова,

Дорогие мои ветераны.

И цветы, и шампанское льется рекой,

Отступают и боль, и сомнения.

И уже, к сожаленью, нетвердой рукой

Принимаете Вы поздравления.

Но пройдет, пролетит этот радостный день...

А назавтра хамье и чинуши

Вновь наводят коварную тень на плетень,

Плюнув в Ваши ранимые души.

И в конце-то концов по кому-то опять

Мы зажжем поминальные свечи.

Неужели так трудно, так сложно понять,

Что никто под луною не вечен?

Неужели пройдя по крови и пыли,

По смертельно горящей дороге,

Вы, мои старики, на одни костыли

Заработали в лучшем итоге?

Да еще на ненужный и мрачный покой,

Безысходный, тоскливый и пьяный.

Неужели достойны Вы жизни такой,

Дорогие мои ветераны?

Сколько раз я историю Вашу листал

И скажу откровенно и прямо:

Вам при жизни воздвигнуть должны пьедестал,

А не сталкивать в грязные ямы...

Ночью умер солдат. И не стало его.

Будь ты в памяти вечно, служивый.

Но давайте подумаем, прежде всего,

Мы о тех, кто пока еще живы,

Кто еще не ушел в безвозвратный запас,

Вопрошая о милости слезно.

И давайте подумаем нынче, сейчас,

Ибо завтра уже будет поздно.

ВЫПИСКА ИЗ АВТОБИОГРАФИИ

Знаю я, судачат обо мне,

Что я постоянно на волне.

Будто ставят это мне в вину,

Что не попадал я под волну.

Только проще все, в конце концов,

Я всегда хорошим был пловцом.

Своему чутью я доверял,

Там, где надо, вовремя нырял.

И на гребень, словно на коня,

Выносило пробкою меня.

Я умел держаться на плаву,

Презирая сплетни и молву.

Под морского волка "не косил",

Не затем я голову носил,

Чтобы в шторм, в паническом пылу,

Мне ее разбило о скалу,

А потом меня девятый вал

В бездну навсегда замуровал.

Никогда я не был подлецом,

Был открыт душою и лицом.

Совесть я свою не продавал,

Я своих друзей не предавал,

И они поэтому в ответ

Были, как спасательный жилет.

Если очень тяжко было мне,

Не топил я боль свою в вине.

Богу бил челом, не сатане...

Потому я нынче не на дне.

* * *

Вдруг понял я, опять не получилось,

Как надо, как, по-моему, могу.

И в сердце боль глухая просочилась,

Я рухнул, как сраженный на бегу.

Зажал виски руками и, отчаясь,

Заплакал от нахлынувшей тоски...

Но встану и начну я все сначала,

По-честному начну я, по-мужски.

* * *

Заменяла порою

газетная строчка патроны

И она ведь, бывало,

умела разить наповал...

Презираю того,

кто, слетев с королевского трона,

Сам в свои убежденья

с улыбкою хама плевал.

Ладно, если б он был

одинокой заблудшей овцою

Иль, в конце-то концов,

оставался обычным слепцом.

Но ведь бил себя в грудь,

сколько раз видел это лицо я.

Был идейным борцом -

оказался простым подлецом.

Нам придется еще

ошибаться, шагая по жизни,

Но простят,

если честно ошибки свои признавать.

Но не дай же нам Бог

убежденья свои предавать,

Чтоб потом утонуть

в беспощадной людской укоризне.

* * *

В. Бураковскому

По-волчьи что ли мне завыть

от боли сжав виски руками?

Мне так хотелось удивить

его хорошими стихами.

А он любил меня кусать,

он говорил, что я бездарен,

что Божий дар стихи писать

мне, к сожаленью, не подарен.

Что если я хочу творить,

пусть ремесло найду иное...

Он мог все это говорить,

а я молчал - стихи виною.

Ах, пресловутые стихи,

мое великое упрямство.

И за какие же грехи

к ним вот такое постоянство?

Я ненавидел их, любя,

я так надеялся на сдвиги.

И проклинал я сам себя

за добровольные вериги.

А впрочем, я ведь не о том,

ведь я стучу не в эти двери.

Стихи, в конце концов, потом,

ведь он в меня все время верил.

Однажды поняв свой предел,

он потому желал обидеть,

что по-хорошему хотел

хотя б во мне себя увидеть.

* * *

С лириком мы снова говорили о стихах

И о вдохновении твердили до рассвета.

А в соседней комнате у мамы на руках

Засыпало чудное творение поэта...

Самое великое творение поэта!

ЗНАКОМСТВО

Я работаю, как вельможа,

Я работаю только лежа...

Н. Анциферов.

Набираю я уголь горстью,

Вытираю руки о бедра.

Не шахтером, а просто гостем

Я по штреку шагаю бодро.

Рву свои представленья в клочья,

Будто в шахте вдвоем - и тесно.

Только здесь, словно в парке ночью,

Лавку ставь и сиди с невестой.

