Ким Иванцов
Гордость и боль моя - "Молодая гвардия"

   Донецк "Альфа-пресс", 2004.
   
   Автор книги "ГОРДОСТЬ И БОЛЬ МОЯ - "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ" Ким Иванцов от всего сердца признателен Николаю Федоровичу Песоцкому за бескорыстную помощь в издании этой книги.
   
   (c) Ким Иванцов, 2004 (c) "Альфа-пресс", 2004
   
   

   Уважаемые читатели!
   
   Вы держите в руках уникальную книгу. Ее автор, Ким Иванцов, - живая легенда. Он не только свидетель, но и активный участник тех героических и одновременно трагических событий, которые никогда не сотрутся из нашей
   памяти.
   В самом названии книги - "Гордость и боль моя - "Молодая гвардия" - заложены глубокие чувства. На ее страницах автор дает оценку пережитому в годы Великой Отечественной войны, осмысливает и во многом пересматривает минувшее.
   Каждая эпоха рождает своих героев. Такими героями своего времени стали члены "Молодой гвардии", юные подпольщики из города Краснодона на Луганщине.
   Судьба каждого члена "Молодой гвардии" - пример наивысшего проявления мужества, человеческого достоинства, силы и стойкости духа перед лицом смерти.
   Короткая жизнь каждого из них - часть общей славной биографии молодежи 40-х годов прошлого столетия. На долю этого поколения выпали страшные испытания, которые можно было преодолеть, только руководствуясь принципом: "Раньше думай о Родине, а потом о себе".
   Ким Иванцов, преклоняясь перед памятью соратников-молодогвардейцев, искренне гордясь ими, описывая в деталях их беспримерный подвиг во имя великой Победы, беззаветную преданность Родине и бескорыстное служение своему народу, ставит также целью стереть "белые пятна", связанные с жизнью и деятельностью юных подпольщиков. С глубокой болью в душе Ким Иванцов говорит об утратах, которых можно было избежать, о трагических просчетах, приведших к неоправданным потерям. Порой он дает очень резкие оценки партийным и комсомольским руководителям того времени, подвергает критике авторов многих исследований, посвященных "Молодой гвардии".
   Нынешняя молодежь во многом, и часто вполне справедливо, не разделяет идеологических постулатов минувшей эпохи с ее напыщенными лозунгами и спартанскими призывами. Сегодня она заинтересована в правдивом, непредвзятом изложении ключевых исторических событий. Именно так описывает их в своей книге Ким Иванцов.
   Читатель найдет в ней ответы на многие непростые вопросы, познакомится с фактами, о которых ранее никто не говорил. Автор заставляет задуматься над тем, откуда черпали мужество герои "Молодой гвардии", что давало им уверенность в правоте своего дела, удесятеряло силы в борьбе с жестоким врагом.
   Уверен, никто не останется равнодушным, прочитав эту книгу. Ведь речь идет о людях, которые победили обстоятельства, презрели опасность и вышли из смертельной схватки непобежденными.
   Мы имеем дело не с привычной пропагандистской агиткой советского образца, а с исповедью человека, рассуждающего над истоками подвига. Ким Иванцов дает нам пример того настоящего, глубокого, истинного патриотизма, которого зачастую так не хватает сегодня.
   Спасибо автору за его ратный и трудовой подвиг, за слово Правды о нашей истории, за честную гражданскую позицию.
   Пожелаем ему: вместе счастливого долголетия и новых книг, несущих нам истину.
   С уважением к автору и читателям Николай ПЕСОЦКИЙ
   
   
   
   Ким ИВАНЦОВ (Иванцов Клим Михайлович)
   Родился 21 апреля 1926 года на руднике Сорокине Луганского округа УССР (теперь г. Краснодон Луганской области). В 1941-м году пятнадцатилетним пареньком стал бойцом Краснодонского истребительного батальона, потом - разведчиком Краснодонского партизанского отряда, затем - разведчиком 8-го отделения политотдела 18-й армии. В неполные 16 лет за ряд успешно проведенных в немецко-фашистском тылу операций был представлен к медали "За отвагу". Судьбе было угодно, чтобы ту первую боевую награду он получил спустя 23 года.
   Летом 1942-го Ким Иванцов прошел с боями весь горестный путь отступления Красной Армии от Краснодона до Махачкалы. Будучи разведчиком 388-й отдельной разведроты 328-й стрелковой дивизии, участвовал в битве за Кавказ. Был ранен, дважды контужен. После лечения в госпитале комиссован на шесть месяцев (в возрасте 16,5лет стал инвалидом Великой Отечественной войны), приехал в только что освобожденный Краснодон и по настоянию райкома комсомола стал работать военруком Первомайской СШ № 6. Вскоре снова ушел на фронт. Войну закончил в Советском Заполярье.
   После девятилетней срочной солдатской службы (его поколение выравнивало разницу призывных возрастов военного и мирного времени) уволился в запас. В том же 1950-м году приехал в Ворошиловград, поступил на паровозостроительный (теперь тепловозостроительный) завод, где и проработал без малого 36 лет. Был слесарем, электриком, мастером, старшим мастером, начальником участка, заместителем начальника и начальником цеха.
   Печатался в "толстых" литературно-художественных журналах "Днiпро", "Дон", "Донбасс", "Молодая гвардия", "Радуга", "Юность", альманахе "Подвиг", коллективных сборниках, выходивших в Донецке, Киеве, Махачкале, Минске, Москве на русском, украинском и белорусском языках. Отдельными изданиями вышли книги средней эпической формы и литературно-исторического жанра: "О друзьях-товарищах" (на украинском языке), Киев, "Веселка", 1970; "В сердце искру сохрани", Донецк, "Донбасс", 1975; "Место в жизни", Киев, "Веселка", 1978; "Производственное объединение "Ворошиловградтепловоз" 2-е издание, Донецк, "Донбасс", 1982; "Старшая сестра", Донецк, "Донбасс", 1989; "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета", у Луганск, "Cвiтлиця" 1995, 1996, 1997; "Дневник Андрея Башмакова", книга первая, Луганск, "Книжковий ceim", 1999; "Дневник Андрея Башмакова", книга вторая, Луганск, "Книжковий ceim", 2000.
   "Гордость и боль моя - "Молодая гвардия" - десятая книга автора. Ким Иванцов - член Международного сообщества писательских союзов, инвалид Великой Отечественной войны 2-й группы.
   
   
   
   
   От автора
   
   О нашей национальной гордости, подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия", написаны десятки книг, еще больше брошюр, очерков, статей, всевозможных рефератов, монографий, диссертаций. Да это и понятно: исследование подвига мальчишек и девчонок оккупированного немецко-фашистскими захватчиками небольшого шахтерского городка Донбасса Краснодона служит бесподобным материалом для воспитания у молодежи высокой нравственности, чувства патриотизма. Однако вся правда еще не сказана. Многие темы так и остались нераскрытыми, как краеведами, так и официальными историографами. Ну кто, скажите на милость, помнит сегодня Краснодонский истребительный батальон или Краснодонский партизанский отряд? Кто и когда писал о них? (кроме автора этих строк). А ведь те вооруженные, истинно народные военные формирования начали создаваться в моем городе уже в первые месяцы Великой Отечественной войны. Они внесли посильный вклад не только в нашу победу над гитлеровцами, но и в патриотическое воспитание будущих молодогвардейцев. К тому же названные формирования явились связующим звеном поколений. Оттого история "Молодой гвардии", как и самого города комсомольской славы, да и Украины в целом, без тех образований неполная.
   В истребительный батальон и партизанский отряд краснодонцы шли добровольно - любовь к Родине была у моих земляков в крови. Среди патриотов, по зову собственных сердец вступавших в первые народные вооруженные формирования, находилось немало тех, кто по состоянию здоровья или в силу возраста не подлежал призыву или мобилизации в РККА (Рабоче-Крестьянскую Красную Армию), однако не хотел оставаться в стороне от всенародной битвы с насильниками и поработителями. Те горожане стали первыми ратоборцами. Их пример не мог остаться незамеченным молодежью. Многие мальчишки не только завидовали отцам и старшим братьям, но и прилагали немало усилий, чтобы самим встать в ряды вооруженных защитников Отечества. Однако молодость моих товарищей оказалась непреодолимым препятствием на пути осуществления их желаний.
   Что касается истины, то в нашем краеведении, как и в историографии, с этим понятием дело обстоит хуже некуда. Началось все не сегодня. Моему поколению, например, внушали, что мы родились в 1917 году. Нынешнему вселяют мысль, что оно пришло в подлунный мир в августе 1991 года. И народ верит этому. Он нынче вообще верит во что угодно. Но как СССР был разорван временем (до 1917 года одно государство, после - другое), так и Украина прервана эпохой (до 1991 года одна держава, после - иная). Однако как мое поколение родилось не с залпом "Авроры", так и нынешние украинцы пришли в подлунный мир не в день самостийности. Оба поколения родились тысячу лет раньше. От непонимания этого происходят многие наши беды.
   В недавнем едином Отечестве за счет одних событий нередко удобно было объяснять другие. Скажем, стихийно возникшая "Молодая гвардия" использовалась для показа определяющей роли коммунистической партии в создании и руководстве Краснодонским подпольем, хотя на самом деле все обстояло несколько иначе. В период рождения подпольной комсомольской организации в городе наличествовали лишь самостоятельные патриотические действия отдельных коммунистов-подпольщиков, в силу ряда причин оказавшихся в оккупации. Больше того, из-за ляпсусов в организации подполья "руководящей и направляющей" эти ратоборцы оказались без связи с разведывательными органами РККА, Народного комиссариата внутренних дел (НКВД), Украинского штаба партизанского движения (УШПД). Они действовали по собственному разумению на свой страх. Потому добытые ими подчас с риском для жизни ценные сведения некому было передать.
   "Белые пятна" в истории "Молодой гвардии" возникли как по причине всевластия КПСС (она устанавливала, что и как следует говорить и писать), так и в силу особенностей подпольной борьбы, когда оставлять и хранить какие-то документы для юных подпольщиков было крайне опасно.
   В апреле-мае 1943 года в Краснодоне работала Государственная комиссия по выявлению боевой деятельности и гибели "Молодой гвардии" во главе с А. В. Торицыным - заместителем заведующего спецотделом ЦК ВЛКСМ, помощником начальника Центрального штаба партизанского движения по работе среди молодежи в тылу врага. Корпела она профессионально, к тому же не считаясь со временем, которого ей, скажем прямо, отвели слишком мало. Однако шла война, и подвиг молодогвардейцев должен был как можно скорее работать на нашу победу. В силу ограничения комиссии временем ряд вопросов оказался недоисследованным, а то и вовсе не изученным, некоторые выводы туманны и даже ошибочны. Скажем, деятельность молодогвардейцев поселков Краснодон и Первомайска освещены недостаточно полно. И все же комиссия Торицына проделала огромнейшую полезную работу. Об этом говорит не только ее записка в бюро ЦК ВЛКСМ, занявшая 34 страницы машинописного текста, но и 15 папок бесценных документов о деятельности юных подпольщиков. В их числе: клятва вступающего в "Молодую гвардию", временные комсомольские удостоверения, выпущенные молодогвардейцами листовки, а также воспоминания, свидетельства, письма, различного рода характеристики, написанные участниками и очевидцами тех событий.
   Из-за желания партийных чиновников присвоить КПСС право на руководство организацией и деятельностью "Молодой гвардии" не нашли поддержки обращения Нины Иванцовой, затем и других молодогвардейцев в партийные и комсомольские органы с просьбой собрать уцелевших подпольщиков и рассмотреть вызывающие споры или противоречия вопросы истории их организации. Сестра неоднократно обращалась не только к первым секретарям Луганского обкома партии, но также в ЦК Компартии Украины, к первым секретарям ЦК ВЛКСМ, начиная с Н. Михайлова. Нежелание партийных и комсомольских органов разобраться в биографии комсомольского подполья Краснодона говорило о том, что они понимали: при том обсуждении лопнут, как мыльные пузыри, и партийное руководство "Молодой гвардией", и выдаваемые за истину намеренные подлоги в биографии этой организации. Ибо было известно, что Краснодонский подпольный райком партии разбежался еще до оккупации города. Что касается Ф. П. Лютикова, то этот честнейший коммунист и настоящий патриот Отечества никакого отношения к подпольному райкому не имел. Его, бойца Краснодонского партизанского отряда (числится в списках отряда рядовым под № 28), 8-е отделение политотдела 18-й армии (поарм-18) оставило в городе в качестве своего агента.
   К сказанному добавлю, что ни О. Кошевой, ни И. Туркенич, ни другие члены штаба "Молодой гвардии" никогда не встречались с Филиппом Петровичем. Больше того, многие даже не знали о его существовании.
   Словом, в краеведении и историографии столько не получило должной оценки, столько упрощено и выброшено, столько образовалось всевозможных наслоений, что и следующему за нами поколению не разгрести те завалы.
   Разумеется, чтобы описать событие, его надо пережить. Это я усвоил еще в раннем юношеском возрасте. Доказательством тому запись в моем дневнике - этом бесценном свидетельстве истории, и не только Краснодона, сделанная 26 мая 1940 года: "В очередном номере "Комсомольской правды" прочел статью Ф. Леонидова под заголовком "Военный корреспондент". Начало ее я записал. Вот оно: "Для того, чтобы хорошо описать событие, нужно быть активным участником этого события. Нужно самому побывать в условиях, в которых находятся бойцы и командиры, пережить вместе с ними, прочувствовать всем сердцем. А тогда уже можно писать". (Речь в статье шла о советско-финской войне.)
   Однако меня радуют случаи, когда, исследователи опираются на заслуживающие абсолютного доверия реальности и подтверждения, а не прибегают к высасыванию их из пальца. Вызывает приятное чувство даже небольшая новость о добрых делах моих школьных друзей-товарищей, добытая как известно автором, так и каким-то Петровым или Сидоровым. И не понимаю, не приемлю "исследования" всевозможных попрыгунчиков, которые, потерпев неудачу в ранее избранном деле, теперь, во имя пустого тщеславия, судорожно цепляются за беспроигрышную (как они считают) тему "Молодой гвардии", чтобы на костях и крови ее героев запечатлеть свое имя в истории. Но ведь тот непременный выигрыш сопутствует лишь порядочным людям.
   Авторы многих публикаций о юных подпольщиках Краснодона никогда не нюхали пороха, не работали в архивах, не встречались с оставшимися в живых молодогвардейцами, их родителями и родственниками, не представляют особенностей работы в подполье, тем более в условиях Донбасса. Потому не имеют морального права браться за перо и судить о том, что и как происходило в оккупированном Краснодоне. Историю надо писать достоверно. Только так можно поставить заслон намеренному искажению истины.
   Даже великий Лев Толстой, при описании в романе "Война и мир" сражений Отечественной войны 1812 года, обращался к помощи героя тех событий полковника русской армии. А ведь сам был офицером, участвовал в боевых операциях на Кавказе и в Крымской войне. Казалось бы, мог все представить так, как было на самом деле. Мог, однако не стал - а вдруг в чем-то ошибется, что-то не так прочувствует...
   Подобным образом поступил Михаил Шолохов, когда в романе "Тихий Дон" рассказывал о боевых действиях Донского казачьего войска на фронтах первой мировой войны и во время Вешенского мятежа 1919 года. Разобраться в тех событиях Шолохову помог казачий офицер; участник многих боев первой мировой, один из руководителей Вешенского мятежа. А вот современные недоросли думают, что они сами с усами, тужатся, царапают, разглагольствуют, подчас делают "глубокомысленные" выводы. При этом "загибают" такое, что ушам и глазам своим не веришь. Как писал известный российский артист В. Гафт в эпиграмме на одного сотоварища по театру: "Не знает ведь ни "а", ни "бэ", хотя читает Мериме".
   Вот почему я отложил работу над завершающей книгой трилогии "Дневник Андрея Башмакова" и снова взялся за молодогвардейскую тему.
   Сегодня не только старые злопыхатели сипло тявкают из подворотен, но и их одичавшие в бездуховности последователи. Один из тех новоявленных брехунов резонерствует: "Все, что появлялось в печати (о "Молодой гвардии" - К.И.), извращалось в угоду фальшивой версии, изложенной Фадеевым и перекочевавшей в кинофильм..."
   Цензуры у нас нет. И это хорошо. Однако в душе каждого пишущего непременно должна быть совесть. Если ее нет - браться за перо преступно. После выхода семь лет тому назад моей книги "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета", в которой я документально доказал полную несостоятельность многих "доводов" критиканствующих "правдоискателей", абсурдность приводимых ими "фактов" и умозаключений, думалось, страсти улягутся. Однако кое-кто привык ничего не слышать и не видеть. Те "историки" и "краеведы" заинтересованы лишь в одном, чтобы слова "Молодая гвардия" превратились в пустой звук, чтобы подвиг юных подпольщиков был предан забвению, на худой конец стал мученичеством безобразничавших мальчишек и девчонок, а не героическим поступком вчерашних школьников в борьбе с фашистскими поработителями. Киевская газета "Факты" (к слову, выходящая 500-тысячным тиражом) как-то заметила (номер от 14 мая 1999 г.): "В новых трактовках подпольную краснодонскую организацию называют вовсе не комсомольской, а украинско-националистической и даже хулиганской группой, которая всего-то и сделала, что ограбила машину с рождественскими подарками".
   Сегодня в эпоху вседозволенности те "правдоискатели" готовы на любую подлость, дабы хоть как-то заявить о себе. Им невообразимо хочется прервать связь поколений, сделать все, чтобы мы остались без героического прошлого. Надо признать, кое в чем они преуспели. Сегодняшних мальчишек и девчонок, не в пример нашему поколению, ни дома, ни в школе не приучили читать и понимать русскую и украинскую литературу. Мои сверстники-подростки, к примеру те, которые мечтали о службе в Красной Армии, прежде всего обращались к военно-патриотическим произведениям А. С. Пушкина. Из его поэм и стихов мы узнавали о военной истории Родины, героизме и мужестве наших воинов, их любви к Отечеству. А также об уважении государства к своим сыновьям. Перед нами проходила многовековая военная история Отечества от вещего князя Олега до фельдмаршала Кутузова. "Олегов щит", "Бородинская годовщина", "Полтава" и многие другие стихи и поэмы Пушкина рассказывали о невиданном взлете духа народа, его готовности и способности отстоять свою независимость в битве с сильным противником. Наше поколение училось у великого гражданина России А. С. Пушкина любви к своей Родине.
   Нынешние же ребята плохо знают историю Украины, плохо размышляют, плохо изъясняются - выказывают узость и примитивность мышления. Мы дожились до того, что даже в Краснодоне многие молодые люди не знают о молодогвардейцах общеизвестных истин. Впрочем, рассказ об этом впереди.
   Несмотря ни на какие трудности экономики и политики, надо, непременно надо вырастить в каждом мальчишке не киллера, а в каждой девчонке не проститутку, а Человека - высокой культуры и духа, крепкого физически. Очень хочется, чтобы нынешние молодые люди знали, чего они хотят, любили жизнь осмысленную, были нравственно незапятнанными, безбедными Личностями. Беззаветно любя Родину, ведали б, что это сегодня потускневшее от частого и не всегда к месту употребляемое слово мы, ветераны Великой Отечественной, по-прежнему воспринимаем благоговейно, как тогда, когда поднимались в атаку, а многие наши побратимы, умирая, черкали то святое слово на прикладах винтовок, стенах зданий, в предсмертных записках.
   Для нас великая суть слова "Родина" вещала и родную мать, и отца, и ту одноклассницу, которую успели полюбить, но из-за войны не довелось ни разу поцеловать, и город, в котором родились, и...
   Хочется надеяться, что этими моими свидетельствами и размышлениями заинтересуются как власть предержащие, так и те нынешние молодые люди, которые хотят видеть Украину истинно демократической и процветающей державой. "Гордость и боль моя - "Молодая гвардия" подскажет им, что перестроить на таких принципах родное Отечество смогут только высоконравственные деятели, любящие свой народ, как любили его подпольщики Краснодона. Что касается людей моего поколения, то книга напомнит им о их собственной смятенной молодости.
   Я не подделываюсь ни под какие вкусы. Несмотря ни на что, пишу как знаю, как чувствую, каким видел прошлое и вижу настоящее, как все вправду обстояло и обстоит, что было свойственно моему поколению, нашему времени. "Гордость и боль моя - "Молодая гвардия" даст возможность без кликушества и порочной молвы взглянуть на историю краснодонского подполья. В этой работе я подробно остановился не только на довоенной жизни некоторых молодогвардейцев, но и на их боевых делах. Не обошел стороной также комиссарство в "Молодой гвардии", о котором сегодня вновь много говорят и спорят. В связи с этим счел уместным дополнить свои предыдущие рассказы о многострадальном Викторе Третьякевиче новыми подробностями его биографии, хотя вопрос о комиссарстве не является стержневым в деятельности юных подпольщиков. Главное в их биографии - подвиг, который они совершили в самые тяжелые, самые трагические дни войны с фашистской Германией.
   Большинство пишущих о молодогвардейцах рассказывают лишь об их борьбе с оккупантами и совершенно не упоминают о той обстановке, в которой они росли, воспитывались, взрослели и мужали. А также о событиях в стране и мире, которые сказались на формировании их характеров, мировоззрения, понимании своего места в жизни. Именно поэтому я счел нужным упомянуть и о советско-финской войне, и о недоброй памяти 1937-1938 годов, других событиях, которые откладывали свой отпечаток на нравственный облик будущих героев.
   Дотошный читатель, конечно же, обратит внимание и на то, что иной раз вместо "Советское правительство", "Генеральный штаб" или там "Политбюро ЦК ВКП(б)", я говорю коротко: Сталин. Дело в том, что "великому кормчему" удалось занять все высшие посты, как в единственной, к тому же правящей, партии, так и во всем государстве. Будучи до войны Генеральным секретарем ЦК ВКП(б), а также Председателем СНК (Совета Народных Комиссаров), в годы Великой Отечественной вождь советского народа стал еще: с 30 июня 1941 года - председателем Государственного комитета обороны, с 23 июня вошел в состав Ставки Главного Командования; с 10 июля 1941 года возглавил Ставку Верховного Командования; с 19 июля - нарком обороны; с 8 августа - Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами СССР. Словом, Сталин был царь, бог и воинский начальник. Только при тоталитарной системе, центром которой являлась правящая партия коммунистов, построенная на бюрократическом централизме, смог "отец народов" занять столько и таких высочайших постов. Все более или менее значительные события в стране совершались лишь с его благословения. Иной раз дело доходило до абсурда. Вот лишь один тому пример. По свидетельству адмирала флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова, до войны, будучи наркомом Военно-морского флота, без разрешения Сталина он не имел права даже переставить какой-то корабль из одной базы в другую.
   В 1943 году вождю присвоено звание Маршала Советского Союза, а в 1945 - генералиссимуса. Он был удостоен двух орденов "Победа", трех орденов Ленина, трех орденов Красного Знамени, ордена Суворова 1-й степени; а также званий Герой Социалистического Труда и Герой Советского Союза.
   Сыну сапожника, экс-семинаристу было от чего (как бы это помягче сказать) потерять голову, оказавшись во главе огромной державы и захватив столько должностей. Неудивительно, что он считал себя сверхчеловеком, даже земным Богом, неподвластным собственному народу. Любой гражданин страны, осмелившийся не то чтобы осудить Сталина за какой-то проступок, а просто усомниться в правдивости его даже незначительного высказывания, тут же объявлялся врагом народа и нередко превращался в лагерную пыль. Все это имеет прямое отношение к молодогвардейцам, которые в той стране родились, жили, взрослели, мужали, вырабатывали характер, совершали свой подвиг. И, следуя примеру родителей, не придавали значения старому фразеологизму "Не сотвори себе кумира".
   Я написал эту книгу для того, чтобы нынешние мальчишки и девчонки, юноши и девушки не закрывали глаза на прошлое, не отбрасывали его опыт. И не думали: было да прошло, и быльем поросло; история прошлых лет нас не касается. Касается, скажу я вам, еще как касается! Она, история, несчетное число раз доказала, что войти в новую жизнь, ничего не зная о прошлом, невозможно. Те, кто пытался поступить подобным образом, неизменно оказывались в предбаннике. Если бы Шикльгрубер (по прозвищу Гитлер) знал историю, считался с ее законами, он никогда бы не стал бесноватым фюрером и не сотворил бы чудовищных злодеяний.
   Рассказам о юных подпольщиках Краснодона, пропаганде их самоотверженных патриотических деяний я отдал 60 лет. О том, что знаю и помню я о героях "Молодой гвардии", не напишет никто другой. Говорю об этом без ложной скромности, ибо из школьных товарищей и друзей тех мальчишек и девчонок, как и из тех, кто так или иначе был причастен к первому и второму подполью, к первым народным вооруженным формированиям Краснодона, в живых я остался один. Это налагает на меня огромную ответственность и не меньшую обязанность.
   Отсылая читателей к помещенной в конце книги библиографии своих публикаций о молодогвардейцах и приплюсовывая к ней ответы на тысячи писем почитателей краснодонских подпольщиков, сотни выступлений в школах, вузах и трудовых коллективах многих областей союзных и автономных республик СССР, а также по радио и телевидению, с сознанием исполненного долга повторяю крылатую формулу, пришедшую к нам из Древнего Рима: "Я сделал все, что мог, пусть другие сделают лучше, если смогут".
   И если на самом деле существует загробная жизнь, мне не стыдно будет предстать перед своими сестрами Ниной и Ольгой Иванцовыми, Любой Шевцовой, Сергеем Тюлениным, Олегом Кошевым, Виктором Третьякевичем, Али Дадашевым, другими друзьями-товарищами детства и опаленной войной юности, ратоборцами Великой Отечественной войны, самой кровавой и жестокой во всей истории человечества.
   
   
   
   Давно уж на меня глядят портреты
   Навеки похороненных друзей...
   Михаил Светлов
   
   
   МАЛЬЧИШКИ НАШЕГО ГОРОДА
   
   Как бы мы сегодня ни сетовали на свое прошлое, а у нашего поколения краснодонских огольцов было воистину счастливое детство. Хотя бы уже потому, что в золотую пору малолетства в силу неполного развития и, естественно, невысокой степени сознательности все живут счастливо. А тут еще кружки осоавиахимовские (общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству); кружки по интересам в школе и шахтном клубе; ловля удочкой бубырей - так мы называли малюсеньких рыбок, больше известных под названием пискарей; различные кроссы и многокилометровые туристические походы с ночевкой у костра; лазание по высоченным деревьям до самой-самой макушки, когда от возможности ее слома сердце уходило в пятки; пятнадцати-двадцатикилометровые (в одну сторону) походы в придонецкие озера за кувшинками и в провальскую степь за тюльпанами; борьба с вредителями полей - сусликами; песни, от которых дух захватывало и голова шла кругом; парк культуры, клуб... Подчас голодное, холодное, но веселое наше детство...
   Краснодон... дорогая моя родина, город первых радостей и первых огорчений. Здесь многие улицы, дома, пустыри, заветные уголки и калитки хранят воспоминания о моих друзьях-товарищах и обо мне. А какое удовольствие было трепетно ожидать робкую, взволнованную, застенчивую одноклассницу, чтобы, держа ее за руку и сотрясаясь от внезапно возникшей дрожи, без устали бродить по немощенным стежкам-дорожкам, любуясь пробуждающимися ростками разнотравья, которое вызывало к жизни первое дыхание весны.
   Летом - Каменка. Она для многих из нас была и Волгой, и Доном, и Черным морем. Оттого, видно, и трепещет до сих пор душа, когда вспоминаешь эту речушку. Каменка на время разлучала нас с девчонками: купаться в реке вместе с ними считалось зазорным. Однако, плавая и ныряя невдалеке, мы нет-нет да и поглядывали в ту сторону, где наши подружки бултыхались, загорали, плели венки из полевых цветов. Упущенное днем мы старались наверстать вечером, когда часы на клубе Горького удивительно быстро отсчитывали время. Оглянуться не успеешь - уже темнеет, надо расставаться. Родители строго наказывали, если не возвращались домой позже этого времени.
   Рядом с Каменкой - овраги, перелески, одинокие деревья, сады... Их тайники, уверен, до сих пор оберегают наши разговоры.
   Для самых везучих был еще пионерский лагерь.
   Осенью, под шепот падающих и шуршащих под ногами листьев акаций, встреча с прежней, а то и с новой подружкой, трепетные воспоминания об ушедшем лете, первое светлое чувство - предвестник любви. Все чисто, нравственно, безо всяких задних мыслей. Сколько было в том романтики, красоты, упований.
   О хорошей одежде, как и о сытной пище, некогда было думать. А если пустой желудок или приличный костюм какого-нибудь благообразного сверстника наталкивали на безрадостные раздумья, мы вспоминали уверения родителей и учителей: "Еще одна сталинская пятилетка - и все наладится".
   Как-то в "Пионерской правде" я прочел рассказ о Всесоюзном пионерском лагере -"Артек" имени В. И. Ленина. Небольшое газетное сообщение о необычном лагере (подумать только: среди пионеров - ребята из всех союзных республик! Палатки стоят прямо на берегу Черного моря! И настоящий лес, который мы, как, впрочем, и море и горы, никогда не видели) до того взволновало, что я тут же поспешил поделиться новостью с Тюлениным.
   - Вот здорово! - внимательно выслушав меня, воскликнул Сергей. - Там непременно отыщутся и знаменитые пацаны, которые вместе с пограничниками шпионов ловят или спасали людей на пожаре. Встретиться бы с ними, потолковать, посмотреть, какие они...
   Вскоре мы узнали, что в "Артеке" побывал школьный товарищ моего старшего брата Дмитрия Иван Туркенич. Кажется, он был до войны (возможно, и вообще в истории нашего городка) единственным краснодонским мальчишкой, которому довелось отдыхать в лагере у Медведь-горы. Мы табуном ходили за Иваном, расспрашивали об "Артеке", уже к тому времени ставшем "королевством без королей и подданных", как назвал его в тридцатые годы французский писатель Анри Барбюс.
   - Море, оно какое? - интересовались мы.
   - Мокрое, - смеясь, отвечал Туркенич.
   - Ну, правда...
   - Огромное-огромное. Такое большущее, что конца-края не видно. Чайки носятся как угорелые. Пароходы плавают. И мы в лодках на волнах качаемся. А купались как! - Туркенич блаженно закрыл глаза, на минуту умолк. Видно, мысленно перенесся в Крым.
   - Еще чем в "Артеке" занимались? - нарушив молчание, спросил Сергей.
   - В походы по лесам и горам ходили, пионерские костры проводили, с вершины Медведь-горы восход солнца наблюдали...
   - Как это?
   - Да так... Встали ни свет ни заря. Немного подождали. И вот далеко-далеко, там, где море с небом соединяется, вдруг вынырнул из воды красный, ну прямо огненный шар. А от него во все стороны лучи. Такие яркие и красивые... Просто дух захватывает!
   - А почему гору медведем величают?
   - Она на него смахивает. Очень. Вроде на самом деле огромный бурый мишка опускается к морю воды напиться. "Артек" - это сказка. О каждом камне, о каждом дереве, не говоря уже о море, такое и столько рассказывают... Слушаешь и не наслушаешься.
   Расставшись с Туркеничем, некоторое время шли молча. Потом Сергей мечтательно предложил:
   - Давай будущим летом, во время каникул, махнем в "Артек"? - глаза его засветились радостью, словно до осуществления замысла оставался один-единственный шаг.
   - А как? - спросил я заинтересованно. Предложение друга соответствовало и моему желанию.
   - Как? - Сергей лихо сдвинул кепку на затылок. - Да очень просто! Залезем в поезд. И айда...
   - Прогонят ведь.
   - Ну и что? Из одного вагона шуганут, перескочим в другой. Так доберемся до Симферополя. А там на машине или пешедралом до Гурзуфа.
   Шло время, мы взрослели. Однако мечта об "Артеке" не тускнела. Она постоянно напоминала о себе, мучительно манила, не раз заставляла намечать "окончательные" сроки побега в Крым. По разным причинам они переносились: в одно лето заболел я, в другое Сергей работал в колхозе. Не суждено было осуществиться и самому-самому последнему: в тот год началась война. Она первым же своим выстрелом перечеркнула не только мальчишеские надежды. Так и остался "Артек" несбывшейся голубой мечтой нашего детства.
   И все-таки привлекательное и желанное осуществилось. Правда, спустя десятилетия. По приглашению Главного управления "Артека" в августе 1979 года я приехал в знаменитый лагерь. Торопливо - так хотелось поскорее все увидеть и узнать, - с взволнованно бьющимся сердцем шел я по парку, раскинувшемуся вдоль моря на добрых семь километров. Среди вечнозеленых сосен, экзотических пальм, душистых магнолий, причудливо цветущих орхидей и бесчисленных цветников - жилые здания и плавательные бассейны, школа и спортивные площадки, пляжи, библиотеки, пионерские комнаты, поликлиника. У артековцев - свой виноградник и птицеферма, собственная флотилия. Ежегодно более тридцати тысяч детей - представителей всех национальностей Советского Союза - 24 дня (таков срок путевки) набирались здесь здоровья и хорошего настроения, учились жить и работать в пионерских отрядах. Каждый второй артековец - непременно из семьи рабочих и колхозников.
   В "Артеке" было десять лагерей. На территории одного из них - "Морского" - в июне 1925 года из восьми брезентовых палаток родилась пионерская республика. Именно по этим стежкам-дорожкам, по которым шагал я и которые то карабкаются в горы, то разбегаются в разные стороны, ходил Иван Туркенич. Наверное, вот здесь, у поворота дороги, будущий командир "Молодой гвардии" спускался к самому синему в мире Черному морю, барахтался в лазурных, с белыми гребешками волнах, без устали носился по усыпанному мелкой галькой берегу. Когда все же изнемогал от беготни - валился на горячие камни. И долго-долго лежал под жарким, но не жгучим крымским солнцем.
   Конечно же, он ходил по узким пешеходным дорогам Аюдага, известных теперь, как тропинки Аркадия Гайдара. И у пионерского костра на вершине горы, наверное, еще и еще раз повторял слова самой чистой, самой честной пионерской клятвы. Клятвы любви к Родине.
   Короткую жизнь прожил бывший артековец, но до последнего дыхания он свято хранил пионерские традиции. Ни одним поступком не запятнал своей совести и чести. И что бы сегодня ни говорили о пионерской организации, она, несмотря на известные недостатки в ее работе, многое значила в нашей жизни и потому оставила добрый след в душах и сердцах мальчишек и девчонок нашего "огненного поколения".
   Благодарный "Артек" помнил о Туркениче: в музее на самом видном месте - его большой портрет, на территории одного из лагерей имя командира молодогвардейцев золотом написано на белой мраморной плите, рядом с именами Тимура Фрунзе, Гули Королевой, Володи Дубинина, Рубена Ибаррури и других героев Великой Отечественной войны, бывших артековцев.
   В тени парка, на берегу без устали воркующего моря, а то и прямо на каменистой, дышащей жаром дороге я беседовал со многими пионерами из России, Украины, Прибалтики, Средней Азии... Они довольно хорошо знали о подвиге "Молодой гвардии", делах ее командира. Ребята читали не только прекрасный роман А. Фадеева о юных подпольщиках Краснодона, но и другие книги, в том числе мои "О друзьях-товарищах" и "Краснодонские мальчишки". Приятно, что в музее Всесоюзного пионерского лагеря, где представлены материалы о многих и многих героях "огненного поколения", были экспонаты и о побратимах Ивана Туркенича по краснодонскому подполью, моих одноклассниках и однокашниках.
   Долго стоял я в задумчивости. Взбудораженная память то уводила меня в довоенный Краснодон и я отчетливо видел босоного друга, одного из самых бесстрашных и отчаянных молодогвардейцев, слышал его голос, ощущал худенькое острое плечо, то снова возвращался в "Артек", к шумно плескавшемуся морю. С наслаждением, всей грудью вдыхал настоянный на травах, хвое и солнце пьянящий воздух. И едва сдерживался, чтобы не крикнуть во всю мощь: "Мы встретились, "Артек"!" Удержался, потому что больно кольнуло сердце. И огненная мысль обожгла душу: "Ты встретился, а вот Сергей..." Я стал невпопад отвечать на вопросы окружавших меня ребят, рассеянно слушал интересные пояснения заведующей музеем Галины Алексеевны Рязановой.
   В "Артеке", помимо музеев истории и краеведения, было еще одно подобное им учреждение - Космическая выставка. Создана она по внутреннему побуждению и при активном участии первого космонавта мира Юрия Гагарина. Экскурсовод Нина Ивановна Джакаева, обаятельная и говорливая, отлично знающая свое дело, рассказывала:
   - Восемь раз приезжал к нам в гости Юрий Алексеевич. Он много сделал для того, чтобы появились здесь эти экспонаты, - обвела глазами вокруг. - Они настоящие, привезены из Звездного городка. Осматриваю центрифугу, точную копию первого советского искусственного спутника Земли, копию уменьшенного в два раза корабля "Восток". Рядом - "Луна-16", побывавший в космосе знаменитый манекен Иван Иванович - на нем тренировочный костюм Гагарина. Чуть поодаль, в витрине, питание космонавтов со сроком хранения десять лет.
   - С помощью вот этого кресла, - продолжает пояснения Нина Ивановна, подойдя к внешне ничем не примечательному стулу с подлокотниками, - определяется порог чувствительности. - Лукаво взглянув на меня, с улыбкой спросила: - Хотите проверить свою восприимчивость?
   От неожиданности я, кажется, растерялся и на мгновение задумался. Потом, полушутя-полусерьезно, проронил:
   - Если не очень страшно...
   Меня усадили в кресло, заставили закрыть глаза.
   - Когда почувствуете, что движетесь, - донеслось из дальнего угла комнаты, - скажите только одно слово "поехали". Если будет поворот вправо - вытяните вперед правую руку, а если влево - левую. - Экскурсовод раз другой щелкнула выключателями. Через секунду я ощутил, что мое кресло на самом деле перемещается. Когда вновь раздались щелчки выключателя, я открыл глаза, Нина Ивановна, как мне показалось, снисходительно улыбалась.
   - "Поехали" вы произнесли с некоторым опозданием. А поворот был влево, а не вправо, как вы указали. - Тут же успокаивающе добавила: - Не огорчайтесь. Это коварное кресло пропускает далеко не всех. Здесь нередко спотыкаются даже летчики-здоровяки.
   Потом я увидел сказку. Называлась она "Космическое небо". На иссиня-черном небосводе мерцали звезды. Нет, не какие-то там электрические лампочки, а прямо-таки натуральные небесные тела, те, что видим мы простым глазом на настоящем небе. А среди того царства тьмы и бесчисленных светящихся точек - наша Земля. Маленькая, кругленькая, зеленая - таков ее цвет со стороны тени. А в самом верху Вселенной плавно двигался космонавт. Все настолько соответствовало природе вещей, что даже я, взрослый человек, к тому же кое-что видевший (в частности, Звездный городок и его музей), незаметно ущипнул себя - не сон ли. Что же тогда говорить о впечатлении детей.
   Видел бы все это Сергей!
   Прощаясь с "Артеком", я вновь зашел к Виктору Григорьевичу Шульге, заместителю начальника Главного управления лагеря, невысокому, стройному молодому человеку, судя по всему, влюбленному в пионерскую работу. Мы говорили о воспитании, образовании, оздоровлении детей, о том, как решается эта триединая задача в "Артеке".
   Отвечая на мой вопрос, Виктор Григорьевич поведал о будущем Всесоюзного пионерского лагеря - к 2000-му году он станет ежегодно принимать до 76 тысяч ребят.
   Коснулись, конечно же, и "Артека" международного: в 1926 году здесь побывала первая иностранная делегация, а в 1977 международный детский фестиваль собрал в "Артеке" детей из 104 стран.
   - За несколько дней до вашего приезда, - говорил Шульга, - у нас побывала съемочная группа телевидения Би-Би-Си. Она делает фильм о Ялте: англичане хотят рассказать своим соотечественникам, как здесь живут, отдыхают, трудятся советские люди. Естественно, заглянули и к нам. По поручению Главного управления я показывал им лагерь.
   - Ну и как? - невольно вырвалось у меня.
   Мой собеседник улыбнулся, вышел из-за стола, сделал несколько неторопливых шагов по кабинету, к двери и обратно.
   - Не стану пересказывать впечатление каждого из гостей. Приведу слова только одного члена группы, диктора студии Донна Маклеода - их очень точно записал корреспондент крымского телевидения. Вот его статья в "Советском Крыме", - развернул газету, стал читать: - "Многое, что для вас в общем-то является само собой разумеющимся, абсолютно нетипично для Великобритании. Один из примеров тому - "Артек". Ничего подобного ему у нас нет, сравнивать его не с чем... Нас поразили дома, в которых живут дети, и здоровый, счастливый вид ребят. Заснять и передать это очень важно, потому что кинолента поможет людям понять, как живет ваша страна. Я в восторге от того, что увидел в "Артеке"..."
   Виктор Григорьевич положил газету на стол и, как бы подытоживая рассказ, добавил:
   - Примерно так высказывались и другие англичане...
   Увиденный мною "Артек" был не только одним из многих парадных рекламно-пропагандистских подъездов к нашему когда-то единому Отечеству, но и наглядным подтверждением того, что жизнь детей в Советском Союзе - дело первостепенной государственной важности.
   Относительно "Артека" после развала СССР вот что рассказывал мне один знакомый, побывавший в 1995 году на праздновании 70-летия этого пионерлагеря: "Было все: почетные гости, президиум, торжественные линейки, большой концерт звезд эстрады. Президент Украины Кучма произнес речь. Все, как прежде. Хотя нет... Раньше все более организованнее. Все во что-то верили. А сейчас... не верят. Многие дети просто теряются в этой жизни. Даже если они верят в Бога - это уже хорошо. Теперь в "Артеке" отдыхают и не пионеры. Ребята старшего возраста. Путевка стоит 330 баксов... Когда я заканчивал работу над этой книгой, в печати промелькнули следующие сообщения. Первое: "Во время зимних школьных каникул в Международном детском центре "Артек" с 29 декабря 2003 года по 18 января 2004 года пройдет тематическая новогодняя смена с разнообразными играми, конкурсами, праздничными спектаклями. Стоимость путевки - 2335 гривен". Второе: "Кабинет Министров Украины, согласно Закону о государственном бюджете, должен обеспечить с 1 января 2004 года размер минимальной заработной платы 205 гривен в месяц". На вопрос: "Кто сегодня сможет отдыхать в "Артеке"?" - читатель в состоянии ответить сам. Вот такие воспоминания. Вот такие раздумья.
   Однако возвратимся в родной мне Краснодон второй половины 30-х годов.
   Предвоенные краснодонские мальчишки подросткового и раннего юношеского возраста, исходя из близости местопроживания, приятельских отношений, общности интересов, взглядов на будущее и в поисках понимания, стихийно объединялись в две большие "разноплеменные" компании. Разумеется, на улицах и во дворах околачивалось немало всякого рода малышей и подростков из других групп вольных казаков. Однако те шатии-братии были малочисленными, поэтому о них не говорю.
   Из тех, кто входил в наше святое мальчишеское братство, прежде всего назову будущих молодогвардейцев: Сергея Тюленина, Али Дадашева, Анатолия Ковалева, Владимира Осьмухина, Анатолия Орлова, Михаила Григорьева, Демьяна Фомина. Все они, за исключением Демки, бьли моими одноклассниками или однокашниками. Начиная с пятого класса, учителя строго следили за тем, чтобы мы не оказались в одной группе. Однако в 7-м по чьему-то недосмотру собралась едва ли не вся наша компания: Тюленин, Дадашев, Орлов, даже Любка Шевцова. Классная руководительница Анна Алексеевна Буткевич пришла в ужас. Но потом смирилась. Однако уже во второй четверти в нашем 7-м "В" остались лишь мы с Сергеем.
   Помню также других огольцов нашей теплой компании: Анатолия Сухинина, Владимира Прилепского, Сергея Ушакова, Иосифа Григорьева, Ивана Кочеткова и, недоброй памяти, Геннадия Почепцова - куда же его денешь. Язык не поворачивается назвать его в числе молодогвардейцев, хотя он был членом Первомайской группы.
   Постоянного атамана у нас не было. В зависимости от обстоятельств и занятий верховодили разные архаровцы. Во время игр в волейбол неизменным капитаном был крепкий и выносливый Толька Ковалев. Во время походов на Донец почему-то держал вожжи л руках взбалмошный, изнеженный, не способный и раза подтянуться на турнике Геша (Геннадий Почепцов). Когда шастали по колхозным и совхозным садам, бахчам и огородам (случалось и такое, а кушать ведь хочется всегда, особенно после длительных прогулок на свежем воздухе и купания в реке), командовал либо неважный с виду, но честный и сильный духом, живо откликающийся на всякую несправедливость фантазер Сергей Тюленин, либо я. На спортивной площадке (кроме игры в волейбол) и на Каменке каждый был сам себе атаман.
   Я не знал, каким станет Почепцов. Но вот что писал о нем в своем дневнике - историческом свидетельстве многих страниц биографии Краснодона: "6 июня 1940 года. Я, Геннадий Почепцов, Сергей Ушаков, Иосиф Григорьев решили завтра пойти на р. Донец, который находится от нас в 18 км... Геннадий Почепцов - ученик 6 класса Первомайской школы. Родился в 1924 году. Живет недалеко от нас. Пользуется среди ребят, которые ходят на Донец, большим авторитетом. Он всегда заведует продуктами и атаманит. Еще нужно добавить, что Геша ходит с девочками, а также курит.
   Сегодня мы купили четыре хлебины и 500 г топленого коровьего масла. Вполне подготовленные, к походу пошли ночевать в сарай Геши... Почепцов пел перевернутые песни. Мне стало тошно от этих песен, и я закрыл руками уши. Но он пел так громко, что это не помогло...
   Вдруг он замолчал, встал с кровати и через несколько минут снова лег, пыхтя папиросой. Потом запел уже окрепшим голосом песню о том, как:
   
   Легко на сердце от каши перловой,
   Она скучать не дает никогда,
   И любит кашу директор столовой,
   И любят кашу худые повара...
   
   - Встаем в два часа, а двинемся в три, - сказал Геша, бросив курить.
   7 июня. Проснулись, когда уже рассвело.
   - Вставайте! - крикнул наш атаман Геша. - Проспали!
   На дворе и вправду было светло, но солнце еще не взошло. За исключением меня, никто не умывался. Все говорили: "И так пройдет".
   Мешок с четырьмя хлебинами первым нес Гусак (прозвище И. Григорьева). Потом Геша пронес шагов сто и, наконец, я. Мне пришлось нести мешок на крутой бугор километра полтора. Я шел и думал: "Вот тебе и атаман. Сам нес сто метров по ровной дороге, а меня заставил нести 1500 метров, притом все время на высокий бугор. Непонятно, почему он пользуется авторитетом".
   Детская обида? Может быть. Хотя...
   И еще одна запись.
   "13 июля 1940 года. Около клуба Горького ребята резались в буру (один из видов азартной игры в карты). Здесь же был и Геша. Но он не играл из-за отсутствия денег. Геша попросил у меня 50 коп. Я сказал, что денег у меня нет. На самом деле они были. Если б он просил на что-то другое, я бы дал. Тогда Геша стал просить Кузбасса (он учился в 7-м классе, потом его исключили из школы, как третьегодника), чтобы тот поставил за него. Кузбасс отказал. Геша еще раз попросил. Снова отказ. Тогда Почепцов начал делать ему разные услуги: смахивал пыль с пиджака, вмешивался в игру и спорил на стороне Кузбасса. После этого Геша снова попросил, чтобы Кузбасс поставил за него деньги на кон. Тот опять отказал. Геша обругал его матом (самым настоящим) и стал просить у другого пацана. Но и этот отказал наотрез. Геша обругал того пацана и пошел дальше просить. Мне было стыдно за него. Когда Почепцов подлизывался к картежникам, меня тошнило, а рука поднималась ударить его. Но я сдержался.
   - Хватить тебе подхалимством заниматься, пошли лучше на турник, - сказал я Почепцову.
   Он повернулся, встал с земли, сказал:
   - Пошли. Ну их к черту. Все жадные, гады".
   Такими были мои первые впечатления от встреч с будущим предателем молодогвардейцев.
   Вся наша шатия-братия подчинялась неписаному закону мальчишеской чести. Он, уверен, одинаково добрый с иным писаным.
   Тот закон предусматривал:
   - На затрещину отвечай затрещиной, даже если обидчик сильнее тебя.
   - Не бей лежачего, а также того, кто слабее тебя и у кого идет кровь.
   - Не задевай пьяниц, ибо их обходят даже ученики Христа - апостолы. (На этот случай рассказывали такой анекдот. Идущему апостолу все уступали дорогу. Но вот ученик Христа сам пропустил мимо себя какого-то мужика. Все удивились. Другой апостол пояснил: "Так ведь то пьянчуга!")
   - Не бутузь девочек, вообще не дерись с ними.
   - Не бей ногами, даже если ты босой.
   - С ранней весны и до поздней осени купайся в Каменке и ходи босиком. (Из-за этого, наряду с другими нелестными прозвищами, нас называли еще и босяками).
   - Надевай обувку только тогда, когда топаешь в школу, а вечером в клуб или парк культуры.
   У меня с детства была хорошая память. Потому и запомнил некоторые из тех заповедей.
   Многие пацаны, как и я, мечтали служить в Красной Армии. В те годы звание красноармеец, тем более командир РККА, звучало гордо, профессия защищать Родину пользовалась всеобщим признанием. Для нас человек в военной форме был символом мужества и справедливости. К тому же, как говорил мой отец-политрук роты запаса: "Красная Армия приучит тебя к дисциплине, подчинению приказу, не даст зародиться спесивости и чванству. Словом, сделает из тебя настоящего мужчину".
   Естественно, мы стремились хорошо подготовиться к той, новой для нас жизни, потому членство в Осоавиахиме, участие в его кружках считали большим счастьем. В Осоавиахим принимали в строго индивидуальном порядке и только по письменному заявлению. Мы охотно изучали устройство винтовки и противогаза, учились метко стрелять, красиво ходить строем, различать и обеззараживать химические отравляющие вещества. В моих дневниках о том немало записей. Вот одна из них: "Третьего марта 1940 года. Тюлень (С. Тюленин) и я выделены военруком для участия в районных соревнованиях по ПВХО. Сегодня все будущие участники после занятий остались для тренировок с противогазами".
   Из рассказов взрослых мы знали, что нелегкая профессия военного потребует от каждого из нас хорошей физической подготовки и нравственной стойкости, поэтому каждый день непременно начинали с физзарядки по радио и водных процедур. Часами пропадали на спортивных площадках и Каменке. Тренируя дыхалку, бегали на два-три километра. Говорю обо всем этом без преувеличения: подготовка к службе в Красной Армии пацанов нашей компании - это целый образ нашей жизни. Да и вообще в то время спорт был модным, слово "физкультурник" звучало гордо.
   Невольно вспоминаются туристские походы, особенно в Провальскую степь - целинные земли совхоза "Провальский" соседнего Свердловского района, - об этом я уже упоминал. Та степь запомнилась прежде всего невообразимым пространством серебристых ковылей и красивых тюльпанов - у нас их называют еще лазоревыми цветами. Мы любили наведываться в Провалье и весной, в пору цветения тюльпанов, и в июне, когда в безбрежном море самых разнообразных растений распускалось все, что могло цвести. Тем царством красоты любовались как завороженные.
   В походах, как и в обычной жизни, мы никогда не кутались. Одевались по погоде: просто, легко, удобно. Это касалось не только летней одежды, но и зимней. Правда, в годы нашего детства и юности не было такого, как теперь, набора шапок, шерстяных свитеров и шарфов, дубленок. Однако овчинный полушубок стоил недорого и большинство желающих могло его приобрести. Но ребята полушубков не носили - засмеют еще. Более того, многие, закаляясь, даже зимой предпочитали теплым пальто демисезонные. Точнее, "семисезонные" на рыбьем меху, которые переходили к нам от старших братьев. И еще характерная деталь: ни один уважающий себя мальчишка, как правило, не носил шарфа. А если когда и надевал, то не укутывал им шею чрезмерно, не прикрывал бороду, рот или нос. Даже в сильные морозы и ветер никто из нас не поднимал воротник пальто, не опускал и тем более не завязывал шапку. Случалось, кто-то поступал вопреки этому неписаному правилу. Такому неженке тотчас давали прозвище "человек в футляре" или "маменькин сынок" и изводили той обидной кличкой долго.
   Мы использовали любую возможность, любой случай, чтобы стерпеться с трудностями, привыкнуть к лишениям, научиться переносить жажду, стужу, зной, жить на пище святого Антония. Уверен, и Сергей Тюленин, и Анатолий Ковалев, и Владимир Осьмухин, да и другие ребята нашей компании - будущие молодогвардейцы - благодарили себя за то, что в школьные годы занимались физкультурой и спортом, благодаря чему они стали закаленными здоровяками.
   В нашей школе № 4 имени К. Е. Ворошилова работали кружки: драматический, литературный, исторический, физкультурный, хоровой и многие другие. Занятия в тех кружках проходили после уроков и в выходные дни. Ребята выбирали кружок по своему желанию. Никто из учителей не принуждал нас вступать в руководимую им группу. Получалось, что учителя занимались с нами с утра и до самого вечера. А ведь у них были свои семьи, свои обязанности по дому. К тому же за руководство кружками, как и вообще за внеклассную работу, ни гроша не платили. То были настоящие подвижники, те самые, которые несмотря ни на что наставляли нас, как надо учиться, вести себя и вообще жить. Для них понятия "учитель" и "учительство" были не просто профессией и деятельностью, а образом жизни.
   Как я уже упоминал, книгами мы просто зачитывались. Наряду с классической литературой, глотали произведения современных писателей, особенно их книги о героях Октябрьской революции и гражданской войны. Та литература не только увлекала нас, будоражила душу, звала на подвиг. Она разжигала мальчишеские страсти, ребячью романтику. Каждому хотелось совершить что-то необычное и героическое, вызвать у сверстников если не восхищение и удивление, то хотя бы разговоры о тебе. С этой целью мы призывали на помощь биографии родителей. И если у кого-то отец или мать, на худой конец кто-то из родственников, были участниками революции или гражданской войны, да еще орденоносцами, эти ученики в глазах товарищей сами становились героями.
   - Мой отец красногвардеец, - с гордостью заявила однажды Любка Шевцова. - Он защищал революцию. Мама тоже... они вместе колотили белогвардейцев. Мама, правда, всего лишь санитаркой была. Но на фронте ведь... А скольким раненым она помогла...
   После этой новости популярность Шевцовой возросла еще более. Теперь о ней говорили не только в школе, но и в мальчишеских компаниях.
   А какой интерес вызвало сообщение другого нашего одноклассника, Володьки Осьмухина: известный во всем Краснодоне и далеко за его пределами краснознаменец (так называли тогда награжденных за заслуги в боях орденом Красного Знамени, высшей наградой Советской России, которую в советское время вполне можно было приравнять к званию Героя Советского Союза) Леня Рыбалов - его дядя по материнской линии.
   Александр Фадеев в первом варианте романа "Молодая гвардия" сказал о том человеке: "...большевик с 1917 года... был в подполье при немцах и белых, создавал советскую власть... Имя Рыбалова гремело в области. Потом пришли другие времена... Рыбалов больше умел "давить контру"... и жизнь все отодвигала его в сторону... потом Леонид Рыбалов и вовсе был переброшен из Донбасса на работу в инвалидский кооператив".
   К сожалению, во втором варианте романа А. Фадеев лишь упомянул о том, что мать Владимира Осьмухина - сестра Леонида Рыбалова. О самом же Л. Рыбалове - два слова.
   Как и многие краснодонские, мальчишки того времени, я хорошо знал Леню Рыбалова - именно так называл его и стар и мал. Рыбалов не обижался и всегда откликался на такой зов. Я знал Леню Рыбалова лучше других ребят, может быть, даже получше Володьки Осьмухина. Дело в том, что Леня дружил с моим отцом, частенько наведывался к нам и когда мы жили на руднике, и когда переехали в хутор Грачевник (это 5 км от рудника и 3 км от хутора Сорокин), где по воле партии отец стал работать председателем колхоза "Пятилетка".
   Рыбалов всегда был пьян. Пил он, как я сегодня понимаю, oт безвыходного отчаяния, охватившего его в связи с происходящим в стране беспределом. Пил, не понимая, что еще никому не удавалось утопить в сивухе безысходность. Пил напропалую. Но никогда не падал, не валялся, всегда держался на ногах. Подчас, правда, нетвердо.
   Леня непременно приносил нам, детям, конфеты. Всегда одни и те же - других в продаже просто не было, - знаменитые "подушечки", позже прозванные "Дунькиной радостью".
   Толковал Рыбалов с отцом всегда об одном и том же: что происходит в стране? Леня с гневом рассказывал, как раскулачивают и ссылают в Сибирь его боевых товарищей за то, что они не вступают в колхозы.
   - Один, - назвал его имя, - сообща с четырьмя сыновьями работал на земле до кровавого пота. На той самой земле, за которую воевал в гражданскую, за которую пролил кровь и которую дала ему наша родная советская власть. Стал крепким мужиком. Есть хата и в хате. Есть и животина: лошаденки, коровенки, быки. Надумал сыновей женить. А тут, как снег на голову, лодыри и пьяницы из комитета бедноты завидовать стали. Как же! Вон сколько добра имеет, а у них в кармане вошь на аркане да блоха на цепи. Стали кровопивцем обзывать, властям жаловаться. И она, власть наша, все горбом нажитое отобрала. Вскорости вместе с сынами вытурила в Сибирь. Спрашиваю, по какому праву?
   Отец слушал тирады гостя внимательно, терпеливо, не перебивал. Лишь время от времени то подтверждал свое согласие, то пожимал плечами, то трясущимися руками торопливо и молча свертывал очередную самокрутку. А вот на заданный вопрос не смог сказать ничего вразумительного.
   - В райпарткоме я не раз изливал душу, допытывался, почему такое происходит? В ответ одно и то же: "Читай статью товарища Сталина "Головокружение от успехов", изучай решения шестнадцатого съезда партии". Да я все это на память знаю: наступать по всему фронту, ликвидировать кулачество как класс, провести в жизнь сплошную коллективизацию. Но ведь там ничего не говорится об арестах и ссылке вчерашних красных партизан, красноармейцев и красногвардейцев.
   Однажды Леня справился:
   - У тебя никак уже полная коллективизация?
   В ответ отец горестно вздохнул и тихо проронил:
   - Почти.
   - Тот казак по-прежнему портит твои донесения?
   - Портит.
   - Так эту контру давно надо раздавить как гниду!
   - А в чем его вина? Что хочет жить самостоятельно? Так это от несознательности. Поумнеет - сам попросится в колхоз. Ты ведь сам возмущался...
   - Тогда плюнь на него...
   - Я-то плюну, а вот им, - отец поднял указательный палец кверху, - подавай стопроцентную коллективизацию.
   Отец и Леня говорили о казаке соседнего хутора Хамовка, крепком хозяине, наотрез отказавшемся вступать в сельскохозяйственную артель. Один он, конечно же, погоды не делал. Однако отчетности отца часто вызывали то в окружной центр Луганск, то в областной Сталине Там и там партийное начальство требовало одного - 100% коллективизации.
   Однажды партчиновники поинтересовались:
   - Где именно проживает та контра?
   Отец ответил:
   - Рядом с колхозом, в хуторе Хамовка.
   - Хамовка? - удивился руководящий товарищ. - Там что, в самом деле, одно хамье проживает? - Уловив недоуменный взгляд отца, пояснил: - Ну, люди неотесанные, наглые, готовые сотворить любую подлость. Что ни говори, а, видно, не зря сам народ окрестил тот хутор ругательным словом.
   Обучение отца ограничивалось ликбезом (сокращенное название школы по ликвидации неграмотности) да самообразованием, поэтому ничего вразумительного ответить он не мог.
   Вскоре учителя, видно, выполняя руководящее указание, втолковывали нам:
   - Хутор Хамовка - вовсе не Хамовка, а Хомовка - так правильно и благозвучно.
   Вскоре все убедились, что эта разница четко вырисовывалась лишь в написании, а не в произношении. Поэтому немного погодя последовало новое разъяснение: хутор вовсе не Хамовка и не Хомовка, а Фамовка - назван именем казака, основателя данного поселения.
   Так иной раз компартийные грамотеи и безропотно подчиняющиеся им школьные учителя боролись с отрицательными качествами человека, его неотесанностью, бескультурьем, и никому из них не приходило в голову покопаться в книгах. Тогда бы узнали, что слово это благозвучное, родилось еще в древности и обозначало ткань, полотно, заодно так называли ремесленников, производящих то изделие. Еще в 17 веке около ряда городов России размещались ремесленные слободки, населенные работниками ткачами-хамами. К примеру, когда-то в Москве были (возможно, и сейчас существуют) Хамовническая улица, Хамовнический Вал, Хамовнический переулок, Хамовническая набережная.
   Прошу читателей не считать рассказы о коллективизации и хуторе Хамовка отступлением от темы нашего повествования, не имеющим никакого отношения к "Молодой гвардии". Дело в том, что тогда одновременно со мной в школе крестьянской молодежи хутора Сорокин (сейчас это Первомайская средняя школа № 6) учились будущие молодогвардейцы Ульяна Громова - классом старше меня; Нина Герасимова - как и я, была первоклашкой, а также Шура Дубровина, Николай Жуков, Антонина Иванихина, Лилия Иванихина, Геннадий Лукашов, Нина Минаева, Мая Пегливанова, Виктор Петров, Анатолий Попов, Ангелина Самошина. То, о чем я рассказываю, - часть и их биографии. На тех примерах они познавали жизнь, набирались опыта. Тогда закладывались основы их характеров, тогда они, вместе со мной, по слогам читали святое слово "Родина", начинали понимать как его великое значение, так и свой долг перед Отечеством.
   Леня Рыболов засиживался у нас допоздна. Иной раз оставался ночевать.
   Помимо рассказанного, Рыболов запомнился еще базарными делами, добрым отношением к нам, огольцам.
   Летом привоз на Сорокинском базаре всегда разнообразный, большой. Казаки из соседних хуторов завозили арбузы, дыни, яблоки, сливы, груши... Собрав десяток пацанов, Леня подводил нас к арбе или бричке, доверху заполненной дарами лета, приказывал хозяину:
   - Угости пацанов...
   Как правило, казак безоговорочно подчинялся, ибо знал - за отказ повозка тотчас будет перевернута. Братва не столько расхватает товара, сколько потопчет. И никакая милиция не поможет: к хулиганским выходкам старого большевика-краснознаменца она относилась безразлично, вообще старалась их не замечать.
   Да, Леня Рыбалов умел давить контру...
   Само собой разумеется, Рыбалов рассказывал нам и о партизанском движении на Украине - оно возникло в 1918 году в результате германо-австрийской интервенции, и о Донецкой Армии, Донской и Донецко-Криворожской советских республиках, Донском казачестве... Знал Леня многое, к тому же умел говорить. Подчас те беседы превращались в самые настоящие политзанятия и порядком утомляли нас. Однако остановить разгоряченного говоруна было не так-то просто.
   Володька Осьмухин, как во время базарных, так и других событий, находился рядом с дядей. Тем самым напоминал нам о своем родстве с героем боев гражданской войны.
   Все мы, у кого родители были простыми смертными, конечно же, завидовали Володьке и Любке. Однако некоторые ребята не собирались оставаться в тени. Они подчас приписывали своим отцам и матерям подвиги, которых те на самом деле никогда не совершали. А самые отчаянные фантазеры шли еще дальше.
   ...В мае 1940 года в Красной Армии были введены генеральские звания, для нас новые и непонятные. Многие недоуменно говорили: "В гражданскую золотопогонников били, а теперь сами такими становимся..." На переменах мальчишки только о том и говорили. Во время одной из тех бесед Сергей Тюленин неожиданно объявил, что командующий Московским военным округом генерал армии Иван Владимирович Тюленев - не кто иной, как... его родной дядя. Мы ахнули от изумления и зависти. Не менее других ошеломленный потрясающей новостью, я старался уединиться с другом и первым расспросить его о знаменитом дяде. Однако поговорить нам удалось лишь после уроков. Я специально пошел проводить друга.
   Популярность и слава Ивана Владимировича шли не только от его высокой должности и военного звания. Кто из нас, любителей книг о гражданской войне, не знал боевого начдива знаменитой Конной армии Буденного!
   Откровенно признаться, рассказ Сергея об Иване Владимировиче был настолько насыщен всевозможными подробностями из жизни "дяди", Тюленин так увлеченно все расписывал, что у меня не возникло никаких сомнений. Я и вправду верил тому, что говорил друг.
   На следующий день об этой сногсшибательной новости знала уже вся школа. На переменах у дверей нашего класса образовывалась настоящая толчея - каждому хотелось взглянуть на племянника знаменитого генерала армии.
   Старшие все же сомневались. Говорили, в частности, о неполном совпадении фамилий: генерал был Тюленев, а Сергей - Тюленин. Один из учеников, напомнивший об этом "племяннику генерала", сразу получил ответ:
   - Моя фамилия тоже Тюленев. А что в классном журнале напутали, я не виноват.
   - Кто его знает... - пожимали ребята плечами. - Может, в самом деле правда.
   К слову, фамилия Сергея в моем дневнике тех дней в одних записях Тюленин, в других - Тюленев.
   Однако легенда Сергея просуществовала совсем недолго. Толпы у нашего класса привлекли внимание учителей. Не знаю, случайно получилось или нет, только родословной моего друга занялся самый любимый наш учитель Илья Моисеевич Милов. Как и о чем он разговаривал с Сергеем, осталось для всех тайной. Можно лишь догадываться, что та беседа была для Тюленина не из приятных. Однако его дружбе с учителем истории она не повредила.
   Разговоров о знаменитом "дяде" Сергей больше не затевал. А мы, щадя его самолюбие, тоже молчали.
   После советско-финляндской войны 1939-1940 гг. (в историю она вошла как война с белофиннами) любимой книгой нашей компании стал двухтомник "Бои в Финляндии". Да разве ж можно было равнодушно относиться к рассказам о неустрашимости и геройстве бойцов и командиров РККА. Стояли страшные морозы (порой они доходили до 50 градусов), бесились метели, гремели пушки, неистовствовали пулеметы, а красноармейцы бесстрашно шли на автоматный огонь белофиннов, укрывшихся в железобетонных ДОТах (долговременных огневых точках).
   Правда, мой отец иной раз сокрушался:
   - Что-то долго возимся с Финляндией. Той страны - с гулькин нос, а наши все толкутся у какой-то "Линии Маннергейма". - Насупил брови, недоуменно развел руками: - Призывают в армию даже сорокалетних. Многие из них необучены. Да и те, которые служили, давно забыли уроки военного дела...
   Мама, как и я, внимательно слушала отца. Однажды сочла уместным их дополнить:
   - В больнице теперь докторов нехватка, а хирургов вообще нет. В Красную Армию забирают женщин, врачей и медсестер... даже тех, у кого маленькие дети.
   Все эти разговоры я приносил в свою компанию. Другие ребята также рассказывали о раздумьях своих родителей. Мы спорили, строили планы разгрома белофиннов.
   Между тем, как мы узнали через десятки лет, советская разведка уведомляла Сталина, что война с белофиннами может оказаться затяжной и кровопролитной. Однако Ворошилов заверил вождя в другом: "Красная Армия разгромит белофиннов за три недели, - нарком обороны многозначительно улыбнулся и с чувством большой симпатии к другу добавил: - Это будет подарок ко дню твоего рождения, Иосиф".
   Однако события разворачивались совсем не так, как представлял их ход "луганский слесарь, боевой нарком". Лишь через месяц боев наши наконец-то определили, где именно проходит "Линия Маннергейма", которую не брали ни артиллерийские снаряды, ни авиационные бомбы. Те укрепления красноармейцы взрывали накладками динамита.
   В годы Великой Отечественной войны мне довелось воевать и на Карельском фронте, в советском Заполярье. Оттого я не понаслышке знаю, что такое война в Заполярье. Отчетливо представляю, как зимой 1939-1940 гт. красноармейцы, сжимая в руках трехлинейку образца 1891/30 года и замерзая в летнем обмундировании, бесстрашно шли на автоматный огонь финнов. Тогда, как и в годы моей войны, снежный покров в Заполярье и на Карельском перешейке составлял полтора-два метра, под ним не замерзали озера. Наши танки (как и в мое время, а я был механиком-водителем Т-34) продвигались, ничего непредвиденного не ожидая, и вдруг исчезали в трясине.
   В той войне с белофиннами возникло немало других неожиданностей. Скажем, "кукушки" (так называли финских снайперов-лыжников, внезапно появлявшихся перед советскими войсками). Прячась в кроне или за стволами высоких и могучих деревьев, они в упор расстреливали красноармейцев и тут же мгновенно исчезали.
   И все-таки Красная Армия совершила чудо - она в лоб прогрызла "Линию Маннергейма". На подобное не отважились даже гитлеровцы при нападении на Францию в 1940 году. Тогда "Линию Мажино", прикрывавшую границу Франции с Германией и подобную "Линии Маннергейма", немцы не стали штурмовать, они ее обошли.
   Имея десятикратное превосходство, Красная Армия, в конце концов, разгромила финскую армию. Лишь спустя десятилетия после развала Советского Союза стала известна цена той победы. Мы смогли убедиться в правоте слов маршала Маннергейма, главнокомандующего финской армией, который свидетельствовал: "Русские не экономили ни на пехоте, ни на танках, масштабы их потерь были ужасающими". Настолько ужасающими, что мы никак не осмеливались назвать их. Наконец набрались мужества и сказали, что в лесах и болотах Финляндии навсегда остались... Разные авторы приводят разные цифры, одни называют только убитыми от 130 до 150 тысяч. Другие... Когда рукопись этой книги отлеживалась, общественное Российское телевидение (ОРТ) в одной из передач (12.03.2003) сообщило, что та война унесла 330 тысяч жизней бойцов и командиров Красной Армии; число раненых и обмороженных было равно числу убитых, тогда как потери финнов составили 25 тысяч человек.
   То же телевидение рассказало, что еще во время советско-финляндской войны, когда РККА захлебывалась в крови, НКВД творил свое черное дело, искал виновных наших неудач. Командиров судили пачками, к тому же прилюдно. Расстреливали их также в присутствии публики - комсостава РККА, приводимого на ту казнь для устрашения целыми группами.
   Когда умолкли пушки, из пяти с половиной тысяч красноармейцев и командиров, угодивших в плен, пятьсот человек расстреляли сразу, а три тысячи оказались в сталинских концлагерях, откуда мало кто из них возвратился.
   К. Е. Ворошилов, который лично руководил боевыми действиями, отделался легким испугом. За бездарное управление войсками его всего лишь сняли с должности наркома обороны. Воистину прав был Л. Д. Троцкий, который в октябре 1918 года во время боев за Царицын телеграфировал Ленину: "Ворошилов может командовать полком, но не армией в пятьдесят тысяч солдат". В войне же с Финляндией была развернута армия в 450 тысяч человек. Теперь общеизвестно, как ею руководил "первый маршал СССР", единственным учебным заведением для которого была земская двухгодичная школа.
   С военной точки зрения то была катастрофа, она показала неподготовленность Красной Армии к современной войне и стала позором для Советского Союза. Советско-финляндская война подтолкнула Гитлера к нападению на Советский Союз.
   Тогда ничего этого мы не знали и не предполагали, хотя некоторые ребята приносили в школу и клуб письма старших братьев, участников боев.
   В них ни слова о тяготах войны, никаких жалоб, никакого недовольства. Полная уверенность в скором разгроме белофиннов. То же самое было и в письмах из госпиталей: "...рана не тяжелая, скоро поправлюсь, у меня все хорошо". Правда, в одном письме промелькнуло сожалению о том, что командиры были в белых полушубках. Финские снайперы легко брали их на мушку и убивали. Одновременно молчок о том, что красноармейцы одеты в шинели.
   Опьяненные победной шумихой, поднятой газетами и радио, школьники и после окончания той бесславной войны продолжали строчить героям боев теплые благодарственные письма.
   "На большой перемене, - записал я в дневнике третьего апреля 1940 года, - председатель учкома Виктор Третьякевич зачитал проект нашего письма участникам боев с белофиннами. Я приблизительно записал его текст: "Бойцам, командирам и политработникам Рабоче-Крестьянской Красной Армии от комсомольцев, пионеров и школьников средней школы № 4 имени Ворошилова города Краснодона.
   Товарищи бойцы, командиры и политработники!
   Мы, комсомольцы, пионеры и школьники, шлем вам - героям нашей родины - пламенный ученический привет. Вы покрыли себя неугасающей славой на фронте борьбы с финской белогвардейщиной, вы показали образцы героизма и мужества. Мы гордимся вами, товарищи! Вы охраняйте наши границы, а мы здесь, в тылу, не подкачаем. Дорогие товарищи!
   Мы обязуемся учиться только на хорошо и отлично и повседневно укреплять наш Осоавиахим.
   Да здравствуют герои Красной Армии!
   Да здравствует товарищ Ворошилов!
   Да здравствует наш отец и учитель товарищ Сталин!
   Директор школы Анисимов.
   Секретарь комсомольской организации Третьякевич.
   Председатель учкома Третьякевич.
   Военрук Небытов.
   Председатель первичной организации Осоавиахима Лукьянченко. Старшая пионервожатая Н." (так в подлиннике)
   И еще одна дневниковая запись о той войне: "1 марта 1940 года. Сегодня в шесть часов вечера в клубе Ленина будет встреча трудящихся города с Героем Советского Союза А. И. Белогуровым. Я вышел из дома в пять часов. Около клуба увидел следующую картину: в главных дверях толпилось множество людей, но впускали не всех. Народ кричал, ругался, тянул за полы пальто гражданина, стоявшего в дверях, фамилия которого была Моисеев. (Потом я узнал - то был председатель райисполкома.)
   - Моисеев! - кричал один человек, пробираясь к двери. - Мне что, домой идти?
   - Моисеев, почему шахту пять не пускают? Мы с песнями шли!..
   - Да он пьяный, - кричит какой-то гражданин на Моисеева. - Напился, сукин сын.
   Я не знаю, как очутился в самом центре этой толпы. Но когда опомнился, было уже поздно. Меня толкали по бокам, один гражданин уперся локтем мне в грудь, кто-то наступил на ноги.
   Еле выбрался. И пошел к боковой двери. Рядом со мной стоит какая-то женщина и говорит неизвестно кому:
   - Лучше бы на дворе... сейчас тепло...
   - Что на дворе? - спрашивает старик. - Он ранен, нельзя ему на дворе.
   Наконец толпа прорвала цепочку милиционеров, стоявших в дверях, и хлынула в зал. Я, толкаясь, тоже полез. На моем пальто оторвали три пуговицы. Но все-таки я попал в зал. В зале было полно людей. Одни сидели, другие стояли. Вскоре раздались слова:
   - Идет! Идет!
   Я напряг зрение, чтобы увидеть его. И я увидел. Он шел, немного прихрамывая на раненую левую ногу, лицо длинноватое, на груди сияли орден Ленина и медаль "Золотая Звезда". Как только товарищ Белогуров появился в зале, раздались крики "Ура!" и шум аплодисментов. Он шел, подняв кверху руку, улыбался. Долго не умолкала бурная овация в честь героя. Наконец он поднялся на трибуну и начал рассказывать о боях, о мужестве воинов Красной Армии... После товарища Белогурова выступил режиссер этого клуба Ленский. Он прочел стих, сочиненный им самим о Белогурове. Как только он произносил имя героя, в зале раздавались аплодисменты и крики "Ура!".
   Восстанавливая сейчас в памяти события того далекого, но памятного мартовского дня, вспоминаю глаза Тюленина. Он был рядом. В них отражалось душевное состояние друга: радость встречи с отважным человеком, добрая бескорыстная зависть мальчишки, твердо решившего стать вот таким же бесстрашным и умелым летчиком.
   Через неделю в том же клубе мы смотрели кинокартину "Истребители". Главного героя фильма, военного летчика Кажухарова, - роль его с большим мастерством исполнял молодой Марк Бернес, - тоже звали Сергеем.
   - Как меня! - восторженно проронил Тюленин. И сейчас же тревожно спросил: - Неужели не сбудется мечта? - Резко взмахнул рукой, уверенно добавил: - Быть такого не может!
   Домой шагали неторопливо.
   - Песня... песня-то какая! - неожиданно воскликнул Сергей и тотчас негромко, но с чувством запел: - "В далекий край товарищ улетает..."
   Однажды я рассказал об этом, на первый взгляд, незначительном случае сестре.
   - Сергей, - живо откликнулась Нина, - частенько напевал песенку своего тезки и во время оккупации. Как видно, мечта детства теплилась в нем до последних дней жизни...
   Те из ребят, кто мечтал о гражданских профессиях, как и мы, знали и помнили: защита Отечества есть священный долг каждого гражданина СССР. Поэтому они вместе с нами сдавали нормы на оборонные значки "ГТО" (Готов к труду и обороне), "ГСО" (Готов к санитарной обороне); "ПВХО" (Готов к противовоздушной и химической обороне), "Ворошиловский стрелок". А также участвовали в многочисленных кроссах, которыми непременно ознаменовывались памятные даты в жизни нашего государства. В те дни мы с Сергеем Тюлениным бросили курить. Вот как это произошло.
   Однажды повстречался нам военный летчик. В петлицах - по два кубаря. Лейтенант. На рукавах еще золотые нашивки. Он, должно быть, приехал на рудник к родственникам. Мы стояли за углом клуба, дымили папиросами и буквально пожирали глазами того летчика.
   В довоенные годы не только советские люди, весь мир был поражен и восхищен беспримерными, просто потрясающими подвигами наших славных летчиков. Первый в мире беспосадочный перелет из Москвы через Северный полюс в Америку; спасение челюскинцев в Арктике; мировые рекорды дальности полета и высоты... Они не только восхищали, но и звали в ряды отважных все новых и новых романтиков, тех, у кого были бесстрашные сердца и неудержимое желание покорить небо. Имена В. П. Чкалова, М. М. Громова, В. С. Гризодубовой, М. М. Осипенко, В. К. Коккинаки, И. П. Мазурука, С. А. Леваневского знали каждый мальчишка и каждая девчонка. Возвышающая молодого человека профессия летчика (тем более, военного) была самой привлекательной и почитаемой.
   Даже обывательницы, которые во все времена не интересовались жизнью общества, и те не могли удержаться от восхищения делами "сталинских соколов". Правда, их интересовало нечто иное. О том хорошо сказано в распевавшейся тогда в кругу филистеров песенке:
   
   Мама, я летчика люблю.
   Мама, за летчика пойду.
   Летчик высоко летает,
   Много денег получает -
   Вот за это я его люблю.
   
   Многие из нас тянулись к небу. Что касается Тюленина, то он воздухоплаванием буквально бредил. Потому и наблюдал за тем летчиком, открыв от зависти рот. Лейтенант обратил на нас внимание. Вскоре мы разговорились.
   - Зачем вы курите, ребята? - спросил летчик.
   - От нечего делать, - ответил Сергей.
   Мой друг сказал неправду. Курили мы не просто так, а чтобы походить на взрослых.
   - Кем вы хотите стать, когда повзрослеете? - поинтересовался летчик, продолжая с любопытством рассматривать нас.
   - Летчиками-истребителями, - выпалили мы почти одновременно.
   - Ну нет... из этой затеи у вас ничего не выйдет. В авиацию требуются здоровяки, крепкие парни. А у курящих людей, да еще с детства... - он пожал плечами, передернул губами, - откуда сила возьмется? Запомните, хлопчики, - посмотрел на нас с жадным вниманием, - самолет и табак - понятия несовместимые. К полетам в небе надо готовиться на земле. И задолго до ухода в армию. Физкультура, хорошие знания наук, дисциплина... Без всего этого пилотом не станешь...
   Когда лейтенант ушел, мы долго молчали. Потом Сергей проронил:
   - Чего доброго из-за табакурства нас на самом деле не призовут в армию.
   С той минуты ни Тюленин, ни я больше не дымили папиросами. А ведь до этого и родители, и учителя не раз и не два разъясняли, советовали, уговаривали, внушали, задавали взбучку... Однако мы продолжали дымить. И вдруг враз покончили с тем табакурством после всего лишь доброго совета совершенно незнакомого человека. Вот что значила для нас, как руководила нашими поступками мечта стать летчиками.
   Что касается родителей, то они не читали нам нравоучений, воспитывали своим жизненным примером: работой на производстве и дома, отношением друг к другу, соседям, знакомым, родственникам. Что касается курения, то здесь их пример был иного рода, потому и не срабатывал: и мой отец, и отец Сергея табакурили.
   Архаровцы нашей честной компании (или хулиганы, как не вполне справедливо нередко называли нас некоторые взрослые) своим центром избрали клуб Горького шахты-новостройки № 1-бис. Этот красивый двухэтажный очаг культуры возвели года за три до начала Великой Отечественной войны. Он расположен на краснодонской окраине, примыкающей к поселку Первомайка - в прошлом казачьему хутору Сорокин. Тот поселок входил в черту города, однако сохранил свое наименование. Новый шахтный клуб был тогда самым привлекательным и примечательным зданием города. Клуб Горького как-то сразу полюбили шахтеры и многие другие жители, особенно молодежь. А когда у клуба появился первый в Краснодоне асфальтовый тротуар, людей здесь заметно прибавилось. Многие, интереса ради, просто прогуливались по необычной пешеходной дорожке - первая ведь такая в жизни!
   В клубе регулярно демонстрировались кинофильмы, притом новые. Денег у нас зачастую не было. Оттого проходили в зрительный зал без билетов, кто как умудрится. В основном через примыкающую к клубу кочегарку, откуда потайной ход вел к оркестровой яме. Иной раз сердобольные контролеры "за особые заслуги" (в основном в уборке помещения и прилегающей к клубу территории) пропускали нас через нормальный вход.
   В новом очаге культуры часто проходили концерты художественной самодеятельности шахты и нашей школы. Работали многочисленные кружки: балетный, драматический, струнный. И, самое главное, размещалась прекрасная библиотека-читальня. Она выгодно отличалась от школьной читалки большим книжным фондом. Здесь не переводились книги, прочитать которые мы давно мечтали.
   А сама библиотекарша! Молодая, стройная, миловидная, вежливая, внимательная, начитанная. Даже Генка Почепцов, который не был книгочеем, стал заглядывать в читальню, брал в руки книжку, дабы лишний раз взглянуть на совершенную в своей красоте женщину. Запомнилась страстная книжница еще и тем, что нередко улучала момент, чтобы неназойливо и тактично напомнить: читать надо с толком. И это означало не просто глотать книги, а задумываться над прочитанным. "И если книга затронула душу, - говорила библиотекарша, - если взял от нее нравственный заряд, значит, ты стал капельку прекраснее и совершеннее".
   До сих пор помню просторный светлый зал, довольно удобную и красивую по тем временам мебель. Ни у кого из нас дома не было ничего подобного - ни таких столов, ни таких стульев, тем более кресел. Особенно нравился мягкий кожаный диван, на котором мы любили сидеть с газетой или книгой в руках. А Тюленин на том диване просто блаженствовал. Его наслаждение вполне объяснимое: их большой, бедной дальше некуда семье недоставало даже обыкновенных самодельных табуреток. Их заменяли длинные лавки из неотесанных досок. К библиотеке мы относились свято. В читальном зале не шумели, не сорили, не обсуждали свои вопросы, разговаривали вполголоса. Для бесед у нас было другое место, под лестницей. Но о том рассказ впереди.
   В шахтной библиотеке - всегда разнообразные журналы и газеты. (В этом, кстати, замечу, помогал ей мой отец - книгочей. Тогда он работал помощники заведующего шахтой № 1-бис по кадрам и быту.) В числе любимых газет, конечно же, была и "Пионерская правда". Индивидуальная подписка на нее практически исключалась. Наша школа тоже выписывала "Пионерку". Однако ее ни в библиотеке, ни в пионерской комнате никогда не было. Сколько раз мы просили классную:
   - Сделали б витрину и вывешивали в ней "Пионерскую правду". Всякий раз слышали в ответ:
   - Эта газета выписывается для дирекции.
   - А мы думали, для пионеров, - недовольно и резко заметил как-то Тюленин. Несколько повысив голос, он торопливо добавил: - Для дирекции должна быть своя, директорская, "Правда".
   - Не умничай! - прикрикнула на Сергея классная руководительница.
   На том разговор закончился.
   В шахтной же библиотеке "Пионерку" выдавали без задержек, по первой просьбе. Особо запомнился номер за двадцать первое декабря 1939 года. Он попеременно переходил от одного пацана к другому - каждому хотелось подержать его в руках. И это не удивительно. На первой странице был помещен большой портрет товарища Сталина. Во весь рост. Иосиф Виссарионович в шапке, шинели, сапогах. Правую руку заложил за борт шинели. На всю страницу большими буквами напечатано: "Сегодня нашему гениальному вождю великому Сталину исполнилось шестьдесят лет. Все дети советской страны от всего сердца поздравляют любимого друга и учителя трудящихся всего мира".
   На этой же странице напечатан Указ о присвоении товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину звания Героя Социалистического Труда.
   Мы пристально всматривались в черты знакомого по бесчисленным портретам лица. Время от времени то один, то другой ученик ронял:
   - Какое мужественное...
   - А взгляд! Внимательный, заботливый, проницательный.
   - Волевой и добрый.
   - Сталин все видит, все знает, обо всех заботится.
   - До чего же просто одет.
   Многим нравились пышные, знаменитые на всю страну усы - о них поэты сочиняли стихи.
   - Таких ни у кого нет, - восхищенно ронял Третьякевич.
   В день рождения Сталина в школе состоялся митинг. Директор долго рассказывал (точнее, читал по бумажке), как Иосиф Виссарионович руководил Октябрьской революцией, оборонял Петроград и Царицын.
   - В годы гражданской войны, - вдохновенно тараторил Юрий Юрьевич, - партия направляла товарища Сталина на самые ответственные фронты. Иосиф Виссарионович - создатель нашей доблестной Красной Армии, организатор всех наших побед.
   Затем последовал рассказ о том, как товарищ Сталин проводил коллективизацию (это я знал лучше директора) и индустриализацию, как он боролся и борется с троцкистами, бухаринцами, зиновьевцами, всеми другими врагами народа. "Именно Сталин, - подчеркивал директор, - в борьбе с предателями Родины защитил наше Советское государство".
   В заключение Анисимов призвал школьников быть бдительными, помнить о происках контрреволюционеров. И, чтобы избежать возможных неточностей и тем самым на всякий случай обезопасить себя, не отрывая глаз от бумажки, прочел указание генсека "высматривать и распознавать врага, которого нужно потом убирать только насильственно... методом физического истребления".
   - Товарищ Сталин, - уточнил директор, - говорил об этом еще в тридцать пятом году на встрече с руководящими комсомольскими работниками. Среди вас, - Юрий Юрьевич обвел школьников внимательным взглядом, - тоже есть комсомольцы. Да и пионеры... это ведь завтрашние члены ВЛКСМ. Всегда помните об этих словах нашего великого учителя. - Анисимов повернулся к стене, указал рукой на портрет "лучшего друга советской молодежи, родного отца и учителя" - он висел на том самом месте, где два года тому назад недолго красовались первых пять маршалов Советского Союза. Из-за отсутствия зала этот митинг, как и все массовые собрания школьников, проходил в фойе.
   История красочного портрета вождя советского народа, под которым стоял наш директор, такова.
   Нарисовал его, как свидетельствует запись в моем дневнике от 20 февраля 1940 года, наш семиклассник Николай Щедров. Под впечатлением всего, что ежедневно с утра и до вечера сообщали о "земном божестве" средства массовой информации, Колька, как и многие из нас, пришел в исступленно-восторженное состояние. Памятуя о запрете детям рисовать портреты вождей, автор многих карикатур на учителей все же решил ослушаться. О том, что за подобные действия может угодить в тюрьму или лагерь, наш товарищ не думал.
   Обзаведясь добротной фотографией "мудрого вождя", Щедров принялся за работу. Экспромт оказался настолько удачным, что директор не ограничился личной похвалой - он решил показать работу своего ученика в райпарткоме (так в те годы называли районные комитеты ВКПб). На этот раз партийные товарищи сделали исключение: они не только не осудили поступок школьника, но даже рекомендовали вывесить тот портрет в школе на самом видном месте. Так произведение семиклассника Кольки Щедрова появилось в фойе школы.
   Не стану лукавить, одурманенные газетами и радио, мы сердцем и душой верили, что Сталин - это Ленин сегодня, что он самый добрый, самый справедливый, самый умный. Словом, самый-самый... Потому один за другим с упоением читали на том митинге стихи "О Сталине мудром, родном и любимом". Конечно же, с теми стихами, как всегда в подобных случаях, выступали лучшие ученики, отличники. Велико же было наше удивление, когда Виктор Третьякевич (он вел митинг) назвал фамилию Тюленина. И вот Сергей, явно смущаясь, но все же с чувством, вначале тихо, затем все громче и громче стал декламировать стихотворение о сталинской Конституции казахского акына Джамбула Джабаева. Называлось оно "Великий Сталинский закон":
   
   Закон, по которому радость приходит,
   Закон, по которому степь плодородит,
   Закон, по которому служит природа
   Во славу и честь трудового народа.
   
   Закончился тот вечер дружной песней:
   
   Для нас открыты солнечные дали,
   Горят огни победы над страной.
   На радость нам живет товарищ Сталин,
   Наш мудрый вождь, учитель дорогой!
   
   После окончания митинга никто не расходился. Мы вновь и вновь всматривались в умилительные, тщательно отретушированные портреты Сталина, развешанные по стенам. И вновь охали и ахали при виде благообразного, прямо-таки царственного лика "любимого друга и учителя трудящихся всего мира", его мудрой отцовской улыбки.
   Когда прощались, я спросил друга:
   - Как ты попал в число выступающих?
   Он ответил недоуменно:
   - Сам удивляюсь. Витька Третьякевич завел меня к директору. Тот спросил, хочу ли я прочитать на вечере стихотворение о товарище Сталине? Ответил: я не отличник. "Свое отношение к товарищу Сталину, - сказал директор - может высказать любой ученик. Теперь конкретно. Стихотворение Джамбула Джабаева о Сталинской Конституции знаешь?" Ответил, что знаю. "Прочитай". Я продекламировал. Он сказал Третьякевичу: "Потренируй его немного. И все будет хорошо". Когда я уходил, Третьякевич задержался у директора. Слышал, как он спросил: "Может, еще Иванцова добавим?" Юрий Юрьевич ответил: "Хватит одного Тюленина..."
   Вспоминая сегодня все это, думаю, директор хотел подчеркнуть всенародную любовь к товарищу Сталину. Потому и пригласили выступить далеко не передового ученика.
   В те дни Сталина с круглой датой поздравил также главный фашист мира Адольф Гитлер. Однако главный коммунист земного шара счел нужным скрыть от своего народа то обращение. И только спустя десятилетия мы узнали содержание приветственной телеграммы фюрера. Вот ее полный текст:
   "Господину Иосифу Сталину.
   Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые сердечные поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания. Желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза".
   У Гитлера имелись весомые основания прислать такую телеграмму нашему вождю. По сути, это была ответная любезность. Адольф, конечно же, помнил сталинский тост на приеме в Кремле в честь подписания советско-германского договора о ненападении: "Я знаю, - утверждал тогда Сталин, - как немецкий народ любит своего фюрера. - Высоко подняв бокал с вином и веря, что обвел Гитлера вокруг пальца, корифей всех народов мира в экстазе добавил: - Поэтому я хочу выпить за его здоровье". Ту речь Сталина от нас тоже утаили.
   В делах Гитлера многое производило внушительное впечатление на Сталина. Завязывая добрые отношения с фюрером, наш вождь надеялся использовать его для расширения границ СССР, установления коммунистического режима в других странах Европы. Иначе к чему главная газета страны "Правда" первого января 1941 года писала:
   
   Наш каждый год - победа и борьба
   За уголь, за размах металлургии!..
   И, может быть, к шестнадцати гербам
   Еще гербы прибавятся другие...
   
   Эта публикация в "Правде" не была случайной. Она - часть государственной политики СССР. О том, в частности, свидетельствует выступление на 18-м съезде ВКП(б), за пять месяцев до начала Великой Отечественной войны, начальника политического управления РККА Мехлиса. Он требовал, в случае нападения на СССР, "выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик".
   Было бы куда лучше, если бы наши правители думали не о расширении СССР, а о его обороне и благополучии народа.
   В дни празднования шестидесятилетия со дня рождения И. В. Сталина в клубах Ленина и Горького демонстрировались фильмы (документальные и художественные) только с участием "родного и любимого": об Октябрьской революций и гражданской войне, строительстве первого в мире социалистического государства. Как впоследствии оказалось, вождю всех времен и народов этого оказалось недостаточно. Ему хотелось увидеть о себе отдельный полнометражный документальный кинофильм. Генсек довольно хорошо знал работы советских кинорежиссеров-документалистов и, конечно же, крупнейших из них Эйзенштейна С. М. и Пудовкина В. И. Вождь не раз смотрел работы как первого, так и второго. Особенно нравились Сталину киноленты "Александр Невский" Эйзенштейна и "Потомок Чингисхана" Пудовкина. В отзывах вождя об этих фильмах угодливые руководители кинематографии СССР улавливали невысказанное вслух желание увидеть и о себе подобную ленту одного из выдающихся мастеров кино. Памятуя о добром отношении Сталина к Гитлеру, киношное начальство решило показать генсеку ленту о фюрере немецкого кинорежиссера Лени Рифеншталь, вышедшей на экран вскоре после прихода Гитлера к власти и рассказывающей о съезде национал-социалистической (читай: фашистской) партии.
   Картина Сталину не то чтобы понравилась, он был от нее в восторге. Лизоблюды из ближайшего окружения вождя решили оставить в покое и Эйзенштейна, и Пудовкина - они обратились к Лени Рифеншталь, которая, ко всему, была еще и личной приятельницей Гитлера. Вот что впоследствии рассказывала об этом сама подруга Адольфа: "За несколько месяцев до начала войны (Великой Отечественной. - К.И.) я получила заказ Советского Союза - просили снять фильм о Сталине. Мне было очень лестно, что советские чиновники назвали меня талантливее Эйзенштейна и Пудовкина, самых известных сталинских режиссеров-документалистов. Как мне рассказывали, Сталину очень понравились фильмы "Триумф воли" и "Олимпия" (последний посвящен Олимпийским играм 1936 года в Берлине. - К.И.), и он хотел, чтобы я показала его не хуже, чем Гитлера. Таким же харизматичным и обаятельным. Но помешала война".
   Упомянул о некоторых штришках к портрету "лучшего друга советских детей" потому, что вся жизнь будущих молодогвардейцев, как и всего нашего народа, была напрямую связана с его деятельностью. И, конечно же, влияла на формирование нравственных качеств будущих героев Краснодона.
   Говорят, Сталин сделал для нашей страны немало хорошего. Не спорю. Однако зло, сотворенное им по отношению к собственному народу, намного превышает добро. В том деле даже Гитлер блекнет перед Сталиным. Да, этот Иван Грозный XX столетия, в самом деле вопреки своим злодеяниям, сумел с помощью умнейших людей державы (как рабов по исполнительности, так и тех, кто искренне верил, что компартия служит народу) превратить сельскохозяйственную Российскую империю в могучую державу, обладающую ракетно-ядерным оружием, которую уважали и боялись народы мира. Но ведь строительство могущества диктаторского государства осуществлялось на костях народа. Достаточно сказать, что за годы сталинщины было репрессировано 4,5 миллиона человек. Это без учета депортированных Народов. (Сообщение ОРТ 30.10.2002. г. Передача "Новости" 14-00)
   Немалый урон от такой деятельности понесла также Украина. После освобождения республики от немецко-фашистских захватчиков и до середины 50-х годов в отдаленные районы СССР было выселено 800 тысяч ее жителей. Уместно напомнить, что с момента присоединения к СССР Западной Украины и до начала Великой Отечественной войны (всего за два года советизации!) было выслано за Урал и в Сибирь один миллион двести тысяч ее жителей. (РТР "Планета". Передача "Кто мы?" 13.02.2003.) А ведь народ Западной Украины в 1939 году встречал Красную Армию с цветами и хлебом-солью!
   Предчувствую, как, прочтя эти строки, вознегодуют некоторые мои собратья: по Великой Отечественной. И не только они. Тем сталинистам, слепо верившим своему божеству, очень хочется, чтобы Иосиф Виссарионович на веки вечные остался в памяти народов мудрым, праведным и добропорядочным, как советским людям рисовали его в течение тридцати с лишним лет. И теперь, когда мы узнали о злодеяниях Сталина, его наследникам трудно погасить в сердцах ту великую любовь, которая невообразимо сильно пустила корни во всем организме.
   До чего же долгим и тяжелым оказался путь к прозрению!
   Но его надо пройти до конца, если мы хотим встать с колен и познать жизнь, достойную человека. Поднимаясь в атаку, мы могли кричать (и кричали) что угодно. Чаще: "В бабушку и бога душу мать!" Однако смысл тех слов был один: "За Родину!" Она единственная! Она для каждого из нас превыше всего! Потому говорю людям моего поколения: будем помнить героические и трагические годы и месяцы такими, какими они были на самом деле. Передадим внукам и правнукам все, в чем мы участвовали, чему были свидетелями, во что верили. И что бы ни говорили новоявленные "ученые ужи" (простите, мужи), молодогвардейцы, а не их герои были в числе тех, кто спас от коричневой чумы нашу Украину, другие ныне суверенные государства, да и весь мир. И что бы ни уготовила нам, ветеранам Великой Отечественной, судьба, никогда не станем падать духом и говорить неправду - ведь нам нечего бояться, ибо, как и для вареного рака, для нас тоже все страшное позади.
   Поутру многие из нас, краснодонских мальчишек и девчонок, позабыв о вчерашних торжествах по случаю рождения Сталина, возвратились к своим повседневным делам. Многие шли в магазины за хлебом. А с ним, нашим главным продуктом, как, впрочем, и с другой провизией и промтоварами, было туго. Вот запись в моем дневнике: "6 февраля 1940 года. В нашем городе плохо с хлебом. Может, так и в других городах страны, но я об этом не знаю. Очереди бывают до двухсот человек, У всех, кто работает, есть "Заборная книжка". По ней выдают хлеб, мыло, папиросы, спички, мануфак- туру...
   В очередях часто случаются драки, в магазинах бьют витрины... Хлеба дают только по два килограмма в одни руки... У нас семья шесть человек. Можем ли мы нормально кушать? Нет. Но что остается делать? Остается ждать, когда получшает. Я сегодня ходил-ходил за хлебом и ничего не принес.
   9 февраля. Утром мать спросила:
   - Будешь борщ кушать?
   - Да, - ответил я.
   - Ешь с сухарями. Хлеба нет. Я сегодня пошла в магазин в четыре часа утра. А там уже было двести пятьдесят человек..."
   Меня чаще брата и сестры посылали за хлебом. Почему? Да потому, что мы с Сергеем, как правило, добирались к прилавку между ног или по головам. Нас кляли, пинали, колотили... Однако заветную черную буханку мы все-таки доставали. Я - одну на шесть человек, Тюленин - тоже одну, но на одиннадцать.
   До введения "Заборных книжек" (люди называли их "Подзаборными") как-то выкручивались. Несколько человек одной и той же семьи шли в разные магазины. Стоять всем в одной очереди бессмысленно, все равно отпустят только одну буханку. В Краснодоне почти все знали друг друга. Если наша семья, считавшаяся более или менее благополучной, кое-как перебивалась со дня на день, то Тюленины никогда не могли свести концы с концами. Когда Сергей заглядывал к нам домой, моя мама непременно усаживала его за стол и угощала, как она говорила, чем Бог послал.
   Но вот что удивительно. В хлебных очередях никогда не ругали ни центральную власть, ни местную. До чего же терпелив народ наш! Помню, как-то одна женщина, еле выбравшись из очереди с помятой буханкой хлеба, горестно вздохнула и проговорила:
   - Господи, что же это за жизнь такая?!
   Ей тут же ответило несколько голосов:
   - Нам грех обижаться. За границей люди от голода мрут... Надо газеты читать, радио слушать...
   - Там голод... верно, - поспешно согласилась тетка, все еще вытирая вспотевшее лицо.
   
   Боязно оглянувшись, извинительно до-уравновешенным характером, Анатолий с помощью физкультуры и спорта еще больше развил в себе эту отличительную черту характера. Его не так-то легко было вывести из душевного равновесия. Но уж если кому удавалось, ответ Ковалева был мгновенный: железными руками он поднимал приставалу (его собственное выражение) над головой и спрашивал:
   - Тебя возвратить на землю вниз головой или плашмя? Разумеется, ни тем, ни другим способом опускаться желания не было. "Приставала" извинялся, умолял отпустить его с миром.
   - Я не слышу, что ты шепчешь, - притворно отзывался Ковалев. После этих слов Анатолия следовало орать извинение во все горло.
   В фойе клуба, при входе справа - бильярдная. До сих пор помню два необычно больших стола, покрытых зеленым сукном со следами мела. И среднего роста, полноватого, но очень подвижного и общительного маркера, который иной раз бесплатно на добрый час отдавал в наше распоряжение бильярдные столы. А перед тем учил держать кий и бить им по шару. Игра в бильярд - наивысшее удовольствие для нашей братии. Да что там игра! Даже простое вынимание шаров из луз вызывало в душах праздничное настроение.
   В том фойе, но уже при входе слева, под ведущей на второй этаж лестницей (здесь уборщицы зимой, да и летом в непогоду, сушили половые тряпки) еще одно место наших встреч. В этой норе обсуждались прочитанные книги, только что просмотренные кинофильмы, журнальные и газетные публикации. Здесь мы строили предположения относительно дальнейшего развития тех или иных международных событий - политика пронизывала нашу жизнь, с раннего детства она была дома, в школе, на улице. Когда я учился в третьем классе, часто слышал сталинское изречение "Кадры решают все". Что означало слово "кадры" и что "все" они решают - понятия не имел. Но о том взрослые говорили с утра до вечера. Лозунг мне понравился. И однажды я вырвал из школьной тетради чистый лист, большими печатными буквами написал на нем то изречение и прикрепил его над своей кроватью. Когда отец пришел с работы и увидел сделанное мною, он радостно проронил:
   - Молодец! Какой же ты молодец!
   У меня до сих пор хранится ряд вещественных подтверждений нашей заполитизированной юности. Вот одно из них - подаренная моему брату-десятикласснику за победу на районной олимпиаде детского творчества (он читал "Стихи о советском паспорте" В. Маяковского) книга В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Надо же было такое сотворить! Подарили ни Пушкина, ни Толстого, а Ленина. Да еще работу, в которой мало кто из взрослых мог понять, что к чему.
   К слову, на той олимпиаде с чтением своих русских и украинских стихотворений выступал Олег Кошевой. Он тоже был отмечен премией, книгами: И. Сталина "К вопросам ленинизма" и К. Маркса "Капитал".
   Под лестницей, в атмосфере, располагающей к откровенности, мы разбирали свои личные дела и переживания, о которых в библиотеке да и просто на улице не поговоришь. Здесь же каждый мог откровенно высказаться по любому вопросу, найти поддержку и понимание сверстников. Под лестницей мы были все вместе, как одна семья. Стесняясь друг друга, толковали о дружбе с девчонками, иной раз даже касались сердечных склонностей. При этом некоторые ребята, особенно Генка Почепцов, похвалялись своими успехами у девчат (чаще всего выдуманными). Геша, по умению знакомиться и разговаривать не только с ровесницами-школьницами, но и с девчонками постарше, даже работающими на производстве, превосходил всех нас. Он божился приманить любую дивчину "на спор". О любви, тем более о половых отношениях мужчины и женщины в годы моего взросления ни с родителями, ни в школе не принято было говорить, как и вообще о сексуальном просвещении. Также не было по этим вопросам ни книг, ни журнально-газетных публикаций. А возраст, между тем, уже напоминал о себе, душа просыпалась, возникали проблемы, требующие решения. Скажем, почему вдруг ни с того ни с сего потянуло тебя к той девчонке? Почему именно ее хочешь видеть? И еще много других "почему"?
   Теплая компания, точнее, мы друг для друга, являлись единственным источником сведений по любовным и половым вопросам. Ребята рассказывали один другому, кто что знал или слышал об этом. Подчас те сведения отстояли от истины как небо от земли. Просвещали нас и старшие, более опытные архаровцы.
   Впрочем, все то к настоящей любви отношения не имело. Ибо ее, как таковой, не было, и в силу возраста быть не могло. Наличествовали лишь первые светлые чувства юности: первое влечение, первое желание, первое стремление. Все они определялись одним латинским словом "либидо". Те юношеские отношения романтичны, однако непродолжительны.
   Без клуба мы не могли себе представить ни одного вечера. Тянуло нас в то здание словно магнитом.
   Первое время из укромного местечка под лестницей нас нередко выгоняли. Однако, когда мы стали помогать уборщицам (носили воду для приведения в порядок помещения и, естественно, выносили использованную; обкапывали деревья и поливали цветочные клумбы, подметали прилегающие к клубу дорожки, а зимой очищали их от снега), они отдали то логовище в наше полное распоряжение. Правда, уборщицы по-прежнему просушивали здесь половые тряпицы. Однако запах их, как и несколько подпорченный интерьер нашего пристанища, никого из ребят не тревожил.
   Около вплотную прилегающей к клубу кочегарки мы видели жизнь такой, какой еще не знали и какой она оказалась на самом деле. Здесь собирался люд постарше: ученики школы ФЗО (фабрично-заводского обучения), без определенных занятий беспризорники, кряжистые дядьки-кулаки (так называли зажиточных крестьян и середняков, отказывавшихся вступать в колхозы). Они либо бежали из раскулаченных, а то и репрессированных белоказачих семей, избегая ссылки в Сибирь или осуждения к 3-5 годам лишения свободы, либо уже были осуждены и "стреканули" из лагерей НКВД. Многие из них, в основном те, что помоложе, стали всамделишными ворами, жуликами, мошенниками. Словом, опустившимися людьми, которых в те годы называли деклассированными элементами. В той среде вертелось также немало местной шпаны. Здесь слышались блатные песни, трехэтажный мат, расписывались всевозможные анекдоты. Вся эта братия здравствовала по своим, воровским, законам понимания жизни, весьма далекими от законов государства.
   Среди того люда выделялись босяки, разукрашенные умопомрачительными наколками. Те украшения были не только предметами их гордости. Рассказывали, что иной раз они оказывали бродягам добрую услугу, случалось, даже спасали их от неминуемой смерти. Вот одна из тех историй.
   За какое-то преступление громилу приговорили к расстрелу. Когда привели к месту казни, он рванул на груди рубаху и что было силы зло крикнул: "Стреляйте, гады, в товарища Ленина!" На его груди энкаведисты увидели выколотый портрет вождя мирового пролетариата. Руководивший расстрелом сержант на миг растерялся. Но вскоре опомнился и приказал повернуть смертника спиной к карателям. Повернули. Однако не успела прозвучать команда "Приготовиться!", как смертник задрал рубаху на голову, снова рявкнул: "За расстрел товарища Сталина раньше меня получите вышку!" На его спине красовалась еще одна наколка - "вождя всех времен и народов".
   Бандита возвратили в камеру. Вечером его привели в канцелярию. Указав на школьную ручку, чернильницу и лист бумаги, приказали: "Пиши ходатайство о помиловании". "Я уже писал", - напомнил смертник. В ответ услышал: "Надо еще одно". Вскоре ему объявили: "Твое дело пересмотрено. Расстрел заменен 25-ю годами". Впоследствии тот бандит бежал из лагеря и вот осел в Краснодоне.
   Так ли все было на самом деле - кто знает. Возможно, это лишь красивая воровская байка. Однако портреты Ленина и Сталина на груди и спине громилы я видел собственными глазами.
   А как те деклассированные элементы резались в карты! Порой проигрывали все, что имели, даже поношенные шахтерки (спецодежда для работы в шахте), в которые были одеты.
   Азартные игры завлекали многих ребят. Мы с Сергеем, сам не знаю почему, к картам относились равнодушно. Правда, раза два или три все подсаживались в общий круг, чтобы обучиться игре в "очко" или "буру". Но так к счастью и не выучились.
   Дома наши родители иной раз перебрасывались с соседями в "подкидного". И никогда в азартные игры. Мы, дети, первое время нет-нет, да участвовали в тех развлечениях. Однако впоследствии ни у кого не выявилось особого желания тратить время на пустые забавы - у каждого ведь имелся свой круг интересов.
   Рассказ моей мамы об одной такой игре во время оккупации (в ней также участвовали Олег Кошевой, мои сестры Нина и Ольга) до того понравился А. Фадееву, что он поведал о ней во второй редакции романа "Молодая гвардия". Надо сказать, Александр Александрович описал ту забаву мастерски.
   Дружбой со старшими лагерниками, собиравшимися около кочегарки, мы дорожили. Еще бы! Они столько видели и столько знали всего, о чем не писалось ни в одной книге. А как занимательно, просто артистически иные из них рассказывали о своей далеко не простой и совсем не сладкой лагерной и тюремной жизни. Какие подчас страшные и смешные истории расписывали! Какие остроумные выражения употребляли, какими фокусами нас развлекали!
   Мы жадно вслушивались в слова тех беглых лагерников, присматривались к их поведению. В красочно описываемых историях было немало романтики, которая не просто манила, а прямо-таки кружила голову. Мы нередко копировали жесты, манеру разговаривать, сплевывание сквозь зубы, чтобы жидкая струя слюны летела за два-три метра. А как завораживала блатная походка с развальцем: качающаяся, неторопливая, важная, как о том пелось в одной воровской песне:
   
   Когда идет - его качает, словно лодочку,
   И этим самым он закидывал крючок...
   
   Подражая одному с ног до головы растатуированнаму блатному, мы с Сергеем Тюлениным решили и себя украсить наколкой. Разумеется, ни для кого из мальчишек нашей компании татуировка не была стилем жизни, тем более ее целью. Однако каждая наколка что-то, да значила. Прежде всего в среде уличных мальчишек татуировка входила в моду. Она выделяла тебя в кругу сверстников. К тому же наколотые на теле пацанов узоры нравились девчонкам - те ребята пользовались их расположением. А это было немаловажно. Однако в том деле нужна была некоторая смелость. Большинство из нас мечтало о комсомоле. А татуированных учеников в ту заманчивую организацию не принимали. В понятии большинства людей наколка исходила от обычаев и других явлений повседневной жизни преступного мира, потому вызывала о себе нелестные представления. И все-таки нам с Сергеем жутко хотелось блеснуть своеобразием, смелостью, выделиться в ораве мальчишек. Но как совместить несовместимое? Наконец, выход был найден: при вступлении в комсомол наколотый узор можно прикрыть рубашкой!
   Того блатнягу, удивительно похожего на артиста кино Петра Алейникова, звали Пульо. Почему именно Пульо, что означало воровское прозвище, я уже не помню. Не сохранил в памяти ни имени, ни фамилии того парня. Возможно, я их и не знал.
   Вечерами около клуба Горького Пульо собирал ватагу ребят и демонстрировал перед ней свои артистические способности: под собственный аккомпанемент на гитаре пел цыганские романсы и слезливые воровские песни, исполнял разнообразные пляски, от барыни до танца одного из маленьких лебедей, декламировал блатные стихи. Он обладал несомненным талантом пародирования. К примеру, подражая манерам и голосу Вани Курского, поразительно точно воспроизводил многие сцены из любимого тогда кинофильма "Большая жизнь". А как потрясающе передразнивал многих из нас, заставлял покатываться со смеха до упаду.
   Летом Пульо ходил без рубашки, однако непременно был при галстуке. Притом надевал его так, чтобы узел ложился на кадык. Когда Пульо делал глотательные движения, галстук то поднимался, то опускался. Это привлекало всеобщее внимание, вызывало восторг мальчишек. Подельники Пульо говорили, что он на курорте червонец тянул. Переводя на нормальный язык - сидел десять лет. И был не просто фартовым вором, а паханом - принадлежал, говоря нынешним языком, к воровской элите. Пульо по праву считался также признанным мастером татуировки. Он разукрашивал ребят умопомрачительными изображениями русалок, львов, кошек, а также всевозможными надписями, выражающими чувства, вроде: "С ранних лет счастья нет" или "Не забуду мать родную". О том, что татуировка остается навеки, что она может стать источником заразы, помехой чему-нибудь доброму или из-за нее можно попасть в неловкое положение, мы тогда не думали. А подсказать было некому. И вот Пульо, изогнувшись перед нами в утонченно вежливом наклоне, весело спросил:
   - На что, пацаны, глаза разгорелись? Никак на лагерную татуировку? Так я ее не выделываю.
   - Мне орла... небольшого орла на руку, - опередив друга, торопливо проговорил я. Голос мой трепетал от боязни, что мастер откажет. Но он без лишних слов проронил лишь: "Это можно".
   Тут же послюнявил химический карандаш, изобразил на моей левой руке желанную птицу с распростертыми крыльями. Вслед за тем окунул в бутылочку с черной тушью связанные нитками в пучок иголки для шитья, принялся накалывать тело по карандашному наброску. Орудовал мастер быстро, уверенно, иглы вонзал с силой. Вскоре мне стало больно. И я пожалел, что решился на такое "художество", однако отступать было поздно, да и стыдно. Чтобы не смалодушничать, закусил губу, с нетерпением ожидая окончания добровольной экзекуции. Рука, исколотая иглами, на глазах опухала и горела огнем.
   - Ну вот и амба, рисуночек готов, - удовлетворенно произнес наконец Пульо.
   Облегченно вздохнув, я быстро уступил место другу.
   Невысокий, худенький, в старой застиранной майке-безрукавке Тюленин не произвел на пахана должного впечатления. Желая уточнить, тот обратился к Сергею с наигранной веселостью и плохо скрываемым удивлением:
   - И вы, сеньор, решили украсить себя произведением искусства? Что и на какую часть тела желаете? Девичью головку? Обезьянку? Может, витязя в тигровой шкуре?
   "Сеньор" густо покраснел, однако ответил твердо, без колебаний, как о давно решенном:
   - Мне тоже орла. Только большого, на всю грудь. - Тут же, не мешкая и не ожидая приглашения, снял майку, лег на молодую зеленую траву газона. Закинув руки за голову, упрямо добавил: - Вытерплю, можешь не сомневаться.
   Добрый час истязал Сергея Пульо. Пахан старался изо всех сил. Как рассказывал мне впоследствии друг, он решил не только сделать себя красивым, но и испытать собственное терпение, сможет ли без хныканья выдержать любую боль.
   Пораженный терпением невзрачного парнишки, мастер ускорил темп, не делал перерывов, как обычно при подобной большой работе. Только время от времени торопливо вытирал вспотевший от жгучего солнца и напряженного труда лоб. Орел - символ гордости и победы - получился на славу. Могучие распластанные крылья этой сильной и смелой птицы заняли всю грудь Сергея и концами едва не доставали до его плеч, а полная собственного достоинства голова с острым горбатым клювом и скошенными в сторону глазами навечно расположилась в самом центре груди Тюленина; Лохматые когтистые лапы, казалось, каждое мгновение, защищая хозяина, готовы вцепиться в обидчика. На орле выколото каждое перышко, даже пух. Можно представить, какие страдания причинила вожделенная наколка моему другу. Однако считалось, что татуировка "Орел" добавит ее обладателю авторитета и мужества. Ради этого стоило потерпеть боль.
   Но вот Пульо поднялся, распрямил спину, устало смахнул со лба и шеи испарину. Довольно улыбаясь, помолчал. Затем хлопнул по плечу шатающегося от боли и нервного перенапряжения Сергея, сказал с уважением, без прежних язвительных шуточек:
   - Завидую твоему терпению, паря. К этой воле еще б орлиную силу...
   Знал бы пахан, какие испытания уготовила судьба этому хрупкому на вид краснодонскому огольцу и с каким достоинством он вынес их.
   С той поры верхние пуговицы рубашки Тюленин не застегивал. А когда во время оккупации его принимали в комсомол, та наколка ровным счетом ничего не значила - главным были патриотические поступки.
   Мастер татуировки был явно удовлетворен своей работой. Видно, оттого неожиданно запел: . .
   
   Когда я был мальчишкой,
   Носил я брюки клеш
    Соломенную шляпу,
   В кармане финский нож.
   
   Кстати, о блатных песнях. Их, как и официальных советских и народных, было множество. Разудалых и грустных, завлекательных и душевных, наполненных глубоким смыслом и откровенно никудышных. Казалось, до всего этого нам не было никакого дела, можно было пройти, мимо. А вот услышишь распевающего шахтера, бывшего лагерника, даже пьяненького, и невольно замедляешь шаги, прислушиваешься к словам, стараешься уловить их смысл. Те песни - это ведь часть нашей жизни. В некоторых из них, особенно о Днепровской ГЭС (скажем, "Налей, подруженька, стаканчик русской водочки, Помянем мы с тобой собачий Днепрострой...") и Беломорско-Балтийском канале имени товарища Сталина ("Нас сюда из разных мест пригнали, Работать на задрипанном канале..."), на строительстве которых погибли сотни тысяч людей, было заложено куда больше правды о нашей жизни, чем во многих официальных, написанных с соблюдением всех правил и признанных обществом. Мы ждали те слова, и мы их услышали. А услышав, стали постепенно осознавать: в этих песнях - история нашего государства. Выходит, не зря уважал блатные песни автор романа "Молодая гвардия".
   О том, что А. Фадеев не только обладал певческим голосом, но и умел играть песни, я впервые услышал от Е. Н. Кошевой, затем от писателя Сергея Преображенского. Оказывается, Александр Александрович был неравнодушен к русским, украинским и казачьим народным песням, многие из них охотно распевал. От С. Преображенского узнал также об интересе Фадеева к блатным песням. Я тогда не придал этому особого значения. Подумал, ну услышал писатель на какой-то дружеской вечеринке неплохую, берущую за душу воровскую песню. Вполне возможно, она запала в его душу. Но чтобы привязаться к ней - такое я исключал. Потому и не стал расспрашивать Сергея Николаевича, о чем сегодня жалею.
   Потом о доброжелательном отношении Фадеева к блатным песням рассказывал мне киноартист Владимир Иванов, с которым я дружил. Он несколько раз вместе с Фадеевым бывал в дружеских компаниях и там слышал песни преступного мира в исполнении некоторых лицедеев, наблюдал, как Фадеев с усладой подпевал им.
   Могло и такое быть. Но при чем здесь любовь к тем песням? Любовь - это ведь совсем другое понятие. Ее, идущую из самой глубины сердца, невозможно ни с чем сравнить или спутать.
   Впоследствии были свидетельства других людей, в их числе жены писателя Юрия Либединского - Лидии Либединской. Из ее воспоминаний вырисовалась вот такая картина.
   В 1924 году Александр Фадеев уезжает в Краснодар. Вначале он работает инструктором Кубано-Черноморского обкома РКП/б/, затем секретарем одного из райкомов партии. Однако склонность к литературной работе одерживает верх, он получает назначение в краевую газету "Советский Юг" и переезжает в Ростов-на-Дону. Труд в газете сроден литературному, он принес несомненную пользу: углубилось умение анализировать события, проникать в жизнь, в самую "суть вещей". Все это впоследствии положительно сказалось при работе над созданием романа "Молодая гвардия".
   Вечерами, после работы, Александр Александрович любил в одиночестве прогуливаться по городским улицам, обдумывать увиденное и услышанное во время частых командировок по Краснодарскому краю. Те размышления потом ложились на бумагу в виде зарисовок живого человеческого портрета или заинтересовавшей его бытовой детали.
   В то время коллективизации, раскулачивания, саботаж и диверсии до предела усложнили обстановку в городе, сделали прогулки небезопасными. Однако Фадеев давно привык к подобному отдыху на открытом воздухе, а привычка - вторая натура. И с этим ничего не поделаешь.
   Как-то, уйдя на далекую окраину, он встретил незнакомого человека. Тот также бродил по улицам. Разговорились. Свежими рассказами и рассуждениями Фадеев расположил к себе первого встречного, точнее понравился ему. Договорились о новой прогулке на следующий день. Потом те встречи последовали одна за другой. От нового знакомого Фадеев узнал целую серию блатных песен, о которых никогда прежде не слышал и которые растроганно легли на душу. Незнакомец научил Фадеева их петь. Неожиданно встречи прекратились. Писатель путался в догадках. Однако ни к какому определенному выводу так и не пришел.
   Но вот его пригласили в милицию и все стало на свои места. Фадеев увидел любителя блатных песен в камере предварительного заключения. Оказалось, что тот попросил милицейское начальство организовать ему встречу с Александром Александровичем, чтобы попрощаться. И только тогда писатель узнал: его новый знакомый - известный бандит, который держал в страхе не только Краснодар. "Я много сделал такого, - сказал громила, - за что меня, конечно же, расстреляют. Кроме тебя у меня никого нет, с кем я хотел бы попрощаться. Ты необыкновенный человек..."
   Вот такой случай.
   Блатные песни... За что же любил их писатель Фадеев? Видно, за то, что в них рассказывалось о некоторых сторонах нашей жизни, о которых не принято было ни писать, ни говорить и которые характеризовали советское общество не с лучшей стороны. Вполне возможно, что воровские песни поражали Александра Александровича отчаянным криком подчас несправедливо израненной, а то и загубленной души, последним "прости" родным и друзьям-товарищам. Разумеется, далеко не все песни преступного мира были по душе Фадееву. Среди тех стихотворных произведений для пения немало таких, которые недостойно воспроизводить даже в узком кругу. Уверен, подобные творения уголовного мира писатель напрочь отвергал.
   А теперь вновь возвращаюсь к клубу Горького, чтобы закончить рассказ об отношении к блатным песням нашей честной компании.
   Как сейчас, вижу невысокого худощавого ухаря, причислявшего себя к тем, о ком выводил рулады. Вот он с явным вызовов играет нашу родную советскую:
   
   Подъехал "черный ворон" - огромное такси,
   Садитесь, уркаганы, мокрушники, воры...
   
   Я уже знал, что мокрушники на блатном жаргоне - убийцы. Ну а "черный ворон", или воронок, много раз видел собственными глазами. Тот недоброй памяти милицейский автомобиль осенью 1940 года увез моего отца. Судили его, как говорилось в официальных документах, "за скрытие прогульщиков". Вопреки общепринятому значению слова "прогульщик", так стали называть рабочих, выезжавших на-гора до окончания смены. В ту пору недоставало крепежного леса, поэтому в шахтах забойщикам и крепильщикам иной раз нечего было делать. Однако они обязаны были бездеятельно сидеть в шахте полную рабочую смену. Идиотизм властей предержащих? Да, идиотизм. Самый настоящий. Он вытекал из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года, которым в стране вводился восьмичасовой рабочий день и шестидневная рабочая неделя (до этого рабочая неделя продолжалась пять дней, а рабочий день составлял семь часов). На шахте № 1-бис группа рабочих, из-за отсутствия крепежного леса, поднялась на поверхность за сорок минут до окончания смены. Отец обязан был слепо, не раздумывая, запрятав совесть, оформить на них материал прокурору для последующей передачи его в суд. Поскольку вины рабочих не было, отец этого не сделал.
   Судили его, коммуниста ленинского призыва, члена пленума Краснодонского райкома партии, показательным судом в клубе имени Горького - чтобы другим было неповадно. Приговорили к двум годам лишения свободы и, как "опасного государственного преступника", прямо из зала суда упрятали в "черный ворон". Присутствовавшие на суде шахтеры (зрительный зал был переполнен) встретили приговор с гневом и возмущением. Однако районная газета написала: "с одобрением". Так я впервые узнал, что газеты могут врать, притом бессовестно.
   Вот почему песня о "черном вороне" всегда вызывает в моем сердце боль. Уже после первых слов я замыкался в себе, думал лишь об отце и том злосчастном Указе. Когда рядом оказывался Сергей, другие ребята, они без слов увлекали меня в сторону, подальше от песенника, старались отвлечь от горестных раздумий. Тот антинародный закон упрятал в тюрьмы и лагеря тысячи и тысячи честных тружеников, таким путем строивших общество всеобщего благоденствия - сталинский социализм. За решетками и колючей проволокой оказались отцы и старшие братья многих ребят нашего поколения, которое в годы Великой Отечественной войны нарекли "огненным".
   Дабы читатель имел более полное представление о злосчастном Указе (а он касался родителей старших братьев и сестер будущих молодогвардейцев, влиял также на их мировоззрение и формирование характеров), скажу о нем еще несколько слов.
   Тогда в положении моего отца оказались сотни, тысячи больших и не очень больших, но честных руководителей. И не только производства, но даже учреждений культуры. Ведь несмотря ни на что они обязаны были, забыв о своем добром имени и чести, строго следовать тому закону. Иной раз дело доходило до абсурда. Юрий Елагин в книге "Укрощение искусств" (главы из нее печатались в журнале "Огонек", №№ 39-44 за 1990 г.) приводит такие реальности: "В оперной студии Московской консерватории... директор вывесил строгий приказ о необходимости всем служащим, певцам и музыкантам работать полных восемь часов. Было составлено подробное расписание репетиций, чтобы новый закон правительства был выполнен с величайшей точностью. Составлено было такое расписание и на те дни, когда в студии шла новая постановка оперы Чайковского "Евгений Онегин"... Но тут директор столкнулся с неожиданной проблемой, поставившей его на некоторое время в тупик А как быть с певцом, певшим Ленского? Ведь Ленского, как известно, убивают на дуэли еще в конце второго акта, и таким образом исполнитель этой роли оказывается свободным на целый час раньше коллег, то есть вместо восьми часов работает всего семь.
   Конечно, такое вопиющее нарушение правительственного постановления допустить, было невозможно, и директору пришлось искать выход. Он нашел его - издал приказ, в котором певцу, исполняющему партию Ленского, предлагалось не разгримировываться после смерти на дуэли, а находиться в гриме и костюме в артистическом фойе до конца оперы. И бедный Ленский сидел в своей тяжелой меховой шубе и бобровой шапке в фойе, терпеливо читал книгу и, только заслышав заключительную фразу Онегина - "...позор, тоска, о жалкий жребий мой!", - стремглав бежал в уборную и срывал с себя и шубу, и шапку, и парик.....
   Тем же летом 1940 года я лично был свидетелем конфликта, возникшего между директором городского парка в одном из южных городов и дирижером духового оркестра. Директор парка еще ранней весной заключил с духовым оркестром контракт, по которому оркестр обязывался играть на открытой эстраде парка в течение летнего сезона... Но вот вышел правительственный декрет о восьмичасовом рабочем дне, и директор парка потребовал от дирижера оркестра ни много ни мало, чтобы музыканты дули в свои трубы, кларнеты и гобои восемь часов в сутки без перерывов. Так и не удалось уговорить директора парка и доказать ему, что его требование физически невыполнимо. "Правительство лучше вас знает, что выполнимо, а что нет..." - твердил он упорно. А так как начальник местного отдела музыки присоединился к этому мнению, то городской парк так и остался без музыки в течение всего лета 1940 года".
   Возвратимся, однако, к околоклубным певцам.
   Невдалеке другой "акын", хорошо знакомый нам страдалец, исполнял свой репертуар. Как всегда шахтер был грязный, в потрепанной спецовке. Выпив русской горькой прямо из горлышка бутылки, утерся рукавом и затянул негромко, безрадостно и скорбно:
   
   В воскресенье мать-старушка
   К воротам тюрьмы пришла,
   Своему родному сыну
   Передачу принесла...
   
   Тотчас у меня на сердце кошки заскребли. Я не понаслышке знал, как именно приходят к тем воротам родственники и знакомые заключенных. Вместе с мамой и сестрой не раз приносил передачу отцу и в краснодонскую милицию, и в ворошиловградскую тюрьму, и в исправительно-трудовую колонию при Ворошиловградском паровозостроительном заводе. Слушал ту песню и заново, с еще большей печалью переживал трагедию отца, вспоминал его отзывы о прозябании заключенных и то, что видел собственными глазами.
   Вся жизнь моего отца прошла в работе и почти ежедневных всякого рода собраниях, заседаниях, активах, совещаниях, сборах - он был деятельным коммунистом. И вот такой финал! Временами от тех дум я готов был расплакаться, хотя слезливым себя не считал. Но рядом стояли и сидели огольцы нашей компании: Толька Ковалев, Володька Осьмухин, Али Дадашев, Толька Орлов... Они тоже развесили уши и время от времени, исподтишка, чтобы не обидеть меня, бросали сочувственные взгляды. Однажды я заметил, что Али слишком встревоженно слушает эту песню. Иногда мой товарищ возбужденно подергивался, низко опускал голову. "Отчего такая нервная чувствительность?" - подумал я. Выбрав подходящий момент, спросил Дадашева:
   - Тебе эта песня нравится?
   - Да, - тихо ответил он.
   - С чего бы?
   Али помолчал. Потом посмотрел по сторонам и, явно смущаясь, доверительно поведал:
   - Мой отец тоже сидел... в тридцать восьмом сцапали... ночью. Через месяц в энкавэдэ сказали, что он враг народа... шпион... намеревался взорвать какой-то железнодорожный мост. Мама и я не могли поверить. Отец ведь простой чернорабочий, вкалывал на строительстве железной дороги. К тому же совсем неграмотный. Разве ж такие могут быть шпионами? Да и зачем вредить Советскому Союзу? - вопросительно посмотрел на меня. - Отец всегда говорил: "Тут, в СССР, жизнь лучше, чем в Персии" - там он раньше жил.
   - Конечно, твой отец не шпион, - убежденно сказал я.
   - Мы с мамой носили передачи. Их не принимали. И свиданий не давали, - тяжело вздохнул. - До чего же трудно жить без отца... Такое продолжалось почти два года. Наконец, отца отпустили. Сказали: взяли по ошибке. Вот отчего я так слушаю и воспринимаю эту песню. Только ты - никому ни слова... еще кличку нехорошую дадут, - взглянул на меня просительно.
   - Могу побожиться... даже по-ростовски, на распев.
   - Зачем? Я и так тебе верю.
   После того разговора мы с Али стали искать встреч друг с другом. Впрочем, он жил рядом с Тюлениным, на Шанхае. Они были в приятельских отношениях. Вскоре Дадашев вошел в нашу компанию.
   Никто из нас никогда бродягам и жуликам не подпевал. Ни в прямом смысле, ни в переносном значении этого слова. Понравившиеся песни мы играли только в своем кругу. Распевали и те, в которых встречались ругательства.
   Вначале многих из нас это вгоняло в краску. Однако один бывший лагерник, "знаток" русской лексики, поспешил нас успокоить:
   - Песня без мата, - сказал он, - все равно что русский человек без водки. Не понимаете? Тогда можно сказать так: все равно что жратва без соли. - Чтобы окончательно убедить, добавил: - Даже Александр Сергеевич в своих произведениях употреблял неприкрытую матерщину. - Тут же продекламировал несколько стихотворных строк, в которых были грязные ругательства со словом "мать".
   В самом ли деле те непечатные стихи принадлежат Пушкину?!
   Неужто и ему, великому поэту, для выражения чувств, понятий, переживаний нормальных русских слов недоставало?
   Этот чертов мат преследует нас всю жизнь. Особенно он распространен в селах. Там взрослые, нисколько не смущаясь, произносят матерные слова в присутствии малолетних детей. В моих дневниках того времени об этом немало записей. В начале войны мы, ученики восьмого класса, работали в совхозе "Труд горняка". Вот одна из дневниковых записей тех дней: "21 сентября 1941 года. Сегодня я работал на молотилке - подавал пшеницу на полок. После школьной ручки не очень удобно держать в руках вилы. Но ничего, привыкнем. Жители села Водяное, в котором мы живем, люди не культурные. Они часто вставляют в свою речь и бога, и мать, и крест. Кроют в бога не только мужчины, но и женщины". Говорят, подобное происходит оттого, что некоторые наши соотечественники других слов не понимают. Без мата им ничего невозможно втолковать.
   Крепче русских ругательств в мире, наверное, нет никаких иных бранных слов. Удивительно, но наши матюги нравятся некоторым людям нерусской национальности. Правда, в отличие от нас они произносят те слова в основном в состоянии нервного возбуждения, подчас соединенного с досадой или озлобленностью. На Кавказе мне не раз доводилось слышать, как горец, погоняя буйволов, приветливо обращается к ним на родном языке. Однако стоило тем животным в летнюю жару лечь в воду, как тут же на них обрушивался русский мат. На мои удивленные вопросы всегда следовали примерно одни и те же ответы: "Нащими словами их не поднимешь..." А украинцы! Когда надо заматериться, они вмиг забывают о ридний мови.
   Мы, русские, применяем матерные слова шире. И не только, чтобы кого-то оскорбить, но и поприветствовать. Как-то мне довелось лечиться в санатории Карловых Вар. В те годы на этом курорте отдыхало немало наших офицеров из войск Варшавского договора. И хотя все они были в гражданской одежде, мы узнавали своих соотечественников без труда, по приветствиям. То здесь, то там (чаше всего у источника, где всегда было много людей) слышалось: "Витька (Толька, Колька, Алешка...), ...твою мать! И ты здесь!" Чехи, словаки, как и отдыхающие из других стран, не могли понять, почему мои сограждане ругаются этими органами и родителями. Радоваться бы надо, что встретили знакомого, а они... Однако наши офицеры не бранились. Этими словами они приветствовали друг друга, выражали свои чувства. Других же слов для высказывания восторга явно недоставало.
   Откуда все это у нас? Одни говорят - истоки мата следует искать в Древней Руси, другие считают его воровским жаргоном, который принесли на волю в свои семьи и рабочие коллективы из советских концлагерей и тюрем миллионы потомков Пушкина, Достоевского, Толстого. "И он, - утверждает Галина Вишневская, - попал на подготовленную почву, ибо вся атмосфера жизни на "воле" пропитана психологией затравленного человека... что повлекло за собой обнищание русского языка, и человеку часто уже не хватает слов для выражения своих мыслей. Тогда он сдабривает свою речь блатным жаргоном, пересыпает отборным матом, и этот советский русский язык понимают все. Им щеголяют студенты, ученые, знаменитые артисты..."
   Лично я с Г. Вишневской согласен полностью. Сегодня уголовный жаргон прописан в нашей речи намного больше, чем в те годы, когда взрослели будущие молодогвардейцы. И не столько в говоре рабочих и крестьян, сколько интеллигенции и даже депутатов Верховной Рады. Видно, те интеллигенты и депутаты в самом деле убеждены, что таким образом они станут ближе к народу.
   Не собираюсь преднамеренно облагораживать свою компанию, однако честно говорю: матерными словами мы редко пользовались. Став взрослым, я даже в войну почти не прибегал к ним. Разве что когда шел в атаку, как и другие ребята, кричал не за "Сталина!", а...
   Видно, в такие моменты для выражения наших чувств подобрать другие слова в самом деле было невозможно - их попросту не было. Вот и прибегали к мату. Вполне допускаю, что мои друзья-молодогвардейцы, попав в опасные условия, для облегчения души и нервного перевозбуждения вполне могли использовать слова русского мата.
   Почти ежедневно мы вращались в кругу уличной шпаны, подчас распускали слюни по поводу причуд этих падших людей, умилялись их песнями, в которых было столько напускной веселости, романтики, бравады, одновременно тоски по разбитым мечтам. Мы не просто общались с бродягами и ворами, а как бы впитывали в себя их бесценный жизненный опыт вообще, а мужской в частности. Однако никто из нас не собирался во всем подражать этим жуликам, тем более пополнять их ряды. В наш неписаный закон мальчишеской чести кто-то умный вставил мудрые слова. Буквально я их уже не помню, но смысл тех слов был таков: дружи с блатным миром, слушай их песни, но никогда не опускайся до уровня тех людей. Чтобы не стать блатным, каждый должен иметь интерес к доброму делу, у каждого должна быть цель. Для большинства наших ребят такими интересами и предназначением являлись занятия физкультурой и спортом, подготовка к службе в Красной Армии, чтение книг о боевых подвигах отцов и дедов, об истории страны и родного края. Вспоминая сейчас те времена, не перестаю удивляться, как наша компания не стала базой роста детской преступности; как разлагающее влияние улицы могло уживаться с высокой нравственностью семьи и школы; как мы с Сергеем, другие ребята не совершили ничего такого, что привело бы нас в места не столь отдаленные? А ведь подобное вполне могло случиться. Однако нам повезло - то несчастье прошло стороной.
   Кстати, вот что в те дни писала о нас ворошиловградская областная газета "Комсомольское племя": "В семье Михаила Ефимовича Иванцова трое детей. Они учатся в школах. Митя и Нина учатся хорошо, являются группоргами в классах, хорошие общественники. А вот третий - пионер Ким - на уроках может делать все, что ему заблагорассудится, грубит учителям, курит.
   То же самое можно сказать о Сергее Тюленине. Однажды заведующий учебной частью Иван Сергеевич Бережной послал его домой за родителями. Он рассердился, выбежал из школы и хотел выбить окна школы. На уроках Сергей шалит, поет песни..."
   Действие на нас блатного мира не просто сосуществовало с родительским и школьным воспитанием, передачами радио, сообщениями газет, демонстрирующимися в клубах кинофильмами, оно с ними состязалось. К великому нашему счастью несмотря ни на что в том соперничестве одержали верх семья, школа и, как неудивительно прозвучит (ввиду известных пороков), весь уклад советской жизни. Именно они спасли большинство огольцов нашей теплой компании от воровской малины, ее безнравственных правил поведения. Отцы, матери, школьные наставники оказались мудрыми воспитателями. Первые уже потому, что не опекали нас чрезмерно, не сдували с нас пылинки, порой даже не ограждали от рискованных увлечений. Вторые, подчас забыв даже о собственных семьях, сеяли разумное, доброе, вечное. В конечном счете все это воздалось сторицей.
   Пишу обо всем подробно потому, что сегодня некоторые "исследователи" утверждают: молодогвардейцы были обыкновенными краснодонскими хулиганами. Какая наглая ложь! Повторяю, огольцы нашей компании далеко не пай-мальчики. Подчас мы не просто дурачились, а совершали такое, что граничило с безрассудством. Граничило! Однако тот рубеж мы никогда не переходили! При любой погоде оставались нравственными людьми. Какая-то неведомая сила хранила нас. И, когда настала пора суровых испытаний, неблагополучные краснодонские пацаны стали настоящими воинами, достойными сыновьями родного Отечества. А может, на нас и страна держится?
   Не могу не упомянуть еще об одном человеке из среды морально опустившихся людей, околачивавшихся около клуба Горького. Его прозвище Артист. Он исполнял только песни на слова Сергея Есенина. В те годы книги этого большого, истинно русского поэта не издавались. А ранее выпущенные были запрещены. Стихи Есенина ходили написанные от руки. За хранение и распространение тех рукописей наказывали строго. Можно было свободно угодить на десять лет в лагеря.
   Стихи Есенина я впервые прочел в листовке старшего брата Дмитрия. Он дал мне ту тетрадку с оглядкой и после долгого раздумья. При этом запретил что-либо переписывать. "Ненароком покажешь недоброму человеку, и тогда вся наша семья загремит в тартарары..." Что означали слова "загремит" и "тартарары", я знал.
   Артисту, судя по всему, терять было нечего. Все, чего мог лишиться, он уже потерял. Потому бродяга пел без оглядки. Пел негромко, но с чувством, мастерски владея голосом - словно оправдывал свое прозвище:
   
   Советскую я власть виню,
   И потому я на нее в обиде...
   Но есть иные люди. Те
   Еще несчастней и забытей,
   Они, как отрубъ в решете,
   Средь непонятных им событий.
   Я знаю их
   И подсмотрел:
   Глаза печальнее коровьих.
   Средь человечьих мирных дел,
   Как пруд, заплесневела кровь их.
   
   В голосе Артиста улавливались безотрадность, тоска, понимание трагичности своего положения. Это вызывало в наших сердцах щемящую боль, сострадание, желание хоть чем-то скрасить судьбу несчастного человека. Не один я, слушая его пение, приглушенно вздыхал в те минуты.
   Артист был опрятен, на удивление неплохо развит физически - видно, в молодости дружил с физкультурой. Говорили, что он вправду был когда-то всамделишным актером, работал в настоящем театре. Однажды в пьяном угаре затеял драку. Избил то ли директора, то ли главного режиссера. Вскоре оказался в лагере. Впоследствии стал бродягой. Однако, как я уже замечал, на настоящих босяков он не походил - выглядел ухоженным. От Артиста мы услышали многие песни на слова Сергея Есенина. В их числе "Устал я жить в родном краю..." Исполнял ее бывший профессионал искусно, к тому же с особой обреченностью. Временами сердито, даже зло выговаривал отдельные слова и строки. Скажем, такие: "И необмытого меня под лай собачий похоронят". А "Не жалею, не зову, не плачу"!.. Уже в первой строке автор заявляет, что он не проливает слезы. А вот исполнитель, только раскрыл рот и почти всхлипывал - видно, душа переполнялась болью. А когда доходил до слов: "Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь..." - возносил руки к небу, словно обращался к Богу. И, уже открыто глотая слезы, клятвенно провозглашал:
   
   Будь же ты вовек благословенно,
   Что пришло процвесть и умереть.
   
   С каким усердием и наслаждением исполнял он песни о любви, той самой, которой Всевышний одаривает далеко не всех, к тому же ниспосылает всего лишь раз в жизни: "Не гляди на меня ты с упреком...", "Ты меня не любишь, не жалеешь..." Многие другие стихи любовной лирики Есенина, переложенные на песни. Вспоминаю сейчас те дни, и как тогда мурашки бегут по телу. А сердце то замирает, то бьется так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Кто еще из наших поэтов так трогательно и чувственно воспел все главное и существенное, что вместила русская душа!
   В такие минуты невольно задумываюсь над увлечением нынешней молодежи иностранщиной, песнями-однодневками бездарных композиторов и поэтов, без смысла, к тому же исполняемые без души, чаще еще и под фанеру, а не живьем. Сегодня эстрадными артистами у нас стали все, кто не умеет петь и у кого вообще нет голоса и совести, но есть нахрапистость и деньги. А настоящие артисты! Господи, до чего же они обкрадывают себя! У нас ведь столько хороших песен, и русских, и украинских, на все случаи жизни. А они уткнулись в ту пошлятину и больше ничего не хотят знать. Я понимаю, все это подчас не от хорошей жизни. Но все-таки, все-таки...
   Нет, я не призываю к преклонению перед артистами-зэками и пьяницами. Хотя помню утверждение жены советского поэта, нашего земляка Михаила Матусовского: "Композитор Соловьев-Седой считал, что песня только тогда получалась, когда ее распевают пьяницы".
   Рассказывая о песнях деклассированных элементов, говорю в основном лишь о своих ощущениях. Однако такие или примерно такие чувства испытывали и другие ребята нашей компании. Для большинства из них Есенин явился сказочным открытием - до этого пацаны о нем ничего не знали. А узнав, считали, что поэт жив-здоров и обитает в одном из лагерей НКВД.
   Многие те песни мы любили. Очень любили. Потому и слушали их, обмирая oт восторга. И сами иной раз мурлыкали с наслаждением.
   Песни на слова С. Есенина открыли нам новый, подчас совершенно неведомый мир новых людей и чувств. Мы сравнивали блатные песни со школьными, к которым тоже питали слабость. Сравнивали и невольно задумывались: почему в одной и той же стране одни люди работают, стараются сделать жизнь лучше. В то же время другие воруют, убивают один другого, лодырничают, сами себя обрекают на скотскую жизнь? Мы спорили до хрипоты, доказывали один другому, старались докопаться до истины. Иной раз до того "докапывались", что "закапывались" в своих суждениях настолько, что не знали, как из них выбраться.
   Жаль, что сегодня, когда в державе столько неустроенно, несовершенно, молодежь стоит в стороне от животрепещущих вопросов нашего бытия. Каждый думает только о себе, только о своем благополучии. Лишь отдельные молодые люди осознают: именно им предстоит строить новую Украину. Какой станет наша страна, такой будет и жизнь нынешних потомков молодогвардейцев. К тому же все надо делать артельно, коллективно. Ведь "Гуртом и батька лэгше быты".
   Отойдя от блатной компании всего на шаг, мы попадали в другой мир, ради процветания которого работали наши отцы и матери. Тогда трудно было многим. Однако всех объединяла общегосударственная идея строительства нового общества, в котором не будет богатых и бедных, а жизнь станет такой, какой она и должна быть. Правда, никто из нас не знал, какой именно. Но то, что она будет радостной и счастливой, красивой и достойной человека, - в этом мы не сомневались.
   О новой жизни с утра до вечера говорило радио. Коммунисты побеспокоились, чтобы радиофицировать не только города, но также поселки, хутора, даже самые отдаленные. Работало радио бесперебойно. Если где случались неполадки, их устраняли по первой заявке радиослушателя.
   В каждой газете рассказывалось о достижениях Советского Союза во всех областях нашей жизни и деятельности. Особенно много говорили о стахановцах, рабочих-новаторах производства, героях сталинских пятилеток. Их чествовали прилюдно: награждали грамотами и подарками, орденами и медалями, присваивали почетные звания. Мы, дети, видели, как высоко ценится труд наших отцов и матерей.
   А какие фильмы демонстрировались! И о рабочих, и о крестьянах, и о победах Красной Армии, и о советской молодежи. Кино, конечно же, представляло нашу жизнь и наших людей намного лучше, чем они были на самом деле. Однако та безукоризненность всегда непорочна, проникнута высокими чувствами, исключительной по важности, короче - святой. Этим и нравилась нам. Были кинокартины и о настоящей любви: первой, совсем непродолжительной, трепетной и умопомрачительной, и длящейся годами. Мы видели счастливых влюбленных, читали на их лицах неподдельную радость и обаяние молодости от одного лишь разговора парня с девушкой. Догадывались, что эти парочки даже целуются, хотя самих поцелуев (не говоря уже о большем) никогда не показывали - это считалось зазорным. То прикосновение губами друг к другу юношей и девушек предназначалось только для двоих, а не для всеобщего обозрения. Что касается нынешних конкурсов на самый длинный поцелуй, к тому же на виду у жаждущей острых ощущений толпы зевак, и речи не могло быть - такое даже в голову никому не приходило.
   А какие песни звучали и по радио, и в кино: о дружбе, ударной работе, защите Отечества, строительстве нового мира, счастливой жизни. Все это не проходило для нас бесследно. Многое проникало в душу и сердце, оставалось там надолго, а то и на всю жизнь, меняя к лучшему наши привычки, поведение, отношение друг к другу и окружающему миру. Так формировался характер молодогвардейского поколения, который потом в лучшем виде сказался в битве за Родину на фронтах Великой Отечественной войны.
   Однако не все было в той жизни на самом деле добрым и прекрасным - об этой я уже рассказывал. Не все нравилось даже в песнях, которые мы пели. От старших братьев иной раз слышали недоуменное: "Как это "вместо сердца пламенный мотор"?" Тогда ведь человек станет бездумным! Тот мотор будет заводить кто-то другой и по своему усмотрению давать ему те или иные обороты. Удивительно, что ни автор стихов "Авиамарша" Павел Герман, ни автор музыки Юлий Хайт (к слову, оба киевляне), ни исполнители не увидели вышеназванного словоблудия. Обо всем этом говорили лишь на кухне, на людях опасались - можно было угодить на лесоповал. Тем более, что "Авиамарш" приказом Реввоенсовета СССР еще в 1933 году был объявлен маршем Военно-Воздушных Сил РККА.
   Сталинщина... Так одним словом называлось то необычно сложное, противоречивое и, я бы сказал, страшное время. Аресты без суда и следствия, а если и суды, то неправедные. И рядом - разумное, доброе, вечное. Как все это совместить? А совмещать ничего не следовало. Просто трудовые и боевые подвиги, как и радостные песни, были противовесом тому, что происходило в стране. Это была своеобразная отдушина, которая вселяла надежду и спасала от помешательства.
   Это знакомство с различными сторонами советской действительности, с разными людьми оказало моим друзьям-товарищам неоценимую услугу во время немецко-фашистской оккупации, помогло разобраться, кто есть кто и что есть что; на кого можно положиться в трудную минуту, а кому вообще нельзя доверять. И все-таки они ошиблись. Правда, всего в одном человеке. Но и этого, в числе других причин, оказалось достаточно, чтобы организация провалилась, а ее участники были арестованы и казнены. Но об этом попозже.
   В нашу компанию нередко наведывалась Любка Шевцова, с которой дружили Сергей Тюленин и я. Именно Любка, а не Любовь или там Любаша.
   Все ее так называли. Причем непременно уважительно, а некоторые мальчишки чуть ли не благоговейно произносили то имя. Обращение "Любка" полностью соответствовало ее характеру. Она не была красивой, эта невысокая, говорливая, подчас острая на язык, по-мальчишески подвижная, даже озорная, беспечная, как все в ее возрасте, одноклассница. Однако привлекала к себе внимание пресимпатичнейшей наружностью. И в стройной как березка фигуре, и в бесхитростном нежно-румяном, с едва заметными веснушками и чуть-чуть вздернутым носиком лице, и в располагающей к доверию улыбке, и в голубых, то лукавых, то с едва уловимой томной задумчивостью глазах, в которые хотелось смотреть и смотреть, постоянно присутствовало что-то такое, что притягивало к ней сверстников, заставляло искать ее расположение.
   Подобно нам с Сергеем, Любка сидела на задней парте, была (а возможно, казалась) беззаботной, уважала чувство товарищества, умела защитить себя от шпаны. Сегодня ее возраст равнялся бы восьмидесяти годам. Старательно напрягаю воображение, силюсь представить Шевцову старой, отягощенной годами и болезнями женщиной. Однако память неизменно возвращает меня в довоенный Краснодон. Я вижу Любку восемнадцатилетней. Такой она останется для меня навсегда. С раннего детства наша подружка увлекалась физкультурой. А с приходом в школу заниматься физкультурой стала ежедневно. В этом немалая заслуга физрука. Василия Иосифовича Горбатова, большого энтузиаста своего дела, который любил повторять слова М. И. Калинина: из всех школьных предметов на первом месте должен стоять русский язык, на втором - математика, на третьем - физкультура. Как не удивительно, но в нашей школе-новостройке не было спортивного зала. Реальность эта сама по себе "невеселая", однако вместе с тем отрадная. С ранней весны и до поздней осени, а в хорошую погоду и зимой, уроки физкультуры проходили на свежем воздухе. Там - турник, брусья, площадка для прыжков в высоту и длину, игры в волейбол. Шевцова не отставала от ребят, работала на гимнастических снарядах не хуже других ровесников. И здесь в полной красоте представала перед нами ее хорошо сложенная девчоночья фигура, особенно ладные, с несколько излишней, но привлекательной полнотой ножки. Словом, Любка была "своим парнем". В то же время в ней уже тогда наличествовала та особая, притягательная женственность, которая побуждала нас обожать свою закадычную подружку.
   В школьном дворе частенько проводились пионерские костры, с неизменными пирамидами физкультурников. Хорошо помню многие затейливые девчоночьи спортивные пирамиды, на вершине которых неизменно красовалась Шевцова.
   Она любила природу. По ботанике и зоологии училась на отлично, активно занималась в кружке юных натуралистов, в нашей компании частенько ходила в степь. Мне неоднократно доводилось наблюдать, с каким восхищением слушала она свист суслика, наблюдала за неутомимой работой пчел и быстрым бегом ящерицы, рассматривала удивительно простые и вместе с тем необыкновенно красивые полевые цветы, цветущие травы, кустарники. Особенно нравились нашей подруге цветы белой акации.
   Шевцова жила по соседству, я нередко бывал у нее. До сих пор помню пахучие цветы в палисаднике их домика. Ухаживала за ними, как и разводила, - Люба. Это была ее обязанность, а точнее увлечение, еще точнее - любовь.
   Иногда встречал я Любку в библиотеке, то школьной, то шахтной. Интересовали ее книги о любви, живой природе, путешествиях и путешественниках, спорте и спортсменах. Из журналов чаще других она читала "Спорт", "Пионер", "Затейник", иногда заглядывала в "Крестьянку" и "Работницу".
   Наша подружка была поздним ребенком, к тому же единственным в семье. Первоначально родители души в ней не чаяли, потакали всем желаниям, шалостям, капризам. Так родились в душе девчонки своенравие, непонимание значения слов "нет", "нельзя", "неположено". В их семье работал один отец, Григорий Ильич. Мать, Ефросинья Мироновна, вела нехитрое домашнее хозяйство. Денег, как у большинства шахтерских семей, едва хватало, чтобы сводить концы с концами.
   Когда Любка училась в седьмом классе, ей исполнилось 17 лет. Вхождение в возраст явно затянулось. К тому же у Шевцовой был сложный характер. Взрослея, девочка предъявляла к родителям все новые и новые требования.
   На этой почве в семье стали возникать недоразумения, а то и ссоры. Временами, показывая кипучую натуру, дочь надувала губы, проявляла непослушание, отпускала грубости, нередко уходила из дому без позволения родителей и пропадала неизвестно где до позднего вечера.
   В этот переходной период строптивая девочка как никогда нуждалась в родительской, особенно материнской ласке, внимании отца и матери. Однако ничего такого она не получала. Ефросинья Мироновна была полностью занята работой по дому, заботами об обеспечении семьи. Мать хотела, чтобы дочь помогала ей по хозяйству. Однако та ограничивалась лишь заботами о своем цветнике. Готовясь стать артисткой, большую часть свободного времени Любка пела, танцевала, занимаясь физкультурой, а то и просто дурачилась. Отец, Григорий Ильич, в котором дочь души не чаяла и любила его, пожалуй, больше матери, жил одной лишь шахтой. Домой приходил поесть да переспать. От своенравной девчонки откупался небольшими денежными подачками на мороженое или билет в кино.
   Вызвать мать Шевцовой (об отце не говорю) в школу, даже на родительское собрание, дело весьма проблематичное. Потому чаще учителя наведывались к Любке домой, чем ее родители приходили в школу. Училась наша подруга, как и большинство из нас. За поведение ее дважды выгоняли. Оттого, подобно Сергею Тюленину, дважды была второгодником, с той лишь разницей, что Тюленин пошел в школу с семи лет, а Любка, как тогда полагалось, восьми.
   Раз уж я упомянул о второгодничестве своих друзей, скажу, что я от них по глупости не отставал - в шестом классе отсидел два года. Как у других учеников, у меня были любимые предметы и такие, к которым сердце не лежало. Однако подумать не мог, что стану второгодником из-за географии. На экзаменах по этому предмету я, не мудрствуя лукаво, взял из лежавшей на столе пачке билетов первый попавшийся. В нем, как и в других, было три вопроса, ответы на которые я хорошо знал. Однако, чтобы лишний раз сострить (а это считалось на экзаменах немалой смелостью), решил подурачиться - переиначить первый вопрос: "Что называется оазисом?" Прочел его так: "Что называется каким-то аозисом?"
   Географ Евграф Федорович, которого я уважал и который, как я считал, относился ко мне также доброжелательно, не долго думая вытурил меня из класса. Когда на педсовете подводились итоги экзаменов, тот учитель предложил оставить меня за вышеназванный поступок на второй год. С ним согласились.
   Это известие родители, насколько мне помнится, встретили не то что с легким сердцем, а как-то безразлично. Мать, правда, удивленно уставилась на меня и переспросила:
   - По географии? - Потом добавила, все так же тягостно: - Ты ведь всегда любил этот предмет.
   - И сейчас люблю, - ответил я.
   - Так в чем же дело?
   Помолчав, я промямлил:
   - В дисциплине.
   Отец сказал:
   - Выходит, ты в самом деле рано пошел в школу. Надо бы, как положено, в восемь лет. Теперь вот появилась возможность исправить ту промашку. Для седьмого класса ты еще не созрел.
   Однако о Шевцовой. От возникшей между нашей подругой и ее родителями отдаленности вскоре повеяло холодком. Любка все больше и больше пропадала в школе, кружках художественной самодеятельности, нашей компании, у нас дома - она дружила с Ниной. В предыдущих книгах о молодогвардейцах я рассказал о последнем подробно.
   Такая Любкина жизнь не только не породила новых неодобрительных черт ее характера, а на удивление многих (в первую очередь учителей) способствовала становлению у нее добросердечности, благожелательности, других достойных одобрения приличий. В этом заслуга как руководителей кружков художественной самодеятельности, так и ребят, в них участвовавших. В тех группах занимались мальчишки и девчонки увлеченные, поставившие перед собой определенные цели и упорно добивавшиеся их осуществления. У Любки тоже была мечта - она хотела стать артисткой, поэтому занятия в балетном, физкультурном и хоровом кружках были первой ступенькой к осуществлению задуманного. Что же касается прилежания, то этого доброго качества ей было не занимать. Уже в силу своего волевого характера и обостренного чувства собственного достоинства она не могла отставать от товарищей по группе. Словом, в седьмом классе Любка Шевцова во многом была другой девчонкой: более дисциплинированной, сдержанной, вежливой и не такой, как прежде, сумасбродной. К великому сожалению, эти добрые изменения в поведении и характере своей дочери ее родители проморгали.
   Наверное, в силу особенностей своего характера Шевцова нередко участвовала во многих наших забавах и проделках. Она, к примеру, зацепившись согнутыми в коленях ногами за перекладину турника, могла свеситься головой вниз так, что платье задиралось на голову. Или взобраться на крышу двухэтажной школы и на ее коньке сделать ласточку.
   Певунья и танцорка, сообразительная и острая на язык, отчаянная и бесстрашная, она была своей, равной в любом мальчишеском коллективе. Словом, как удачно охарактеризовал ее Александр Фадеев: "Любка Шевцова - это Сергей Тюленин в юбке". Теперь, с высоты прожитых лет, я понимаю, что в Любке был тот уникальный женский вариант "омальчишивания", который создал ей особое положение среди нас. Мы тянулись к тому, чего нам не хватало.
   Любка не нуждалась в мальчишеской защите. Она себя в обиду не давала и могла собственноручно дать сдачи любому оскорбителю или задире. Однажды, во время стычки с драчливым одноклассником, один из его друзей предупредил Шевцову:
   - Ты, рыжая, не очень...
   Она крепко сжала небольшие кулачки. Из ее мгновенно позеленевших глаз стали вылетать мелкие искорки. Так случалось всякий раз, когда подруга наша была в гневе.
   - Кто назвал меня...
   Ребята мгновенно притихли.
   - Ну, что же вы?..
   - Я сказал, - мальчишка на целую голову выше Шевцовой с вызовом усмехнулся и шагнул вперед.
   - Во-первых, - Любка загнула мизинец левой руки, - волосы у меня не рыжие, а каштановые... соображать надо, - крутнула пальцем около виска того пацана. - Во-вторых... - она неожиданно схватила обидчика за шевелюру, наклонила его голову и немедля дала хлесткого шлепка.
   - Ну и ну!
   - Откуда она такая скаженная свалилась!
   - Девчонка, а смотри что вытворяет! - удивленно-восторженные возгласы раздавались со всех сторон.
   Парнишка попытался было дать сдачи, однако между ним и Шевцовой тотчас выросла стена из Любкиных подружек.
   - Не тронь ее!
   - Сам виноват!
   После уроков классная руководительница Анна Алексеевна Буткевич оставила нас на воспитательный час.
   - У каждого человека, - назидательно изрекала учительница, - свой характер. Это понятно и естественно. Однако решать споры силой... - строго посмотрела на участников недавней потасовки.
   Мальчишка промолчал, а острая на язык Любка не сдержалась:
   - А если он слов не понимает?
   - Подошла бы ко мне...
   - Ябедничать? - Шевцова откинула прядь волос, гордо вскинула голову. Не ожидая ответа на свой вопрос, решительно выпалила: - Еще раз попробует...
   Больше Любку никто не задевал. Что же касается недавнего обидчика, то вскоре в кругу сверстников он с нескрываем умилением и к немалому удивлению всех заявил:
   - Что ни говорите, а Шевцова самая красивая девчонка в нашем классе. Одни каштановые волосы чего стоят. - Слово "каштановые" одноклассник произнес с явным восхищением.
   С того дня за Любкой прочно закрепилось прозвище Каштанка. В нем не было ничего ругательного, грубого, обидного. Больше того, еще одно прозвище нашей подруги все выговаривали доброжелательно, вежливо, с улыбкой.
   Шевцова, как я уже говорил, имела еще одно прозвище - Любка-артистка. Для этого наличествовали веские основания. Любка не только завидно танцевала и превосходно играла на гитаре, она еще околдовывала нас пением. В ее репертуаре преобладали шаловливые, а то и жаргонные песенки. Бывало, ткнет пальцем кого-то из огольцов и тут же зальется:
   
   Когда тебя мать рожала -
   Вся милиция дрожала,
   Чтоб ты не был уркаганом
   И не лазил по карманам...
   
   А то вдруг вздохнет тоскливо и тревожно затянет:
   
   Громче струны гитары звените,
   Моей песне приходит конец,
   Я девчонка совсем молодая,
   А душе моей тысяча лет.
   
   Перед войной, когда мы заканчивали седьмой класс, в узком кругу сверстников мне довелось слушать Любкины песни иного склада. Щемящий душу народный напев их, как и дрожащий голос исполнительницы, так завораживали, что невольно забывалось все на свете. Была только она, Любка, ее горечь, ее переживания, ее надежды. Одна из тех песен начиналась так:
   
   Сухой бы я корочкой питалась,
   Студену воду я б пила,
   Тобой, мой милый, любовалась
   И тем довольная была...
   
   До чего же искренне и трогательно звучал ее голос. Сколько было в нем любви и грусти. Чувствовалось - вдохновение исходит из глубины Любкиного сердца. Кто хоть раз услышал то пение, уверен, запомнил его на всю жизнь. То был голос просыпающейся девичьей души, то была мечта о большой и красивой любви. Правда, выводила также песни Любка редко, к тому же в минуты неожиданно возникавшего и только ей известного порыва вдохновения.
   Это всего лишь мои наблюдения, мои воспоминания и раздумья. Вполне возможно, я чего-то недопонимал, чего-то не досмотрел, что-то не так понял в жизни школьной подруги, "неблагополучной девчонки", которая стала Героем Советского Союза в дни страшных испытаний, выпавших на долю нашего поколения.
   А теперь о другой компании краснодонских мальчишек, "штаб-квартирой" которой служил клуб Ленина, а владения включали в себя еще Летний клуб, городской парк культуры и городской стадион. В гуще событий той компании я не вращался, жизнь тех ребят подчас наблюдал со стороны. Однако кое-что знаю наверняка - по встречам и беседам со многими из пацанов. Естественно, о компании ребят клуба Ленина пишу кратко.
   В ту группу входили школьники, которые в большинстве своем жили в центре города, одевались и кормились лучше нас - хотя обеспеченными не всех из них назовешь. В основном они примерного поведения, хорошо успевали в учебе. Интересы их были самыми разнообразными: увлекались шахматами, радио, фотографией, музыкой, волейболом и футболом, и почти все - политикой. Те ребята участвовали в драматическом, струнном и литературном кружках. Конечно же, не обходили стороной и осоавиахимовские. Некоторые из них неплохо рисовали. Многие не просто любили русскую и украинскую литературу, но и сами писали стихи и небольшие рассказы. Кое-кто стояще играл в футбол и считал себя его знатоком.
   Юные футболисты дружили с киномехаником клуба, капитаном городской футбольной команды - фамилию его запамятовал. Однако хорошо помню - он был среднего роста, несколько полноватый и, самое главное, на левой ноге носил наколенник. Мальчишки говорили: то знак, что капитану запрещено бить по мячу левой ногой. Удар может оказаться смертельным. Мы верили кем-то придуманной байке и завидовали, что у тех ребят такой "пахан". На самом же деле наколенник - всего лишь обыкновенная давящая повязка, предохранявшая коленный сустав футболиста от возможных растяжений связок.
   Ребята клуба Ленина неизменно участвовали во всех городских и районных физкультурных соревнованиях, олимпиадах детского творчества. Из будущих молодогвардейцев в ту группу входили: Георгий Арутюнянц, Юрий Виценовский, Иван Земнухов, Василий Левашов, Анатолий Лопухов, Василий Пирожок. До вступления в Севастопольский железнодорожный техникум состоял в той компании также будущий командир "Молодой гвардии" Иван Туркенич. До ухода в военное училище был в той группе и мой старший брат Дмитрий. К слову, он дружил с Земнуховым и Туркеничем, хорошо знал Виктора Третьякевича. В 1940 году к этим ребятам примкнул Олег Кошевой, вместе с матерью переселившийся тогда на постоянное жительство в Краснодон.
   В компании клуба Ленина находились и другие мальчишки, которые не участвовали в "Молодой гвардии". В их числе Сергей Квасников, Николай Шелупахин, Александр Карасев, Баринов, моя одноклассница Линка Темникова (выведенная в романе "Молодая гвардия" под именем Ленки Позднышевой). Большинство мальчишек той компании, не в пример нам, одевалось опрятно, к тому же в добротные брючки, курточки, костюмы, пальто. Хорошо помню Олега Кошевого и Анатолия Лопухова тех лет. У обоих аккуратно причесанные волосы. Первый всегда ходил в начищенных туфлях, белой рубашке, тщательно отутюженном костюме. Второй предпочитал чистый опрятный спортивный костюм, хотя нередко появлялся и в коричневом бархатном, может, хлопчатобумажном - точно уже не помню. Но то, что Анатолий никогда не был небрежно одетым, из головы моей не вылетело. Из-за опрятной одежды и пристойного поведения пацанов той компании мы называли "маменькиными сынками".
   Юрий Виценовский, ученик нашей школы, вначале запомнился тем, что был родным братом моего одноклассника Леньки Виценовского, которого с легкой руки его матери (учительницы нашей школы) называли кто Лялей, а кто Лелей. Он и в самом деле был лялькой, пеленашкой. Тихий, хилый, застенчивый - ничего от рудничнего огольца. Ляля избегал любые мальчишеские компании, ни с кем не дружил, держался особняком. Ссылаясь на болезнь, уклонялся от занятий физкультурой, участия в субботниках и воскресниках. Помня о характере брата, Юрий Виценовский частенько на переменах заглядывал в наш класс, дабы убедиться, что Лялю никто не обижает. Сам же Юрий был стройным, красивым, общительным парнем. Он охотно участвовал во многих школьных мероприятиях, неплохо играл в футбол. Уже тогда, в школьные годы, я удивлялся стопроцентной несхожести характеров и физического развития родных братьев Виценовских.
   В моих дневниках немало записей о Л. Виценовском как о Ляле. Подчас они грубые, может быть, даже оскорбительные. Однако во всем честные, соответствующие действительному положению вещей. Опуская уж очень неучтивые, приведу некоторые.
   "19 сентября 1941 года. Сегодня не учимся, объявили, что ученики 7-10 классов мобилизуются на 10 дней в колхоз на уборку подсолнечника. Выходим завтра..."
   "28 сентября. Хочу немного написать об однокласснике (сыне учительницы русского языка в 5-8 классах) Виценовском Ляле. Он пришел в совхоз 24-го вечером. Поужинал и лег спать на кухне, там, где готовят, - в тепленьком. 25-го он работал с девочками на бахче, собирал арбузы, в то время как мы спали в холодной конторе и молотили зерно. 26-го Ляля уехал домой помыться - за один день он на той бахче вымазался. Узнав от матери, что 28-го мы уезжаем, он приходит в совхоз вечером 27-го. Поужинал и лег спать, снова на кухне. Утром позавтракал. И когда мы пошли на работу и позвали его с собой, то он сказал, что пойдет возьмет носовой платочек. "У вас, говорят, на молотилке пыльно". Ушел и уехал домой. Ребята весь день ругали этого Лялечку и тогда, когда уже были в Краснодоне.
   "1-го октября. Когда я разговаривал с учителем истории Иваном Ивановичем о работе в совхозе, к нам подбежала учительница анатомии Анна Дмитриевна и, обращаясь ко мне, как закричит:
   - Ты почему ушел из совхоза?
   - Боже упаси! - воскликнул я. - Работал до конца.
   - Да, он до конца был, - подтвердил Иван Иванович. -- А я думала, что ты ушел...
   Когда я спросил у Анны Дмитриевны о Ляле Виценовском, она ответила:
   - У него туберкулез второй стадии.
   Черт у него с рогами, а не туберкулез. По лицу все видно, что у Виценовского ничего этого нет. Белоручка!.."
   Сегодня мне совестно читать такие резкие суждения о своем однокласснике. Но что поделаешь, я с детства не любил хилых пацанов, которые ничего не предпринимали для того, чтобы стать нормальными: сильными, ловкими, смелыми. Однажды в моей душе появилось сострадание к Ляле, и я долго уговаривал его день-другой провести в нашей компании - вдруг понравится. После продолжительных раздумий он согласился. Надо было видеть, какими глазами смотрел Ляля на выкрутасы огольцов нашей компании. На то, как мы вертелись на турнике, прыгали через барьеры, боролись, подчас безжалостно швыряя друг друга на землю. Ляле все это пришлось по душе.
   Однако о том вскоре узнала его мать. И такую головоломку мне устроила за то приглашение, что чертям стало тошно в аду. У меня отпала всякая охота не только общаться с Лялей, но даже подходить к нему. Чему мать Виценовского была невообразимо рада.
   Сегодня я хорошо понимаю поведение матери Леонида, оберегавшей сына от жизненных невзгод, худого влияния улицы и дурных компаний. Однако не считал и не считаю ее действия правильными. Забегая вперед, скажу, что последний раз я встретился с Лялей Виценовским весной 1943 года в райвоенкомате, когда снова уходил на фронт. Мы попали даже в одну команду - точнее, я в его команду по недосмотру военкомата. Однако это весьма серьезный разговор. И я поведаю о Л. Виценовском того периода попозже.
   В компании ребят клуба Ленина были такие, которые избежали оккупации.
   Один из них уже упоминавшийся Александр Карасев (уличное прозвище Карась). Помнится, отец его работал начальником районного паспортного стола. Сашка старше меня на два года. Перед оккупацией он эвакуировался согласно повестке райвоенкомата. В начале зимы 1943 года я случайно встретил Карася на Черноморском побережье Кавказа, недалеко от Сочи. Как оказалось, он тоже был ранен и лежал в одном госпитале со мной. Нас выписали в один и тот же день. Повстречались мы на железнодорожной станции Хоста, следуя в 180-й запасной стрелковый полк, расположенный в одноименном поселке, в бывшем доме отдыха НКВД. Из Хосты через неделю (здесь раненых долго не задерживали) в составе маршевой роты нам предстояло снова отправиться на фронт. Мы без устали говорили о Краснодоне и не могли наговориться. Вспоминали знакомых ребят его и моей компаний, тревожились за судьбу сверстников, оставшихся в оккупации. Вскоре меня направили в полковую школу 10-го отдельного полка связи, расквартированного в Тбилиси. Так мы расстались. Больше об Александре Карасеве я никогда ничего не слышал.
   Краснодонские мальчишки и девчонки довоенной поры на первый взгляд были разными. Однако одна и другая компании воспитали у них чувство патриотизма, ставшего для ребят путеводной звездой, определившей их место и поступки в лихую годину Великой Отечественной войны.
   