Проводник мой - веселый парень,

Убеждаюсь я в этом скоро.

И шагаем по штреку в паре,

Будто два бывалых шахтера.

Начинаю гордиться тайно

Я таким вот самим собою.

Мне бы в руки штурвал комбайна,

Я б себя показал в забое.

(Эх, моя простота святая,

Ты живешь на одну зарплату.

В мыслях крепости вмиг сметая,

В жизни лоб разобьешь о вату.

Лишь, возможно, по Божьей воле

Промолчал я, еще не зная,

Что штурвал у комбайна в поле,

Здесь же песня совсем иная).

Эта, сладкая в мыслях, тема

Незаслуженной мною славы

Вмиг растаяла, вспомнил, где мы,

Глянув в жуткое чрево лавы.

Все же, видимо, люди правы,

Что работа здесь не из легких...

- Эй, раззява, держи ты вправо!

Кто-то гаркнул всей силой легких.

И прогрохал мимо по рельсам

Эшелон, груженый по горло.

Только рельсы гремят под весом,

Не гремят, а смеются гордо.

Эх-ма, мать ты моя честная,

эшелоны, комбайны, тонны.

А ведь шел я сюда не зная,

Что у шахты свои законы.

Хорошо, что и шум, и грохот

Солидарны с бедой моею.

Заглушают веселый хохот,

От которого я краснею.

Сам себя я молю держаться.

(Тоже мне, нашелся Стаханов.

Шел с девятым валом сражаться,

Испугался бури в стакане).

Нахлебался шахтерской славы,

Но от угольной пыли черный,

Не сдаваясь, ползу вглубь лавы,

Вспоминая Бога и черта.

Кто кого поглядим еще мы,

Затянувшись ремнем потуже,

Протирая глаза и щеки,

Бормочу, что бывает хуже,

Что бывал в переделках разных

И живой выходил как будто...

Ну а в шахте страшнее разве?

Все я выдержу, ныть не буду.

Говорят, я держался стойко.

В общем, было мне не до смеха.

И отталкиваясь о стойки,

На спине я из лавы ехал.

А когда на-гора я вышел,

На земле я держался шатко...

Так впервые узнал поближе

То, о чем я немало слышал -

Я узнал, что такое шахта.

СЛУЧАЙ НА ОПЕРАЦИОННОМ СТОЛЕ

В. Сулейманову

Вот ведь история какая.

Пока везли меня, пока я

На предложенье постараться,

Себя готовил к операции.

Случалось ранее такое

И потому я был спокоен.

Они привычное вершили,

Решая, что-то там решили.

Их разговор не нарушая,

О чем-то думал не спеша я.

Смеялась медсестра Светлана...

Все шло у нас согласно плана,

А вот когда я был распят,

(Привязан я от рук до пят),

Когда лежал уж чуть дыша,

Вдруг взбунтовалася душа.

И в это самое мгновенье

Меня пленило вдохновенье.

И долгожданная строка

Забилась пульсом у виска,

Мгновенно в сердце ворвалась,

И понял я, она нашлась.

- Ах, доктор, милый, удружи,

Я продиктую, запиши,

Потом когда-нибудь отдашь,

Возьми скорее карандаш.

Но он сердито поглядел,

(Наверно, я его задел),

Потом стерильным языком

Меня назвал он чудаком.

Вокруг стола мотнул виток,

Потом подумал он чуток

И вот как будто завязал,

Примерно так он мне сказал:

- Мой инструмент в моих руках,

А если хочешь о стихах,

То знай, поэзия моя

Вот этот скальпель, ты да я.

Представь себе, в один момент

В руках вот этот инструмент

В твоих неопытных руках,

Потом подумай о стихах,

О человеке, о судьбе,

Ее доверили тебе.

Вот так-то, друг мой, пациент.

К тому же вот и мой момент,

Ко мне пришла моя строка.

- Светлана, маску. Ну, пока.

Я дробь команды услыхал,

Когда эфир в себя вдыхал.

И сквозь волнение и страх

Успел подумать, вот дела,

Что в этих яростных словах

И впрямь поэзия жила.

СВАДЬБА В ТРАМВАЕ

От езды, как волки,

аж завывая,

голубые "Волги" -

мимо трамвая.

Яркие, блестящие,

празднично -беспечные.

А внутри хрустящие

платья подвенечные,

галстуки французские,

складочки и рюшечки.

Женихи безусые

и невесты-душечки.

Гости захмелевшие,

трезвые водители,

дети обалдевшие,

грустные родители,

радостно-печальные

сыновья и дочери...

Кольца обручальные

не дождутся очереди.

В общем, все как надо.

Звонкая и резвая,

эта кавалькада,

чуть уже нетрезвая,

теплою порою

к ЗАГСу спешила...

А мои герои

ехать решили

в стареньком трамвае.

Дело было в мае.

До сих пор не знаю,

почему в трамвае?

Только разве это

столь уж важно было?

Приближалось лето,

улыбаясь мило.

Солнце грело жарко,

звонко сердце пело.

Денег было жалко?

Нет, не в этом дело.

Видимо, в итоге

думали иначе:

лишь бы по дороге -

на метле доскачем.

Помнить будут долго

наши домочадцы,

что мы не на "Волге"

ехали венчаться.

Что мы не спешили,

а куда спешить?..

Правильно решили -

вместе жить да жить.

И на остановке,

эй, не зевай,

свадьба очень ловко

въехала в трамвай.

Пусть будет тесно,

не велика беда...

- Жениха и невесту

давай сюда!

Ой, свадьба, Борька,

красиво как...

И вдруг кто-то: "Горько!'

крикнул, да так,

что моментально

взревел трамвай:

- Ну что ты, парень,

целуй давай,

давай смелее,

невеста огонь!..

И сразу светлее

стал вагон.

Пусть ваша будет

любовь большой

за то, что людям

от вас хорошо.

За то, что счастье

льется из глаз, за то, что кстати

встретили вас.

* * *

Матери моей Анне Никифоровне

Казалось,

все я в памяти берег

и был ко всем,

хоть чуточку, внимательным.

Но все-таки забыл,

и как я мог!

Сегодня деторождения

у матери.

И хоть бы подарил

букет цветов.

Но мама улыбается -

не нужно...

Сама же

не забудет даже то,

что не успел я вечером

поужинать.

ДРУЗЬЯМ

Вы от меня уходите -

грущу,

Но возвратиться

все же обещайте.

Коль вы меня забудете -

прощу,

Но если вас забуду -

не прощайте.

* * *

Если б горя я не ведал,

Если б я не знал тоски,

Если б радости и беды

Не давили, как тиски.

Если б сердце не сжималось

От разлук и от обид

И легко воспринималось

То, что другом я забыт.

Если б я по доброй воле

Ничего не замечал,

Если б на чужие боли

Равнодушьем отвечал.

Оставался сбоку где-то,

А потом в итоге дня

Делал вид, что все вот это

Не касается меня.

Я б в себе поэта предал...

Будь на деле я таков,

Никогда бы не изведал

Радость созданных стихов.

* * *

Другу, поэту Г. Кирсанову

Я, как зеницу ока, берегу

Его письмо последнее из Жданова.

И все никак поверить не могу,

Что нет его, Геннадия Кирсанова.

Он перед смертью собственной рукой

Мне написал вот это завещание:

"Все, я в постели, скоро на покой,

Прими мои объятья на прощание.

Что я могу на память завещать,

Такое, что бы не было забыто?

Ты научись друзей своих прощать

За горькие случайные обиды.

Ведь это ж зачастую сгоряча,

В пылу, от огорченья, ненароком,

И если мы начнем рубить сплеча,

Друзья уйдут от нашего порога.

У нас дорог немало на веку,

Они зовут, и это мне знакомо.

Но завещаю вечную тоску

По отчему родительскому дому.

Пускай она зажмет тебя в тиски,

Пусть мучает сурово, беспощадно.

И ты тогда поймешь в плену тоски

Какое это счастье возвращаться.

Все это на себе я испытал,

А было тяжело от испытаний.

В свой Краснодон тогда я улетал

На крыльях дорогих воспоминаний.

И третье... знай, ни вечные дела,

Ни бешеные скачки, ни депрессии -

Ничто не вышибало из седла

Мою любовь и преданность поэзии.

Всему, что нам мешает, вопреки

Пиши стихи, твори неутомимо.

Ведь радость нами созданной строки -

Она ни с чем, пожалуй, не сравнима.

Ну вот и все. Но я еще дышу,

Живу на "ты" с надеждою упрямо,

Но если больше я не напишу..."

Потом пришла от сына телеграмма.

Я, как зеницу ока, берегу

Его письмо последнее из Жданова.

Но все никак поверить не могу,

Что с нами нет Геннадия Кирсанова.

* * *

Г. Букаеву

А не рвануть ли мне в столицу

Из опостылевшего мира

И неожиданно ввалиться

В его квартиру на Якира.

Попасть в могучие объятья,

Услышать вновь: "Привет, братуха!"

Ведь мы, действительно, как братья,

Пусть не по крови, но по духу.

Расцеловать его супругу.

Заметить я хочу особо, -

Она ведь, Лилия, у друга

Весьма приятная особа.

Не нарушая строгих правил

И домостроевских традиций,

Сначала он меня отправит

С дороги в ванную умыться.

Сменить на свежую рубашку,

Разгладить бритвою морщины...

Потом дождемся сына Пашку,

А он уже почти мужчина.

И вот с веселыми глазами

И удивительной сноровкой

Столом займется друг мой в зале,

Его отменной сервировкой.

И с вдохновением поэта

Начнет варить, греметь посудой.

Ведь для него занятье это

Почти священное по сути.

Я улыбнусь, на это глядя,

Хозяин он, видать, однако.

И, наконец, за стол мы сядем,

А ниже Бим - его собака.