   
   
   
   ЕЩЕ ОБ УЧИТЕЛЯХ,
   ШКОЛЕ И ДОВОЕННОЙ ЖИЗНИ
   
   В предыдущих книгах о молодогвардейцах я рассказал о наших любимых и просто хороших учителях. При этом намеренно не стал вспоминать некоторые их деяния - цензура те листы все равно бы опустила. Несмотря на такую предусмотрительность, редактор все же нашел абзацы и строки, которые, по его мнению, следовало исключить. И он их выбросил. Не обижаюсь на того собрата цензора. Он - государственный служащий, поэтому обязан проводить державную политику.
   Памятуя о требованиях надзора за книгами, я также сознательно не рассказал о действиях и поступках некоторых преподавателей, которых назвать высоким словом Учитель язык не поворачивается. Те шкрабы (послереволюционное название школьных работников) отрицательно влияли на успеваемость и дисциплину ребят. Слава Богу, что не исковеркали то доброе, что вкладывали в наши сердца настоящие учителя. Обидно было и за потомков, которые не будут знать всей правды о жизни нашего поколения вообще, будущих молодогвардейцев в частности.
   Одним из учителей, о котором храню лишь добрые воспоминания, был Илья Моисеевич Милов. Каждое занятие исторического кружка, которым он руководил, походило на политический клуб. Оно неизменно заканчивалось обсуждением последних сообщений радио и газет о международной жизни, ответами учителя на наши многочисленные вопросы.
   - Для чего мы штудируем историю? - спросил Милов уже на первом занятии.
   Увидев наши растерянные лица, сам же ответил:
   - Да для того, чтобы знать свое прошлое, кто мы и откуда, и зачем пришли на эту землю, и какой след оставим после себя. Думаете, в истории все ясно, все открыто? Как бы не так! Много, ох как много еще белых пятен в жизни предков... Да и в нашей не столь уж далекой и непростой биографии. Чтобы разгадать их, надо накопить определенные знания, понять дела предыдущих поколений, поступки современников. Не зная истории родины... - неожиданно задумался, но вскоре уточнил: - Настоящей истории, нельзя стать патриотом Отечества. Побольше читайте, еще больше размышляйте, приучайте себя оставаться один на один со своими мыслями...
   Милов заботился не только о том, чтобы мы получили необходимые знания. Он старался научить нас применять те знания в жизни, до всего доходить собственным умом. Развивал стремление к поиску, поточнее определять, что такое хорошо и что такое плохо.
   - Если чувствуете, что вы правы, - внушал нам учитель, - надо спорить. Потому спорьте не уставая.
   Словом, учитель истории настойчиво подготавливал нас к трудностям и изменчивости взрослой жизни.
   - Вооруженная борьба между новым и старым миром неизбежна, - Милов как-то печально, вместе с тем сострадательно, посмотрел на кружковцев. - Наиболее вероятно столкновение с фашизмом, передовым отрядом империализма.
   - С Германией? - удивился большой любитель политической литературы Виктор Третьякевич.
   - Почему именно с Германией? - Милов развел руками, затем потеребил подбородок. - С этой страной у нас пакт о ненападении. Больше того, еще и договор о дружбе подписан.
   Видно, из-за боязни угодить за решетку учитель не сказал, что, подобно Фаусту, Сталин заключил договор с Дьяволом. И, как Фаусту, за это ему придется отвечать.
   - Тогда с кем же? - не унимался Виктор.
   - Может напасть Япония, Италия... даже Франция и Англия. В докладе на 18-м съезде партии десятого марта тридцать девятого года товарищ Сталин именно эти страны назвал главными поджигателями войны. Хотя... - учитель задумался, затем поднял брови и с полной уверенностью заявил: - Поджигатель не обязательно сам нападает. Он нередко подталкивает к агрессивным действиям других. А сам остается в стороне.
   - Газеты пишут, а радио говорит о дружбе Советского Союза с Германией. Но ведь там фашисты! А дружить с фашистами... не понимаю, как такое возможно, - Третьякевич недоуменно посмотрел на Милова.
   - Я согласен с Виктором, - твердо сказал Сергей Тюленин. - Гитлер не мог переделаться. Фашист - он всегда фашист.
   Илья Моисеевич в очередной раз призадумался. По всему было видно, как нелегко ему откликаться на наши вопросы. Но и ограничиться общими словами или вообще оставить без ответа то, что нас интересовало, он не мог. Было затруднение и иного рода.
   Учитель не мог говорить все, что хотел, что следовало бы во имя правды выложить с полной откровенностью.
   - Надо понимать это как дружбу двух наших народов, - Милов говорил неторопливо, раздумчиво, временами голос его дрожал и звучал не вполне уверенно. - Не все же немцы фашисты...
   Кто-то из ребят проговорил:
   - Около клуба Горького шахтеры... те, которые сидели в тюрьмах, рассказывают: теперь надзирателям не разрешают заключенных обзывать фашистами. Выходит, слово "фашист" уже не ругательное?
   - Вы бы поменьше с ними общались... Какие то шахтеры?.. Бродяги самые настоящие. Они не к лучшему изменили климат вокруг клуба...
   Снова вскочил Сергей.
   - Когда начнется война? - спросил он напрямик, без всяких предисловий.
   Илья Моисеевич улыбнулся детской непосредственности.
   - Кто ж его знает... Моя должность и сведения, которыми располагаю - а они из газет, книг, журналов, - не позволяют прогнозировать подобные явления.
   - Нам доведется в войне участвовать? - интересуется Анатолий Ковалев.
   - Одно могу сказать уверенно: к схватке с империалистами надо готовиться серьезно. Потому снова и снова советую: хорошенько изучайте историю, ежедневно слушайте радио, читайте газеты. Сравнивайте, обдумывайте, осмысливайте грандиозный ход истории. Пытайтесь строить прогнозы в отношении дальнейшего развития тех или иных событий, определяйте свое отношение к ним. Учитесь самостоятельно четко мыслить и решать. Не бойтесь ошибиться... за одного битого двух небитых дают. Все это поможет вам стать настоящими патриотами родины. Однако одним патриотизмом врага не одолеешь. Надо еще хорошо знать военное дело. В этом вам помогут кружки Осоавиахима...
   Как-то Али Дадашев поинтересовался:
   - После заключения пакта о ненападении с Германией в газетах и по радио перестали ругать Гитлера. То, бывало, с утра до вечера песочили его на все лады. Теперь - молчок. Он что, уже не фашист?
   - И в кино не показывают ни "Профессора Мамлока", ни "Болотных солдат", ни "Семью Оппенгейм", - выкрикнул Тюленин.
   Сейчас хорошо понимаю состояние души учителя. А тогда, как и другие ребята, с нетерпением ждал ответа на довольно интересные и каверзные вопросы.
   Отозвался Милов уверенно, но говорил медленно, видно, обдумывал каждое слово:
   - Гитлер был и остался самым главным фашистом мира, врагом не только нашей страны. Лично я не верю в его добрые отношения к нам. Ну а насчет критики фашизма и демонстрации кинофильмов... тех, которые назвал Тюленин, если бы от меня это зависело, я бы поступил несколько иначе.
   До сих пор удивляюсь, как в то сложное время осмелился наш учитель высказывать мнение, не согласующееся с официальной политикой государства. Ведь мог ни за понюшку табаку угодить не только в смутьяны, но и в места, куда Макар телят не гонял. Видно, главным для нашего историка было не личное спокойствие и благополучие, а формирование наших душ. Милов хотел видеть нас думающими людьми, умеющими замечать не только черное и белое, но и различать полутона. Не собираюсь утверждать, что учитель Милов исключение. Были и другие люди, сомневающиеся в разумности и нужности некоторых руководящих указаний Москвы, действий наших вождей. Но они помалкивали, чему, естественно, учили своим примером и нас. А если все же высказывали сомнения или несогласия, то лишь дома, в узком кругу родственников. А тут - на занятиях кружка. Да еще перед мальчишками, которые немедля и по всему городу могли разнести учительские отклонения от принятых стандартов мышления. Не каждый мог решиться на такое. А вот Учитель решился. И в своих учениках не ошибся.
   В наши школьные годы много говорили не только о происках немецких фашистов, но и их пособников, врагов народа. После того памятного занятия исторического кружка мы с Сергеем вспоминали кинофильмы о захвате фашистами власти в Германии, непонятную для всех поддержку гитлеровцев подавляющим большинством их соотечественников. Говорили также о бесчисленных еврейских погромах и первых концлагерях для истинных патриотов Германии. Стараясь разобраться во всем этом нагромождении событий, вновь и вновь мысленно листали страницы интереснейшей книги Эрнста Генри "Гитлер против СССР" - после заключения пакта ее сразу изъяли из библиотек. Однако основные положения, даже отдельные страницы запомнили крепко-накрепко.
   Эта книга кое в чем противоречила высказываниям и Сталина, и Милова. Так, автор ее утверждал, что на Советский Союз нападут не англо-французы, как со ссылкой на мудрого вождя внушал нам учитель истории, а немецкие фашисты.
   Однажды Тюленин сказал об этом Илье Моисеевичу. В ответ кружковцы услышали:
   - Эрнст Генри - англичанин. Он не мог говорить иначе.
   Однако мы засомневались. И вновь принялись штудировать "Гит-
   лер против СССР", буквально выцыганив ее у библиотекаря клуба Горького, с клятвенным заверением, что никому не покажем. Автор той книги писал: новую мировую войну развяжет именно Гитлер, мечтающий о великой Германии, об объединении всех немцев в едином государстве. Однако начнут ее фашисты не с нападения на СССР, а с покорения Европы, с присоединения Австрии, захвата Чехословакии, других государств. И только потом Германия пойдет против нашей страны.
   Некоторые главы книги имели многозначительные, даже вызывающие названия: "Грядущее наступление на Ленинград и Киев", "Операция против Москвы". В книге были помещены карты с указанием главных и второстепенных ударов немецких войск. Запомнились черные жирные стрелы, устремленные на Минск, Клев, Смоленск и далее на Москву. Мы снова пошли к Милову. (Откуда только у этого, учителя бралось терпение выслушивать нас!)
   - Говорю же вам: Эрнст Генри англичанин... Что касается войны, то, если верить автору этой книги, она на самом деле не за горами. Можно сказать, уже на пороге. Но вы обратите внимание и на такое утверждение Генри: разгром агрессора неминуем...
   Автор книги "Гитлер против СССР" и сегодня изумляет меня своей прозорливостью, умением предвидеть не только развитие основных операций немецко-фашистских войск в войне против нашей страны, но и многие подробности предстоящей битвы. Жаль, что ту книгу не читал И. В. Сталин. Если б читал - совсем иначе готовил бы страну к обороне. Впрочем, корифей всех народов знал намного больше, чем Э. Генри. Знал не только о том, кто именно нападет на нас, но и когда это случится. Знал год, месяц, день, даже час начала войны с Германией. Ведь помимо официальных, известных разведывательных органов нашей страны у вождя имелась еще своя разведка. И не только внутренняя, но и внешняя. Состояла она из высоких профессионалов. Так что с осведомленностью Сталина все обстояло лучше некуда. Вот только выводы из докладов разведчиков вождь подчас делал ошибочные. К тому же он был уверен, что непременно переиграет Гитлера. А это уже политическая слепота. Выходит, Иосиф Виссарионович во внешней политике, как, впрочем, и во внутренней, разбирался плохо, попросту был профаном, а не гением. Цена этого невежества - сорок миллионов жизней граждан Советского Союза, принесенных на алтарь Отечества в годы Великой Отечественной войны.
   Каково же было мое изумление, когда через десятки лет узнал: Эрнст Генри никакой не англичанин, а наш соотечественник, самый настоящий русский советский журналист-международник Семен Николаевич Ростовский. И что не менее интересно, ни к каким секретным документам он не обращался. Использовал лишь общедоступные сведения, с их помощью исследовал общественно-политическую жизнь Германии, высказывания лидеров фашизма, думал и еще раз думал, подсчитывал, сопоставлял. И пришел к тем выводам, о которых я рассказал.
   Воистину до чего же богата наша родина умными людьми!
   В 1937 году из барака в поселке шахты № 5 мы перешли в новую двухэтажную, только что построенную школу. Впопыхах вестибюль ее украсили большим групповым портретом первых пяти маршалов Советского Союза. Его срисовал с широкоизвестной тогда фотографии кто-то из местных художников. В первом ряду сидели: в центре Ворошилов, справа от него Егоров, слева Тухачевский. Во втором ряду стояли: Буденный и Блюхер. Мы были без ума от орденов и портупей, украшавших груди маршалов.
   Портрет еще больше укрепил наше желание служить в Красной Армии.
   Я мельком видел то изображение маршалов в старой школе. Однако вешать его там не было смысла: не сегодня-завтра предстояло переселение в школу-новостройку. В спешке забыли, что тому портрету судьба уготовила совсем другое место. Красовался он в новой школе недолго. Кто-то из учителей, возможно, учеников (точно уже не помню), до этого не раз пробегавший мимо, вдруг припомнил... И когда поведал обо всем директору, тот едва не лишился рассудка.
   А дело было в том, что еще в мае того 1937-го года один из маршалов, а именно М. Н. Тухачевский, оказался "врагом народа".
   Приказ о снятии портрета последовал немедля, был он строг и категоричен. Как на грех он совпал не только с занятиями, но и с массовой сдачей норм на оборонные значки. Однако директор не стал рисковать - дожидаться окончания уроков и оборонно-массовых мероприятий, хотя учеников было полным-полно и в самой школе, и во дворе.
   Снял ту школьную достопримечательность недавно вышедший из тюрьмы электромонтер и кочегар Петр Бойцов. Первоначально директор школы Анисимов намеревался лично стащить неугодный портрет со стены. Однако Юрий Юрьевич был одноногий и подняться по лесенке не смог, хотя старался. Рядом с пятью маршалами висел портрет товарища Сталина. Казалось, вождь советского народа одобрительно взирал на происходящее.
   После ареста Тухачевского на шахтах и в учреждениях проходили митинги, на которых, согласно высочайшему указанию сверхчеловека и душегуба Сталина, еще до окончания судебного разбирательства полагалось пригвоздить к позорному столбу Тухачевского и семерых других крупных военных работников. А также требовать для них смертной казни. Всех обвиняли в измене родине, шпионаже, вредительстве. Они, оказывается, были английскими, польскими, японскими и еще бог знает чьими шпионами.
   Вот то предписание одного из самых жестоких людей истории.
   "Секретно. Шифром Нац. ЦК, крайкомам, обкомам.
   В связи с проходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими, ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию в необходимости применения высшей меры репрессии. Суд, должно быть, будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня. № 4/с № 758/ш.
   Секретарь ЦК Сталин".
   После такого указания диктатора о каком правосудии в СССР можно говорить? Все заранее и подробно было расписано. Оттого суд оказался скорым, закрытым. Через две недели после ареста и на следующий день после объявления приговора военачальников расстреляли.
   Говорят, все началось с того, что однажды Тухачевский назвал Ворошилова дубом за его предпочтение кавалерии механизированным войскам. Не найдя поддержки у наркома, маршал обратился к Сталину с целым комплексом мер по ускоренному развитию танковых войск, авиации и артиллерии. Будущий генералиссимус назвал те суждения ахинеей. Одновременно Тухачевский утверждал, что Германия непременно нападет на СССР и выставит против нашей страны 200 дивизий. Сталин на это парировал так: "Вы что, товарищ Тухачевский, запугать советскую власть хотите?" Ворошилов поспешил усладить друга: "Если немцы накинутся на нас, - сказал он, - то смогут выставить всего 60 дивизий". В 1941 году фашистская Германия обрушила на нашу родину удар 190 дивизий. Так кто оказался ближе к истине?
   Впоследствии один из руководителей разведки советских органов безопасности, честнейший генерал-лейтенант Судоплатов П. А. констатировал: "Так начинались массовые репрессии в армии, в результате которых пострадали тридцать пять тысяч командиров... обвинения против них были сфабрикованы по указанию Сталина и Ворошилова. Высшее руководство прекрасно знало, что все обвинения против Тухачевского выдуманы".
   За этот кровавый произвол Чингисхана двадцатого столетия советский народ заплатил еще большей кровью в годы Великой Отечественной войны.
   Достаточно вспомнить высказывание маршала Жукова об одном из казненных, маршале Тухачевском: "Гигант военной мысли, звезда первой величины в плеяде выдающихся военачальников Красной Армии".
   В числе невинных жертв, расстрелянных вместе с Тухачевским, оказался комкор Виталий Примаков, за доблесть и мужество, проявленное в боях гражданской войны, трижды удостоенный ордена Красного Знамени - высшей награды Советской России. Никогда не забуду, как рано утром приехал к нам из деревни дядя Коля, отец моего двоюродного брата Ивана Захарченко. В гражданскую он сражался против войск Петлюры и Деникина, белополяков и Махно в рядах Червового казачества, которым командовал В. Примаков. За геройство в боях дядю Колю наградили портсигаром и грамотой, под текстом которой стояла подпись Виталия Примакова. Дядя Коля рассказывал о своем командире немало занимательного и героического. Однажды даже спел о нем песню:
   
   Лавам нет преграды,
   Гнется злобный враг,
   В бой ведет бригады
   Удалой Примак.
   
   В то утро, потрясая газетой "Правда", дядя Коля обрушился на моего отца со страшными упреками:
   - Ты - коммунист, расскажи мне, беспартийному красному партизану, за что расстреляли моего боевого товарища Примакова? Как у тех... - дядя Коля употребил непечатное слово, - язык повернулся обозвать его шпионом и предателем, а рука поднялась сотворить такое душегубство? Не-е-т, не Виталий, а они взаправдашние враги нашего народа...
   Отец, не менее дяди Коли потрясенный творящимся в стране произволом, стоял перед свояком бледный, с низко опущенной головой, словно в том преступлении Сталина и Ворошилова была и его вина. Ничего вразумительного отец сказать не мог, ибо сам не понимал того, что творят в стране "великий кормчий" и его собутыльники. Только посоветовал свояку не кричать и ничего такого никому другому не говорить.
   - Криком горю не поможешь, только себе навредишь.
   Дядя больно переживал позор и смерть Примакова от власти, за которую они со своим командиром боролись, не жалея ни сил, ни здоровья, ни самой жизни. Душевное беспокойство вызвало расстройство нервной системы, что привело к обострению раненого позвоночника. Вечером того же дня дядю парализовало, вскоре он умер.
   После расстрела М. Н. Тухачевского и еще семерых военачальников наш земляк, "железный сталинский нарком" Ворошилов, в приказе № 96 от 12 июля 1937 года накатал: "Мерзкие предатели, так подло обманувшие свое правительство, народ, армию, уничтожены".
   И только спустя десятилетия все они, как и многие другие жертвы сталинских репрессий, были посмертно реабилитированы.
   Когда начался тот памятный 1937 учебный год и мы снова сели за парты, классная руководительница сказала:
   - Дети, откройте книгу... и на странице... вымарайте химическими карандашами маршала... бывшего маршала Тухачевского - он враг народа.
   По газетам (мы были приучены читать их с детства), разговорам дома, на улице и в школе хорошо помню судилище следующего, тридцать восьмого, тоже кровавого года. В марте на скамье подсудимых оказались Н. И. Бухарин - ученик и ближайший товарищ В. И. Ленина - и еще двадцать других известных коммунистов из старой большевистской гвардии. Обвинения были стандартны: измена Родине, шпионаж, вредительство...
   Как и в случае с Тухачевским, согласно указанию Сталина, советский народ на митингах и собраниях, еще до судебного разбирательства, пригвоздил их к позорному столбу и требовал расстрела. В те годы манифестации, собрания, суды почти не прекращались. И везде сплошь и рядом большие портреты Сталина. Такое было время.
   Перед началом уроков классная руководительница выпалила знакомое:
   - Дети, откройте книгу... и на странице... старательно загрязните чернилами портрет бывшего академика и редактора газеты "Известия" Бухарина - он враг народа. - Подумав, добавила: - У кого дома окажется книжонка этого японского шпиона "Азбука коммунизма", сожгите ее немедленно...
   Я знал "Азбуку..." Больше, конечно, по дешевой истрепанной обложке. Мой отец, убежденный коммунист, был в восторге от той книги, обращался к ней, как первоклассник к букварю, - ежедневно.
   - Понимаете, - бывало, восклицал он, потрясая "Азбукой...", - гибель капитализма и победа мировой революции неизбежны. Заводы, фабрики, земля и все, что в ней таится, будут принадлежать рабочим и крестьянам. Они, простые люди, управляют государством. Никаких богатых, никаких бедных. Все равны, все - по совести. Это и есть коммунизм...
   Когда я пересказал отцу слова учительницы об уничтожении "Азбуки коммунизма", он проронил:
   - Да ведь в той книге - основы политграмоты, обращение старой партийной гвардии к нам, строителям социализма. Пореши меня Бог, если я хоть что-то понимаю. Товарищ Сталин считал Николая Ивановича своим другом. На высочайших встречах провозглашал здравицы в его честь. И вот...
   В проявлении чувств негодования мы, дети, не отставали от большинства взрослых. С их подачи громко и выразительно декламировали стихи рьяного сталиниста, 90-летнего Джамбула Джабаева. Знаменитый казахский безграмотный акын кропал о Бухарине и его товарищах грязные и подлые строки. Назывались те вирши "Уничтожить!" Еще до суда Джамбул предлагал, даже требовал от имени народа, который его на подобное не уполномочивал:
   
   Фашистских ублюдков, убийц и бандитов, -
   Скорей эту черную сволочь казнить
   И чумные трупы, как падаль, зарыть!
   
   Школьники верили: Бухарин, другие партийцы в самом деле шпионы, диверсанты, вредители, убийцы Кирова, Горького, Куйбышева... И не знали, что есть другие стихи, другого, истинного поэта, написанные еще за пять лет до позорного судилища над Бухариным. Назывались они просто и ясно - "Стихи о Сталине":
   
   Мы живем, под собою не чуя страны.
   Наши речи за десять шагов не слышны,
   
   А где хватит на полразговорца,
   Там припомнят кремлевского горца.
   
   Его толстые пальцы, как черви, жирны,
   А слова, как пудовые гири, верны.
   
   Тараканьи смеются усища,
   И сияют его голенища.
   
   А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
   Он играет услугами полулюдей,
   
   Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
   Он один лишь бабачит и тычет.
   
   Как подковы, кует за указом указ -
   Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
   
   Что ни казнь у него, то малина,
   И широкая грудь осетина.
   
   Эти строки стоили великому поэту двадцатого столетия Осипу Мандельштаму жизни.
   Что касается Н. И. Бухарина, виднейшего экономиста и авторитетнейшего теоретика, самого молодого действительного члена Академии наук СССР того времени, участника революции 1905-1907 годов и Октябрьской революции, то его и семнадцать других незапятнанных товарищей присудили к расстрелу. На следующий день, 15 марта, приговор привели в исполнение. Так любимец партии, сборник демократического социализма стал жертвой сталинской административно-командной системы, в которой при строительстве социализма на переднем плане были меры репрессивного характера.
   В 1938 году в классе повторно прозвучали слова, ставшие предвестником очередного злодеяния. На этот раз они относились к видному военачальнику:
   - Дети, откройте книгу... и на странице... чем угодно вымарайте карточку бывшего маршала Блюхера. Он враг народа. - Учительница говорила раздраженно, даже зло. Умолчала (возможно, и не знала), что В. К. Блюхер кавалер пяти орденов Красного Знамени, в том числе № 1.
   К сказанному добавлю: сын Блюхера, Всеволод Васильевич, в 60-х годах прошлого столетия долгое время жил на Луганщине, работал проходчиком шахты № 5-бис треста "Коммунарскуголь". В 1978 году В. В. Блюхер умер. Похоронен на кладбище поселка Перевальска.
   Настал 1939 год. Мы уже гадали: кто следующий? Вскоре повторилось ставшее привычным:
   - Дети, откройте книгу... и на странице... заслюните, замусольте, заляпайте, замажьте чем угодно маршала Егорова... - учительница неожиданно перешла на крик: - Он враг народа!
   Естественно, мы старались вовсю...
   - Двое осталось, Ворошилов и Буденный, - размалевывая очередного "врага народа", заметил Тюленин.
   - Думаешь, и их скоро...
   - Ничего я не думаю! - неожиданно вскрикнул друг. И так надавил карандаш, что тот сломался.
   Маршала Советского Союза, первого заместителя наркома обороны А. И. Егорова расстреляли в день Красной Армии, 23 февраля. Как Тухачевский и Блюхер, он был военспецом, так называли генералов, адмиралов, офицеров и чиновников старой русской армии, привлеченных на службу в РККА во время гражданской войны. Их на конец той войны насчитывалось 60 тысяч. Сталин считал, что свое предназначение они выполнили, теперь их следует уничтожить. И забывал при этом, что без тех военспецов не было бы Красной Армии.
   Страницы тогдашних школьных учебников были заполнены именами и портретами старых большевиков, видных государственных и партийных деятелей. Один за другим они объявлялись "врагами народа". Мы зачеркивали в книгах их фамилии, в классах и дома снимали со стен портреты тех "шпионов и предателей". Среди "врагов народа" оказывались не только хорошо известные в стране и Украине люди, но и многие местные знаменитости.
   Двенадцатого декабря 1937 года состоялись первые выборы в Верховный Совет СССР. "Выборы прошли с огромным подъемом, - говорится в "Кратком курсе истории ВКП/б/". - Это были не просто выборы, а великий праздник... Все без исключения кандидаты оказались избранными". Все верно. Только "повелитель Советского государства" (впоследствии его объявили автором этой "Библии ВКП/б/") забыл указать: повсеместно на одно выборное место был один кандидат. Те выборы проходили по анекдоту: "Бог привел Еву к Адаму и сказал: "Выбирай себе жениха".
   Тогда краснодонцы голосовали за кандидатов нерушимого сталинского блока коммунистов и беспартийных (кто и когда тот блок создавал, до сих пор неизвестно) забойщика И. И. Киселева и партийного работника И. П. Ростовцева (соответственно в Совет Союза и Совет Национальностей). Однако уже через четыре месяца после выборов стало известно, что один из них, а именно Иван Прокопьевич Ростовцев, секретарь Старобельского окружкома партии, арестован. Он "враг народа". Через шестнадцать лет его реабилитируют как невинно осужденного, а через пятьдесят один год восстановят и в партии. То и другое, разумеется, посмертно.
   Вскоре после ареста Н. П. Ростовцева такая же участь постигла и другого депутата Верховного Совета СССР, посланца Краснодона И. И. Киселева. Этот забойщик тоже оказался "врагом народа".
   Подобные действия властей, а точнее Сталина, вызывали недоумение не только у наших родителей. Ребята часто и много говорили о шпионах и вредителях, тех кознях, которые они строят. И всякий раз удивлялись: ну откуда их столько берется? Притом самых-самых... Как умудряются фашисты вербовать в свои ряды старых коммунистов, героев гражданской войны, ученых, писателей, видных работников?
   В те годы о нашем земляке К. Е. Ворошилове было создано множество песен, легенд, рассказов. В газетах и журналах мы, мальчишки, постоянно читали о том, как нарком обороны любит ходить на лыжах и скакать на лошадях, как он занимается гимнастикой и пешком совершает длительные прогулки, водит автомобиль, катается на коньках, играет в городки. Считалось, что "первый красный офицер" является для нас достойным образцом для подражания в физической подготовке.
   Вот только о том, что площадь подмосковной дачи Ворошилова составляет тысячу квадратных метров и что этот постоянный собутыльник Сталина в пьяном угаре, в комнату, смежную со своей спальней, любит въезжать через окно верхом на скакуне, почему-то умалчивалось. Как и о многом другом, что характеризовало нашего именитого земляка не с лучшей стороны.
   В военном кабинете школы на самом видном месте висела напечатанная на большом листе бумаги и завизированная наркомом обороны мишень, по которой он стрелял из револьвера. Все попадания только в яблочко. Мы восторгались образом жизни земляка, гордились тем, что учимся в школе, носящей его имя. Как нам завидовали мальчишки других школ, особенно № 2!
   Первоначально та школа носила имя В. П. Затонского, видного партийного и государственного деятеля, первого наркома просвещения Советской Украины, действительного члена Академии наук УССР. Но вот в 1938 году Владимира Петровича объявили "врагом народа" и расстреляли. Начальству, естественно, пришлось подыскивать этой школе новое имя. После всестороннего обсуждения пришли к заключению, что самым подходящим будет личное прозвище популярного вожака молодежи, генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева. Присвоили. Однако в ноябре того же 1938-го А. В. Косарева как "врага народа" сняли, с работы, арестовали, впоследствии расстреляли. Вторая школа вновь стала безымянной.
   Это был явный непорядок, ибо, по существовавшему тогда правилу, каждое среднее учебное заведение принято было называть не по его номеру, а по имени, в честь кого оно названо.
   Вскоре на входной двери СШ № 2 появился многообещающий знак - знаменитая в те годы ежовая рукавица, крепко впившаяся своими иглами в горло врага, - в то время такие плакаты были в моде. А через несколько дней на школьной вывеске начертали имя "верного стража социализма", наркома внутренних дел Н. И. Ежова, о котором с таким упоением распевал свои песни "народный акын двадцатого века" Джамбул Джабаев. Теперь, казалось, все в полном порядке - уж Николай-то Иванович самый-самый...
   Но вот буквально недели через две-три, в конце того же 1938 года, этого "сталинского лизоблюда, карлика-недоноска" (как называла Н. И. Ежова одна из любовниц Сталина, народная артистка РСФСР и Грузинской ССР Вера Давыдова) неожиданно сняли с работы, потом арестовали и расстреляли. Заплечных дел мастер тоже оказался не просто врагом народа, а еще шпионом трех стран: Германии, Польши, Японии. Школа № 2 в очередной раз лишилась почетного наименования. Тут уж было над чем задуматься районному начальству: раз уж сталинский палач оказался негодяем, то где взять того честного человека, чьим именем стоило в последний раз наречь горемычную школу? Положение казалось безвыходным, несмотря на то, что в СССР проживало 250 миллионов человек - а выбрать было не из кого. Ведь завтра, по прихоти повелителя советского государства, новый избранник мог стать "врагом народа".
   И тут кто-то предложил: надо окрестить несчастную школу именем умершего. Так СШ № 2 стала носить имя С. М. Кирова, убитого в свое время, как утверждали официальные власти, "презренными троикистско-бухаринскими выродками". Сергей Миронович не мог переродиться, стать врагом трудового народа - мертвые ведь воскресают только в сказках.
   Естественно, о том, что на самом деле происходит в стране, мы не знали. Не ведали и о жизни Запада, потому не могли сравнивать ее с нашей. Однако вслед за взрослыми сотый раз спрашивали себя: "Откуда у нас столько врагов? Бьют их каждый божий день, а они не переводятся. Советский Союз прямо-таки кишит миллионами шпионов, недругов, затаенных вредителей".
   Однажды неугомонный Сергей Тюленин обратился с таким вопросом к Илье Моисеевичу.
   Выслушав любознательного ученика, Милов не пустился ни в какие рассуждения. Он молча открыл "Библию ВКП/б/" - ее наш учитель всегда носил с собой - стал читать, ничего не комментируя: "Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы все более ручным и безобидным. Такое положение в корне неправильно... Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность... Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за "крайнее средство", как единственное средство обреченных в их; борьбе с Советской властью. Надо помнить это и быть бдительными".
   Ребята молча раздумывали, старались добраться до сути сталинских высказываний. Поняв это, учитель продолжил разговор. Но уже излагал свои мысли:
   - Империалисты давно мечтают о новом переделе мира. Главное сейчас, как говорит товарищ Сталин, бдительность. И, пожалуйста, не смешивайте ее с болезненной подозрительностью. Не выискивайте на своих тетрадях, спичечных коробках, деньгах фашистскую свастику, лица врагов народа, всевозможные кресты...
   - Да вот же он, посмотрите! - перебил учителя Тюленин и протянул ему тетрадь, выпущенную к столетию Пушкина. На ее обложке был рисунок по известной поэме Александра Сергеевича "Руслан и Людмила". Точнее, по отрывку "У лукоморья дуб зеленый..."
   - Кто "он"? - удивленно переспросил историк.
   - Да фашистский знак, - уверенно заявил Сергей. - В ветках его упрятали.
   Илья Моисеевич взял тетрадь, долго и внимательно рассматривал рисунок. Наконец сказал, сурово сдвинув брови:
   - Так можно далеко зайти. Человек подозрительный, со взвинченными нервами частенько видит то, что хочет узреть. Недавно моя соседка, старая женщина, указывая на месяц, спросила: "Замечаешь, сынок, как брат брата на вилы поднял?.. Беда стучится..." Я взглянул на небесное тело и говорю: "Ничего такого не вижу. Луна как луна..." "Да ты хорошенько вглядись, - настаивала женщина. - Слева старшой стоит, он выше ростом. В руках и него вилы. А на них, с опущенными руками и головой, меньшой нанизан. Неужто не различаешь?"
   Я по-прежнему ничего не видел. А она видела ту игру воображения. Потому что хотела видеть. Но то старушка, неграмотная, задавленная жизненными невзгодами. А вы...
   Сегодня свастика, "увиденная" Сергеем Тюлениным, может кому-то показаться обыкновенной детской шалостью. Однако все обстояло гораздо сложнее.
   Уже в начальных классах, когда учителя читали нам первые нравоучения, они непременно говорили об октябрятах - пионерской смене, названной так в честь победы Октября (Октябрьской революции). На груди у октябренка ярким огоньком горела красная звездочка с портретом Володи Ульянова (будущего Ленина, вождя коммунистической партии, которая прогнала капиталистов и помещиков). Так начиналось для будущих молодогвардейцев политическое воспитание в школе. Затем оно продолжалось в пионерской и комсомольской организациях. Старшие товарищи занимались нашим политическим просвещением, учили вместе со взрослыми строить новую жизнь. В то же время средства массовой информации изо дня в день сообщали о все новых и новых происках и разоблачениях "врагов народа", которые мешали этому строительству.
   Одновременно на предприятиях регулярно проходили собрания с единственной повесткой дня: "Уметь распознавать врага".
   Памятуя высказывание Сталина: чем ближе победа социализма, тем больше будет у нас врагов, - власти усиливали "охоту на ведьм", накаляли страсти. Так возникали неестественные, точнее болезненные воображения не только в детских головах. Вот лишь один тому пример.
   21 октября 1937 года бюро Ворошиловградского горкома партии обсудило вопрос "О клише в газете "Ворошиловградская правда". В протоколе записано: "Отметить, что за последнее время на страницах "Ворошиловградской правды" клише получаются свастикой. Указать редактору тов. Бурову на недопустимость такого положения, предложить редактору газеты проявлять больше бдительности и контроля в выходе клише.
   Проработать на рабочих и партийных собраниях данное решение городского комитета партии".
   Выходит, Сергей Тюленин шел в ногу с требованием родной коммунистической партии.
   К сказанному добавлю еще, что предшественник Бурова на посту редактора "Ворошиловградской правды" оказался "врагом народа", его расстреляли. Бурова обрекла свастика. Судьбу его преемника предопределил "искаженный портрет тов. Сталина", обнаруженный в одном из номеров газеты. Даже если с портретом Иосифа Виссарионовича все обстояло нормально, из-за газеты можно было свободно угодить в лагерь. Для этого хватало какой-нибудь малости. Скажем, что-нибудь завернуть в ту же "Ворошиловградскую правду" с портретом "вождя советского народа". Словом, кровавое колесо вращалось безостановочно. Самоистребление народа продолжалось. За годы сталинщины, по далеко неполным данным, "только по Луганской области было расстреляно, осуждено на длительные сроки лишения свободы, сослано в отдаленные места Севера, Средней Азии более тридцати тысяч человек". Гурам - старый друг Сталина, который "много лет делил с Кобой один ломоть хлеба и одну ссылку" и которого "друг" Иосиф упрятал в тюрьму, - свидетельствовал: "Сталин убил больше, чем любая чума".
   О многом, что происходило в те годы в стране, народ не знал. Те же, кому были известны произвол и беззаконие, отказывались связывать их с именем "великого учителя", авторитет которого с утра до вечера всячески раздувался официальной пропагандой. Они считали преступления режима происками врагов народа, о которых Чингисхан XX столетия понятия не имел. А если б узнал - изуверам невообразимо влетело бы. И невдомек тем говорунам, раз Сталин не знает, что творится в державе, значит, никакой он не великий, не выдающийся, а так себе... Авторитет корифея всех народов хотя иной раз и давал трещину (как скажем, в первые годы Великой Отечественной), все же до самой кончины диктатора оставался непререкаемым. В ущерб себе, люди безоговорочно верили в то земное божество.
   Однажды Тюленин спросил меня:
   - Ты видел фото в газетах?
   Я понял, какие именно фотографии он имел в виду. Потому отозвался сразу, к тому же живо и с намеком:
   - Не только видел...
   Сергей, однако, не придал моей недомолвке никакого значения. Поглощенный своими мыслями, он продолжил:
   - Сталин и Молотов стоят рядом с Риббентропом. Иосиф Виссарионович даже взял фашистского министра за руку. Все трое довольно улыбаются, словно... - он осекся, не отважившись высказать то, что вертелось на языке. - А карточку Молотова с Гитлером смотрел? - Сергей поднял на меня неожиданно расширившиеся глаза. - Фюрер взял Вячеслава Михайловича под руку, оскалил зубы... кореш, да и только. Что-то мы с тобой не ухватываем. И Илья Моисеевич не договаривает...
   Припомнив недавний домашний случай, я сказал:
   - Знаешь, Серега, мы, кажется, не туда гнем...
   - Может быть, - согласился он. - А ты знаешь, куда именно гнуть надо?
   Я молча передернул плечами.
   Незадолго до того разговора с другом у нас дома произошло вот что. Отец, рассматривая в газете "Правда" фотографии советских вождей с заправилами фашистской Германии, говорил матери:
   - Утром меня в райпартком вызвали. Думал, одного. Пришел, а там весь актив района. Какой-то приезжий чинодрал поучал нас, как правильно разъяснять людям смысл пакта о ненападении и договора о дружбе с Германией. Понимаешь... - отец заметно волновался, и это видно было по вздрагивающим пальцам его рук и приглушенному голосу: - ...их партия, оказывается, не фашистская, как считалось до недавнего времени, а национал-социалистическая, к тому же рабочая. Тот приезжий гусь разъяснял: "рабочая" - значит, народная. И хотя "национал", все же "социалистическая". Улавливаешь, куда он гнул? И еще. Цэковский говорун к чему-то напомнил, что сразу после прихода к власти национал-социалисты объявили день Первого мая праздничным.
   В ответ мама молча разводила руками.
   В тот вечер отец, протягивая мне "Правду", "Известия" и еще несколько центральных газет, сказал:
   - Вырежь снимки и сохрани. Это история. И какая история! Дружба с фашистами! Бешеный антикоммунист Гитлер и неистовый антифашист Сталин - друзья! Надо же такое придумать. Я вряд ли доживу, - отец махнул рукой, - а ты... ты когда-нибудь, как и многие наши люди, на эту комедию, точнее трагедию, посмотришь другими глазами. Только спрячь газетные вырезки подальше. Не ровен час, кто-то может подумать... - он не договорил. Но и без того было ясно, чего отец опасался. К сказанному стоит только добавить (впрочем, я уже об этом говорил), что в 1939 году, в день 50-летия Адольфа Гитлера, И. В. Сталин послал фюреру поздравительную телеграмму.
   Я исполнил просьбу отца. И теперь, спустя десятилетия, иной раз достаю те газетные снимки. Пристально вглядываясь в лица человека двойного сознания Сталина, наших бывших вождей, их фашистских собеседников, напряженно размышляю о невероятно сложном, запутанном и противоречивом времени юности будущих молодогвардейцев.
   Однако возвратимся к школьным учителям.
   К великому сожалению, не все они были такими, как историк Милов. Не все сеяли разумное, доброе, вечное, чему обязывала их профессия. Встречались среди учителей и такие, которых нельзя было подпускать к детям на пушечный выстрел - они отвращали нас от школы и знаний вообще. И, хотя те педагоги не делали погоды, умолчать о них не могу: на всю жизнь оставили они в наших душах неприятный осадок.
   Третьего октября 1940 года я записал в дневнике: "Сегодня утром радио сообщило об образовании государственных трудовых резервов. Городскую и сельскую молодежь теперь будут призывать в ремесленные и железнодорожные училища, а также в школах ФЗО".
   В тот день только и разговоров было, что об утренних радионовостях. Некоторые сверстники сразу поторопились во вновь создаваемые учебные заведения. Для нас с Сергеем те училища и школы тоже были привлекательными. Мы не раз обсуждали возможность и разумность перехода в профессиональную школу. Заманчивость исходила не только от желания побыстрее стать взрослыми, но также из намерения помочь семье в материальном отношении и из-за сложных отношений с некоторыми учителями. Они, эти некоторые, чтобы избавиться от вас, настойчиво советовали перейти в школу трудрезервов. Особенно усердствовала преподаватель немецкого языка Лидия Петровна Гернер. Наконец, мы решились.
   - Одним ртом в семье будет меньше, - сказал тогда Сергей. "На большой перемене, - записал я в дневнике девятого октября
   1940 года, - Тюленин, я, Тит и Кочет пошли в горсовет, чтобы записаться в ремесленное училище. Вообще-то мы хотели в железнодорожное, но из нашей области в те училища не берут..." Дальше события разворачивались так.
   - Вы учитесь? - осведомился, как нам показалось, хмурый и сердитый мужчина, ведающий набором.
   - Ага, - поспешно выпалил Сергей, полагая, что это нам поможет.
   Ни о чем больше не спрашивая, работник горсовета вышел из-за стола, расправил пышные буденновские усы, откашлялся. Минуту смотрел на нас сверху вниз внимательным изучающим взглядом. Затем неожиданно скомандовал:
   - Кру-гом! В школу ша-а-гом марш!
   Мы взмолились:
   - Да вы только послушайте...
   - Исполнять команду!
   Тюленин шмыгнул носом, разочарованно сжал тонкие губы и уныло побрел к выходу.
   Первым, кого мы встретили после неудачного похода в горсовет, оказалась Гернер. Узнав, что нас не приняли, она невесело покачала головой, оттопырила ярко накрашенные губы. И, не поинтересовавшись причиной отказа, выпалила:
   - Допрыгались... даже там в вас не нуждаются.
   В глазах друга заблестели недобрые огоньки. Он сжался, как бы приготовившись к прыжку. Было ясно, Сергей вот-вот что-то отколет. Поняв это, Гернер немедля ушла, презрительно бросив на ходу:
   - Хулиганы!
   Однажды классная руководительница сообщила:
   - По математике у вас будет новый учитель. В ответ мы хором высказали затаенную мечту:
   - Если б немку заменили...
   Чем же вызвала неприязнь класса Гернер? Никогда не улыбающаяся, самовлюбленная и надменная, она смотрела на нас, как на какой-то скот. Грубое это слово, оттого труднопроизносимое. Однако подобрать для данного случая другую единицу речи невозможно. Особенно доставалось "трудновоспитуемым", или, как еще нас называли, "неподдающимся", а то и "хулиганам". Преподаватель немецкого языка органически не переваривала нашего брата и никого никогда не называла по имени. Иной раз обращалась по фамилии. В большинстве же случаев просто тыкала пальцем и роняла:
   - Вот ты...
   Гернер не утруждала себя разбором многочисленных школьных происшествий. Решение принимала быстро и требовала их незамедлительного, к тому же безоговорочного исполнения. Первым ее отзывом на испорченный выключатель или оторванную дверную ручку было:
   - Вот вы, двое, - длинный указательный палец поочередно направлялся на предполагаемых виновников, которыми чаще других оказывались мы с Тюлениным, - вон из класса!
   И напрасно мы клялись и божились, что к данному случаю не имеем никакого отношения. Возражения только подливали масла в огонь.
   Как-то, войдя в класс, Гернер увидела валявшуюся на полу разбитую чернильницу. Лицо ее немедленно побледнело, красочные губы затряслись.
   - Тюленин, Иванцов, вон из, класса!
   - Тюленина сегодня вообще в школе нет, - язвительно заметил я.
   - Тогда один отправляйся. И побыстрее!
   С легкой руки Гернер за Сергеем и автором этих строк надолго установилась недобрая слава дебоширов и грубиянов. Ничего не стоило Лидии Петровне спросить Сергея (и меня) один-единственный раз за всю четверть. Непременно материал того урока, который мы пропустили, поставить соответствующую отметку и тут же забыть, что мы вообще существуем. В конце четверти в наших табелях та случайная отметка повторялась как итоговая.
   Естественно, такое отношение немки породило у нас глубокую неприязнь и к ней, и к ее предмету. При одной мысли, что надо идти на урок немецкого языка, мы морщились как от зубной боли. Иногда, чтобы позлить нелюбимого учителя, Тюленин вышагивал к доске нарочито расхлябанной, неторопливой походкой. Гернер недовольно кричала. Часто, даже не дав Сергею рассказать урок, возвращала на место.
   Как сейчас вижу: вот она вошла в класс, уселась за стол, холодным, нет, леденящим душу взглядом оглянула учеников, неспешно раскрыла журнал успеваемости.
   - Ну, кто первым желает отличиться? - именно "отличиться", другого слова она не употребляла.
   Бегающие, полные нескрываемого презрения ко всему и всем глаза неприятно морозят наши сердца. Спрятаться за спину впереди сидящего товарища, слиться с партой, любым способом остаться незамеченным - вот о чем мы думали в такие минуты.
   - Так кто?.. - гнусавит Гернер. А наши сердца трепетно выстукивают: "Только не я, только не я..."
   Вдруг, как ужаленная, она вскакивает.
   - Вот ты, к доске! - маленькие глазки-буравчики впиваются в жертву, какое-то подобие искривленной улыбки появляется на ее худом, скуластом, бескровном лице. Немка довольно потирает тонкие, в синих прожилках руки. Из-за каждого невыученного урока она водила нас к классному руководителю, завучу, директору, вызывала в школу родителей. Однако наши знания немецкого языка от этого нисколько не улучшались.
   Одевалась Лидия Петровна не только модно, но и крикливо. К тому же ее платья, костюмы, юбки, кофточки, блузки всегда были из добротных тканей и необычных расцветок. "Где она все это берет? И за какие гроши?" - недоумевали мы.
   На фоне ее нарядов ученики в своих штопаных рубашках, латаных штанах, застиранных платьицах выглядели убого, чувствовали себя неловко, униженно. Это еще больше разделяло класс и учителя.
   Худую длинную шею Гернер всегда обвивала шкура рыжей лисы, в оскаленную пасть которой мы не один раз изловчались засунуть окурок папиросы. Иногда, к нашему неописуемому ликованию, немка целый урок или перемену ходила с "курящей лисой".
   После подписания в сентябре 1939 года германо-советского договора о дружбе Гернер окончательно обнаглела. Как только она ни обзывала нас, как только ни унижала! И всякий раз подчеркивала: "Дружба между народами СССР и Германии, о чем говорится в Договоре, будет тем крепче, чем вы прилежнее будете изучать немецкий язык. Но вы тупоголовые, вам трудно втолковать что-то хорошее..."
   Однако сдаваться мы не собирались. Теперь уже не отдельные ученики, а большинство класса изощрялось в том, как больше насолить немке.
   Бог весть чего мы только не вытворяли! Перед уроком старательно выводили на доске любимые поговорки Гернер: "У тебя в голове февраль - двух дней не хватает" или "Всяк сверчок знай свой шесток". Если не было этих надписей - значит, доска натерта стеарином, писать на ней невозможно. Иной раз разъединяли контакты электровыключателя. А то в электрические патроны подкладывали бумажки, оставляя класс без света. Бывало, выпускали на уроках заранее припасенных кошек и птиц или связывали ниткой двух-трех мух, втыкали каждой в мягкое место по небольшому кусочку бумаги и подбрасывали "эскадрилью" в воздух. Тут уж было не до урока!
   Однако все наши проделки не давали ожидаемых результатов - немка от нас не уходила. Тогда мы устроили что-то вроде собрания, на котором решили кинуть на ее стол лягушку или жабу. Для большего впечатления осуществить задуманное предполагалось в тот самый момент, когда Гернер задумчиво уткнется в книгу или классный журнал. Исполнение поручили Сергею и мне.
   - Кому будет удобнее, тот и бросит, - сказал друг. - Вообще-то... можно сегодня... Зачем тянуть резину? - Несдержанный, егозистый Тюленин обладал взрывным норовом. Он так загорелся, что решил не откладывать задумку в долгий ящик.
   - А тварь где возьмем? - спросил я.
   - Можно денежку, - Тюленин вынул из кармана три копейки.
   - Хотя жаба в таком деле... - задумался, подыскивая нужное слово, -незаменима.
   Вот и звонок. Дав нам задание, Лидия Петровна села за стол и тотчас уткнулась в какую-то, немецкую книжку с картинками, судя по обложке, художественную. Время от времени она отрывалась от чтения, напоминала:
   - Отметки за этот перевод выставлю в журнал.
   Трехкопеечная монета, брошенная Сергеем, угодила в голову учителю. От неожиданности немка испуганно вскочила. Искаженное злобой лицо ее было страшным. Мне даже показалось, что из глаз Гернер летели искорки, а из расширенных ноздрей шел дым. Мы сидели молча, затаив дыхание. Уткнувшись в тетрадки, едва не лопались от распиравшего нас смеха.
   Тишина, безразличие класса к случившемуся злили Лидию Петровну еще больше. Но на кого обрушить гнев? Она поднимала мальчишек и девчонок одного за другим. Недоуменные лица, безвинно уставившиеся в парту глаза, удивленное пожатие плеч. Каждый, к кому обращалась немка, молча выслушивал истерический крик и, против обыкновения, не вступал в перепалку. Гернер до хруста в пальцах сжимала злополучную монету, не знала, что предпринять.
   И тут встал Тюленин. К чему бы это? Что он задумал?
   Скорчив безвинную рожицу, Сергей спокойно, как о чем-то несущественном и не заслуживающим внимания, сказал:
   - Лидия Петровна, зачем так расстраиваться? Трюшка, наверное, сама с доски свалилась - стол ваш ведь рядом...
   На скулах Гернер задрожали желваки, на носу и лбу выступили блестящие капельки испарины. Выставив вперед руки и полузакрыв глаза, она медленно и молча приближалась к парте Тюленина. Тот стоял и ждал. Класс замер.
   - Сама, говоришь? - переспросила немка, вплотную подойдя к парте Сергея.
   Нервно дернув, раз-другой головой, она что было духу закричала:
   - Хулиган! Разбойник! Вон из класса! Чтобы духу твоего здесь не было!
   После уроков нас оставили на собрание. Пришли многие учителя, директор, спешно вызванные родители. Анна Алексеевна и Юрий Юрьевич допрашивали нас поочередно. Каждый, как было уговорено, клялся и божился, что ничего такого не видел. Однако честного слова никто не давал. В пылу гнева учителя не обратили на это внимание. А зря!
   Мы, как могли, поддерживали "предположение" Сергея о том, что та злополучная монетка, видно, с доски свалилась. Слова наши звучали настолько правдоподобно, что завуч начал было колебаться. В конце концов, обращаясь к Гернер, он спросил:
   - Может быть, вы ошиблись? И те три копейки на самом деле...
   Не дав ему договорить, потеряв от злости над собой контроль, Гернер бухнула:
   - По вашему, у меня в голове февраль?
   Несколько часов продолжалось собрание. Учителя заметно нервничали. Всегда добрый и вежливый директор с трудом сдерживал негодование.
   - Один за всех и все за одного! - охрипшим голосом выговаривал он. - Какая солидарность! Тоже мне герои! - Не выдержав, перешел на крик: - Будете сидеть, пока не сознаетесь, кто сотворил эту мерзость!
   И мы сидели. Час, второй... В конце концов, нас отпустили. За углом школы мы продолжили обговаривать случившееся.
   - Не станем ходить на ее уроки!
   - А мне немецкий нравится...
   - Завтра всем классом к директору. И не уйдем, пока...
   - Зачем же всем? Пусть идет Кимаша (моя школьная кличка) - он учком. (Я был членом ученического комитета школы.)
   - И я с ним, - сказал Тюленин. Ребята удивились:
   - Ты-то зачем? Или мало влетело?
   - Надо, - только и проговорил мой друг.
   На следующий день директор принял нашу скромную делегацию. Вначале мы оробели и почему-то ждали, что Юрий Юрьевич заговорит первым. Директор правильно понял наше состояние и постарался ослабить возникшее напряжение.
   - Вчера я убедился, что неприязнь к преподавателю немецкого языка испытывает весь класс. К тому же ваша успеваемость по этому предмету желает лучшего. Тут есть над чем подумать еще раз.
   Такое заявление приободрило нас. В пылу благодарности Тюленин неожиданно признался, что трехкопеечную монету бросил именно он. И пояснил, почему так поступил:
   - Сколько можно... Вы бы послушали, как она всех обзывает...
   На предложение директора извиниться перед Гернер Тюленин ответил:
   - Пусть она первая... потом я.
   - Мы пытались ее уговорить... - как-то неловко сознался Анисимов. - Ничего не вышло.
   - Вот видите...
   - Зная все это, зачем же ты сознался? - директор подошел к Тюленину и, как мне показалось, хотел было положить руку на его плечо. Однако в последнюю минуту передумал.
   - Чтобы ребят из-за меня не ругали, - ответил Сергей.
   Моего друга на две недели выгнали из школы. Гернер же некоторое время работала, затем ушла. Возможно, ее "ушли". Облегченно вздохнули не только ученики, но и многие учителя. В класс пришел новый "немец". Звали его Михаил Яковлевич Романов. Он был подстать Милову. Это незамедлительно сказалось на нашей успеваемости, дисциплине и, разумеется, на отношении к немецкому языку. Он вдруг стал нравиться многим ребятам. Даже нам с Сергеем. 12 декабря 1940 года я записал в дневнике, что хожу в кружок немецкого языка учеников седьмых классов и что меня избрали старостой той группы,
   Что касается дальнейшей судьбы Гернер, то эта "фольксдойче" (так фашисты называли немцев, проживавших за пределами Германии и безоговорочно принявших "новый порядок"), с радостью встретив немецких "освободителей", незамедлительно пошла работать в их комендатуру. Здесь Гернер с особым усердием доказывала свою неприязнь ко всему русскому, советскому и всячески демонстрировала восторг от оккупационных порядков.
   Поскольку в нашей литературе о школьных учителях всегда писали только хорошее, кто-то может усомниться: а не сгустил ли я краски из-за личной неприязни к Л. П. Гернер? В самом ли деле учительница немецкого языка была такой, какой я ее описал? Скажу откровенно: она была хуже. Я многое сгладил. Вот что писала о Л. П. Гернер ее коллега, учительница нашей школы А. Д. Колотович в книге "Дорогие мои краснодонцы" (Луганское областное издательство, 1961). "Как-то Тюленин, сославшись на нездоровье, сказал ей, что плохо себя чувствует и не готов к уроку. Она, не взглянув на него, ответила:
   - Как ты себя чувствуешь - мне все равно. За невыученный урок я вам ставлю двойку.
   Сергей вспыхнул:
   - Пожалуйста, ставьте хоть единицу...
   Один случай, второй, Гернер возненавидела мальчишку. А он ей, кажется, платил тем же. Она одевалась изысканно... И вот однажды с ее плеча соскользнула лиса. Почти тотчас же по классу загуляла карикатура с надписью: "Ушла лиса". А Сергей хорошо рисовал, молодец. Лидия Петровна Гернер обнаружила эту карикатуру и вовсе разгневалась. Потребовала вмешательства педколлектива!
   На другой день произошел невероятный случай. Гернер, разъяренная, ворвалась в учительскую и объявила, что в нее запустили на уроке трёхкопеечной монетой.
   - Как вы думаете, - спросил директор, - кто мог бросить в вас деньги?
   - Тюленин! Я в этом глубоко убеждена. Он на прошлом уроке бросил через трубочку жевательную бумагу... теперь бросил деньги. Вот она! - и она бросила на стол монету.
   Во всей этой истории учительница вела себя недостойном образом: она излишне суетилась, подговаривала против Тюленина ребят. Это, а главное - плохие успехи в преподавании - привело директорат к выводу, что с Гернер надо распрощаться. И, когда Лидия Петровна ушла, Сережа сказал мне по секрету: "...Ей хочется, чтобы мы поняли, чему она нас учит, а нам тоже хочется понять то, чему она учит. Но как только Лидия Петровна входила в класс, так грубо и окликала кого-нибудь. Она часто говорила нам: "Вы недоразумные скоты. Вам не понять простых вещей из немецкого языка..." Сам тон, визгливый голос, смысл слов раздражали меня. Мне хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы еще больше вывести ее из себя. Почему так нетерпимо относилась она к нам? Себя она считает чистокровной немкой, а я, значит, в ее понятии русская свинья..." Чувства не обманули Сережу. Он говорил от души то, о чем думал, не таясь, откровенно. Консультации педагогов не требовались..." Полагаю, эти свидетельства А. Д. Колотович развеяли сомнения маловеров.
   А теперь вновь возвращаюсь к Указу Президиума Верховного Совета СССР об образовании государственных трудовых резервов. В нем также говорилось и о платном обучении в средней школе. Об этой печальной странице довоенной советской школы - введении в октябре 1940 года платного обучения - все пишущие о молодогвардейцах почему-то умалчивают. Либо они вообще не знают о том Указе, либо не понимают, что он исковеркал завтрашний день многих тысяч юношей и девушек. То постановление, конечно же, не обошло стороной и будущих молодогвардейцев. Платное обучение в средних школах начиналось с восьмого класса. Оно касалось также учащихся техникумов и студентов вузов. Так с легкой руки "лучшего друга советской молодежи, родного отца и учителя" неотвратимо замаячил на горизонте крах многих намерений людей моего поколения. Так власть, как о том сообщало радио и писали газеты, крепило оборону страны, считала Указ нужным и своевременным. В те дни покидали школы многие восьмиклассники, девятиклассники и даже десятиклассники. Вновь обращаюсь к записи в своем дневнике от 4 октября 1940 года: "Весть о платном обучении меня сильно поразила. Все, Ким, выше 7 класса ты не прыгнешь. Хорошо, если окончишь семь классов, а то заберут тебя учиться на сапожника. Сегодня, особенно вчера, только и слышно о платном обучении в школе и мобилизации в ФЗО. Плата за обучение в средних школах 150 рублей в год. Сумма будто бы небольшая, но не все родители смогут ее уплатить. Есть родители, у которых по четыре человека учатся в школах, а сами они зарабатывают плохо. Чем они будут платить? Ничем. Из школы очень многие отсеиваются, особенно беднота. Как раньше богатые имели возможность учиться, так и теперь. Беднота была и будет оставаться темной. Слова одной песни учащиеся поют теперь со злостью и насмешкой. Вот эти слова: "Весел напев городов и полей, Жить стало лучше, жить стало веселей". Я начал сочинять стих. Вот его первые строки:
   
   Бывший школьник - ныне сапожник,
   Бывший учащийся - ныне портной.
   Плати за учебу, юный художник,
   Чтоб не остался ты темной душой.
   
   7 января 1941 года в клубе Горького встретил бывшего одноклассника Кочеткова Ивана. Он бросил учиться в ФЗО благодаря тому, что малолетка. Его 1925 год выгоняют из тех школ. А кто хочет учиться, тех оставляют. Кочет говорит, что таких нет. Многие ребята убегают из тех школ. Но органы милиции их снова ведут в школу ФЗО. А тех, кто упорно не хочет учиться в ФЗО, сажают в милицию".
   И вновь обращаюсь к платному обучению. Непонятно было, почему такое решение обрушилось на головы школьников, учащихся и студентов в самом начале учебного года, когда полные радужных надежд мальчишки и девчонки, юноши и девушки сели за парты, заполнили аудитории техникумов и вузов. Что стоило объявить об этом до начала нового учебного года, когда радость продолжения учебы, встреча с товарищами и любимыми учителями еще не заполнила наши души полностью? Судя по всему, чиновникам сталинской командно-бюрократической системы подобное не могло прийти в голову.
   Тот Указ коснулся целого ряда будущих молодогвардейцев. Даже при беглом ознакомлении с биографиями некоторых из них открывается печальная картина. Не окончив 7-й класс, ушел на производство Демка Фомин; не пошли в 8-й класс Люба Шевцова, Сергей Тюленин, Леонид Дадашев, Геннадий Лукашов, Анатолий Ковалев; бросили восьмой класс Михаил Григорьев, Нина Кезикова, Анатолий Орлов. Оставила педагогический институт Антонина Елисеенко. Распрощались с мечтой об институте Нина и Ольга Иванцовы, Иван Земнухов, Василий Бондарев...
   Моя сестра Нина училась тогда в десятом классе. После ареста отца мы жили, как говорится, перебиваясь с хлеба на квас. Брат ушел в Красную Армию. Нас осталось четверо, все не работали. Мы с сестрой учились, парализованная бабушка молила Всевышнего о смерти, мама часто болела. Жили на то, что выручали от проданного молока, - у нас все еще держалась корова. Однако вскоре тот единственный доход иссяк: Машка требовала сена, купить которое было не за что. Мама день и ночь размышляла над тем, как вывернуться из создавшегося положения. Мы с сестрой в один голос заявляли, что пойдем работать. Однако мама об этом и слушать не хотела. Обращаясь к Нине, она сказала:
   - Ты должна закончить десятый класс. Слышишь, должна! Я костьми лягу, но помогу тебе в этом. Потом, Бог даст, и в институт определишься...
   - О чем вы, мамо! - сестра всплеснула руками. - О каком вузе теперь можно говорить?! Там ведь тоже платить надо... и стипендии отменили...
   - Ладно, ладно, - мама замахала руками. - Об этом пизнише. Сейчас думай о десятом классе. - Считая разговор с сестрой оконченным, повернулась ко мне. - Ты тоже заботься об учебе. Закончишь седьмой класс, тогда решим, что делать дальше.
   - На какие шиши жить будем? - спросил я.
   - Продадим отцовскую "москвичку" (так называлась суконная ватная куртка. - К.И.). Это самое ценное, что у нас имеется. На вырученные деньги купим Машке сена, заплатим за твою учебу, - взглянула на Нину. - Что-то и на еду останется... должно залышитыся.
   Продали. Все деньги ушли на корову. Вскоре Нина известила об ожидаемом:
   - Классная сказала, чтобы мы принесли деньги за первое полугодие - 75 рублей.
   - В моем кармане нет даже рубля на хлеб, - горестно проронила мама. Спохватившись, тут же, стараясь говорить беспечно, добавила: - Но ты не тревожься. Митя обещал выслать 50 рублей (у старшего брата, курсанта военного училища, стипендия была 75 рублей. - К.И.) А пока продадим батькивський праздничный костюм.
   - Но ведь папа скоро вернется! - воскликнула, сдерживая слезы, Нина, - Не может же он ни за что ни про что сидеть два года! Придет, а переодеться не во что. Костюм, о котором вы говорите, единственный у папы.
   - Пусть только возвращается. А во что одеть нашего отца, найдем...
   Когда подошло время второго взноса за учебу Нины, мама проплакала всю ночь. Утром оповестила о решении попрощаться с коровой.
   - И за учение твое заплатим, - погладила сестру по голове, затем прижала ее к груди, - и с долгами рассчитаемся... может, даже на хлеб останется. - Тяжело вздохнув, утерла набежавшую слезу.
   На хлеб осталось. Но ведь к нему что-то еще требовалось. А вот с этим "что-то" было туго.
   Месяц спустя прибыла из Ленинграда одна Нинина подружка - в том горестном сороковом году она стала студенткой педагогического института. Вот рассказ сестры о причине ее возвращения домой - Нина говорила от лица своей товарки:
   - Лихо казалось беспредельным. Как и другие девочки, я проплакала не одну ночь. Обучение платное, стипендии отменены.
   Правда, вводились сталинские стипендии... для отличников... две на целый курс, курам на смех. Общежитие тоже платное. Размышляли о подработках и о том, что, может, все образуется и появится разъяснение относительно бедняков-студентов из сел и небольших провинциальных городков, вроде нашего Краснодона. Но та надежда вскоре лопнула. Мне и другим таким же горемыкам ничего не оставалось, как отправляться восвояси. Написала обо всем родителям. Вскоре они ответили: ты знаешь наш достаток, помочь ничем не можем, вертайся, будем вместе коротать жизнь. Как и многие другие, трясущейся рукой написала заявление в учебную часть с просьбой возвратить документы. Словом, "жить стало лучше, жить стало веселей..."
   В те дни по радио, основному средству массовой информации, чаще обычного раздавались радужные, громоподобные звуки жизнерадостных маршей. Они, казалось мне, намеревались растерзать грустную безмятежность поджавшей хвост первой страны сталинского социализма.
   Когда через несколько месяцев фашистская Германия обрушила на нашу Родину страшнейший удар, краснодонские мальчишки и девчонки простили человеку двойного сознания Сталину нанесенные им обиды. Больше того, несмотря на свою молодость, они грудью встали на защиту родного Отечества. Их подвиг служил добрым примером для воинов Красной Армии и тружеников тыла. Он влился в массовый патриотизм советского народа, который не только защитил страну от коричневой чумы, но и освободил от этой заразы народы Европы.
   В рукописи самой первой моей книги о молодогвардейцах была небольшая, но щекотливая главка "Необычное собрание". Уже при первом, беглом, чтении она не понравилась издателю, и он исключил ее из книги. Никогда больше я не включал ту главку ни в одну свою публикацию. О чем там шла речь? О весьма интересном, но далеко не простом вопросе, требующем осторожного и тактичного к себе отношения, - о касательстве к дружбе, влюбленности и любви молодогвардейского поколения.
   Поскольку сегодня цензуры нет, а во время моих встреч с молодежью этот деликатный вопрос возникает, я решил представить на суд читателей ту главку.
   Класс наш был дружный. Мальчики нередко сидели с девочками за одними партами. Рассаживая учеников, классная руководительница Анна Алексеевна непременно учитывала наши хотения и симпатии. Мы вместе ходили в Провальскую степь и на Каменку, сообща работали в подшефных колхозах. Никто не дразнил мальчишек за дружбу с девчонками. И хотя сверстницы иногда собирались отдельными стайками для обсуждения своих, сугубо девчоночьих дел, на нашу дружбу это не влияло.
   И вдруг кто-то вывел на классной доске жирными печатными буквами: "Нина плюс Коля равняется любовь".
   Вначале мы не придали этой надписи особого значения - класс просто беззаботно смеялся. Но вот Сашка Пузырев выкрикнул:
   - Братва, а кто эти таинственные Нинка и Колька?
   Ребята задумались: на самом деле, кто? Ведь в классе не один Коля и не одна Нина. Пробудилось любопытство. Мы стали пристальнее наблюдать друг за другом, судить и рядить, кого имел в виду одноклассник, пожелавший остаться неизвестным. К сожалению, нас не учили, как шутить и проявлять свое отношение к шуткам. По этой причине то, что раньше не замечалось или считалось обычным, теперь обсуждалось на все лады. Еще вчера единый коллектив внезапно стал дробиться на мелкие группки, охваченные пустыми пересудами и шушуканьем.
   Два имени, соединенные знаком плюс, запестрели на партах, стенах, гуляющих по классу записочках. Они были начертаны на пронзенном стрелой сердце, кем-то старательно нарисованном на большом листе белой бумаги. Все мы пребывали в подростковом возрасте, оттого к своему положению в коллективе относились крайне самолюбиво и ранимо. Это подтвердила одна из девочек по имени Нина, доведенная до слез необоснованными подозрениями. И тут Любка Шевцова гневно бросила в лицо одноклассникам:
   - Как вам не стыдно! Трус... он просто дрянь... намарал на доске пошлость. А вы рады... забавляетесь. Тоже мне - товарищи!
   Слова Каштанки отрезвили многих. Ребята попросили прощения у плачущей Нины. Мы решили серьезно поговорить о дружбе и наших отношениях вообще. Но как это сделать - никто не знал. "Обратились к Анне Алексеевне. Она посоветовала провести сбор отряда. Однако классная руководительница вскоре заболела (а нам ждать было некогда) и всю подготовку к сбору взяла в свои руки наша вожатая, худенькая рассудительная старшеклассница.
   И вот сбор. Длинный, содержательный, вместе с тем нудный и бесстрастный доклад вожатой никого не затронул. Мысли и выводы в нем были правильными. Однако все примеры - из жизни взрослых людей, события происходили где-то далеко от школы. Ребят же интересовали дела класса: наша дружба, наши отношения. Но об этом вожатая не проронила ни слова. В заключение наставница призвала нас следовать примеру Маркса и Ленина, других великих людей, как они, ценить дружбу и товарищество.
   - Кому что не ясно? - спросила вожатая и тут же поспешно добавила: - Может, сразу перейдем к обсуждению?
   На некоторое время установилась тишина. Но вот в заднем ряду несмело поднялась дрожащая девчоночья рука, робкий голос тихо спросил:
   - Вопрос можно?
   Вожатая отозвалась неодобрительно:
   - Что там у тебя?
   Девочка замешкалась, запнулась. Мне показалось - она уже сожалеет, что решила нарушить запланированный порядок проведения сбора. Перебирая измазанными чернилами пальцами листы; тетради, одноклассница молчала. И тут решительно, даже с вызовом, вскочила легкая как ветер Любка Шевцова. Откинула прядь каштановых волос, задиристо выпалила:
   - Она хочет спросить, что такое любовь?
   Вожатая мгновенно покраснела, глаза ее сузились и уставились: куда-то в пространство. Овладев собой, она резко встала, решительно подошла к Шевцовой, выговаривая каждое слово, с раздражением изрекла:
   - Повесткой дня это не предусмотрено. Чем задавать глупые вопросы, лучше бы вы обе почаще заглядывали в учебники.
   Класс зашумел. Однако тут же послышались окрики. Вслед за ними - запланированные выступления. Мы поняли: интересного от такого сбора ждать нечего.
   На следующий день меня, как классного организатора, и еще нескольких ребят Виктор Третьякевич позвал в комитет комсомола.
   - Что у вас приключилось? - спросил заинтересованно.
   Мы рассказали все, что думал класс о вчерашнем сборе отряда.
   - Сами виноваты, - Третьякевич махнул на нас рукой. - Надой было готовиться как следует. Нет Анны Алексеевны, посоветовались бы со мной или Степой. А вы все втихую...
   Нина и Коля, начертанные на доске нашего класса, заинтересовали также других семиклассников, поэтому комитет комсомола, решил собрать все седьмые классы и потолковать о дружбе. Доклад поручили Виктору Третьякевичу.
   В совместном решении комитета комсомола и учкома говорилось: "Учитывая, что в присутствии взрослых откровенного разговора может не получиться, провести собрание без учителей". Ни комитет комсомола, ни учком никогда прежде таких решений не принимали.
   Надо отдать должное директору школы: он не побоялся представить семиклассникам возможность самим найти правильное решение, хотя потом...
   Через неделю состоялось, то необычное собрание. Виктор увлеченно ораторствовал о дружбе наших ребят, о том, как она помогает в учебе, труде, проведении школьных мероприятий. Говорил он складно, убедительно, поэтому уже с первых слов привлек наше внимание.
    - Хочу об одном мальчике рассказать. Он дружит со своей одноклассницей. Между прочим, они присутствуют здесь... - Ученики, как по команде, переглянулись. По-видимому, силились угадать, о ком именно идет речь.
   - Не станем называть их фамилий, - продолжал Третьякевич, - не это главное. Когда они подружились, девочка была отличницей. Она, к слову, и сейчас учится хорошо. А парень... он перебивается, вернее, перебивался с двойки на тройку. Но вот все реже стал приходить в школу, не выучив уроки. Почему такое произошло с человеком? Да потому, что дорожит он дружбой с той девочкой. Во время игр и прогулок паренек старается показать перед той девочкой свою силу, ловкость, смекалку... А когда они идут вместе... какой неподдельной радостью сияют их глаза! Как они спорят о прочитанных книгах, новых кинокартинах, о том, кем станут после окончания школы. Разве это плохо? Разве кто осмелится осуждать такую взаимную привязанность... и, возможно, влюбленность? Вообще-то, насколько мне известно, они никогда не задумывались, как назвать свои отношения... И еще пример. Можно я назову фамилии тех, о ком пойдет речь?
   Со всех сторон понеслось:
   - Давай!
   - Что за вопрос!
   - Конечно, можно!
   Виктор пристальным взглядом обвел слушателей.
   - Только, чур! Не обижаться. Возражать, спорить - пожалуйста, сколько хотите, а обиды чтобы никакой... Все вы знаете Анатолия и Иру...
   Иpa, при упоминании ее имени, сразу сжалась в комочек, втянула голову в плечи. Красивые черные глаза девочки испуганно и внимательно уставились на Виктора. Анатолий же, напротив, сидел подчеркнуто спокойно. Склонив набок голову, как ни в чем не бывало рисовал на обрывке газеты чертиков. Всем своим видом давал понять: слова комсомольского секретаря его совершенно не трогают.
   - Говорят, они дружат. Но что дала им эта дружба? Анатолий, как ходил неопрятным, так и ходит. Как схватывал двойки, так и схватывает. Как безобразничал на уроках, так и безобразничает. А Ира?.. У нее снизилась успеваемость...
   Забегая вперед, скажу: доклад Третьякевича в самом деле был таким, каким я его описал. Не дословно, разумеется, а по духу и примерам. После собрания я подошел к Виктору и спросил, какие именно книги он использовал? В ответ услышал: "Никакие. Просто постоянно наблюдаю жизнь наших ребят. - Минуту помолчал, затем добавил: - Степа помогал. Он, знаешь... не только старше меня по возрасту и положению... А сколько читает!.."
   В обстоятельных знаниях обсуждаемых вопросов старшим пионервожатым я вскоре убедился - он выступил сразу после Виктора. - По моим сведениям, кое-кто интересуется вопросом любви. С этого и начнем наш разговор. К вам, подросткам, сведения о любви поступают с улицы. Скажем прямо, они непристойные и в большинстве случаев превратные. Как-то я случайно подслушал разговор мальчишек-семиклассников. Это святое чувство они связывали с чем-то непристойным, грязным, запретным. Вообще-то в вашем возрасте следует говорить не о любви, а о дружбе, чувстве симпатии и, может быть, чуть-чуть о влюбленности. Эти ощущения и впечатления облагораживают человека, делают его лучше. Виктор об этом расписал неплохо. Хочу только добавить о влюбленности...
   В это время открылась дверь, и на пороге появился разъяренный директор школы. Таким мы никогда еще его не видели. Обращаясь к Степе, резко бросил:
   - Товарищ Кудинов, мы же договорились, о любви ни слова! - Тут же повернулся к нам и продолжил прежним высокомерным и строгим тоном: - В школе никакие диспуты о любви недопустимы. Это нравственная дикость... варварство. Пусть о любви говорят ваши родители. А вам следует молчать! Понимаете, молчать! Лучший разговор школьников о любви - это не произносить о ней ни звука!..
   Вот так прервалось необычное собрание семиклассников нашей школы. Мы уходили страшно сконфуженными. И только спустя несколько дней смогли продолжить тот разговор в своей компании под лестницей, ведущей на второй этаж клуба Горького. Долго спорили. Доказывали. Возражали. Соглашались. Однако к определенному выводу так и не пришли. Слово "любовь" по-прежнему оставалось непонятным, таинственным, точнее, неразгаданной тайной. Неожиданно возникшая надежда узнать о ней (на худой конец о влюбленности) хоть что-то правдоподобное от Кудинова улетучилась (из-за поведения директора) "как дым, как утренний туман". Степа ходил словно в воду опущенный. Ему явно было не до нас. К Виктору мы тоже не обращались. Считали, в интересующем нас вопросе он знает ненамного больше нашего.
   Ко мне, четырнадцатилетнему, как и к другим таким же огольцам, сведения о любви поступали с улицы - в этом наш старший пионервожатый оказался прав. Как и в том, что те познания подчас были искаженными, а то и просто мерзостными, отчего любовь (и даже влюбленность) в наших глазах выглядела низменной и запрещенной.
   И все же подспудно мы догадывались, что Третьякевич обо всем нас интересующем должен знать хоть что-то такое, чего не ведаем мы. Он ведь старше многих из нас на целых два года. Он - юноша. К тому же начитанный. Как позже пронюхали, вернее, осознали, в этом возрасте появляется повышенный интерес к находящимся в стадии созревания юнцам, их и своему внутреннему миру, заявляет о себе чувственность, пробуждается половой интерес, возникает влюбленность, и даже романы. Все это подтверждает мой дневник. Привожу одну из записей такого порядка: "9 августа 1940 года. Валя Овчарова рассказала мне, что сегодня на Донце видела, как старший пионервожатый Виктор Третьякевич лапал нашу новую вожатую Валю Б. (в дневнике ее фамилия названа полностью. - К.И.). Я знаю Валю Б. как проститутку. Самую настоящую. Непонятно, почему райком комсомола послал ее вожатой. У нее было по крайней мере 15 кавалеров. Ей несколько раз подбивали глаза..."
   Такое вот врезавшееся в память свидетельство и запечатленное в дневнике для себя. Оно слишком категорично, к тому же резкое. Однако от начала до конца правдиво.
   Виктору Третьякевичу в то время было шестнадцать лет. В этом возрасте голос плоти уже напоминает о себе. Оттого иной раз Виктор приударял за девчатами-пионервожатыми, озоровал с ними, хватал за нескромные места.
   Мои же плотские желания все еще дремали. Потому так категорично, с негодованием, но чистосердечно, без фальши и притворства писал я об ухаживании Третьякевича за нашей новой пионервожатой. "12 августа. Настал час купания. Мы лежим на песке, ожидая команды физрука: "В воду марш!" А физрук ждет, когда дежурная цепочка (она из вожатых) займет в Донце свое место. Мы смотрим на вожатых. Тоже ждем. Но они обо всем забыли. Мы следим за каждым их движением. Вот Витя Третьякевич крепко схватил за грудь Валю Б. и старается повалить ее. Она почти не сопротивляется. Только голос начальника лагеря прекратил это безобразие..."
   О своих отношениях с девушками в ранней юности, тем более о влюбленности, в наше время ребята умалчивали. А тут... на виду у всех Валя и Виктор так ветрено и беспечно, к тому же открыто пошли на жмаканье. Почему они выставили напоказ то, что затрагивало только их проблему, им предназначалось? Уступили чувству страсти? Не думаю. О том ощущении в их возрасте рановато говорить. Видно, они просто не научились нормально и естественно себя вести (хотя Виктор на памятном собрании поучал нас этому). У Третьякевича и Вали Б. не была воспитана культура поведения, отсутствовала уверенность (не путать с самоуверенностью) в себе, в своих силах и возможностях, даже в своем умении приглянуться.
   После пионерлагеря, когда мы пошли в школу, "любовь" Виктора и Вали приказала долго жить. Это было естественно и закономерно. Вскоре на смену Вале пришла одноклассница Третьякевича Аня - фамилия ее тоже начиналась на букву "Б". В 1941 году, после переезда Виктора в Ворошиловград, связь его с Анной прекратилась. Слыхал, что во время оккупации В. Третьякевич влюбился в другую Анну, она тоже состояла в "Молодой гвардии". То было чувство их искренней сердечной привязанности друг к другу. С тем большим, нежным, святым переживанием они и встретили смерть у шахтной выработки.
   Встреча с юностью (когда чистый голос плоти только-только напоминает о себе) у каждого своя. Я описал, как это происходило у Третьякевича. При этом ничего не прибавил, не убавил. Именно так все совершалось на самом деле. Никогда и никто ничего подобного о молодогвардейцах не рассказывал. Может быть, оттого, что подобное считалось зазорным - хотя это ложный стыд. Вполне допускаю и другую причину: в живых нет никого, кто о таких отношениях молодогвардейцев мог бы поведать и подтвердить документально.
   Мой рассказ о влюбленности Виктора Третьякевича не бpocaет тень на добрую память о нем, поэтому, надеюсь, никто не будет на меня в претензии. В самом деле, сколько можно считать юных подпольщиков если не полными аскетами, то парнями, которые полагали неприличным не то что поцеловать девушку, но даже притронуться к ней.
   А теперь вновь возвращаюсь к историческому кружку, который так многое значил в жизни пристрастившихся к политике будущих молодогвардейцев.
   Наше крепко-накрепко заполитизированное сознание понуждало ежедневно слушать радио, особенно последние известия, читать газеты и таким образом следить за жизнью страны и международными событиями. Вокруг происходило столько интересного, одновременно значительного, непонятного и противоречивого, что на занятиях кружка в вопросах к учителю истории недостатка не было. А когда 13 июня 1941 года по радио передали опровержение ТАСС (Телеграфного Агентства Советского Союза, в газетах оно опубликовано 14 июня), занятие кружка походило на растревоженный муравейник. В том сообщении говорилось: "...По данным СССР, Германия так же неукоснительно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северовосточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям".
   Илья Моисеевич, прочитав ту публикацию, сказал:
   - Это правительственное заявление, ему надо верить.
   Вскоре Милов уехал в Одессу. Потом началась война. В Краснодон наш любимый учитель не возвратился. Больше о его судьбе я ничего не знаю.
   Вечерами я перебирал книги домашней библиотеки и раздумывал над сообщением Информбюро. Натолкнувшись на ПУ-36 (полевой устав РККА, он из отцовской библиотечки молодого бойца), прочел его первом параграфе: "Всякое нападение на социалистическое государство рабочих и крестьян будет отбито всей мощью вооруженных сил Советского Союза, с перенесением действий на территорию напавшего врага". В душе с новой силой вспыхнула любовь к Красной Армии, желание поскорее стать в ее ряды.
   Разумеется, тогда мы не знали, что еще в июле 1940 года Гитлер решил уничтожить СССР. Не ведали и того, что десятки наших разведчиков за границей, в их числе Рамзай (Рихард Зорге). Эрнст, Ястреб и другие сообщали не только о намерении Германии начать войну против нашей страны, но и указывали год, месяц, день ее начала. На папке с теми донесениями наших резидентов и секретных сотрудников заместитель председателя СНК, нарком внутренних дел Л. П. Берия, по согласованию со Сталиным, за день до нападения гитлеровцев на СССР наложил резолюцию: "В последнее время работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников "Ястреба", "Кармен", "Алмаза", "Верного" за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить. 21 июня 1941 года". Как говорится, комментарии излишни!
   