И после сытного обеда,

Когда квартира станет уже,

Начнем спокойную беседу,

Перерастающую в ужин.

И в разговорах, не скучая,

Меняя крепкую заварку,

Мы будем с другом чашку чая

Чередовать с хрустальной чаркой.

И прядь со лба смахнув рукою,

И утомленно смежив очи,

Жена оставит нас в покое,

Нам пожелав спокойной ночи.

И эту добрую беседу

Мы с ним продолжим до рассвета...

Но ведь опять я не приеду,

Прости, мой друг, мена за это.

Опять не вырвусь я в столицу

Из опостылевшего мира...

А ночью снова мне приснится

Его квартира на Якира.

* * *

В. Бородниченко

Я ведь знаю его...

Если ты по душе,

если ты никогда не меняешь

окраски,

он с тобой

и на самом крутом вираже,

не колеблясь,

в единой останется связке.

Не разрубит он узел,

скрепляющий вас,

удила, как строптивая лошадь,

закусит.

И упорство, как слезы,

польется из глаз,

от которого

самый отчаянный струсит.

Он бывает галантен,

как принц на балу.

Но своей прямотою жесток,

как каратель.

За тебя прошибет головой

и скалу...

Вот такие у друга

лицо и характер.

ПИСЬМО ДРУГУ

С. Бихдрикеру

Прости,

что не писал тебе давно.

Загадка?

Да какая здесь загадка.

Я замотался,

все, что мне дано,

расходую до края,

без остатка.

Пишу стихи

и чаще по ночам,

ищу чего-то, думаю,

вникаю.

Копаюсь до начала

всех начал.

И не веду дневник -

до дневника ли?

Себе делами

голову забил.

Им и конца, мне кажется

не видно.

Поверишь?

С днем рождения забыл

вчера поздравить маму,

как обидно.

Без сна я часто

заполночь лежу

и начинает мысль меня

тревожить.

Когда итоги дня

я подвожу,

выходит

просто нечего итожить.

Спрошу себя,

зачем же я, скажи,

дышу, пишу, хожу

и спотыкаюсь?

А если это просто

миражи?

Но встану спозаранку

и не каюсь.

Пойми меня,

так хочется подчас

открыть кому-то душу,

будто клетку.

Тебе могу,

ведь ты один из нас,

с кем смело я б отправился

в разведку.

Ты все поймешь, почувствуешь,

простишь

за эту исповедаться

попытку.

И, может быть, со мною

погрустишь

за чаркой

очень крепкого напитка.

А в общем

все нормально у меня,

в командировку

завтра уезжаю.

И может статься,

как-нибудь на днях

заеду на часок,

не помешаю?

Всегда с любовью

воздухом дышу

с тобою

наших дружеских застолий.

Ты извини, что коротко,

спешу.

Пока...

Я обнимаю.

Анатолий.

* * *

В. Чумакову

Поверишь,

я так больше не могу.

Давай-ка удерем с тобой

в тайгу

от зависти, от пыли, от жары.

И пусть нас покусают комары.

И песни под гитару у костра

послушать нам пора,

давно пора.

А то ведь надоели

петухи

и очень уж банальные стихи

про зори,

про романтику из книг.

Давай друг другу скажем мы:

- Рискни!

И как-то рано утром убежим

по шпалам

или в кузовах машин.

Зачем нам, Витька, карта?

Ты чудак,

Земля-то вроде круглая и так.

Куда-нибудь приедем.

А куда?

Расскажут нам с тобою поезда.

Послушай,

песни чудные поют

про сосны, про тайгу и неуют.

Так больше, Витька,

жить я не могу.

Не хочешь?

Сам в тайгу я убегу.

* * *

Всегда я буду твердо убежден,

Что разница меж нами лишь одна:

Я женщиною-матерью рожден,

Ты Богом, мать-природа, рождена.

ВЕТРА

Дуют,

дуют ошалелые ветра,

озорные, как в подъезде

детвора.

То завоют,

псу голодному под стать,

то, как демон,

начинают хохотать,

то журчат ручьем,

проснувшимся весной,

что чащобой пробирается

лесной,

то сопят

младенцем праведным во сне,

то хрустят,

как под ногами звонкий снег,

то потрескивают

сучьями в костре,

то ревут,

как будто лоси в ноябре,

то грохочут

камнепадами в горах,

то звенят

бокальным звоном на пирах.

Удивленно вздернуть брови

есть резон

так широк их

звуковой диапазон,

так могуч их

удивительный талант.

Есть ли в мире гениальней

музыкант?

* * *

Дуют,

дуют ошалелые ветра,

бесконечные с утра

и до утра.

Пыль, как дворники,

метут по мостовой

и качает головою

постовой.

Не на шутку

разбуянились ветра.

Под мелодию дырявого

ведра

заплясала вдоль по улице

листва.

Я кричу,

но возвращаются слова.

Как мустанги,

необузданы ветра,

все преграды без разбора

"на ура",

оглушительно грохочут

и стучат

и смущают шаловливые

девчат.

* * *

Небывалые

нагрянули ветра,

видно где-то в их обители

дыра.

Не заметили

охранники ее

и покинули "губатые"

жилье.

Вмиг умчали

с постоялого двора...

Нынче в городе нелетная

пора.

Может быть,

а, впрочем, так оно и есть,

за стихи они заставили

засесть.

И логическим законам

вопреки

Мне задула эти в голову

стихи.

* * *

Будто старый пес у печки,

Мол и здесь я сторожу,

Просижу весь день на речке,

Бесполезно просижу.

И назло дождливой сводке,

Нет бы взять и убежать,

Я с осенней грустью лодки

Буду взглядом провожать.

На костре сушить одежду,

Ведь до ниточки промок.

И опять глядеть с надеждой

На уснувший поплавок.

Потеряю чувство меры,

Завтра вновь сюда примчу,

Потому что жить без веры

Не могу и не хочу.

* * *

Вот и все

И пора прощаться,

Бабье лето не жди пощады.

А на детской с песком площадке

Загрустили всерьез лошадки.

Не придет конопатый Вовка,

Забияка и вождь ватаги,

Он в седло не взберется ловко,

Не помчит на бурьян в атаке.

Снова город лицо меняет,

Он уже не поет, не пляшет.

Только ветер листву гоняет,

Как метлой-невидимкой машет.

На асфальте большие лужи,

Сыплят брызги с ветвей за ворот.

Впечатление, будто уже,

Да и ниже стал этот город.

Нет у города летней прыти

И бескрайней волшебной шири,

Будто вмиг дождевые нити

Небо прямо к земле пришили.

Воздух стал необычно ватным,

На лице он, как капли пота.

Звонкий голос - совсем невнятным,

Словно в горле застряло что-то.

Наступает зима на пятки,

А на улице зябко, тучно

И на детской с песком площадке

скучно.

* * *

С. С. Гуртовому

Запах свежего сена

Вновь меня позовет.

Вырываюсь из плена

Надоевших забот.

Там обиды, досады,

Как далекие сны.

Под холодные взгляды

Деревенской луны.

Там река синеока,

Лес осенний столик.

Там живет одиноко

Интересный старик.

Волны тихие катит

Голубая река.

У реки на закате Вижу я старика.

- Что, Сергеич, не спится

Под баян запевал?

Ну а как там гостиница? -

Так зову сеновал.

Ничего не ответит,

Молча спросит огня.

Попрошу на рассвете

Пусть поднимет меня.

А улягусь на сене,

Вспомню я о стихах.

И засну, как младенец

На отцовских руках.

***

Засыпает река

И уже в полудреме, не глядя,

Чуть шурша, берега,

Как ладошкою, волнами гладит.

Захмелев без вина

От идиллии бабьего лета,

Голубая луна

Улыбается, глядя на это.

Ей все это века

Надоедливо стало знакомым...

Засыпает река

По ни чем нерушимым законам.

Только дятел в лесу

Все еще тарахтит пулеметом,

Да рыбак на косу

Прибежал проверять переметы.

* * *

Цепляясь за скалы

лучами-руками,

карабкалось солнце,

уйти не хотело.

Но снова срывалось

и билось о камень,

и гулкое эхо по лесу

летело.

Союзником

ветер угрюмо гудел,

на тихой воде поднималась

волна.

Шептал я тревожное:

- Солнце в беде!

И только в полнеба смеялась

луна;

- Так было сегодня и тысячу лет.

Опять ты все это придумал,

поэт.

И волны, как волны,

ветра, как ветра.

Спокойно усни,

а настанет пора,

когда покрывало ночи

упадет,

с улыбкою

солнце на небе взойдет...

Но я не поверил,

на помощь бегу...

А что я с собою поделать

могу?

* * *

Воспринимая все по-своему,

Мол, мне зимою все позволено

И, в общем, я необходим.

С пренебреженьем, неохотою

Снег, утомленною пехотою,

Ложился на земной груди.

Земля его не понимала,

Земля все к сердцу принимала

И доходило до беды:

Пренебреженья не прощая,

Она мгновенно превращала

Снежинки в капельки воды.

* * *

Вчера мороз был

лютый, словно львица,

украли первородка у которой.

А утром на деревья

и на лица,

на зимние квартиры и конторы

дождь ливанул.

Какое это чудо!

Он теплый был, как мамины ладони.

Собрал я спешно

чистую посуду

и выставил под ливень на балконе.

И головой

в волшебную водицу

нырнул я без раздумий, ошалело.

Быть может

строчка теплая родится,

а то ведь о метелях надоело.

* * *

Ты в меру и открыта и загадочна,

Раба любви, царица настроений.

Но Женщина ты - этого достаточно,

Чтоб встать перед тобою на колени.

* * *

Дороже драгоценнейшего жемчуга,

Хмельнее изумрудного вина

О Женщина, созданье Божье - Женщина,

Ты и глубокой осенью - весна.