   
   
   
   
   НА ПОРОГЕ СУРОВЫХ ИСПЫТАНИЙ
   
   22 июня 1941 года я записал в дневнике:
   "Сегодня в 12 часов 15 минут с речью по радио выступил заместитель председателя СНК СССР и нарком индел тов. Вячеслав Михайлович Молотов. Он, от имени советского правительства, сделал заявление о том, что сегодня в четыре часа утра Германия, нарушив пакт о ненападении, напала на нашу, страну. Немецкие самолеты бомбили Киев, Одессу, Житомир, Севастополь и другие города. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецких фашистов. После окончания выступления тов. Молотова я шептал: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами".
   В ту пору мне было 15 лет, 2 месяца и 1 день. Я только что сдал последний школьный экзамен и перешел в восьмой класс.
   Не терпелось с кем-то поделиться ошарашивающей новостью. Поэтому, перебросившись с мамой несколькими словами, скоропалительно выскочил на улицу. То здесь, то там собирались группки краснодонцев. Одни клеймили позором вероломство Германии, другие высказывали предположения относительного дальнейшего развития событий, третьи недоуменно чесали затылки: "Как же так! Недавно радио и газеты трубили, что никакой войны с немцами не будет. И вот те на!"
   Недолго думая, помчался к Сергею Тюленину.
   - Понимаешь, война! - не успев открыть калитку, выпалил я громко и вроде бы даже радостно.
   - Ты что? - Серега от неожиданности и удивления раскрыл
   - Вот тебе и "что"! Немец напал. Может, и нас в армию возьмут. На фронт бы...
   - Там можно героем стать! - В глазах друга засверкали огоньки. Он с упованием бросил: - Потом на рудник прикатить. В новеньком обмундировании, хромовых сапожках, вся грудь в орденах...
   От этих слов Тюленина какое-то непередаваемое волнение наполнило мое сердце. В голове завертелось, закипело. А на душе стало и весело, и страшно.
   - Только бы не опоздать, - беспокойно проронил я. - Чего доброго, наступление фашистов быстренько отобьют... как японцев у озера Хасан и на Халхин-Голе.
   - И оставят нас с носом, - добавил Сергей.
   О том, что произошло ранним утром 22 июня 1941 года, было много необъяснимого. Уже упоминавшееся заявление ТАСС, сделанное, разумеется, по указанию Генерального секретаря ЦК ВКП/б/ и Председателя СНК СССР И. В. Сталина за восемь дней до начала самой жестокой, самой кровопролитной войны в истории человечества, расслабило и ввело в заблуждение советских людей. Оно лишило возможности Вооруженные Силы страны, их Генеральный штаб и командование ясно видеть и трезво оценивать сложившуюся на западной границе обстановку. В обществе возобладало легкомысленно-добродушная и необоснованная уверенность в продолжение благополучной мирной жизни. В Красной Армии возобновились недавно отмененные отпуска. (К слову, в те дни приехал в Краснодон на побывку брат Ули Громовой, командир РККА). Между тем, до того злосчастного тассовского сообщения простым советским людям о надвигающейся войне говорил призыв на сорокапятидневную переподготовку весной 1941 года сотен тысяч резервистов РККА (на самом деле то была частичная мобилизация). По свидетельству маршала Г. К. Жукова, тогда в ряды армии влилось восемьсот тысяч человек. Подобные сборы проводились и ранее. Однако всегда осенью, после окончания уборки урожая. А тут - в разгар полевых работ в сельском хозяйстве.
   Уже в первый день войны всех тревожил вопрос о Сталине: где он? Что с ним? Почему не сам выступил, а поручил это серьезное дело своему заместителю по СНК? Слышались неуверенные ответы "знатоков": "Иосиф Виссарионович, скорее всего, болен".
   Действительность же была такова. Нападение гитлеровцев на {СССР стало крахом сталинской политики, выразившейся в подписании договоров с Германией. Те соглашения - следствия политической слепоты и безмерной самонадеянности "земного божества". Они нанесли нашей родине тяжелейший моральный и военный урон. От сознания, что Гитлер его ловко обманул, Сталиным овладело психическое потрясение, вызвавшее расстройство деятельности всего организма. Именно тот страшный шок был единственной причиной его молчания, понудил спрятаться за спину Молотова.
   22 июня - трагедия СССР и позор И. В. Сталина. РККА опомнилась, когда немцы оказались в 30 километрах от Москвы.
   "Опять о Сталине?" - слышу знакомый голос ветерана, по-прежнему принимающего близко к сердцу все, что касается "мудрого, родного и любимого".
   Да, снова о нем. Иначе не получается, ведь три десятилетия от настроения, воли и действий этого никем и ничем не контролируемого человека зависела судьба не только единого Отечества, но и каждого из нас. Не моргнув глазом сверхчеловек-душегуб высылал в места не столь отдаленные тысячи и тысячи наших соотечественников, а то и целые народности. А скольких лишил жизни... По некоторым данным, за годы правления этого великого злодея мира арестовано двадцать миллионов, около семи миллионов расстреляно. Выходит, совсем неспроста Гитлер считал Сталина гением террора.
   В тягостные дни гробового молчания Сталина хоть какое-то успокоение и надежду вселило "Послание Митрополита Сергия от 22 июня 1941 года". Тогда у православной церкви СССР не было патриарха - Сталин не разрешал его выборы. Во главе православной общины Советского Союза стоял Митрополит Московский и Коломинский Сергий. Как я узнал впоследствии, он сразу же после выступления Молотова, забыв об обидах, нанесенных церкви Советской властью, сел за пишущую машинку, отпечатал свое послание и тут же отправил гонцов во многие уголки страны. Теперь то послание почти никому не известно. Да и в свое время, во всяком случае в Краснодоне, оно распространялось как-то полулегально. Я узнал о послании на второй или третий день войны от набожной соседки Петровны. Она принесла тот текст, написанный корявым детским почерком, из станицы Гундуровской. В нем говорилось: "Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостностью Родины, кровными заветами любви к Отечеству. Не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания... Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины..."
   Тогда страна наша на двенадцать дней потеряла своего любимого, родного и мудрого вождя. В запоздалой речи по радио 3 июля "великий кормчий" не то что не попытался объяснить, он даже не упомянул, как могло случиться, что в первые пять-семь дней войны около миллиона наших самых отборных красноармейцев и командиров угодило в плен? Почему наши воины (первого эшелона!) подчас вступали в бой без винтовок и патронов? Отчего переброшенные с востока на запад танки стояли на платформах? И еще много других "почему".
   Как мы узнали потом, повелитель советского государства всячески лукавил, порой говорил неправду. Он, например, дважды повторил: "...лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражений".
   Вот так в первые дни войны мы "уничтожили" отборные полки и дивизии вермахта. А оставшиеся, "нелучшие", пришлось добивать долгих 1407 дней и ночей. Правда же была такова: уже в первые дни войны немцы уничтожили 28 советских дивизий, а 70 дивизий потеряли более половины своего состава. При налетах на советские аэродромы 22 июня (только за один день!) фашисты сожгли и разбомбили одну тысячу двести советских самолетов.
   В том выступлении Сталин подчеркивал: "...фашистская Германия неожиданно нарушила пакт о ненападении..." Неожиданно для кого? Разве что для одного Генсека ВКП/б/. Советский Союз, несмотря на чудовищные репрессии 1937-1938 годов, по-прежнему имел хорошо организованную, отлично работающую внешнюю разведку. Наши военные и невоенные агенты, секретные и несекретные службы своевременно информировали правительство, политбюро ЦК ВКП/б/, лично Сталина о том, что вдоль западной границы СССР немцы сосредоточили грандиозные военные силы, что фашисты готовы напасть на Советский Союз.
   Однако убежденный в своей непогрешимости будущий генералиссимус имел особое мнение. Он уверовал, что Гитлер не станет воевать на два фронта, начнет войну против СССР лишь после разгрома Англии. А это произойдет не ранее 1942 года. То убеждение Сталина стало определяющим для всех без исключения! Не надо забывать также главную причину неудач Красной Армии. А она заключалась в самой системе управления государством и армией, в единовластии Сталина. Все вопросы жизни страны, войны и мира решал один человек - Сталин. В лучшем случае - небольшая кучка угодных ему людей. Между тем, средства массовой информации по-прежнему были верны сталинскому представлению о будущей войне. На второй день нападения фашистов некоторые газеты рядом с Заявлением Советского правительства поместили большой портрет "хозяина". Тут же сводка главного командирования, в которой говорилось: "Противник отбит с большими потерями". 23 июня 1941 года первая газета партии и страны "Правда" утверждала: "Война не застала нас врасплох. Мы зорко следим за тем, что делается по ту сторону границы".
   Не могу не привести свидетельства своего дневника об обстановке в Краснодоне (и стране, естественно) в те первые дни и месяцы войны.
   "23 июля. Сводки с фронта неутешительные. Пали города: Брест, Вильно, Каунас, Бобоуйск, Гродно, Белосток, Львов и другие. За три недели войны, по сообщению Советского информбюро, с нашей стороны 250000 убитых и раненых, а с немецкой - около миллиона убито, ранено и взято в плен". Как все обстояло на самом деле, мы узнали лишь по прошествии многих лет, после развала СССР. За три недели войны убит один миллион, взято в плен 724 тысячи красноармейцев и командиров РККА. А ведь за полтора месяца до войны, 6 мая 1941 года, выступая перед выпускниками военных академий, И. В. Сталин заявил: "Красная Армия перестроилась организационно и серьезно перевооружилась". Выходит, и перестройка, и перевооружение РККА были, как говорится, из кулька в рогожу".
   "29 июля. Центральная городская больница освобождена от больных. Ее отремонтировали и теперь ждут раненых с фронта.
   3 августа. В больницу (теперь буду называть ее госпиталем) привезли раненых. В пять часов утра я уже был там. Сперва к ним не подпускали на 300 метров. Но потом народ хлынул к раненым, и милиция ничего не могла сделать. Раненым давали деньги, носки, букеты цветов. Вот к раненому подошла старушка и протянула ему 20 рублей. Он сказал: "Мы, мамаша, не голодные". На что старушка ответила: "Знаю... но я прошу вас, примите эти деньги как подарок".
   11 августа. Школы имени Горького и Кирова освобождены под госпитали. Учащиеся школы им. Горького теперь станут заниматься в помещении школы им. 19-го МЮДа, а мюдовские - в нашей школе, № 4 им. Ворошилова, в три смены. Ученики кировской школы будут учиться в помещении какого-то красного уголка.
   13 августа. Несколько дней тому назад наши войска оставили Смоленск.
   15 августа. По радио услышал, что наши войска оставили города Кировоград и Первомайск. Фронт приближается к нам.
   Вечером прогнали пять стад коров и овец из оккупированных районов.
   17 августа. Участвовал во Всесоюзном комсомольско-молодежном воскреснике. На шахте № 5 с 8 утра и до 2-х часов дня тягал вагонетки с углем.
   Немцы заняли Кривой Рог и Николаев.
   По-моему, наступление нашей армии начнется зимой. Причем англичане должны высадить свои войска на германском побережье Ла-Манша. Они нажмут оттуда, а мы отсюда.
   24 августа. Конец лета приближается. Уже в воздухе пахнет осенью, грозной осенью 1941 года. Осенью, в грязи которой наши бойцы оказывают врагу упорное сопротивление.
   26 августа. Не проходит ни одного дня, чтобы через город не гнали стада коров, лошадей, овец. Сейчас гонят из Кировоградской и Одесской областей.
   Сегодня везли детей из Умани 3-4 лет.
   Дела на фронте плохи: пал Новгород, на нашем участке фронта бои идут на Днепропетровском направлении.
   Говорят, что Тимошенко - командующий Западным фронтом, - изменник и предатель и что он перешел на сторону немцев. Распространяется также уйма других слухов. Борюсь с ними, насколько хватает сил. Трудно. Да и самого иной раз берет сомнение. Но я перебарываю себя и говорю: "Победа будет за нами".
   Я думал, что наступление нашей армии начнется зимой. Но если дела на фронте будут идти так, как сейчас, то до зимы останется от страны... сам не знаю что.
   27 августа. Был возле клуба Ленина. Здесь помещается мобилизационный пункт. Возле клуба - сотни провожающих, большей частью женщин.
   Когда мобилизованных повели на стадион, чтобы там проверить явку, женщины подумали, что начинается отправка, что их разлучают с мужьями и братьями, может быть, навсегда... Над толпой стоял ужасный стон. Санитары возились около пьяных и упавших в обморок. Меня охватила жуть. Такого зрелища я еще не видел. Но самое ужасное началось во время отправки. Взяли более 900 человек - 16 вагонов.
   28 августа. Снова мобилизация. Стоны, крики. Ужас!
   30 августа. Часть жителей города связывают узлы. На базаре полно всякого барахла и посуды.
   31 августа. Часть партийных и советских работников вывозит свои семьи из города, хотя об эвакуации еще не объявляли. Так, секретарь партийной организаций шахты № 1-бис П. Клюев вывез свою семью со всем барахлом. Оставил в комнате только кровать-односпалку с постельной принадлежностью.
   1 сентября. С сегодняшнего дня введена карточная система снабжения населения хлебом. Кроме хлеба, в магазинах ничего нет. По карточкам иждивенцу полагается 400 г, а рабочему 600 (на поверхности) и 800 тем, кто работает под землей. Мы будем получать 1 кг 400 г: Нина - 600 г - она работает секретарем районо, а мы с мамой иждивенцы - по 400 г.
   В любом магазине витрины пусты. На прилавках только желудевый кофе да вино, которое из-за того, что нет водки, мобилизованные берут.
   6 сентября. Развита спекуляция, особенно табаком. Один стакан махорки стоит пять рублей. Это очень дорого. Торговки продают его из-под полы. В магазинах ни табака, ни папирос.
   На шахтах ввели 10-часовой рабочий день для тех, кто непосредственно работает в забое. Часть рабочих недовольна этим. На шахтах затягивается выдача зарплаты, банк отпускает деньги только мобилизованным. И вот, когда на шахте № 1-бис выдали деньги, группа мобилизованных рабочих бежала. Не знаю, удался их побег или нет.
   Сегодня в клубе Горького увидел Сергея Ушакова, бывшего одноклассника. Я не видел его больше месяца, так как он работал на строительстве аэродрома в Ровеньках - это недалеко от нас, километров 45. Когда наговорились вволю и я собрался уходить, Сергей сказал: "Прощай, Ким. Завтра я выезжаю в Ровеньки, а оттуда, наверно, нас перегонят дальше. Может, нам с тобой уже и не придется увидеться". Он крепко пожал мою руку. Я сказал, что война войной, а мы еще встретимся. Забегая вперед, скажу: к сожалению, мой товарищ оказался прав. Пережив оккупацию, Сергей Ушаков был призван в армию и погиб в апреле 1944 года в боях за Крым.
   Был в школе. Наша смена третья. Садимся за парты в 15 часов 45 минут. Урок будет продолжаться 40 минут. Маленькая перемена - пять минут, большая - десять.
   7 сентября. Директор Бережной Иван Сергеевич объявил, чтобы на этой неделе все уплатили за обучение, исключая тех учеников, чьи родители находятся в Красной Армии.
   9 сентября. На днях вызвали в военкомат ученика 9 класса" Вершбовского и ученика 10 класса Пфунта, немцев по национальности. На следующий день они в школу не явились. Как узнали мы позже, их вывезли куда-то, приказав взять с собой теплую одежду. Они не успели взять справки из школы.
   14 сентября. Смотрел фильм "Боевые будни" об учении Краснов Армии в 1940 году (маневры). Теперь я убедился, что Тимошенко не изменник, так как в противном случае фильм бы не демонстрировали - там всем командует Тимошенко".
   В конце сентября 1941 года началась первая эвакуация Краснодона: выезжали семьи коммунистов, вызывая глухой ропот беспартийных, которых эвакуировали "на общих основаниях", т. е. не обеспечивали транспортом. Одну за другой закрывали шахты. Их оборудование поднимали на-гора и вывозили вглубь страны. В середине октября эвакуация достигла пика.
   "12 октября. Говорят, что в Сибири из-за эвакуированных перенаселение, нет продуктов и что там начинается голод. Не поймешь, чему верить: слишком много всяческих слухов. Голова ходит ходуном.
   Родина, Родина! Неужели тебя победят? Нет, этому не бывать! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!
   13 октября. Пал Брянск. Немцы несут большие потери, но все же лезут вперед. Черти!
   Нервничаю. Уроки в голову не идут... Сегодня соединили два восьмых класса. В объединенном классе нас 20 человек. Многие эвакуируются. На уроках сидишь, смотришь в окно и видишь, как нагруженные багажом брички и арбы тянутся к железнодорожной станции.
   14 октября. Радио плохо играет. Утром известия не слушал. Может, в обед заиграет. Сегодня утром из госпиталей города вывезли последних раненых.
   15 октября. В объединенном классе всего шесть человек. Занятий не было: сегодня все школы района закрылись. Закрались также последние шахты. Рабочим разрешили вывезти из города свои семьи, но самим мужчинам следовало возвратиться в город.
   16 октября. После упорных боев наши войска оставили Мариуполь. Гадство!
   Детские садики и ясли закрываются. Игрушки раздают. Власти разрешили брать уголь с закрытых шахт, кому сколько влезет. Сегодня под вечер решил обойти город, посмотреть, что в нем творится. Видел женщин и мужчин, которые несли с близлежащих колхозов и совхозов картофель и кукурузу, тянули в мешках и на тачках уголь с закрытых шахт и со станции "Коксуголь", переезжали с пригородных сел в город и с города в пригородные поселки, пылающие архивы и... Анархия, анархия!
   17 октября. Сегодня, с разрешения властей, население разграбило детсадик, находящийся около нашего дома. Тянули стулья, столы, кровати, белье, диван, пианино, из погреба - капусту и другие овощи. Когда нечего стало грабить, народ с остервенением набросился на забор, и через несколько минут от него осталось одно воспоминание. Ясли шахты № 5 тоже растащили, но организованно. Матерям, дети которых были в яслях, давали койки, стулья белье и пр.... Весь день слышались орудийные выстрелы... Ходил на шахту № 1-бис, принес два мешка угля...
   18 октября. Разграблена кладовая шахты № 1-бис. Разграбили также павильон, что недалеко от этой шахты. Там всего-навсего была одна бочка вина.
   Сегодня же было разграблено общежитие № 2 шахты 1-бис. Тянули: тумбочки, шифоньеры, койки, стулья, столы. А также была захвачена одежда некоторых рабочих, которые в это время находились вне общежития.
   19 октября. День и ночь через город движутся автомашины с красноармейцами, продуктами, фуражом и всякой всячиной. Движутся также трактора с прицепленными к ним будками, подводы с беженцами, идут стада коров, отары овец и снова войска. Ввиду такого движения на центральной улице, а именно между райисполкомом и клубом Ленина, стоят регулировщики.
   22 октября. За последнее время идет много войск на Юг, по-видимому, в сторону Ростова-на-Дону. Красноармейцы грязные, часто в полувоенной форме, у некоторых на ногах чуни (кожаные лапти), сделанные из шкуры быка или коровы, шерстью наверх. У многих нет винтовок, у некоторых мелкокалиберки и охотничьи ружья, на винтовках вместо кожаного ремня веревки. Видел одного лейтенанта, одетого в штатские разорванные брюки.
   Я стою возле забора, смотрю на проходящие части и думаю: партизаны это или регулярные части Красной Армии? Начинается мелкий дождик. Из рядов проходящей части выбегает красноармеец, останавливается невдалеке от меня, снимает плащ-палатку. Один старик обращается к нему с вопросом:
   - Почему это, браток, не у всех винтовки?
   - Хорошо, папаша, что хоть эти дали. Нечем воевать... Нечем воевать! Это я слышал уже от многих. Неужели мы не были готовы к войне?
   23 октября. Некоторые шахты района уже взорвали. Шахтный транспорт и оборудование, выданное на-гора, вместо отправки взрывают.
   29 октября. В трудовую армию берут 1924-й и 1925-й годы. Говорят, что скоро будут брать и мой, 1926-й. Хотя бы скорее!"
   Вот такой была обстановка в Краснодоне осенью 1941 года, когда мы с Сергеем Тюлениным думали лишь о фронте. К кому только ни обращались.
   - Возьмите нас к себе, - умоляли усталого, в вылинявшей и пропитанной потом гимнастерке майора, расположившегося на привал у обочины дороги стрелкового полка. - Очень просим!..
   Измерив Сергея, затем и меня удивленно-насмешливым взглядом, командир ответил, как отрезал:
   - У нас боевая часть, а не детский сад.
   - Да ведь мы... - начал Сергей.
   Однако майор повернулся к нам спиной, занялся своими делами.
   Вскоре на Ворошиловградском шоссе показалась новая колонна военных. Красноармейцы, как и те, которых мы только что видели, - небритые, пыльные, в разбитых ботинках. Некоторые командиры тоже обуты в ботинки с обмотками, а не в сапоги. Такое мы видели впервые. Шли медленно, не в ногу.
   - Попытаемся? - Тюленин указал на приближающуюся часть.
   - Как пить дать!
   - Спрашивай первым - ты высокий, плечистый.
   - Ладно, - сказал я и тотчас устремился к командиру, что вышагивал впереди строя.
   Тюленин заторопился следом.
   - Товарищ старший лейтенант, я... мы с Сергеем умеем стрелять из винтовки... мелкокалиберки... бросать гранаты, ориентироваться на местности по компасу и звездам... оборонные значки к тому же...
   - Ну и что? - не замедляя шага, спросил командир.
   - Примите в свою часть... пожалуйста.
   - На обратном пути.
   - Не понял...
   - Когда немца назад погоним... если, конечно, доведется снова проходить через ваш городок.
   Разочарованные, отошли на край дороги.
   - Ты как-то не так... - волнуясь, проронил Сергей. - Просишь, а надо требовать. И все. Не имеют они права отказывать!
   - Много вас тут... советчиков, - рассердился я. - Вот еще идут... Дуй! Посмотрю, что у тебя получится... "просишь"...
   Сергей поспешил к очередной колонне войск. Как и что он говорил - не знаю, потому что я оставался на месте. Видел только, как тот, к кому обратился друг, отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
   - Никто нас не хочет понять, - смущенно и разочарованно проговорил Тюленин, придя обратно.
   И тогда мы пустили в ход последнее средство - широко распространенную хитрость мальчишек: прибавили себе по нескольку лет.
   - Говоришь, почти восемнадцать? - заметно похудевший райвоенком старший политрук Войтанник (во всяком случае, живот был не таким большим, как раньше, отчего комиссар выглядел неуклюжим) измерил меня внимательным взглядом. - Когда не будет этого "почти", тогда приходи... впрочем, сами тебя позовем. Ну, а тебе, брат, - военком повернулся к невысокому, худенькому Тюленину, - никакие "прибавки" не помогут.
   Что же нам делать? Как попасть на фронт? Сколько ни размышляли, ничего путного придумать не могли.
   И вот однажды сестра Нина, встретив меня с Сергеем на улице, сказала:
   - Валя Герман, заведующая сектором учета, просила вас зайти в райком комсомола.
   "Что бы это значило? - задумались мы. - В такое время, когда, казалось, каждому самому до себя, о нас вспомнили в райкоме!" Не мешкая, тут же помчались к знакомому серому зданию. Валю нашли без особых трудов.
   - Сюда, пожалуйста, - Герман указала на закрытую дверь угловой комнаты, в которой до недавнего времени хранились конфискованные у жителей города и района радиоприемники. - Вас уже ждут.
   Почему-то оробев, некоторое время толчемся на месте. Наконец, поборов неуверенность, переступаем порог. За столом, заваленном стопками бумаг и какими-то папками, двое военных, опоясанные новенькими портупеями. В петлицах габардиновых гимнастерок сверкали красной эмалью шпалы. На рукавах, пониже локтя, в золотом плетеном обрамлении алели матерчатые звездочки. Как я узнал позже, то были работники политотдела 18-й армии старшие политруки Коробов и Попов.
   Один из военных, скуластый, с глубоко посаженными глазами и нахмуренными бровями, нехотя оторвался от бумаг.
   - Вы к кому, ребята? - поднял на нас красные, воспаленные, наверное, от недосыпания, а может, плохого освещения, глаза.
   - Валя сказала...
   - Ах, Валя... - неопределенно произнес политрук, потеребив острый подбородок. - Если Валя, тогда усаживайтесь, - улыбнулся, по-видимому, обрадовавшись предоставившейся возможности расправить усталую спину и плечи. - Да садитесь же. В ногах, говорят, правды нет.
   Выжидательно поглядывая на политруков, робко присели на краешек легонько скрипнувшего под нами дивана. Второй военный, оставив нас полностью на своего товарища, работал с бумагами.
   - Ваши фамилии Тюленин и Иванцов?
   Мы удивленно переглянулись, согласно закивали.
   В это время в комнату вошел рослый, лобастый военный с тремя шпалами в петлицах. Талия туго перетянута широким поясным ремнем с медной блестящей пряжкой. Справа к ремню пристегнута кобура с пистолетом, слева - пухлая полевая сумка. На портупее - свисток и компас. Политруки поспешно встали. Вошедший жестом дал понять, чтобы поприветствовавшие его товарищи продолжали работу. Молча проследовав в дальний угол, старший батальонный
   комиссар утомленно опустился на стул. Он внимательно слушал наш разговор, машинально подергивая черные с острыми кончиками усы. Однако до конца беседы не проронил ни слова.
   - Так-так, - над чем-то раздумывая, старший политрук прошелся по комнате. - По скольку же вам лет?
   - Мне шестнадцать, - поторопился Сергей. Он тотчас вскочил и, чтобы показаться взрослее, вытянулся, затем стал на цыпочки.
   - Н-да, не густо, - политрук недоверчиво поднял брови, сморщил лоб.
    Тюленин говорил правду. Однако, худой и низкорослый, он выглядел тринадцатилетним.
   - Ну, а тебе?
   Я на целый год моложе Сергея. Как быть? Раздумывать, однако, некогда. В одну минуту нашелся и выпалил, не моргнув:
   - Через месяц стукнет восемнадцать.
   - А если точнее, без вранья? Лгать-то нехорошо.
   Боясь произнести лишнее, неосторожное слово, на мгновение задумался. "Обманывать в самом деле нехорошо. Но так хочется на фронт, дать по морде этим наглым фрицам..." И вот уже смело поднимаю голову, смотрю в глаза старшего политрука прямо, не моргнув. Говорю уверенно, сам поражаясь твердому звучанию свого голоса:
   - В самом деле восемнадцать...
   Какое-то время политрук раздумывал. И вдруг как обухом по голове:
   - Что ж, можете идти. Да-да, идите - вышла ошибка.
   Переступив порог, я услышал хриплый голос старшего батальонного комиссара:
   - Какой молодчина... этот высокий. Врет и не краснеет. Люблю таких.
   Я не придал восклицанию комиссара никакого значения. Однако тому возгласу суждено было круто изменить мою судьбу. На улице Сергей досадливо ворчал:
   - Ошибки, ошибки... везде сплошные ошибки. - Через некоторое время оживился: - У тебя здорово получилось. Как это ты сразу сообразил! А я сдуру бухнул "шестнадцать"! - он с силой пнул валявшийся на дороге камешек.
   Десяток шагов прошли молча. Затем Тюленин примирительно махнул рукой.
   - Да что растабарывать - "удача" у обоих одинакова.
   Так и не поняли мы тогда, кто эти военные и что им от нас было надо.
   Однако в душе моей возникло какое-то доброе, полное надежды чувство к старшему батальонному комиссару. Трудно сказать, чем оно было вызвано. Может быть, незлой репликой о моем вранье или приветливым лицом комиссара, его теплым взглядом. Словом, я сказал тогда Сергею:
   - Давай к тому... с тремя шпалами подойдем... попозже, когда в райкоме никого не будет.
   Тюленин откликнулся живо, словно только и ждал подобного предложения.
   - Сам о нем размышляю... он может нас понять. Вернемся?
   - Я же сказал: лучше вечером... может, один будет.
   Когда стемнело, снова пошли в райком. Прежде всего разыскали Валю, расспросили ее о понравившемся нам старшем батальонном комиссаре.
   - Он в кабинете Прокофия, - сказала Герман. - Один. Можете сами спросить разрешение.
   Терять было нечего. И мы смело пошли знакомым коридором в знакомый кабинет.
   Старший батальонный комиссар, назвавшийся Борцовым, принял нас доброжелательно. Впрочем, вот что он сам впоследствии рассказывал о той встрече в письме к украинскому писателю Юрию Ярмышу. (То письмо - читательский отзыв на мой очерк о Краснодонском партизанском отряде "В самый трудный час", опубликованный в 1984 году в журнале "Радуга", редактором которого в то время был Юрий Ярмыш.)
   "В самом начале войны я был назначен начальником 8-го отделения политотдела 18-й армии. Отделение занималось организацией партизанского движения, диверсионных групп и подполья на временно оккупированной территории, на участках боевых действий армии.
   Осенью 1941 года отделение дислоцировалось в г. Краснодоне. Ко мне каждый день приходили краснодонцы: шахтеры, рабочие неугольных предприятий и очень много молодежи. Мужчины и женщины. Коммунисты, комсомольцы, беспартийные. Этот огромный поток требовал одного - принять его в партизаны. Однажды ко мне залетели два подростка. Как я узнал позже, то были два неразлучных друга. Один из них - небольшого роста, худенький, с непричесанным светлым чубом. Серые с голубизной глаза его сияли и смотрели на меня с надеждой осуществить свою мечту. В его глазах светились честность, доброта, сила воли. Таким я запомнил стоявшего передо мной паренька, будущего члена штаба "Молодой гвардии", Героя Советского Союза Сергея Тюленина.
   Второй мальчик, в противоположность своему другу, был высокий, красивый, стройный. Тело его дышало недюжинным здоровьем и силой. В лице и глазах выражалось умение добиваться поставленной цели. Это был Ким Иванцов.
   - Зачем пожаловали, юные товарищи? - спросил я. Горячась, с юношеским задором, перебивая друг друга, они заговорили одновременно.
   - Нет, друзья мои, так я ничего не пойму. Пусть говорит кто-то один. Ну вот ты, - указал на Иванцова.
   - Идет война, - начал Ким, смущенно переступая с ноги на ногу И комкая в руках кепку. - Фашисты пришли уже к нам в Донбасс. Вот мы, я и Сергей, считаем своим долгом воевать. И просим послать нас на фронт. - Озорно взглянув мне в глаза, добавил: - Лучше в партизаны.
   Мне было радостно сознавать, что наша молодежь воспитана в духе любви к Родине, преданности своему Отечеству, своему народу. Но что я мог ответить этим детям? Только одно:
   - Дорогие мои хлопчики, спасибо за патриотизм. Вашу просьбу мы обязательно учтем. Как только появится необходимость, мы вас позовем.
   Полагал, что после этого они уйдут. Но не тут-то было. Друзья продолжали упрашивать, настаивать, рассказывать о том, что они умеют делать. Невольно заинтересовавшись, предложил подробнее поведать о себе: в какой школе учились, кто родители, чем увлекаются...
   Ответив на интересовавшие меня вопросы, Сергей снова попросил, горячо и страстно:
   - Возьмите нас в партизаны!
   - Война - занятие взрослых, - ответил я. Чтобы как-то успокоить юных патриотов, прибавил: - Для вас и в городе найдется немало дел. Помогать фронту можно и в Краснодоне. В какой, говорите, школе учились?
   - Имени Ворошилова, - живо ответил Иванцов.
   - Председателя родительского комитета помните?
   Друзья удивленно переглянулись.
   - Филиппа Петровича? - Сережка озорно сверкнул глазами. - Еще бы!
   - Вот и хорошо. Когда у вас появятся какие-то затруднения, обратитесь к нему. Он обязательно поможет.
   Направляя мальчишек к Лютикову, я, разумеется, не сказал им, что политотделом 18-й армии он оставлен в городе в качестве агента 8-го отделения и организатора партизанского движения. Да и упомянул имя Филиппа Петровича на всякий случай: мало ли, что могло произойти в то тревожное время. А на таких подростков, по всему было видно, вполне можно было положиться.
   Через день Кима Иванцова мы пригласили для повторной беседы. Вскоре его зачислили в Краснодонский партизанский отряд. Зимой: 1941 года К. Иванцов вместе с отрядом ушел на фронт. Только ясное понимание сущности, своих отличительных свойств, своей роли в жизни, в обществе, высокое классовое самосознание могли вызвать к жизни огромный патриотизм нашей прекрасной молодежи, грудью ставшей на защиту своей любимой Родины. Не жалели они ни своей молодости, ни своей крови, ни самой жизни. Вот почему стало возможным рождение "Молодой гвардии" и сотни других организаций молодежи для Священной войны с фашизмом, наиболее реакционным политическим течением, выражавшим интересы самых агрессивных кругов империалистической буржуазии...
   P.S. Если быть точным до мелочей, то С. Тюленина и К. Иванцова я впервые увидел в начале того памятного дня беседующими с сотрудниками моего отделения. Однако, занятый размышлениями над невеселым донесением одного из своих агентов, не обратил на ребят должного внимания".
   Впоследствии Александр Александрович Могилевич-Борцов о своих встречах и беседах с Сергеем Тюлениным рассказал создателям полнометражной художественно-публицистической кинокартины "По следам фильма "Молодая гвардия": Москва, студия им. М. Горького. 1988. Так был запечатлен для потомков небольшой, однако яркий эпизод из жизни героя-молодогвардейца.
   Тогда же я спросил Александра Александровича:
    - Почему осенью сорок первого вы отказали Тюленину, не приняли его в партизанский отряд?
    Борцов-Могилевич улыбнулся.
    - Врать складно он не умел. Как ни странно, но это единственная причина. Я понимал, что и дома, и в школе вам внушали: обманывать, говорить неправду подло и низко. И хорошо, что вас этому учили. Ну, а если советский человек попадал к врагам? Он что же, должен был выкладывать им всю правду? Нет, надо было изворачиваться, сочинять, разыгрывать простачка. Притом искусно, как вы тогда... когда уверяли меня, что вам без месяца восемнадцать. И нечего в таких случаях стыдиться лжи - она святая, во имя счастья Родины. Я знал - скоро ваш друг все это поймет. Однако ждать было некогда. - Александр Александрович задумался, потом неожиданно широко улыбнулся. - Вы тогда завирали настолько мастерски, что я подумал: артист да и только. Истинно русский человек. Хотя это отчасти смахивало на авантюризм. - Уловив на моем лице недоумение, Могилевич поспешил разъяснить: - У нас принято лгать. Тем самым мы приукрашиваем свою жизнь. За границей такого нет. И ёще я подумал: не дай Бог, попадете в лапы фашистов, обязательно выкрутитесь. На лице у вас была святая простота. Не поверить вам было просто невозможно. Настоящий артист, каким и должен быть разведчик. Вот этой артистичности вашему другу как раз и недоставало.
   
   
   
   КРАСНОДОНСКИЙ ПАРТИЗАНСКИЙ
   
   Он насчитывал без малого три десятка человек. Все коммунисты, и исключением одного партизана-разведчика, которому в ту пору ныло всего пятнадцать с половиной лет. В силу возраста он не мог "стоять не только в партии, но даже в комсомоле (в ВЛКСМ принимали с 16 лет) и, естественно, не имел паспорта. Однако стопроцентную партийность отряда, такую важную для отчетности, не.портил: согласно существовавшему тогда правилу, разведчики и диверсанты в списки партизанских отрядов не включались. О них знал только командир отряда. И, само собою разумеется, восьмое отделение поарма, где хранились все документы: партизанские клятвы, письменные донесения и отчеты командиров отрядов и групп, а также разведчиков, диверсантов, связных. К сказанному добавлю, что тем юным партизанским разведчиком был автор этих строк.
   Отряд состоял из нескольких групп по три-пять человек в каждой. Командира и комиссара отряда предполагалось рассекретить лишь для командиров групп и не ранее чем при уходе отряда в подполье. Ни в каких лесах или балках базирование отряда не предусматривалось. Все партизаны оставались в городе, поселках и селах на своих квартирах. Подпольщикам запрещалось самостоятельно проявлять какую-либо активность, как и недовольство по поводу оккупации. Наоборот, следовало неуклонно, однако не настырно добиваться доверия немцев и их прислужников, даже иной раз приходить им на помощь в незначительных делах. Действия отряда предполагалось главным образом одиночными бойцами и небольшими группами, как правило, в ночное время. Перед операцией участники предстоящего дела получали на базе (в схроне) оружие и боеприпасы. После выполнения задания прятали оружие там же, где его взяли, расходились по домам, вновь становились мирными "покорными" гражданами.
   Вот что говорится обо всем этом в официальном документе, хранящемся в архивах Украины и России. Появился он после того, как была проведена передислокация частей 18-й армии, и значительная часть Ворошиловградской области временно попала в полосу действий 12-й армии. Начальник 8-го отделения поарма-12 батальонный комиссар Завальный поручил своим сотрудникам установить, какие партизанские отряды созданы на Ворошиловградщине. Вскоре они доносили: "Выполняя Ваше указание... об установлении связи с ранее организованными отрядами по г. Ворошиловграду и в районах области... нами установлено: всего в направлении действия нашей армии насчитывается девятнадцать партизанских отрядов... в которых состоит 443 человека, из них 226 членов и кандидатов в члены ВКП/б/. Все отряды хорошо вооружены винтовками, гранатами, взрывматериалами и др. видами оружия... Продовольствием отряды обеспечены от двух до трех месяцев. Значительная часть оружия и продовольствия рассредоточена в тайниках в нескольких местах, место тайника знает только командир отряда и один партизан.
   Каждый отряд имеет явочную квартиру, специально выделенных людей для связи, установлен пароль и отзыв, район действия. Все партизаны приняли присягу, прошли пятидневные курсы по подрывному делу... по сведениям, полученным от 4-го отдела управления НКВД по Ворошиловградской области, мы имеем:
   По Краснодонскому району - один партизанский отряд. Командир отряда Кожанков Иван Емельянович, комиссар Берестенко Алексей Григорьевич. В отряде насчитывается 27 человек, из них членов ВКП/б/ - 27 человек.
    Вооружение отряда: ручных пулеметов - 2, винтовок - 46, патронов - 65 тысяч, наганов - 7, и к ним 175 патронов, гранат - 26. Район действия отряда - Краснодон, поселок Изварино, село Новоалександровка. Явочные квартиры:
   - Поселок Изварино, ул. Клубная, дом 7, кв. 4. Кирюшина Елизавета Васильевна - "Добрая".
    - 2-я явочная квартира: Ворошиловградская область, Краснодонский район, хутор Новодуванка. Ивакина Вера Андреевна - "Васина".
   - 3-я явочная квартира: Ворошиловградская область, краснодонский район, хутор Шевыревка. Беспалова Анна Терентьевна - "Шевыревская".
   - 4-я явочная квартира: Ворошиловградская область, Краснодонский район, шахта № 5, дом 2, кв. 23. Зимина Агафья Степановна - "Сорокина".
   Пароль: "Я ищу земляков". Отзыв: "Кто ваш земляк?" Ответ: "Сергеев Иван".
   У меня тоже была явочная квартира, вернее, явочно-запасная, в селе Шевыревка, в домике нашей старой и доброй знакомой бабушки Ильиничны. Как-то я рассказал об этом Нине. Она запомнила. Та, квартира пригодилась ей во время работы в "Молодой гвардии". Вместе с Олегом Кошевым, Сергеем Тюлениным, другими подпольщиками Нина неоднократно укрывалась здесь от фашистских ищеек, встречалась с товарищами по "Молодой гвардии". Особенно пригодилась та квартира в дни массовых арестов молодогвардейцев. И что самое удивительное - на часах стояла приемная дочь бабушки, моя одноклассница Шура Пивнева. Эта девочка тишайшего нрава, о таких говорят: "Она мухи не обидит", разговаривала всегда вполголоса. И вот такое бесстрашие. Пораженная безбоязненностью Шуры, Нина однажды расцеловала ее и выпросила на память маленькую фотокарточку этой необыкновенной девочки. На оборотной стороне той карточки Нина написала: "У бабушки этой девушки была наша явочная квартира".
   Вот она лежит передо мной - малюсенькая фотокарточка худенькой, слабой сиротки, которая, как показали события, получше некоторых здоровяков-мальчишек понимала значение слов "Родина", "совесть", "честь".
   Работу по созданию коммунистического подполья Краснодона 8-е отделение поармии проводило в тесном общении с райкомом партии. Первый секретарь райкома В. Е. Нудьга непосредственно участвовал в отборе кандидатов, присутствовал при принятии бойцами отряда клятвы партизана - каждый присягал индивидуально и скреплял торжественное обещание личной подписью на отдельном листе с текстом клятвы. Знаю обо всем этом по собственному опыту. У всех будущих партизан отобрали паспорта, взамен выдали справки. Одновременно каждому вручили документ, подписанный райвоенкомом, из которого следовало, что такой-то мобилизации в РККА не подлежит. Отдавая в мои руки ту необычную бумагу, комиссар отряда сказал:
   - На всякий случай... тебя и без нее никуда не мобилизуют. - Словно в воду глядя, добавил: - Может, для истории пригодится.
   Храню ту справку до сих пор как один из документов необычного времени.
   Паспорта партизанам вскоре возвратили: поступили сведения, что: немцы беспаспортных граждан задерживают и, не церемонясь, тут же расстреливают - фашисты пронюхали, что это партизаны.
   Все будущие народные мстители, как уже упоминалось, прошли ускоренную пятидневную подготовку по подрывному делу в спецшколе НКВД, располагавшийся в г. Лисичанске. Затем их оставили еще на пять дней, во время которых изучалась тактика партизанской; борьбы в условиях Донбасса, отечественное и немецкое оружие.
   Я проходил ускоренную подготовку в 8-м отделении. Инструкторы - старшие политруки Коробов и Попов - начали с обращения фашистов с попадающими в их руки партизанами:
   - Их тут же расстреливают, чаще вешают. Брать партизан в плен, тем более направлять в лагеря для военнопленных, запрещается. Партизан фашисты называют бродягами и бандитами.
   После тех рассказов, пристально глядя мне в глаза, Коробов спросил:.
   - Может, передумаешь? Романтика в партизанской жизни иной раз оборачивается страшными муками и такой же мучительной смертью.
   Я внимательно слушал своих наставников и твердо отвечал:
   - Выдержу все... только возьмите в отряд.
   Ответы мои были честными, хотя, как вскоре понял, далеко не все, сказанное политруками, до меня доходило - таким, каким оно было на самом деле. Но я уверовал, что в лапы фашистов не попаду. А если, не дай Бог, меня все же схватят, то непременно выкручусь
   Разумеется, вся работа по созданию подполья проводилась в глубочайшей тайне. Даже принимать партизанскую клятву мы приходили в помещение райкома комсомола поодиночке, в разное время, к тому же после наступления темноты. Первого ноября я неожиданно встретился здесь со старым знакомым Ф. П. Лютиковым. Удивленно посмотрев друг на друга, мы поздоровались и разошлись, не сказав больше ни слова. Возвратившись домой, записал в дневнике: "1 ноября 1941 года. Я вступил в Н." Однако уже 15-го декабря, нарушая правила конспирации (они были вызваны настойчивой пропагандой, что Краснодон избежит оккупации и вообще война закончится в 1942-м году), конкретизировал ту запись: "1 ноября я вступил в партизанский отряд..."
   Страшно хотелось рассказать о своем партизанстве Тюленину. Однако я боялся обидеть друга, хотя никакой моей вины в том, что его не приняли в наш отряд, не было. К тому же я помнил приказ Борцова: никому ни слова. "Ибо тайна, - внушал мне Александр Александрович, - перестает быть тайной, если о ней знают даже два человека".
   Вспоминая сегодня то время, прихожу к выводу: Краснодону в 1941-м очень повезло, что организацией партизанского отряда занимался Борцов-Могилевич, активный участник Октябрьской революции, гражданской войны (в частности, борьба с махновщиной), потом оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом, затем секретарь иностранного отдела ВЧК, резидент ВЧК в Италии, один из организаторов советской внешней разведки, видный историк, владеющий четырьмя иностранными языками.
   В апреле 1942 года А. А. Борцова-Могилевича представили к награждению орденом Красного Знамени. В характеристике, подписной начальником Восьмого отдела Политуправления Южного фронта полковым комиссарам Сыромолотным, говорилось: "Тов. Могилевич А. А. с 8 сентября 1941 года работает начальником 8-го целения политотдела 18-й армии Южного фронта. За время своей работы по руководству партизанским движением на участке 18-й армии среди населения временно оккупированных районов показал себя в достаточной степени серьезным, вдумчивым и оперативным работником.
   Тов. Могилевич в своей практической работе использовал опыт чекистской работы. Каждая группа засылаемых в тыл противника людей со специальными заданиями им лично тщательно подготавливалась, в результате чего на участке 18-й армии был самый незначительный процент провалов при выполнении специальных заданий диверсионными группами, связными и партизанскими отрядами.
   Совместно с местными парторганизациями 8-е отделение организовало 33 партизанских отряда с количеством в них 638 бойцов".
   Таким был организатор первого и второго подполья Краснодона. И если бы компартийные и военные деятели не разрушили созданное Могилевичем краснодонское подполье 1941-го года, то в период оккупации города оно бы показало себя с лучшей стороны.
   А теперь обо всем этом поподробнее.
   - Одновременно с формированием партизанского отряда, - рассказывал мне впоследствии А. Г. Берестенко, - был создан подпольный райком партии во главе с машинистом паровоза, - его фамилию Алексей Григорьевич запамятовал. - Для секретарей и членов райкома подготовили явочные квартиры, установили пароли и отзывы. Мы с Кожанковым дважды встречались с тем машинистом. Условились, как именно станем поддерживать связь во время оккупации и координировать наши действия. В том были определенные трудности. И меня, и Ивана Емельяновича в городе все знали, поэтому с приходом немцев мы уходили в подполье, в заброшенные шурфы давно выработанных шахт, расположенных в противоположных концах города. Он - в один шурф, я - в другой...|
   Летом 1942 года, перед бегством из Краснодона, райком партии подтвердил свое решение относительно партийного подполья города и района. Как выявилось впоследствии, те трусливые компартийные лицемеры оказались неспособными поднять народ на борьбу c оккупантами и руководить ею. Впрочем, они к этому и не стремились. Скажу больше, краснодонский подпольный райком партии разбежался еще до оккупации города. После войны, - заканчивая воспоминания, подытожил Алексей Григорьевич, - того секретаря-машиниста разыскали и исключили из партии. Это я хорошо помню. Еще одним секретарем подпольного райкома оставляли Фоменко работал помощником начальника шахты, кажется, № 2. Какова его судьба - не знаю.
   Для подпольной работы в Краснодоне был также подготовлен Лобачев - работал директором МТС (машинотракторной станции)! Его немцы расстреляли...
   Повторяю, все это мне рассказывал А. Г. Берестенко, комиссар Краснодонского партизанского отряда, который до войны и первый военный год работал заведующим военным отделом райкома ВКП/б/ и имел непосредственное отношение к формированию подполья города.
   В ноябре 1941 года в жестоких боях частям Красной Армии удалось на реке Миус остановить немецко-фашистские войска, исступленно рвавшиеся на Кавказ и к Волге. Однако гитлеровцы по-прежнему имели перевес в живой силе и технике. Командование Красной Армии поставило перед Южным фронтом задачу: сковать действия вермахта в Донбассе, не давать немцам передышки ни днем ни ночью, всеми имеющимися средствами помочь героически сражавшейся Москве.
   Поговаривали о предстоящем наступлении Красной Армии на Южном фронте, более того, об окончании войны уже в следующем году. Последнему способствовало высказывание И. В. Сталина в речи на параде Красной Армии 7 ноября на Красной площади в Москве. "Враг не так силен, - утверждал наш мудрый вождь, - как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики... В Германии теперь царят голод и обнищание... Немецкие захватчики напрягают последние силы... Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик - и гитлеровская Германия лопнет под тяжестью своих преступлений".
   Затаив дыхание, слушал я ту речь "дорогого учителя" по радио. Хорошо помню, что именно так он говорил. Однако, когда прочел Выступление Сталина в газетах, к удивлению своему, после слова "Германия" вместо "лопнет" было напечатано "должна лопнуть". Я не придал тогда этому значение.
   Мы верили Сталину так, как немецкий народ верил Гитлеру. В Краснодоне осенью и зимой 1941 года укрепилось мнение, что народ наш избежит оккупации. О том говорят и страницы моего дневника.
   "30 ноября 1941 года. По радио сообщили, что несколько дней тому назад внезапным ударом немцы заняли Ростов-на-Дону, потом наши генералы Ремизов и Харитонов выбили немцев из Ростова, рагромив группу генерала Клейста (я тогда не знал, что спустя годы известный поэт напишет: "Города сдают солдаты, генералы их берут"). Сам Клейст бежал в Таганрог. Нами захвачены большие трофеи. Советские войска преследуют отходящие части противника.
   1 декабря. Армии Южного фронта продолжают преследовать рабитые клейстовские дивизии. На некоторых участках фронта отступление немцев превращается в паническое бегство.
   25 декабря. Школы района снова работают, но уже в других, худших, помещениях. А старые помещения школ разграблены и разбиты, к тому же их нельзя отапливать из-за отсутствия воды. Не взорванные шахты думают восстанавливать. Некоторые мелкие уже работают. (Я говорю о шахтах местной промышленности, на которых уголь на-гора выдают при помощи ворота и лошадей.)
   Клуб Ленина тоже начинает работать. Сегодня в нем вечер танцев. Купил билет, вошел в зал. Играет баян, танцуют военные и, на удивление, штатские, которых за последнее время стало много (повылазили с трущоб). Электричества нет, горят шахтерские лампочки..."
   26 декабря я сделал в дневнике такую запись: "В одной красноармейской газете прочел перевернутую песню "Синий платочек", который теперь называется "Теплый платочек". Поет ее немецкий солдат:
   
   Ты попросила платочек,
   Милая добрая мать,
   Ты попросила
   Пудру и мыло
   В виде трофеев прислать.
   Порой ночной
   Лежит твой сынок под Москвой.
   Этот сыночек
   В теплый платочек
   Сам бы залез с головой..."
   
   Эта запись стала последней за 1941-й год.
   Утром того дня меня срочно вызвали в восьмое отделение - оно располагалось недалеко от центра Краснодона, на Банковской улице (теперь улица Лютикова). Борцов поинтересовался моим здоровьем и настроением. Получив вполне устраивающие его ответы, неожиданно спросил:
   - Не желаешь поехать на передовую... понюхать пороху?
   У меня душа взыграла. Не раздумывая, тут же выпалил:
   - Ещё как желаю!
   - Хорошо. Вечерком, когда стемнеет, я загляну к вам... надо переговорить с твоей мамой.
   - Да она не станет возражать, - заверил я.
   На следующий день мы с Борцовым были в прифронтовое, поселке Ольховатка Сталинской области, в расположении 136 стрелковой дивизии. Здесь, всего в пятистах метрах от нашей передовой линии обороны, базировались партизанские отряды под командованием Зинченко, Компанийца и Мельниченко. Они подчинялись Борцову. В этих отрядах мне довелось проходить испытание и практику. Такому закреплению полученных теоретических знаний Борцов подвергал всех будущих разведчиков и диверсантов. Одновременно проверялись наши нервы, сообразительность, смелость, знания по огневой подготовке и рукопашному бою, а также контролировалось поведение в бою и вообще в чреватой опасностью обстановке. При этом сотрудники 8-го отделения строго следили, чтобы стажеры друг с другом не встречались, даже не сталкивались. Прощаясь, Борцов предупредил меня:
   - Знаю, ты любишь вести дневник. Однако в данном случае подобное исключается. Никаких записей. За это строго наказываем, вплоть до...
   Он не договорил, но я и без того все понял. Впрочем, я не очень огорчился. Память у меня была, как я уже упоминал, превосходной. В школьные годы за одни лишь даты учитель истории ставил мне "отлично". Все, что я видел и делал в Ольховатке, хорошо запомнил. Верил, настанет время и ту жизнь я возьму на карандаш.
   Не тратя время попусту, уже на второй день вместе с разведчиками отряда Компанийца изучал немецкую оборону: почти целый день наблюдал за ней из нейтральной полосы. Промерз до самых костей. Потом еще раз основательно знакомился с тем участком. Изрядно поползал на брюхе под самым носом немцев. Когда возвращались в Ольховатку, попали под артиллерийский обстрел. Душа моя подчас уходила в пятки, хотя фрицы били всего лишь по деревне, правда, безжалостно. И снаряды только пролетали над нашими головами. Однако я старался держаться безбоязненно.
   Вскоре ночью перешли оборону немцев. В фашистском тылу наблюдали передвижение войск и грузов. Собственно, это и было нашей главной задачей. Одни части фрицы отводили в тыл, другие выдвигали поближе к передовой. Надо было сосчитать грузовики, запомнить, какие именно звери нарисованы на их бортах. (Я уже знал, что каждый полк и дивизия фашистов имеют свою эмблему.) После с разведчиками отряда Компанийца побывал в немецком тылу еще два раза. За это время подружился с одним из них - Володькой Компанийцем, однофамильцем своего командира. Затем побывал в отрядах Зинченко и Мельниченко. Мы переправляли через линию немецкой обороны разведчиков и связных восьмого отделения, нападали на огневые точки противника и на одиночных фашистов, портили связь, в селе Убежище "уворовали" старосту - привели его Ольховатку и сдали штабу 733-го стрелкового полка. Так продолжалось около трех недель. Два-три дня в тылу у немцев, день отдыха и снова к фрицам в гости.
   15-го или 16-го января 1942 года в Ольховатку снова приехал Борцов. После встречи с командирами партизанских отрядов вызвал меня. Долго и подробно расспрашивал, чем я занимался все эти дни.
   Как и где именно переходили мы немецкую оборону? Как вели наблюдение за фрицами и что видели? Как захватили старосту? Распространяли ли мы листовки на русском и немецком языках?
   - Расскажи о листовках поподробнее... шли и разбрасывали их налево и направо?
   - Да вы что! - удивился я. - Этим мы занимались после выполнения основного задания. Отклонялись в сторону от маршрута, приближались к селу. И тут, около домов, разбрасывали листовки на русском языке... немного на немецком. В основном немецкие листовки раскидывали около их обороны. Для этого тоже уклонялись от своего маршрута на два-три километра в сторону. Все проделывали по пути домой.
   Интересовался Борцов и старостой села Убежище, схватить которого помог нам его брат-партизан.
   На все вопросы старшего батальонного комиссара отвечал начистоту. Без утайки ответил и на его вопрос: "Не преувеличивают ли партизаны свои успехи?"
   - Нет, не преувеличивают... Разве что иной раз в отряде Мельниченко.
   - А что именно? - мой начальник насторожился.
   - Его ребята порой раздували сделанное: вместо одного убитого нами немца говорили два, вместо двух уничтоженных землянок докладывали - три. В другой раз разведчики этого отряда доложили своему командиру, что укокошили семерых фашистов, тогда как на самом деле всего четверых.
   Подробные доклады, как я потом узнал, поощрялись Мельниченко. При донесении в 8-е отделение тот командир добавлял еще от себя. И получалось...
   - Когда один раз, - продолжал я рассказ, - мы вышли из домика Мельниченко, я спросил тех партизан: "Почему вы прибавляете?" Они ответили: "Ты не все видел". Может, так и было. Но мне кажется, что я зоркий. Недаром дедушка называл меня глазастым.
   - Может, припомнишь еще что-то подобное и в других отрядах?!
   - Нет, ничего такого я больше не видел и не слышал.
   (Уже после войны Могилевич рассказывал мне, что 8-е отделение знало о преувеличении Мельниченко побед его отряда. Предупреждало, требовало давать абсолютно точную информацию. Но тот оставался верен себе. Мы вынуждены были отдать его под трибунал.)
   Наконец Борцов проговорил:
   - Рад, что ты оправдал мое доверие. Очень рад. Благодарю за службу. Информация командиров отрядов о твоем поведении вообще и участии в операциях, разведывательных и боевых, вполне положительная. Ну а насчет страха... Это чувство мне знакомо. Сталкиваюсь с ним всякий раз, когда перехожу линию фронта, пробираясь в партизанские отряды. Тут главное не раскисать, не дать опаске разрастись. Надо немедля отгонять ее, давить в самом зародыше. Надо собирать в кулак всю силу воли, проявлять самообладание и верить, что все закончится благополучно.
   Признание моего начальника, что он тоже испытывает боязнь, стало для меня открытием. Думал, комиссар ничего не боится. Только потом, хлебнув вдоволь фронтовой жизни, понял: все мы человеки, все из одного теста слеплены. И в жизни нет тех бесстрашных героев, которых мы видим в кино, о которых читаем в книгах. Просто в страшных и опасных положениях надо не раскисать, а поступать так, как советовал мне в свое время мой первый фронтовой начальник.
   - Теперь о самом радостном, - Борцов встал с табуретки, подошел ко мне вплотную, торжественно выдохнул: - Привет от твоей мамы. Заходил к ней перед отъездом. - Не дав мне опомниться, заметил: - Минут через пять мы с тобой уедем в Краснодон.
   Не помню, когда еще так радовался. Хотелось прыгать, визжать, петь. Но я сдержался. Даже сам не знаю, как мне это удалось.
   Когда приехали в Краснодон, Борцов не сразу отпустил меня. Заставил написать отчет о том, что я ему уже рассказывал: чем занимался, что видел и слышал, будучи в партизанских отрядах Сталинской области.
   - Пиши обо всем. И поподробнее. Даже о том, что кажется тебе незаслуживающим внимания.
   Над тем отчетом я просидел долго, наверно, часа три. Вначале думал управлюсь минут за 15-20.
   Встречаясь в те дни с огольцами нашей компании: Тюлениным, Ковалевым, Осьмухиным, Дадашевым, Орловым и другими - слышал от них один и тот же вопрос:
   - Куда ты запропастился?
    Отвечал уклончиво, нарочито беспечно, даже весело:
   - В Ворошиловграде был... на кондитерской фабрике печенье перебирал... - А так хотелось похвастаться...
   - Ну правда...
   - Говорю же...
   Особенно настойчивым оказался Сергей. Да и Али от него не отставал.
   Стараясь выглядеть откровенным, продолжал уверять:
   - На самом деле в Ворошиловграде. Не на кондитерской фабрике конечно... На сборах "истребков" был, - они знали, что я в истребительном батальоне.
   Друзья поверили и откровенно завидовали мне. А я сгорал от стыда. Однако ничего другого придумать не мог. Отдых мой продолжался всего несколько дней. По-видимому, отсутствие необходимых резервов побудило командование бросить на фронт партизанские отряды, сформированные на случаи оккупации Донбасса. Вскоре личный состав Краснодонского партизанского отряда собрался в зале заседаний райкома партии. Так рассекретили наш отряд, и мы, будущие партизаны, впервые увидели друг друга, узнали, кто командир и комиссар отряда.
   То в одном, то в другом месте слышалось удивленно-радостное:
   - Гляди!..
   - И ты с нами?!
   - Рад видеть тебя...
   Среди партизан я и заметил одного знакомого - военрука нашей школы, моего командира роты истреббата Ивана Максимовича Рожнова.
   - Ты, Ким?.. - удивился он. - Никогда бы не подумал... Ну, брат, я рад...,
   С левой стороны зала, на небольшом возвышении стоял накрытый красной материей стол. За ним сидели: первый секретарь райкома партии В. К. Нудьга, старший батальонный комиссар Борцов, А. Г. Берестенко, И. Е. Кожанков.
   - Наша партийная организация, - сказал Василий Кондратьевич, - направила в партизанский отряд лучших из лучших, самых преданных и отважных коммунистов. Шахтерский Краснодон не сомневается, что вы оправдаете доверие, будете верны партизанской клятве. Со своей стороны заверяю вас: мы постараемся регулярно поддерживать с вами связь и, конечно, всячески помогать. Мы; никогда, слышите, никогда не забудем вас, дорогие товарищи. - Нудьга на минуту умолк, глубоко вдохнул прокуренный воздух,-продолжил прежним уверенным, хорошо поставленным голосом: - О семьях своих не беспокойтесь: мы сделаем для них все возможное...
   В Краснодонском партизанском отряде в самом деле были уважаемые в городе и районе люди: делегат Вседонецкого слета стахановцев, мастер угля, машинист врубовой машины шахты № 12; П. В. Федорченко; знатный стахановец, забойщик шахты № 12; А. И. Мосин, заведующий Изваринской группой шахт М. И. Кирюшин, комсорг шахты имени Энгельса П. С. Федоренко, дочь красного партизана гражданской войны, первого председателя Совета поселка Новоалександровка, заведующая сектором учета райкома партии А. С. Крапивченко; дочь политкаторжанина, одна из первых комсомолок Краснодона, помощник секретаря РК КП/б/У Е. С. Сулейманова, бывший секретарь райкома комсомола, крепильщик К. А. Полянин, знатный стахановец, инвалид труда И. В. Шевцов, участник гражданской войны, депутат районного Совета депутатов трудящихся Ф. П. Лютиков...
   После Нудьги к нам обратился Борцов:
   - Ваша просьба, товарищи, удовлетворена. Военный Совет армии разрешил отправить на фронт Краснодонский партизанский отряд. Хотя я, честно говорю, возражал. Почему? Да потому, что на войне нередко встречаются разного рода неожиданности. Однако мы решили разбить фашиста в 1942-м. И этим многое сказано...
   Забросим ли вас в глубокий тыл противника или станете действовать в прифронтовой полосе, пока не решено. Однако и в том, и в другом случае вы будете партизанским отрядом. - Борцов говорил довольно громко, неторопливо, голосом лектора: - Скажу откровенно: хотя фашистов в Донбассе мы остановили, положение наше адски тяжелое. У нас не хватает войск, огневых средств, боеприпасов. Враг рвется к Москве. Ваш отряд, как и другие партизанские отряды Южного фронта, должен оказать Красной Армии максимальную помощь в удержании рубежа обороны в Донбассе. И не только это. Надо сделать все возможное, чтобы немец не вздумал перебрасывать с Юга свои войска под Москву, - там, вы знаете, идет контрнаступление Красной Армии... - Комиссар откашлялся, затем продолжил хрипловатым голосом: - Я знаю, среди вас есть люди со слабым здоровьем. Из-за этого они, собственно, и не мобилизованы в армию. Может, кто-то почувствовал, что не туда попал. Поэтому прошу всех, кто по каким-то причинам не может идти на фронт, сказать об этом сейчас. Именно сейчас, а не там, во вражеском тылу, когда вряд ли что можно будет поправить. Никаких претензий к вам не будет - партизанство ведь дело добровольное.
   Наступила тишина, напряженная, волнующая, тягостная.
   О том, что произошло после этих слов Борцова, свидетельствует мой дневник: "У директора хлебозавода Купянского заболели почки. Он спросил Борцова: будет ли на фронте возможность ставить грелки? Вот черт! Сказал бы "не поеду". И все...
   Борцов уточнил:
   - Вы серьезно? - Услышав в ответ "да", ответил Купянскому:
   - Будет. Но пока-что грелки ставит нам немец... свинцом обогревает. Но мы скоро так его согреем, что он закашляет.
   Нудьга был резок и более категоричен:
   - Что же ты, - указал пальцем на Купянского, - раньше ничего не сказал? А теперь всех позоришь. - Обращаясь к райвоенкому Войтаннику, тоном приказа изрек. - Снять с него бронь, мобилизовать в армию.
   Кроме Купянского нашлось еще несколько человек "больных". Что в кавычках - это точно.
   Вот поднялся Коробов Петр Николаевич, начальник участка шахты № 12. Он тоже сказал, что на фронт не поедет и что партизанство не его дело. Больше того, заявил: "В партизаны меня записал Нудьга без моего согласия..."
   Василий Кондратьевич вскочил как ужаленный:
   - Я предложил тебе... только предложил. А ты согласился... Этак можешь сказать, что и клятву партизана я за тебя принимал?"
   Спустя десятилетия в "Книге памяти Украины" "Луганская область" т. 4, с. 574 в списке "партизан и подпольщиков, погибших в годы Великой Отечественной войны... в боях против гитлеровских захватчиков", я прочел: "Коробов Петр Николаевич, 1908 г. р., русский, боец партизанского отряда, пгт Изварино. Погиб 29 сентября 1942 г. Похоронен в г. Краснодон".
   В "Книге скорби Украины" "Луганская область" (она вышла несколько позже "Книги памяти") на с. 226, в списке, "увековечивающем память мирных жителей области, погибших от рук немецко-фашистских палачей", читаем: "Коробов Петр Николаевич, 1897 г. р., г. Краснодон, русский, начальник участка шахты № 12. Расстрелян фашистами в ноябре 1942 г. Похоронен в г. Краснодон".
   В первой и второй книгах речь идет об одном и том же человеке: Коробове П. Н., числившемся в списке Краснодонского партизанского отряда под № 7. Правда, в "Книге памяти" его биографические данные почему-то несколько изменены. К тому же он назван бойцом партизанского отряда. В Краснодоне и районе был один партизанский отряд, наш. Некоторые его бойцы проживали в Изварино. Следовательно, речь идет о "нашем" Коробове.
   Если заместителю руководителя, заведующему научной редакцией "Книги памяти" и "Книги скорби" Семененко А. М. (а он был в тех редколлегиях главной скрипкой) почему-то захотелось сохранить память о Коробове П. Н. - пусть так и будет. Однако называть его партизаном Семененко не имеет права. Но, видно, Александр Максимович, как и некоторые другие компартийные чиновники, привык судить о людях, подобных Коробову, по партийной принадлежности, а не по их конкретным делам.
   Коробов хотел уйти от войны, остаться в стороне от великой битвы с насильниками и поработителями. Однако война его настигла. Коробов по воле судьбы оказался ее невинной жертвой.
   Помимо Купянского и Коробова выявилось еще несколько человек, числившихся в списке нашего партизанского отряда, которые тоже отказались ехать на фронт. Не стану их называть. Хотя об одном все же упомяну.
   В марте 1942 года, после возвращения в Краснодон, я сразу засел за дневник. Вот запись о том "партизане": "5 марта, по донесению нашей разведки, противник намеревался прорвать оборону в районе Убежище-Должик. Командир 3-го батальона 733-го стрелкового полка попросил партизан прийти ему на помощь, так как в батальоне мало людей и автоматического оружия.
   Назначили идти в оборону Зимина и еще одного партизана с польским ручным пулеметом (двадцатизарядным). Зимин отказался, прямо заявив, что он боится. Комиссар принялся его ругать. Потом назначили меня, Рожнова и Климова.
   После небольшой перестрелки с немцами, они отступили. То, по-видимому, была их разведка. Во втором часу ночи, с разрешения комбата-3, мы возвратились в свое расположение.
   Только я заснул, как поднялась тревога. Я вскочил, пристегнул ремень с подсумками гранат и патронов... Выскочили на улицу. Треск пулеметов смешивался с воем мин. Думали-гадали и решили, что противник все же решил наступать. Я предложил идти на оборону и помочь нашим. Но все молчали. Тут прибежал связной из партизанского отряда Зинченко, мальчик лет 13-ти, что-то сказал комиссару и мы выступили на нашу оборону. Зимин Петр Алексеевич (о нем я уже упоминал) и сейчас струсил, остался в селе. Зачем таких "партизан" держат в отряде, непонятно..."
   Где и кем работал тот Зимин, я не знаю. В списке отряда под № 23 числится Зимин Федор Алексеевич. Ошибка в списке или это разные люди?
   Читатель может спросить: "А надо ли вообще писать о трусах, дезертирах, предателях, да еще называть их подлинные имена? Думаю, надо. Это и правильно, и справедливо. Пусть их дети и родственники узнают об этом. Я отнюдь не собираюсь судить детей за поступки родителей. Пишу лишь для того, чтобы они (и другие люди) знали, как все обстояло на самом деле. К тому же умалчивание отдельных эпизодов истории родного края ведет к невежеству. А именно таким, к великому сожалению, растет поколение далеких сверстников молодогвардейцев.
   Однако возвращаюсь к тому, первому, собранию партизан Краснодонского отряда, когда он очистился от людей случайных и одновременно пополнился новыми товарищами, членами ВКП/б/, истинными патриотами Родины.
   - Иван Васильевич, - Борцов уставился глазами на мастера-взрывника шахты "Урало-Кавказ", высокого, плотного мужчину лет сорока. - Что же вы молчите? У вас, как я только-что узнал... ну, понимаете... нельзя вам на фронт.
   Шевцов порывисто встал, судорожно сжал спинку стула крепкими пальцами правой руки.
   - Товарищ старший батальонный комиссар, я коммунист. И мое место там, где решается судьба Родины. Это не громкие слова. Совесть так подсказывает... Прошу разрешить вместе с товарищами отправиться на войну. А что одна рука изувечена... Не беспокойтесь, не подведу. - В голосе шахтера было столько мольбы, искренности и силы, что представитель политотдела армии уступил.
   - Вопрос имею! - неожиданно раздался в заднем ряду чей-то твердый голос.
   - Слушаю вас, - тотчас отозвался Борцов и зачем-то придвинул к себе лежащий на столе блокнот.
   - Орлов я, Иван Анисимович. Партизанскую клятву принимал в один вечер с Лютиковым. А вот тут его почему-то не вижу.
   Коммуниста ленинского призыва, заведующего электромеханическими мастерскими треста "Краснодонуголь" я хорошо знал. Он не только дружил с моим отцом и одновременно с ним стал членом ВКП/б/, но и возглавлял родительский комитет нашей школы. Уж с кем с кем, а с Сергеем Тюлениным и мной он повозился немало. А с каким интересом мы слушали рассказы Филиппа Петровича о; жизни шахтеров в прошлые времена, о борьбе за власть Советов. Мы очень уважали своего наставника, одного из немногих краснодонцев, награжденных в довоенные годы орденом Трудового Красного Знамени.
   И вот Лютикова - кумира краснодонских мальчишек, коммуни-jj ста, принявшего клятву партизана, - нет среди отъезжающих на фронт товарищей.
   Старший батальонный комиссар неторопливо вышел из-за стола президиума, сжал губы, подумал. По всему было видно, ему просто ответить на заданный вопрос.
   - Верно, Лютикова здесь нет, - наконец, вымолвил он как-то вяло, неохотно. - Приболел Филипп Петрович. Но вы не думайте о нем плохо. Заболеть каждый из нас может, притом иной раз внезапно...
   Каким же дальновидным оказался Борцов. Он берег Лютикова для подпольной борьбы в Краснодоне как своего агента и организатора партизанского движения, на тот случай, если фашисты все же оккупируют город. Хотя тогда, в декабре сорок первого, в дальнейшее продвижение немцев на восток и возможный захват ими Краснодона почти никто не верил. Однако Борцов был человеком широкого кругозора, к тому же предусмотрительным.
   Зима в Донбассе в 1941-1942 гг. выдалась ранней. Уже в конце сентября начались морозы, а там и снег выпал. За зиму его столько навалило, сколько, казалось, не выпадало за добрый десяток предвоенных лет. В открытой всем ветрам донецкой степи часто бушевали метели.
   Вскоре после памятного собрания в райкоме партии мы тряслись в видавшей виды полуторке, пробиваясь через снежные заносы к фронту. Мы - это три десятка шахтеров-коммунистов и один вчерашний школьник. Холод пронизывал до костей, безжалостно леденил тело. Машина то медленно переваливала с ухаба на ухаб, то, зло фыркнув, решительно бросалась на сугроб. Но чаще всего она буксовала. И тогда, не дожидаясь команды, мы вываливались из кузова. Утопая в глубоком снегу, что было сил толкали надрывавшуюся полуторку. Когда неимоверными усилиями удавалось вытащить ее из сугроба, вновь забирались в кузов. Чтобы не растрачивать тепло, плотно прижимались друг к другу, до одури пыхтели царапающей горло елецкой махоркой.
   Слева и справа часто мелькали огромные свежие воронки - следы работы немецкой авиации, покореженная техника; попадались встречные автомашины и повозки с ранеными. От всего этого волнение на душе усиливалось.
   Товарищи мои негромко переговаривались:
   - Наверное, в тыл забросят. Немец сейчас от морозов в хатах прячется. Самое время выгонять его на улицу.
   - Куда пошлют, там и станем воевать.
   - Мне понравился Борцов, видать по всему, правильная личность...
   - Хорошо уже то, что не боится говорить правду.
   К утру наконец-то добрались до знакомого мне поселка Ольховатка. Сопровождавший нас Борцов выбрался из кабины автомашины, некоторое время молча разминал затекшее тело: подпрыгивал, размахивал руками, наклонялся и приседал. Немного согревшись, сказал:
   - Вот и приехали. Благодарите метель и господа Бога, что благополучно добрались. Наша оборона отсюда - рукой подать, вон за тем бугром, - кивнул в левую сторону. - Население их поселка эвакуировано не полностью... Располагайтесь на этой улице в близлежащих домах.
   Вместе с Орловым и Гуляевым направляюсь к первому домику. Метель заметно утихла, и я без особого труда прочел надпись на; прибитой выше ворот дощечке: "Улица Петровского, 79".
   Жильцы довольно быстро отозвались на стук, пригласили в дом. Несмотря на ранний час, печь топилась. Хозяйка, верно угадав наше; желание, торопливо налила в алюминиевые кружки крутой кипяток.
   - Погрийтэсь з дорогы, - сказала приветливо, подставляя к столу некрашеные самодельные табуретки. - Пробачте, иншого запропонуваты не можемо, - виновато опустила голову.
   Развязываем вещевые мешки. На столе появляются консервы, сухари, сахар. Приглашаем домочадцев позавтракать вместе.
   Кипяток, заваренный сушеной морковкой, быстро согревал тело. Мы сняли ватные куртки, расположились как дома, неторопливо и мирно беседовали с хозяевами. Скоро узнали, что глава семьи - Василий Данилович Лушников. А его жену, высокую стройную женщину с моложавым лицом, на котором сохранились следы былой красоты, зовут Харитиной Андреевной.
   - Остались вот... в надежде, что отгоните немца, - неспешно роняет Василий Данилович. - Уж больно не хочется трогаться с насиженного места. Да и старуха, - кивнул на жену, - прибаливать стала. Куда с такой в дорогу...
   - А бомбежки, обстрелы? - поинтересовался Гуляев.
   -Притерпелись, сынку. Человек ко всему привыкает. Вот только к неволе, к "новому порядку" приучиться нельзя... свыкнуться с таким невозможно... не людская та жизнь! - Лушников тяжело вздохнул, принялся крутить очередную козью ножку, в которой бумаги было намного больше, чем махорки. - Пришла надысь с той стороны женщина, соседская родственница. Рассказывала, что немец творит... - Помолчав, поинтересовался: - Насчет наступления как?
   - Наверно, скоро, - неопределенно отозвался Орлов, вставая из-за стола, чтобы прикурить от печки.
   Из дальнейшего разговора с хозяевами мои товарищи услышал то, что я давно знал: линия нашей обороны совсем рядом. Не успевшие (а может, не захотевшие) эвакуироваться жители - их, правда, немного - вместе с красноармейцами переносят все тяготы фронтовой жизни. Здесь, в Ольховатке, наши войска глубоким, но, к сожалению, узким клином врезались в немецкую оборону. Этот неширокий участок земли просматривается и простреливается гитлеровцами со всех сторон. В том мы убедились, не успев даже допить чай.
   Когда разорвался первый снаряд, Василий Данилович, взглянув на старые скрипящие ходики, проронил:
   - Как всегда точно в это время... Чтоб его... - заторопился, приговаривая: - Надька, мать - быстро в блиндаж!
   Блиндажом, как мы узнали потом, он называл погреб, в котором до недавнего времени хранились картошка да бочки с солением. Теперь то помещение стало семейным убежищем.
   Взявшись за дверную ручку, хозяин повернул к нам голову, спросил:
   - Может, и вы...
   Не желая прослыть трусами, горделиво отказываемся. Однако уже через несколько минут горько сожалеем об этом. Разрывы медленно, но неумолимо приближались к нашему дому. Зло пофыркивая, снаряды один за другим тыкались в мерзлую землю:
   - Гах!.. Бах!.. Ах!..
   Вслед за ними в небо взлетали черно-белые фонтаны.
   - Чего доброго, жаба цицки может дать, - тихо роняет Гуляев.
   -Ты не думай об этом... и все будет нормально, - также негромко отзывается Орлов.
   Огонь немецкой артиллерии с каждой минутой крепчал и вскоре перерос в сплошной грохот. Земля содрогалась, словно при землетрясении. И уже невозможно отличить один разрыв от другого.
   - Га-а-х!.. Ба-а-х!.. А-а-а-х!..
   Все вокруг гремело, трещало, колыхалось - настоящее свето-преставление. Жалобно позванивая, вылетели оконные стекла, что-то упало со стены. На моем лбу выступили мелкие капельки холодного пота, часто и противно застучали зубы. До боли сжимаю челюсти. Но это нисколько не помогает. А снаряды все рвутся. И нет тем разрывам ни счета, ни конца. Во время стажировки я побывал под артиллерийским и минометным обстрелом. Но такого еще не приходилось испытывать. В голове страшное нагромождение мыслей. Они вспыхивают, тукают, терзают сердце, натягивают нервы до предела. "Вот сейчас тарарахнет... и вспомнить нечего...
   Собственно, я ведь только начинаю жить. Что было в моем существовании важного? Школа, наша компания, пионерский лагерь... Да вот на Каменку ходили... еще новенький костюм из китайки. И больше ничего... Как это "ничего"? А недавняя стажировка?.."
   Угроза жизни в бездеятельном состоянии, когда ты не видишь врага, не борешься с ним активно, с оружием в руках, всегда переносится особенно трудно. Тем более, если за твоими плечами всего пятнадцать с половиной лет.
   Тишина наступила внезапно, вслед за ней возвратились в дом обитатели "блиндажа". Как старые знакомые, громко и радостно приветствуем друг друга:
   - Как вы тут?
   - Живы... А вы?
   - Наше укрытие не так легко разнести.
   Харитина Андреевна поднимает упавший со стены портрет сына, вешает его на место. Скрестив на груди сухие руки (в минуты] волнения так обычно делала моя мама), долго смотрит на фотографию, беззвучно шевеля трясущимися бескровными губами. Потом подходит ко мне, обнимает, тихо плача, говорит:
   - Якый же ты молодый... и як похож на мого Сашка.
   Хозяйская дочь убирает осколки стекол, отвалившуюся штукатурку, кротко просит:
   - Успокойтесь, мама.
   Командир 733-го стрелкового полка майор Сикорский - во взаимодействии с этой частью, занимавшую оборону у Ольховатки, нам предстояло совершать боевые и разведывательные операции - знакомился с отрядом.
   Полк давно уже не выходил из боев, был сильно потрепан и насчитывал всего три сотни активных штыков. Однако дрался с фашистами по-прежнему упорно и смело. В такое время прибытие партизанского отряда всего из трех десятков человек было хотя небольшой, но все же подмогой.
   - Хочу оглядеть, какие такие партизаны пожаловали... - Майор медленно шел вдоль строя, придирчиво осматривал наше вооружение и обмундирование, вглядывался в сосредоточенные лица шахтеров. Около меня неожиданно остановился и удивленно проронил; - Что-то лицо твое знакомо? Мы не встречались?
   Душа моя взыграла. Испытывая сложное чувство радости и удовлетворения (как-никак случай этот выделял меня среди партизан) ответил твердо и живо:
    - Так точно, встречались... совсем недавно... здесь, в Ольховатке. Я тогда работал с другими партизанами.
   - Работал... - глубокомысленно повторил командир полка. - Помню, помню. Дай Бог тебе удачи и в этот раз, - дружески положил руку на мое плечо.
   Явно довольный осмотром, майор говорил громко, внятно:
   - Недавно под селом Дьяково... здесь, поблизости, мы выдержали три контратаки полка пехоты и около ста танков противника...
   Из дрогнувшего строя партизан донеслось:
   - Ну-у!
   - Вот это да!
   - Как же такое удалось?
   - Как удалось? - переспросил Сикорский, вплотную подойдя к партизану Гулько - именно он громче всех засомневался в правдоподобности рассказа командира полка. - А вот так... Укрылись в щелях, пропустили через себя танки, пехоту отсекли метким ружейно-пулеметным огнем. Потом забросали панцири бутылками с горючей смесью и гранатами. - Майор резко сдвинул шапку-ушанку на правое ухо, страстно добавил: - Помогла, конечно, и наша артиллерия. Но самое главное - бойцы не оглядывались, дрались зло, свирепо... В том бою мы уничтожили сорок пять танков противника, убили и ранили около восьмисот фашистов.
   Внимательно слушая командира полка, я как-то невольно залюбовался его долгополой шинелью. Порядком потрепанная в окопах и землянках, она сидела на майоре ладно, даже несколько щеголевато.
   - Вас, конечно, интересуют наши потери. Скажу и об этом... восемь человек убито, двадцать ранено, тридцать пять пропало без вести. В том бою отличились многие. Особо хочу отметить младшего политрука второго стрелкового батальона Хусена Андрухаева. Когда его рота израсходовала все боеприпасы, политрук приказал бойцам отходить, а сам прикрывал их огнем. Вскоре Андрухаева окружили фашисты. Четверо из них подошли совсем близко и стали орать: "Рус, сдавайся!" Младший политрук подпустил их на три метра и, воскликнув: "Коммунисты не сдаются!" - взорвал себя вместе с фрицами гранатой... Мы представили Андрухаева к званию Героя Советского Союза. - Командир полка поправил шапку и вдруг воскликнул: - А сержант Федорук! Все красноармейцы его отделения были ранены или убиты. Однако Федорук не прекратил бой. Когда кончились патроны и гранаты, он собрал их у убитых. И один, понимаете, один на рубеже своего отделения продолжал уничтожать немцев. В той схватке отважный младший командир истребил более сорока гитлеровцев. Он тоже представлен к званию Героя...
   Мало нас. Очень мало. А немцев надо колотить! - резанул воздух кулаком. - Нельзя давать фрицам передышки. Нельзя допускать, чтобы они отсиживались в теплых хатах и блиндажах. Надо вправить немцам мозги. Выгонять их на мороз. Тревожить каждый день, даже каждый час, особенно ночью. Держать в постоянном напряжении. Чтобы они не вздумали перебрасывать войска из Донбасса под Москву. А там, вы знаете, идет сейчас решающее сражение.
   Небольшими группами, а то и в одиночку, подбирайтесь к хатам, в которых фрицы отдыхают и греются, к их окопам и блиндажам. Угостите парочкой гранат, несколькими пулеметными или автоматными очередями. И - будьте здоровы! Портите их связь, нападайте, на мелкие группы солдат, ведите разведку - всегда будем рады вашим сведениям о противнике. И так каждую ночь... чтобы до немцев дошло: мы можем не только крепко обороняться, но и нападать. Полк надеется на вашу помощь, товарищи шахтеры...
   После той встречи каждому из нас было над чем поразмыслить.,.
   Я неспроста так подробно остановился на встрече с командиром 733-го стрелкового полка, на других эпизодах войны, казалось бы, не имеющими к "Молодой гвардии" прямого отношения. Однако все дело в том, что после возвращения с фронта ребята нашей компании, особенно Али Дадашев и Сергей Тюленин, прямо-таки дотошно расспрашивали меня буквально обо всем: первом бое, бомбежках и артобстрелах, переходе немецкой линии обороны. Но больше всего,. об Андрухаеве. Как оказалось, газеты, радио, людская молва разнесли- его подвиг по всему Донбассу, а затем и по стране. Тогда-то я и поведал друзьям-товарищам о том, что услышал от майора Сикорского о подвиге Андрухаева и Федорука. В героических поступках воинов ребята не сомневались. А вот немецкие и наши потери в бою у Дьяково считали маловероятными: первые - преувеличенными, вторые - преуменьшенными. И виноват в том был я, как замета Сергей: "О результатах боя ты рассказывал как-то неубедительно" В этом была доля правды: сообщение комполка я считал нескольку приукрашенным. Ну как это?! Сто танков фашистов в сопровождении сотен автоматчиков атакует ослабленный в непрерывных боя стрелковый полк. Исход боя, между тем, для наших оказался невероятно победным.
   Спустя десятилетия, работая в ЦАМО, я вспомнил о Дьяково тщательно просмотрел все первичные документы, касающиеся того боя. Все точно. Майор Сикорский ничего не преувеличил.
   Вот так рождались первые герои Великой Отечественной войны. Вот так своим примером исполнения воинского долга они воспитывали будущих молодогвардейцев, учили их драться за родное Отечество, не жалея собственной жизни.
   Вскоре после встречи с командиром 733-го стрелкового полка меня вызвал наш комиссар Берестенко, высокий, сухощавый, стройный с решительным волевым лицом человек, которому я всегда верил. Он был другом моего отца - это я узнал уже потом, после возвращения с фронта, когда меня принимали в комсомол - рассказ о том впереди.
   - Пойдешь ликвидировать немецкий дзот? - стараясь заглянуть мне в глаза, скорее спросил, чем приказал он.
   - Конечно, - охотно согласился я. - Кто еще идет?
   - Из наших Полянин, Петров... Человек десять из отрядов Компанийца и Зинченко. Группой нападения буду командовать я. - Глубоко задумался. - Вот что хочу сказать тебе перед первым боем. Хотя... ты уже побывал в ряде разведывательных и боевых операций до нашего приезда. Возможно, то, что сейчас услышишь от меня, тебе говорили другие. Но повторение - мать учения. Война, сынок, как ты убедился, штука серьезная. И каждый бой - экзамен. Выдержишь его - станешь воином или подтвердишь это высокое звание. Не хватит сил устоять... - секунду помедлил, как видно, подбирал наиболее точное слово, затем решительно выдохнул: - ...погибнешь бесславно. Никто тебе не поможет. Никто не станет принимать за тебя решения. Все зависит от твоего самообладания, умения, уже приобретенной сноровки. - Ободряюще, с надеждой закончил: - Я уверен - ты выстоишь... как оправдал себя в недавних суровых испытаниях стажировки.
   Бои, бои... Их было много за четыре года великой битвы. Больших и малых, продолжительных до бесконечности и скоротечных, всего в несколько минут. Бои в зимнюю стужу и летний зной, в дождливую осень и в весеннюю распутицу, в первый и последний год войны, сражения в Донбассе, на Дону, Кубани, в Сальских и Калмыцких степях, на Северном Кавказе и в Закавказье. И, наконец, в далеком советском Заполярье, где суждено мне было закончить войну. Кто возьмет на себя смелость подсчитать, что пережило и вынесло в тех боях солдатское сердце?!
   Среди того множества боев чаше других вспоминаются первые, В том числе в составе Краснодонского партизанского отряда. Все пережитое до этого в других партизанских отрядах казалось не столь существенным. Те небольшие бои были короткими, подчас молниеносными стычками и всегда заканчивались нашей победой. Тот успех обуславливался опытом бывалых командиров и не менее искушенных партизан. К тому же мне не доводилось лежать под таким плотным пулеметно-автоматным огнем, когда пули тыкались рядом и поднятая ими снежная пыль била в глаза. Рядом со мной, новичком, находились опытные партизаны, на помощь которых всегда можно было рассчитывать и которые, я это чувствовал, оберегали меня.
   В той схватке, о которой веду речь, я впервые в полной мере осознал, что такое война, увидел смерть не в четырех шагах, как поется в известной песне, а в четырех сантиметрах. Глубоко уверен: нет солдата, который запамятовал бы свой первый бой. И пока жив воин, пока бьется его сердце, он всегда будет помнить день, когда узнал настоящую цену жизни. Что касается моих товарищей по Краснодонскому партизанскому отряду, то для них тот бой был во всех отношениях первым.
   Морозная, безлунная, с легкой поземкой ночь. Снег под валенками скрипит удивительно громко. Так же громко стучит сердце. Изредка то слева, то справа вспыхивают немецкие "висячки" - осветительные ракеты. Идем гуськом один за другим. Руки чертовски мерзнут. Их нисколько не обогревают новые байковые рукавицы - на тридцатиградусном морозе они кажутся совсем тонкими, марлевыми. Забрасываю карабин за спину, озябшие руки прячу под ватник. Кто-то неодобрительно басит: - Ты что, на прогулке?
   В ответ беззлобно ругаюсь и руки из-под ватной куртки не вынимаю.
   Умалчиваю также о том, что под мышкой у меня граната РГД-33 со вставленным капсюлем-детонатором и большой палец правой руки лежит на предохранителе. Когда впоследствии комиссар узнал об этом, отругал меня на чем свет стоит: "Споткнулся бы, сам взорвался и других погубил!.. Ты что, без царя в голове?.."
   Наша оборона.
   "Ничейная земля".
   При выходе из балки, у куста, остаются две группы прикрытия. Их возглавляют мои знакомые: командир Орджоникидзевского партизанского отряда Петр Макарович Компанией, в прошлом председатель колхоза "Знамя ударника", и командир партизанского отряда шахты "Юный коммунар" Василий Васильевич Зинченко - до войны работник Макеевского горисполкома.
   Замечаю невысокого, юркого сверстника Петю Синчугова, разведчика отряда Компанийца. Он узнает меня, молча улыбается. С Петей я познакомился в одно время с вышеназванными командирами, когда проходил практику в их отрядах. Синчугов рассказывал, что первоначально он работал с разведчиками 662-го стрелкового полка, занимавшего оборону в районе Ольховатки. Потом перешел в партизанский отряд Компанийца, где сражался его отец. Отца недавно ранило, сейчас он в госпитале. Петя сильно переживает и скучает.
   Чем ближе немецкая оборона, тем осторожнее пробираемся и ниже пригибаемся. Вот уже и поползли. То были одни из первых фронтовых метров (самые первые - во время практики), пройденные мною по-пластунски. Позже к ним присоединились многие десятки километров, отутюженных животом за четыре года войны.
   Снег рыхлый, глубокий, передвигаться трудно. Клубы колкой обжигающей поземки бьют в лицо, грудь, пробираются под ватник. Перекатываясь через меня, они с таким же остервенением обрушивается на ползущих рядом и сзади партизан.
   Впереди отчетливо видна цель - огромный белый ком. Это и есть немецкий дзот с крупнокалиберными пулеметами и многочисленным гарнизоном, который предстоит уничтожить. Он расположен на господствующей высоте и порядком беспокоит нашу оборону: методически бьет то короткими, то длинными очередями, не дает покоя нервам. Около дзота медленно колышется черная точка; постепенно она увеличивается в размерах, вытягивается, превращается в восклицательный знак: часовой. Вот уже отчетливо видны его руки, ноги, голова. На гитлеровце поверх шинели, через проделанное в центре отверстие, напялено какое-то покрывало. Скорее всего одеяло, уворованное у местных жителей. Оно придает фигуре оккупанта фантастический вид. Мороз донимает завоевателя, фриц беспрестанно прыгает, хлопает в ладоши. Натянутые на сапоги огромные соломенные эрзац-валенки старательно утрамбовывают снег. Вообще чечетка у фашиста получается лихая. До сих пор удивляюсь, почему в тот момент, когда мы подползли к дзоту, метель внезапно прекратилась, небо просветлело. Неужто сам Бог предоставил нам возможность увидеть фрица во всей красе?
   Неожиданно натыкаемся на телефонный провод. Кто-то вынимает нож. Его останавливают - еще не время портить связь.
   До дзота не более десяти шагов. Белые маскировочные халаты хорошо скрывают нас. Некоторое время лежим, ожидая команды. Вдруг из огневой точки, как видно, сбросить давление, выныривают двое солдат. Непроизвольно поднимаю карабин. Володька Компанией легонько ударяет меня в бок, предостерегающе шепчет: "Не торопись. Будет команда, тогда..."
   Те двое, ежась от холода, подошли к часовому. Слышна чужая картавая речь. Отчетливо слышна. И мне невообразимо захотелось узнать, о чем они говорят. Напряженно прислушиваюсь. Однако... в школьные годы я так плохо изучал немецкий язык, хотя порой он мне нравился. Да и не учили нас разговорной речи, все больше склонения-спряжения зубрили.
   Вот и команда. Десять гранат летят в белый холм. Громовые взрывы. Над дзотом поднимается облако дыма и пыли. Часовой и те двое замертво падают. Оглушенные разрывами собственных гранат, лежим неподвижно не в силах оторваться от земли. Ноги, руки, все тело кажется чугунным, стопудовым, словно приросшим к земли. Лежим, теряя драгоценное время. Хотя... команды на бросок почему-то нет. А вообще зачем придумали ту команду? Ведь яснее ясного: надо бросаться в дзот сразу после разрывов гранат, не медля ни секунды. Однако начальство почему-то решило так, как решило.
   Из дзота выскакивают несколько уцелевших гитлеровцев. Кто-то начал стрелять. Его дружно поддерживают. Стреляю и я. В воздух одна за другой летят немецкие осветительные ракеты. Их мертвый блеск освещает все вокруг на десятки метров.
   Но когда же будет бросок? Только об этом подумал, как слева громко и властно застучал вражеский пулемет:
   - Ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту!..
   Фашист, видимо, заранее пристрелял подступы к "нашему" дзоту: пули ложатся рядом, вокруг моей головы, швыряя в лицо снежную пыль. Невольно закрываюсь... рукавицей. И вжимаюсь в землю, точнее в снег, насколько возможно, хочется с головой и поглубже. "Прошлое осталось в Краснодоне, - неожиданно проносится в воспаленном мозгу, - а будущее..." Вот сейчас фриц чуть-чуть, самую малость, поднимет прицел и его может не быть. В одно, мгновение душа перемещается в пятки. Блеск огня. Жалобно поющая смерть. Страх...
   - Пока не подавим пулемет, о броске в дзот не может быть речи,. - снова в самое ухо кричит мне Володька.
   Смотрю на него: спокоен, выдержан, нормально соображает. Легок на помине, дзот внезапно оживает: какой-то недобитый фриц посылает в нас то длинные, то короткие автоматные очереди.
   - Тыр-тыр-тыр!.. Тр-р-р!.. Тррр!.. Тр-р!..
   Удивительно, но именно стрельба гитлеровца из автомата, а не хладнокровие Компанийца возвращают мне утраченное было самообладание. А может, все-таки Володька... Как бы там ни было, поборов страх, вытаскиваю противотанковую гранату, вставляю запал, примеряюсь. Бросать лежа на животе неудобно, а приподняться нельзя - пули, точно осы, жужжат над головой. Поворачиваюсь на бок, встряхиваю гранату в руке (чтобы быстрее взорвалась) и немедля швыряю. Автоматные очереди умолкают. А пулемет по-прежнему остервенело режет смертоносным огнем ночную темноту, прижимая нас к земле. Компанией что-то кричит о группах поддержки. Однако я никак не могу понять, что именно он хочет сказать.
   Вдруг в небе одна за другой вспыхивают две красные ракеты - сигнал отходить. Ребята недоуменно зашевелились. Потом медленно и неуверенно, словно раздумывая, стали отползать: приказ есть приказ.
   Мне кажется, что я ползу медленнее других. Какой-то бес так и подмывает подняться и что есть духу перебежками ринуться к балке. Невероятными усилиями воли заставляю себя ползти по-пластунски.
   Когда до оврага оставалось не более двадцати метров, услышал сзади стон, затем слабый голос: "Хлопцы, я ранен... помогите..." Другие партизаны продолжали отход - видно, не слышали зова. Я остановился. Впереди - балка, там спасение, там - жизнь. Позади - раненый товарищ и смертоносный огонь пулемета. В голове какая-то путаница. Решив, что тот голос - всего лишь нервическое воображение, машинально решил ползти к балке. В тот же миг взывающий о помощи голос повторился. Он остановил меня. Сомнений не было: все происходит наяву. Откуда-то изнутри стало властно пробиваться наружу еще плохо осознанное чувство долга по отношению к раненому товарищу. Поборов страх, не думая, останусь в живых или нет, пополз назад, к дзоту, навстречу пулеметным очередям.
   Константин Полянин ранен в руку. От большой потери крови заметно ослаб, сам передвигаться не может.
   Костя оказался не таким легким, как я предполагал. Тащу из всех сил... а тут еще снег глубокий... и свист пуль. Раненому совсем плохо. Остановился, разорвал свой маскхалат, стал перевязывать Полянина. В нос ударил, вызывая тошноту, незнакомый запах крови, которая, тоже к удивлению, оказалась еще и липкой. В это время подполз комиссар Берестенко...
   Спустя много лет после окончания Отечественной войны и незадолго до своей кончины Константин Афанасьевич прислал мне несколько писем. В них благодарность за то, что спас его от неминуемой смерти. Храню письма боевого товарища как самые дорогие реликвии, как память о тревожных днях своей юности, всего нашего молодогвардейского поколения.
   Когда после той не совсем удачной операции мы возвратились в Ольховатку, комиссар построил нас и, четко произнося каждое слово, громко скомандовал:
   - Петров, Иванцов, Коновалов, выйти из строя!
   Не понимая в чем дело, мы недоуменно переглянулись, переступили с ноги на ногу, затем неуверенно шагнули вперед.
   - За умелые действия в бою, инициативу и смелость объявляю вам благодарность!
   - Спасибо, - смущенно и тихо проронил я.
   Петров и Коновалов сразу подтянулись, расправили плечи, гордо и торжественно произнесли:
   - Служим Советскому Союзу!
   Я тотчас густо покраснел: стало страшно обидно за собственную несообразительность.
   Некоторое время спустя начальник политотдела 18-й армии в докладе вышестоящему штабу о действиях партизан Донбасса напишет о той операции: "После предварительной разведки отряд шахты "Юный коммунар" совместно с партизанами Краснодонского и Орджоникидзевского отрядов... провел ночной налет на совхоз "Савельевка". Действуя тремя группами одновременно, отряд забросал гранатами землянку, в которой находились итальянские солдаты. Вторая группа из пулемета в упор расстреливала фашистов, бежавших из землянки. Было уничтожено до двадцати пяти фашистов".
   ...- В балке Должик, где-то вот здесь, - Берестенко ткнул пальцем в развернутую на столе, пеструю от условных знаков карту, - расположена минометная батарея фашистов. Майор Сикорский просит обнаружить эту батарею. Я обещал... Если потребуется - вызовем огонь на себя. Но это в самом крайнем случае. Порядок выполнения операции следующий...
   Ночь, как назло, выдалась лунной, светлой. Одна надежда - маскхалаты. Нашу оборону проходим на участке третьего батальона. Два пожилых красноармейца, покуривая в рукав, выбрались из дымного блиндажа и поочередно представились сопровождавшему нас начальнику штаба полка капитану Лещинскому.
   - Старший где? - спросил капитан строгим начальственным голосом.
   - Вчерась убило, - ответил тот, что отрекомендовался первым. - Теперича я за него.
   - Сколько вас здесь?
   - Да вот двое...
   - Хорошо, потом разберусь. - Начальник штаба повернулся в нашу сторону. Стараясь ободрить, произнес с легкой улыбкой: - Ну, желаю успеха. Как говорится, ни пуха!
   - Удачи вам, ребята, - вслед за капитаном повторили красноармейцы.
   Продвигаемся то перебежками, то ползком. Нас - девять человек: Семен Терентьевич Гулько, Иван Анисимович Орлов, Николай Васильевич Федорченко, Алексей Иванович Мосин, Петр Степанович Федоренко, Алексей Филиппович Гуляев, Сергей Николаевич Петров. Возглавляет группу неутомимый комиссар отряда Берестенко.
   Накануне мы хорошо изучили расположение немецкой линии обороны и теперь знаем, где проходят окопы и блиндажи противника, поэтому движемся уверенно. И все же от сознания, что впереди нет наших, на сердце тревожно. Вот уже до гитлеровцев рукой подать, от силы сто метров. Немецкая передовая по-прежнему напоминает о себе редким заревом взлетающих в воздух осветительных ракет, ленивыми от скуки пулеметными очередями да сонным пиликаньем губной гармошки какого-то часового.
   Вскоре комиссар выпустил зеленую ракету. Огонь на себя! Мы немедля нажали на спусковые крючки карабинов и двух ручных пулеметов. У немцев поднялась настоящая паника. Они, видно, приняли нашу девятку за целую роту и, всполошившись, стали палить вовсю из автоматов и винтовок. Тут же к ним присоединились пулеметы. Светящиеся фашистские пули взвизгивали справа, слева, вверху.
   - Тью-у-у!.. Тью-у-у!..
   А потом, к нашей радости, заговорила и минометная батарея гитлеровцев.
   - Клюнули! - с чувством большого удовлетворения проронил Орлов мне в ухо.
   Хватающий за сердце вой мин вначале накрепко прижал нас к земле. Однако, увидев, что снаряды рвутся несколько в стороне, мы приободрились и, поддерживая друг друга огнем, стали быстро отходить. Быстро, насколько, разумеется, позволили силы и глубокий снег. Промедление с отходом впрямь было смерти подобно: немецкие минометчики, я в этом убеждался не раз, отлично знали свое дело, поэтому никто из партизан не сомневался, что уже через минуту-другую то место, с которого мы произвели первые выстрелы, будет накрыто плотным, уничтожающим огнем минометов.
   За спиной еще долго взвизгивали пули и скрежетал металл:
   - Тьюу-у-у!.. И-у-у-у!.. И-и-и!..
   В штабе полка Берестенко доложил майору Сикорскому о выполнении задания.
   - Молодцы, партизаны, умело сработали! - похвалил нас командир полка и тут же приказал своим артиллеристам подавить набившую оскомину минометную батарею фашистов.
   Неожиданно в комнату вбежал запыхавшийся военком полка, батальонный комиссар Шемякин.
   - Приказ Наркома, товарищ майор! Мы - гвардейцы! - выпалил он, протягивая командиру полка пахнущий типографской краской номер дивизионной газеты "На защиту Родины".
   Майор тут же стал читать вслух:
   - В боях за нашу Советскую Родину против немецких захватчиков... стрелковые дивизии показали образцы мужества, отваги, дисциплины, организованности... нанесли огромные потери фашистским войскам и своими сокрушительными ударами уничтожали живую силу и технику противника, беспощадно громили захватчиков.
   За проявленную отвагу в боях за Отечество... героизм личного состава преобразовать: 1. 136-ю стрелковую дивизию в 15-ю гвардейскую стрелковую дивизию...
   Берестенко шагнул вперед:
   - Примите, товарищи, наши искренние поздравления. Прошу только что выполненное нами задание считать партизанским подарком вашему, теперь уже гвардейскому полку...
   В тот день, по приказу майора Сикорского, каждый из наших партизан остограммился дважды. Я свою водку, как всегда, поменял на сахар.
   Я дружил в отряде со многими. Товарищи платили мне тем же. Не помню случая, чтобы кто-то из партизан хоть раз намекнул на мою молодость как признак моей неполной боеспособности. Наоборот, все знали о моей стажировке в партизанских отрядах Сталинской области, считали меня не просто равноправным и равноценным бойцом, а более опытным и смекалистым. А после спасения Полянина мой авторитет в отряде еще больше возрос. Говорю об этом без хвастовства и рисовки - так было в самом деле.
   Вместе с тем никто никогда не делал для меня никаких послаблений или исключений. Хотя, вспоминая сейчас те дни, нет-нет да и припомнишь случай, когда именно мне доставался больший ломоть хлеба или лишний кусочек сахара; во время отдыха кто-то вроде нечаянно прикрывал меня своим ватником, в разведке шел впереди. Должно быть, многие шахтеры-партизаны видели во мне своего сына. Особенно заботливо относились ко мне комиссар отряда Алексей Григорьевич Берестенко (как-то так получалось, что он нередко участвовал в тех операциях - кроме разведывательных - в которых участвовал я), начальник штаба отряда, бывший военрук нашей СШ № 4 имени Ворошилова Иван Максимович Рожнов (именно он на уроках военного дела научил меня метко стрелять и точно бросать гранаты), партизан Иван Анисимович Орлов (с ним мы всегда стояли на одной квартире), медсестра Анна Семеновна Крапивченко (уж кто-кто, а Нюся - как ее все называли - не выпускала меня из поля своего зрения); начальник разведки отряда Иван Васильевич Шевцов (кажется, он любил меня больше других, как о том впоследствии рассказывала при встрече со мной его жена Мария Алексеевна).
   О Шевцове - замечательном человеке, кристальном коммунисте, отважном партизане - хочу рассказать несколько подробнее. На фронте Ивану Васильевичу приходилось труднее, чем любому из нас. И не только потому, что он был инвалидом. Глава большой семьи, Шевцов не мог не тревожиться о ее судьбе: он ведь и на войне отвечал - и за детей, и за жену, и за старую мать.
   Однако наш товарищ никогда не унывал, не жаловался, мужественно переносил все тяготы боевой жизни, воевал с полной отдачей. Однажды я стал свидетелем разговора Шевцова с парторгом отряда Петровым:
   - Не за себя беспокоюсь... дома пятеро детей осталось... мал мала меньше, - возбужденно говорил Иван Васильевич. Припомнив что-то, торопливо продолжил: - Нет, я не сожалею, что ушел в партизаны. Моих детей мне и защищать... другого выхода не придумаешь.
   Вспоминая сейчас то время, вижу Ивана Васильевича как живого: вот он вместе с нами идет в разведку, ползком приближается к вражеской огневой точке, удивительно метко стреляет из карабина, положив его на изувеченную левую руку.
   Как-то мы возвращались из трехдневного пребывания во вражеском тылу. Разведка прошла успешно. Помимо выполнения задания ; мы уничтожили одну грузовую автомашину немцев, шофера и сидящих с ним двух солдат. В Ольховатке нас ждали тепло избы, еда, отдых, поэтому ни усталость, ни пронизывающий насквозь мороз не в силах были испортить нам хорошего настроения. Линию немецкой обороны прошли у совхоза имени Ворошилова благополучно. Впереди - "ничейная земля", за ней позиции 694-го стрелкового полка из дивизии Провалова.
   Неожиданно справа показались несколько темных фигур. Они шествовали к скирде прошлогодней соломы, мимо которой намеревались проходить и мы.
   - Четыре на четыре, - прошептал, что-то обдумывая, старший группы Шевцов. - Да плюс неожиданность...
   Мы выполнили задание, могли со спокойной совестью незаметно выйти к своим. Однако Иван Васильевич решил вступить в бой с разведкой противника, хотя подобное запрещалось - добытые нами сведения могли не дойти по назначению.
   - Чем больше истребим оккупантов, тем скорее станет свободной родная земля, - как бы оправдываясь, проронил Шевцов. Словно догадываясь о моих мыслях, поспешил добавить: - Помню, что в таких случаях нельзя вступать в бой. Но эта оказия особая. Кто знает, с какими сведениями немецкая разведка ворочается к себе. - И тут же тихо, но властно приказывает: - Климов и Рожнов, заляжете с правой стороны скирды, я с Кимом - с левой. Сигнал к открытию огня - мой выстрел... Неплохо бы "языка" прихватить, да устали мы...
   Быстро добираемся до скирды, зарываемся с головой в солому. Ароматный запах ударяет в ноздри, легко кружит голову. Немцы, не доходя метров сто пятьдесят до нас, Прибегли к своему излюбленному приему - неожиданно залегли, принялись прочесывать близлежащую местность автоматными очередями. Короткие и длинные, они торопливо резанули морозный воздух; пули причудливыми фонтанчиками подняли только что выпавший, еще не успевший; уплотниться снег. Били фрицы от страха, на авось, без всякого смысла - ведь никого из нас они не видели. Об этих повадках фашистов мы знали.
   - Дудки, - сердито прохрипел Иван Васильевич. - Битый козырь. Теперь нас этим не купишь.
   Постреляв, фашисты встали, отряхнулись и, как прежде, не торопясь, словно на увеселительной прогулке (откуда такая самонадеянность!), спокойно потопали к скирде.
   Шевцов осторожно выбросил вперед карабин, прицелился. Cyxo щелкнул одиночный выстрел. В тот же миг дружный ружейный огонь окончательно разорвал утреннюю тишину. Шествовавший впереди высокий фриц выронил автомат, недоуменно прилов руки к животу и, сделав пару неуверенных шагов, грузно рухнул на землю. Остальные загалдели, схватились за оружие. Их запоздалые, бесприцельные автоматные очереди попытались было изменить исход стычки. Однако тут же, захлебнувшись, оборвались.
   Обыскивая костлявого, заросшего рыжей щетиной верзилу, Иван Васильевич сокрушенно вздыхал:
   - Промазал, чтоб тебя... - незлобно вспомнил черта. - Целился в ногу, а угодил в пузо. Хотел-таки "языка" прихватить.
   Впоследствии Борцов-Могилевич не раз добрым словом вспоминал Ивана Васильевича Шевцова:
   - Этот шахтер честно выполнял свой долг воина и коммуниста. Никто тогда не думал о героизме. Все, что делал Шевцов, было обычным для того необычного времени - так поступали многие. Это сейчас, десятилетия спустя, когда вновь и вновь осмысливаешь пережитое, увиденное, прочувствованное, приходишь к выводу: отец пятерых детей, инвалид труда Шевцов, добровольно отправившись на фронт, уже одним этим совершил героический поступок.
   Как потом оказалось, пример Шевцова, других краснодонских партизан еще до оккупации города, заронил в сердца будущих молодогвардейцев семена подпольной борьбы. Те зерна вскоре проросли и дали буйные всходы.
   Вскоре, после вышеописанной стычки с немецкой разведкой, Борцов забрал меня из отряда. Я стал разведчиком 8-го отделения. В то же время в разведку восьмого отделения ушли Федоренко, Мосин, Федорченко. Теперь приходилось шастать в немецком тылу без оружия и в одиночку. Последнее было наиболее тяжелым. Впрочем, жалел я и об оружии, к которому крепко привык. Когда первый раз шел в немецкий тыл от восьмого отделения, попросил Борцова:
   - Разрешите взять с собой пистолет или наган. С ними я чувствую себя увереннее-
   - Оружие погубит тебя. Немцы не дураки. Чем-то не понравишься им - задержат и обязательно обыщут. Тогда тебе не отвертеться. Запомни хорошенько раз и навсегда: где появляется оружие, там кончается агентурная разведка.
   Это говорил мне опытный агентурный разведчик, друг и товарищ первого руководителя советской внешней разведки М. А. Трилиссера, секретарь закордонной части ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная Комиссия) Александр Александрович Могилевич-Борцов.
   Не знаю, как для других, но лично для меня одиночество во вражеском тылу всегда было наиболее тягостным. Иной раз хотелось волком выть от сиротства. Впрочем, та моя разведывательная работа не была напрямую связана с действиями Краснодонского партизанского отряда, поэтому рассказывать о ней подробно не стану. Разве что упомяну о необычном чувстве страха. Когда переходишь линию немецкой обороны, чувство тревоги перед неизвестностью, которая ожидает тебя впереди, появлялось всегда. Однако в тот раз страх оказался особого рода. Он усиливался еще и тем, что у меня не было, оружия. Боязнь появилась сразу, как только я распрощался с ребятами, которые сопровождали и охраняли меня до условленного места за немецкой обороной. Неожиданно сердце забилось быстрее обычного, выступил холодный пот, участилось дыхание, и непонятно почему напряглись мышцы. Припомнил напутствие Борцова. Однако в большей степени помогло мне самовнушение. Это чувство зародилось у меня с детства. Не раздумывая больше, принялся: поносить себя самыми отборными ругательствами, обзывал себя словами, которые постеснялся бы написать даже знаменитый матерщинник Лука Мудищев.
   И вскоре почувствовал облегчение. Вдохнув побольше воздуха, продолжил путь навстречу судьбе без опаски, но с обычной в таких случаях осмотрительностью. Даст Бог силы, когда-нибудь о своей разведывательной работе в 8-м отделении поарма поведаю в мемуарах. Однако об одной операции не могу не упомнуть в этой книге. И вот почему. Тогда много писали и говорили о подвиге московской партизанки Зои Космодемьянской. В нескольких словах суть дела такова. В конце января 1942 года газета "Правда" опубликовала очерк Петра Лидова о том, как в декабре 194! го в одном подмосковном селе фашисты казнили партизанку-комсомолку Таню (так она назвалась). И только в феврале 1942-го страна узнала, что Таня - это москвичка Зоя Космодемьянская. Она, будучи партизанкой, поджигала занятые фашистами избы и конюшни. На допросах, несмотря на страшные пытки, вела себя стойко, не выдала никого из товарищей.
   В моей разведывательной работе однажды произошло сходное с делами Зои. И уловил это Сергей Тюленин, которому я рассказал, чем занимался в немецком тылу.
   В дни московской битвы пришел приказ об усиление партизанских ударов по врагу. В числе предлагаемых действий называлось и такое, как поджог домов, в которых обитали гитлеровцы. Вскоре Борцов дал мне совсем легкое (так казалось) задание: в одном из густонаселенных немцами поселков севернее Орджоникидзе выбрать дом или два и забросать их бутылками с горючей смесью.
   - Не торопись, - внушал мне Борцов. - Вначале; определи удобные пути подхода к ним и отхода. Желательно, чтобы те жилища находились на окраине села, вблизи лесополосы или балки. Постарайся после поджога как можно быстрее затеряться в поселках с беженцами - их там предостаточно... С бутылками - они тебе знакомы - обращайся на "Вы". "КС" это любит. Помни - воспламеняется при малейшем соприкосновении с воздухом. Потушить то пламя практически невозможно. Не дай Бог, где-то споткнешься или из замерзших рук бутылка выпадет на твердую поверхность - сгоришь заживо. Это ты хорошо знаешь. И все же прошу... очень прошу, будь максимально осторожен...
   Мне вручили четыре бутылки с "КС": две пол-литровые, две 250-граммовые. Что касается названия горючей смеси, то те две буквы каждый расшифровывал по-своему. Чаще всего, одни, как "Коньяк старый", другие - "Кошмарная смерть". И только после войны узнал, что противотанковые бутылки изобрел инженер Кошкин. В его честь они названы "Кошкина смесь", сокращенно "КС".
   Ночь была морозная, ветреная. Немцы из блиндажей высовывали нос лишь в неотложных случаях. Подход к одному из поселков оказался удобнее других: глубокая, заросшая кустарником балка подступала к самым домам. Снег, правда, почти до колена. Но лучшей дороги не оказалось.
   И вот - сильное пламя, белый дым, истошные крики. И когда я летел уже далеко от тех домов, донеслись беспорядочные автоматные очереди. Даже издали зрелище было, прямо скажу, захватывающее. Однако в те минуты я думал лишь об одном: дай, Бог, унести ноги. Мчался - только пятки сверкали. Разумеется, не по той балке, по которой подошел, и не напрямую к линии фронта. Когда возвратился и обо всем доложил поджидавшему меня Борцову, он обнял меня и сказал:
   - Спасибо! Огромнейшее тебе спасибо!.. Ты вполне заслужил медаль "За отвагу".
   Мне приятно было слышать такое. Однако я засомневался в искренности слов своего начальника. Нашего брата тогда редко и скупо одаривали орденами и медалями. А тут речь шла о самой высокой, самой почитаемой, истинно солдатской награде, носить которую многие командиры считали за великую честь. В первые годы войны медалью "За отвагу" удостаивали не просто за всякий подвиг, а лишь за такой, который совершен при непосредственном соприкосновении с противником.
   Спустя десятилетия Александр Александрович признался, что, выслушав мой доклад о поджоге двух домов, он тут же отрядил разведчика проверить, так ли все обстояло на самом деле, как я доложил.
   - Послал его не потому, что вам не доверял, - порядок такой. Вызван он был тем, что иной раз встречались "разведчики", которые докладывали то, чего на самом деле не совершали. Посланный мною партизан подтвердил точность вашего сообщения о содеянном.
   А теперь о главном. Когда обо всем этом я рассказал Сергею Тюленину, он неожиданно заметил:
   - В тех хатах могли ведь обитать и хозяева...
   Восторг, вызванный воспоминанием о совершенном поступке, рассеялся как дым. Я на минуту опешил. Однако, собравшись с мыслями, уверил друга:
   - Нет, не могли. Немцы, занимая жилой дом, всегда выгоняют из него хозяев. - Для большей убедительности счел уместным обратить внимание Сергея на то, что Зоя Космодемьянская тоже так действовала.
   - Тоже... - тяжело вздохнул Сергей после некоторого раздумья. - Эта мысль пришла мне в голову тогда, когда впервые прочитал о подвиге Зои, а не сегодня, как ты можешь подумать.
   Разговор с другом оставил в душей моей неприятный осадок: до конца я не был уверен, что в тех домах находились одни лишь фашисты. Однажды сказал об этом Борцову.
   - У войны жестокое лицо, - услышал в ответ. - К тому же это приказ товарища Сталина, еще в начале зимы пришел. В нем подчеркивается: следует уничтожать не только отдельные дома, но даже целые деревни и поселки, чтобы немцы не могли в них отдыхать и греться.
   - А мирное население? - невольно сорвалось с моего языка.
   - О нем в приказе нет ни слова. Разумеется, по возможности надо думать и о нем. Повторяю, по возможности... Нам дорога Родина. Во имя ее спасения мы пойдем на любые жертвы. Только умно! И потом не забывать об этом. Немцы дошли до Москвы за три месяца. Кто знает, сколько нам потребуется, чтобы дойти до Берлина.
   Как показал дальнейший ход войны, на это Красной Армии понадобилось долгих четыре года. За ценой Великой Победы мы, как поется в известной песне, не постояли. Вот только число погибших все еще подсчитать не можем, как и похоронить убитых - останки многих из них все еще разбросаны по полям былых сражений.
   Однажды я вновь возвратился к вопросу поджога домов.
   - Почему это так тебя беспокоит? - удивился Борцов.
   - Сон приснился, - ответил я. - Снова бросал те бутылки...
   Александр Александрович долго смотрел мне в глаза. Сказал неторопливо и, как показалось, с болью в голосе:
   - До чего же ты впечатлительный... А война бесчеловечна. Но ты держись, не расслабляйся. И помни, что я тебе говорил. Повторяю: иногда приходится жертвовать десятками людей, чтобы сохранить сотни, а сотнями - дабы сохранить тысячи. Так поступают даже талантливые полководцы, когда нет другого выхода...
   К весне 1942 года оборона в Донбассе стабилизировалась окончательно. На фронт прибыли новые части Красной Армии. Правда, не столько и не с таким наличием вооружения и личного состава, как требовалось. Южный фронт по недоразумению считался тогда второстепенным. Именно поэтому какой-то умник решил к той малочисленности прибавить расформирование целого ряда партизанских отрядов, отзыв партизанских разведчиков, диверсантов, связных. Всех их направили на восстановление угольных шахт. Это была глупость высшей пробы. Хотя бы уже потому, что армия лишилась надежного и незаменимого союзника, который иной раз, благодаря своеобразной тактике, побеждал противника, которого в открытом бою Красная Армия одолеть не могла. А если и могла, то слишком дорогой ценой. Скажем, порой работа одного диверсанта равнялась совершенному ротой, а то и батальоном.
   В середине марта отвели в тыл, затем расформировали и наш партизанский отряд. Меня перевели в резерв 8-го отделения.
   В характеристике боевых действий 15-й гвардейской стрелковой дивизии, на участке которой действовал Краснодонский партизанский, есть такая запись: "29 декабря 1941 года дивизия укрепилась на рубеже Ильинка-Ольховатка-Никитине Два с половиной месяца дивизия прочно удерживала тридцатикилометровый фронт обороны. В тяжелых зимних условиях, несмотря на малочисленность полков, батальонов, рот, ничтожное количество огневых средств, были уничтожены тысячи немцев и итальянцев на переднем крае обороны. Части дивизии оборонялись упорно и всегда были готовы организованно встретить наступающего врага".
   Краснодонский партизанский отряд - один из многих десятков партизанских отрядов, действовавших зимой 1941-1942 годов в Донбассе, в тылу врага и на линии фронта. У него нет громкой славы, скромен его вклад в дело разгрома немецко-фашистских захватчиков. Однако, положа руку на сердце, следует признать: в славных делах 15-й гвардейской стрелковой дивизии, как и партизан нашего края, есть, пусть совсем небольшая, доля и нашего ратного труда.
   Мы гордимся тем, что в первую зиму Великой Отечественной войны были среди тысяч славных защитников родного Донбасса.
   На последнем собрании отряда (оно проходило в зале заседаний райкома партии) Борцов и Нудьга поблагодарили всех нас за самоотверженную борьбу с немецкими захватчиками, верность партизанской клятве.
   - Что касается вашего трудоустройства, - сказал тогда первый секретарь районного комитета Компартии Украины, - то мы проведем его не только с учетом ваших профессий, но и патриотического поступка - пребывания в партизанском отряде. Люди, которые в трудное для Родины время добровольно встали на ее защиту, заслуживают не только всяческого уважения. Они нужны нам везде, особенно на командных должностях. Ведь для того, чтобы руководить другими, помимо всего прочего человек должен иметь еще и моральное право, у вас оно есть. Думаю, на тех постах, куда направит вас райком, вы станете твердо и настойчиво проводить политику партии, верно служить народу.
   Вскоре командира отряда И. Е. Кожанкова утвердили заведующим оргинструкторским отделом РК КП/б/У, комиссара отряда А. Г. Берестенко - начальником спецотдела треста "Краснодон-уголь". Парторгом ЦК ВКП/б/ Таловского шахтоуправления назначили бойца отряда И. А. Орлова. И. В. Шевцов стал заведующим погрузкой шахты "Урало-Кавказ". Партийную организацию Шевыревского шахтоуправления возглавил К. А. Полянин. Помощником заведующего шахтой № 1-бис стал А. Ф. Гуляев. Заведующим Изваринской группой шахт утвердили М. И. Кирюшина. Потом Михаил Иванович последовательно заведовал Таловским шахтоуправлением, шахтами №№ 12, 18, "Донецкой Западной". За восстановление угольных шахт Краснодона Кирюшина дважды удостаивали ордена Ленина - высшей награды СССР.
   В моей судьбе тоже произошло радостное событие. Меня приняли: в комсомол. Когда в райкоме обсуждался вопрос приема, на то заседание пришли Берестенко и Шевцов. Они же, вслед за первым секретарем райкома Прокофием Приходько, поздравили меня со вступлением в ВЛКСМ. Замечу кстати, в те мартовские дни 1942 года комсомольцами стали также и некоторые будущие молодогвардейцы, в их числе Олег Кошевой. Встречаясь в райкоме, мы поздравили; друг друга с таким знаменательным и приятным событием.
   Через день Борцов подтвердил, что я остаюсь в резерве 8-го отделения. Одновременно стану работать инструктором ПВХО (противовоздушной и химической обороны) райсовета Осоавиахима. Ко всему сказанному добавлю еще вот что: как и до ухода в партизаны, я снова стал бойцом (точнее, уже командиром отделения) Краснодонского истребительного батальона.
   Пишу так подробно о судьбе боевых товарищей (и своей, разумеется) после расформирования нашего партизанского отряда не для того, чтобы оттенить какую-то нашу исключительность. Вот, мол, какие мы хорошие, какие должности заняли. Рассказываю об этом с одной-единственной целью: показать, что мы были, и как высоко ценил Краснодон патриотический поступок своих партизан, как бережно и умно относился к кадрам. Одновременно говорю обо всем этом в укор нынешнему Краснодону, который выбросил наш партизанский отряд из своей истории, словно мы кому-то перешли дорогу или что-то противозаконное требовали от властей. Мы вообще ничего не требовали, лишь просили: не обедняйте историю нашего города, она должна оставаться такой, какой была на самом деле. Выбросив из памяти Краснодона наших боевых товарищей, вы взяли на свою душу великий грех. Впрочем, у вас, судя по неблаговидным поступкам, той души вообще не было. Все обстоит так, как о подобном писал певец народной души Н. А. Некрасов. Вот те две, несколько перефразированные строчки: "Не страшат их громы небесные, А земные они держат в руках..."
   Не могу еще раз не упомянуть об интересе, который проявляли к нашему отряду мои товарищи по компании клуба Горького. Больше всех просто сгорал от любопытства Сергей Тюленин:
   - Говорят, в вашем партизанском отряде воевал боец с одной рукой. Это правда?
   - Правда, - подтвердил я.
   - Расскажи о нем.
   Когда я поведал другу о настоящем коммунисте, бесстрашном партизане Иване Васильевиче Шевцове, он долго молчал. Но вот Сергей заговорил вновь:
   - Совсем недавно о героях войны мы узнавали из передач радио, сообщений газет, фронтовых писем... Теперь герои рядом. Можно даже с ними лично встретиться? - вопросительно поднял голову. - Вот бы здорово!
   - Можно. Иван Васильевич проживает в Изварино...
   - Еще слыхал, что за участие в уничтожении немецкого дзота и ,спасение раненого партизана тебе благодарность объявили.
   - Было и такое.
   - Тот партизан наш, краснодонский?
   - Да, шахтер Константин Полянин. До Прокофия работал секретарем райкома комсомола.
   - И с ним бы потолковать...
   - Думаю, можно и с ним встретиться городской больнице лечится.
   - А Иван Максимович тоже с вами был?
   Я согласно кивнул и принялся рассказывать о военруке нашей школы Рожнове, начальнике штаба отряда, с которым я не раз ходил в разведку, участвовал в боях.
   - Правильный человек, - проговорил друг с удовлетворением.
   - Чему нас учил, то и сам делал. - Неожиданно Сергей схватил меня за руку и с жаром выпалил: - Ты снова в истребительном! Только возвратился и вот... Помоги мне вступить! Ну что тебе! стоит...
   - Охотно. Но кто меня послушает? Да и было уже такое не раз.:
   - Послушают... ты ведь теперь партизан. Только попроси xopoшенько, поручительство дай. А уж я не подведу.
   - Айда! -не раздумывая больше, сказал я решительно и взял Тюленина за руку.
   Выслушав мою просьбу и окинув придирчивым взглядом Тюленина (невысокий, щуплый, он по-прежнему выглядел моложе своих лет), заместитель командира батальона Королев сказал недовольно:
   - Опять своего друга привел. Я ведь уже говорил... - И тоном, не терпящим возражений, закончил: - Еще раз повторяю: малолеткам у нас делать нечего!
   Разочарованные, мы молча бродили по улицам, затем долго стояли у райкома комсомола. Отсюда город как на ладони. Вдали возвышался, вызывая уважение, огромный копер шахты 1-бис. Рядом такой же серый и величественный террикон - отвал пустой породы. На него мы не раз взбирались по пути на Каменку. В нескольких местах отвал породы слабо дымился - соединяясь с кислородом, горел плохо отсортированный уголь. Подобное нередко случается особенно в жаркие весенние дни. Да и в летние дождливые - это способствует самовозгоранию. Чуть поближе самое красивое, пожалуй, самое высокое тогда здание, гордость краснодонцев - клуб имени Максима Горького, наше излюбленное место встреч.
   - Хорошо тебе, - с нескрываемой завистью тихо сказал Сергей. - высокий, плечистый... И хотя на целый год моложе меня, а приняли и в истребительный, и в партизанский... - Неожидан спросил: - Ты Любку давно видел?
   - Очень давно.
   - Я тоже. Куда она запропастилась?
   - Война... мало ли что...
   К сожалению, не все мои товарищи по партизанскому отряду вернулись в родной город весной 1942 года. Некоторые из них погибли в жестокой схватке с фашистами, во время выполнения специальных разведывательных и диверсионных заданий во вражеском тылу. В числе тех, кто навсегда остался в донецкой степи, обдуваемой холодными зимними ветрами:
   Федорченко Николай Васильевич - не возвратился из разведывательной операции.
   Мосин Алексей Иванович - под Мариуполем взорвал немецкий склад боеприпасов, схвачен фашистами и замучен ими.
   Федоренко Петр Степанович - не возвратился из разведоперации.
   Грищенко - погиб во время разведывательной операции.
   Федорченко Мария - погибла во время выполнения второй развед операции.
   Лихота Валентина - погибла во время выполнения разведоперации.
   Подобед - погиб во время выполнения разведоперации.
   Шапошникова Лида - погибла по время тренировочного прыжка с парашютом.
   Как ни прискорбно, но я не запомнил, а иногда просто не знал всех фамилий, имен и отчеств партизан. Даже тех, с кем ходил в разведку, участвовал в боевых операциях, замерзал на снегу. Время ведь было огненное. Да и не во все нас, рядовых, посвящали. К тому же партизанство не то дело, при котором можно было обо всем расспрашивать товарищей, позволительно любопытство, излишние беседы. Вот и приходится то называть одну лишь фамилию, то невольно опускать имя или отчество.
   Некоторое время мы считали, что разведчица отряда Екатерина Сулейманова погибла. Однако спустя два месяца после расформирования отряда, удачно выполнив второе задание в немецко-фашистском тылу, Катя возвратилась в Краснодон. В родном городе партизанка активно включилась в общественную работу. Вскоре Могилевич-Борцов привлек ее к подготовке второго Краснодонского подполья. В то время Сулейманова часто встречалась со своей племянницей Евгенией Кийковой - будущим членом "Молодой гвардии". Конечно же, Екатерина Сергеевна рассказывала ей о нашем отряде, своей разведывательной работе. И повлияла на выбор Женей ее жизненного пути.
   Во время тренировочного прыжка с парашютом разбилась на поле совхоза "Первомайский", что был в хуторе Хамовка Краснодонского района, восемнадцатилетняя Лида Шапошникова, успешно выполнившая несколько разведывательных заданий в тылу немецко-фашистских войск. С воинскими почестями весной сорок второго года ее похоронили у братской могилы жертв революции и гражданской войны в поселке Первомайка. Время и беспамятство моих земляков сравняли с землей последний приют Лиды. Все мои попытки восстановить ее могилу неизменно заканчивались провалом. Краснодон упорно не хотел признавать общеизвестное, вполне реальное событие.
   В мае 1989 года я прочел в краснодонской газете "Слава Краснодона" статью, призывающую жителей города и района восстановить имена погибших на краснодонской земле советских воинов. В числе одной из возможных мер автор называл поездки в ЦАМО. Во всем этом, конечно же, был смысл.
   Однако, думалось мне тогда, прежде всего следовало бы хорошенько поработать у себя дома: изучить печатные материалы о событиях в Краснодоне, покопаться в местных архивах, расспросить старожилов, пристальнее всмотреться в сохранившиеся памятники и могилы. Рассказывая о памятнике борцам революции в Первомайке, автор и словом не обмолвился, что рядом с ним - растоптанная могила Лиды Шапошниковой. Видно, он не знал этого.
   С Лидой я встречался всего раза два-три. Помнится, в селе Ореховка, где тогда стоял штаб 18-й армии, в селе Ольховатка - здесь мы переправляли Шапошникову через линию фронта. Обмолвился с ней всего несколькими ничего не значащими словами. Но та отчаянная девчонка почему-то запала мне в душу. Может быть, потому, что была чем-то похожа на Любку Шевцову, возможно оттого, что я был влюбчивым парнем. Многие жители Краснодона пришли в тот день проститься с нашей разведчицей, сказать ей последнее "прости". Можно говорить: хоронил Лиду Шапошникову весь Краснодон. На церемонии похорон выступил Могилевич-Борцов. Позже Александр Александрович подарил мне фотографию Лиды и сказал:
   - Шапошникова ходила в немецкий тыл раза четыре. Потом стала тренироваться с парашютом - готовилась к новому заданию. Перед прыжками я всегда спрашивал: "Кто чувствует себя неважно?" Лида неизменно отвечала за всех: "Товарищ начальник, здесь таких нет!"
   За одну особо удачную операцию на железнодорожной станции, кажется, в районе Боково-Антрацита, мы представили Шапошникову к правительственной награде. Жаль, орден она так и не получила...
   Тяжело мне было выступать на траурном митинге. Да вы слышали, как звучал мой голос. Пусть будет ей земля пухом. Лида исчезла в пучине войны, не изведав ничего: не стала ни любимой, ни женой, ни матерью... не осуществила себя.
   "Верно, исчезла, - размышлял я, слушая своего начальника. - Однако подвиг ее запечатлелся в сердцах Сергея Тюленина, Демьяна Фомина, Али Дадашева, Олега Кошевого, моих сестер Нины и Ольги Иванцовых, других будущих молодогвардейцев, которые присутствовали на похоронах Лиды. До сих пор помню слова Тюленина: "Девчонка... а ничего не боялась... в тыл к немцам ходила... И не просто ходила, а нужные сведения добывала..."
   - Отец Шапошниковой, - продолжал вспоминать Борцов, - был командиром небольшого партизанского отряда при нашем отделении. Погиб. Мать, партизанская разведчица, тоже поплатилась жизнью...
   Слушал я тогда Александра Александровича и со щемящей болью и горечью думал: "Ну как сказать ему, старому и больному, что последний приют Лиды давным-давно сравнен с землей, зарос бурьяном, на нем теперь пасутся козы, овцы, коровы. В поселке Первомайка уже ничто не напоминает о могиле отважной партизанской разведчицы, словно той могилы никогда и не было... как и самой Лиды".
   Прервав мои размышления, Могилевич-Борцов сказал:
   - Прошу тебя, пожалуйста, сделай все возможное, чтобы твои земляки всегда помнили о своей верной дочери...
   Мои земляки... На словах они, конечно же, за нашу чистую совесть перед памятью павших. А на деле... На деле долгие годы, точнее десятилетия, единственным памятником Лиде Шапошниковой были несколько моих газетных публикаций да пять строк, что посвятила ей А. Д. Колотович в книге "Дорогие мои краснодонцы". Вот они: "В городе разбилась парашютистка Лида. У нее не раскрылся парашют при затяжном прыжке. Хоронили ее с воинскими почестями, и начальник группы (полковник) в своем выступлении обронил: "Она готовила себя для работы в тылу немцев".
   Летом 1987 года, по приглашению московской киностудии имени Горького в Краснодон, на съемки полнометражной художественно-. публицистической ленты "По следам фильма "Молодая гвардия" приезжал А. А. Борцов-Могилевич. Жаль, что его рассказ о Лиде Шапошниковой, как и о Филиппе Петровиче Лютикове, Сергее Тюленине, никого не заинтересовал (кроме, разумеется, киношников). Как, впрочем, и запись в Книге почетных посетителей музея "Молодая гвардия": "...очень сожалею, что ничего нет о Краснодонском партизанском отряде. Надеюсь, что Краснодонский партизанский отряд - истоки "Молодой гвардии" - займет свое достойное место в экспозициях музея".
   Займет... Но пока что не занял...
   После окончания съемок я зачем-то заглянул в отдел фондов музея "Молодая гвардия". Его сотрудники тотчас спросили:
   - Это правда, что на съемках был Могилевич-Борцов?
   - Правда, - ответил я.
   И уже с упреком:
   - Ну почему вы его в музей не завели? У нас к нему столько вопросов!..
   - Заводил. Он даже запись в Книге почетных посетителей оставил.
   - Как же мы об этом не знали?
   Я пожал плечами:
   - Этот вопрос уже не ко мне.
   У меня хранится папка с копиями десятков писем собственных, а также Борцова и его сотрудника К. Донцова в различные городские и областные организации с просьбой восстановить могилу Л. Шапошниковой. Немало было и моих публикаций в газетах. Так, 2 февраля 1990 года "Слава Краснодона" напечатала мое "Обращение к красным следопытам". Вот его текст:
   "Дорогие юные друзья! "Слава Краснодона" 5 августа прошлого года опубликовала мой небольшой рассказ о разведчице Краснодонского партизанского отряда Лиде Шапошниковой. Она трагически погибла весной 1942 года недалеко от поселка Первомайка во время тренировочного прыжка с парашютом. Похоронили Лиду рядом с памятником борцам революции.
   Прошли годы. Могила Шапошниковой из-за невнимания и равнодушия земляков исчезла с лица краснодонской земли. Теперь,: чтобы восстановить последний приют партизанки и установить Ha его месте памятный знак, нужно подтверждение людей, которые; видели похороны Шапошниковой. Этого требуют руководители городских организаций, от которых зависит воскрешение памяти об отважной партизанской разведчице. Требуют, словно все эти годы; не было писем в городские организации участников партизанского движения в Донбассе А. А. Могилевича, К. П. Донцова, автора этих строк, с просьбой установить на могиле нашего боевого товарища памятный знак.
   Я обращаюсь к следопытам Краснодона. Ребята! Пройдитесь по улицам города и Первомайки, особенно по тем, что невдалеке от памятника борцам революции. Поищите старожилов, которые, конечно же, помнят похороны Лиды - такое ведь никогда не забывается. Запишите их фамилии, адреса и передайте в редакцию газеты "Слава Краснодона".
   Особенно надеюсь на учеников Первомайской школы № 6 и Краснодонской № 4, в которых я когда-то учился, а в Первомайской еще и работал военруком. Дорогие юные друзья! Восстановить могилу Лиды Шапошниковой, память о ней - наша с вами святая обязанность, наш долг перед подвигом отважной партизанки".
   Красные следопыты молчали. Видно, они существовали лишь в разного рода отчетах. А вот один из старожилов Краснодона, Б. Изварин, откликнулся. Вскоре он писал в "Славе Краснодона": "...Весной 1942 года я наблюдал прыжки парашютистки с самолета около реки Каменка... один из прыжков оказался трагическим. Парашютистка камнем пошла к земле и погибла... Мы слышали, что ее готовили для заброски в тыл к фашистам. Вероятно, о ней идет речь в "Славе Краснодона"... Похоронили ее возле памятника борцам революции в Первомайке..."
   Это, повторяю, отклик старожила. Что касается общественных организаций и властей, то они подражали красным следопытам - набрали воды в рот. После шестимесячного ожидания я обратился с письмом к первому секретарю Краснодонского горкома КПСС С. В. Шевченко. Через неделю пришло письмо от редактора "Славы Краснодона" Р. Е. Ходаковой: "...как сообщила... ответственный секретарь горрайонного отделения Украинского общества охраны памятников истории и культуры К. И. Исаева, чтобы довести начатое дело до логического завершения, в настоящее время необходимо письменное заявление трех свидетелей, которые удостоверили бы сам факт захоронения Л. Шапошниковой в районе школы № 6 в Первомайке и последующее перезахоронение ее останков в братской могиле советских воинов. После этого заявления исполком Краснодонского Совета примет решение..."
   - О, Господи! - воскликнул я, прочитав то письмо. - Сколько же можно свидетельствовать! И Борцов, и Донцов, и Иванцов уже десятки раз свидетельствовали! А власти, как всегда, умыли руки - они ни при чем! Что же касается переноса праха Лиды, то это выдумка партчиновников. На мои неоднократные требования предъявить соответствующий акт отцы города ничего вразумительного ответить не могли.
   Как рассказывал мне Александр Александрович, Лида любила стихи. Особенно нравилась ей поэзия певца скорби народной Н. А. Некрасова. Иногда длинными бессонными ночами я слышал загробный голос Лиды. Удивленно, с болью декламировала она несколько переделанные стихи любимого поэта:
   