Шальная, озорная, окаянная

Не можешь оставаться ты ничьей.

И буду согреваться постоянно я

От глаз твоих, как солнечных лучей.

* * *

Смеется, словно солнце светит,

Девчонка в платьице из ситца.

Ну как такую не приметить

И как в такую не влюбиться.

* * *

Со времени рождения планеты,

Которую назвали мы - Земля,

Приходит к нам зима на смену лету -

Такие уж законы бытия.

Как после долгой зимней стужи птица,

Как горькая реальность после сна,

Я знаю, все равно к нам возвратится

Любимая по имени Весна.

* * *

Будто июль,

на небесном окне облака.

Только ласковый ветер

подует слегка

и собакой обиженной

грустно вздохнет,

тут же бездну свою

небосвод распахнет.

И лукавой улыбкою

в этом окне

улыбнется царевною

солнышко мне.

* * *

Замеси побольше теста,

Коль поверила молве.

Облака фатой невесты

На вселенской голове.

Посреди земной усадьбы

Ставь столы, пляши пыля.

Предстоит сегодня свадьба,

Нынче женится Земля.

Нет ее, пожалуй, лучше,

Я с невестою знаком.

Все готово, но замучил

Лишь один вопрос: на ком?

* * *

Вы от травли этой жизнью очерствели.

Но вы - женщины, и сколько не трави,

Голоса у вас по-прежнему - свирели,

Если только говорите о любви.

Ваши волосы, как шелковые травы,

Даже если седина лежит на них.

И глаза у вас по-прежнему лукавы,

Но тогда, когда забудетесь на миг.

День грядущий ничего не предвещает,

Позабыли вы о песнях и весне.

А улыбка ваши губы освещает

Лишь тогда, когда вы, милые, во сне.

Затянули пояса, куда уж туже,

Время вечное уходит в никуда.

Почему же в вашей жизни, почему же

Появились эти горькие "тогда"?

Почему не на цветы, а на лекарства

Отдаете вы последние гроши,

Почему же вместо женского лукавства

Излучают очи боль и скорбь души?

Почему вам мало солнца, мало света,

Почему вы задыхаетесь в дыму?..

Я не знаю, нет, не знаю я ответа

На все эти очень злые "почему".

Завтра все случиться может, может статься.

Дай-то Бог вам только радость в визави.

Но найдите все же мужество остаться

Только женщиной, рожденной для любви.

* * *

Все зыбко:

снег на мостовой,

жующий булку

постовой,

бидон, молочница,

трамвай

И чей-то возглас:

"Подавай!"

и на дороге

колея,

и кот,

сожравший воробья,

ведро у женщины

в руке

и громкий хохот

вдалеке.

Все зыбко...

Но твоя улыбка,

чуть беспечная -

вечная.

***

Октябрь, первая декада, -

Пора стихов и листопада...

А за Донцом ревели лоси,

Волна катилась на причал.

Мне говорили - это осень,

Но я ее не замечал.

Из-за тебя, моя отрада,

Я ничего не замечал.

Был рядом я, была ты рада,

Ты уходила - я скучал.

С большой земли летели вести,

Случалось что-то вдалеке.

Но мы с тобою были вместе,

Плечо к плечу, рука в руке.

Твой шелковистый гладил волос,

В него лицом, как в западню.

И только твой я слышал голос,

И понимал тебя одну.

Мир интересен был с тобою,

Но лишь с тобою впереди.

Все остальное - гул прибоя,

Гудишь? Ну что ж, давай, гуди.

Но, к сожаленью, неизбежно

Все приближается к концу.

Ты "до свиданья" очень нежно

Сказала лесу и Донцу.

С тобой сходили на прощанье

В последний раз на свой причал

И без пустого обещанья

Ты растворилась, как печаль...

А я случайно оглянулся

И показалось - я проснулся.

И заорал: "Куда ты, лето?!"

Но вместо ясного ответа

По лесу буря пронеслась

И дождь пошел не торопясь.

* * *

Между мной и тобою отныне дистанция

Пролегла голубою асфальтовой змейкою,

Но хочу, чтоб и дальше ты помнила станцию

С очень добрым и милым названьем Семейкино.

И мечтою всегда я живу сокровенною, Быть на этой дистанции финишной ленточкой... Пусть тебя величают все строго.- Еленою, Для меня ж навсегда ты останешься Леночкой.

СТАРАЯ СКАЗКА НА НОВЫЙ ЛАД

Ну зачем из сатанинского копытца

Все ж успела ты, Аленушка, напиться?

Я ведь знал, что там волшебная вода.

Как же, милая, я этого боялся,

Как спасти тебя, Аленушка, старался,

Увести от сатанинского следа.

Вдохновенно врал тебе, моя девчонка,

Коль напьешься - превратишься ты в козленка,

Я хочу тебя от этого спасти.

Ты твердила: это бабушкины сказки.

На копытце ты смотрела без опаски,

И никак не мог тебя я увести.

Все же бес тебя, Аленушка, попутал,

Он улыбкой убаюкал и укутал,

Он шептал тебе: не бойся, зачерпни.

Ведь в копытце необычная водица,

Кто отведает ее, моя сестрица,

Проживет благословеннейшие дни.

Ты поверила не мне, ему, Алена,

Ты пришла сюда однажды затаенно

И ладошкой зачерпнула из него.

Ты не знала, кто отведал из копытца,

Будет он уже не в силах не влюбиться,

Вот в чем было у копытца волшебство.

А теперь тебе, я чувствую, Аленушка,

Все не мило: и родимая сторонушка,

И подруги, и родной отцовский дом.

Ходишь-бродишь по земле ты неприкаянно,

Убиваешься по милому отчаянно

И все время только думаешь о нем.

* * *

Могу серьезно обижаться,

А, обижаясь, я молчу.

Но окончательно расстаться

Я не могу и не хочу.

И коль случается такое,

Себя тоскою изведу

И, ночь шагами беспокоя,

Я обязательно приду.

Приду, а ты откроешь двери

На три коротеньких звонка

И, может быть, опять поверишь,

Простишь еще раз чудака.

В мои глаза с укором глядя,

Ты тронешь волосы рукой...

Не обижайся Бога ради,

Что непутевый я такой.

Другим меня уже не будет,

Самим собой останусь я...

Пусть поутру меня разбудит

Улыбка добрая твоя.

МАЛЕНЬКАЯ ПОЭМА О БОЛЬШОЙ ЛЮБВИ

За короткое время, вернее, за миг

Ты настолько огромно ворвалась в меня,

Что становится очень похожим на крик

Даже шепот в толпе о тебе среди дня.

Коль она неизбежность -

спокойно смирись с неизбежностью.

Оказалось, я жил

с нерастраченной попусту нежностью. Оказалось, что только на время

я дал ей уснуть,

Чтоб потом на тебя

всю до капельки ласково выплеснуть.

Понимаете, дело все в том,

Что я очень люблю эту женщину.

Я не знаю, что будет потом,

Что судьбой мне на завтра завещано.

Что мне скажут друзья и враги

За мое, за вот это признание.

Но два слова "ее береги"

Повторяю я, как заклинание.

Может быть, в этом мире большом,

Где так ласково солнышко светится,

Потому я ее и нашел,

Что не мог не найти и не встретиться.

Говорю я о самом святом,

Ничего мною здесь не уменьшено...

Понимаете, дело все в том,

Что я очень люблю эту женщину.

А коль сумеешь ты сосредоточиться

И грусть свою с моей соединить,

То пусть тебе отчаянно захочется

Мне вечером однажды позвонить.

И через сожаленья и проклятия,

До умопомрачения любя,

Примчаться и упасть в мои объятия

Уже не контролируя себя.

От поцелуя долгого намаяться

И, лежа у горячего плеча,

Потом ни на минуту не раскаяться,

Не думать, что все это сгоряча.

И что неодолимую дистанцию

Безумьем назовут, а не судьбой,

Что поезд твой ушел уже со станции,.

Что все мосты сожгла ты за собой.

А коль сумеешь ты сосредоточиться

И грусть свою с моей соединить,

То пусть тебе отчаянно захочется

Мне вечером однажды позвонить.

Я давно собирался тебе написать

Про заведомо грустную тайну мою.

Я давно собирался тебе рассказать,

Что стою на предельно опасном краю.

Что какая-то боль угнетает меня.

Где же он, наконец, этой боли предел?

Ведь опять не проходит и белого дня,

Чтобы я от себя убежать не хотел.

И никак, ну никак я себя не пойму.

От того мне бывает больнее вдвойне.

Что же надобно мне, а вернее ему,

Человеку, который прижился во мне.

Я хочу

чтоб ты, милая, поняла вдруг, -

У тебя есть надежный

и преданный друг.

Впрочем, больше, чем друг,

но об этом потом.

А сейчас я поведать

хочу не о том...

Если предан тебе,

но не предан тобой,

За тебя он на радость пойдет

и на бой,

Будет грустно,

от грусти-печали спасет,

Будет трудно идти,

на руках отнесет.

Отогреет, остудит

и сердце отдаст,

Твою просьбу воспримет,

как воин приказ,

Будет больно,

как дочку, уложит в кровать,

Боль любую сумеет он

зацеловать.

От тебя же взамен

не возьмет ничего,

Лишь одно,

чтобы ты понимала его.

Чтоб ты знала,

как трудно бывает ему

В окруженьи друзей,

только все ж одному.

Чтоб ты верила,

ты ему очень нужна,

Потому что такая

ты только одна.

Я-то думал, минута - не время, пустяк. Оказалось, что все это вовсе не так.

Оказалось, что даже минута одна,

Если самого черного цвета она,

Может, коль на мгновенье об этом забыть. Восемь месяцев радости насмерть убить.

Почему ты молчишь?