   Братья! Вы наши плоды пожинаете/
   Нам же в земле истлевать суждено...
   Что ж вы так долго надгробие ставите
   Или забыли давно?..
   
   Испытывая вину перед памятью боевого товарища, перед собственной историей, в ответ я тихо шептал:
   - Прости меня, Лида... Не знаю за что, но прости.
   И, отложив в сторону литературные дела, продолжал писать о Шапошниковой куда только было можно. 14 марта 1990 года "Ворошиловградская правда" опубликовала мою статью "Пусть не будет неизвестных могил". А в письмах к Могилевичу и Донцову снова просил их в десятый раз засвидетельствовать смерть и похороны Л. Шапошниковой. Вскоре один и другой прислали мне копии своих писем редактору "Славы Краснодона". В частности, К. Донцов, обращаясь к Р. Ходаковой, подчеркивал: "Хотелось бы мне, чтобы; это письмо к Вам было последним и моя четвертьвековая переписка: об увековечивании трагически погибшей Лиды Шапошниковой, наконец, увенчалась успехом... Я много раз писал в разные инстанции, но "благодарные потомки" всегда находили кусок бумаги для ответа с одним и тем же содержанием-отпиской. Раиса Егоровна! Пожалуйста, загляните в музей "Молодая гвардия", например, к тов. Аптекарь. В фондах переписки с ними десятки моих писем, а дела никакого... К Вам обращаются двое оставшихся в живых сотрудников 8-го отделения поарма-18: я и А. А. Могилевич... восстановитю память партизанки Лиды! Бывший пятнадцатилетний боец Краснодонского партизанского отряда Ким Иванцов присоединит и свою просьбу, как знающий эту историю не со слов..."
   Не будем судить старого солдата за письмо, которое следовало бы адресовать другим товарищам. Постараемся понять его.
   18 мая 1990 года "Слава Краснодона" опубликовала подборку писем-откликов на мои публикации о Лиде Шапошниковой, авторы К. Донцов, А. Могилевич-Борцов, Н. Земнухова, Н. Зимбцкий не только свидетельствовали смерть Шапошниковой, но и её похороны в Первомайке, у памятника борцам революции, рассказывали о реальных событиях ее жизни. Так, Нина Александрова Земнухова (к слову, сестра молодогвардейца Ивана Земнухова) писала:
    "Прочла в "Славе Краснодона" обращение К. Иванцова к красным следопытам и решила написать. Лида недолго жила в нашей семье. И погибшей является она. Девушку похоронили возле памятника борцам революции в Первомайке. Не помню, чтобы там кто-то еще был погребен, а потому ее могила стала первой... В нашем семейном альбоме хранится фотография Лиды и ее сестры Марии Шапошниковой. Мария подарила мне их 14 июня 1942 года..."
   В приписке к этим материалам "От редакции" говорилось: "Исполком Краснодонского горсовета принял решение о занесении имени Лидии Шапошниковой на мемориальную доску братской могилы". Занесли. И вот с каким текстом: "Лидия Шапошникова, курсант 8-го отделения".
   Когда я сообщил об этом Могилевичу, он заметил: "Памятная доска - уже что-то. А вот текст... Он никому ни о чем не говорит. К тому же у нас в отделении никогда не было никаких курсов. Лида Шапошникова, как я уже неоднократно свидетельствовал, была разведчицей Краснодонского партизанского отряда и 8-го отделения поарма-18. Ну а как мы готовили разведчиков - вы хорошо знаете". Та несовершенная памятная доска бесследно исчезла в первые годы самостийности, и могила Лиды Шапошниковой вновь затерялась.
   Напечатать что-либо о Краснодонском партизанском отряде всегда было трудно, чаще невозможно. Первоначально редакции газет и журналов не устраивали мои никем и ничем не подкрепленные воспоминания. Учтя это, попытался разыскать боевых товарищей и тех, кто хоть что-то знал о нашем отряде. В 1966 году написал небольшой материал и предложил его "Ворошиловградской правде". В той заметке я просил откликнуться партизан нашего отряда. Вскоре газета ответила: розыском знакомых она не занимается. И посоветовала обратиться в милицию. Проглотив отказ, послал информашку "Краснодонский партизанский отряд" в "Славу Краснодона". 3 февраля 1967 года она появилась на страницах горрайгазеты благодаря ее редактору К. Тарарину. В первые годы войны он работал инструктором Краснодонского райкома партии и знал о формировании нашего отряда. Вскоре откликнулись А. Берестенко, К. Полянин, А. Крапивченко, М. Кирюшин, И. Орлов.
   Когда собрал свидетельства друзей-партизан (подписи их заверил нотариус), редакторы стали говорить: "Мало ли кто что напишет. Нужны архивные документы". Таких бумаг у меня не было. Да и откуда им было взяться. В областной партийный архив, несмотря на ходатайство организации Союза писателей, меня не допускали. Названное учреждение, по заявлению партчиновников, постоянно находилось если не на ремонте, то занималось упорядочением хранения документов. На самом же деле то был настоящий отказ, которому нечего было противопоставить. В те горестные дни, когда я бился лбом о стену, мой старый товарищ, краснодонский поэт Геннадий Кирсанов (он работал тогда ученым секретарем государственного, музея "Молодая гвардия" и знал о моих мытарствах (рассказ о нем впереди) прислал мне вот такие стихи:
   
   
   ГЕННАДИЙ КИРСАНОВ
   КИМУ ИВАНЦОВУ
   
   Сквозь крючкотворство бюрократов
   Нам не пройти ни сяк, ни так,
   Сподручней в звании солдата
   Ходить сквозь ужасы атак.
   В окоп опять скорее ляжешь,
   Получишь вновь с десяток ран,
   Чем бюрократам впрямь докажешь,
   Что ты советский партизан.
   Что сердцу больно - им не тяжко!
   Бумажку только им, бумажку!
   Но кто-то ж должен верить, гады,
   Что дрались мы, что были мы,
   Что мы у подлых бюрократов
   Не брали мужество взаймы.
   Но как докажешь этим гадам
   Среди словесной кутерьмы?
   Они не верят Ленинградом,
   Они не верят Сталинградом,
   Во что так свято верим мы.
   Мы верим сердцем нараспашку,
   А им - бумажку дай, бумажку!
   Нет никакой пощады гадам.
   Прикладом сволочей, прикладом!
   Их не возьмешь слезой и матом,
   Бей бюрократов автоматом!
   Но, к сожалению, увы!
   Мы можем только хлопнуть дверью.
   - Дойдем, - мы скажем, - до Москвы!
   Они: - Москва слезам не верит.
   Я верю в Кима, в Берестенко,
   Во всех кирюшинских друзей,
   Как жаль, что я, Кирсанов Генка,
   Бить гадов не могу о стенку,
   Как жаль, что не силен музей.
   Пусть здравствуют надежды наши!
   Ведь без надежд нам нет житья.
   Пусть будут песни, будут марши
   И сбудется мечта твоя.
   Я верю, что в конце концов
   Добьется правды Иванцов.
   
   4 августа 1975 года
   Музей "Молодая гвардия"
   Г. Кирсанов.
   
   Сердечные и участливые стихотворные строки Геннадия помогли мне осознать, что есть люди, которые понимают важность моих устремлений. Уяснение этого в свою очередь укрепило желание продолжить работу по восстановлению выброшенных страниц истории родного края.
   Препятствие властей появлению на свет божий моих работ о краснодонских партизанах было для меня совершенно непонятным. Тем более, что орган ЦК КПСС газета "Правда" в 1968 году опубликовала мою заметку о Краснодонском партизанском отряде. А ведь "Правда" считалась глашатаем истины. В том, что она утверждала, никто не имел права сомневаться. Через два года та публикация в главной газете страны вошла в коллективный сборник "Великим именем озарено", выпущенный партийным издательством СССР "Правда" к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. И после всего этого запрет местных боссов. Представляю, что бы с ними сделали, если б я обратился в ЦК КПСС. От этого шага меня удерживала тяжелая болезнь Нины. И без того из-за моей настойчивости добиться правды в освещении истории Краснодона партийные чиновники стали косо смотреть на сестру. В конце концов, минуя Луганский обком КПСС, я добился допуска к. документам архива Института истории партии при ЦК Компартии Украины и ЦАМО. Там нашел немало бесценных документов о формировании, боевой деятельности и расформировании нашего отряда. Ободренный успехом, надписал большой очерк "Срока у подвига нет" и предложил его "Ворошиловградской правде". Редактор П. Евтеев, умнейший, глубоко порядочный, хорошо знающий свое дело журналист, откровенно сказал:
   - Негласный запрет на печатание твоих материалов о краснодонских партизанах не снят. Единственно, кто может тебе помочь, - КГБ.
   Начальник управления государственной безопасности по Ворошиловградской области генерал Ю. Шрамко, с которым я встретился, оказался настоящим чекистом, каких я знал не только по книгам и кинокартинам, но и встречал в жизни. Выслушав меня, он проговорил:
   - Знаю ваш отряд по документам. К его действиям, как и к личному составу, у нас претензий нет. - Бегло просмотрев очерк, вынул из бокового кармана пиджака авторучку, зелеными чернилами в верхнем левом углу первого листа рукописи написал: "Согласовано". Расписался, поставил дату.
   Я покидал кабинет Юрия Меркурьевича довольный до умопомрачения. А он, генерал, на прощание проронил ободряющее:
   - В случае подобных затруднений ссылайтесь на нас. Всегда поддержим.
   Когда положил на стол Евтеева тот очерк, он изменился в лице. Не скрывая удивления, воскликнул:
   - Надо же!.. Тебя сам Шрамко принял? И завизировал? - После раздумья пояснил: - С подобными вопросами в то учреждение должна обращаться газета, а не частное лицо - автор материала. Извини, что я тебя подставил. - Тут же удовлетворенно добавил: - Как бы там ни было, а я рад, что все так получилось. Теперь преград для публикации твоего произведения нет.
   Вскоре очерк появился в трех номерах "Ворошиловградской правды". Впоследствии Павел Николаевич рассказывал, что ему за ту публикацию обком партии все же намылил голову. Однако спорить с КГБ партийный орган не стал.
   Порадовали меня также отклики на публикацию. Вот лишь некоторые из них:
   "Редактору газеты "Ворошиловградекая правда".
   Уважаемый товарищ Евтеев!
   Благодарим Вас за то, что напечатали в газете 4, 5, 7 марта с. г. материал о нашем Краснодонском партизанском отряде под названием "Срока у подвига нет". Очень приятно, что написал это наш; товарищ по отряду Ким Иванцов - он был самым молодым в отряде, ему было 15 лет. Все, о чем он написал, в действительности так и было.
   Большое спасибо автору статьи, что он упомянул о тов. Могилевиче-Борцове, коммунисте Ленинской гвардии... это был наш начальник, организатор и руководитель...
   Бывший комиссар Краснодонского партизанского отряда А. Г. Берестенко".
   Из письма К. П. Донцова:
   "Ким Михайлович, здравствуйте! Большое-большое спасибо за бандероль с воспоминаниями... Когда прочел сначала сам, потом в кругу семьи - как будто перенесся в Краснодон 1941 года.
   Помню, когда наш шофер Ваня Кочутовский готовил свою полуторку для перевозки Краснодонского партизанского отряда.
   Большое Вам спасибо еще и за то, что упомянули доброе имя Лиды Шапошниковой. Сколько я писал писем в краснодонские организации о ее подвиге... но получал лишь пустые ответы на красивой бумаге со штампом и печатью.
   Ваши воспоминания были прочитаны коллективно в среде моих сотрудников - их 15 человек. Все молодые. Слушали с жадностью, ведь некоторые комментарии были и с моей стороны..."
   Из письма Т. А. Мосиной-Чистовой:
   "Уважаемый Ким Михайлович!.. Я прочла ваши воспоминания о партизанском краснодонском отряде, где Вы вспомнили своих друзей по отряду, среди которых был мой отец Мосин Алексей Иванович. О судьбе своего отца мы ничего не знали... И вот Ваша весточка... Спасибо!.."
   Из письма Р. Н. Федорченко:
   "Здравствуйте, уважаемый Ким Михайлович!
   Пишет Вам Федорченко Раиса Николаевна. Прочитав в газете "Ворошиловградская правда" статью "Срока у подвига нет", где Вы упоминаете и о моем отце Федорченко Н. В., и хорошо знакомых нам Федоренко П. С, Мосине А. И. Статья нас очень взволновала, все в памяти встало. И последний приход отца домой 18 февраля 1942 года, потом больше о нем мы ничего не знали, присылали бумагу, что пропал без вести, пока Вы не написали через десятки лет, как все было...
   ...наш отец был призван райкомом партии г. Краснодона в партизанский шахтерский отряд. И есть у нас одна фотография отряда, по-моему, это даже фотография от т. Могилевича..."
   Несмотря на успех очерка "Срока у подвига нет", меня продолжал мучить вопрос: почему обком партии препятствует публикациям не только о Краснодонском партизанском отряде, но и Краснодонском истребительном батальоне? Почему все делается для того, чтобы сложилось мнение: до "Молодой гвардии" никаких военных патриотических формирований в Краснодоне не было, что прославленная подпольная организация родилась на пустом месте.
   Однажды я спросил об этом первого секретаря Ворошиловградского обкома КПСС Б. Т. Гончаренко. У Бориса Трофимовича было прекрасное настроение. К тому же он относился ко мне неплохо. До этой встречи даже кое в чем помог, притом довольно существенно. Указав пальцем в небо, Гончаренко проронил:
   - Так велено... - И не стал ничего объяснять.
   А я со своей стороны не докучал вопросами, лишь попросил:
   - Как бы сохранить для потомков те архивные документы о нашем партизанском отряде, которые я передал в обком партии...
   - Это можно, - Борис Трофимович немедля вызвал заведующего архивом А. М. Семененко. Сказал ему: - Занеси Краснодонский партизанский в список неутвержденных отрядов. А бумаги, что он тебе передал, - указал на меня, - сохрани в качестве официальных документов.
   Семененко подобострастно склонил голову. Вот перечень некоторых из тех документов:
   - Сводка № 3 о партизанском движении направления Южного фронта от 15 ноября 1941 года, подписанная начальником политуправления фронта дивизионным комиссаром Мамоновым и начальником 8-го отдела политуправления полковым комиссаром Сыромолотным;
   - Докладная записка сотрудников 8-го отделения поарма-12 начальнику 8-го отделения батальонному комиссару Завальному;
   - Отчет о работе 8-го отделения за период с 1 по 25 января 1942 года, подписанный заместителем начальника политотделу 18-й армии полковым комиссаром Калашниковым и начальником 8-го отделения старшим батальонным комиссаром Могилевичем;
   - Доклад политотдела 18-й армии "О состоянии и боевой деятельности партизанских отрядов, действующих в прифронтовой полосе", подписанный начальником поарма-18 Мельниковым начальником 8-го отделения Могилевичем - март 1942 года.
   Во всех этих документах говорится и о Краснодонском партизанском отряде. О краснодонских партизанах сообщается также в целом ряде других деловых бумаг. В их числе:
   - Письмо персонального пенсионера союзного значения Могилевича-Борцова А. А. в Ворошиловградский обком КПУ от 5 октября 1978 года. Подпись Могилевича заверена секретарем первичной парторганизации и печатью этой организации, а также секретарем Ленинского РК КПСС г. Москвы и печатью райкома;
   - Письмо бывшего сотрудника 8-го отделения поарма-18 Донцова К. П. в архив Ворошиловградского обкома КПСС. Подпись Донцова заверена секретарем первичной партийной организации и печатью организации;
   - Письмо бывшего комиссара Краснодонского партизанского отряда Берестенко А. Г. и шести бывших партизан отряда в Ворошиловградский обком КПСС.
   Семененко были также переданы четкие фотографии 1941-1942 гг., на которых запечатлены Л. Шапошникова, другие партизаны нашего отряда, в том числе автор этих строк, перед отправкой нас в тыл противника. Среди партизан - начальник 8-го отдела политуправления Южного фронта Сыромолотный, начальник 8-го отделения поарма-18 Могилевич.
   Чтобы разыскать и собрать эти бесценные свидетельства патриотизма краснодонцев, я потратил долгих тридцать лет! Поскольку закона об архивах в СССР не было и допуск к хранящимся в них документам зависел от настроения руководителей организаций, которым они принадлежали, приходилось изыскивать десятки способов, чтобы пробраться к той или иной бумаге.
   В сентябре 1995 года я получил письмо от А. Берестенко, в котором он сетовал, что наша партизанка Нюся Крапивченко никак не может добиться положенной ей пенсии участника боевых действий. Комиссар просил меня помочь Анне Семеновне. "Нюсе уже восемьдесят, она ослепла, к тому же страдает от страшной гипертонии..."
   Я немедля бросил все дела и в полной уверенности, что решу этот вопрос за пять минут, направился в бывший облпартархив - теперь честь государственного архива. Каково же было мое изумление, когда, выслушав меня, сотрудница архива заявила:
   - Такого партизанского отряда у нас не было...
   Я не поверил своим ушам. Предположив, что ослышался, попросил:
   - Да вы посмотрите документы...
   - Какие документы? Говорю же вам: у нас не было такого отряда. Следовательно, никаких документов не может быть.
   - Прошу вас, это очень важно... Ну, пожалуйста...
   Она молча удалилась. Вскоре возвратилась, держа в руках две тощие папки.
   - Вот список утвержденных партизанских отрядов, - подала мне одну из папок. - А это список неутвержденных, - протянула вторую папку.
   Я внимательно рассмотрел те списки. Сотрудница архива сказала правду.
   - Но ведь я сам, понимаете, сам лично передавал те бумаги Семененко. И Борис Трофимович в моем присутствии обязал его сохранить их...
   - В таком случае можете выяснить у самого Семененко, - тут же назвала номер его телефона.
   Я позвонил, рассказал об услышанном.
   - Все верно, - голос бывшего партийного чиновника звучал безмятежно. - Там, в архиве, ничего такого быть не должно.
   - Как "не должно"? - переспросил я и почувствовал - глаза мои расширились, затем полезли на лоб. - Я ведь столько документов вам передал.
   - Ну и что? Мы все уничтожили.
   - Уничтожили? - теперь моя голова пошла кругом, ноги задрожали, я почувствовал, что вот-вот могу лишиться рассудка.
   - Да, уничтожили. То ведь была переписка. А она, согласно закону, хранится не более шести месяцев. - Бывший заведующий областным партийным архивом говорил ровным спокойным голосом, с сознанием правильности содеянного, не чувствуя никакого угрызения совести.
   - Какая переписка! - возмутился я. - Там ведь копии архивных документов... подлинные свидетельства организаторов краснодонского подполья, нашего партизанского отряда... К тому же Борис Трофимович в моем присутствии обязал вас... - В трубке послышался кашель, потом частые прерывистые гудки.
   Так коммунистические партбилетчики завершили сатанинское дело по вычеркиванию из истории родного края Краснодонского партизанского отряда. Так замшелый компартийный чиновник не только выказал презрительное отношение к подвигу однопартийцев, настоящих коммунистов, но и повторил гнусный поступок изменника Родины, старшего следователя краснодонской полиции Т. В. Усачева, который, убегая вместе с фашистами, сжег следственное дело, возбужденное оккупантами и их пособниками против "Молодой гвардии". На допросе 20 августа 1946 года он показал; "31 января 1943 года, когда Красная Армия подошла к реке Северный Донец и находилась в 20 километрах от Краснодона, Соликовский предложил мне собрать все подследственные дела, в том числе дело "Молодой гвардии", отвезти в Ровеньки и сдать в окружную жандармерию... Когда я приехал в Ровеньки, начальник окружной жандармерии отказался принять от меня дела в связи с тем, что они уже сами готовились к отступлению. Тогда я положил их на подводу и повез с собой. Отъехав от г. Ровеньки примерно 10-15 километров, я развел костер и сжег в нем все следственные дела Краснодонской полиции, в том числе и дело "Молодой гвардии".
   Охваченный негодованием, я немедля направился в редакцию газеты "Жизнь Луганска", которая в свое время опубликовала немало моих материалов о краснодонских подпольщиках вообще и юных героях в частности. Редактора Бориса Маскалюка на месте не оказалось, поэтому зашел к его первому заместителю Владимиру Тарашу. Рассказав о случившемся, спросил:
   - Если я напишу об этом, напечатаете?
   Тараш ответил, не задумываясь:
   - Конечно, нет.
   - Почему? - удивился я.
   - Да потому, что Семененко после прочтения вашего материала, а мы знаем, как остро вы пишете, может хватить инсульт или инфаркт. Нас потом затаскают по судам.
   - А если меня хватит паралич или откажет сердце?
   - Вы крепкий, выдержите...
   - Да сколько же можно выдерживать! - зло выдохнул я. Больше по этому вопросу никогда ни к кому не обращался - не видел смысла. Правда, в выступлениях по областному телевидению, кажется, это было ЛКТ (Луганское кабельное телевидение), пару раз говорил о гнусном поступке Семененко. Однако ни от кого никаких откликов не последовало. Хранил молчание и сам Александр Максимович.
   К сказанному добавлю еще вот что.
   В 1994 году вышла из печати "Книга памяти Украины" "Луганская область" т. 4. В нее внесены имена погибших в годы Великой Отечественной войны, в том числе партизан и подпольщиков. А. М. Семененко, будучи заместителем руководителя областной редакционной коллегии и заведующим научной редакцией издания, не счел нужным включить в тот скорбный список имена погибших моих боевых товарищей по Краснодонскому партизанскому отряду. А ведь располагал многими неопровержимыми документами и свидетельствами организаторов и участников нашего отряда и краснодонского подполья. Через семь лет была издана "Книга скорби Украины" "Луганская область" т. 1. Семененко (и в этом случае заместитель председателя областной редакционной коллегии и одновременно заведующий научной редакцией) внес в то издание из десяти погибших партизан нашего отряда одного лишь Ивана Васильевича Шевцова. Да и того включил в раздел "Мирных жителей, погибших вследствие военных действий, карательных акций немецко-фашистских захватчиков", а не в список "партизан и подпольщиков", ведь Иван Васильевич был партизаном, значится в списке личного состава отряда под номером 20. Именно за партизанство немцы закопали его живым в землю.
   Из-за искажения краснодонской истории, - благодаря злонамеренным действиям все того же Семененко, теперь в "Молодой гвардии" нет ни командира, ни комиссара, ни секретаря комсомольской организаций. В вышеупомянутой "Книге памяти" читаем: "Кошевой Олег Васильевич... член штаба подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия". Выходит, письменные свидетельства командира молодогвардейцев Ивана Туркенича, других уцелевших подпольщиков, заключение правительственной комиссии А. Торицына, что комиссаром "Молодой гвардии" и ее комсомольским секретарем был Олег Кошевой, в глазах А. М. Семененко гроша ломаного не стоят. Впрочем, с подачи этого компартийного краеведа, как отмечено в упомянутой "Книге памяти", и Иван Туркенич уже не командир "Молодой гвардии", а всего-навсего член штаба. Совершив подлость, Семененко тем самым побил все рекорды благоглупости, заткнул за пояс многих клеветников на "Молодую гвардию". Кто-нибудь из музееведов, краеведов, историков Луганщины (или хотя бы Краснодона) возмутились этим неблаговидным поступком Семененко? Никто! Никогда! Вот так мы наследуем, молодогвардейские традиции, вот так уважаем историю "Молодой гвардии".
   К сожалению, в "Книге памяти", как и в "Книге скорби", призванных (как говорится в их предисловиях) стать: первая - "последней почестью, знаком глубокой благодарности и признательности павшим героям", а вторая - "увековечиванием памяти мирных жителей области, погибших от рук немецко-фашистских захватчиков...", есть и другие искажения и грубые неточности. Вот лишь один тому пример.
   Коробов П. Н. (значится в списках Краснодонского партизанского отряда под № 7) представлен в обеих книгах. В первой герой-партизан, во второй как мирный житель, погибший вследстви военных действий. На самом же деле это тот самый отрекшийся партизанской клятвы перевертыш, о котором я уже упоминал.
   За разговором о клятвоотступниках не договорил о А. С. Крапивченко. Нюсе я все-таки помог. На мои просьбы откликнулись? добрые люди из Управления службы безопасности Украины в Луганской области, а также архив общественных организаций Украины. Без проволочек они выслали мне необходимые документы, которые я тут же передал в областной военкомат. Анне Семеновне установили заслуженную пенсию участника боевых действий Великой Отечественной войны. Жаль только, что попользовалась она той пенсией недолго. В конце 2002 года Крапивченко А. С. ушла из жизни.
   Пролетели десятилетия. Они постепенно растворяли в туманной дали, в сегодняшних больших и малых делах события зимы сорок первого - сорок второго годов. Сошли в могилы все бойцы и командиры Краснодонского партизанского отряда, за исключением автора этих строк. Они уходили из жизни тихо, незаметно... как и их последователи молодогвардейцы... последние молодогвардейцы. 16 июня 2001 года умерла моя сестра Ольга Иванцова - одна из двух здравствовавших в то время членов "Молодой гвардии". Никто ни в газете, ни по радио, ни по телевидению не сообщил о ее кончине. Так "благодарная" родина простилась со своей дочерью, которая служила ей, как говорили в старину, верой и правдой. Через месяц, 10 июля того же 2001 года, скончался последний молодогвардеец, капитан первого ранга в отставке Василий Левашов. И снова гробовое молчание средств массовой информации.
   Страшно забвение того, что происходит, забвение ГЕРОЕВ!
   Прости, Господи, неразумных властителей - они не ведают, что творит!
   
   
   
   
   
   НАРОДНЫЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ...
   
   Власти Краснодона (разумеется, с подачи обкома КПСС) напрочь выбросили из истории города также истребительный батальон. А ведь он, как и партизанский отряд, не только внес определенную лепту в нашу общую победу над фашистами, но и способствовал быстрейшему взрослению мальчишек и девчонок, их патриотическому воспитанию, подтолкнул будущих молодогвардейцев к правильному выбору своего места во всенародной борьбе с иноземными захватчиками. Бойцы этого формирования стали добрым примером беззаветного служения Отечеству в самое трагическое для него время.
   Заправилы гитлеровской Германии наряду с вышколенными дивизиями вермахта бросили против СССР в июне 1941 года десятки тысяч шпионов, диверсантов, провокаторов, распространителей ложных слухов. На советско-германском фронте немцы сосредоточили более ста тридцати разведывательных, контрразведывательных и полицейских органов, создали более шестидесяти школ по подготовке шпионов. В их числе были даже детские диверсионные учебные заведения. Их учреждала СД-служба безопасности в фашистской Германии. Подбирали туда подростков на оккупированной территории.
   Фашистское отребье в большинстве своем хорошо владело русским языком, неплохо знало наши обычаи, нравы, местные условия. Оно призвано было расстроить работу тыла Красной Армии и тем самым облегчить продвижение немецких войск в глубь советской территории. К сожалению, среди тех подонков оказалось немало выходцев из СССР.
   Возможности для работы вражеской агентуры складывались весьма благоприятно. На многих участках огромного советско-германского фронта не было сплошной линии обороны. Красная Армия отходила на восток нередко довольно поспешно. Туда же двигались тысячи и тысячи мирных жителей советских городов и сел, спешившие уйти от врага. В людских потоках без особых усилий проникали в наш тыл немецкие агенты и диверсанты. Они вызывали панические настроения у населения, взрывали мосты и железнодорожные поезда, портили линии связи, поджигали предприятия, здания учреждений и общественных организаций, облегчали высадку и действия фашистских десантов.
   Для борьбы с этим злом уже на третий день войны Совет Народных Комиссаров СССР принял постановление "Об охране предприятий и учреждений и создании истребительных батальонов". Эти численностью в сто-двести человек войсковые группы создавались в прифронтовой полосе и районах, объявленных на военном положении. Непосредственно формированием истреббатов занимались райкомы и горкомы ВКП/б/, а руководство осуществлял Наркомат внутренних дел. Согласно существующему положению, командиром батальона являлся начальник районного отдела НКВД.
   В самом начале войны истребительный батальон был создан и в Краснодоне. Это было первое военное добровольческое формирование моего города. Его командиром стал начальник райотдела НКВД сержант милиции Г. И. Попов. На бюро райкома партии утвердили также командно-политический состав.
   Желающий стать бойцом истреббата обращался за рекомендацией в первичную партийную или комсомольскую организацию. Затем непременно направлялся в райком партии для беседы. С будущими "истребками" обстоятельно разговаривали первый секретарь райкома В. К. Нудьга, второй секретарь Е. А. Герус, заведующий военным отделом, комиссар истребительного батальона А. Г. Берестенко. Они подробно рассказывали о задачах истребителей, условиях их жизни и службы, мерах борьбы с противником. По результатам беседы принималось окончательное решение о зачислении в батальон. Ни денежного содержания, ни какой-либо одежды, ни продуктов питания "истребки" не получали, поэтому ни о каких шкурных побуждениях в данном случае не приходится даже заикаться. Все думали только о родине, ее чести и свободе. К тому же служба проходила в свободное от работы на производстве время. И, как я вскоре узнал, оказалась тяжелой и опасной. Одни стычки с вооруженными дезертирами Красной Армии чего стоили. А возвращение колхозам и совхозам уворованного у них во время первой эвакуации скота и имущества! Многие не хотели добровольно отдавать награбленное и уворованное и не так уж редко пускали в ход все, что попадалось под руку.
   Однако обо всем по порядку.
   Как-то я встретил военрука нашей школы И. М. Рожнова. Из разговора с ним узнал: Иван Максимович командует ротой истребительного батальона. Я тут же попросил:
   - Возьмите меня в батальон.
   - Сколько тебе лет? Только без этого... - Рожнов многозначительно покрутил растопыренными пальцами правой руки.
   - Пятнадцать с половиной.
   - Моложе шестнадцати нельзя, закон запрещает.
   Упрашивал, молил, чуть не плакал. В конце концов военрук смягчился и посоветовал:
   - Зайди в райпартком к товарищу Берестенко.
   - Так я его знаю!
   - Вот и хорошо. Ну а если он меня спросит - я расскажу...
   Алексей Григорьевич выслушал меня внимательно, с интересом, не перебивал. Затем долго и молча ходил по кабинету. Но вот он остановился, заговорил тихо, раздумчиво, словно размышлял вслух:
   - Ты же партизан... будущий партизан. Не имею права тебя рассекречивать. Впрочем... - снова задумался, с силой потер лоб. - Немца, видать по всему, скоро расколошматим. Правда, пока наши войска стоят в обороне. Прочно стоят. Скоро, по всей видимости, в наступление перейдут. Выходит, наш партизанский отряд... - развел руками. - Словом... забеги завтра, надо посоветоваться с товарищами.
   На следующий день пришел в райком ни свет ни заря. Однако Берестенко уже работал.
   - Считай, все решено... в твою, разумеется, пользу. - Алексей Григорьевич снял телефонную трубку, позвонил: - Рожнов? Здравствуй. Как у нас дела?.. Ты Кима Иванцова знаешь? Твой ученик? Вот и хорошо. Просится в истребительный... Лет маловато? Ничего, он рослый... Так ты согласен? Тогда все.
   Так я стал бойцом Краснодонского истребительного батальона. Никаких проверок и бесед. Собственно, в них не было нужды: все это я прошел при вступлении в партизанский отряд.
   В тот же день получил боевое оружие - карабин. И к нему две обоймы патронов. Случай даже для того необычного времени беспрецедентный. Мне ведь всего пятнадцать было. По этой причине не имел ни паспорта, ни комсомольского билета. Да еще отец по воле Чингисхана двадцатого столетия находился в местах не столь отдаленных. К тому же все происходило не во вражеском тылу, где действовали иные законы. Простое везение? Может быть. Хотя...
   Вечером в моем дневнике появилась такая запись: "19 ноября 1941 года. Был у комиссара истребительного батальона... потом у командира роты... Я зачислен во второй взвод. Сегодня же ночью направили дежурить на шахту "семь-десять" - от казармы истреббата она километра четыре. Дежурил вместе с одним бойцом нашего батальона. Я стоял на посту с шести часов вечера до половины первого ночи. Он - с половины первого до семи утра. Немного страшновато было, но главное - холодно".
   Вновь перебираю в памяти тот день.
   Когда пришел к Рожнову, то думал, что он сразу вручит мне винтовку, патроны, пошлет ловить шпионов. Однако все произошло прозаичней, чем я предполагал.
   - Садись, поговорим, - Иван Максимович указал на стул, что стоял рядом с его столом, и продолжил без всяких предисловий: - Задачи наши трудные, разнообразные, подчас будничные. Батальон охраняет шахты, водокачку, железнодорожную станцию, электроподстанцию, некоторые учреждения - именно они могут подвергаться нападению немецких лазутчиков. Патрулируем также улицы города, поддерживаем общественный порядок. Нарушителей его, как и тех, кто призывает к беспорядкам, задерживаем. В случае неповиновения можно расстреливать на месте. Такое право нам дано Указом Президиума Верховного Совета от 6 июля, как области, объявленной на военном положении. Вылавливаем также дезертиров Красной Армии, всякого рода шептунов, проверяем работу постов воздушного наблюдения. Подчас наши бойцы сами дежурят на пожарной каланче. Следим за светомаскировкой, проводим облавы, устраиваем засады с целью задержания уголовно-преступных элементов... Короче, дел по горло. И все это в нерабочее время. Как видишь, в батальоне не мед, одни обязанности и невзгоды. И никаких тебе привилегий. - Глядя мне прямо в глаза, резко спросил: - Может, не стоит тебе...
   - Что вы! - напуганно перебил я.
   - В таком случае... - Рожнов с явным удовольствием взял небольшой листок бумаги, обмакнул ручку в чернила, - ...напишу записку, получишь карабин, патроны, подсумки. Насчет применения оружия хочу еще сказать. С этим поступай умно: не торопись, но и не мешкай, если потребуется.
   Старшина роты, председатель райсовета Осоавиахима Иосиф Михайлюк - высокий, полный, даже рыхлый мужчина среднего возраста - подал мне винтовку слишком уж просто. Даже как-то легковесно, словно вручал не боевое оружие, тем более несовершеннолетнему бойцу, а какую-нибудь незначительную принадлежность военного обихода старому знакомому его возраста. Такое поведение старшины обескуражило меня. Я ожидал торжественного вручения винтовки перед строем истребков, доброго напутствия. Может быть, я что-то недопонимал, не учитывал? Может быть, командиры были слишком заняты? Однако родившееся тогда огорчение долго сидело в моей душе.
   Рассматривая карабин, невольно поджал губы. Уловив на моем лице удивление, Михайлюк спросил:
   - Что, незнакомый? - Тут же пояснил: - Польский трофей компании тридцать девятого года, когда Западную Украину освобождали.
   Поскольку подсумков в наличии не оказалось, положил патроны в карман пальто.
   Горд я был неимоверно. Хотелось тут же повидать знакомых ребят, похвастаться. Однако мне предстояло заступать на пост, поэтому зашагал домой.
   Переступив порог, стер с карабина толстый слой масла, затем попробовал зарядить и разрядить. Поразмыслив, с немалым трудом разобрал и собрал затвор - его устройство отличалось от такого же механизма нашей трехлинейки. Вскоре пришла мама. Увидев оружие, она недоуменно уставилась на меня.
   - Все законно, - поторопился успокоить ее. - Я вступил в истребительный батальон.
   Мама долго молчала. Потом вытерла повлажневшие глаза, спросила:
   - А не рано?
   - Нет, ма, не рано.
   - Может, на работу куда устроился... карточки б на хлеб дали... Я не нашелся, что ответить, потому промолчал.
   Лицо мамы еще долго оставалось печальным, тревожным, отчасти даже растерянным. Но вот она прижала мою голову к своей груди, стала торопливо гладить мои жесткие непослушные волосы.
   - Рада, что становишься мужчиной... хотя хочется удержать тебя дома.
   Я застыдился ее ласки и поторопился высвободиться из материнских объятий. Стараясь казаться серьезным, проронил:
   - Сегодня ночью дежурю, скоро уйду.
   На следующий день предстал перед командиром взвода, перепоясанным портупеей бравым шахтером Дмитрием Леонтьевичем Гуковым. Как одного из первых стахановцев и активного участника драмкружка при клубе Ленина его хорошо знали многие краснодонцы.
   - С оружием обращайся осторожно, - наставлял меня Гуков. - Винтовка она, брат, раз в год стреляет сама... без патронов. При стрельбе прижимай ее к своему плечу, как милашку... Впрочем, ты этого, наверно, еще не испытал... И дисциплину держи. Замечу что - спуску не дам.
   Вечерами, нередко поздними - строевая подготовка. Выстроив нас в две шеренги, Дмитрий Леонтьевич разорялся командирским голосом:
   - Надо всем стараться походить на красноармейцев. Быть такими же умелыми, отважными, собранными, подтянутыми, молодцеватыми. Боец без выправки, что перекошенный патрон в обойме. Строевая подготовка в этом деле - первая помощница. К тому же в строю вырабатывается чувство локтя, чувство товарищества, нераздельность со всем взводом. Ну а теперь маленько помаршируем. - Не дав нам собраться с мыслями, зычно скомандовал: - Взво-о-д, смирно! Напра-во! С места с песней ша-а-гом марш!
   В тот же миг чей-то сильный голос под ногу бодро затянул "Луганскую ополченскую". (Ее текст в моем дневнике записан полностью.) Вместе со всеми я горланил что было духу:
   
   ...В нас кровь луганцев не остыла,
   И стар, и млад отвагой полн,
   И станет Острою Могилой
   Для псов фашистских каждый холм.
   