Ни звонка, ни письма.

Это странно весьма,

Это больно весьма,

Это будто немая

тревожная весть.

Неужели успел я

тебе надоесть?

Неужели забыт

и, пройдя по судьбе,

я смертельно, родная,

наскучил тебе?

Неужели обидеть

сумел невзначай?

Почему ты молчишь,

я молю, отвечай.

Ведь была ты со мной

бесконечно нежна.

Ты мне очень нужна...

А в ответ тишина.

Да такая пронзительно громкая

тишь,

от которой не спрячешься,

не убежишь.

От которой рассыпется

даже скала,

от которой оглохнут

и колокола,

от которой мгновенно,

как метеорит,

даже самое сильное сердце

сгорит,

от которой

китайская рухнет стена...

Ты мне очень нужна.

А в ответ тишина.

Ни звонка, ни письма,

ни письма, ни звонка..

За окошком зима.

Дни, как будто века.

Расстались,

ах, как некрасиво расстались.

А разве возможно красиво расстаться?

Но верю, что в памяти все же осталась

Улыбка любви, не гримаса паяца.

10.

Звонит, но не та,

от которой звонка ожидаю...

Страдаешь? Да нет,

если честно, ничуть не страдаю.

Но это тебя,

откровенно признайся, тревожит?

Тревожит? Ничуть.

Впрочем, кто его знает, быть может.

Но разве тебя не пугает?..

Постой, ну о чем ты?

Ведь я же уже не пацан

и она не девчонка.

Мы как-нибудь сами

сумеем во всем разобраться,

да мало ли в жизни

бывает таких ситуаций?

Бывают, конечно,

но только они не такие,

похожие внешне,

а если по сути - другие.

А ты никогда

в ней самой не почувствовал фальши?

Ну, знаешь?! А, впрочем,

иди ты отсюда подальше!

Уйдет, обернется,

ругнется для пущего вида.

Но скоро вернется -

он долго не держит обиду.

И снова: страдаешь?

Коль честно,

уже не страдаю.

Но ведь ожидаешь?

Кричу: ожида...ожидаю-ю-ю!

11.

Превратил я женщину в икону.

Так зачем кого-то обвинять,

Что своей фантазией влекомый,

Так и не сумел ее понять.

Я хотел, чтоб в этой канители

От моей восторженной любви

Для нее в бушующей метели

Розы удивленно расцвели.

Я хотел любить себя заставить.

А она, надменная, ушла,

Даже, чтоб вблизи ее оставить

Не хватило моего тепла.

Ушла.

Бог мой! Да как же это?

Ведь время вспять не повернуть?

Каким счастливым было лето,

Как мне опять его вернуть?

Просить униженно прощения

Отлично зная наперед,

Что вот такое возвращение

Былой улыбки не вернет?

Предстать в ином фальшивом качестве,

Смеяться зло и делать вид,

Что все прошло, забыто начисто

И сердце больше не болит?

Найти и добрую, и нежную,

Встречаться с нею, не любя.

И обмануть ее надеждою,

И проклинать потом себя?

Запить, забыть, дойти до точки,

Судьбу отчаянно кляня.

Но ведь живут же рядом дочки,

Поймут ли ласточки меня?

Другим путем добиться цели,

Чтоб ты смогла меня простить?..

Ну почему мы поздно ценим

То, что уже не возвратить?

ВСТУПЛЕНИЕ В <БАЛЛАДУ О КЛАДБИЩЕНСКОЙ ОГРАДЕ>

Ах, как же от кощунства ты устала.

И кем же ты, моя держава, стала?

Иль опьянела что ли ты от воли,

Коль дозволяешь, кажется, без боли,

Чтоб руки современного вандала

Уж сбрасывали бюсты с пьедестала?

Как объяснить явление такое,

Когда на месте вечного покоя,

На тихом, на кладбищенском погосте

Орудуют непрошенные гости?

В июльский зной мороз дерет по коже,

Безбожник восклицает вдруг: <О Боже!>

И глядя в изувеченные лица,

Он начинает яростно молиться...

* * *

Дописана последняя страница,

Моих героев смолкли голоса.

Легла она бесшумно, как ресницы

Ложатся на уставшие глаза.

Да нет, я полон сил, не на закате я,

В себе еще я многое ношу...

Друзей моих горячие объятия

Ответом на вопрос: зачем пишу?

Большое им спасибо за доверие

Быть в радости и в горе заодно.

Ведь убежден я в том, что лицемерие

Особенно в стихах обнажено.

Здесь места нет ни лжи, ни равнодушию

Не так уж трудно в них меня понять.

Ведь я лишь сердце собственное слушаю.

Когда их начинаю сочинять.

Быть может это чуточку и выспренно,

За это вы простить меня должны.

Но если их, друзей, объятья искренни,

То значит им стихи мои нужны.

И если (пусть почаще так случается)

Они помогут, сердце теребя,

То значит все же так и получается,

Что я пишу не только для себя.

Наверх