   Все бойцы истреббата работали на производстве. Безработным оказался один я. Оттого сутками пропадал в батальоне, всегда оказывался под рукой у начальства. Оно посылало меня с различными поручениями то в райком партии, то в райотдел НКВД, то в военкомат, то в ревтрибунал, то кого-то отконвоировать в милицию...
   Вспоминается множество тех срочных заданий. Вот одно из них.
   Однажды кто-то позвонил в истреббат и сообщил, что его сосед (назвал фамилию, улицу, номер дома и квартиры) слушает передачи по радиоприемнику. "Какое здесь нарушение?" - спросит неискушенный читатель. Отвечаю: довольно большое. Дело в том, что согласно постановлению правительства от 25 июня 1941 года все граждане СССР обязаны были в пятидневный срок сдать органам власти радиоприемники. За неподчинение виновные подвергались наказанию.
   Я пришел по указанному адресу, когда нарушитель не успел спрятать радиоприемник. С тем аппаратом привел его на склад конфискованных радиоприемников (он почему-то приткнулся в райкоме комсомола - при входе первая комната направо), там оставили изделие. Строптивца отвел в милицию.
   В те дни над Краснодоном часто появлялись немецкие самолеты. Для нас каждый такой полет фашистского стервятника сопровождался сигналом воздушной тревоги. Мы в два счета собирались в штабе батальона и немедля выходили или выезжали для прочесывания прилегающих к городу балок, оврагов, лесозащитных полос, которые я хорошо знал и еще больше изучил во время занятий по поимке вражеских десантников. Иногда тревоги объявлялись по нескольку раз в день. Мы искали парашютистов старательно и долго, отчего порядком уставали. Однако всякий раз возвращались ни с чем.
   Бойцы ворчали:
   - Какой там десант... Больно нужен немцу наш рудник. Командиры решительно пресекали такие суждения:
   - Нужен или не нужен - поживем, увидим. А находиться в боевой готовности надо постоянно... чем черт не шутит, когда Бог спит. Поэтому за каждым полетом немецкого самолета над городом или вблизи его мы и впредь будем следить. Необязательно десант сбросят. Могут и шпионов, диверсантов. Потому обращайте внимание на одежду и обувку мужчин, да и женщин. На их пальто. Заграничными могут быть также сапоги, сумки. Прислушивайтесь, хорошо ли говорят по-русски подозрительные люди.
   Рассказывая о Краснодоне, своей службе в истребительном батальоне начального периода Великой Отечественной войны, не могу не вспомнить о питании. Но прежде небольшая выдержка из моего дневника: "1 сентября 1941 года. С сегодняшнего дня введена карточная система снабжения населения хлебом - кроме хлеба в магазинах ничего нет. По карточкам иждивенцу положено четыреста граммов, рабочему шестьсот или восемьсот - в зависимости от работы. Мы станем получать один килограмм четыреста граммов: сестра Нина - 600, мы с мамой - по 400".
   Сестра только-только закончила десятый класс и работала секретарем районе Мама была сандружинницей, ухаживала за ранеными в госпитале. Однако ее работа не оплачивалась - сандружинницы трудились за здорово живешь, к тому же по двенадцать часов в сутки. Иной раз мама приходила домой как выжатый лимон. И при этом, как и я, боец истребительного батальона, считалась иждивенкой. Чтобы прокормить семью, мама ежедневно проявляла немало изобретательности и находчивости. Помню оладьи из вялой, проросшей картошки прошлогоднего урожая, жареную красную свеклу, окропленную подсолнечным маслом, чай, заваренный горелой коркой хлеба.
   Однажды, когда наш взвод отпустили по домам на обед, я остался в казарме. Мама болела, дома ничего съестного не было. Несколько кусочков сахара и последнюю горбушку хлеба мы с сестрой оставили маме, потому между собой договорились на обед не приходить.
   - Никак у тебя сегодня пост? Или вообще от всякой пищи воздерживаешься? - шутливо полюбопытствовал Рожнов. Однако, заметив на моем невеселом лице растерянность, извинился и в тот же миг спросил: - Карточки кто у вас получает?
   Я не выдержал и откровенно рассказал Ивану Максимовичу обо всем: и о больной маме, и о своем иждивенчестве, и что дома, кроме 1 кг 400 граммов хлеба, давно уже ничего нет.
   Командир роты немедля вызвал старшину, о чем-то с ним пошептался. Вскоре мне вручили один килограмм гречневой сечки, один килограмм пшена, два килограмма сухарей,
   Пришел домой радостный, просто сияющий, с высоко поднятой головой. Еще бы! Ведь впервые почувствовал себя кормильцем, опорой семьи. Правда, ненадолго. И все же это была хоть маленькая, но помощь больной, измучившейся от тягостных раздумий, болячек, забот и недоеданий матери.
   Между тем служба в истребительном батальоне шла своим чередом. 29 августа 1941 года, в связи с приближением фронта, большинство шахт города и района закрылось - на них производились только работы по откачке воды. Рабочих мобилизовывали в трудовую армию (так по старой памяти называли трудовую повинность). Подобные формирования Красной Армии существовали у нас в начале 20-х годов. Они использовались для восстановления народного хозяйства, а теперь на строительстве оборонительных сооружений. Частично шахтеров эвакуировали на восток. 15 октября прекратили работу последние угольные шахты Краснодона. Их оборудование, вместе с рабочими, поспешно увозили вглубь страны. Бойцы истребительного батальона, который иной раз называли "пожарной командой", деятельно участвовали в демонтаже, погрузке и отправке оборудования. Не раз приходилось и мне вместе со всеми грузить на железнодорожные платформы и в вагоны различную угольную технику, механизмы, работать сутками без сна и отдыха.
   В конце осени 1941 года, из-за близости фронта и возможными неожиданностями в боевой обстановке, пункт "Заготзерно" бесплатно раздавал населению пшеницу, жито, овес, ячмень. Овощная база в свою очередь одаривала краснодонцев овощами и солью. Тоже безвозмездно. Только благодаря "истребкам" здесь поддерживался необходимый порядок. Правда, за складом "Заготзерно" мы все-таки не уследили. Однажды ночью кто-то поджег его. Но именно наш батальон потушил тот пожар.
   Время от времени я заглядывал в дневник и делал в нем лаконичные записи: "20 ноября. Снова дежурил на шахте 7-10... Немецкие самолеты бомбили аэродром, что невдалеке от станции Верхнедуванная - это километров восемь от города. 21 ноября. Все бойцы нашего батальона несут службу - кто днем, кто ночью. Одни собирают по деревням похищенные в колхозах и совхозах (под предлогом эвакуации) сани и скот, ловят дезертиров; другие охраняют подготовленные к взрыву шахты и советские учреждения... Все мы находимся на казарменном положении, домой ходим только поесть. 25 ноября. Прошлую ночь до трех часов утра стоял на посту в райкоме партии. Здесь можно дежурить - тепло... 26 ноября. Снова стоял на посту в райкоме ВКП/б/... Уже больше недели нет электричества. Радио молчит. Клуб Ленина закрыт... 29 ноября. Выполнял спецзадание комбата: привел с 19-го и 27-го кварталов, а также с улицы Чкалова, нескольких женщин, уклоняющихся от мобилизации в трудовую армию. Можно написать много интересного, но совершенно нет времени. 3 декабря. Отбирали у населения незаконно приобретенных лошадей, арбы, брички, сани. Теперь наш батальон бабы называют карательным, а нас - карателями (а еще недавно ласково величали "истребками"). Совместно с нами действует заградительный отряд войск НКВД". (Заградотряды в НКВД, а также в РККА, были и до приказа Сталина № 227 от 28 июля 1942 года).
   В поселках и селах, в которых мне довелось действовать, имелась неплохая сеть осведомителей НКВД. Инструктируя нас, командир батальона, начальник райотдела милиции Попов называл старшему группы фамилию, имя и отчество своего информатора в населенном пункте нашей предстоящей работы, а также пароль и отзыв. И всякий раз напоминал: "Перед тем, как наведаться к нашему товарищу, чтобы не рассекретить его, загляните в три-четыре дома на той и соседней улицах".
   Надо сказать, осведомители, с которыми мы сталкивались, всегда давали интересовавшие нас сведения, поэтому в большинстве случаев мы действовали безошибочно и оперативно.
   А сколько ходило тогда свидетельств всевозможных очевидцев (в кавычках и без кавычек), а также антисоветских побасенок и рассказов о невыдуманных событиях... Подчас невозможно было отличить, где правда, а где злонамеренный поступок.
   Как-то один мужик в сквере клуба Ленина разглагольствовал о Сталине и нашей нелегкой жизни, о том, что Красная Армия несет огромные потери в людях. При этом многие сдаются в плен добровольно. Только десятилетия спустя мы узнали страшные цифры потерь РККА начального периода войны. Однако в плен подавляющее большинство красноармейцев и командиров уходило не по своей воле. (Хотя были и те, которые сдавались врагу добровольно.) В конце своей информации злопыхатель, как бы между прочим, заметил: "Теперь СССР расшифровывается по-новому. - И немедля пояснил, как именно: - Смерть Сталина спасет Россию". Тут уж мне следовало действовать незамедлительно. Но я оказался без оружия. Обычно с карабином редко разлучался, иногда с ним даже спал. Но в тот раз почему-то оставил его в штабе батальона. Честно скажу, если бы был при оружии, мог пристрелить распространителя ложных слухов, я имел на это право. Однако в том положении счел правильным быстренько привести милиционера. Благо увидел его невдалеке. Вдвоем доставили говоруна в райотдел НКВД.
   Через несколько дней, оказавшись в райотделе милиции, поинтересовался судьбой того задержанного. Хотя не сомневался, судьба его решена в соответствии с законом. Как я и предполагал, его прикончили. Такое было время...
   Как завидовали мне ребята нашей компании: Али Дадашев, Толька Ковалев, Володька Осьмухин, Толька Орлов, Володька Прилепский... Особенно Сергей Тюленин. Они тоже хотели стать "истребками". Помню сетования друзей-товарищей на безуспешные попытки вступить в истребительный батальон. Многие из них были старше меня по возрасту, а вот... Перебивая друг друга, ребята настырно допытывались:
   - Ну как тебе удалось? Ты ведь моложе многих из нас...
   В ответ я счастливо улыбался, молча разводил руками и думал: а если б они еще узнали о моем партизанстве?!
   Особенно переживал за Сергея Тюленина. И все-таки Сергей не расставался со своей мечтой, поэтому заглядывал ко мне домой, но чаще в казарму. Нередко Тюленин сопровождал меня на пост, а то и участвовал в проведении некоторых порученных мне операций. Это породило у многих наших земляков уверенность, что Тюленин тоже "истребок". Так А. Д. Колотович в книге "Дорогие мои краснодонцы" приводит следующий рассказ наших одноклассников: "...встретили мы его (С. Тюленина. - К. И.) и Кима по дороге. Шли выполнять задание. Они ведь в истребительном. Да еще на казарменном положении... Шли оба с винтовками. Мы их обозвали "Пат и Паташон". Кто-то даже сказал "полтора", Сережа стал проверять, в два ли раза Ким больше его. Тот даже рассердился. Чудаки, а потом рассмеялись и пошли, обнявшись".
   Да, в тот раз, выпросив у меня ("ну на несколько минут") карабин, Сергей гордо шел по улице и, бодро жестикулируя, несколько раз повторил, что он здесь, если немцы войдут, не даст им спокойно жить.
   В марте 1942 года, возвратившись с фронта, я вновь обратился к дневнику. На скорую руку записал только-что пережитое и прочувствованное. Вспомнил об истребительном батальоне, некоторых своих товарищах, в частности об однокласснике Володьке Прилепском. "Прилепский - фраер. Он хорошо одевается, водит бровями, танцует с девушками (большей частью с потаскухами) и держится за мамкину сиську. Когда враг был недалеко от нашего города, Прилепский эвакуировался. Я моложе его - вступил в партизанский отряд. Я говорил Володьке: оставайся, будем, если потребуется, сражаться за нашу землю, ведь ты же русский. Он только ухмылялся. Когда Прилепский вернулся с эвакуации, рассказал мне, что одно время он был в восьмой саперной армии - она в то время располагалась под Ростовом. Однажды, когда начали стрелять наши дальнобойные орудия (подчеркнуто в дневнике), он чуть не пустил в штаны "желтую кровь" и после этого попросил командира отпустить его. Вернувшись в Краснодон, Прилепский хотел вступить в истребительный батальон. Встретив И. М. Рожнова, нашего комроты, попросил принять его в батальон. Рожнов ответил, что он еще молодой.
   - Иванцов моложе меня, а приняли, - сказал Прилепский.
   - То Иванцов, а то ты".
   Повторяю, эта запись сделана в марте 1942 года. Разумеется, как и весь дневник, она предназначалась только для себя. Никакая публикация ее даже через шестьдесят лет не предусматривалась. Заодно прошу у читателей прощения за то, что некоторые слова или выражения дневника резанули их ухо.
   И снова дневник:
   "10 декабря 1941 года. На днях 1-й взвод перевели во 2-й, частью в 3-й. А в помещение того взвода загнали пятьдесят семь арестованных дезертиров Красной Армии. У "патриотов" (так мы называем дезертиров) свой начальник - староста камеры, который следит за порядком. Староста - это влиятельное лицо, он пользуется уважением арестованных. Его фамилия Губанов.
   Сегодня я нес караульную службу по охране "патриотов"... Когда открыли дверь камеры, оттуда пошел пар и горячий воздух с острым запахом кала и мочи. Он вызывает тошноту.
   На прогулку выводили два раза. Ночью они оправляются в парашу - небольшую бочку. Когда утром выпускали "патриотов" оправляться в уборную, двое заключенных торжественно несли парашу, вызывая у остальных "патриотов" смех. Слышалось: "В какой магазин несете?" Некоторые "истребки" обращаются с "патриотами" грубо, по-милицейски".
   Температура воздуха и духота в камерах, несмотря на морозы и отсутствие отопления, были сумасшедшими. О плотности "патриотов" уже не говорю: не то чтобы им прилечь, порою присесть было, невозможно. Никаких нар в камерах не было. Заключенные сидели и лежали на загаженном и мозглом полу, притом по очереди. Случалось, кто-то в камере откидывал копыта - как говорили сами "патриоты" и милиционеры.
   Слово "патриот" подразумевалось (если такое возможно), конечно же, в кавычках, во всяком случае иносказательным, поэтому его произносили с неприсущим этому доброму и прекрасному слову презрением, вкладывали в него понятие, резко противоположное истинному значению. Так я впервые узнал о том, что со временем значения слов меняются. К счастью, в данном случае изменение оказалось временным. Однако этому доброму слову не повезло в самостийной Украине. Сегодня оно нередко употребляется как синоним понятия национальной ограниченности.
   В чем обвиняли тех несчастных? В измене родине, трусости, паникерстве, распространении ложных слухов, дезертирстве с предприятий и воинских частей, сдаче в плен и... бегстве из плена, хранении немецких листовок (красноармейцы объясняли: для курева, использовали также как туалетную бумагу. Начальство утверждало: для сдачи в плен - ведь каждая листовка одновременно являлась пропуском для перехода к врагу). Судили и за неосторожное слово. Скажем, о превосходстве некоторых видов немецкого оружия.
   Как и другие "истребки", я участвовал в облавах. Дезертиры порой оказывали вооруженное сопротивление. В таких случаях мы действовали по обстановке. Говоря проще - вели огонь на поражение. Инструктируя нас, начальство напоминало: - Особенно тщательно проверяйте документы - они могут быть поддельными. Обращайте внимание также на внешний вид, на самые незначительные детали одежды, поведения, разговора, вызвавшего подозрение. Задерживайте как тех, кто сеет панику, так и тех, кто поддается панике. Прежде всего присматривайтесь к мужчинам призывных и мобилизационных возрастов в полувоенной форме - именно так в большинстве случаев выглядят дезертиры РККА.
   Приходилось конвоировать "патриотов" и в помещение печально известной "тройки" - неправедного судебного органа НКВД, где признавали виновным без суда и следствия. Просто старший из энкаведистов спрашивал подозреваемого, знает ли он, за что привлекается. Если следовал утвердительный ответ - тут же объявлялся приговор. В том случае, когда задержанный не имел понятия, в чем его подозревают или обвиняют, - председатель в нескольких словах объяснял суть дела. Суд был предельно коротким, занимал всего десять-пятнадцать минут. "Тройка" заседала круглосуточно в две смены по двенадцать часов каждая.
   Работая в ЦАМО, я обнаружил документ, из которого следовало, что только по Юго-западному фронту с 22 июня по 20 июля 1941 года (за неполный месяц!) было задержано 75 тысяч 771 красноармеец и командиров РККА. Это сколько же надо было иметь ревтрибуналов?!
   Поражало еще вот что. Родственники задержанных в ряде случаев удивительно быстро узнавали об их судьбе. Сегодня пригонят (именно, пригонят!) партию "патриотов", а дня через три родня тут как тут. Откуда им стало известно - не понимаю до сих пор. Выходит, сарафанное радио - наиболее оперативное средство массовой информации, способное мигом сообщать самые последние новости.
   Однажды я стал свидетелем телефонного разговора Рожнова с неизвестным вначале абонентом. Но вот, положив трубку, Иван Максимович поднял глаза на Гукова, сказал, с кем говорил:
   - Попов, командир батальона, звонил. Приказал послать для охраны заседания ревтрибунала, как он выразился, "зеленого истребка".
   - В каком смысле "зеленого"? - Дмитрий Леонтьевич недоуменно поднял мохнатые брови. - Больного, что ли? Или бестолкового?
   - Ни то, ни другое. А такого, который имеет понятие, как следует обращаться с арестованными, - уточнил Рожнов. - Даже назвал кого именно, - тут же указал на меня. - Да, да, именно твою фамилию упомянул. По рассказам сотрудников милиции и секретаря ревтрибунала, им понравилось, как ты брал на допрос задержанного, не откликался на его вопросы, как завел в кабинет. И вообще то, что не проявлял любопытства, не выражал никаких человеческих чувств, действовал, как и положено в данной обстановке...
   Внимательный читатель, конечно же, заметил, что командир роты вместо "вел на допрос" говорил "брал на допрос" и "завел в кабинет", а не "ввел в кабинет". Так проникали в нашу речь слова и целые выражения из жаргона. Думаю, читатель также обратил внимание и на свидетельство Попова, что я не "выражал никаких человеческих чувств". Выражал! Еще как выражал! Однако умел перевоплощаться. Эта способность, я уже писал о том, стала определяющей при решении вопроса о зачислении меня в партизаны.
   Вновь возвращаюсь к разговору, вызванному звонком комбата.
   - Кстати, тебя кто инструктировал, когда ты впервые должен был столкнуться с арестованными? - спросил меня Рожнов.
   - Сам Попов, - ответил я.
   - И что же ты запомнил?
   - Все.
   - Например?
   - С арестованными нельзя разговаривать, даже если они тебя о чем-то спрашивают. И самому нельзя задавать им вопросов. Никакие их просьбы не исполнять. Им нельзя сочувствовать. Мы не должны смеяться или плакать, если видим или слышим что-то необычное. При конвоировании следует идти в двух шагах от задержанного и всегда быть готовым применить оружие...
   - Достаточно. Впору тебе самому можно поручать проводить инструктаж...
   Вскоре я был в райотделе милиции, в комнате "тройки", стоял сзади одного из "патриотов".
   Красноармеец обвинялся в антисемитизме.
   - Поясни, почему считаешь, что в нашем правительстве полным-полно евреев? - спросил председательствующий, энкаведист со шпалой в петлице.
   Лично меня это удивило. Обычно, как я уже говорил, никаких уточнений во время суда не было. А тут за первым вопросом последовали другие. Получился настоящий разговор судьи с подсудимым.
   - Я так не считаю, - отозвался изумленный красноармеец. -Откуда вы такое взяли?
   - Здесь вопросы задаю я, - твердо выговаривая каждое слово, сказал судья. - Если говорю, что считаешь, значит, считаешь. И тому есть письменные подтверждения.
   - Просто один боец рассказал, как сильно немец бомбит железные дороги. Упомянул наркома путей сообщения Кагановича. Я подумал, что теперь у Лазаря Моисеевича много работы. И сказал: в нашем правительстве до войны было аж три Кагановича. И все родные братья: Лазарь Моисеевич, Михаил Моисеевич, Юрий Моисеевич.
   - И все евреи?
   Красноармеец согласно кивнул, видимо, от страха язык его уже не шевелился.
   - Получается, в Совнаркоме засилье евреев?
   - Ничего такого я не обобщал... даже не мыслил, просто ляпнул. - бедолага еле держался на ногах, видно, учуял недоброе.
   На том допрос закончился.
   Председатель трибунала повернул голову вправо, затем влево, о чем-то спросил своих товарищей. Молча кивнув в знак согласия с их ответами, снова обратился к подсудимому:
   - Тебе в виде исключения предоставляется последнее слово.
   - Какое "последнее слово"? - красноармеец удивленно и испуганно уставился на членов трибунала.
   - Обыкновенное, - ответил председатель. - Можешь сказать все, что желаешь, о чем думаешь или просишь.
   Несчастный переступил с ноги на ногу, негромко проронил дрожащим голосом:
   - Какая-то неуправка вышла. Я ничего такого не говорил... Отпустите меня в свой полк.
   Его приговорили к расстрелу.
   Услышав неожиданное для меня решение "тройки", на мгновение забыл о своем подопечном и едва не завалился. Сделав невероятное усилие над собой, сохранил нужную стойку и хладнокровное выражение лица. Последнему способствовало наставление Борцова, которое я всегда помнил: разведчик (а я по-прежнему считал себя таковым) должен обладать артистическими данными, способностью перевоплощаться.
   Потом узнал: ночью того несчастного просто толкнули в шурф заброшенной шахтной выработки. Подобные действия энкаведистов для меня не были новостью. Иной раз они поступали таким образом даже без решения суда. Вот тому пример.
   Спустя десятилетия после окончания войны, рассматривая первый список партизан нашего отряда, я обнаружил незнакомые фамилии. Тогда же спросил об одном из них Берестенко:
   - Кто такой Цебека Денис Алексеевич - он значится в списке под номером 24?
   В ответ услышал:
   - Коммунист... правда, липовый. В отряд зачислен по указанию Нудьги. Об этом я узнал случайно. Когда мы в сорок первом готовили шахты к взрыву, Цебека подошел ко мне и стал умолять: "Вычеркни меня из списка партизан. Я трус. Говорю об этом откровенно. Боюсь всех и всего... особенно фашистов. Душа у меня заячья. Попаду к немцам - сразу выложу им все, что знаю... погублю вас всех. К тому же меня ноги не держат, - стал рассказывать о своих болячках. Назвал их столько и таких... "Зачем же в отряд вступил? - спросил я Цебеку, прервав его на полуслове". "Василий Кондарьевич, не спросясь, причислил. Опосля вызвал и сказал о том. У меня душа в пятки ушла. Хотел перечить, а язык присох..."
   - Я ужаснулся, - продолжал Алексей Григорьевич. - Не мог понять, как Нудьга такое додумался настряпать! В тот же день выложил ему разговор с Цебекой. В кабинете как раз находился Козодеров. Предварив ответ первого секретарями, сказал: "Мы этим пэрэвэртнэм займемся". Дня через три я спросил Козодерова, беседовал ли он с Цебекой? В ответ услышал: "Конечно..." "Ну и..." "Отдыхает твой "партизан". Уловив в моем взгляде удивление, пояснил: "В шурфе шахты". "Без суда и следствия?" "У нас есть право расстреливать в несудебном порядке".
   Вскоре я узнал, что и в действиях "тройки" тоже нет никакой отсебятины. Она судила по действующим тогда законам. За дезертирство с шахт (а они считались оборонными предприятиями) давали от пяти до восьми лет. За дезертирство из армии приговаривали в зависимости от того, сколько часов красноармеец отсутствовал в части. Если не более суток - "полагалось" до десяти лет. Свыше суток - могли и к расстрелу приговорить. За хранение немецких листовок, как правило, давали десять лет. За распространение ложных слухов, взвинчивающих беспокойство населения, приговаривали к тюремному заключению на срок от 2 до 5 лет.
   Однажды я стал свидетелем суда над бывшим полицаем. В то время у нас об этом немного говорили, еще меньше писали. Предательство советских людей, согласившихся служить врагу, просто-напросто вычеркивалось из нашей истории. Умалчивали даже о РОА - русской освободительной армии, более известной под названием "Власовская армия". А ведь многих волновал вопрос: как могло случиться, что наши люди повернули оружие против своего же народа? Только ли страх смерти толкнул их на недобрый поступок?
   Вот что говорил полицай, о котором веду речь:
   - Предателями нас сделал Сталин, его кровожадность и самодурство. Сталин оставил нас в бою без оружия. А потом угодивших в плен отнюдь не по своей воле объявил изменниками и предателями... Еще раньше ни за что ни про что нас судили, раскулачивали, высылали и снова судили...
   К тому высказыванию полицая добавлю: предателями объявлялись не только попавшие в плен красноармейцы и командиры, но и те из них, кто сумел бежать из немецких концлагерей. "Почему не застрелился?" - спрашивали их энкаведисты. И, не дожидая ответа, оглашали приговор: "Имел на руках личное оружие, сдался в плен и этим изменил Родине, то есть совершил преступление, предусмотренное ст. 58-1". И завершающие строки приговора: "Пять лет заключения в лагере".
   Помню, как один красноармеец пошатнулся, скрипнул зубами, спросил зло, негодующе:
   - Выходит, я трижды бежал из немецкого плена, чтобы услышать такой приговор и вновь отправиться за колючую проволоку? Я драться с фашистами должен... за все отомстить. А вы меня в кутузку...
   Нетрудно представить, как бы после освобождения Краснодона могли сложиться судьбы молодогвардейцев, недавних военнослужащих, которые по разным причинам (окружение, плен, раненым оставлен на поле боя) оказались в оккупированном городе, если бы не их участие в подпольной борьбе с фашистами. Впрочем, это тоже не всегда могло оградить от возможных, мягко скажем, неприятностей. Смерть заслонила тех ребят от передряг. Впрочем, ничего такого могло и не быть. Пути Господни, как говорится, неисповедимы.
   Кто-то может подумать, что пленение будущего командира "Молодой гвардии", раненого лейтенанта Ивана Туркенича, соответствующие органы могли и не вспомнить. Как бы не так! Припомнили сразу после перехода линии фронта. И это было естественно. Туркенич прошел так называемую фильтрацию. Сотрудники одного из особых отделов (советская военная контрразведка), все проверив и взвесив, не нашли в действиях Ивана ничего преступного и дали позволение на его дальнейшую службу в Красной Армии. Однако уже вскоре последовал вызов в Москву, и органы СМЕРШ ("Смерть шпионам" - так с апреля 1943 года стала называться военная контрразведка) принялись все перепроверять. Но и на этот раз не обнаружили в пленении будущего молодогвардейца ничего порочащего.
   Казалось, на плен и бегство из немецкого лагеря И. Туркенича поставлена точка. Однако, когда решался вопрос о награждении молодогвардейцев, они снова всплыли. В свое время мне довелось не один раз встречаться и беседовать с Г. Я. Емченко, бывшим первым секретарем Ворошиловградского обкома комсомола. Нас познакомила сестра по просьбе Григория Яковлевича, когда он был уже секретарем обкома КПСС. Г. Емченко работал тогда над книгой о деятельности партийных организаций Донбасса в годы Великой Отечественной войны, и его интересовал военный Краснодон, о котором я кое-что знал. Конечно, говорили мы и о "Молодой гвардии". Я спросил однажды Григория Яковлевича: почему Ивана Туркенича не удостоили звания Героя Советского Союза? В ответ услышал: "У обкома комсомола, когда обсуждалось ходатайство о награждении молодогвардейцев, было мнение просить Президиум Верховного Совета СССР присвоить это высокое звание также Туркеничу. Однако при согласовании с областным управлением Комитета госбезопасности предложение было снято. "Из-за плена?" - спросил я. "Да", - услышал в ответ. "Но ведь Ивана несколько раз "фильтровали". И ничего порочащего не нашли". "Все верно. Однако пленение от этого не улетучилось..." "Ну хотя бы орден Ленина дали". "И такое предложение вносилось. Однако на пути по-прежнему стоял плен. Потому решили ограничиться орденом Красного Знамени".
   Позже, раздумывая над всем этим, я пришел к выводу, что орден Красного Знамени - это тоже хорошо. А ведь могли дать и орден "Знак почета", каким в первые годы войны наградили С. В. Руднева, комиссара партизанского соединения С. Ковпака. Тогда оскорбленные партизаны-ковпаковцы послали главнокомандующему партизанским движением К. Е. Ворошилову телеграмму такого содержания: "Семен Васильевич Руднев - наш боевой комиссар, а не колхозная доярка".
   Однако возвратимся к Туркеничу.
   После гибели Ивана в боях за освобождение Польши вопрос присвоения ему звания Героя Советского Союза ставился различными органами неоднократно. Однако по-прежнему все упиралось в плен. В конце концов Москва усовестилась, и в 1990 году Указом Президента СССР за проявленный в годы Великой Отечественной войны подвиг командира "Молодой гвардии" Ивана Васильевича Туркенича посмертно удостоили звания Героя Советского Союза.
   О невероятных муках советских военнопленных в немецких лагерях написано много. Однако мало кто из авторов упоминает о причинах самоуправствования гитлеровцев в отношении воинов Красной Армии. С пленными англичанами и американцами они ведь ничего подобного не совершали. А все заключалось в том, что Сталин не признал Женевской конвенции 1929 года об отношении к военнопленным. Он говорил: у нас нет военнопленных, есть предатели Родины, с которыми мы разберемся. Основываясь на таком решении повелителя, СССР отказался вносить за пленных деньги в Международный Красный Крест. Так военнопленные советской страны оказались вне закона. Фашисты могли творить с ними все, что хотели. И они вытворяли.
   После разгрома немецких войск под Москвой нам читали приказ Л. П. Берии (заместителя председателя СНК СССР, наркома внутренних дел) об ужесточении борьбы с "врагами народа". Номер и дату того приказа запамятовал, а вот название помню: "Изменникам Родины никакой пощады". Теперь судьи НКВД, не задумываясь, во всех случаях давали только максимальный срок. Судебное разбирательство по-прежнему оставалось предельно коротким. Спустя годы из вышеописанного я понял главное: Сталин все правильно рассчитал. Сотрудники трибуналов войск НКВД охраны тыла фронтов были винтиками огромной государственной машины. Той самой, которая выдержала невообразимо сильный натиск немецко-фашистских орд. Вместе с тем изуродовала, как бог черепаху, судьбы миллионов своих же людей. Ведь это просто невообразимо, что за годы войны через ревтрибуналы прошло около одного миллиона человек. Из них 157593 были приговорены к расстрелу. В это число не вошли пущенные в расход на месте, без суда и следствия, - их попросту никто не считал. Остальные пополнили недоброй памяти штрафные роты и батальоны, а также лагеря НКВД. А оттуда мало кто возвращался.
   Пишу обо всем этом, казалось бы, не имеющем прямого отношения к теме повествования, потому, что о "патриотах" меня часто расспрашивали многие будущие молодогвардейцы. Тогда я не знал всех подробностей, о которых только что рассказал. Но мне было известно куда больше, чем многим взрослым краснодонцам. Однако сообщать о том я не имел права.
   Никогда не забуду недоуменные вопросы мальчишек нашей компании: "Ну как можно дезертировать? Как можно в плен сдаваться?" Все мы считали "патриотов" предателями и изменниками. Но когда в числе тех "предателей" и "изменников" оказывались чьи-то отцы, старшие братья, даже добрые знакомые, суждения раздваивались, мы становились в тупик: люди эти не могли оказаться плохими, тем более преступниками. Может быть, это к лучшему, что никто из молодогвардейцев не знал всей правды о наших военнопленных и "патриотах".
   Пишу и вижу оккупированный Краснодон зимы 1942-1943 годов. Фашисты гонят по центральной улице советских военнопленных. Вот как я рассказал о том в давнишней рукописи документальной повести "Молодогвардеец Али Дадашев", которая так и не стала книгой.
   "Положив на стол небольшую полотняную сумочку с ржаной мукой и такую же с немолотой пшеницей, мать Али, Пелагея Афанасьевна, задумалась: какую развязать первой? И муки, и пшеницы было, как говорится, кот наплакал. Всего вместе хватит на три-четыре дня, не больше. А потом? Как жить, чем кормить детей?
   Сколько ни ломала голову, ответа так и не нашла. Наконец, решила: на сегодня испеку лепешки, а на завтра - коржики из пшеницы.
   Развязав сумочку, Пелагея Афанасьевна осторожно, боясь просыпать, наполнила зерном два граненых стакана. И сразу высыпала злак в миску, залила водой. Завтра, когда зерна набухнут, она пропустит их через мясорубку, добавит "фарш" - отваренные и размятые картофельные очистки. (Их теперь не выбрасывали, как прежде, а, тщательно вымыв, или тотчас пускали в пищу, или сушили, приберегая на более черный день.) Дальше оставалось лишь все старательно перемешать. И замес готов.
   Чтобы лепешки походили на коржики, а еще лучше на пряники, она придавала им разнообразную форму: полумесяца, звездочек, различных зверюшек, птиц. Муж и сын ели молча, вставая из-за стола, хвалили кушанье. А вот маленькая Наргиз (так на азербайджанский манер называл дочь Асадула-киши, тогда как мать - белоруска, звала ее Наденькой) упорно не хотела принимать те изделия за пряники.
   - Пряники сладкие, - упорно твердила она. - Помнишь, - поднимала большие красивые глаза на мать, - какие папа пек до войны?
   - Помню, Надек, все помню. Потерпи... Скоро наши придут. Тогда не только сладкие пряники будут... жизнь нормальная воротится.
   - А конфеты? - не удержалась девочка. Голос ее напоминал звук хрустального родничка.
   - И конфеты.
   - Настоящие?
   - Вестимо.
   - С начинкой?
   - Знамо, с начинкой.
   Девочка улыбнулась. Представляя все эти лакомства на своем столике, блаженно зажмурилась и облизала губы.
   Разговаривая с дочерью, Пелагея Афанасьевна продолжала работать. Она замочила пшеницу, разделила муку на две части - очень старалась, чтобы они оказались равными, - замесила тесто.
   - Иранский лаваш готовишь или чорак (азерб. - чурек)? - поинтересовался муж, пытаясь, несмотря на скверное настроение, придать голосу веселый оттенок.
   - И лаваши будут, и чуреки, - в тон ему отозвалась жена.
   - Ну, ну... приду, попробую, - вышел на улицу, плотно прикрыв за собою дверь.
   Вслед за отцом засобирался Али.
   - А ты куда? - тревожно спросила мать. С первого дня оккупации ее ни на минуту не покидало беспокойство за жизнь сына. Зная его честность, прямой характер, стремление всегда и во всем оставаться совестливым, она боялась, что Али может вмешаться в какую-нибудь неприятную историю. Фашисты принесли и воскресили столько неправедного, подлого, гнусного, что нормальному человеку трудно было не возмутиться всем этим.
   - К Сергею Тюленину, - коротко ответил Али.
   - Когда явишься? Снова в двенадцать ночи?
   - Как придется... может, и позже. Но ты, пожалуйста, не волнуйся.
   Они встретились на базаре. Минут сорок покрутились в шумной толпе, присматриваясь и прислушиваясь, - на базар ведь стекались все новости. Вскоре ребята замерзли. Стоял холодный и ветреный декабрь, а пальто их были, как нередко говорили в те годы, "подбито газом".
   - Пойдем в клуб Горького, - предложил Сергей. - Там тепло. Наш любимый клуб, Тюленин об этом хорошо знал, отапливался систематически. Еще бы! Здесь для немцев почти ежедневно демонстрировались их кинофильмы, устраивались концерты местных и заезжих артистов.
   - Гляди! - Али дернул Сергея за руку.
   Тюленин повернул голову в указанном направлении. По Ворошиловградскому шоссе, навстречу им, медленно тащилась колонна наших военнопленных. Друзья подошли поближе. Подобное они видели не раз. И всегда ребячьи сердца замирали и сжимались от боли, сострадания, обиды, непонимания. Угрюмые, изможденные пленные еле брели. Многим, еще недавно здоровым и сильным, было неловко смотреть в глаза людям. На них ведь надеялись отцы, матери, жены, невесты, младшие братья и сестры, родственники. Верили - их защитят. А вышло... и родных не защитили, и сами оказались в положении, которое извечно считалось позорным. Хотя не все, далеко не все зависело от поведения рядового красноармейца.
   Увиденное было не только ужасно, но и непонятно, даже противоестественно. Давно ли Дадашев, его сверстники, взрослые восторженно пели: "От тайги до британских морей Красная Армия всех сильней", "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим..." Получилось же... Главное - никто не мог объяснить ни ребятам, ни взрослым, почему все именно так вышло. Поговаривали о приказе Сталина, в котором он обозвал всех военнопленных предателями и грозился семьи их выслать в Сибирь. Этому верили и не верили.
   Отношение к военнопленным у краснодонцев было неоднозначным. С одной стороны, эти несчастные - наши, советские люди. Среди них могли оказаться отцы, братья, сыновья. С другой... Радио и газеты до самой оккупации недвусмысленно намекали: у нас нет военнопленных, есть предатели родины.
   Вчерашние красноармейцы были одеты в прожженные и порванные шинели, истрепанные телогрейки. Немало было в одних гимнастерках. А на улице - зима, морозы порой доходили до тридцати градусов. И люди не понимали, как пленные до сих пор не погибли. Они шли, плотно прижимаясь друг к другу или обнявшись - так легче было сохранять тепло. Вместо шапок у большинства пилотки - их закрылки, чтобы хоть как-то согреть уши, отвернуты. Пилотка - верный признак, что ее хозяин угодил в плен еще летом. Стоптанные ботинки (в сапогах не было ни одного) - без обмоток. То тут, то там мелькали раненые. Их узнавали по грязным, окровавленным повязкам.
   Вид пленных печален и жалок, поэтому никто из краснодонцев ни вслух, ни про себя первое время не упрекал их в том, что не бежали, когда находились еще при силе, - не в характере русского человека бить лежачего. Впрочем, кое-где все же слышалось: "Сейчас тоже не поздно..." И это была правда. Ведь колонну в двести человек охраняли всего двое немцев да трое полицейских. В степи пленные могли голыми руками передушить конвоиров, уйти в разные стороны. А там - люди помогли б.
   Но сейчас сил уже не было. Вернее, они имелись. Однако их едва хватало переставлять давно одеревеневшие ноги, тащиться навстречу неизвестности. Да и воля к сопротивлению утрачена. Кто, обессилев, падал на землю, того конвоиры, не раздумывая, пристреливали.
   Но вот в безмолвствующей до сих пор толпе горожан послышались тяжкие вздохи, сочувственно-печальные восклицания:
   - Мать честная, как же так!
   - В чем только душа держится!
   - И как все это понимать?
   При виде голодных, холодных, измученных телом и душой военнопленных Али как-то невольно вспомнил военрука школы Рожнова и его слова: "...лучше в плен не попадать. Ни при каких обстоятельствах!" Еще припомнил Дадашев напутствие князя Игоря дружине: лучше смерть в бою, нежели срам и постыдство плена. Русичи всегда считали плен великим позором.
   И вот сейчас в колонне пленных уныло шли и русские, и кавказцы. Али, напрягая воображение, старался понять, как же такое могло случиться!
   - Жалко их, очень жалко, - тихо проронил он, повернув голову к Сергею.
   -Мне тоже, - отозвался Тюленин.
   Вдруг Али встрепенулся: "Лепешки мама, наверное, уже испекла..."
   - Подожди меня здесь, - выпалил он, взглянув на друга. - Я мигом. - Не объясняя ничего, стремглав бросился домой.
   Пелагея Афанасьевна, как всегда, обрадовалась возвращению сына. Сегодня даже больше обычного: было чем угостить.
   - В самую пору, - сказала она приветливо. - Лепешечки уже готовые, поешь.
   - Там пленные, мама. Они совсем голодные. Можно я... - указал взглядом на накрытую полотенцем тарелку, от которой исходил знакомый и такой приятный запах. - Только свою долю.
   Мать безмолвствовала. Открытое лицо ее, казалось, окаменело.
   - Они еле-еле плетутся... нас же защищали.
   - Защищали, да не защитили, - Пелагая Афанасьевна тяжело вздохнула. - На поругание оставили... бросили даже. - Она говорила жалостливо, без упрека. - Бери... чего уж там... человек человеку завсегда помогать должен. А мы как-нибудь перебьемся.
   Али схватил всю стопку. Однако, взглянув на вертевшуюся рядом сестренку, положил одну лепешку на прежнее место.
   - Заверни, - мать протянула полотенце. - Может, тепленькими донесешь.
   Поход домой не занял много времени, поэтому Али вскоре догнал военнопленных. Вокруг шумела толпа. Люди уже не молчали, не охали и не ахали, не перешептывались, как прежде, а громко перекликались, возмущались охранниками, что-то кричали пленным и друг другу, бросали в колонну хлеб, картошку, другие овощи - у кого что имелось. Немцы и полицейские суетились, отгоняли наседавшую толпу, поносили ее ругательствами, грозили оружием. Но охранников было мало, поэтому краснодонцам удавалось не только передавать пленным продукты, но и кое-что из одежды: ватники, летние пиджаки, пальто, шапки-ушанки...
   Сергея Али не нашел. Вполне возможно, он крутился где-то рядом. Но попробуй отыщи его в страшной кутерьме. Да и не это было главным для Дадашева в те минуты. Подбежав к пленному, что шел поближе, Али сунул ему лепешку. Голодная толпа тотчас окружила парнишку плотным кольцом. Обезумевшие от голода и холода бывшие красноармейцы не просили, тем более не требовали, а вырывали лепешки из рук Дадашева, ломая и кроша их.
   Увидев толкотню в колонне, гитлеровец грозно прикрикнул. Али бросился на тротуар. А военнопленные, подталкиваемые прикладами винтовок конвоиров, стали догонять своих однобедцев, на ходу торопливо запихивая в рот кусочки лепешек.
   Дадашев шел по обочине дороги, жалостливо наблюдая происходящее. Вдруг его взгляд остановился на костлявом, сгорбившемся, с непокрытой головой военнопленном. Больше всего Али поразили его уши: темные, вздувшиеся, явно отмороженные. Не раздумывая долго, он снял свою меховую шапку, которой очень гордился и дорожил - она была первым значительным подарком родителей, - вновь бросился к колонне.
   - Возьмите, - выпалил решительно и сунул шапку в руки оторопевшего от неожиданности красноармейца. Али хотел еще раздеться и надеть на беднягу свое пальто. Но прикинул - короткое и тесное даже ему, оно на пленного не налезет.
   - Малой, а до чего ж милосердный, - наблюдая за Дадашевым, похвально отозвалась старая женщина.
   Дома Али обо всем рассказал родителям. Они повздыхали, помолчали. И вдруг Асадула-киши (отец) заговорил по-азербайджански:
   - Ким асиролараг таслим олдурса, оз йолдашларына, аиласина, халгына заин чехар. - Кто сдается в плен, тот предает своих товарищей, свою семью, свой народ. Так говорил мне летом один красный командир, азербайджанец. Не хочу думать, что многие из этих несчастных сдались добровольно. Конечно же, их захватили силой. Большинство пленных последнюю пулю послали в фашистов... иначе не могло быть. - Асадула-киши повернулся к сыну, продолжил тише прежнего: - Хорошо, что у тебя доброе сердце. Порадовал. Горец должен первым быть там, где человек попал в беду. А шапка... хоть она и нелегко нам досталась... походишь в кепке, не замерзнешь... даже здоровее станешь.
   Считая разговор отца и сына оконченным, Пелагея Афанасьевна пригласила семью к столу:
   - Чай душистый и вкусный - мятой заварила.
   - Он сладкий? - поинтересовалась Наргиз.
   - От сладкого, Надек, портятся зубки, - мать ласково погладила дочь по голове. - А тебе еще жить да жить... зубки пригодятся.
   А теперь возвращаюсь в Краснодон декабря 1941 года. И вновь листаю свой дневник.
   "16 декабря. На днях удалось прочитать речь т. Сталина на заседании Московского совета 6 ноября. В ней очень много золотых слов и выражений. Вот лишь некоторые из них: "Если советский строй так легко выдержал испытания и еще больше укрепил свой тыл, то это означает, что советский строй является теперь наиболее прочным строем".
   "В огне Отечественной войны куются и уже выковались новые советские бойцы и командиры, летчики, артиллеристы, танкисты, пехотинцы, моряки, которые завтра превратятся в грозу для немецкой армии".
   "Отныне наша задача... будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве ее оккупантов".
   Так думал тогда и я. Так думали мои друзья-товарищи, будущие молодогвардейцы. Так думали миллионы советских людей. И не только думали, но и отдавали все силы борьбе с захватчиками.
   Мы верили Сталину. Мы боготворили нашего главного вождя и не сомневались в нашей победе над фашистами. Это и спасло Родину.
   Одновременно в моей голове, как и в головах ребят нашей компании, вертелись вопросы, на которые никто из взрослых, как и прежде, не мог дать вразумительный ответ. Главными из них были: "Почему "легендарная и непобедимая" Красная Армия каждый божий день оставляет врагу город за городом? А ведь мы в случае нападения империалистов собирались воевать "на вражьей земле". И там разбить врага "малой кровью" и "беспощадным могучим ударом". "Почему немецкие рабочие и крестьяне не восстают против Гитлера, как того обещали наши вожди?" Правда, приходилось слышать побасенки: кто-то где-то видел или слышал, что некоторые немецкие снаряды и авиабомбы имеют совсем небольшую разрывную силу. И из них вылетает уйма листовок с немногословным, но выразительным текстами: "Чем можем, тем поможем!" Кто-то верил этому, однако большинство считало: нам просто хочется, чтобы такое было на самом деле, оттого и сочиняем небывальщину, облегчая душу. Но и тогда, когда всем стало ясно, что немцы на такое не способны, мы не отказались от того вымысла. Стали говорить: это наши; угнанные в Германию мирные граждане, работающие на военных заводах помогают своему народу в единоборстве с фашистами.
   Я задавал эти вопросы своим первым командирам и начальникам. Рад, что они, словно сговорившись, отвечали одинаково: "Сегодня беспокоиться надо об одном - о разгроме врага. Все силы и помыслы должны быть направлены только на это. А вот после войны... после войны надо непременно разобраться во всем, что произошло у нас после нападения фашистов. И почему такое служилось. Дабы в будущем ничего подобного не стряслось".
   С этими утверждениями я соглашался полностью. И вскоре перестал донимать кого бы то ни было вопросами о непонятном ходе войны. Умерив прирожденное любопытство, тем самым, как думается сегодня, спас себя от возможности угодить в число паникеров, трусов, распространителей ложных слухов. В конечном счете, уберег себя от трибунала и штрафного батальона.
   26 декабря 1941 года меня вызвал начальник 8-го отделения поарма-18. На следующий день я уже был на фронте.
   В марте 1942 года, после возвращения в Краснодон, возобновил службу в истребительном батальоне. "Истребки" - старожилы встретили меня приветливо. Как-никак, а я был единственным бойцом, который понюхал пороху. Начальство тоже относилось ко мне как более опытному и оттого назначило командиром отделения.
   Вскоре меня ввели в штаб МПВО города (местной противовоздушной обороны). Время от времени, как члену штаба, мне доверяли дежурство по городу. Вот что говорят об этом страницы моего дневника.
   "25 мая 1942 года. Дежурил по городу в штабе МПВО. Принял дежурство вчера в 18-00, сегодня в то же время сдал. От работы в этот день меня освободили. Сижу за столом один, две девушки-помощницы куда-то отпросились.
   Немецкие самолеты не показывались. Правда, утром через город пролетел "Хейнкель-111". Донесение об этом я принял с поста воздушного наблюдения 60-61. Однако тревогу объявлять не стал. За это немного попало от начальника штаба Соболенко".
   Двухмоторные бомбардировщики "Хейнкель-111", применяемые и в качестве разведчиков, пролетали через Краснодон ежедневно. Город они не трогали, даже не снижались над ним. Постепенно мы привыкли к тем полетам. Вот почему не захотел лишний раз дергать нервы горожан.
   "1 июня. За последние дни немецкая авиация стала проявлять активность в воздухе. Каждый день, особенно по ночам, объявляются воздушные тревоги, продолжающиеся до трех часов ночи. В это время вокруг города, километрах в семи-тридцати, рвутся авиабомбы и сумасшедшие бьют попусту зенитки. Все колышется, звенят стекла в окнах. На днях южнее Краснодона немецкие самолеты разбомбили и подожгли, по-видимому, склад горючего. Несколько часов бушевал огонь, жители города хорошо видели огромное зарево. Немецкие самолеты летают группами, часто волнами под охраной истребителей.
   Обстановка на фронте неважная: наши части оставили Керченский полуостров. На Харьковском направлении Красная Армия продвигалась вперед, старалась любой ценой закрепиться на освобожденной территории. Но сейчас немцы остановили наступление наших частей. По слухам, наши бросили туда 17 гвардейских дивизий".
   Вечерами, когда я дежурил в штабе МПВО, ко мне частенько заглядывали ребята нашей компании. В кабинете я находился один. Две помощницы в такие часы переходили в соседнюю комнату, и нам никто не мешал говорить откровенно, не оглядываясь. Чаще других наведывались Тюленин, Дадашев, Осьмухин, Орлов.
   Однажды Сергей и Али пришли необыкновенно взволнованными. Причину их тревоги я понял сразу, как только они показали немецкую листовку с обращением сына Сталина Якова. Накануне утром немецкие самолеты высыпали на Краснодон уйму тех грязных листков. Хорошо, что большую их часть ветер отнес в поле. Наш истреббат вместе с заградотрядом НКВД (последний до этого никогда сбором листовок не занимался) и милиционерами до самого вечера собирали и тут же сжигали гитлеровские прокламации.
   - Ты видел, читал? - тревожно спросил Сергей, протягивая мне грязный фашистский листок.
   - И видел, и собирал, и читал, - ответил я.
   - Ну?.. - друг вопросительно уставился на меня.
   - Самая настоящая фашистская брехня. Если сын Сталина был на фронте, он мог попасть в плен. Но чтобы добровольно, да еще накатать такое - убей меня - не поверю.
   - Мы тоже не верим.
   Разорвав листовку, я попросил друзей:
   - Если у кого-то увидите такую пакость - рвите ее немедля. И объясняйте людям: это враки.
   - Тому, кто станет этот брех разносить, я в морду заеду, - оказал Тюленин, Дадашев с ним согласился.
   Меня порадовало такое отношение ребят к неуклюжей фашистской лжи.
   Впоследствии выяснилось: пленение сына Сталина оказалось правдой. Повторяю, пленение, но не сдача Якова. Все остальное - измышления, а фотография - самый настоящий фотомонтаж.
   Может быть, именно та фальшивка, принятая Сталиным за чистую монету, вместе с 724 тысячами пленных красноармейцев и командиров за три первых недели войны подтолкнули верховного главнокомандующего, одного из самых жестоких людей истории, издать бесчеловечный приказ № 270 от 16 августа 1941 года, в котором все попавшие в плен наши воины объявлялись "предавшими Родину дезертирами". По суждению Сталина, красноармейцы и командиры при угрозе пленения должны последнюю пулю пускать в собственный лоб. По отношению к тем, кто не поступил подобным образом, Иосиф Виссарионович распорядился следующим образом: "Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения... уничтожать их (сдающихся в плен. - К.И.) всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев и командиров лишать государственного пособия и помощи".
   В целом, моя служба в истребительном батальоне была прежней, хорошо знакомой. Правда, появилось и кое-что новое. Так, если осенью и зимой 1942 года мы помогали колхозам, совхозам, шахтам в возвращении растащенного у них во время первой эвакуации имущества и скота, то в июле 1942-го, когда фронт неожиданно дрогнул, содействовали справедливому распределению того же общественного имущества и скота среди гражданского населения. Разумеется, следили также за порядком, умеряли жадность одних, помогали хоть что-то приобрести другим, в основном пожилым и беспомощным гражданам. За это многие краснодонцы снова стали ласково называть нас "истребками".
   Как и в прошлом году, во время второй эвакуации помогали в вывозе шахтного оборудования, других ценностей. Без устали день и ночь трудились мы на железнодорожной станции "Кокс-уголь" (центр Краснодона) и железнодорожной станции Верхнедуванная (в семи километрах от города).
   Вновь с 19-го на 30-е июля 1942 года в составе истребительного батальона я ушел из родного города.
   Как и части Красной Армии, мы отходили к Дону, не останавливаясь. Шли день и ночь, забыв о сне и отдыхе. Шли то рядом с воинскими частями, то в толпах беженцев. Вокруг надрывно гудели автомашины. С трудом пробиваясь через людное сборище, они двигались подобно черепахам. Бросались в глаза слова, крупно написанные на бортах автомобилей яркими масляными красками: "ВПЕРЕД НА ЗАПАД!" А двигались все машины только на восток. Вскоре у Новочеркасска на расположение нашего батальона немцы сбросили воздушный десант. Собственно, метили они, как мне кажется, либо на переправу через Дон, либо на город. Краснодонский истребительный батальон им был совершенно не нужен. Однако сильный ветер занес фашистов на наши головы. До сих пор удивляюсь и поражаюсь собранности, организованности, стойкости моих товарищей. Ведь никто из них не был ни в одном бою, а сражались как настоящие фронтовики.
   Численность десанта была невелика, человек двадцать-тридцать. Но то - десантники. И этим все сказано. Однако большинство гитлеровцев мы расстреляли в воздухе. Успевших приземлиться метким огнем встретили наши пулеметчики. Бой оказался скоротечным. И когда на помощь подошла какая-то воинская часть, с фашистами было покончено.
   Переведя дух, проверили личный состав. Убитых и раненых, к счастью, не оказалось. Только неизвестно куда исчезли мой осо-авиахимовский начальник, старшина батальона Иосиф Михайлюк и его жена - такая же, как и он, грузная, неповоротливая, болезненная. Кто где и когда их видел? Оказалось, перед боем Михайлюк сказал одному бойцу, что его жена прихворнула, и он на минутку отлучился, чтобы проведать ее.
   Комбат немедля выделил для поиска три группы. Вскоре одна из них привела Михайлюка. На него неловко было смотреть: испуганный, с трясущимися руками и расширенными от неизвестности глазами, он с трудом передвигал одеревеневшие от предстоящей расплаты ноги. С мольбой взирая на комбата, просил, едва сдерживая слезы:
   - Не губите... Больной я... и жена такая же. Какой из меня боец. От страха подались в лес...
   - Я запретил тебе брать с собой жену, - четко выговаривая каждое слово, строго проговорил Королев. - Все мы боимся смерти. Однако нельзя распускать нюни. Тебя ведь никто силком не тянул в истреббат.
   - Нудьга... Василий Кондатьевич сказал: "Осоавиахим должен первым вступить".
   Прервав изливания дезертира, Королев спросил собравшихся бойцов:
   - Как поступим?
   В один голос прозвучало твердое, решительное:
   - Расстрелять!
   И тут совершенно неожиданно донесся грохот танков и треск мотоциклов.
   Наша радость по поводу разгрома немецкого десанта мгновенно приказала долго жить.
   Фашисты, разъяренные гибелью своих собратьев, решили нас уничтожить. Вскоре налетели "юнкерсы". Танки и мотопехота немцев подошли к нашему расположению вплотную. В том бою, тоже скоротечном, Михайлюка я не видел. Он снова куда-то исчез. А наш истребительный батальон понес большие потери и прекратил свое существование. В числе немногих, чудом оставшихся в живых, я на "подручных средствах" переправился через Дон. Здесь встретил еще одного "истребка" - Владимира Пикова, кажется, он работал на шахте № 1-бис. Не раздумывая долго, мы вступили в регулярную часть Красной Армии.
   Хочу все же закончить рассказ о И. Г. Михайлюке. Но прежде небольшие выдержки из моего дневника: "13 мая 1942 года. Мой начальник, председатель райсовета Осоавиахима Иосиф Михайлюк - ворчливая баба. Все ему ничего не делаешь, только ждешь, когда день закончится. Мягкохарактерного Николая Шевченко он совсем загрыз. В разговорах со мной Николай признался, что работает через силу из-за такого отношения Михайлюка. Не бросает работу потому, что ее сейчас найти трудно. Мы должны работать до 17-30, а крутимся допоздна, даже тогда, когда делать нечего. Хотя и нечего делать - а сиди.
   В таких случаях Михайлюк спрашивает: "Чего сидишь? Делать нечего?" Если уйдешь с работы часов в 19-00 или 19-30, Михайлюк говорит: "Давайте или работать, или нет". Когда есть работа, мы сидим без подсказки Михайлюка, пока ее не закончим".
   Такая вот характеристика моего начальника. Лично меня Михайлюк если и журил, то за компанию с Шевченко, к тому же с осторожностью. Вообще, честно говоря, меня он почти не трогал, зная о моем партизанстве, связи со многими бывшими партизанами, занявшими в городе руководящие посты. А вот Николая Шевченко буквально съедал.
   В 1943 году имя Михайлюка проскочило мимо моих ушей. Было столько убитых фашистами, столько угнанных в Германию, столько другого горя... Однако в 1945-м, вскоре после Победы, я приехал домой на побывку. Узнав, где похоронен И. В. Шевцов, пошел поклониться его праху. Неожиданно на могильной плите увидел фамилию И. Г. Михайлюка. Как оказалось, вторично дезертировав из истребительного батальона, он возвратился в Краснодон. Здесь кто-то выдал этого "коммуниста" немцам. Гитлеровцы арестовали Михайлюка и вскоре казнили вместе с истинными патриотами.
   После некоторого раздумья зашел в райком партии, к первому секретарю. Фамилию его запамятовал, а вот технического секретаря помню - им оказалась моя одноклассница, член учкома, с которой я был в добрых отношениях, Азизова. Она помогла мне встретиться с первым секретарем райкома Компартии Украины. Поведал ему о дезертирстве Михайлюка, о решении товарищей расстрелять этого беглеца. В ответ услышал:
   - Напишите все подробно. Секретарь даст вам лист бумаги. А мы разберемся.
   Я вышел в приемную, написал, отдал Азизовой. Потом она рассказывала мне, что тут же передала записку своему начальнику. "Разбирались" до самого развала СССР. Так и не разобрались.
   Однажды в музее "Молодая гвардия" зашла речь о гибели 32-х шахтеров. Я сообщил о недобром поступке Михайлюка. В ответ директор музея Боровикова заметила:
   - Мы получили письмо от его племянников. Просят поподробнее сообщить о подвиге их замученного фашистами дяди.
   - Давайте адрес, - бросил я. - Напишу им все, как было.
   - А стоит ли? - Боровикова подняла на меня бесцветные глаза.
   Я высказал примерно то, что в главе "Краснодонский партизанский" сообщил о "партизане" Купянском. Руководство музея решило не тревожить прах того "коммуниста".
   - Бог вам судья, - обронил я в ответ.
   Как память о службе в Краснодонском истребительном батальоне храню документ, выписанный мне более шестидесяти лет тому назад, 25 ноября 1941 года. Вот его содержание:
   "Удостоверение
   Выдано бойцу Иванцову Киму Михайловичу в том, что он действительно состоит в истребительном батальоне Краснодонского РО НКВД".
   Как и положено, удостоверение скреплено подписями командиров батальона и роты, а также штампом и печатью райотдела НКВД.
    Хочется верить, что неблагодарные земляки не допустят окончательной ржавчины своих умов, в конце концов вспомнят и отдадут должное самому первому вооруженному, добровольческому, истинно народному формированию Краснодона периода Великой Отечественной войны.
   
   
   
   
   КАНУН ОККУПАЦИИ
   
   1942 год для советских людей начался выступлением по радио Всесоюзного старосты М. И. Калинина. Обращаясь к соотечественникам с жизнерадостной, обнадеживающей, вселяющей уверенность в наших силах речью, он сказал буквально следующее: "...поздравляю вас с новым годом и желаю всем советским народам в новом 1942-м году разгромить без остатка наших смертельных врагов - немецких захватчиков".
   Уверен, без согласия главного цензора страны И. В. Сталина брякнуть такое Калинин не осмелился б. Ту речь я слушал в штабе 733-го стрелкового полка 136-й стрелковой дивизии в ожидании полковых разведчиков, которые должны были обеспечить переход нашей группы партизан немецкой линии обороны.
   Сколько бодрости вселил тогда в мою душу Михаил Иванович! Да только ли в мою! Буквально через час-два, уже в блиндаже пулеметной роты вышеназванной части, я стал свидетелем чувств большого удовлетворения красноармейцев. Радостно улыбаясь, они пожимали друг другу руки, хлопали один другого по плечам, обнимались. Некоторые тут же, придвинувшись к плошке с горящим маслом, принимались за письма к родным и близким. Те цидульки неизменно начинались вопросом: слушали ли родственники и соседи речь Калинина? Далее высказывалась надежда на возвращение домой авторов писем уже в этом году.
   Вот, к примеру, что писал в те дни своим родителям будущий молодогвардеец Борис Главан: "2 января 1942 года. С новым годом. У нас на фронте все бойцы считают, что наступивший год будет годом победы. Такие у всех надежды и желания... Скоро дадим удар фашистам такой, чтоб они не успели удрать..."
   Через три дня, вернувшись в расположение партизанского отряда Компанийца, столкнулся с подселенными в "наш" дом красноармейцами. Они живо обсуждали предложение политрука роты Козика (фамилия подлинная, помню ее до сих пор) отправиться одному из них на трехмесячные армейские курсы младших лейтенантов. Михаил, так звали возможного завтрашнего курсанта, почему-то колебался. "Дурень, - говорили ему товарищи, - чего артачишься? Счастье само идет в твои руки. За эти три месяца мы, знаешь, куда отгоним фрица! Может, после курсов ты вообще не попадешь на фронт. Война, глядишь, закончится раньше, чем обещал Калинин..."
   Именно под впечатлением новогодней речи Всесоюзного старосты Ворошиловградский обком КП/б/У обратился в Совет Народных Комиссаров СССР с предложением возобновить добычу угля на шахтах области. СНК одобрил почин и 23 января 1942 года принял постановление о восстановлении и организации добычи угля на шахтах Ворошиловградской области и о подготовке и проведении весеннего сева. Сразу же на Ворошиловградщину стали возвращать вывезенное прошлой осенью в глубь страны шахтное оборудование, оснащение заводов и фабрик, имущество колхозов и совхозов, а также квалифицированных рабочих шахт. Эта работа проводилась не просто ускоренными темпами, а по-фронтовому. Специалистов угольной промышленности отзывали не только из эвакуации, но даже из Красной Армии, в том числе из боевых частей. Так, весной 1942 года вернули с фронта главного механика шахты имени Энгельса Н. П. Баракова, будущего участника коммунистического подполья Краснодона.
   Новые темпы набирало социалистическое соревнование за досрочное выполнение государственных планов по добыче угля. В апреле 1942 года по долгу службы в истребительном батальоне я оказался на шахте № 5 - будущей могиле молодогвардейцев. В тот день коллективу шахты вручали переходящее Красное Знамя райкома партии и райисполкома. На полотнище было начертано: "Лучшему коллективу шахты № 5 за перевыполнение государственного плана".
   Забегая вперед, скажу: к великому сожалению, плановый и сверхплановый уголь той шахты не успели отправить по назначению. Вместе с "черным золотом" других шахт он достался фашистам.
   В дни шапкозакидательства, о которых этот рассказ, возвратился из эвакуации будущий молодогвардеец Виктор Третьякевич. Он пошел доучиваться в 10-й класс СШ № 7 Ворошиловграда.
   Ни один экономист, политик, историк или журналист так и не подсчитал, сколько впустую было затрачено сил и средств на необдуманные действия - возрождение в прифронтовой области нормальной хозяйственной деятельности. Поскольку все проводилось с благословения "хозяина", никто за ту непродуманную, ненужную, даже преступную работу не понес ни перед кем ответственности. Все эти действия совершались несмотря на то, что Красная Армия после московской битвы не только стала утрачивать инициативу, но и терпела одну неудачу за другой. Так, закончились провалом три попытки второй ударной армии деблокировать Ленинград. Она застряла в тяжелых боях и оказалась в окружении. Гибелью десятков тысяч людей была оплачена эта авантюра Сталина. Одна за другой с треском провалились три широкомасштабных наступления Крымского фронта с целью оказания помощи осажденному Севастополю. В апреле 1942-го тот фронт вообще развалился. Приморскую армию просто бросили. Немцы захватили Керченский полуостров. Положение Севастополя резко ухудшилось. Четвертого июня завершилась героическая 8-месячная оборона главной базы Черноморского флота. Здесь погибла целая Приморская армия. Самая большая ее могила - Черное море. Более 80 тысяч красноармейцев и моряков попали в плен. На подлодках эвакуировали только старших командиров. 29 мая потерпело неудачу наступление Юго-Западного и Южного фронтов на Харьковском направлении. Член ставки Верховного главного командования генерал армии Г. К. Жуков с самого начала был против той операции. Когда она все же началась, Генштаб просил остановить ее. Однако Верховный главнокомандующий Сталин и член военного совета Юго-Западного фронта Н. С. Хрущев настаивали на продолжении Харьковского наступления. Помню майское сообщение Советского информбюро об окончании тех боев. Привожу его по публикации в газете моей родной 18-й армии "Знамя Родины" за 31 мая 1942 года: "Харьковская операция приостановлена, - говорилось в информации. - Части Красной Армии тяжелыми боями прорвали фронт окружения. Наши потери: убито до пяти тысяч, пропало без вести семьдесят тысяч человек". В тот день я дежурил в штабе МПВО города. Пришел Сергей Тюленин. Я показал ему газету. Несколько раз читали ее вместе, раздумывали, удивлялись, недоумевали. Как могли семьдесят тысяч советских воинов неизвестно куда деться? Ну, один, два, ну десяток человек. А тут целых семьдесят тысяч! И никто ничего не ведает об их судьбе? Уведомление Совинформбюро было рассчитано на дураков. Но, думаю, и им было ясно: "пропал без вести" - значит, угодил в плен. Однако слово "плен" кому-то (скорее всего Верховному) резало ухо. Вот и решали писать и говорить "пропал без вести", даже если речь шла о десятках тысяч человек.
   Впоследствии стало известно, что под Харьковом, западнее Северного (теперь - Северского) Донца было окружено 20 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, 14 танковых бригад Красной Армии. Немцы взяли в плен, по одним данным, 240 тысяч, по другим - 277 тысяч наших воинов. В тех боях погибли заместитель командующего войсками Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Ф. Н. Костенко, командующий 6-й армией генерал-лейтенант А. М. Городнянский, командующий армейской группой генерал-майор Л. В. Бобкин, командующий 57-й армией генерал-лейтенант К. П. Подлас и другие военачальники.
   Обо всем этом немцы писали в листовках, которые сбрасывали над Краснодоном. До сих пор помню содержание тех прокламаций, особенно последнюю строку, наполненную сарказмом и спесью: "Вот чем закончилось Харьковское наступление, тщательно разработанное маршалом Тимошенко".
   Такой была обстановка на фронтах Великой Отечественной войны в период, предшествующий оккупации Краснодона, в год, который будущий генералиссимус объявил годом "окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков".
   Будучи в резерве 8-го отделения поарма-18, я время от времени встречался с Борцовым. Он любил меня, как сына, и не раз говорил, что после войны непременно сделает из меня настоящего человека: поможет получить образование и, в конечном счете, найти свое место в жизни. Но поскольку шла война, Александр Александрович готовил меня к новым заданиям.
   Каким именно - не сообщал. Он приказал приходить к нему один-два раза в неделю.
   Борцов говорил, как только мне исполнится 16 лет и я получу паспорт, он возьмет меня на постоянную работу в 8-е отделение. На какую именно должность - не уточнял. Но я догадывался: та работа, конечно же, будет связана с разведкой. Однажды не утерпел и обо всем этом похвастался Сергею. Друг разом вспыхнул надеждой:
   - Может, тогда и мне поможешь...
   - Будь спокоен, - заверил я. - Устрою... все устрою... Кровь из носу!
   И вот в мае с новеньким, первым в жизни паспортом в руках я предстал перед Борцовым. Мой начальник был чем-то обеспокоен, даже раздражен. Поздравив меня, как-то нехотя, вроде даже с сожалением, проронил:
   - Немного подождем. - Тут же намеками дал понять, что предстоит ликвидация восьмых отделов и отделений. - В такое время! - неожиданно воскликнул он. - Какой дурак мог придумать! Конечно, реорганизация нужна. Но надо подождать. Боюсь, что фронт вот-вот дрогнет. - Безмолвно шевеля губами, продолжал о чем-то размышлять. Но вот он неторопливо проронил: - А в немецком тылу передвижение и концентрация войск. В том числе танковых и мотомеханизированных. - Повернув ко мне голову, неожиданно спросил: - Это о чем говорит?
   - О подготовке наступления, - ответил я, не раздумывая.
   - Молодец. Все правильно понимаешь. Именно об этом сообщают разведчики нашего отделения. А вот там, - указал пальцем в небо, - не хотят уразуметь. Все вещают о какой-то запланированной дезинформации. Поступают также сведения о массовых облавах в прифронтовой полосе. Массовых! - повысив голос, повторил Борцов и вопросительно взглянул на меня, словно ждал объяснение этим действиям оккупантов.
   Но я лишь недоуменно пожал плечами.
   Помолчав еще немного, Александр Александрович раздумчиво произнес:
   - Очищают свой тыл от советских агентов. Это уже свидетельство подготовки крупномасштабного наступления. А мы подумываем о расформировании восьмых отделов и отделений. И, как следствие, отзываем наших агентов и диверсантов, перед этим расформировали целый ряд партизанских отрядов... Выходит, мы невольно помогаем врагу...
   Мои осторожные попытки узнать о происходящем в немецком тылу более подробно ни к чему не привели. Борцов был старым разведчиком и следил за каждым своим словом.
   30 мая 1942 года Государственный комитет обороны принял постановление о ликвидации восьмых отделов и отделений и о воссоздании при Ставке Верховного Главнокомандования Центрального штаба партизанского движения. Этим же постановлением при военных советах фронтов создавались партизанские штабы: при военном совете Юго-Западного направления - Украинский. Борцову предстояло в сжатые сроки проделать колоссальную работу: передать УШПД партизанские отряды, группы подпольщиков, а также одиночных разведчиков и диверсантов, которые все еще работали во вражеском тылу.
   Не успели справиться с одной перестройкой, как нагрянула вторая: ГКО преобразовал существовавший при военном совете Юго-Западного направления штаб партизанского движения в самостоятельный Украинский республиканский штаб.
   В то время, когда многие подразделения наркомата обороны занимались перестройкой руководства партизанским движением, немцы нанесли свой главный удар в районе Воронежа. Это явилось полной неожиданностью для Сталина: он ждал нападения на Москву, где и сосредоточил немалые силы. Выходит, гитлеровцы снова нас обманули. Прорвав оборону Красной Армии, дивизии вермахта устремились к Сталинграду и Кавказу.
   За первым ударом фашистов вскоре последовал второй: 9 июля они перешли в наступление и на Юге. В Краснодоне началась, явно запоздавшая, вторая эвакуация. Правда, начальство вывезло свои семьи заранее, еще в мае, обеспечив их и автотранспортом, и продуктами. На просьбы трудящихся выделить хотя бы гужевой транспорт, следовали отказы. Власти уверяли жителей: никакой эвакуации нет. Это создавало панику.
   Отход наших оказался под стать эвакуации - таким же поспешным. Начался он 11 июля. С 18-го, чтобы избежать окружения, Красная Армия ускорила оставление своих прежних позиций. Немцам с большим трудом удавалось поддерживать соприкосновение с нашими войсками. А с 19-го части РККА отходили такими темпами, что между ними и гитлеровцами образовался разрыв. На некоторых участках отступление превратилось в беспорядочное, напоминало настоящий драп. Я прошел тот горестный путь Красной Армии рядовым пехотинцем от Краснодона до Махачкалы. Многое помню, много могу засвидетельствовать. В частности и то, как ехидствовали тогда фашисты. Они буквально осыпали нас листовками. Были среди них и с таким язвительным текстом: "Иван, тише драпай, а то тебя на танке не догонишь".
   Кто хотел остаться и сдаться, тот остался и сдался. Однако большинство воинов, скрипя зубами, цеплялось за любую речушку и бугорок, чтобы остановить и разгромить врага. Но это уже тема для другого разговора.
   Сейчас, думаю, уместно вспомнить роман А. Фадеева "Молодая гвардия" (первый вариант). В частности ту его страницу, в которой рассказывается, какими словами Любка Шевцова провожала отступающих милиционеров. И за которые писателя подвергли резкой, несправедливой критике. Одного блюстителя порядка Шевцова называла Драпкиным, другого лопухом, третьего балдой. "Нет того, чтобы народ успокоить, сами - фьюить!.. Ряжки, вон, какие наели!.. Товарищ Драпкин! Ты, небось, ждешь не дождешься, пока за город выедешь, тогда, небось, все свои значки да кантики пообрываешь, чтобы никто в тебе не признал советского милиционера..."
   Примерно так многие жители Краснодона (и не только) провожали отступающих бойцов и командиров Красной Армии. Те, от стыда и позора, не знали куда глаза девать. А бегство Ворошиловградского обкома, Краснодонского и других райкомов и горкомов КП/б/У! Чем оно отличалось от бегства милиционеров?
   В той невероятно сложной обстановке 8-е отделение поарма-18 урвало время для эвакуации партизан нашего отряда. Так, оно помогло И. В. Шевцову и его семье пристроиться к эвакуирующимся работникам райотдела НКВД. Помню, как о том рассказывал мне Борцов. Казалось, у Ивана Васильевича все складывалось благополучно. Но это только казалось...
   Узнав о наступлении фашистов, я с большим трудом разыскал Борцова. Он жил недалеко от меня, на Банковской улице. Всякий раз хозяйка его квартиры Мухина неизменно говорила: "Куда-то уехал. Помчался словно на пожар..."
   Но в тот день мне повезло.
   Из разговора с начальником восьмого отделения запомнилось вот что.
   - Райком ушел, прихватив с собой комсомол, - раздраженно, даже зло, ронял Борцов. - Нет, бежал, когда узнал, что немцы захватили Ворошиловград. Партийные товарищи так торопились, что забыли обо всем и обо всех. Беспокоились только о себе, только о своем спасении и благополучии. А ведь казались людьми порядочными. Нет, не казались... Они много добра сделали. Работать с ними было приятно. И вдруг струсили... - Роясь в бумагах своей полевой сумки, Борцов на время умолк. Когда нашел нужный листок, заговорил вновь: - У нас нет заранее подготовленных к обороне рубежей ни под Ворошиловградом, ни тем более на подступах к Краснодону. Наступление немцев здесь не предполагалось. Все мои доклады о сообщении агентуры, что противник готовится потеснить нас к Волге, начальство считало несерьезными. Иной раз даже стыдило меня, что не могу отличить правду от преднамеренной выдумки фашистов: умышленной демонстрации, призванной завести нас в заблуждение. Сегодня меня беспокоит активность германских танков и мотопехоты на флангах. Как бы фашисты не задумали окружить нас в нижнем течении Дона. - Поняв, что в разговоре хватил лишнего, Александр Александрович заговорил о моей судьбе: - Уходи с истребительным батальоном. На Ростов не идите... лучше на Новочеркасск.
   - Но ведь вы говорили, что я зачислен в Первую армейскую партизанскую бригаду при политотделе 18-й армии...
   - Говорил... так все и задумывалось. Однако сейчас многое изменилось. Потому, повторяю, отступай с истреббатом... Не вздумай остаться в Краснодоне. Ты, как к другие партизаны, рассекречен. Уходи... И чтобы ни случилось, в Краснодон ни при какой погоде не возвращайся. Уверен, отыщутся негодяи, которые выдадут немцам и краснодонских партизан, и бойцов истребительного батальона. Так что лично ты можешь сразу пройти по двум спискам.
   Будущее показало, что Александр Александрович словно в воду смотрел.
   17 июля, за три дня до оккупации Краснодона, не поставив в известность политотдел 18-й армии, бежал не только Краснодонский райком во главе с первым секретарем В. К. Нудьгой, но и райком комсомола, и райисполком, и райотдел милиции, и... Убегая, Нудыа все же счел нужным встретиться с секретарем подпольного райкома партии, паровозным машинистом - его с большим трудом удалось разыскать. Нудьга обязал того подпольщика восстановить распавшийся райком партии, всем остаться в оккупированном Краснодоне и действовать согласно прошлогодней договоренности. Из всего этого, как известно, ничего не вышло. Нудьга торопился на восток, потому не проверил исполнение своего указания. Подпольный райком КП/б/У так и не был восстановлен.
   Обо всем этом рассказывал мне А. Г. Берестенко.
   - Где машинист-секретарь находился во время оккупации, не знаю, - продолжал вспоминать Алексей Григорьевич. - Но как его впоследствии исключали из партии за развал подполья, помню хорошо. Где-то в архивах все это должно храниться.
   Что же касается воспоминаний Борцова о секретаре-машинисте, то он, несмотря на все старания, разыскать его не смог - в такое глубокое подполье тот ушел.
   Меня же дела партбилетчиков-подпольщиков интересовали постольку, поскольку они пересекались или соприкасались с делами моих товарищей-молодогвардейцев и партизан нашего отряда. Потому искать паровозного машиниста я не стал.
   Для читателей, особо интересующихся организацией партийного подполья Краснодона в 1942 году, привожу официальное сообщение секретаря Краснодонского РК КП/б/У П. Я. Зверева и начальника РО НКГБ М. И. Бессмертного секретарю Ворошиловградского обкома КП/б/У П. Л. Тульнову о коммунистах, оставленных для подпольной работы в оккупированном Краснодоне.
   "г. Краснодон 20 апреля 1945 г.
   Совершенно секретно.
   На Ваше письмо № 120 от 11 апреля 1945 г. Краснодонский РК КП/б/У сообщает следующее:
   В момент отхода частей Красной Армии, летом 1942 г., Краснодонским РК КП/б/У и РО НКГБ были созданы в районе несколько партизанских групп и оставлены в тылу врага со специальным заданием.
   Командиром партизанского отряда в Краснодонском районе был оставлен бывший директор МТС т. Лобачев, который в первые же дни оккупации района немцами был предан врагами народа, в результате чего арестован и расстрелян немцами.
   Командиром партизанской группы поселка Изварино был оставлен Коршунов, и комиссаром этой же группы оставался Попов. Вместо организации и ведения борьбы против немецких захватчиков - Коршунов и Попов предавали коммунистов, служили немецкой власти. Как враги народа, они оба органами НКГБ арестованы и осуждены.
   Из имеющихся в нашем распоряжении и РО НКГБ материалов видно, что оставленные партизанские группы никаких действий в тылу врага не проводили, отдельные члены этих отрядов стали активными пособниками немецких оккупантов.
   В период оккупации коммунист, работавший при немцах в Центральной электромеханической мастерской, т. Лютиков Ф. П. имел намерение по собственной инициативе организовать партизанскую группу.
   Лютиковым было создано ядро группы, куда вошли члены ВКП/б/ Бараков, Дымченко, беспартийные Артемьев, Соколова и др. Однако указанная группа каких-либо действий в тылу врага не успела сделать, так как в начале января месяца 1943 г. все они во главе с Лютиковым были арестованы и расстреляны..."
   Вот так характеризовали РК КП/б/У и райотдел НКГБ краснодонское подполье 1942 года, когда еще не была сфабрикована "общая официальная позиция" о рождении и боевой деятельности "Молодой гвардии". Этот отзыв полностью соответствует исторической правде, хотя он и не совсем полный. Почему-то не упоминается подпольный райком партии во главе с паровозным машинистом и второй Краснодонский партизанский отряд, состоявший из курсантов и выпускников армейских курсов младших лейтенантов. Правду о том знали лишь два человека: Нудьга и Козодеров. Но их в Краснодоне уже не было.
   После бегства властей предержащих в городе усилилось воровство, начались грабежи, даже мародерство. Город наводнили дезертиры Красной Армии. К слову, по данным Центрального Архива Министерства Обороны СССР, только из сформированной в Ворошиловграде 395-й шахтерской дивизии за период с ноября 1941 года по февраль 1942 года дезертировало около 800 человек. Побег с военной службы в другой шахтерской дивизии, 383-й, сформированной в Сталино, мало чем отличался от побегов в 395-й стрелковой дивизии. Оба соединения в 1941-1942 годах обороняли Донбасс.
   Наш батальон 17, 18 и 19 июля буквально разрывался, чтобы поддерживать в Краснодоне хотя бы мало-мальский порядок. Дезертиров мы уже не задерживали - их негде было содержать и некому было судить. Мы всего лишь пресекали их противоправные действия, довольно часто при этом применяли оружие. Обычно в ответ на бандитские дела вооруженных дезертиров.
   В ночь с 19-го на 20-е июля наш истреббат покинул город. Вместо бежавшего с райкомом партии сержанта милиции Попова батальоном командовал его заместитель Королев.
   Спустя десятилетия, во время одной из многочисленных встреч с Могилевичем-Борцовым, как всегда, зашел разговор о военном Краснодоне.
   - Голова шла кругом, не знал, за что хвататься, - вспоминая предоккупационные дни, говорил Александр Александрович. - Все было главным, все было неотложным. До сих пор помню, как 13 июля меня вызвал начальник политотдела армии Мельников и спросил: "Знаешь, что вчера немцы были уже в 35 километрах от Ворошиловграда? А где они сегодня? - Не ожидая ответа, полковой комиссар продолжил: - Меня прежде всего интересует организованное подполье Краснодона, на случай, если этот город нам придется оставить". "Такого подполья нет, - ответил я. - Все, что было подготовлено осенью сорок первого, рассекречено. Партизанский отряд, вы об этом знаете, по решению военного совета армии тогда направили в Сталинскую область. С ним ушли разведчики и диверсанты. Есть один-единственный засекреченный... самовольно оставил его... на случай оккупации Краснодона, как своего агента..." - Вы имели в виду Филиппа Петровича Лютикова? - перебил я своего начальника.
   - Именно его, - услышал в ответ. - В мае 1942 года по моей просьбе Лютикова освободили от работы в Центральных электромеханических мастерских (ЦЭММ). Официальная причина, как было записано в приказе директора треста "Краснодонуголь", "не справился с работой". Фактически - с целью облегчить завоевание доверия немцев, в случае оккупации города. Об этом знали только два человека: Нудьга и я.
   Легализовавшись, Лютиков должен был явиться к оккупантам, предложить им свои услуги. При этом непременно заявить, что он давно их ждал.
   Узнав в райкоме партии от третьего, потом и второго секретаря (они не были посвящены в истинные причины отстранения Лютикова от должности), что о своем трудоустройстве он теперь должен беспокоиться сам, Филипп Петрович притворно обиделся. В тот же день обратился к старому знакомому Валько, который тогда заведовал шахтой № 22. Андрей Андреевич посетовал на несправедливость и взял Лютикова своим помощником по снабжению. В начале июля Борцов настоял на том, чтобы семья Лютикова заблаговременно эвакуировалась вглубь страны: зная, что родные находятся в безопасности, Филипп Петрович станет чувствовать себя увереннее. Проследить за выполнением приказа начальник восьмого отделения поручил своему сотруднику Коробову. Вскоре тот доложил: "Жена и дочь Филиппа Петровича обеспечены транспортом, продуктами питания и необходимыми документами, выехали из Краснодона". Он, Коробов, лично проводил ее за город.
   По воспоминаниям Борцова-Могилевича, приведу его разговор с Мельниковым.
   - Украинский штаб партизанского движения не имеет ни сил, ни возможностей организовать подполье Краснодона, - сказал тогда начальник поарма-18. - Он, штаб, только-только создается. Потому решено это дело поручить вам.
   - Мое отделение расформировано, - еле сдерживая раздражение, напомнил Борцов.
   - Но ведь кто-то остался...
   - Остался... я, один инструктор в звании старшины и два шофера.
   - Так что же нам делать? - Мельников явно не находил выхода из создавшегося положения.
   Могилевич пожал плечами, подумал, затем проговорил:
   - Могу к тому подпольщику, о котором докладывал вам, добавить еще двух. Они недавно подготовлены... почти подготовлены.
   - Этого недостаточно. - Полковой комиссар восстановил утраченное душевное равновесие, вновь говорил прежним повелительным тоном: - Надо срочно создавать новый партизанский отряд. За день-два управитесь?
   - За день-два? Партизанский отряд? - не веря своим ушам, переспросил Борцов - К тому же из кого?
   - У нас есть армейские курсы младших лейтенантов. Там все фронтовики, народ геройский. Их никто в городе не знает. Вот вам готовые народные мстители.
   - Не сомневаюсь, что они герои, - Борцову с трудом удавалось придерживаться субординации, говорить, как положено со старшим по званию и должности. - Однако партизанская и подпольная борьба - это особый фронт. Партизаны и подпольщики - народ из другой оперы, люди иного склада ума и характера, чем бойцы и командиры Красной Армии. Не всякий фронтовик, даже самый бывалый и доблестный, может стать партизаном или подпольщиком. К тому же молодцеватый вид и призывной возраст курсантов сразу бросятся в глаза немцам и полицаям. Тех народных мстителей арестуют уже в первые дни оккупации. А где расселять их?
   - Ну и наговорил... - растерянно отозвался Мельников. Тут же язвительно спросил: - Так что же делать?
   - Думаю, - взвешивая каждое слово, отозвался Борцов, - подготовку нового подполья Краснодона следует поручить НКВД. - И продолжил ровным, спокойным (во всяком случае, так ему казалось) голосом, словно уже позабыл о колкости в вопросах своего начальника: - Тот наркомат ведь не только заранее готовит прифронтовые районы и города к возможной
   Вот такой разговор о краснодонском подполье двух ответственных работников поарма-18 состоялся в критическом июле сорок второго года, за несколько дней до оккупации города, когда Ворошиловградский обком и Краснодонский райком ВКП/б/У были уже далеко от родных мест. Вот к чему привела убежденность Верховного Главнокомандующего, что летом сорок второго года немцы на юге наступать не станут. Он считал: фашисты скорее всего снова попытаются взять Москву. Потому именно туда были стянуты основные силы Красной Армии. Просчеты Сталина в оценке намерений Гитлера на лето 1942 года привели к страшным последствиям: немцы не только оккупировали последние города и села Украины, но и оказались у стен Сталинграда и на прямой дороге к Кавказу.
   Выполняя указание политотдела армии, Борцов в чудовищной спешке сформировал второй Краснодонский партизанский отряд. Старый разведчик и опытный чекист понимал, что обрекает этих храбрых и мужественных людей на верную, к тому же бессмысленную смерть. Однако "приказ начальника - закон для подчиненного. Он должен быть выполнен точно, безоговорочно и в срок". Так говорилось в воинской присяге и уставах РККА. Борцов исполнил их требования.
   Численность отряда была около сорока человек. Успели создать всего лишь одну базу вооружения и продовольствия в Чурилиной балке.
   В день оккупации Краснодона Александр Александрович последний раз инструктировал Лютикова. И едва не угодил в плен. Ушел из города, как он сам мне говорил, когда немцы вступили на окраину Краснодона. Ушел с мыслью уже о другом важном и многотрудном задании: сформировать 1-ю армейскую партизанскую бригаду при политотделе 18-й армии. Борцову предстояло двигаться вслед за наступающими частями вермахта, из красноармейцев-окруженцев и отставших от своих частей организовать партизанскую бригаду.
   А вот что помнит о тех днях К. П. Донцов, один из инструкторов |восьмого отделения (к слову, он непосредственно готовил к подпольной работе Лютикова). В письме ко мне от 10 сентября 1995 года он сообщал: "Наша группа (15 человек, в основном из курсантов, которым было присвоено звание "младший лейтенант") во главе с Александром Александровичем Борцовым на двух автомашинах, "принадлежавших 8-му отделению, выехала из Краснодона, когда немцы были уже на одной стороне города. Под шум стрельбы мы двинулись на Юг вместе с войсками 18-й армии. Вскоре оказались в горящем Ростове. Помню, ночью, по понтонному мосту (постоянные были взорваны) переправились в светящийся пожаром Батайск. Александр Александрович знал, где находится ставка Буденного (маршал тогда командовал Северо-Кавказским фронтом. - К. И.), был им принят. От Александра Александровича потом, через годы, узнал: Буденный подтвердил прежнее задание - остаться в тылу врага и сформировать партизанскую бригаду из красноармейцев, по разным причинам оказавшихся в тылу немецко-фашистских войск. Однако о Лютикове.
   Наш начальник снабдил его паролями. Сообщил о двух помощниках, которые к нему явятся. Сказал, что содействие Филиппа Петровича может понадобиться еще кое-кому. Когда они пожалуют к нему и назовут пароль, он назовет отзыв. (Александр Александрович имел в виду курсантов и связного УШПД). В нескольких словах уточнил задачу Лютикова. Она по-прежнему состояла в противодействии усилиям оккупантов восстановить хотя бы одну угольную шахту. Лютиков на время уходил в глубокое подполье, из которого ему следовало выйти лишь после организации в Краснодоне гражданской администрации в виде городской управы и немецкого учреждения по руководству угольной промышленностью. И никак не раньше! Фашисты очень нуждались в угле, тем более в коксующемся. Потому Борцов был уверен: с созданием такого хозяйственного органа оккупанты медлить не станут.
   После выхода из подполья Лютикову надлежало явиться к немцам и предложить свои услуги в налаживании добычи угля. Любой ценой Филипп Петрович обязан был завоевать доверие фашистов, даже путем оказания им помощи. Он должен был знать все намерения гитлеровцев, касающиеся восстановления шахт. Ему поручалось также взорвать водонапорную башню.
   Я родился в Краснодоне и до 1933 года жил на Деревянной колонии (так тогда называли улицы), рядом с той башней. Она была сложена из дикого камня, обшита досками. Высота метров десять, не менее. Башня никем не охранялась. По длинной деревянной лестнице я любил забираться на самую верхотуру того самого высокого на руднике сооружения, почти до краев заполненного водой. Жуть брала, страшно. Вместе с тем было заманчиво и интересно. Ну, это так, к слову.
   Вот эту башню поручалось Лютикову взорвать, чтобы немцам негде было брать воду. А как же жители? - спросит читатель. О них, как всегда в подобных случаях, никто не думал. Вспомним поручение Зое Космодемьянской поджигать дома, в которых квартировали фашисты. Кто тогда думал о хозяевах тех домов? И следовало ли это делать?
   УШПД не принял документы 8-го отделения поарма-18 по причине, что некому было этим заниматься, поэтому Борцов принес свой полевой сейф со всеми документами начальнику политотдела Мельникову. Как последний распорядился сейфом, Александр Александрович не знает. Слышал, что начальник поарма якобы потерял его во время переправы через Дон. И все документы, вроде бы, оказались в руках немцев. Однако верить этому Борцов категорически отказывался.
   Мне жаль те бумаги. Среди них ведь моя партизанская клятва, отчеты и донесения о работе в фашистском тылу. Сегодня интересно бы все это перечитать. Однако главное в другом. Если те документы в самом деле попали в руки фашистов, то о краснодонском подполье они знали все. В сейфе находились бумаги, относящиеся не только к нашему отряду, но и ко второму, из курсов младших лейтенантов. Немцы сразу бы арестовали Лютикова и двух Николаев: так Борцов называл младшего лейтенанта Н. Румянцева и старшего лейтенанта Н. Талуева, своих информаторов, отобранных из тех курсов, которым сообщил пароль и отзыв для связи с Лютиковым. После взрыва в Чурилиной балке Николаи явились к Филиппу Петровичу, и тот оформил их рабочими ЦЭММ.
   Чтобы закончить рассказ об июле 1942 года и его влиянии на судьбу Краснодона, приведу небольшую выдержку из приказа наркома обороны СССР Сталина № 227 от 28 июля 1942 года: "Враг бросает на фронт все новые силы... захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население... Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.
   Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие из них проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток".
   А теперь немного истории.
   В начале 20-го столетия вокруг казачьего хутора Сорокин Гундоровской станицы Области войска Донского стали возникать небольшие шахты по добыче каменного угля. Работали на них в большинстве пришедшие на заработки крестьяне центральных губерний России. Вскоре рядом с шахтами появились крошечные рабочие поселки. Потом они разрослись и соединились в один рудник. Назвали его почти одинаково с хутором. Разница заключалась лишь в одной букве "о", прибавленной в конце наименования казачьего поселения - Сорокино. В 1938 году тот рудник стал городом Красный Дон. Однако вскоре, название несколько видоизменили на Краснодон.
   Казаки дорожили и гордились своей историей, свято хранили традиции и установившийся уклад жизни. Они верно служили царю и Отечеству - надежно охраняли южные границы империи. Для этого имели солидное войско. Достаточно сказать, что в первую мировую войну казаки Дона выставили только конных полков шестьдесят шесть. За верность престолу и тихому Дону удостоились немалых привилегий. Однако уже в ходе гражданской воины большевики лишили донских казаков старых льгот, растоптали их историю и уклад жизни. Естественно, казачество восстало против советской власти. О том, как большевики ответили на противодействие казаков, хорошо сказано в письме ЦК РКП об отношении к казачеству от 24 января 1919 года. Под грифом "секретно" письмо было разослано в партийные организации и Командованию Красной Армии. В нем говорилось: "...Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью... Конфисковать хлеб... Уравнять пришлых "иногородних" к казакам в земельном и во всех других отношениях... Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания... Центральный Комитет РКП".
   На этот огульный террор казаки ответили массовым вооруженным восстанием, известным в истории под названием Вешенский мятеж 1919 года. Оно вспыхнуло 11 марта и охватило многие станицы Верхне-Донского округа. Казаки Дона... Это необычное военно-земледельческое сословие советская власть уничтожила и официально упразднила в 1920 году. Стоит еще упомянуть, что до 1936 года казаков не призывали на военную службу - им не доверяли оружие. Страшное было время...
   С большим трудом в области войска Донского создавались колхозы. Я был тому свидетель: в начале 30-х годов мы жили в казачьем хуторе Грачевник Гундоровской станицы, куда отец был направлен райпарткомом и где он стал председателем сельскохозяйственной артели "Пятилетка".
   Однако время делало свое дело. Постепенно часть казачества стала привыкать к новой жизни, они добросовестно трудились в колхозах и совхозах. Многие из них, подобно шахтерам, со временем стали передовиками производства, лучшими людьми района, удостоились высоких правительственных наград. Но были и такие, которые тосковали по прежней жизни, надеялись отомстить за убийства родственников, питали надежду на возвращение старых порядков, всеми фибрами души ненавидели советскую власть. В последнем не раз убеждался лично, отступая летом сорок второго года через донские, кубанские и терские казачьи станицы.
   В среде горожан и жителей Краснодонского района укрывалось немало бывших кулаков и подкулачников, участников разгромленных белоказачьих военных формирований и всевозможных банд, бежавших от коллективизации, а также из тюрем и лагерей репрессированных казаков, всякого рода жулья, бродяг и проходимцев. Словом, в моем родном городе было всякой твари по паре, о чем я бегло рассказал в самом начале этой книги. Некоторые из деклассированных элементов изменили фамилии, стали не только передовиками производства (стахановцами), активными общественниками, но и членами коммунистической партии. При всем при том они по-прежнему оставались злейшими врагами советской власти.
   О неоднородности населения Краснодона фашисты, конечно же, знали. Больше того, они надеялись, что эта разноликость породит в жизненном и политическом укладе моих земляков серьезные разногласия, разобщит людей, столкнет их друг с другом. В какой-то мере их надежды оправдались. Этому немало способствовала фашистская пропаганда. Я уже упоминал, что, начиная с сентября-октября 1942 года, немецкие самолеты разбрасывали над городом листовки. Отпечатанные в большинстве случаев на ярко-красной или розовой бумаге, они отчетливо выделялись на сером фоне осени. Листовки кружились в воздухе, подгоняемые порывистым ветром улетали далеко от того места, над которым их сбросили. В одних прокламациях были рифмоплетские вирши, иной раз всего из двух-трех строк. Вроде: "Здравствуй, Донбасс. Скоро буду у вас". В других - неприкрытая ложь настолько умело перемешивалась с горькой правдой, что тот винегрет походил на истину. Видать, у немцев работало немало квалифицированных брехунов. В третьих - оккупанты призывали жителей Донбасса не взрывать шахты, не портить оборудование заводов и фабрик, в противном случае, предупреждали оккупанты, вам негде будет работать. "А кто не работает, тот не ест. Это вы хорошо знаете". Фашисты уверяли: "новый порядок" (который они несли на своих штыках) - райская жизнь для всего трудящего люда.
   Помню большущие листовки размером в один лист газеты "Правда". На одной, левой, половине, озаглавленной "Советская ложь", приводились выдержки из сообщений Советского информбюро такими, какими они были на самом деле - дозированными и избирательными. На второй - она называлась "Германская действительность" - помещались военные сводки фашистов. Об одних и тех же событиях рассказывалось по-разному. Причем немцы всякий раз подчеркивали такое, чему нельзя было не верить, что было правдой на самом деле. Ну, скажем, что столицу Белоруссии Минск, отстоящую от границы на шестьсот километров, они "освободили" на шестой день войны. Однако Совинформбюро об этом умолчало. Больше того, оно длительное время твердило о боях на минском направлении, хотя бои в то время шли уже под Смоленском.
   О захвате Минска на шестой день войны краснодонцы достоверно узнали от раненых, которые в августе сорок первого поступили в городской госпиталь. О падении Минска наше Информбюро так и не сообщило вообще. Сообщило лишь о его освобождении 3 июля 1944 года.
   А чего стоили данные о количестве наших военнопленных. Советские и немецкие сообщения разнились, как огонь с водой. К великому сожалению, правда о наших военнопленных подчас наличествовала в немецких сводках. Даже спустя десятилетия после окончания Великой Отечественной войны мы не знали, сколько наших красноармейцев угодило в плен. Разные средства массовой информации, как и официальные лица, приводили различные цифры. Точно не представляем до сих пор, хотя 5,28 млн. (при этом только в 1941-м году - 3,8 млн.), которые называет научный директор Центра военной истории во Фрайберге (США) доктор Иоахим Хофман, кажется, близки к истине.
   Я уже писал о том, что много раз участвовал в сборе немецких листовок, разбрасываемых с самолетов. При появлении любого фашистского стервятника в истреббате объявлялась боевая тревога. Подчас мы целыми днями прочесывали местность, над которой вражеский самолет разбросал прокламации. Собирали их старательно. Тут же разводили костры, сжигали, предварительно отдав командиру два-три экземпляра для передачи в райотдел НКВД. И все-таки что-то попадало в руки краснодонцев, волновало их, туманило головы, сеяло неверие в наши силы и в возможность противостоять врагу. "Многие жители города, - записал я в дневнике 26 августа 1941 года, - говорят, что Тимошенко (командующий Западным фронтом) изменник, он перешел на сторону немцев. Распространяется также уйма других слухов. Борюсь с ними, насколько хватает сил. Трудно, да и самого иногда берут сомнения. Но я их перебиваю и говорю себе: "Победа будет за нами". "14 сентября. Смотрел фильм "Боевые будни" об учении Красной Армии в 40-м году (маневры). Теперь убедился, что Тимошенко не изменник, так как в противном случае его в этом фильме не показывали бы". "18 сентября. Ходят слухи, будто Англия предъявила СССР требование политического характера. А именно, чтобы у нас была ликвидирована ВКП/б/. Только после выполнения этого требования Англия начнет эффективнее оказывать помощь нашему Союзу. Эта болтовня лишена всяких оснований. Англия не может предъявить нам таких требований, ибо она старается вместе с нами, при помощи Америки, разгромить Гитлера. Потому что если гитлеровская Германия победит нас (этому, конечно, не бывать), то и Англии будет амба". "3 октября. Распространяются слухи о том, что немцы сбросили над Ворошиловградом листовки, в которых пишут: "Русские, мы знаем, что у вас судят за опоздания на работу. Не будете ли вы нас судить, если мы задержимся на день-другой с освобождением вашего города?" "9 октября. Пал Орел. Начинаю выходить из положения равновесия. Некоторые люди (а таких много) говорят, что фашисты пленным красноармейцам предлагают или оставаться у них, или идти домой. Притом обращаются с пленными очень хорошо. Говорят еще, что у немцев жизнь лучше, чем у нас. Я таким людишкам объясняю всю неверность их мыслей, которые забили в их головы не наши люди... А соседка Анна Ивановна так та прямо дожидает немцев. И все вышеописанные мысли принадлежат ей. Из головы этой ехидны не выбьешь ее дурацких мыслей. Потому я посоветовал ей держать их, ее мысли, при себе".
   Все эти размышления и записи - последствия немецкой пропаганды, которая выливалась в те дни на головы краснодонцев как из фашистских листовок, так и из уст всевозможных шептунов, специально засылаемых в наш тыл фашистами. Вышеописанными думами я не раз делился с товарищами по школе, клубу, улице. В большинстве своем они мыслили, как и я: с нездоровыми настроениями некоторых жителей города надо бороться. И мы боролись, как и сколько могли.
   Незадолго до оккупации Краснодона поступило указание (чье именно - уже не помню) об обязательной эвакуации мужчин в возрасте от 18-ти до 50 лет (1924-1892 годов рождения). Мне довелось верхом на лошади развозить те оповещения. Их было много, "истребки" буквально сбились с ног. Однако к 17-му июля - началу безвластия - мы выполнили задание: все повестки вручили адресатам. Большинство краснодонцев исполняли предписание властей. В их числе были и некоторые будущие молодогвардейцы: В. Бондарев, Ю. Виценовский, Н. Жуков, Г. Лукашев, П. Палагута. Однако, попав в "окружение", как о том говорится в их официальных биографиях, ребята возвратились в Краснодон.
   По правде говоря, никакого окружения не было. Просто во время летнего наступления 1942 года фашисты нередко обгоняли отходящие части Красной Армии и убегающее от "нового порядка" мирное население. Увидев гитлеровцев, эвакуированные приходили к выводу, что они окружены, путь отрезан. А стоило отойти от дороги в сторону всего на километр, как немецкое "окружение" тут же лопалось, словно мыльный пузырь. Можно было беспрепятственно продолжать движение в выбранном направлении. Однако для такого умения разобраться в обстановке и принять правильное решение следовало еще дорасти.
   Лично меня, как и других воинов, пока с боями дотопали до Дагестана, немцы окружали несчетное число раз. Без рисовки скажу: меня это не страшило. Немецкий тыл был для меня тем же полем деятельности, что и видимый фронт. Ну, окружили! И что? Мы сходили с шоссейки, разбирались в обстановке и, обгоняя немцев по проселочным дорогам, занимали оборону там, где указывали командиры.
   Впервые попал в окружение на Дону, под Новочеркасском, у станицы Заплавской, после разгрома краснодонского истребительного батальона. Вместе с незнакомыми красноармейцами отошел от переправы вниз по течению и на "подручных средствах" перебрался на левый берег знаменитой казачьей реки. При этом никто из нас не бросил оружие или боеприпасы. Нашему примеру тут же последовали многие эвакуированные и беженцы, особенно молодые, те, которые на самом деле стремились уйти от фашистов.
   Слабые духом (не только гражданские лица, но и военные) при виде казавшихся несметными полчишь оккупантов терялись, утрачивали веру в нашу победу. Считая себя обреченными, они не искали выхода из "окружения". Стремись лишь возвратиться домой: умирать на родине всегда легче, чем на чужбине, даже если она, чужая сторона, дружественная. Понять их размышления можно, одобрить действия нельзя.
   Говорю все это не в укор землякам-"окруженцам", возвратившимся в то горестное лето в оккупированный Краснодон. И тем более не для украшения своей биографии - она в этом не нуждается. К тому же у других ветеранов войны жизнеописания не только тернистее и заковыристее, но и с редкостными героическими поступками. Упоминаю о себе с единственной целью: оттенять время собственных раздумий и поступков.
   Гораздо большее число будущих молодогвардейцев в возрасте 18-ти лет вообще пренебрегло повестками военкомата об эвакуации, проявив тем самым неуважение к закону. В их числе, к сожалению, оказались А. Ковалев, А. Николаев, В. Пирожок, В. Рогозин, В. Субботин, Н. Сумской. Почему эти ребята не эвакуировались? Почему остались на оккупированной территорий? Не знали об обязательном организованном вывозе (или выводе) при помощи военкомата? Или вообще не получали повесток? Даже работник военкомата Виктор Субботин ничего не ведал? Даже Владимир Рогозин (который, как говорится в его биографии, сотрудничал с военкоматами, сам разносил повестки мобилизованным) не знал? Даже Анатолий Николаев, председатель комитета по делам физкультуры и спорта райисполкома, представление о том не имел? Вряд ли. К слову, незадолго до оккупации Краснодона Анатолий окончил в Ворошиловграде трехмесячные курсы ЦК ЛКСМУ, которые готовили комсомольских активистов для работы в освобожденных от фашистов районах. Согласно заявлениям Сталина и Калинина, как я о том уже писал, война должна была закончиться в 1942 году. Ко всему А. Николаев, как советский работник, имел бронь - документ, который освобождал его от мобилизации в РККА. Он не знал, что та повестка перечеркивала, больше того, уничтожала (если можно так выразиться) его бронь?
   И все же, почему те ребята не исполнили предписание властей об обязательной эвакуации? Думаю, этих будущих молодогвардейцев морально подавил вид отступающих частей Красной Армии. У бойцов и командиров был растерянный взгляд, лица понурые. Они то обреченно, безучастно брели, то шли торопливо, подчас даже форсированным маршем. Ну, как было понять: "непобедимая и легендарная" вдруг забыла о своей славе; она то тащится, как на похоронах, то чешет без оглядки. А тут еще немецкие листовки с обещаниями райской жизни при "новом порядке" и сообщения о многочисленных перебежчиках, в том числе знатных. И отсутствие всякой информации официальных властей о положении на фронтах: радио молчало, газет не было, агитаторы куда-то исчезли. В той обстановке растеряться, утратить ориентиры было немудрено.
   И все же закон есть закон. Предписание об обязательной эвакуации следовало исполнять безоговорочно. Жаль, соблюдению законов нас не учили.
   Да и как было учить, когда в стране главенствовали диктатура и произвол "земного божества" Сталина.
   Однако мальчишки во время войны взрослели быстро. Тем более, их жизненный опыт был невелик и не отягощен своеволием властей. Вскоре эти ребята не только воочию увидели, что принесли им "освободители", но и поняли, как к тому следует относиться. И в этом главное!
   Так закончилось недолгое пребывание некоторых будущих молодогвардейцев в состоянии психического потрясения. "Новый порядок" уже в первые дни оккупации возвратил им утраченное здравомыслие. Ребята поняли, чего лишились и какое будущее уготовили им фашисты.
   И они восстали.
   Сами.
   Без чьей бы то ни было подсказки.
   Я никого ни в чем не хочу упрекать, тем более героев подполья. Просто рассказал, какой сложной была обстановка летом 1942 года на Юге СССР, когда зарождалась "Молодая гвардия".
   Далеко не простым оказался путь в комсомольское подполье для многих патриотов. Если безрассудно смелому Сергею Тюленину, как и окончившей школу НКВД бесшабашной Любке Шевцовой и прошедшим ускоренную подготовку в тех же органах сестрам Иванцовым, некоторым другим подпольщикам уже в первые дни оккупации все было яснее ясного: с фашистами следует бороться не раздумывая, то для многих других мальчишек и девчонок дорога в подполье пролегла через глубокие, подчас мучительные раздумья и сомнения - не все обстояло так просто, как сегодня кое-кому кажется. Однако любовь к Отечеству оказалась выше личного преуспевания. Свое счастье будущие молодогвардейцы видели в благополучии и процветании Родины. Именно это привело их в подпольную комсомольскую организацию.
   Перед уходом из родного города летом сорок второго я встречался с Сергеем Тюлениным. Он только что возвратился из трудовой армии и еще не остыл от увиденного и пережитого. На мой вопрос: "Что ты собираешься делать?" - друг ответил так:
   - Раз ни в партизаны, ни в "истребки" попасть не удалось - останусь в городе.
   - Да ты что?! - злое недоумение как-то само-собой сорвалось у меня с языка.
   - Не таращи так глаза, - спокойно проронил Сергей. - Я не собираюсь сидеть сложа руки, тем более прятаться за печкой. Мы будем бороться!
   - Кто это мы?
   - Пацаны... такие как я.
   Помолчав, стали перебирать в памяти своих товарищей, общих знакомых - многих война разбросала на все четыре стороны. Разумеется, вспомнили и Любку Шевцову. Тогда мы знали о ее жизни после начала войны немногое. Окончив седьмой класс, она, как Сергей, другие ребята, чьи семьи не могли платить за обучение, бросила школу и решила стать артисткой. В мае 1941 года наша подружка написала письмо в Ростовское театральное училище с просьбой сообщить условия приема. Из училища ответили: высылайте документы. Указали, какие именно. Однако Любка решила действовать наверняка - самой податься в Ростов.
   На пояснение, что в том училище за обучение также надо платить, Шевцова отвечала:
   - Знаю. Буду учиться и работать... хоть ночной няней или уборщицей в каком-нибудь детдоме или детсадике. Все уже решено. Еду 23-го июня.
   Однако за сутки до задуманного Любкой отъезда в Ростов разразилась война. Шевцова, как и многие из нас, задумалась о своем вкладе в общее дело отпора насильникам и грабителям. Вместе с моей сестрой Ниной (они дружили) поступила на курсы медсестер. После их окончания девчата проходили практику в краснодонском госпитале. Одновременно состояли в сандружине района. Казалось бы, можно довольствоваться достигнутым. Однако Любку все время тянуло туда, где непосредственно решалась судьба Родины, - на фронт.
   О том, как сложилась ее дальнейшая судьба, я узнал позднее.
   Прослышав, что в области есть школа разведчиков-радистов, Любка решила поступить в то учебное заведение. Кто-то подсказал ей, что начать надо с райотдела НКВД. Беседа с краснодонскими чекистами породила надежду. Любка поняла, что произвела на них благоприятное впечатление. Ее попросили заглянуть вечером. На этот раз с Шевцовой беседовал начальник райотдела НКВД Козодеров. Он убедился - перед ним волевая, искренне любящая Родину девушка, готовая идти в бой с фашистами хоть сегодня. А если понадобится, она станет работать и в логове фашистского зверя. Любку направили в Ворошиловград, в управление НКВД. Разговор областных чекистов с Любкой тоже вызвал их интерес к этой незаурядной девушке. Однако Шевцовой сказали:
   - Мы берем только комсомольцев. Притом лучших из лучших...
   - Я все время думаю о комсомоле... уже подала заявление в райком.
   - Это хорошо. Если вопрос о твоем членстве в ВЛКСМ решится положительно - зайди в райотдел НКВД.
   Читаю протокол № 36 от 6-го февраля 1942 года заседания Краснодонского РК ЛКСМУ: "Присутствовали члены бюро Приходько, Ермоленко, Вырикова (на последнюю фамилию прошу читателей обратить внимание - о ней мы еще поговорим - К.И.), Захаров. Повестка дня: прием в ряды ВЛКСМ. Слушали: о приеме в ряды ВЛКСМ тов. Шевцовой Любови Григорьевны, 1924 года рождения, образование 7 классов. Постановили: принять в ряды ВЛКСМ тов. Шевцову Л. Г."
   Сразу после окончания заседания, без соблюдения каких бы то ни было формальностей, Любке вручили комсомольский билет. Вне себя от радости, поспешила в райотдел НКВД. Козодеров прежде всего поздравил Шевцову со вступлением в комсомол, сказал:
   - Теперь остановка за Ворошиловградом. Я доложу начальству. О его решении сообщим незамедлительно.
   Какими долгими оказались те дни. Наконец, ее вызвали в райотдел НКВД:
   - Надо пройти медицинское освидетельствование.
   - Да на мне можно воду возить! - неожиданно выпалила Любка первое, что пришло в голову.
   Козодеров улыбнулся, сказал доброжелательно, с явным удовлетворением:
   - Воду на тебе возить не собираемся. А медкомиссию пройти необходимо. Вот направление в городскую поликлинику.
   Заключение медиков было однозначным: "Здорова. Пригодна для посылки в школу".
   Еще одна беседа с начальником Краснодонского райотдела НКВД оказалась самой продолжительной. Состоялась она 31 марта. После того разговора Козодеров доносил вышестоящему руководству: "Своим поведением Л. Шевцова создает впечатление смелого товарища, способного выполнить любое задание. Заявила о своем полном согласии пойти в школу, готовящую радиоспециалистов для выполнения оперативных заданий в тылу противника. Обещала по окончании школы с честью выполнять все задания в борьбе с заклятым врагом, германским фашизмом, быть преданной Родине. Полагаю, т. Шевцова вполне заслуживает зачисления слушателем школы радистов при НКВД УССР".
   В тот же день Люба собственноручно написала немногословную деловую бумагу:
   "Начальнику НКВД от Шевцовой Любови Григорьевны, 1924 года рождения, заявление.
   Прошу принять меня в школу радистов, так как я желаю быть радистом нашей советской страны, служить честно и добросовестно. И по окончании этой школы я обязуюсь выполнять все задания в тылу врага и на фронте. Гордо и смело выполнять боевые задания Родины.
   Прошу не отказать в моей просьбе".
   К заявлению Люба приложила комсомольскую характеристику, подписанную первым секретарем РК ЛКСМУ Прокофием Приходько. Та бумага была предельно лаконичной, однако довольно многозначительной: "Шевцова Любовь Григорьевна является активной, политически грамотной. Взысканий не имеет".
   Ей не отказали. 3 апреля Любу Шевцову зачислили в слушатели школы НКВД.
   Когда я собрал и осмыслил все эти сведения, немало удивился: ну как в те дни мог не встретиться с Любкой! Ведь часто бывал и в райкоме комсомола, и в райкоме партии, и в райотделе НКВД, и даже в городской поликлинике - приводил туда для медицинского освидетельствования уклоняющихся от мобилизации в РККА и трудовую армию: некоторые земляки, прикрывались поддельными медицинскими справками о своей нетрудоспособности. Олега Кошевого встречал. В марте 1942 года мы оба стали членами ВЛКСМ, Олег - второго марта, а я шестнадцатого. Поздравили друг друга с этим знаменательным событием в нашей жизни, перебросились несколькими словами о житье-бытье. Виделся с Иваном Земнуховым и Юрием Виценовским. В те дни на бюро райкома их утверждали пионерскими вожатыми школ. Попадались на глаза другие знакомые ребята и девушки, которые добровольно уходили на фронт. А вот Любка как-то пролетела мимо.
   Маме Люба сказала, что едет в Ворошиловград учиться на фельдшера.
   - Ты же недавно окончила курсы медсестер, - удивленно воскликнула Ефросинья Мироновна.
   - Курсы! - многозначительно повторила Любка. - А это школа, настоящее среднее медицинское образование получу.
   -Другие девочки как-то пристроились, а ты все непонятно куда рвешься, - не сдавалась мать. Однако, зная, что спорить с дочерью бессмысленно, махнула рукой. - Поступай, как знаешь...
   Школа НКВД, слушателем которой стала Шевцова, располагалась в 18 км от Ворошиловграда, в бывшем доме отдыха "Лысая Гора" Ворошиловградского паровозостроительного завода. Она была создана в октябре 1941 года. Ее слушатели - будущие радисты, диверсанты (для благозвучности их называли подрывниками), разведчики, командиры партизанских групп и отрядов.
   Любка не сразу вошла в новый коллектив. Требовалось время, чтобы освоиться в непривычной обстановке, познакомиться с курсантами, научиться жить в необычной, незнакомой, совершенно особенной среде. Однако новые подружки и друзья не заставили себя ждать. Да и как им было не завестись: эта решительная, веселая, общительная девчонка прекрасно играла на гитаре, артистически исполняла русские, украинские, цыганские танцы. Нередко отплясывала просто так, без всякой причины, потому что душа просила. А как зажигательно и звонко пела. Подчас такое, чего никто из слушателей курсов никогда не слышал. Скажем, уличное:
   
   А ты кусай меня за голову,
   А ты кусай меня за грудь,
   А ты кусай, пока я голая,
   А ты бери, пока дают.
   
   Та песня - чистой воды бравада. Куснуть Любку, даже одетую, не так-то просто. И прежде чем решиться на подобное, следовало хорошенько подумать.
   Курсанты обучались на маломощных полковых рациях. Учеба шла неплохо. Шевцова с интересом, к тому же упорно осваивала радиодело - работа радиста-коротковолновика оказалась увлекательной. Надо же! Буква "а" - всего-навсего ,"ти-ти" точка-тире. До чего же быстро, просто виртуозно работал на ключе преподаватель. Сто сорок знаков в минуту. Заметив расширившиеся от изумления глаза Любки, он проговорил:
   - В этом деле ничего невозможного нет. Главное - прилежание, лучше любовь к нашей работе. И тогда совсем скоро натренируешься так, что станешь принимать радиограммы со скоростью сто знаков в минуту. Это уже хорошо. Еще немного рвения - и вскоре будете уже передавать и записывать по сто двадцать знаков. Притом надо помнить: быстрота не самоцель. Она ваша и ваших товарищей безопасность, а то и сама жизнь. Ведь чем вы, радисты особого назначения, с большей скоростью будете отстукивать, тем вероятнее надежда, что враг не запеленгует вас. Разумеется, надо не забывать о точности приема-передачи радиограмм.
   Старательно запоминала Любка также рекомендации преподавателей относительно сбора разведывательных данных, поведения в фашистском тылу, как при встречах с мирными гражданами, так и с солдатами и офицерами немецких, итальянских и румынских войск.
   - У немцев, как и у их союзников, - говорили преподаватели, - естественно есть национальные черты характера, которые обязательно следует учитывать при общении с ними.
   Они тут же, правда, всего в нескольких словах (время поджимало), рассказали о тех отличительных особенностях нрава и поведения оккупантов.
   Шевцова, конечно же, понимала, что война, тем более партизанская, это не эстрадный концерт. Здесь возможна смерть, в лучшем случае нечеловеческие муки и увечья. Однако молодость отгоняла страшные мысли. Любовь к Родине и свободе призвали ее, как и других девчонок, в ряды защитников родной страны. По велению собственных сердец она и ее товарищи по школе готовы выполнять самые опасные задания.
   Однако Любка не была бы Любкой, если бы у нее все шло как по маслу. Неожиданно эта безоблачная жизнь Шевцовой нарушилась. Своенравной девчонке что-то не понравилось в поведении командира взвода Покотилова. Шевцова воспротивилась какому-то его приказу, за что получила строгое взыскание. Любка обиделась. И пошло-поехало... С каждым днем дисциплина и успеваемость ее падали. Вскоре встал вопрос о ее пребывании в школе. Однако чекисты сумели отыскать в тайнике Любкиной души то своеобразие характера, которое вскоре отозвалось способностью правильно воспринимать и сознавать внешнее воздействие и окружающее. До нее дошел смысл слов "приказ - это закон". В военном деле нельзя иначе, в противном случае самого военного дела не будет. Так все стало на свои места.
   Любку было не узнать: примерное поведение, усидчивость, неплохая успеваемость, дружелюбие и учтивость в отношениях с преподавателями и слушателями. Она даже заметно похорошела. В поголубевших глазах появилась томная задумчивость. С великим прилежанием, даже дотошно изучала основы своей будущей профессии: работала на разнотипных радиостанциях, училась шифровать и дешифровать радиограммы, стреляла из револьвера, пистолета, винтовки, автомата, парабеллума; занималась парашютной подготовкой, постигала другие азы партизанской науки. С каким усердием надо было заниматься, сколько времени отдавать подготовке к схватке с врагом, чтобы за три месяца освоить шестимесячную программу! Свидетельство тому - заключение начальника подразделения НКВД лейтенанта госбезопасности Богомолова от 9 июля 1942 года:
   "Шевцова Любовь Григорьевна, подпольная кличка Григорьева, окончила курсы радистов в спецшколе с оценкой "хорошо". Обладает всеми необходимыми качествами для работы в тылу, а именно: сообразительна, находчива, способна выйти из затруднительного положения. Может быть зачислена в группу Кузьмина (условное название группы - "Буря") для оставления в г. Ворошиловграде".
   Так считалось официально. Фактически же в связи с неожиданным немецким наступлением в районе Красного Луча и Артемовска и явной возможностью оккупации Ворошиловградской области было принято решение о досрочном выпуске слушателей и эвакуации самой школы вглубь страны.
   Командир группы, в которую входила радистка Григорьева, за шесть дней до оккупации Ворошиловграда получил задание, которое предусматривало: "Для поддержания связи с Центром вам придается коротковолновая радиостанция и радист Григорьева - т. Шевцова Л. Г., которая нами дополнительно проинструктирована. Станция будет установлена на квартире Чеботарева. Все добытые материалы, интересующие нас, и о проделанной работе будете передавать по рации. Перед группой ставится задача вести разведывательную работу в г. Ворошиловграде и прилегающих районах, а именно:
   1. Информировать нас о политико-экономических мероприятиях, проводимых оккупационными войсками, установленном в городе и районах режиме.
   2. Выявлять и, по возможности, уничтожать предателей и изменников Родины.
   3. Устанавливать места дислокации гестапо, полиции, баз, складов, аэродромов, воинских частей и их штабов и направление их перемещения.
   4. Политико-моральное состояние войск, их вооружение и национальный состав".
   Так задумывалось.
   На деле же все вышло иначе.
   15 июля на квартиру Чеботарева была доставлена радиостанция.
   16 июля Кузьмин и Шевцова зашли к Чеботареву, чтобы установить рацию, и неожиданно услышали от хозяина квартиры: "Забирайте свою станцию немедленно... боюсь ее хранить".
   Так появился первый ляпсус в работе ворошиловградских чекистов.
   Кузьмин забрал радиостанцию и спрятал ее в своей квартире.
   17 июля Ворошиловград оккупировали фашисты.
   
   
   
   
   О СЕБЕ ПОЗАБЫВ
   
   Немецкие танки и мотопехота вошли в Краснодон 20-го июля 1942 года, не встретив никакого сопротивления, почти парадным маршем. Их было много, даже очень много. Кое-где слышалась стрельба, правда, совсем небольшая. Фашисты, то ли для острастки, то ли сами себя приветствуя, время от времени строчили из автоматов. За ночь, хорошо отдохнув, а утром вовремя и вкусно позавтракав, они выглядели довольными, бодрыми, веселыми, к тому же прилично одетыми. Впрочем, гитлеровцев радовали не только крепкий и спокойный сон, полноценная пища, но и нечто большее. Начатое 9 июля наступление успешно продолжалось. Уже 12-го фашисты южнее Старобельска на широком фронте переправились через реку Айдар. Одновременно вышли к северо-западной окраине Ворошиловграда и 17-го без боя захватили последний, еще не оккупированный ими, областной центр Украины.
   Вступившие в Краснодон немцы были точно такими, какими советский кинорежиссер С. А. Герасимов изобразил их в кинофильме "Молодая гвардия": удовлетворенными, улыбающимися во весь рот, здоровыми, как быки. Полностью уверенные в отсутствии какого бы то ни было противодействия, фашисты спокойно останавливались у водоразборных колонок, обливали друг друга холодной водой, без устали гоготали, победно орали бодрые песни. "Создавалось впечатление, - вспоминая тот день, рассказывала моя мама, - что война закончилась, притом полной победой этих извергов..."
   Следом за наступающими немецкими войсками, чуть ли не в их боевых порядках, двигались автомашины с радиоустановками. Из раструбов громкоговорителей далеко вокруг разносились обращения к местному населению сохранять спокойствие и сотрудничать с "освободителями" (к слову, они хорошо говорили по-русски). Нередко выступали также наши военнопленные, жители захваченных оккупантами советских городов и сел - некоторые из них были именитыми гражданами. Фашисты называли настоящие фамилии своих пособников, действительные номера и наименования полков и дивизий, в которых те еще недавно служили, населенные пункты, в которых проживали.
   Выступающие, естественно, на все лады расхваливали "освободителей", рьяно поносили Сталина, советскую власть, большевиков. Автомашины часто меняли свои месторасположения, оттого казалось, что их намного больше, чем было на самом деле.
   Говорю обо всем этом для того, чтобы идущие нам на смену поколения знали, в какое страшное, непредсказуемое время взрослели молодогвардейцы и как легко было тогда сбиться совсем на иной жизненный путь.
   Оккупировав Краснодон, фашисты тотчас стали грабить местное население. В первую очередь хватали продукты питания. Это объяснялось не только их патологическим пристрастием к разбою, но и перебоями в подвозе продовольствия, в частности не консервированных натуральных пищевых продуктов. Немецкие армейские тылы отставали как ввиду стремительного наступления гитлеровцев, так из-за отсутствия дорог с твердым покрытием и огромного расстояния - когда фашисты вышли к Дону, от немецкой границы в районе Бреславля их отделяло расстояние в 2500 километров.
   И все же главное заключалось в другом - в слабой пропускной способности, железных дорог, по которым подвозилась большая часть грузов для немецкой армии. К тому же те дороги заканчивались в Харькове и Сталине. Дальше шла одна-единственная железнодорожная ветка на Ростов.
   Впрочем, вскоре снабжение фашистов продовольствием настолько улучшилось, что оно перестало быть головной болью начальника тыла немецкой армии. Дело в том, что между Доном и Кавказом немцы захватили полтора миллиона тонн зерна и бесчисленные стада скота. Его хватило не только для снабжения армии, но и в большим количестве можно было отправлять в Германию.
   Однако даже эти огромные трофеи не остановили грабежи населения оккупированных районов. Такова уж природа фашизма.
   В предыдущей главе я коротко рассказал о работе немецко-фашистского пропагандистского аппарата до оккупации Краснодона. Сделал это с одной-единственной целью: показать, какую ошеломляющую и одурманивающую информацию обрушили гитлеровцы на советских людей. В том числе на неокрепшие души мальчишек и девчонок, будущих молодогвардейцев. Трудно, подчас невозможно было устоять под напором той шельмоватой пропагандистско-агитационной машины, созданной профессионалами лжи, подтасовки фактов и поклепа. Для краснодонцев те дни были самыми тяжелыми. Многие не просто пали духовом - в их душах страх одолел разум.
   Как же надо было знать историю Родины, любить свой народ, помнить правду о фашистах и фашизме, которую совсем недавно (до заключения пакта о ненападении и договора о дружбе с Германией) рассказывали средства массовой информации СССР, чтобы не дрогнуть, верить в благополучный исход битвы с оккупантами, в необходимость всеобщей борьбы с ними здесь, в захваченном немцами Краснодоне.
   И все же целенаправленная гитлеровская пропаганда делала свое черное дело. Некоторые взрослые и отдельные ровесники будущих подпольщиков принимали за чистую монету измышления фашистов. Больше того, те малодушные и продажные уже в первые дни оккупации пошли в услужение к захватчикам: в так называемую "украинскую полицию", в шуцманы - вспомогательные отряды при немецкой жандармерии. Вскоре краснодонская украинская полиция города, да и района, насчитывала четыреста человек. Полицейским можно было стать только по рекомендации лица, которому немецкая жандармерия полностью доверяла. К слову, она насчитывала всего тридцать человек. Моя мама вспоминала: "Вскоре после появления в городе фашистов начались аресты. За тобой приходил шуцман Николай Каманцев, твой одноклассник. - Подумав, добавила: - Прыгадую, ты з ним товарышував. Позже он второй раз наведался ко мне, теперь уже с намерением схватить Нину. Тогда же арестовали дядю Павла, приняли его за нашего отца. Уразумев, что он всего лишь брат, к тому же беспартийный, отпустили. Павел сразу пришел ко мне и предупредил: "Полиция интересуется не только Михаилом, но и Кимом. - Посоветовал: - Не дай Бог, Ким заявится, не пускай его даже на порог, пусть сразу уходит..." - Да я и сама понимала. А тут ты перед самым отступлением разъезжал по улицам на лошади. Оказывается, полиции и об этом известно".
   Будущие молодогвардейцы устояли перед напором фашистской пропаганды, не клюнули на их приманки. Они, молодые и неопытные, сумели рассмотреть главное: несоответствие того, о чем трубили и что на самом деле вытворяли оккупанты. Насильники разглагольствовали о каком-то освобождении, на самом же деле все их поступки были завоевательскими.
   Вот почему мальчишки и девчонки Краснодона выступили на борьбу с гитлеровскими профессионалами лжи и клеветы и примкнувшими к ним нашими изменниками. Юные подпольщики не только разоблачали измышления оккупантов, но и призывали народ к отпору. Свидетельством тому первые, немногословные листовки, написанные от руки, на листах школьных тетрадей. Вот что говорилось в одной из них: "Товарищи! Не верьте той лживой агитации, которую проводят шуцманы и полицаи. Каждое их слово наполнено ложью, они хотят вас завербовать для каторжных работ на немецких рудниках и заводах. Впереди вас ожидают смерть и голод вдали от своей Родины. Фашистам нужны бесплатные рабочие руки. Они идут на все, чтобы заманить молодежь и заставить ее приносить им прибыль. Не поддавайтесь на удочку немецких подпевал и не верьте той ложной агитации, которую они распространяют. Становитесь в ряды защитников своих прав, своих интересов. Бейте, громите, уничтожайте фашистов в тылу! Ш.П.О."
   Таинственная, грозная, непонятная аббревиатура расшифровывалась как "штаб партизанского отряда". Именно так подписывал свои первоначальные листовки Сергей Тюленин, затем и его группа - она раньше других выступила против оккупантов.
   На самом же деле не было никакого штаба, как и самого партизанского отряда. Наличествовало лишь страстное желание драться с немецкими оккупантами по-настоящему. Так мальчишеское стремление походить на взрослых породило и "штаб", и "партизанский отряд". И в этом не было ничего удивительного - мальчишки они и есть мальчишки. Разумеется, даже у одной матери порой бывают разные дети. Эти, о которых веду речь, о себе позабыв, помнили только о Родине.
   Коммунистам гордиться бы таким ими воспитанном поколении. В сложнейшей обстановке вчерашние школьники не дрогнули, не растерялись. Собравшись с духом, самостоятельно определили единственно правильный путь - бороться с оккупантами всеми возможными средствами. Однако ворошиловградские и краснодонские компартийные боссы думали о другом. Чтобы хоть как-то сгладить допущенные ими ошибки и явные промахи в подготовке организованного подполья, выдумали несуществовавший на самом деле Краснодонский подпольный райком партий, посмертно назначили Ф. П. Лютикова, агента 8-го отделения поарма-18, первым секретарем того партийного органа. Сотворив это, понудили А. Фадеева изобразить в романе Лютикова, все время подсказывающим Кошевому, что и как следует делать. В то же время совершенно "забыли" об оставленном ими подпольном райкоме партии во главе с паровозным машинистом.
   Войдя в раж, партбилетчики даже переименовали подпольную комсомольскую организацию "Молодая гвардия" в "партийно-комсомольское подполье "Молодая гвардия". Их не смущало то, что новое название выглядит, по меньшей мере, смешно, смахивало на "деревянную железку". В самом деле, если "Молодая гвардия", то при чем здесь "партийное"? Если "партийное", то при чем "Молодая гвардия"?
   Однако возвратимся к лету сорок второго, когда немцы хотели верить, что их устремления поддерживает большинство краснодонцев. Фашисты спали и видели, чтобы "изнывающие подвигом большевиков" люди радовались "новому порядку", благодарили их фюрера Адольфа за освобождение.
   Невероятная спешка в подготовке второго подполья Краснодона привела к тому, что уже в первые дни оккупации, по невыясненным причинам, взорвался склад боеприпасов и вооружения в Чурилиной балке вместе с находящейся в нем группой партизан. Остальных командиров и бойцов, отобранных для партизанской и подпольной борьбы из слушателей курсов младших лейтенантов, фашисты арестовали и казнили: одних - вскоре после прихода в Краснодон, других - перед отступлением под напором Красной Армии. В акте районной комиссии по расследованию злодеяний немецких фашистов в Краснодонском районе, составленном 20 июля 1943 года, говорится, что во дворе полиции были обнаружены расстрелянные 32 человека. Из них семь человек местных жителей и 25 военнопленных. Трупы военнопленных были изуродованы до неузнаваемости. В числе 71 трупа, поднятых из шахты № 5, семь неопознанных по причине изуродованности. Среди 32-х человек, заживо зарытых в городском парке, 19 после страшных пыток тоже стали неузнаваемыми. А. А. Могилевич-Борцов был твердо уверен: среди 51 неопознанного трупа немало бойцов и командиров второго Краснодонского партизанского отряда. Александр Александрович не мог без содрогания вспоминать тех ребят.
   Восстановление угольных шахт немцы начали, как и предполагал Борцов, с ЦЭММ. Они понимали - без возобновления работы этого предприятия невозможно осуществить задуманное. Узнав о намерении фашистов (а они не держали их в секрете), вначале Лютиков, затем Бараков вышли из подполья. Осмотревшись и еще раз поразмыслив над первыми шагами, решили предложить свои услуги оккупантам. Вскоре оба (каждый в отдельности, сначала Филипп Петрович, а позже, когда Лютиков уже работал начальником мех-цеха, и Николай Петрович) предстали перед руководством дирекциона № 10 - так называлось открытое в Краснодоне отделение созданного промышленниками и банкирами Германии "Восточного общества по эксплуатации каменноугольных и металлургических предприятий".
   Вот как я воображаю себе ту встречу.
   И скромный русский мастеровой Лютиков, и респектабельный горный инженер Бараков произвели на фашистов благоприятное впечатление. Филипп Петрович понравился покорностью и угодничеством, а также умным лицом и спокойными глазами. Николай Петрович - внешним видом вполне интеллигентного человека, в котором угадывалась европейская манера одеваться со вкусом, самоуверенность, техническая культура. И, что явилось для оккупантов полной, вместе с тем приятной неожиданностью, безукоризненный немецкий выговор.
   - Откуда все это? - руководитель дирекциона Швейде поднял на Николая Петровича удивленные глаза.
   Бараков сказал правду:
   - Я родился в Польше, в семье профессора Новоалександрийского института сельского хозяйства. Мать моя, дочь врача, по образованию учительница.
   Когда речь зашла о партийности, и Лютиков, и Бараков высказались примерно одинаково. Да, были членами коммунистическое; партии, однако вступали в ВКП/б/ не по идейным соображениям, а из-за того, чтобы получше устроиться в жизни.
   После дополнительных проверок их взяли на работу в ЦЭММ: Бараков стал директором этого предприятия.
   Вскоре к Лютикову (его знала в городе большая часть жителей) пришел бывший командир роты армейских курсов младших лейтенантов старший лейтенант Николай Талуев и попросился на работу. Между делом, назвал пароль, которым снабдил его Борцов. Лютиков от неожиданности насторожился. Сославшись на плохой слух, попросил гостя повторить только что сказанное. Тот проронил еще раз.
   Широко улыбнувшись, Филипп Петрович радостно назвал отзыв.
   Ложно понять состояние одного и другого подпольщика. Одиночество, так угнетавшее Лютикова, осталось позади. А когда через несколько дней явился младший лейтенант Румянцев и назвал тот же пароль, что и Талуев, Филипп Петрович чувствовал себя на седьмом небе. Вот так представлял я себе приход к Ф. П. Лютикову подготовленных Борцовым для подпольной борьбы в Краснодоне двух командиров армейских курсов младших лейтенантов.
   Теперь Лютиков с нетерпением ожидал связного от УШПД. Контакт агента с Центром котируется на вес золота. Ждал каждый день, каждый час. Однако время шло, а посланец все не появлялся. Откуда Филиппу Петровичу было знать, что из-за отказа штаба партизанского движения Украины принять дела 8-го отделения поарма-18 Борцову не удалось переподчинить тому органу не только Лютикова, но и многих других, агентов и диверсантов, а также отдельные партизанские группы и даже целые партизанские отряды. Как рассказывал мне впоследствии Петр Макарович Компанией, он тоже ждал связного УШПД. Но так и не дождался. Судьба того хорошо знакомого мне отряда оказалась трагической: он погиб из-за отсутствия связи с УШПД.
   Между тем Лютиков уже с первых дней работы в подполье располагал ценнейшими сведениями о намерениях и практических делах оккупантов, расположении их репрессивных и разведывательных органов, воинских частей, администрации Краснодона. Все это, конечно же, пригодилось бы УШПД, советским разведывательным и пропагандистским органам. Но работа агента без связи с Центром равна нулю. Горько было Филиппу Петровичу сознавать все это однако он не опускал руки. Теперь, правда, действовал только по своему усмотрению и разумению и, как прежде, выглядел послушным, услужливым простачком. Бараков же, напротив, зарекомендовал себя предприимчивым, резким, любящим повелевать и требовать беспрекословного подчинения руководителем. Как они работали на самом деле, видно из того, что ни одна шахта Краснодона так и не была восстановлена. Главная причина этого - ненадежность и длительные сроки ремонта шахтного оборудования. Впоследствии такая работа ЦЭММ привлекла внимание администрации дирекциона. Немцы стали обстоятельно обдумывать работу мастерских.
   Кроме того, убедившись в технической грамотности Баранова и уверовав в его добросовестную службу рейху, руководители дирекциона № 10 часто советовались с ним по техническим вопросам. К примеру, когда Николая Петровича спросили: с какой шахты надо начинать восстановительные работы? - он, не моргнув глазом; назвал шахту № 1, пласты которой были полностью выработаны. Ту шахту восстановили. Однако работать она так и не начала. Юрий Виценовский (в одних источниках - по заданию Лютикова, в других - Баракова) подпилил трос подъемника, и клеть рухнула с 250-метровой высоты, круша все на своем пути.
   Немцы раскусили руководителей ЦЭММ поздно, уже перед своим бегством из Краснодона. Ф. П. Лютиков и Н. П. Бараков разделили судьбу большинства молодогвардейцев: фашисты сбросили их в шурф шахты № 5.
   А теперь вновь возвращаюсь к Любе Шевцовой.
   Уже через неделю после оккупации Ворошиловграда Кузьмин подготовил первые разведданные. Однако все попытки радистки Григорьевой установить связь с главной радиостанцией, находящейся в Борисоглебске, неизменно заканчивались провалом. Ее никто не слышал. Такими же тщетными оказались и дальнейшие усилия связаться с Центром. Как потом выяснилось, иначе и не могло быть. Коротковолновая радиостанция, которой снабдили Любу, могла работать всего лишь в пределах 80 километров. А расстояние от Ворошиловграда до Борисоглебска составляло 400 километров. О чем здесь говорить?! Таким оказался второй ляпсус чекистов. А если вещи называть своими именами, то имело место самое настоящее головотяпство. К слову, такими же радиостанциями снабдили и некоторые другие группы разведчиков, заброшенных в те дни в тыл противника. Все они потерпели неудачу в работе из- за невозможности установить связь с Центром. По известной уже причине -| малой мощности радиостанций.
   Дальше события разворачивались так
   Чтобы обезопасить Шевцову, командир группы приказал Любе: умчаться из Ворошиловграда. Так в середине августа она появилась в Краснодоне. Ее мама, Ефросинья Мироновна, называет более точную дату возвращения дочери - 13 августа.
   После ухода Шевцовой Кузьмин разобрал и выбросил рацию в мусорную яму. Затем и сам ушел из Ворошиловграда. Так распалась разведгруппа, в которой Люба под именем Григорьевой была радисткой. Некоторое время Шевцова бездействовала. Остальные разведчики тоже не работали.
   Оказавшись в Краснодоне, Люба вскоре обнаружила следы "Moлодой гвардии", а затем и вступила в эту организацию. Она выполнила ряд ответственных заданий. Немного погодя Шевцову избрали членом молодогвардейского штаба. Пригодились юным подпольщикам и ворошиловградские связи Любы Шевцовой - она знала в лицо некоторых советских разведчиков. Так пошли на пользу нарушенные в школе НКВД условия конспирации, когда будущих агентов готовили не индивидуально, а в одной большой группе.
   Не ведала отважная дивчина, что немецкие контрразведчики давно за ней охотятся, как за советской радисткой. А выдал ее однокашник по школе НКВД Шпак, переметнувшийся на сторону врага. Помимо этого подонка, по заданию фашистов, Шевцову разыскивали бывший подхорунжий белоказачьих войск С. Козюбердин, а также некие П. Шаповалов и Павлик Анатолий - все трое знали Любу по школе НКВД. Предатель, агент немецкой контрразведки П. А. Шаповалов (его советские органы арестовали в 1943 году, вскоре после освобождения Ворошиловграда), во время следствия рассказал: "В списке разыскиваемых советских разведчиков было примерно человек семь, в том числе Светличный, Цыганков, Филатов, Панченко Валя, Шевцова Люба и другие, которых сейчас не помню. Задание от Тана (руководитель немецкого контрразведывательного органа - К.И.) по розыску радистов Шевцовой и Панченко в октябре 1942 года получил агент Шпак, знавший их в лицо. Примерно через десять дней (в начале ноября 1942 года) Тан и его заместитель Куно вызвали нас на одну из конспиративных квартир по улице Карла Маркса в г. Ворошиловграде. Мы их проинформировали о том, что нам пока не удалось установить разыскиваемых, и мы продолжим поиск". Так с наихудшей стороны заявил о себе грубейший просчет в работе школы НКВД, когда все будущие разведчики и диверсанты обучались в общих группах и хорошо знали друг друга. Достаточно было кому-то одному из них переметнуться на сторону фашистов, и он мог выдать им многих. А в нашем случае оказались предателями несколько соучеников, которые знали мою школьную подругу в лицо.
   Пребывание Любы Шевцовой в Краснодоне тоже было небезопасным. Член бюро Краснодонского райкома ЛКСМУ Зинаида Вырикова, конечно же, помнила, как принимали Любу в комсомол, затем утверждали ее характеристику для школы НКВД. Помнила она, к слову, также прием в ВЛКСМ Олега Кошевого, автора этих строк, других краснодонских мальчишек и девчонок. Об этом свидетельствуют протоколы заседаний бюро райкома комсомола. Говорю об этом потому, что Вырикова была не просто дружна с фашистами, как и ее отец - он работал заместителем старосты Первомайки. Немцы арестовали всех первомайских комсомольцев, кроме самой активной - Выриковой. Почему? Почему ее не тронули? В дальнейшем попробуем разобраться и в этом.
   Полиция схватила Любу Шевцову в Краснодоне вскоре после нового 1943 года, как члена "Молодой гвардии". Вот что впоследствии вспоминала об этом Ефросинья Мироновна: "8 января к нам на квартиру пришел полицейский вместе с... мужчиной лет 35... Любы дома не было. Тогда забрали меня и повели по улице, где встретили Любу. Меня отпустили, а ее увели. Через два часа ее привел домой полицейский Лукьянов. Она переоделась, взяла документы, продукты, сумку и сказала, что ее отправляют в Ворошиловград. Когда Люба переодевалась в ванной, полицейский сидел в комнате, я вышла к ней, и она мне сказала, чтобы все бумаги, которые лежат в ее чемодане, я сожгла, что я и сделала после их ухода. На следующий день после ареста дочери полиция на квартире сделала обыск, но ничего не обнаружила. На третий день я узнала, что Любу содержат в полиции Краснодона".
   Вскоре Ворошиловградская СД узнала об аресте Шевцовой и тут же откомандировала в Краснодон свого сотрудника. С этого времени Люба числилась за СД. Что касается украинской полиции и жандармерии, то их отстранили от дела Шевцовой. Оккупантов интересо- вала связь Л. Шевцовой с советской разведкой: кто еще из ее агентов работает вместе с ней, а также где находится радиостанция? Ни на один из этих вопросов фашисты не получили ответа, хотя Любу жестоко били и пытали. Она молчала. Тогда к допросу Шевцовой подключили старшего следователя местной полиции Усачева. Он истязал Любу особенно жестоко, но тоже ничего не добился.
   31 января 1943 года Шевцову доставили в Ровеньки. Здесь ее допрашивал начальник полиции Орлов. Но и его потуги оказались безуспешными. Любу передали в жандармерию. Теперь ею занимались сам начальник жандармерии лейтенант Бернгардт Веннер и его заместитель Иосиф Фромме. Люба по-прежнему не произносила ни звука.
   Интересны воспоминания о последних днях жизни Л. Шевцовой девушек - партизанских разведчиц, которые вместе с ней сидели в гестапо и которым чудом удалось остаться в живых.
   Софья Заболоцкая, агроном, г. Тамбов: "Мне очень трудно рассказывать о прошлом, воскрешать в памяти те дни, когда мы, девчонки-комсомолки, ходили в тыл врага, когда сидели в Ровеньках в гестапо, и как на наших глазах вели на расстрел Любу Шевцову и многих других замечательных советских патриотов...
   От рук фашистских палачей погибли многие мои товарищи - вот и тяжело писать. Ведь нас - Настю Пикалову, Марусю Попову и меня - гестаповцы могли расстрелять... Своей жизнью мы обязаны замечательным русским женщинам из Ровеньков Вере и Лизе Мухиным, работавшим в гестапо уборщицами...
   Из гестапо нас перевели в городскую жандармерию. Однажды мы вернулись с работы, а в камере много новых людей. В тот день я впервые увидела Любу Шевцову. Она сидела у стены в стареньком синем пальто. Несколько дней мы вместе ходили на работу: таскали кирпичи на третий этаж здания гестапо. Высматривали место, откуда бы можно было бежать. Один раз мы видели, как выводили из камер арестованных мужчин. Люба сказала мне: "Вот наши ребята..."
   Вернувшись с работы, мы долго говорили о разных мелочах. Потом Люба говорит: "Давай поменяемся чашками на память?" И мы обменялись, она дала мне свою чайную чашку с цветочками.
   В один из дней нас вызвали на работу (это было, помнится, уже в феврале 1943 года), а Любу - на допрос в гестапо. Вечером мы возвратились с работы, и Люба к нам в камеру больше не пришла. Ее посадили в одиночку, в тот самый подвал, в котором мы раньше сидели втроем.
   Больше Любу я не видела, пока она сидела в подвале...
   Через несколько дней после этого Любу вели на расстрел мимо дома Веры Мухиной, и мы видели ее со двора. Она шла спокойно, руки назад. Весь ее вид, высоко поднятая голова, гордое лицо, непокоренность в каждой черте как бы бросали вызов фашистам и говорили, что таких советских людей, как Любовь Шевцова, и смертью не запутаешь. А как хотелось ей жить, видеть свою Родину свободной и счастливой!.."
   М. Попова (Хахелева), учительница, г. Губкин Белгородской области: "...В Ровеньки мы попали раньше, чем Люба Шевцова. Встречаться и разговаривать нам не разрешали... в помещении гестапо... нужно было отремонтировать печи. Вот нас и решили использовать на этой работе. Я с Любой носила мерзлую глину со двора в помещение. Вот тогда нам и представился случай поговорить. Разговаривать пришлось шепотом, чтобы не привлечь внимание немцев. Люба просила, если я останусь в живых, чтобы рассказала о ней на воле. "Я, - говорила Люба, - из Краснодона, член подпольной организации, была арестована дома... Мы держали связь с ворошиловградскими партизанами. Нас жестоко избивали в краснодонской тюрьме, - продолжала Люба. - Потом ночью погнали на Ровеньки и всю дорогу били прикладами в спину".
   В Ровеньках краснодонских патриотов снова пытали и избивали. Но, не добившись нужных сведений, немцы решили покончить с ними. У Любы лицо было в кровоподтеках, но гордость и силы не покидали ее. Она придавала нам силы и вселяла веру в победу. До сих пор у меня перед глазами стоит мужественный образ этой смелой и гордой девушки. Она много мне рассказывала, но всего запомнить я не могла, в голове все путалось от мысли, что нас расстреляют; повесят.
   Никогда не забуду, как Люба смело смотрела в лицо смерти, когда ее вели на расстрел. Она шла в первом ряду с поднятой головой. Она, знала, за что умирает и что за ее смерть отомстят, жестоко накажут немецких палачей. Люба в моей памяти всегда стоит как живая. Мне запомнились ее слова: "Передай всем - я люблю жизнь. Впереди у советской молодежи еще не одна весна и не одна золотая осень. Будет еще чистое голубое небо и светлая лунная ночь. Будет еще очень хорошо на нашей дорогой, близкой, всеми нами любимой советской Родине".
   Я буду самая счастливая мать, если воспитаю своих детей Вову и Юру такими стойкими и мужественными, какими были Люба Шевцова и Олег Кошевой.
   Я ездила на могилу молодогвардейцев в г. Ровеньки, потому что образ Любы Шевцовой всегда со мной, в моей памяти".
   А. Пикалова, учительница, г. Гатище Воловского района Липецкой области: "Не помню точно число, но это было в конце января 1943 года, в воскресенье. Всех арестованных женщин, в том числе; и моих подруг, повели на работу в гестапо, а меня оставили в камере. Часов в 11-13 дня меня повели на допрос. Когда я вернулась в камеру, то увидела новых арестованных. Мое внимание привлекла молодая девушка с большими выразительными голубыми глазами. Одета она была в темно-синее пальто с искусственным воротником: Под пальто был длинный черный жакет и, кажется, светлая блузка. Голова не была покрыта. Локоны светлых волос спускались на плечи.
   Я завожу разговор, обычный в нашем тогдашнем положении: "Кто? Откуда? За что?" Девушка с гордостью ответила: "Я партизанка"! С первого же взгляда меня потянуло к ней. Но ее ответ немного смутил меня, я усомнилась: а вдруг подослана? От немцев всего можно было ожидать. Мы привыкли к осторожности в выражениях, в выборе знакомых.
   Вечером того же дня с Любой Шевцовой, так она назвала себя при первом знакомстве, легли рядом спать на нары, постелив мое холодное пальто и укрывшись ее теплым. Она тихонько рассказывала о подпольной молодежной организации, о том, что организацию раскрыли, многих арестовали.
   Но спать не пришлось. Ночью Любу увели на допрос. Она долго не возвращалась. Я не могла уснуть, зная, что происходит на допросах. Люба вернулась часа через три или четыре. Ее голос был чуть слышен. Любу сильно избили. Допрос вел изверг Орлов. От нее требовали назвать членов "Молодой гвардии". Утром на лице Любы были видны кровоподтеки.
   На второй день всех нас и Любу повели в гестапо на работу. Улучив удобную минуту, чтобы не видели немцы, мы говорили с Любой. Она сознавала, что ее ждет, но не теряла надежды, не теряла бодрости духа. Она говорила: "Я знаю, что ждет меня. За себя не боюсь, но мне очень жаль маму, она останется одна". Я советовала ей бежать. Она знает местность, ей легко будет найти убежище. Но у нее были другие планы. Она считала, что быстро все не кончится, что ее еще повезут на допрос в Ворошиловград, а по дороге ее могут освободить наши.
   Но через три-четыре дня Любу перевели в одиночную камеру, в ту камеру, где раньше мы были втроем. Это маленькая комната, без единого окна, по-видимому, была в больнице мертвецкой.
   Нас освободили 3 февраля, а назавтра, 4 февраля, в канцелярии гестапо выдали справки о благонадежности...
   9 февраля 1943 года вели группу арестованных на расстрел. В их числе была Люба. Я в это время была на квартире у Елизаветы Максимовны Мухиной. Мы видели идущих через окно.
   Тяжело писать о славной патриотке, тяжело вспоминать пережитое. На экзамене в институте мне попался билет с вопросом о романе Фадеева "Молодая гвардия". Я не могла говорить об этом замечательном произведении, меня душили слезы. Это произведение я подарила своему лучшему ученику, провожая его в армию, с надписью: "Люби народ и Родину, служи им сердцем и душой".
   Многое, конечно, забылось, ведь прошло более шестнадцати лет. Но светлый образ юной патриотки никогда не изгладится из моей памяти".
   Ее расстреляли в Гремучем лесу на окраине Ровеньков вместе с боевыми товарищами - Олегом Кошевым, Дмитрием Огурцовым, Виктором Субботиным и Семеном Остапенко.
   Эсэсовец О. Древитц на допросе в ноябре 1947 года рассказал: "...Из числа расстрелянных во второй партии я хорошо запомнил Шевцову. Она обратила мое внимание своим внешним видом. У нее была красивая, стройная фигура, продолговатое лицо. Несмотря на свою молодость, держала она себя очень мужественно. Перед казнью я подвел Шевцову к краю ямы для расстрела. Она не произнесла ни| слова о пощаде и спокойно, с поднятой головой приняла смерть..."
   Руководитель луганских чекистов в шестидесятые годы прошлого столетия генерал С. И. Косенко в очерке "Прометеи Краснодона" более подробно поведал о последних минутах жизни Люоы: "Жандарм Шульц, который принимал непосредственное участие в расстреле Шевцовой, рассказал: "Люба на месте казни стояла, расправив плечи, с ее головы свалился большой белый платок, открыв белокурые волосы. Так смело и бесстрашно может идти на смерть только человек, который знает, за что умирает. Фромме подал команду, раздался залп, жертвы стали падать. Только Шевцова продолжала стоять неподвижно... Фромме, как разъяренный зверь, подбежал к Шульцу: "В чем дело?" Выяснилось, что у фашиста отказал карабин. Фромме приказал стрелять в Шевцову жандарму Коллендеру. Раздался выстрел, и Люба неживой упала в могилу".
   Я много раз перечитывал Любину предсмертную записку, единственную писульку, которую ей однажды удалось передать на волю благодаря сокамернице Раисе Лавреневой, и те каракули, которые она вывела черным карандашом на стене тюремной камеры.
   "Здравствуйте, мамочка и Михайловна! Мамочка, вам уже известно, где я нахожусь. Я очень сейчас жалею, что не слушала вас, а сейчас сожалею, так мне трудно. Я не знала, никогда не думала, что мне придется так трудно. Мамочка, я не знаю, как вас попросить, чтобы вы меня простили за то, что я вас не слушала, но сейчас; поздно. Прости, уже больше, наверное, не увидимся. С тем до свидания, мамочка, не обижайся. Твоя дочурка Любаша".
   "Мама, я тебя сейчас вспомнила. Твоя Любаша". И чуть ниже добавлено: "Прошу простить меня. Взяли навеки. Шевцова. 7.02.43 г."
   Слушая рассказы сокамерниц о своих матерях, приходивших на свидания, Люба, конечно же, вспоминала свою мать, обдумывала их сложные, запутанные взаимоотношения, старалась разобраться, когда и в чем она была не права. Из-за Любкиного упрямого, своенравного, вспыльчивого характера их семейные отношения подчас складывались не совсем нормально. Вскоре она уже мучилась оттого, что припомнила, как в одно время своими несуразными выходками оттолкнула от себя мать. Слушая рассказы однобедцев, она видела мысленным взором, как те матери убиваются, как просят небеса уберечь детей от собравшихся над их головами грозных туч.
   К ней же никто не приходил. Ей никто не приносил передач. "Конечно же, мама не знает, где я нахожусь, - успокаивала она себя. - Знала бы - на крыльях прилетела". Любе так хотелось, чтобы мама хотя бы на минуту, хотя бы одним глазком взглянула на нее. И тогда она, припав к материнской груди, могла бы молить ее: "Прости за все!.." Она несказанно любила мать, какими бы сложными не были их отношения.
   Вспоминаю рассказы Нины, Ольги, матери Олега Кошевого Елены Николаевны, как они в марте 1943 года, прослышав, что в Ровеньках помимо Олега расстреляны также Люба Шевцова и некоторые другие молодогвардейцы, приглашали Ефросинью Мироновну пойти вместе ними и отыскать могилы казненных. Мать Любы, не объясняя причины, отказалась. После возвращения в Краснодон моих сестер и Елены Николаевны мать Любы не пришла к ним, не спросила о последнем приюте своей дочери. Никто не мог понять тот поступок Ефросиньи Мироновны. Нина рассказывала:
   - Восемнадцатого марта в глубоком рву, среди многих убитых, мы наткнулись также на труп Любы Шевцовой. На ее груди и спине фашисты вырезали звезды, лицо было обезображено разрывной пулей. В лифчике Любы нашли записку. Однако бумага намокла, буквы расплылись... прочитать ее было невозможно.
   Ларисе Лавреневой повезло - она сумела бежать, пришла в Краснодон, передала Ефросинье Мироновне записку Любы, рассказала о ее последних днях: "Любе гитлеровцы велели собираться с вещами. Мы все поняли, что она больше не вернется, ее расстреляют. Люба быстренько написала записку и оставила мне, надеясь, что, может быть, удастся передать ее... На третий день после прихода в Краснодон я отнесла записку Ефросинье Мироновне. Очень тяжело она перенесла смерть любимой дочери... все расспрашивала подробности последних дней жизни Любы..."
   Забегая несколько вперед, поведаю еще вот о чем.
   После того, как члены штаба "Молодой гвардии", в их числе и Л. Г. Шевцова, за подвиг во славу Родины удостоились высших степеней отличия, почетных званий Героя Советского Союза, Ефросинья Мироновна наконец-то поняла, какой на самом деле была ее дочь и что она совершила. Осмыслив происшедшее, она обратилась к Богу. Вчерашняя атеистка вдруг стала невообразимо набожным человеком. Денно и нощно она молилась в небольшой церквушке, открытой в бывшем клубе ИТР (инженерно-технических работников) во время оккупации Краснодона. Неистово просила Всевышнего: "Прости меня, Боже, за беспамятство. А душе девочке моей помоги обрести покой..."
   Эти мольбы закончились тем, что мать Любы сошлась с местным священником и вскоре вступила с ним в брак. (Муж Ефросиньи Мироновны, отец Любы, по слухам, погиб во время эвакуации в 1942 году.)
   После начала войны в стране прекратилась антирелигиозная пропаганда. Это не означало, что церковь может занять прежнее место в жизни государства и общества. Просто экс-семинарист Сталин наконец-то уразумел важность церкви для дела братства народов СССР. К тому же вождь знал о душевном состоянии миллионов наших граждан, лишившихся не только крыши над головой, но и потерявших в боях с оккупантами своих родных и близких. Они потянулись за утешением в церковь. Во избежание возможных волнений генсек разрешил восстановить некоторые права церкви.
   Между тем, безбожие по-прежнему являлось составной частью государственного преобразования общества на коммунистических началах. Вот почему внезапное обращение к религии матери Героя; Советского Союза Л. Шевцовой встревожило коммунистов, к которые напрочь забыли о записанной в Советской Конституции свободе совести - отсутствия ограничения в исповедовании любой религии.
   Е. М. Шевцову пригласили в райком КПУ. Партийные боссы не старались понять причину такого непонятного поведения матери. Для них главным была линия партии в вопросах о религии. Поэтому компартийные чиновники принялись объяснять Ефросинье Мироновне, что обращение к богу, как и незаконно оформленные супружеские отношения с попом - муж-то погиб всего лишь по слухам - не украшают мать молодогвардейки. Однако те и все последующие увещевания ни к чему не привели. Ефросинья Мироновна оставалась непреклонной в своей, так внезапно возникшей вере в Бога.
   Между тем обращение Ефросиньи Мироновны к религии не говорило о возрождении ее духовности. Оно лишь подтверждало смятение души. Мать терзалась от сознания, что не понимала дочь, а в одно время даже оттолкнула ее от себя. То был великий грех. И вот теперь, осознав свои предосудительные поступки, Ефросинья Мироновна просила Всевышнего о пощаде. Отмаливать прегрешения ей старательно помогал местный священнослужитель, расставаться с которым мать Любы не собиралась. Даже когда после окончания войны неожиданно "воскрес" Григорий Ильич, ее законный муж (с которым она бок о бок сражалась в гражданскую с белыми и прожила в мире и согласии долгих 25 лет), Ефросинья Мироновна не только не ушла от попа, но родного мужа не пустила даже на порог его собственной квартиры.
   Впоследствии усилиями райкома партии все же удалось вразумить Ефросинью Мироновну. Она рассталась со священником и приняла данного Октябрьской революцией и гражданской войной мужа.
   Вскоре связь Е. М. Шевцовой со Всевышним заметно ослабла, затем, как говорили люди, и вовсе прекратилась. Мать Любы примкнула к группе молодогвардейских родственников, которые большую часть своего времени, сил и здоровья отдавали пропаганде подвига своих детей, братьев и сестер. Ефросинья Мироновна выступала с рассказами о Любе не только в школах и трудовых коллективах Краснодона, но и много ездила по стране. Особенно ей почему-то полюбились воинские части. Возможно потому, что армейские газеты неизменно сообщали о встречах Ефросиньи Мироновны с воинами... даже после ее смерти. Была и такая оплошка. В первую годовщину смерти Ефросиньи Мироновны главная газета оборонного общества СССР "Патриот Родины" опубликовала сообщение, что в этот день... она встречалась с воинами одной части.: Прочитав о том, я написал главному редактору "Советского патриота" Н. Г. Белоусу: "В заметке "Слава молодогвардейцев" ("С. П." № 59 от 25 июля 1973 г.) рассказывается о том, что "НЕДАВНО мать Любы Шевцовой - Е. М. Шевцова - побывала и выступила в одной воинской части". Но подобное невозможно - Ефросинья Мироновна Шевцова скончалась ровно год тому назад 25 июля 1972 года". В ответном письме редактор признал свой ляпсус.
   Е. М. Шевцова, и многие молодогвардейские матери, преобразовала свое жилище в своеобразную квартиру-музей. Подобно всякому музею была здесь и книга отзыва посетителей. Надо сказать, в квартиру Шевцовых людей приходило немало. Особенно много было молодежи. На отзывы в книге посетителей они тоже не скупились.
   Писали откровенно, взволнованно, трогательно. Как-то я занес в свой блокнот один такой отзыв, написанный детским почерком.
   Автор той записи обращался к Л. Шевцовой как к живой. Вот его слова: "Дорогой наш друг Люба! Как мало ты прожила на свете, как много сделала! Твой светлый образ всегда будет для нас примером. Твоя короткая жизнь, переполненная горячей любовью к своей Родине, к своему народу, как солнце, освещает нам дорогу.
   Ты умерла, но в наших сердцах ты всегда будешь жить. Мы, советские пионеры, обещаем тебе, дорогая, быть такими же, какой была ты". Запись эта сделана более тридцати лет тому назад. Так относились к подвигу Любы Шевцовой тогдашние школьники. А сегодня... сегодня подавляющему большинству учащихся даже в Краснодоне фамилия отважной подпольщицы, Героя Советского Союза Л. Г. Шевцовой незнакома.
   И вновь возвращаемся в оккупированный Краснодон. Летом 1942 года на Дон в обозе фашистской армии привалил 73-летний белогвардейский генерал П. Н. Краснов. В годы гражданской войны этот генерал-лейтенант был атаманом Войска Донского и командовал белоказачьей армией. Он считал, что по-прежнему пользуется у казаков Дона (и не только Дона) непререкаемым авторитетом, поэтому способен возродить Войско Донское, которое вместе с немецкой армией станет воевать против большевиков. Фашисты всячески стремились к тому, чтобы в формируемую Красновым армию вступило как можно больше казаков.
   Начал атаман-генерал с "Воззвания к казакам Дона, Кубани и Терека". В том обращении он призывал станичников объединить усилия в борьбе против ненавистных большевиков. Воззвание разослали во все двадцать хуторов Краснодонского района. Вскоре с подачи немцев и согласно указанию Краснова лизоблюдская горуправа и бургомистр П. А. Черников организовали в Краснодоне казачий парад. Его провели, как и требовал Краснов, 24 октября в день христианского праздника Покрова Пресвятой Богородицы (в христианской мифологии - мать Иисуса Христа). К слову, такие парады состоялись также в ряде других городов и станиц бывшей области Войска Донского.
   Черников специальным распоряжением обязал сельских старост оказывать казакам всяческое содействие и обеспечить их своевременное прибытие в Краснодон для участия в параде. Вот что рассказывала о казачьем смотре моя мама - из любопытства она присутствовала на том сборище:
   - Почти все станичники были в казачьей форме, многие перепоясаны портупеями и другими ремнями. На головах у кого папаха, у кого фуражка. Груди украшали царские ордена и медали. - Перейдя на родной украинский язык, недоуменно добавила:- Дывно... як воны все це збереглы. Билыие двадцяты рокив мынуло... О том параде я расспрашивал также Нину и Ольгу, других молодогвардейцев, знакомых земляков. Вот какая общая картина вырисовалась. В параде участвовали конные и пластуны (казаки пеших частей). Фашистские прислужники силились идти в ногу, держаться бодро. Некоторые пыжились, просто из кожи лезли, чтобы смотреть соколом. Из-за солидного возраста такое редко кому удавалось. Что касается общей численности участников парада, то разные люди называли разные цифры. В среднем, как я понял, собралось человек сто. Может, немного больше. И еще мама припоминала:
   - Столько шуму подняли... Краснов и немцы думали, казаков соберется тьма-тьмущая. Оказалось, совсем немного, больше пожилые и старые приплелись. Какие ж то вояки! Молодых - совсем горстка. Многие жители исподтишка хихикали над тем "воинством". А когда увидели недовольные лица стоящих на трибуне немецких офицеров, бургомистра и его окружения, прыскали уже громко, не опасаясь последствий. Одного дряхлого казака сыновья принесли на носилках. Увидев шагающих в строю станичников, он воскликнул: "Теперича покойно сойду в могилу..." Дед был туг на ухо. Услышав, но не разобрав громкое "ура" участников парада в ответ на приветствие трибуны, он спросил сыновей, что за шум? И услышал в ответ: "Станишники "ура" кричат". Недолго думая, старая песочница приподнялась на руках и тоже издала боевой клич. Это произошло в полной тишине, наступившей после прекращения криков "ура" участников парада. Потому слышалось особенно отчетливо. Все присутствующие обратили внимание на того старикашку. На трибуне один из германских офицеров подошел к бургомистру П. А. Черникову. Размахивая руками, что-то сказал ему. Судя по тому, как Черников виновато опустил голову, ничего приятного в тех словах не было. Сыновья тут же зацыкали на родителя. Вскоре после парада бургомистром Краснодона стал В. И. Стаценко - до этого работал заместителем у Черникова.
   А вот что рассказывала мне Нина:
   - Твой друг Сергей буквально бредил идеей бросить в то сборище пару гранат или расстрелять белоказаков из автомата. У него просто руки чесались. Еле-еле отговорили оттого безрассудства... А вообще после казачьего парада у нас подскочило настроение. - Заметив мое удивление, поспешила добавить: - Немецкая пропаганда задевала и нас. Ребята, в их числе и я, до парада думали, соберется много казаков. На самом деле их съехалось около сотни. Сознание этого придало нам сил. Мы еще больше уверовали в правильность избранного пути. Не мешкая, выпустили специальную листовку с призывом к землякам усилить противодействие оккупантам и их прислужникам - белым казакам.
   На параде было принято приветственное письмо Адольфу Гитлеру. О содержании его я знал из рассказов многих людей. Но только спустя десятилетия мне довелось ознакомиться с полным текстом того похвального обращения к главному фашисту мира некоторых; моих земляков. Привожу его без сокращения:
    "Рейхсканцлеру Великой Германии, Вождю Европы господину Адольфу Гитлеру. Главная квартира Фюрера.
   Мы, донские казаки, остатки уцелевших от жидовско-сталинского жестокого террора своих соотечественников, отцы и внуки, сыновья и братья погибших в ожесточенной борьбе с большевиками, замученных в сырых подвалах и мрачных застенках кровожадными палачами Сталина, шлем Вам, Великому Полководцу, Гениальному Государственному деятелю, Строителю Новой Европы, Освободителю и другу Донского казачества свой горячий Донской казачий привет!
   Сегодня мы собрались по инициативе нашей районной власти и представителей Германского Командования на торжественный праздник, посвященный нашему освобождению от жидовско-коммунистической тирании, чтобы продемонстрировать наши горячие симпатии и дружбу с Германским народом и Победоносной Германской Армией.
   В тяжелых муках и страданиях прошли для нас, донских казаков 22 года владычества большевистской власти. Большевистские палачи не могли простить нам нанесенных нами им обид. А эти обиды были поистине великими. Не один комиссар испытал на своей собственной шкуре силу казачьего удара штыком и шашкой и меткость артиллерийского огня в 1918-1920 годах, когда мы бились за честь казачью, за свою родную землю, за вольную жизнь, за спокойствие; нашего горячо любимого батюшки Тихого Дона против большевиков.
   Мы дрались тогда против большевиков под командованием нашего любимого полководца, Атамана Войска Донского, казака-генерала Петра Краснова, под знаменем прославленного Гундоровского Георгиевского полка и под овеянными боевой славой знаменами других донских казачьих полков. Костьми наших дедов и отцов, сыновей и братьев усеяны обширные поля Русской и Донской земли, богато они политы нашей горячей казачьей кровью.
   В неравной борьбе мы были побеждены, но не побежденными остались дух наш и непреклонная наша воля к дальнейшей борьбе. Именно за это многие наши казаки изгнаны в далекие места пустынной Сибири, на суровые острова Северного и Белого морей, они рассеяны по всем странам земного мира, волею судьбы томятся в лагерях военнопленных.
   Наши станицы и хутора опустошены и разгромлены алчными жидовскими руками, дворы наши заросли сорными травами. Нас, Казаков Краснодонского района, насильственно присоединили к Украине и сделали невольными украинцами. Но где бы ни томился наш донской казак, он твердо верит, что скоро наступит конец сталинско-жидовскому деспотизму. Над нашей истерзанной Родиной уже взошло яркое солнце свободы, о которой мы долгие годы мечтали. Германский народ и Германская доблестная Армия под Вашим гениальным руководством, дорогой фюрер-освободитель, навсегда вырвали нас из когтей хищного зверя Сталина и его приспешников. Уже свободно текут голубые воды Тихого Дона, радостно вздыхают огромные донские степные просторы, и, как и прежде, несутся по ним удалые песни свободных, вольных и счастливых донских казаков.
   Никогда больше не вернется ненавистная жидовско-коммунистическая диктатура. Мы, донские казаки, готовы в любую минуту взять в руки оружие и вместе с благодарными, славными солдатами Великой Победоносной Германской Армии громить беспощадно коммунистическую заразу до полного ее уничтожения.
   Смерть Сталину и его опричникам! Хайль Гитлер! Да здравствует Гитлер! Да здравствует наш организатор и полководец казак-генерал Петр Краснов! За окончательную победу над нашим общим врагом! За Тихий Дон и донских казаков! За германскую и союзные армии! За вождя Новой Европы Адольфа Гитлера - наше могучее, сердечное казачье "Ура!"
   От участников и 80-тысячного населения Краснодонского района голова районной управы.
   г. Краснодон, 23 октября 1942 года".
   Об этом параде, как и о деятельности генерала Краснова на оккупированном фашистами Дону, наша печать никогда ничего не сообщала. В то же время поддельные, с целью обмана населения судебные процессы над мнимыми врагами народа в конце тридцатых годов освещались в средствах массовой информации широко и крикливо. Об этом я писал, и читатель, надеюсь, запомнил те страницы.
   Отношение к деятельности П. Н. Краснова и откликнувшихся на его призыв казаков подавляющего большинства населения было однозначным. Речь ведь шла о преступнике, который вошел в сговор с фашистами и в самое трудное для всех нас время, когда решалась судьба Отечества, поднимал на бессмысленную вооруженную братоубийственную войну со сталинщиной своих соплеменников. Тем самым белый генерал, пусть в незначительной мере, но ослабил наш отпор иноземным захватчикам. Напоминаю, речь ведь идет о страшном лете 1942 года. К тому же Краснов обманул станичников, пообещав им, что Гитлер восстановит былые казачьи привилегии и возродит вольную жизнь.
   Заканчивая разговор о примкнувших к фашистам казаках, скажу, что изменник Краснов одних из них обрек на скитания по чужим странам, вдали от милых казачьему сердцу родных станиц и Тихого Дона; других предназначил к неизбежной ответственности за содеянное. После разгрома фашистской Германии те казаки надеялись избежать их выдачи СССР. Они сопротивлялись, однако, в конце концов, дали вывезти себя в Советский Союз. Многие лишили или пытались лишить себя жизни. Большинство же, по прибытии в СССР, тут же определили в лагеря МВД. Самого генерала П. Н. Краснова, белогвардейского генерала А. Г. Шкуро (Шкура) и ряд их подельников в январе 1947 года военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила к смерти. Решение суда привели в исполнение без промедления, к тому же самым жестоким способом. В главном застенке МВД Лефортово их казнили путем подвешивания за ребро на крюках для мяса. Этот метод лишения жизни советские заплечные мастера позаимствовали у фашистов. Именно так казнили участников неудавшегося покушения на Гитлера в 1944 году. Однако над старым, измученным пытками Красновым "сжалились" - его расстреляли. Тем самым невольно спасли от позорной для генерала смерти через повешение. Умирая, атаман-генерал проронил: "Я служил нашей Родине России так же верно, как отцы и деды наши". Читатель может представить всю сложность и противоречивость обстановки в Краснодоне, когда в этом городе зарождалась и действовала подпольная комсомольская организация "Молодая гвардия". Да, нашлись малодушные, нашлись негодяи, нашлись откровенные предатели. И их было немало. Однако ни им, ни их хозяевам-оккупантам не удалось разрушить дружбу наших народов. Одно из доказательств тому - отсутствие распрей между потомственными казаками и иногородними, пришлыми людьми, русскими и украинцами.
   О дружбе народов нашего края вообще и Краснодона в частности говорит также национальный состав "Молодой гвардии". В ее рядах плечом к плечу боролись с немецко-фашистскими захватчиками русские Люба Шевцова, Сергей Тюленин, Иван Туркенич; украинцы Ульяна Громова, Олег Кошевой, Василий Пирожок; армяне Мая Пегливанова и Георгий Арутюнянц; белорусы Нина Старцева и Виктор Третьякевич; евреи Валерия Борц и Юрий Виценовский; молдаванин Борис Главан; азербайджанец Али Асадула оглы Дадашев - на русский манер мы называли его Леней Дадашевым.
   Чтобы у читателей из-за действий Краснова и его соучастников не создалось предвзятое мнение о всем казачестве, считаю уместным подчеркнуть следующее. В годы Великой Отечественной войны подавляющее большинство казаков, позабыв о кровавых обидах, нанесенных им Сталиным, проявили истинный патриотизм и любовь к Отечеству, самоотверженно сражались с немецкими оккупантами во всех родах войск Вооруженных Сил СССР. Советское правительство, доверяя казачеству, сохранило созданные в 1936 году донские, кубанские и терские кавалерийские соединения. Они активно участвовали во многих сражениях, покрыли себя немеркнущей славой, за что удостоились высоких правительственных наград и почетных званий. К примеру, 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус награжден многими орденами. Несколько тысяч его воинов удостоились орденов и медалей, а 22 присвоено звание Героя Советского Союза.
   То же самое можно сказать и о многих других казачьих соединениях. К примеру, о 5-м гвардейском Донском казачьем кавалерийском корпусе. Он удостоен почетного наименования "Будапештский", награжден орденом Красного Знамени, 10 его воинов стали Героями Советского Союза.
   Этот рассказ о донских казаках Краснодона я привел все с той же целью - показать сложность обстановки, в которой работали юные подпольщики моего города.
   А теперь снова о ней, нашей гордости и славе, "Молодой гвардии".
   Сегодня некоторые доморощенные исследователи в погоне за сенсациями вновь перемывают косточки моего многострадального однокашника и товарища Виктора Третьякевича. Не зная подлинной истории Краснодонского подполья, не желая ее познать и во всем разобраться, потеряв к тому же чувство меры, они силятся возвысить Виктора до идола. Эти "исследователи" пишут о В. Третьякевиче как о самом-самом... героическом герое, единственном создателе и руководителе подпольной комсомольской организации Краснодона. Обращаясь к Виктору Третьякевичу как к ныне здравствующему, автор одной такой благоглупости (не стану называть его фамилию - слишком большая честь для отъявленного клеветника) патетически восклицает: "Ты - Великий Герой, Витя... ты сделал для Родины больше, чем мог (Как это? Прыгнул выше своего носа, что ли? - К. И.)... Комиссия полковника Торицына извратила историю созданной тобою, Витя, героической "Молодой гвардии"... подменив тебя, организатора и комиссара "Молодой гвардии", подставным лицом - Олегом Кошевым".
   Заканчивается эта беспардонная аллилуйщина так: "...я обращаюсь к Президентам Украины, Российской Федерации и Беларуси с великой просьбой... присвоить... Третьякевичу Виктору Иосифовичу звание Героя своей страны (посмертно)". Герой трех стран!!!
   А почему не четырех? - спрашиваю я. Скажем, еще и Польши. Ведь в "Карточке на прибывшего" Ворошиловградской городской полиции, которую В. Третьякевич заполнял и подписывал собственноручно, в графе "национальность" он четко вывел "поляк". Думаю, узнав о той карточке, наш "краевед" (впрочем, теперь уже историк - во всяком случае, он сам себя так величает) схватится за голову, станет кусать локти. И впервые пожалеет, что никогда, "ни при какой погоде" не читал архивных документов о В. Третьякевиче. Подумать только! Герой четырех стран! Даже Л. Брежнева и Н. Хрущева переплюнул: это ведь куда звучнее и круче четырежды Героя одного Советского Союза. К тому же в данном случае явно заслуживает занесения в книгу рекордов Гиннесса. Спрашивается, а нужна ли Виктору вся эта околесица? Ему (если существует загробная жизнь) желательна правда о собственных делах и поступках. Да добрая память потомков, ради человеческой жизни которых он принял страшные муки и смерть. Та память нужна также нынешним сверстникам Третьякевича, если они хотят воспитать себя патриотами истинно демократической Украины.
   Лично для меня куда существеннее всех этих званий, чтобы мои товарищи Олег Кошевой и Виктор Третьякевич в исследованиях историков и краеведов оставались людьми с чистой совестью - какими они были на самом деле. Ведь, взвалив на свои еще не окрепшие мальчишеские плечи неимоверную тяжесть подпольной борьбы с оккупантами, они достойно боролись и также достойно встретили смерть. А кто из них сделал больше, кто меньше - какая, собственно, разница. Кто сколько успел, тот столько и совершил.
   О своем добром школьном товарище В. Третьякевиче я рассказал не только в книгах о молодогвардейцах, но и в целом ряде журнально-газетных публикаций. Однако в советское время невозможно было говорить о некоторых вопросах, связанных с краснодонским подпольем вообще и "Молодой гвардией" в частности. Сейчас такого запрета нет. Поэтому можно поведать о том, о чем долгие десятилетия приходилось умалчивать.
   Вскоре после начала Великой Отечественной войны В. Третьякевич (в тот год он окончил 9-й класс нашей СШ № 4 имени К. Ворошилова) вместе с семьей переехал из Краснодона в Ворошиловград, где его старший брат Михаил работал секретарем городского комитета компартии Украины. Когда начался новый учебный год, Виктор пошел в 10-й класс Ворошиловградской СШ № 7. к 28 сентября 1941 года старшеклассники нашей школы (в их числе, разумеется, и автор этих строк) возвращались из совхоза "Труд горняка" после недельных сельхозработ. Далее цитирую свой дневник: "На железнодорожной станции Верхнедуванная мы встретили эшелон мобилизованных в трудовую армию (как по старой памяти о гражданской войне в просторечии называли тогда трудовую повинность). Эшелон состоял из 26 товарных вагонов, до отказа заполненных молодежью. Преобладали 1924 и 1925 годы... Я шел вдоль вагонов и узнавал своих товарищей по клубу, школе, улице... Сергей Штемберг, Володька Иващенко, Святослав Ефимченко, Володька Сечка, Шурка Сопов, Николай Морозов, Сергей Ушаков, Маруся Бондаренко... Маруся долго меня не замечала. Но когда поезд тронулся, увидела... улыбнулась и замахала рукой..."
   Как потом стало известно, эти ребята участвовали в строительстве тысячекилометрового мощного оборонительного рубежа на пути к Донецкому бассейну. Здесь и далее, безо всякого упрека, констатирую: Виктор Третьякевич в их число не попал, хотя ему шел в ту пору 18-й год.
   Седьмого октября я записал в дневнике: "Издано Постановление Харьковского (нашего) военного округа о мобилизации мужчин в возрасте 17 лет и женщин 18 лет на строительство военных сооружений". Многие школьники ворошиловградщины ушли в те дни на возведение укреплений. Третьякевича и на этот раз среди них не было.
   А вот дневниковая запись за 4 ноября: "Издано постановление райисполкома о привлечении на оборонные работы граждан мужского пола с 14 до 60-ти лет, женского - с 16 до 50-ти". Уверен, такое решение издал тогда и ворошиловградский горисполком. К тому же 15 октября, в связи с приближением фронта, закрылись все общеобразовательные школы и вузы нашей области, остановились заводы и фабрики, прекратили работу шахты. Но и в этот раз Виктор Третьякевич избежал трудовой мобилизации. Вместе с семьей брата Михаила он эвакуировался в Узбекистан.
   В декабре Третьякевич возвратился из эвакуации и снова сел за парту. Не коснулся его и Указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 февраля 1942 года "О мобилизации на период военного времени трудоспособного городского населения для работы на производстве". Трудовой повинности подлежали мужчины в возрасте от 16 до 45 лет и женщины от 16 до 45 лет из числа не работающих в государственных учреждениях и на предприятиях. Но и на этот раз...
   Будучи бойцом Краснодонского истребительного батальона я не раз и не два участвовал в облавах на тех, кто уклонялся от трудовой повинности. Доводилось задерживать увиливавших от мобилизации мальчишек и девчонок. Их привлекали к уголовной ответственности. По приговору суда подвергали принудительным работам сроком до года. Конечно же, истребительный батальон действовал и в Ворошиловграде. Однако встретиться с его бойцами Виктору Третьякевичу не довелось.
   Я бы не писал о Третьякевиче ничего подобного, если бы некоторые авторы в погоне за сенсациями, в стремлении запечатлеть в истории себя, а не Виктора, не расписывали бы, как в те тревожные дни и месяцы будущий молодогвардеец буквально рвался на фронт. Однако ему страшно не везло.
   В феврале 1942 года в связи с большой убылью личного состава РККА на фронте ГКО принял решение просить ЦК ВКП/б/... обязать ЦК ВЛКСМ мобилизовать 200 тысяч комсомольцев для доукомплектования дивизий, бригад, военных училищ и полковых школ. Если В. Третьякевич на самом деле стремился на передовую, почему не воспользовался этой возможностью? Тем более что в данном случае речь шла о мобилизации. К тому же Третьякевич был активным комсомольцем.
   Еще раз повторяю: ни в чем не укоряю своего товарища. Рассказываю в данном случае лишь о том, что мне непонятно... было непонятно, до тех пор, пока не узнал о руководящем положении в общественной жизни Ворошиловграда Михаила Третьякевича. Тогда все сразу стало на свои места. Однако, не ведая об этом, доморощенные историки и краеведы продолжают сознательно героизировать В. Третьякевича, приписывают ему то, чего он на самом деле не совершал. Подчас изображают Виктора до того праведным, хоть иконы с него пиши. Рассказывают, к примеру, как он буквально осаждал военкоматы, чтобы попасть на фронт - на худой конец хотя бы трудовой. И невдомек тем "исследователям", что достичь тех целей Третьякевич мог, не мудрствуя лукаво. В первом случае всего лишь последовать примеру, скажем, не сочтите за нескромность, автора этих строк (который, к слову, был моложе его на два года) вступить в партизанский отряд или истребительный батальон. Правда, в роли военного лично я Третьякевича не представляю. Он никогда не говорил о предстоящей службе в Красной Армии, не увлекался осоавиахимовскими кружками, турпоходами, физкультурой и спортом. Виктор всецело был поглощен струнным кружком, игрой на различных музыкальных инструментах, общественными делами. Уход же в трудовую армию решался и того проще: следовало всего лишь не уклоняться от мобилизации.
   Мои отношения с В. Третьякевичем не всегда были гладкими, о чем свидетельствует мой дневник. Однако в своих книгах, публицистике и публичных выступлениях в большинстве случаев я говорил о нем только хорошее, рисовал его этаким правильным, иной раз даже образцовым советским парнем. Делал это сознательно, ибо не хотел подливать масла в огонь, когда Третьякевича всячески чернили, считали даже предателем.
   Восстановление народного хозяйства Ворошиловградщины, начатое с первых чисел января 1942 года, проводилось стахановскими методами. Оно укрепило веру населения области в правдивости утверждения И. В. Сталина, что самое большее через "годик гитлеровская Германия лопнет под тяжестью своих преступлений". Когда до того срока оставалось два месяца, Третьякевич решил стать партизаном. Это означало встретить долгожданную Победу в рядах прославленных народных мстителей. Виктор, не поставив в известность брата Михаила, написал заявление в Ворошиловградское областное управление НКВД с просьбой зачислить его на курсы радистов спецшколы. Об этом я впервые услышал от Михаила Иосифовича. И невольно воскликнул:
   - Для меня это равносильно открытию Америки!
   - Для меня тоже, - отозвался Третьякевич-старший. - Когда в органах меня известили о решении брата, я страшно удивился. Обычно по всем важным вопросам Виктор советовался со мной. А тут все решил сам. Я откровенно сказал Горбунову, начальнику той спецшколы, что из брата партизан не получится. У него не тот склад характера, иной образ мыслей, другие привычки. Виктор не готовил себя к профессии военного. Он может быть музыкантом, школьным учителем... Впоследствии, поговорив с Виктором, начальник школы позвонил мне и сказал, что я прав. "Комиссия по набору курсантов спецшколы, скорее всего, откажет вашему брату в его просьбе". Так все и произошло.
   - Конкретно, как сформулирован отказ?
   - Уже точно не помню. Но что-то вроде того, что брат не отвечает требованиям, предъявляемым к будущим партизанам. Свой разговор с Горбуновым я скрыл от Виктора... чтобы его не травмировать.
   Мои сегодняшние размышления об отношении В. Третьякевича к трудовой повинности и его возможном добровольном уходе на фронт вызваны желанием обрисовать будущего молодогвардейца всесторонне. В человеке, как считается, от рождения заложены два начала, два лица. Одно доброе, другое мефистофельское. Какое начало возьмет верх, таким человек и окажется. Наиболее ярко проявляет в человеке лучшее или худшее чрезвычайная обстановка.
   Многие литераторы, показывая положительного героя, рисуют его непременно добросердечным, безо всяких изъянов, без единого пятнышка. А если изображают отрицательного - говорят только о его дурных склонностях и поступках, при этом не жалеют черной краски. Мне же хочется рассказать о своем школьном товарище подробно, со всеми частностями, как хорошими, так и незавидными. Потому и говорю о его подчас совершенно непонятных мне поступках, к тому же не относящихся к числу добрых и полезных. Когда в июле 1942 года на Юге началось немецкое наступление и стало ясно, что не сегодня, так завтра фашисты могут оккупировать Ворошиловградщину, вышел приказ (уже не помню, чей именно) об обязательной эвакуации через военкоматы мужчин 1924 года рождения, независимо от числа и месяца появления на свет Божий - об этом я уже упоминал. Перед Третьякевичем встал вопрос: как быть? Виктор колебался, раздумывал. Видно, боялся, что разгром оккупантов в 1942 году, как обещал будущий генералиссимус, произойдет без его участия. Чтобы не прозевать долгожданную победу и, больше того, встретить ее в рядах активных защитников Отечества - народных мстителей, вторично решает стать партизаном. Отважился на такое буквально перед самым приходом гитлеровцев. Михаил (он сам мне об этом сообщил) всячески отговаривал младшего брата. Один раз едва не заехал ему по загривку. Поняв, что Виктора не удержать, взял его своим связным. Третьякевича-младшего поспешно, не приведя к присяге, что являлось грубейшим нарушением порядка зачисления в партизаны, приняли в отряд. Михаил Иосифович рассказывал мне, что клятву партизана Виктор принял на третий или четвертый день пребывания в Ворошиловградском партизанском отряде.
   Так же наскоком В. Третьякевича познакомили с секретарем Ворошиловградского подпольного горкома комсомола Надеждой Фесенко и ее связной, членом подпольного горкома комсомола Галиной Сериковой. Тогда же, 13 июля 1942 года, в день ухода отряда из Ворошиловграда и за четыре дня до оккупации областного центра, Виктора Третьякевича назначили членом Ворошиловградского подпольного горкома ЛКСМУ.
   Ворошиловградский партизанский отряд имел два формирования: первое осенью 1941 года, когда его организацией, как и подготовкой подполья областного центра, занимался 8-й отдел политуправления Южного фронта, а также 8-е отделение политотдела 12-й армии. Тогда все было сделано профессионально, к тому же с учетом первого боевого опыта народных мстителей Великой Отечественной войны. Армейские политорганы работали, как и положено в данном случае, в содружестве с обкомом КП/б/У и областным отделом НКВД. Командиром отряда назначили работника обкома партии М. Т. Паничкина.
   После стабилизации фронта в Донбассе осенью 1941 года, а также под воздействием новогодней речи М. И. Калинина, приказов и выступлений И. В. Сталина, о чем я уже говорил, Ворошиловградское подполье и партизанский отряд стали ненужными и как-то сами собой развалились. Несостоявшихся партизан и подпольщиков война разбросала кого куда. Заложенное оружие, боеприпасы, партизанское снаряжение передали воинским частям наркоматов обороны и внутренних дел, а продукты ОРСАм (отделам рабочего снабжения) комбината "Ворошиловградуголь".
   По расчетам Верховного главнокомандующего И. В. Сталина, война с немецко-фашистскими захватчиками должна была закончиться в 1942 году нашей полной победой. Но, как говорится, будущий генералиссимус предполагал, а бывший ефрейтор располагал. Когда летом 1942 года фашисты начали поход на Сталинград и Кавказ, Ворошиловградский обком партии стал срочно готовить новый партизанский отряд и новое подполье областного центра.
   Впопыхах собрали крохи, чудом оставшиеся от прошлого года. А что делать дальше, никто не знал. Восьмые отделы и отделения при политорганах РККА приказали долго жить, а УШПД только-только создавался. Правда, существовало республиканское управление по руководству партизанскими отрядами и диверсионными группами. Однако в тот момент оно также доживало последние дни и всецело занималось организацией УШПД. Пришлось Ворошиловградскому обкому КП/б/У самому решать вопросы, связанные с формированием коммунистического подполья и партизанского отряда. Кое в чем все-таки помог областной отдел НКВД. Именно, кое в чем. Ибо у самих энкаведистов дел было невпроворот. Предстояло в считанные дни подготовить (на всякий случай) город к сдаче врагу. А это означало: отселения, аресты и, чего греха таить, ликвидация некоторых лиц. Следовало также предусмотреть минирование, взрыв ряда объектов, организацию в Ворошиловграде собственной агентуры. Первым секретарем подпольного обкома КП/б/У, одновременно командиром областного партизанского отряда вновь назначили М. Т. Паничкина. По "мудрому" решению организаторов подполья при отряде находились подпольный обком Компартий Украины и обком ЛКСМУ. Ворошиловградский подпольный горком КПУ и горком комсомола. Таким образом, в случае успешного нападения на отряд фашистов, они могли одним махом уничтожить не только партизан, но и все руководство партийным и комсомольским подпольем Ворошиловграда и области.
   Будущих партизан подбирали скоропалительно, подчас без должной проверки. Поэтому, как показали дальнейшие события, в среде народных мстителей оказалось немало случайных людей, истых трусов и законченных предателей. Что касается баз вооружения, а также тайников боеприпасов и продовольствия, то о них просто некогда было подумать. Больше того, никто не обследовал предполагаемый район действия отряда, не определил места стоянок. Не было также заранее подготовленных разведчиков, диверсантов, связных. Так, одному из будущих руководителей Ворошиловградского подполья, первому секретарю подпольного обкома ЛКСМУ А. П. Гайдученко (до этого - секретарь обкома комсомола по военно-физкультурной работе), назначенному на новый пост 10 июля - за два дня до ухода из города партизанского отряда, при котором он должен был находиться, и за неделю до оккупации Ворошиловграда, - из четырех обещанных связных не выделили ни одного. Не обеспечили также конспиративными квартирами, где подпольщики могли бы при необходимости встречаться или скрываться. Не сообщили Гайдученко ни паролей, ни явок. Более того, он не успел даже встретиться и переговорить с членами подпольного обкома и горкома комсомола.
   Взвесив все это, Гайдученко пришел к нерадостному выводу и попросил Паничкина освободить его от обязанностей секретаря подпольного обкома комсомола и взять в отряд рядовым бойцом. Тот дал согласие.
   Ворошиловградский партизанский отряд состоял из четырех групп. Поскольку формированием его занимались люди, имеющие весьма смутное представление о партизанской борьбе вообще, а в условиях Донбасса в частности, уже с первого дня отряд начал мытарства по области в поисках места базирования, где можно было бы встряхнуться после всего пережитого в последние дни, собраться с мыслями о начале вооруженной борьбы с оккупантами, кто-то предложил идти на Краснодон (45 км от Ворошиловграда). Не раздумывая, согласились.
   Через несколько часов пути неожиданно попали под бомбежку немецких самолетов. Потерь личного состава, к счастью, не было. А вот подводы с боеприпасами и продуктами фашистские бомбы разнесли вдребезги. Так отряд остался без патронов, гранат, взрывчатки, запасного оружия и съестных припасов. Опомнившись после налета немецких стервятников, отряд собрался и вскоре продолжил странствие одной растянувшейся групповой колонной.
   Достигнув намеченной цели, поняли: в Краснодоне им делать нечего. Несолоно хлебавши, повернули назад, решив обосноваться в Зимогорье (50 км западнее Ворошиловграда). Но и в этом селе новоявленных партизан никто не ждал. Снова совещание. Как и предыдущие, оно оказалось бесплодным. Находившиеся под впечатлением от недавней бомбежки, усталые от постоянных переходов и бессонницы, издерганные неопределенностью своего положения, изнуренные стоявшей в то лето необычной жарой, будущие партизаны не знали, куда податься. Они думали только об одном - об отдыхе.
   Между тем фронт приближался. Порой он наступал отряду на пятки: подходил на три-четыре сотни метров. Дважды выдвинувшиеся вперед бойцы, укрывшись в балочке, видели бодро шагающих или, горделиво восседающих в автомашинах гитлеровцев совсем близко. Молодые, сильные, рослые, они были полны жизни. И дело, которое совершали, судя по всему, казалось им легким, увлекательным, даже романтичным, к тому же скоротечным.
   Оставаться на одном и том же месте по нескольку суток стало опасно. Да и поиск заветного укромного уголка на еще не оккупированной территории всем отрядом походил на самую настоящую глупость. Когда будущие партизаны поняли это, один из них сказал: "Надо бы разведчиков выслать..." С ним согласились. Поскольку таковых в отряде не оказалось, в разведку отправились... всем комсоставом, бросив рядовых бойцов на произвол судьбы. Что-нибудь неразумнее вряд ли можно было придумать.
   Через два дня горе-разведчики возвратились и "обрадовали" своих подчиненных: места, где можно было бы укрыться от фашистов, они не нашли. Донбасс - не Брянские леса. Здесь негустые лесочки просматриваются невооруженным глазом на добрый километр. Все это давным-давно известно даже школьникам. Однако те, кто готовил партизанский отряд, общеобразовательные школы окончили еще при царе Горохе. (Если вообще окончили!) И о том, что рассказывали им учителя географии, запамятовали. Став взрослыми и удобно устроившись в служебных кабинетах, выходили из них редко. Потому поверхность земли родного края представляли смутно. В те дни, о которых идет речь, они больше заботились не о должной подготовке народных мстителей к борьбе с оккупантами, а о хватском докладе ЦК партии: подполье и партизанский отряд Ворошиловграда созданы и настроены по-боевому... "Тогда, - разоткровенничавшись, говорил мне однажды Михаил Третьякевич, - я ругал себя на чем свет стоит, что не удержал Виктора от вступления в отряд..." "А как он вел себя в те дни?" - поинтересовался я. "Как и остальные комсомольцы, - услышал в ответ. - Молодость - она ведь подчас беспечна и непредусмотрительна, во многом видит, прежде всего, романтику. Да это вы, уверен, по себе знаете".
   И вот новое совещание. Паничкин объявил очередное решение: отступать с Красной Армией в сторону Ростова-на-Дону. Партизанство, не начавшись, грозило бесславно закончиться. Однако через несколько дней странствований ворошиловградцы все-таки вспомнили, для чего их предназначали. Они остановились. И вновь занялись горячими дебатами. В конце концов, отряд разделился на две неравные части. Одна, большая, во главе с первым секретарем подпольного обкома партии, командиром отряда М. Т. Паничкиным, присоединилась к проходившему мимо артиллерийскому полку. С той группой ушел также несостоявшийся секретарь подпольного обкома комсомола А. П. Гайдученко.
   Вторая группа решила остаться на оккупированной территории, вступить в борьбу с фашистами. Она направилась в сторону города Шахты Ростовской области. Почему именно туда? Этого никто не знал. Один боец предложил, остальные согласились.
   На очередном собрании без особых раздумий, вместо М. Т. Паничкина, первым секретарем подпольного обкома Компартий Украины, командиром отряда избрали территориального секретаря И. М. Яковенко. Комиссаром отряда стал секретарь Ворошиловградского подпольного горкома партии М. И. Третьякевич. Командирами групп назначили Боброва, Громова, Литвинова, Рыбалко. Комсомольцы разобрались со своими делами. Первым секретарем подпольного обкома ЛКСМУ они назначили Надежду Фесенко, оставив за ней должность секретаря подпольного горкома комсомола.
   Вскоре командир и комиссар решили: отряд станет базироваться на придонцовские леса вблизи села Веселая Гора, точнее в населенных пунктах Паньковка и Христовое (15 км от Ворошиловграда), а штаб отряда устроится между этими хуторами. Те леса, как и другие заросшие деревьями места области, тоже проглядывались простым глазом вдоль и поперек. Расположиться в них означало заранее обречь себя если не на верную гибель, то на постоянную нервотрепку и оглядывание. Из-за возможности внезапного нападения фашистов здесь нельзя было расслабляться ни на минуту. Однако выбирать было не из чего.
   Понимая и правильно оценивая сложившуюся обстановку, большинство оставшихся в отряде ворошиловградцев все же решило хоть чем-то помочь стране в этот критический час ее истории. Речь ведь шла, как говорил И. В. Сталин, "...о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том - быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение". Те наши земляки оказались настоящими патриотами. Они осознавали, живыми из борьбы с оккупантами вряд ли кто из них выйдет. Но та смерть не должна быть беспредметной и глупой. Впрочем, о безносой с косой некогда было размышлять. Все помыслы направлялись на то, чтобы нанести врагу хоть какой-то урон, хоть чем-то помочь Красной Армии, прилагавшей неимоверные, порой просто отчаянные усилия, чтобы остановить и разгромить врага.
   Странствование отряда по Ворошиловградской и Ростовской областям, ночевки и привалы, всякого рода разборки, собрания, совещания, размышления, как и устройство в районе хуторов Христовое и Панькавка, были хотя и вынужденными, но все же не бездействием. Они заняли не менее трех недель. Примерно в первых числах августа отряд остановился вблизи Веселой Горы, а 15 сентября он был разгромлен фашистами. Выходит, на активную борьбу с оккупантами ушло чуть больше месяца. Немного, конечно. Однако сам факт создания и действия партизанского отряда Яковенко говорит о патриотизме ворошиловградцев. И об этом нельзя забывать.
   Какие же задачи стояли перед партизанами и что они успели совершить? Вот как ответил на этот вопрос комиссар отряди М. Третьякевич в статье "В тылу врага" ("Ворошиловградская правда", 14 февраля 1975 года): "Задача наша состояла в следующем: систематически проводить агитационную работу среди населения... саботировать мероприятия гитлеровцев, вести диверсионную работу... Наш отряд уничтожил более сотни фашистов, взорвал два моста через Донец, несколько грузовых автомашин, здание метеорологической станции".
   - Несколько недель Виктор с отрядом мыкался по области, - вспоминал Михаил Иосифович во время одной из наших встреч. - И когда мы, наконец, обосновались около Веселой Горы, брат стал работать в группе комсомольцев. В нее входили Надежда Фесенко, Надя Серикова, Афанасий Забелин, Юра Алексенцев, Ястребов, Швыдкова, Стрельцов, другие ребята. Они участвовали в ряде боевых операций. Скажем, в нападении на карателей, в разгроме немецких автомашин. Но больше ходили в разведку и распространяли листовки среди населения области..."
   Вот такое воспоминание.
   Не знали те герои, что в их рядах из-за скоропалительного формирования, некомпетентности организаторов партизанского отряда и подполья окажется немало людей слабых духом, боязливых как лань, трусливых как заяц. Впоследствии выявились и такие "партизаны", которые предали своих товарищей. Судьба многих бойцов и командиров отряда Яковенко, как и подпольщиков областного центра, оказалась трагической.
   А вот что писал Михаил Иосифович о своем младшем брате в докладной записке, адресованной Ворошиловградскому обкому партии 9 апреля 1949 года: "...Во время нахождения в отряде Виктор больше был связан с Яковенко и Рыбалко, только они давали ему задания. (Что-то не вяжется... Ведь Виктор Третьякевич - связной своего брата Михаила, секретаря подпольного горкома партии - об этом свидетельствуют архивные документы. Почему же им командуют другие лица? - К. И.) Я знаю, что т. Яковенко давал ему такие задания:
   A) Виктору и Забелину Афанасию подойти близко к немецкому неизвестному для нас сооружению... около дорог на х. Обозный, узнать, что это такое... Ребята узнали, что это метеостанция...
   Б) Вместе с Яковенко и Сериковой, втроем, ходили в р-н сел Красный Яр и Николаевка на розыск группы Литвинова. Группу не нашли.
   B) Ночью с некоторыми товарищами пробраться в х. Паньковку... к гр. Павленко Софье Александровне. Она пекла для нас хлеб.
   Я лично давал Виктору одно только задание. Это вместе с Алексенцевым и Забелиным прийти в Паньковку и установить, сколько туда Приехало немцев... Больше заданий Виктору я не давал...
   ...Вблизи х. Пшеничного наш отряд был окружен. Я с группой в несколько человек залегли и отстреливались, а большая группа Яковенко под прикрытием нас ушла... Виктора со мной не оказалось. С этого дня я Виктора больше не видел..."
   Здесь, как и в других местах, встречаются небольшие отклонения оттого, что я слышал от М. И. Третьякевича. Это вполне объяснимо: память человеческая довольно несовершенна. К тому же время делает свое дело... Хотя... В том бою В. Третьякевича и в группе Рыбалко не оказалось. Группа та была рассеяна фашистами. Вскоре немцы выследили Рыбалко в Митякинских лесах и расстреляли. По рассказам М. Третьякевича, после того боя он ушел в Ворошиловград.
   Помимо уже упоминавшегося Гайдученко, одним из руководителей подполья Ворошиловграда назначили также помощника секретаря Ворошиловградского горкома ВКП/б/ А. И. Боброва. Формально он и его группа в составе 14 человек входила в состав отряда Яковенко. Фактически же им предстояло действовать самостоятельно в качестве подпольщиков и партизан. Разумеется, согласовывая свою работу с подпольным обкомом партии.
   После ухода отряда из Ворошиловграда эта группа некоторое время также находилась вне пределов города. За сутки до оккупации областного центра Бобров объявил ей, что первое время она станет действовать как подпольная, поэтому сегодня же бойцы разойдутся по домам и вновь примут вид мирных граждан. Перед проведением операций к ним придут связные и обо всем поведают. Назвав пароль и отзыв, Бобров распустил группу и сам скрылся из виду, точнее из Ворошиловграда. Когда отряд Яковенко расположился в придонцовском лесу, Бобров объявился. Яковенко установил с ним связь, договорился о совместных действиях. Однако взвесив все "за" и "против", Бобров пришел к выводу: немцев не одолеть. Его охватило ощущение страха. Так одержала верх запрятавшаяся в глубине души прирожденная трусость. И решил этот "руководитель подполья" купить жизнь ценой предательства.
   Не моргнув глазом, Бобров явился в немецкую комендатуру Ворошиловграда, назвал себя, рассказал, с какой целью оставлен в городе. Его тотчас препроводили в гестапо. Выслушав предателя,; сотрудник немецкого органа государственной полиции и контрразведки выпалил:
   - Фамилии, адреса, явки!
   Поскольку вместе с немцами наступали также части итальянского экспедиционного корпуса, гестаповец, после предварительного допроса Боброва, известил о важном госте итальянскую разведку. В дальнейшем более обстоятельный допрос иуды гитлеровцы вели совместно с одним из руководителей итальянского разведывательного центра, Бобров назвал подпольщиков своей группы: Агапова, Гудских, Слободчука и других - всех четырнадцать человек. Сообщил их адреса, а также пароль и отзыв. На вопрос гестаповца: "Что ты еще знаешь об оставленных большевиками бандитах?" (так фашисты называли наших народных мстителей) - Бобров подобострастно ответил: "Есть партизанский отряд. Командует им секретарь подпольного обкома..."
   От неожиданной, к тому же архиважной новости немец и итальянец, словно сговорившись, одновременно привстали со стульев. Гитлеровец довольно потер ладони, а макаронник торопливо осведомился: "Эти бандиты в городе?" "Нет, - ответил Бобров. - Они-тут, недалеко... - Желая еще больше расположить к себе оккупантов, предатель уточнил: - В лесу около Донца..."
   В дальнейшем Бобров назвал общую численность отряда, eгo вооружение, фамилии известных ему командиров и бойцов. В списке, составленном предателем, оказались все члены комсомольской группы отряда, за исключением Виктора Третьякевича. Это объясняется тем, что Виктор вступил в отряд, стал членом подпольного горкома комсомола в самый последний момент, в день ухода партизан из города, а партизанскую клятву принял и вовсе спустя несколько дней после зачисления в отряд. Поэтому Бобров о Третьякевиче ничего не знал.
   Вскоре фашисты снарядили и отправили в указанный изменником район группу карателей, имеющих немалый опыт антипартизанской борьбы. На рассвете 15 сентября гитлеровцы, скрытно подобравшись к расположению Ворошиловградского партизанского отряда, накрыли его минометно-пулеметным огнем, затем атаковали. В коротком бою погибли многие партизаны. Яковенко, командира отряда, пуля оккупанта настигла вблизи Христового. Ряд партизан каратели пленили. После допросов в гестапо и страшных пыток их расстреляли. Некоторым бойцам удалось скрыться. Они разошлись по домам. Так прекратил свое недолгое существование Ворошиловградский партизанский отряд И. М. Яковенко.
   Поскольку среди убитых и пленных партизан Н. Фесенко, Г. Сериковой, других комсомольцев не оказалось, немцы оповестили все близлежащие сельские управы: "...разыскиваются бандиты... Всех молодых людей, особенно девок, обязательно тщательно проверять, незнакомых, независимо от наличия документов, задерживать..." В том уведомлении особо подчеркивались приметы Нади Фесенко: "...лицо круглое, усмехающееся, волосы густые, кучерявые..."
   В поисках укрытия Надежда блуждала по прилегающим к Ворошиловграду селам. Ее пускали в хаты обогреться лишь на одну ночь. Притом с условием, что утром она пойдет к старосте и все уладит. Так Фесенко странствовала две недели в расчете встретить хоть кого-то из партизан или подпольщиков. Ожидание оказалось напрасным. Одни были арестованы, другие погибли в неравном бою, третьи ушли в поистине глубокое подполье. Во время тех невеселых раздумий Фесенко неожиданно вспомнила о конспиративной квартире в хуторе Светлый, что по дороге из Ворошиловграда в поселок Счастье. Здесь проживала ее добрая знакомая, старшая пионервожатая СШ № 14 Мария Опарина.
   В том доме ее приняли доброжелательно. Уже через три-четыре дня Надежда вновь обрела утраченные было физические и духовные силы. Поняв, что осталась одна, задумала перейти линию фронта. Неожиданно сестра Марии, Шура, решила составить ей компанию. 3 октября Н. Фесенко и А. Опарина направились к линии фронта.
   Оккупационный режим в прифронтовой полосе был настолько строг, что вскоре пришлось возвратиться в Счастье. Около хутора им повстречался незнакомый полицай, который пристально всматривался в девушек. Фесенко и Опарина забеспокоились. Однако страж оккупационного порядка не остановил их, не потребовал документов. У девчат отлегло от души. То спокойствие, к сожалению, оказалось обманчивым. 12 октября их арестовали и немедля доставили в Ворошиловград. В тюремной камере они встретили Серикову, от которой узнали: ее выдал член комсомольской группы некто В. Шагайденко.
   Так с помощью предателей были разгромлены Ворошиловградский партизанский отряд и его комсомольская группа.
   Допросы с пристрастием следовали один за другим. Однако девушки держались стойко. Это бесило палачей. И они с новым усердием истязали подпольщиц. После зверских пыток 3 декабря гитлеровцы расстреляли их у Острой могилы.
   Я так подробно остановился на судьбах Н. Фесенко и Г. Сериковой потому, что они (несмотря на непродолжительную совместную с В. Третьякевичем подпольную работу) оставили в его душе добрый след. Прежде всего, своим неукротимым желанием и практическими делами бороться с фашистами до последней капли крови. О дружбе же Виктора с Надей и Галей я узнал из рассказа Михаила Третьякевича.
   А теперь несколько слов о других изменниках, оставленных незадачливыми организаторами подполья Ворошиловграда в качестве народных мстителей, конкретно о П. Шаповалове, Н. Худояровой, С. Козюбердине. Один только П. А. Шаповалов выдал фашистам более двадцати партизан и подпольщиков. После освобождения Ворошиловграда, по приговору военного трибунала, этих предателей постигло суровое наказание.
   На первый взгляд может показаться, что, рассказывая о судьбе партизанского отряда И. М. Яковенко, я несколько отошел от главной темы своего повествования. Однако это не так. Мне хотелось показать, в какой обстановке побывал, в какой среде повращался, что увидел и пережил Виктор Третьякевич до прихода в Краснодон. И почему он возвратился в город своей юности.
   В беседах с Михаилом Иосифовичем мы касались многих вопросов формирования, боевой деятельности и гибели Ворошиловградского партизанского отряда. Конечно же, говорили и о Викторе. Из тех разговоров я вынес убеждение, что Михаил Третьякевич не сомневался в нашей победе над врагом даже в те горестные дни лета 1942 года, когда некоторые "коммунисты", оставленные в качестве подпольщиков, мягко говоря, дрогнули. Он был настоящим комиссаром, в лучшем смысле этого когда-то популярного и притягательного слова. Трезво оценивая промахи в работе по подготовке подполья и положение, в котором оказался отряд, М. И. Третьякевич пришел к выводу: надо изменить тактику борьбы, перейти к действиям одиночек и небольших групп. Более того, поскольку мелколесье не могло укрыть отряд от посторонних глаз, фашисты вскоре его обнаружат. И тогда конец всему. Выход напрашивался один: рассредоточить партизан по домам - они должны были снова стать "мирными жителями", вести обыкновенную будничную жизнь. Следовало также подобрать связных, установить пароли и явки, организовать тайники для хранения оружия и конспиративные квартиры... Этими раздумьями комиссар поделился с одним из командиров групп М. К. Громовым. Тот радостно воскликнул: "Я давно об этом размышляю!.."
   Все это после долгих раздумий Михаил высказал командиру отряда. Иван Михайлович согласился с доводами комиссара. К великому сожалению судьба распорядилась иначе: подлое предательство не позволило осуществить намеченное преобразование.
   В часы тревожных раздумий о судьбе отряда и всего дела, порученного партией, Михаил Иосифович не раз и не два размышлял об участи своего младшего брата. То, что он, старший, как и средний Владимир, воевал, - было закономерно, но вот Михаилу очень хотелось, чтобы младший брат уцелел... хотя бы один из трех. Нет, комиссар не помышлял отстранить его от борьбы с оккупантами. Просто намеревался несколько оградить от случайностей.
   Иной раз Михаил Иосифович на мои прямые вопросы отвечал неохотно, уклончиво, явно смущаясь. Я, щадя его, избегал назойливости и настоятельных просьб. Порой ловил себя на мысли, что, окажись на его месте, вполне возможно, поступал бы таким образом. Из тех разговоров я вынес убеждение: М. Третьякевич что-то явно не договаривает. Однажды на совершенно ясный и понятный вопрос: "Где Виктор находился в ту роковую ночь, когда каратели напали на отряд?" - Михаил Иосифович на миг задумался. Только на миг. Но для меня этого было вполне достаточно, чтобы понять причину того замешательства. Спустя мгновение, он ответил: - Его в отряде не было. Накануне брат ушел в разведку.
   - И благодаря этому уцелел? - напрямую спросил я.
   - Да, - ответил мой собеседник.
   Когда М. Третьякевич до конца понял драматизм положения отряда, он рассказал Виктору о сложившейся обстановке, о предстоящей пертурбации. Говорил начистоту, ничего не скрывая:
   - Формирование отряда, подготовка его к партизанским действиям не были до конца продуманы. Да и то, крайне нужное, что успели совершить, на проверку не всегда оказывалось удачным. Дни мотания в поисках надлежащего укрытия убедили нас - отряд обречен... можем погибнуть все, притом ни за понюшку табаку. Однако помирать, да еще так бесславно, нам не годится. Надо выжить, и не просто выжить, а нанести врагу хоть какой-то урон. - Собираясь с мыслями, чтобы убедительнее и доходчивее объяснить брату принятое им решение, Михаил Иосифович надолго умолк. Но вот он заговорил вновь: - Преобразование, о котором веду речь, начнем с тебя. Сегодня ты уйдешь домой, в Ворошиловград. - Уловив попытку брата возразить, Михаил повысил голос и более повелительным тоном добавил: - Это приказ. - Считая на том разговор почти законченным, все же добавил: - Сразу в Ворошиловград не иди. Поброди по селам, осмотрись и присмотрись. В Ворошиловграде долго не задерживайся. Фашисты наверняка знают, что я работал секретарем горкома партии. По той причине могут расстрелять вас всех. Спасение в Краснодоне. - Заметив удивленный взгляд брата, Третьякевич-старший пояснил: - Именно туда надо уходить. Обязательно. И как можно скорее. Когда понадобишься - к тебе придет связной. - Михаил наклонился к уху Виктора (словно их кто-то мог подслушать), прошептал пароль и отзыв. - Никаких самостоятельных действий не предпринимай, живи тихо, незаметно. Затаись и жди. Помни - ты мой связной, партизан... Скоро все бойцы также рассеются по домам, родственникам, знакомым.
   От предстоящего расставания с братом Михаил заметно волновался. Поэтому говорил несколько путано, подчас повторялся, делал продолжительные паузы и, неожиданно, высказал то, о чем следовало молчать: "Действовать станем небольшими группами..." Такая несобранность мыслей была вызвана тем, что он скрыл от Виктора самое важное: решение о его уходе из отряда комиссар принял самостоятельно, без согласования с командиром. Конечно же, сегодня он непременно расскажет Ивану Михайловичу обо всем. И тот правильно поймет его действия... должен понять... и не осудит.
   Михаил привлек к себе Виктора, неловко обнял его, похлопал по спине. Сказал, стараясь придать голосу и словам обычный оттенок:
   - Кланяйся родителям. Скажи, что у нас все нормально.
   С наступлением темноты В. Третьякевич перебросил через плечо тощую котомку, торопливо покинул расположение партизанского отряда и направился в сторону Ворошиловграда.
   Так, выполняя приказ брата-комиссара, Виктор ушел из отряда до его разгрома. Именно приказ! Именно ушел! Притом до разгрома! А не предал и бежал, как утверждают некоторые исследователи. И никакой вины его в том нет. Разговор Михаила Третьякевича с младшим братом, как и его приказ Виктору покинуть расположение партизанского отряда, - это мой никакими документами или свидетельствами кого бы то ни было не подтвержденный домысел. Однако такой вывод логически следует из довольно продолжительных и обстоятельных бесед с М. И. Третьякевичем, ознакомления с рядом архивных документов, рассказов некоторых молодогвардейцев и партизан отряда Яковенко - Федора Максимовича Пронина и Ивана Даниловича Безуглова. К слову, последний в бою 15 сентября был ранен, и ему чудом удалось уйти от фашистов. С Прониным и Безугловым я работал на одном заводе, был в добрых отношениях, довольно часто встречался и беседовал, особенно в заводском музее.
   Покинув отряд, Виктор некоторое время скрывался в близлежащих селах и хуторах, нередко ночевал в скирдах соломы. Выдавая себя за возвращающегося из неудачной эвакуации ворощиловградца, присматривался к поведению полицейских и немцев, разузнавал обстановку, порядок передвижения гражданских лиц в "военной зоне" - в нее, согласно приказу немецкого военного командования, входила также Ворошиловградская область. Понятие "военная зона" означало: власть на ее территории принадлежит командирам полков и дивизий вермахта, в виде созданных ими комендатур - они непосредственно управляли городами и селами. Одновременно для повседневной работы и видимости гражданского самоуправления немецкие комендатуры в свою очередь создали институт бургомистров в городах и старост в селах. На эти должности фашисты назначали националистов, предателей и уголовников из числа местного населения. Из таких же злобных отбросов общества формировалась "украинская полиция". В военной зоне оккупанты, включая рядовых солдат вермахта, согласно распоряжению штаба верховного военного командования, имели право по своему усмотрению, без следствия и суда, расстреливать мирных граждан. Все это, естественно, наложило своеобразный отпечаток на отношение селян и хуторян к странствующим согражданам. Незнакомых людей они; встречали настороженно, порой недружелюбно. Случилось так, что несколько дней подряд Виктору не удавалось устроиться на ночлег ни в одном селе и хуторе. И тогда он вспомнил упоминание брата о ростовских партизанах.
   Поразмыслив, решил идти в сторону станицы Митякинской -той самой, о которой говорил ему Михаил.
   Виктору повезло. В одном небольшом лесочке ростовские партизаны задержали его и привели к своему командиру. Третьякевич назвал пароль. После этого разговор пошел так, как хотел того Третьякевич. Однако вскоре митякинские партизаны узнали о разгроме отряда Яковенко. У них, видно, мелькнула мысль: а не дезертир ли этот Третьякевич? Почувствовав прохладу по отношению к себе, Виктор изменил первоначальное намерение остаться у ростовских партизан. Поблагодарив за хлеб-соль, он ушел в Ворошиловград.
   Третьякевич проявлял крайнюю осторожность, ибо знал: в городе введен военный режим, согласно которому с 19-00 до 5-00 запрещалось хождение по улицам. Жители, застигнутые в это время вне дома, приравнивались к партизанам - их расстреливали на месте. Виктор не сразу постучал в дверь знакомого дома, расположенного в тогдашнем центре Ворошиловграда на улице Карла Маркса. Днем Третьякевич вертелся невдалеке, наблюдал жизнь знакомой улицы издали. Ночи проводил в покинутых, разграбленных, а то и полуразрушенных домах, которые присматривал заранее. И только через несколько дней, убедившись, что ничего подозрительного вокруг не происходит, заявился к родителям.
   Виктор, конечно же, сообщил им о совете Михаила в целях безопасности всем перебраться в Краснодон. И отец, и мать против переезда не возражали. Только, выслушав младшего сына, Иосиф Кузьмич заметил:
   - Надо бы наведаться... разузнать, цела ли наша хатка.
   Виктор наведался. Их убогий домишко стоял целехоньким. Вскоре, погрузив на приобретенную по случаю переезда тачку самое необходимое, Третьякевичи двинулись в Краснодон. Карточка убытия Ворошиловградской городской полиции точно зарегистрировала тот день - 7 октября 1942 года.
   Зная любовь немцев к аккуратности, вернее их природную пунктуальность во всем, даже в исполнении мелочных формальных требований (не зря ведь говорят: немец точен до педантизма), сомневаться в этой дате не приходится. Буквоеды-немцы учили тому же работающих у них наших граждан. Тем более, если дело касалось должностных обязанностей сотрудников полиции. Не стоит забывать и о том, что все без исключения ворошиловградцы, которые поступали на работу к фашистам, давали официальные, по установленной форме, обещания соблюдать верность и определенные обязанности. Текст того зарока гласил: "Я, такой-то (такая-то), клянусь, что буду преданным, и буду повиноваться фюреру Германской империи и германского народа Адольфу Гитлеру, и буду выполнять свои обязанности добросовестно и самоотверженно..."
   Если кого-то я все же не убедил в скрупулезности немцев, сошлюсь на А. С. Пушкина. Когда наш земляк Владимир Даль работал над толковым словарем русского языка, этим делом занимались также и другие филологи, писатели, любители словесности. В их числе был Пушкин. Однако кропотливое, хлопотливое, отбирающее уйму времени филологическое собирательство многим оказалось не под силу. Как-то Даль и Пушкин разговорились о тяжелом положении русского языка: привилегированные сословия в большинстве своем говорят на немецком и французском, сельское же население пользуется всевозможными наречиями. "Я собираю слова для толкового словаря живого великорусского языка", - сказал Даль. "Я тоже собираю, - отозвался Пушкин. - Но создать словарь будет под силу только вам с вашей немецкой пунктуальностью".
   Говорю так щепетильно о дате 7-го октября потому, что все происходящее в жизни Виктора Третьякевича до этой даты с оккупированным Краснодоном, точнее с "Молодой гвардией", не связано.
   Некоторые исследователи, даже очевидцы утверждают, будто видели Виктора раз или два в Краснодоне до 7 октября. Возможно. Однако что из того? Пришел и ушел. Посмотрел на свой домишко, перебросился несколькими словами со случайно встретившимися знакомыми. И все. Ведь не станут же двое старых знакомых, нечаянно столкнувшись после длительной разлуки в оккупированном фашистами городе, рассказывать друг другу о своих делах, за которые у немцев было одно наказание - смерть. Осторожность в общении при подобных встречах вызывалась возможностью того, что кто-то из них мог сотрудничать с оккупантами. А такое в те дни происходило не так уж редко. Виктор, как я уже говорил, знал о разгроме отряда Яковенко, при котором находилась комсомольская группа. Знал и, уверен, сделал должные выводы: старался поступать обдуманно, осмотрительно. Не раз проверял да примерял то, что собирался совершить. И это было оправдано: в Краснодоне, к великому сожалению (я о том уже говорил), оказалось немало слабовольных, двурушников, откровенных предателей. В том числе и среди учеников нашей школы, которая не только воспитала четырнадцать молодогвардейцев, но и породила ряд бесхребетных слюнтяев, изменников и предателей. Из той своры назову лишь нескольких своих одноклассников, которые хорошо знали Третьякевича: полицейский Николай Каманцев, шуцман Леонов, Сашка Пузырев, которому молодогвардейцы поручили продажу сигарет и который сразу назвал тех ребят полиции. А Линка Темникова. Она говорит, никого не выдавала, однако предала свою дружбу с Олегом Кошевым. (Александр Фадеев вывел ее в романе "Молодая гвардия" под именем Ленки Позднышевой.) А Маруська Никифорова Как и Линка, она явно не перешла на сторону врага, однако с пеной у рта агитировала сверстников следовать ее примеру - добровольно ехать в Германию, хотя бы уже затем, чтобы посмотреть культуру Европы.
   Как-то мы с мамой, вспоминая войну, разговорились о некоторых моих одноклассниках. Когда речь зашла о М. Никифоровой, мама проговорила:
   - Культура Европы... У нас, слава Богу, ни немцы, ни румыны, ни итальянцы не стояли. Правда, иногда по пути на фронт или с фронта забегали переночевать или в надежде чем-нибудь поживиться. Однако всякий раз уходили, спиймавши облызня (несолоно; хлебавши, укр. - К. И.). Сама пэрэбывалась з хлиба на воду. Те, у кого фашисты квартировали, рассказывали об их некультурности. Немцы без стыда раздевались догола, даже в присутствии женщин. А за столом, во время еды, опять-таки никого не стесняясь, молодок тоже, выпускали из желудка испорченный воздух... Да так громко. еще и хохотали...
   - Дело здесь, - сказал я, - не только в европейской культуре, вернее бескультурье. Фашисты просто не считали нас за людей. Для них мы - обыкновенный скот. Так чего же голому немцу стесняться; какой-то коровы или телки? Чего конфузиться при них выпускать из кишечника газ?
   В школьные годы я, естественно, не знал, кем станут те соученики. Но вот что я писал о них в своем дневнике.
   О Каманцеве: "18 апреля 1940 г. Н. Каманцев, Л. Салихов и Мазанов забрались в клуб ш. 5, хотели украсть там динамик. Но их поймали и отвели в милицию". "24 апреля. В клубе говорил с Каманцевым. Николай сказал, что если его посадят, то из него выйдет уркаган". "10 июня... Николай Каманцев, Леонид Салихов и Василий Мазанов за кражу технических вещей взяты под стражу. Ими украдены: аллоскоп, радиола (стоимостью более двух тысяч рублей), радиоприемник, вольтметр, рупор, несколько динамиков и телефонов. Все украденное они делили между собой, причем лучшие части доставались Каманцеву, как организатору этой группы". "11 августа. Из тюрьмы освободили (по кассации) Каманцева и других. Им дали условно: Каманцеву три года, Салихову и Мазалову - по два года..."
   О Леонове. "14 апреля 1941 г. Я часто исправляю стихи Леонова, указываю на ошибки. А они бывают разные: то рифма неправильная, то слог лишний, то политические или бытовые ошибки... Часть стихов Леонова не совсем хорошие..." "16 апреля. Леонов преподнес мне вот такой стих:
   
   ...Я знаю, мы с тобой сыны народа,
   Мы за него пойдем и в пекло, и на смерть.
   Всего дороже нам с тобой свобода,
   Но на такую, как сейчас, нам нечего смотреть.
   Сейчас с тобой мы незаметные "людишки",
   Но верь, придут и наши времена.
   Врагам мы не дадим ни дна и ни покрышки,
   Мы сядем на коней и вденем ноги в стремена.
   Поверь, Кимаша, мне, простому человеку,
   Я ненавижу всех, кто превращается в зверей.
   Я знаю, не дожить нам до златого века
   И не смягчить нам сердце тех людей..."
   
   Я был настолько взволнован первым в жизни адресованным мне стихотворным посвящением, что не вник в его суть. И лишь 20 марта 1942 года, перечитывая дневник, сделал на той странице карандашную помету: "Контра! О каких временах он мечтает!" О Темниковой и Пузыреве.
   "10 сентября 1940 г. Умер от воспаления мозга ученик нашего класса Вадим Пырч. Хотя я с ним не дружил, но уважал за очень, много прочитанных книг (содержание которых осталось в его голове), за отличное поведение и хорошую успеваемость. Пырч украинец. Он разговаривал на своем родном языке. Из-за этого над ним насмехались такие благородно-сумасшедшие, как Темникова Лина и Пузырев Александр. Эти подонки ценили и ценят только себя. Все остальные для них - мужики, некультурные люди, хулиганы... Они насмехаются над пионерами, которые ходят в старых полотняных; платьях и штанах.
   Эти... боятся взяться за турник (на полной ручке кожа станет грубой), считают зазорным перевести через дорогу слепого. Темникова Лина считает, что она самый лучший человек во всем мире..." В моем дневнике Темниковой и Пузыреву посвящено немало страниц более хлестких. Но, думаю, для портретной характеристики и этого достаточно. Те чистосердечные, без фальши и притворства записи делались только для себя. Поэтому читатель может им верить без оглядки на любые иные характеристики этих учеников.
   Из однокашников назову лишь одну не раз упоминавшуюся Зинку Вырикову - она многих темниковых и пузыревых стоит. Та деваха хорошо знала Третьякевича не только по школе, но и по работе в комсомоле: оба состояли в одной организации, были в активе райкома комсомола. Можно представить, что бы случилось, если бы они встретились во время оккупации. И Виктор, разоткровенничавшись, поведал ей о своем пребывании в партизанском отряде. Думаю, приведенных имен достаточно, чтобы понять, какие; неожиданности могли подстерегать любого, кто по старой памяти с ходу, без оглядки примет прежнего товарища за порядочного человека. Невольно приходилось во всех своих действиях соблюдать крайнюю осторожность, осмотрительность.
   Вот, например, как поступили в той обстановке Люба Шевцова и моя сестра Нина. Когда недавние верные подруги встретились во время оккупации, то ни одна, ни другая и словом не обмолвились, что до захвата Краснодона немцами, по заданию органов НКВД, занимались разведывательной работой в фашистском тылу. Обменявшись с Любкой ничего не значащими словами, Нина сказала:
   - Слух прошел, молодежь станут угонять в Германию. Может, как до войны, запишемся в балетный кружок клуба Горького? Кружковцев, говорят, вроде, не трогают, да и ребята в том клубе, свои...
   От прямого ответа Любка уклонилась и перевела разговор на другую тему. Она хорошо усвоила один из законов разведчиков: "Рот надо всегда держать на замке, а глаза и уши открытыми".
   - Как не удивительно, но то была моя одна из немногочисленных встреч с Любой во время оккупации. Она больше в Ворошиловграде пропадала. Да и я не сидела в Краснодоне. И еще одно изумление. Когда мы с Олегом и Сергеем уходили из Краснодона, от них узнала: Люба не только состоит в нашей организации, но и является членом штаба. Такой вот коленкор!
   Мне могут возразить: до краснодонского подполья Нина и Люба были связаны с органами НКВД. И там их научили предусматривать возможную опасность. А разве Третьякевич до прихода в Краснодон не состоял в партизанском отряде? Разве он не ходил в разведку? Выходит, Виктор был лапотником, поскольку первому встречному сообщал о своем партизанстве? Уверен, пребывание Третьякевича в Ворошиловградском партизанском отряде кое-чему его научило. Потому считаю: рассказы всяких очевидцев о приходе В. Третьякевича в Краснодон до седьмого октября, его явно излишняя откровенность в разговорах со школьными товарищами (уже при первой встрече!) о своем партизанстве являются развесистой клюквой.
   Составители официального биографического сборника "Молодогвардейцы", как и других подобных изданий, дату переезда В. Третьякевича в Краснодон почему-то называют расплывчато: "Осень 1942 года". Однако осень - это ведь и сентябрь, и октябрь, и ноябрь. А для рассмотрения меры участия Виктора в делах "Молодой гвардии" важен не только месяц, но даже день. Оттого названный сборник рассматривать в нашем случае нет смысла. Остается приведенный мною заслуживающий абсолютного доверия полицейский документ. На него и следует опираться. К сожалению, исследователи и краеведы слишком редко так поступают. Чаще спорят, что-то припоминают, доказывают без деловых бумаг.
   Карточка убытия Ворошиловградской полиции, на которую я ссылаюсь, подтверждает давно известное: "Молодая гвардия" возникла до приезда в Краснодон Виктора Третьякевича. И спорить с правдой документа бессмысленно.
   Вскоре после оккупации Краснодона, а точнее уже в конце июля того страшного месяца, Сергей Тюленин стал бороться с гитлеровцами в одиночку. К войне с оккупантами он готовился со дня нападения фашистов на СССР. В книге "Дорогие мои краснодонцы" А. Д. Колотович приводит такой свой разговор с Сергеем Тюлениным в сентябре 1941-го. На ее вопрос: "Что ты сейчас делаешь?" - мой друг ответил так: "Готовлюсь. Иначе я никак этого не назову.
   Я ведь в истребительном с Кимашей (мое школьное прозвище. - К.И.) подвизаюсь. Только во взглядах на дальнейшее расходимся. Он пойдет в истребительный, а я еще не знаю. Шурфы у нас глубокие. В крайнем случае можно пересидеть. Я в этом направлении кое-что предпринимаю... Мы с Кимашей часто об этом говорим. Он меня все допекает: "Один в поле не воин", а я ему отвечаю: "И один в поле воин, если у него на плечах голова, а не чурбан..."
   Одиночная борьба Сергея с оккупантами заключалась в том, что он то у одного, то у другого немца стащит автомат, винтовку или гранату. То в одном, то в другом месте подорвет их машину. Или отточенным гвоздем проколет шину, забьет выхлопную трубу грязью и заткнет деревянной пробкой, отчего завести автомобиль невозможно. То напишет и приколет в видном месте антифашистскую листовку.
   Но уже скоро Тюленин понял (на плечах у него была голова, а не чурбан!) правду известной пословицы, с которой когда-то спорил, а вот теперь пытался бороться: "Один в поле не воин". И тогда он сколачивает первую (подчеркиваю: первую!) в оккупированном Краснодоне группу подпольщиков. В нее вошли Володька Куликов, ученик школы № 1 имени М. Горького, возраст пятнадцать лет; Витька Лукьянченко, ученик школы № 4 имени К. Ворошилова, возраст пятнадцать лет; Тоня Мащенко, ученица школы № 1 имени М. Горького, возраст пятнадцать лет; Сенька Остапенко, ученик школы № 1 имени М. Горького, возраст пятнадцать лет; Радик Юркин, ученик школы № 1 имени М. Горького, возраст четырнадцать лет.
   Командиру группы, моему другу и однокласснику, в ту пору исполнилось шестнадцать.
   Я специально указал не только имена и фамилии ребят, но также их социальное положение и возраст. Чтобы люди знали, кто именно положил начало рождению нашей гордости и славы "Молодой гвардии".
   То были не выпускники разведывательных школ НКВД, не кадровые красноармейцы или командиры РККА, в силу ряда причин оказавшиеся в оккупированном Краснодоне, не умудренные жизненным опытом, закаленные в огне Октябрьской революции и гражданской войны ветераны Коммунистической партии. В группе Тюленина - обыкновенные и в то же время необыкновенные мальчишки и девчонки. (К слову, некоторых из них недальновидные учителя окрестили недобрыми прозвищами "трудновоспитуемый", "неподдающийся", "хулиган".) Обыкновенными называю первых молодогвардейцев потому, что им было свойственно все, что характеризует людей того возраста. Одновременно уже в школьные годы они имели твердые понятия о гражданском долге (хотя из-за малолетства официально гражданами еще не являлись), патриотизме, любви к Родине. Как и все наше поколение, те огольцы верили: трудное, подчас полуголодное детство позади. Впереди - светлое будущее, как о том неустанно говорили школьные учителя, писали газеты, твердило радио, как того сулили вожди советского народа. Именно отсюда проистекает незаурядность тех мальчишек и девчонок.
   Тогда мы еще не знали, что обещания руководителей КПСС и государства относительно свободы и равенства, как и лучезарного будущего не всегда чистосердечны и правдивы. Порой те посулы напоминали мираж - оптическое явление, которое, между прочим, характерно еще и тем, что, чем ближе к нему подступаешь, тем дальше оно отдаляется. Тогда еще не было изречения: "Народ и партия едины - различны только магазины". Мы верили всему, что обещала нам официальная коммунистическая пропаганда.
   Вступление в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками несовершеннолетних мальчишек и девчонок Краснодона было осмысленным и далеко не случайным. По зову собственных сердец, без подсказки старших или каких-либо организаций они выступили против коричневой чумы, ибо душой и сердцем не принимали фашистский "новый порядок". Сказалось, конечно, и влечение к романтике, что является вполне нормальным в том возрасте.
   В октябре 1942 года в группу Тюленина вступили новые ребята: Валерия Борц, ученица школы № 1 имени М. Горького, возраст 15 лет; Ленька Дадашев, ученик школы № 4 имени К. Ворошилова, возраст 15 лет; Степка Сафонов, ученик школы № 1 имени М. Горького, возраст 15 лет.
   Позже, по свидетельству Валерии Борц, группа С. Тюленина объединилась с группой Земнухова - Кошевого, появился партизанский отряд "Молот".
   Земнухов, Тюленин и Кошевой, собравшись вместе у Олега, долго не задерживались. Обсудили лишь самое главное. Впоследствии обозначился еще один партизанский отряд молодогвардейцев с таким же названием. (Как и в первом случае, понятие "отряд", да еще "партизанский", было относительным, вызванным желанием мальчишек усладить душу и сердце громкими, многозначащими словами.)
   Знали ли те герои, на что шли? Да, знали, ибо по всему городу были расклеены приказы немецкой комендатуры: "За спрятанное оружие, отдельные части оружия, патроны и прочие боеприпасы, за всякое содействие большевикам и бандитам (читай: партизанам. - К.И.)... виновные будут наказаны смертной казнью..."
   В других местах Краснодона и района другие ребята, независимо друг от друга, также поднимались на борьбу с оккупантами. В поселке Первомайка, к примеру, вчерашние десятиклассники Анатолий Попов и Ульяна Громова в августе организовали группу комсомольцев-подпольщиков. В то же самое время подобная боевая группа возникла в поселке Краснодон. Ею тоже руководил недавний десятиклассник Николай Сумской. На борьбу с оккупантами поднимались юные мстители города Ровеньки, поселков Новоалександровка, Изварино, других населенных пунктов Краснодонского района. Вскоре партизанский отряд "Молот" объединился с этими подпольными группами - так родилась "Молодая гвардия".
   Так краснодонские мальчишки по собственному почину восстали против немецко-фашистских захватчиков. Виктора Третьякевича среди них еще не было. Как не было и кадрового офицера Красной Армии, фронтовика Ивана Туркенича, выпускников школы НКВД Любы Шевцовой, Владимира Загоруйко, братьев Сергея и Василия Левашовых, других более старших, имеющих жизненный и боевой опыт подпольщиков.
   Аресты мирных жителей, тех, кто по убеждениям оккупантов мог в первую очередь оказать противодействие "новому порядку", начались вскоре после прихода фашистов. Этим занималась специально обученная служба СД - карательного органа, призванного отыскивать, арестовывать и, как правило, расстреливать коммунистов, комсомольцев, евреев, цыган, партизан, подпольщиков, бойцов и командиров истребительных батальонов. Не обошлось, конечно, без помощи наших предателей. Сами немцы что и кого могли знать в чужой стране?
   Темной осенней ночью 29 сентября 1942 года в краснодонском парке культуры имени Комсомола фашисты с помощью наших изменников совершили страшное злодеяние: после изуверских пыток живыми зарыли 32-х шахтеров, в большинстве коммунистов. Как говорилось в приказе немецкого командования, "за активную работу на советскую власть и отказ работать на великую Германию". Среди тех страдальцев оказался мой товарищ по Краснодонскому партизанскому отряду И. В. Шевцов. О нем хочу рассказать поподробнее.
   Как помнит читатель, Иван Васильевич с семьей при содействии Борцова-Могилевича эвакуировался вместе с райотделом НКВД. Однако на переправе через Дон Шевцова и его семью постигло несчастье. Во время бомбежки были тяжело ранены Иван Васильевич, его жена Мария Алексеевна, младшая дочь Людмила. Двенадцатилетняя Валентина - самая старшая из детей - растерялась. Но какие-то военные помогли девочке перенести родителей и сестренок в погреб.
   Ночью хутор, в котором они расположились, заняли немцы. Что делать? На семейном совете решили раздобыть подводу и перебраться в какое-нибудь глухое место. Валентина пошла в поле, где располагались беженцы. Незнакомый старик помог достать пару быков, бричку. Вместе с Валентиной он забрал из погреба семью Шевцовых на подводу, дал детям налыгач, сказал:
   - Погоняйте! Хотя ваш отец раненый, по всему видать, он человек смекалистый... правильно подскажет, куда путь держать.
   Более недели добирались Шевцовы до станицы Гундоровской - там жили их родственники. Вскоре у Ивана Васильевича, а затем и у его жены началась гангрена. Они часто теряли сознание, бредили. Дети уложили родителей на тачку-подводу, полицаи отобрали - и повезли в больницу родного поселка Изварино, что недалеко от Краснодона. Здесь Ивана Васильевича и Марию Алексеевну - тоже коммуниста - выдал предатель. Шевцовых арестовали, привезли в Краснодон.
   - Значит, так... - начальник районной полиции Соликовский многозначительно помахал ременной плетью перед лицом Ивана Васильевича. - Прежде всего, расскажешь о своем пребывании в бандитской шайке...
   Шевцов бросил на предателя презрительно-негодующий взгляд, от которого Соликовский невольно съежился и тотчас поправился:
   - Ну, в этом... партизанском отряде, по-вашему. Все-все распишешь... без утайки. Состав, фамилии, численность, вооружение, организационное построение, методы борьбы, связь с местным населением и командованием Красной Армии, совместно с какими бан... отрядами действовали. Нас интересуют также фамилии известных тебе коммунистов, беспартийных активистов, истребителей ...тех, кто не успел удрать. Только потом станут тебя лечить. Выздоровеешь, снова пойдешь на шахту. Великой Германии нужен уголь... много угля.
   В воспаленном мозгу Шевцова мгновенно вспыхнули слова партизанской клятвы: "Я, красный партизан, даю торжественную клятву перед своими товарищами - красными партизанами, что... никогда не выдам своего отряда, своих командиров, всегда буду хранить партизанскую тайну, если бы это даже стоило мне жизни. Я буду до конца верен своей Родине..."
   Шевцов понял: терять ему нечего, живым из полицейских лап он не вырвется. Поэтому говорил то, что думал:
   - Партизаны своей Родиной не торгуют. Запомни это, белогвардейская сволочь.
   Взбешенный предатель жестоко избил Ивана Васильевича. Однако это не помогло. Шевцов молчал. Тогда его стали истязать ежедневно. Били по рукам, ногам, голове. Избивали изощренно, со знанием дела. Ременной плетью со свинцовым наконечником, палками, шомполами, толстыми резиновыми шлангами. Однако Иван Васильевич по-прежнему не шел на сделку со своей совестью, чего добивались от него немецкие прислужники.
   О том, что Шевцов выдержал, говорит и такая реальность: в это время другой боец нашего отряда, Филипп Петрович Лютиков, продолжал спокойно (насколько, разумеется, позволяли обстоятельства) выполнять задание 8-го отделения поарма-18. Он знал об аресте Шевцова и верил: Иван Васильевич его не выдаст. Как показали дальнейшие события, уверенность Филиппа Петровича оказалась оправданной.
   Поняв, что конец неминуем, Шевцов решил попрощаться с детьми.
   - Передай, доченька, бабушке, - сказал он во время очередной встречи с Валентиной, - чтобы она привела вас всех. Начальник полиции пообещал отпустить, ежели у меня в самом деле пятеро малолеток.
   И вот это последнее свидание. Иван Васильевич долго смотрит на свою детвору, гладит их вихрастые головки, беспрестанно целует.
   - Запомните, малютки мои, - торопливо шепчут его разбитые, опухшие губы, - отец ваш был честным человеком. Мне очень: хочется, чтобы и вы дорожили своими именами... выросли совестливыми, любили Родину, как люблю ее я. Она ведь у нас одна. Повернулся к старой матери, попросил: - Подними моих детей, как: выпестовала меня... - скупые мужские слезы медленно потекли по его измученному лицу.
   Озверелый полицай, не дожидаясь ухода детей, со всей силы ударил Шевцова карабином по голове. Иван Васильевич пошатнулся, перед глазами поплыли радужные круги. Еще удар... И еще...
   Партизан упал. Костыли разлетелись в разные стороны. Шевцова выволокли в огороженный высоким деревянным забором двор полиции. Уже оттуда дети услышали надрывный голос отца: - Наши непременно вернутся!..
   Краснодон узнал о том лиходействе от вездесущих пацанов - они увидели, как в городском парке бездомные одичавшие собаки (они всегда покойников чуют) грызут человеческие руки и голову. Фашисты не только не сделали на месте погребения насыпь, как это принято, а вообще лишь чуть-чуть притрусили яму землей. Сотворили это специально, чтобы устрашить жителей города.
   Многие горожане были возмущены зверством оккупантов и их прислужников. Однако на деятельный ответ решились только самые отважные - краснодонские мальчишки. И в этом не было ничего удивительного. В один день повзрослевшие, они являлись людьми высоких духовных и душевных качеств, им было свойственно чувство собственного достоинства. Те юноши и девушки выросли истинными патриотами Отечества, ибо их характеры формировались в годы, когда слова "Родина-мать" имели начальное, ясное и точное, а не отвелеченно-спекулятивное звучание и смысл. Вот почему мученическая смерть земляков вызвала у юных подпольщиков не страх и растерянность, чего ожидали и добивались гитлеровцы, а беспощадную месть захватчикам. Именно в те дни отдельные боевые группы юношей и девушек Краснодона объединились в монолитную комсомольскую организацию "Молодая гвардия".
   Не понаслышке зная кое-что о подготовке как первого, так и второго коммунистического подполья Краснодона, смею утверждать: рождение "Молодой гвардии" в последних числах сентября - первых числах октября 1942 года, к которому Виктор Третьякевич не имел никакого отношения, было только видимое. Собрались руководители нескольких молодежных подпольных групп и решили создать единую комсомольскую организацию. Решено - сделано. Избрали, как положено, секретаря - им стал Олег Кошевой, в тот год он окончил восьмой класс краснодонской СШ № 1 имени М. Горького и ему шел семнадцатый год, поддержали предложение Тюленина наречь только что родившееся образование красивым и гордым именем "Молодая гвардия"; поздравили друг друга с таким знаменательным событием; высказали уверенность в правильности совершенного.
   Однако для завершения организационной работы предстояло еще очень многое сделать: окончательно объединить все подпольные группы, наладить их действия в новых условиях, ввести строгую дисциплину, подумать над клятвой, установить контакт с командирами "пятерок", организовать систему разведки, подобрать связных... Во всем этом только что вступивший в "Молодую гвардию" Виктор Третьякевич (это произошло не ранее середины октября) оказал своим товарищам посильную помощь. Он ведь имел, пусть небогатый, опыт комсомольской работы не только в мирное время, но и в условиях подполья.
   О том, что "Молодой гвардии" нужен еще и комиссар, тогда никто даже не заикался. Может быть, просто потому, что такой должности в комсомоле вообще никогда не существовало.
   Олег горячо взялся за работу. А дел оказалось невпроворот. Он руководил, вернее, пытался руководить всем и всеми. Однако вскоре понял (ребята - тоже): одному человеку такая нагрузка не под силу. И тогда комсомольцы в помощь своему секретарю избрали штаб организации. Почему именно штаб, а не бюро? Да просто оттого, что мальчишкам это слово нравилось больше казенного "бюро". "Штаб" - более звучное, понятное, к тому же от него веяло не только романтикой, но и силой.
   Между секретарем комсомольской организации и ее штабом никогда не было недоразумений, размолвок, сшибок, распрей. Порой по тем или иным вопросам ребята высказывали различные мнения. И это было нормально. В конце концов, принималось решение в интересах общего дела борьбы с оккупантами. А теперь небольшое отступление.
   Когда летом 1940 года я отдыхал в пионерском лагере хутора Большой Суходол, вожатым нашего отряда был Виктор Третьякевич. К тому времени он только-только окончил восьмой класс и еще не достиг шестнадцатилетнего возраста. Чтобы таким юнцом стать отрядным вожатым пионерского лагеря (а затем и старшим вожатым лагеря), надо обладать незаурядными способностями. Природа наделила Виктора теми качествами.
   На первом сборе меня избрали председателем совета отряда. Вот лаконичные записи в моем дневнике о тех событиях: "28 июля. Ребята прозвали меня комендантом корпуса. Завтра на выборах совета отряда они хотят выбрать меня председателем... 29 июля. Сегодня в лесу выбирали совет отряда. "Давайте кандидатуры на председателя совета, - сказал наш вожатый Витя Третьякевич (тот самый, что учился в нашей школе и был председателем ученического комитета). "Квасникова! Кима! (они еще не знают моей фамилии. "Как твоя фамилия?" - спросила меня пионерка Валя Овчарова. "Иванцов", - ответил я. "Допишите туда Иванцова". "Да он же здесь есть. Его звать Ким...) И здесь меня выбрали председателем совета отряда... Сегодня Витя (вожатый) дал мне тетрадь, чтобы я вел отрядный дневник..."
   Да, мы учились с Третьякевичем в одной школе, были хорошо знакомы. Больше того, вместе работали в ученическом комитете: Виктор председательствовал, я отвечал за военно-физкультурную работу. К тому же одно время Третьякевич помогал мне в учебе - о том рассказал в других книгах о молодогвардейцах. И вот мы снова столкнулись. Новое общественное занятие способствовало нашему более тесному сближению. Лишний раз я мог убедиться, насколько Третьякевич всесторонне развит, насколько хорошо знает ребят и умеет влиять на них. Уже в первые дни Виктор постарался выявить музыкантов, чтецов, физкультурников, певцов, ребят, любящих рисовать, умеющих писать в стенгазету и выпускать ее. И все это во имя того, чтобы поддерживать и развивать склонности мальчишек и девчонок, правда, хорошим советчиком Третьякевича оказался старший пионервожатый Степа Кудинов.
   Третьякевичу-пионервожатому помогало в работе и то, что он отменно играл на нескольких музыкальных инструментах. Виктор вкладывал в вожатскую работу собственный задор и выдумку, старался, чтобы у ребят как можно меньше оставалось пустого времени. Вскоре наш отряд стал лучшим в пионерском лагере. Однажды два передовых отряда, наш и еще один, выделили для подписания договора о социалистическом соревновании с пионерским лагерем хутора Поповка. В те годы вошло в обыкновение каждому отряду иметь свою песню, ребята сочиняли их сами, нередко плохо. Но всегда искренне, чувственно. У нашего отряда песни еще не было. Однако идти в поход, да еще в соседний лагерь, без собственной песни негоже. Пацаны знали, что я люблю поэзию и даже занимаюсь стихосложением, вернее стихоплетством. Поэтому поручили именно мне написать слова отрядной песни. Причем немедленно. Все мои попытки отказаться из-за неумения ни к чему не привели. Отряд требовал. Я вынужден был подчиниться. И тут, на мое счастье, из леса донеслась хорошо знаковая и любимая многими песня "Дан приказ ему на запад..." Я немного пошевелил мозгами и вскоре продекламировал отряду переделку:
   
   Дан приказ в Поповку топать
   Напрямик, через бугор.
   Отправлялись два отряда
   Заключать соцдоговор.
   
   Комиссар наш Третьякевич
   Рядом весело шагал.
   Как и мы, он загорелый,
   Как и мы, он распевал...
   
   Первоначально первая строка второго куплета в моей голове была несколько иной. Начиналась она словами: "Наш вожатый Третьякевич". Однако после недолгого раздумья я вспомнил, что лучше пионерских вожатых - а Виктор был именно таким - называю пионерскими комиссарами. И заменил "наш вожатый" на "комиссару наш". Ребята с такой подменой согласились. Они не хуже меня знали, что звание "пионерский комиссар" - это высшая похвалу вожатому, политическому руководителю в детской коммунистической организации. В мои школьные годы все это являлось азбучной истиной. По общему мнению, Виктор такой чин вполне заслуживал. И, как вскоре оказалось, звонкое, о многом говорящее прозвание "комиссар" ему весьма нравится.
   Прошли годы, десятилетия. О той песне я совершенно забыл. Но вот в 1997 году на съемках кинофильма "По следам "Молодой гвардии" (в этой полнометражной документально-публицистической киноленте московской киностудии имени Максима Горького я участвую в качестве консультанта и актера) разговорился со старой знакомой, пионеркой того нашего отряда, дочерью казненного фашистами председателя Краснодонского горсовета депутатов трудящихся С. Г. Яковлева Кларой Павликовой. Она спросила:
   - А помнишь нашу отрядную песню?
   - Какую песню? - я удивленно уставился на Клару. Вместо ответа она негромко напела:
   - Дан приказ в Поповку топать...
   - Господи! - воскликнул я. - Надо же! Ты не забыла?!..
   9 августа 1940 года я записал в дневнике о том, что Виктора назначили старшим пионерским вожатым лагеря. Вожатой нашего отряда стала Валя Б. (чуть позже я объясню, почему называю лишь начальную букву фамилии новой пионервожатой, хотя в дневнике она записана полностью). Кажется, я неплохо справлялся со своими обязанностями, поэтому с подачи Виктора тоже пошел на повышение: "15 августа. Меня выбрали председателем лагерного совета... 16 августа. На утренней линейке я принял рапорты от председателей советов отрядов, потом сдал рапорт старшему вожатому Третьякевичу".
   Виктор был одержим, буквально влюблен в ребят и общественную работу. К тому же на редкость музыкален. Именно эти качества позволили ему не только создать струнный кружок нашей школы, но и стать его бессменным руководителем.
   Я не думаю, что Третьякевич корпел над учебниками пионерской работы, различными методиками. Просто сама природа наделила его педагогическими способностями. Помню, когда я забегал к Сергею Тюленину, то нередко видел его соседа Третьякевича в кругу ребят с мандолиной. Они разучивали пионерские и молодежные песни. Иной раз Виктор непринужденно беседовал с мальчишками. Они не просто болтали, а обменивались мнениями по различным интересующих их вопросам. Третьякевич отвечал (или пытался ответить) на многочисленные "как?", "почему?"
   Те разговоры были не только занимательными, но и обстоятельными. И еще одно. Виктор рано научился произносить публичные речи. В сочетании с политическим развитием это умение производило благоприятное впечатление на слушателей-сверстников.
   Вскоре начался новый учебный год. В кругу ребят-семиклассников я рассказывал о пионерском лагере и нашем вожатом. Не умолчал и об отрядной песне. В те дни Третьякевича избрали секретарем ученической комсомольской организации нашей школы. Узнав об этом, я разыскал Виктора, сказал весело, громко: - Поздравляю, комиссар!
   Лицо Виктора тут же просияло улыбкой. Это возбуждение напомнило мне, что прозвищем "комиссар" он не перестал гордиться. Для Третьякевича, как и для многих из нас, оно неизменно связывалось с образом Дмитрия Фурманова, политического руководителя знаменитой дивизии Василия Ивановича Чапаева. Кинофильм "Чапаев" мы смотрели много-много раз, кто десять, кто двадцать и более. Комиссар Фурманов по своему интеллекту, умению подходить к людям стоял выше Чапаева. Эти его качества благотворно влияли на вспыльчивого начдива, вызывали в его душе уважение и любовь к политическому однодумцу, товарищу по борьбе.
   Находившиеся рядом с нами ребята слышали мое обращение к Виктору. Вскоре они стали обращаться к Третьякевичу не иначе, как "комиссар".
   Но вот в устах Сергея Тюленина, как и других ребят, оно неожиданно зазвучало несколько шутливо, подчас иронично, поток даже неодобрительно. И на то были причины. Одна из них неожиданные комиссарские замашки комсомольского секретаря. Всегда спокойный, рассудительный, уравновешенный Третьякевид вдруг сделался шумливым, перестал трезво относиться к окружающему. Видно, успехи в вожатских делах, отрядная песня, должность комсомольского секретаря вскружили ему голову. Виктор пытался командовать не только школьниками-комсомольцами, но и вообще всеми учениками. Нередко проявлял хвастовство, высокомерие по отношению к товарищам, то и дело одергивал ребят. Вчерашняя выдержка убеждать уступила место приказу. Из недавнего поощряющего и справедливого советчика он стал начальником, подчеркивал свое превосходство. В выступлениях на собраниях, сборах пионерских отрядов, да и вообще в повседневном обращении со сверстниками в его голосе зазвучали назидательно-резкие нотки. К тому же на почве любви к немецкому языку Третьякевич неожиданно подружился с Л. П. Гернер, которую, как помнит читатель, большинство учеников не любило. Я смотрел на Виктора и не узнавал eго. Естественно, изменилось и мое отношение к Третьякевичу. И не только мое. О чем свидетельствуют и память, и дневник. Для многих из нас было К счастью, на повадки Третьякевича обратили внимание директор школы Ю. Ю. Анисимов и секретарь учительской Комсомольской организации Ф. И. Иванчиков. Одновременно в школу зачастил любимец краснодонской молодежи, первый секретарь райкома комсомола Прокофий Приходько. (К слову, он неоднократно писал районной газете "Социалистическая Родина", говорил на всякого рода собраниях и совещаниях о Викторе как об одном из лучших комсомольских секретарей.) Вскоре Третьякевич изменил свое поведение, вновь стал прежним парнем: незаносчивым, общительным, свойским. Ребята опять называли его не чиновничьим словом "секретарь", а более теплым, ярким и образным "комиссар". Как и в пионерском лагере, оно звучало доброжелательно, уважительно.
   Из книг и кинокартин мы знали, что комиссарами были многие борцы за народное дело: участники Октябрьской революции и гражданской войны. К тому же от комиссара и его черной кожаной куртки исходили не только сила и власть, но и веяло романтикой, к которой ребята всегда склонны. Своим прозвищем "комиссар" Виктор гордился. И неизменно носил кожаную куртку. Не расставался он с той одеждой и во время оккупации. Василий Левашов рассказывал мне, когда Виктора уводили в полицию, он надел свою любимую комиссарскую куртку. В ней и принял смерть.
   Переехав из Ворошиловграда в Краснодон, Третьякевич, как того требовал "новый порядок", сразу зарегистрировался на бирже труда. И уже через день получил повестку об отправке в Германию. Семья заволновалась. Как быть? Встревоженные Виктор, мать и отец судили-рядили и так и этак. Однако ничего дельного придумать не могли. Как рассказывал мне кто-то из оставшихся в живых молодогвардейцев (кто именно, уже не помню), в тот тревожный день к Виктору заглянули некоторые старые знакомые. В их числе Сергей Тюленин, Олег Кошевой, Василий Левашов, Анатолий Ковалев, Владимир Осьмухин. Узнав о повестке биржи труда, один из гостей сказал:
   - Не вешай нос, Виктор. Мы постараемся помочь тебе.
   На следующий день Третьякевича свели с учительницей поселка Краснодон Антониной Елисеенко - теперь она работала в больнице. Выслушав Виктора, Тоня познакомила его со своей подругой, медсестрой Ниной Алексеенко.
   Уже на следующий день Нина Петровна вручила В. Третьякевичу справку о его полной непригодности к физическому труду ввиду того, что он страдает инфекционными и венерическими заболеваниями. Этот диагноз подтверждал главный врач Краснодонской городской больницы. О том свидетельствовали его подпись и печать. Согласно медицинскому документу, биржа труда не только исключила Третьякевича из списков отправляемых в Германию, но и вообще сняла с учета. К сказанному добавлю: Н. П. Алексеенко, как впоследствии подтверждалось, спасла от фашистской каторги многих моих земляков. Г. Я. Емченко в книге "За наше правое дело" засвидетельствовал несомненность этой реальности: "Врач Краснодонской поликлиники Н. П. Алексеенко при помощи справок о "болезни" и другими путями спасла более ста человек".
   Я уже говорил, что Тюленин жил рядом с Третьяковичем и что он первым пришел к соседу. Уверен, увидев Виктора, мой друг, предусмотрительно посмотрев по сторонам, негромко, но уважительно проговорил: "Привет, комиссар!" Думаю, такое обращение Виктору пришлось по душе. Прощупав друг друга на протяжении нескольких дней на первый взгляд ничего незначащими вопросами, они вскоре перешли к откровенной беседе.
   Школьное прозвище Третьякевича, убежден, понравилось Олегу Кошевому, который, по свидетельству Василия Левашова вслед за Тюлениным навестил Виктора. Полагаю, прозвище Третьякевича "комиссар" припомнили и мои одноклассники, товарищи компании клуба Горького Владимир Осьмухин и Анатолий Орлов - в те дни они тоже встречались с Третьякевичем.
   Виктор, полностью доверившись друзьям, рассказал о гибели Ворошиловградского партизанского отряда, о своем участии в боевых делах. Ребята в свою очередь намекнули ему о молодежном подполье Краснодона. Во время новой встречи Олег Кошевой спросил Третьякевича:
   - Что ты намерен теперь делать?
   После непродолжительного раздумья (вспомнились слова брата Михаила - жить незаметно) Третьякевич ответил, твердо выговаривая каждое слово, что подчеркивало его обдуманное решение:
   - Хочу быть вместе с вами. - Помолчав, добавил: - Если примете.
   Такое решение Виктора не было скоропалительным. Еще до встречи со школьными товарищами он многое обдумал, многое взвесил. Разгром отряда Яковенко не понудил Третьякевича отказаться от активной борьбы с немецкими оккупантами, не устрашил, не превратил в труса. Это делает ему честь. И, несомненно, заслуживает глубокого уважения. Иной бы на его месте, узнав о трагедии товарищей-партизан, и слышать бы не захотел о новом противодействии оккупантам. Он же решил снова вступить в борьбу с фашистами. Это было уже не ребячество, не погоня за романтикой. Это было осознанное борение, логическое следствие его патриотизма, преданности комсомольским идеалам, любви к Родине.
   - Думаю, ребята примут тебя в нашу организацию, - уверенно проговорил Олег. И тут же добавил: - Всем нам пригодится и твой опыт комсомольской работы, и твое партизанство.
   Именно так я представляю себе зарождение молодежного подполья Краснодона после многочисленных бесед и встреч с оставшимися в живых молодогвардейцами, матерью и бабушкой Олега Кошевого, матерью и сводными сестрами Сергея Тюленина, родителями и родственниками других молодогвардейцев, переживших оккупацию. И, конечно же, после работы во многих архивах Луганска, Киева, Москвы и Подольска.
   Когда Сергей Тюленин поздравлял Виктора Третьякевича со вступлением в подпольную комсомольскую организацию "Молодая гвардия", он по старой памяти непроизвольно назвал его "комиссаром". Другие ребята, подражая Сергею, тоже стали величать Третьякевича комиссаром. И вот кто-то проронил:
   - У нас, братва, тоже должен быть комиссар. Так у ребят заговорило мальчишеское тяготение, мальчишеская любовь к громким звучным словам и должностям, желание походить на взрослых. О сути такой должности, как и о ее необходимости, они не задумывались. Главное, все должно быть, как у взрослых, как в настоящих партизанских отрядах.
   Не мешкая, подпольщики учреждают пост комиссара. Кандидат на то место нашелся сам собой. Так Виктор Третьякевич стал комиссаром юных подпольщиков Краснодона.
   Эти мои догадки - вполне закономерные рассуждения и логические умозаключения. Они подкрепляются заявлениями некоторых молодогвардейцев. Вот что они говорили. Иван Туркенич: "Третьякевич был у нас одно время комиссаром". В отчете И. Туркенич называет Виктора то комиссаром, то командиром. Впрочем, так говорили о должности Третьякевича в "Молодой гвардии" и некоторые другие подпольщики. Это лишний раз доказывает: понятие "комиссар" у молодогвардейцев ассоциировалось со словом руководитель. А вот мнение Георгия Арутюнянца: "Земнухов тогда был начальником штаба, Третьякевич комиссаром... Кошевой был комиссаром отряда..." Валерия Борц: "Я вступала в "Молодую гвардию" в августе 1942 года. Тогда организация была малочисленной и называлась отрядом "Молот". Командиром был Виктор Третьякевич, комиссаром - Олег Кошевой". В высказываниях подпольщиков, как видим, наблюдаются некоторые противоречия. Дело в том, что своеобразие "Молодой гвардии", возраст большинства ее участников были таковы, что комиссар этой организации не походил на хорошо известных нам армейских и партизанских политических руководителей (имеются в виду их общественно-политические, административные и иные обязанности), скажем, на Д. Фурманова из дивизии, В. Чапаева или С. Руднева партизанского соединения С. Ковпака. Для мальчишек и девчонок из "Молодой гвардии" слово "комиссар" увязывалось со словом "руководитель". Поэтому активных организаторов и руководителей комсомольского подполья Олега Кошевого, Ивана Земнухова и Виктора Третьякевича они называли то комиссаром, то командиром, то начальником штаба, то просто вожаком. К заявлению же В. Борц, что в августе 1942 года командиром отряда "Молот" был Третьякевич, вряд ли можно относиться серьезно по той простой причине, что Виктора тогда в Краснодоне вообще не было. Свидетельство тому (я вынужден повторить) "Картка на выбулого" паспортного отдела Ворошиловградской городской полиции. В графе "6" этого документа под названием "Выбув и куды" написано: "Краснодон Ворошиловградской области 7/X-42 г." Таким было строение "Молодой гвардии" до того, как придумали единое партийное мнение о создании, работе и кто был кем в этой подпольной организации.
   Однажды я спросил мать Олега Кошевого, Елену Николаевну: "Почему во время бесед и выступлений вы почти никогда не называете Олега комиссаром?" В ответ услышал: "Та якый вин комисcap... Мальчишка, как и другие молодогвардейцы. А то, что подпольщики ввели в своей организации такую должность, это, думаю, от желания походить на старших. Посаду Олега хоть красивым словом окрестили. А вот Ивану Земнухову отвели пост "шпиона-разведчика". Погромче, пострашнее подбирали слова. Ну что это, как не; ребячество!"
   Об этой беседе с Кошевой я поведал в ноябре 1992 года в очерке "Апостолы из Луганска". Он был опубликован в "Луганской правде", а в 1995 году вошел в мой сборник "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета". Кто мог подумать, что скромность Елены Николаевны, о которой я писал, впоследствии станет в "трудах" одного щелкопера доморощенного пошиба "доказательством" того, что Олег не был комиссаром "Молодой гвардии". В своей монографии тот бумагомаратель пишет: "...комиссия, занимавшаяся два года исследованием "белых пятен" молодежного краснодонского подполья, разыскала протокол допросов Кошевой НКВД в 1943 году. На них она ни разу, ни словом не обмолвилась о том, что ее сын был комиссаром "Молодой гвардии". И только в 1944-м "вспомнила об этом".
   Повторяю: о комиссарстве Олега Е. Н. Кошевая знала и помнила. Однако не в пример тому писаке понимала: учреждение такой должности смахивало на ребячество. Поэтому и не афишировала ее. Во время съемок киноленты "По следам фильма "Молодая гвардия" ныне здравствующий автор сценария и режиссер Юрий Григорьев вспомнил о комиссарстве Третьякевича. И тогда же спросил об этом члена штаба "Молодой гвардии" Василия Левашова (я присутствовал при той беседе): "Кто же все-таки был комиссаром?"
    "И я, и Юркин, и Лопухов, - ответил Левашов, - одно время утверждали, что комиссаром "Молодой гвардии" был Третьякевич. Но то относится к первому периоду деятельности нашей организации, когда в ней было то ли два командира, то ли два комиссара. Все мы, здравствующие ныне молодогвардейцы, - Валерия Борц, Ольга Иванцова, Анатолий Лопухов и, повторяю, я тоже, считаем: действительным комиссаром "Молодой гвардии" был Олег Кошевой".
   Это утверждение молодогвардейцев зрители слышат с киноэкрана, когда смотрят фильм "По следам "Молодой гвардии". К сожалению, у нас, на Луганщине, как и лента "Молодая гвардия", он не демонстрируется. В Москве те фильмы показывают и в кинотеатрах, и по телеканалам. В Беларуси тоже. Один раз, в 2001 году, кинокартина "По следам "Молодой гвардии" даже на одном из телеканалов Киева появилась. А Луганск почему-то стесняется.
   В 2002-м году, в период подготовки к празднованию 60-летия со дня рождения "Молодой гвардии", я нанес визит руководителю луганского областного телевидения Н. Тимошенко. Попросил его показать по областному телевидению кинофильмы "Молодая гвардия" и "По следам "Молодой гвардии". В ответ услышал: "Таких кинолент у нас нет". Я знал, что это чистой воды вранье, однако спорить не стал. Обратился с письмом к руководителю областной государственной администрации А. О. Ефремову. Вот полный текст того обращения:
   "Уважаемый Александр Сергеевич!
   В ряде последних выступлений Вы добрым словом отозвались о подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия", призвали пропагандировать ее подвиг, любить Родину так, как любили ее молодогвардейцы. Памятуя об этом, решил обратиться к Вам с такой просьбой:
   Пожалуйста, поспособствуйте, чтобы по областному телевидению ко Дню Победы и ко дню рождения "Молодой гвардии" были показаны кинофильмы "Молодая гвардия" и "По следам "Молодой гвардии" (обе производства московской киностудии имени М. Горького они наличествуют в архиве Луганского областного государственного телерадиоканала. Последний раз вышеназванные фильмы демонстрировались по ЛОГТРК в позапрошлом году и отнюдь не по инициативе этой компании.
   Желательно, чтобы и в дальнейшем эти киноленты показывались ежегодно к 22 июня и 14 февраля (День освобождения Луганска).
   А то ведь как получается, в московских кинотеатрах показывают, причем при переполненных залах. В Беларуси их тоже демонстрируют. А вот Луганск почему-то стыдится их демонстрировать.
   Человек смертен. История вечна. Потому и обращаюсь к Вам с просьбой, чтобы потомки знали сваю родословную. В противном случае они станут стопроцентными рабами духа, потом и рабами телесными. Может получиться и так, что Луганщину станут называть не родиной "Молодой гвардии", а бандистско-клановым регионом, как сегодня именуют Донбасс некоторые СМИ (скажем, выходящая более 500 тыс. тиражом киевская газета "Вечерние вести" № 062 23 апреля 2002 года).
   И еще одно.
   Областное радио в передачах, посвященных 60-летию "Молодой гвардии", как и в объявлениях об этих передачах, называет подпольную организацию. Краснодона не комсомольской, а молодежной. Такая вольность государственной организации непозволительна, ибо "Молодую гвардию" назвали комсомольской сами молодогвардейцы. К тому же это название было закреплено Указами Президиума Верховного Совета СССР.
   27 апреля 2002 года".
   
   Через три месяца (!) последовал ответ:
   "Уважаемый Ким Михайлович!
   Управлением по делам печати и информации рассмотрены вопросы, с которыми Вы обратились к председателю областной госадминистрации А. С. Ефремову. Сообщаем Вам следующее. Демонстрация кинофильмов "Молодая гвардия" запланирована Луганской областной гостелерадиокомпанией на сентябрь 2002 года (27-е и 29-е) в связи с тем, что именно в это время в Краснодоне будут проходить торжества, посвященные 60-летию "Молодой гвардии". Показ будет организован на канале УТ-3 в дециметровом ЛОТе.
   Рады сообщить Вам также, что по предложению Луганской облгосадминистрации эти фильмы будут демонстрироваться по всеукраинскому каналу УТ-1 в сентябре 2002 года.
   Что касается трактовки названия подпольной комсомольской организации автором цикла передач, посвященного 60-летию комсомольской подпольной организации "Молодая гвардия", А. Гречаником, то мы разделяем Ваше возмущение. По нашему требованию руководителями Луганской областной гостелерадиокомпании с А. Гречаником проведена соответствующая беседа о недопустимости каких-либо искажений исторических фактов.
   С глубоким уважением и благодарностью
   Начальник управления по делам печати и информации
   Луганской облгосадминистрации Е. Н. Селиванов".
   
   Комментарии не излишни. Вот они.
   Из названных мною двух кинофильмов был показан только один, "Молодая гвардия" на дециметровом ЛОТе, который принимают немногие луганчане. Что же касается всеукраинского канала УТ-1, то он не показал ни одного из названных мною фильмов. Такова действительность. На момент написания этой книги с показом по телевидению (о кинотеатрах не говорю - их нет) вышеназванных фильмов ничего не изменилось. Видно, тот (или те), от кого зависит демонстрация кинофильмов о молодогвардейцах, всеми фибрами души ненавидят выдающиеся произведения киноискусства, созданные именитым режиссером, драматургом и теоретиком кино, доктором искусствоведения, действительным членом Академии педагогических наук, профессором ВГИКА, народным артистом СССР Герасимовым и его учениками.
   А теперь снова о Третьякевиче и Кошевом.
   Они не были похожи друг на друга не только внешне, но и внутренне. Виктор - натура импульсивная, оттого решения он принимал быстро. Общественная работа, несомненно, наложила отпечаток на его характер. Третьякевич научился разбираться в людях (насколько, разумеется, позволяли его возраст и опыт). Порой у него проявлялись непоследовательность, дух противоречия, переоценка собственных сил. Одновременно Виктор привык не только находиться впереди, но и командовать другими. Иной раз получалось так, что стремление к лидерству проявлялось у Третьякевича безотчетно, даже противоестественно - видно, таким образом он домогался выразить свое "я".
   Побывав в Ворошиловградском партизанском отряде, Виктор кое-что узнал о делах народных мстителей, понял истоки их патриотизма, увидел в практической работе своего старшего брата-комиссара, да и сам поучаствовал в ряде операций. Те стычки с фашистами - небольшие, однако напрямую связанные с риском для жизни. Тем самым, хотя краешком глаза, но Третьякевич заглянул в лицо костлявой старухи с косой в руке. Все это при встрече со старыми знакомыми еще больше возвысило его в собственных глазах. Да и во мнении товарищей. Во всяком случае, он так думал. Виктор уверовал, что, в самом деле, может быть полезен "Молодой гвардии". В последнем он, кажется, не ошибся.
   Характер воспитанного, начитанного, собранного, впечатлительного Олега Кошевого отличался серьезностью и рассудительностью, Прежде чем принять какое-то решение, он непременно думал. Однако тугодумом не был. Любовь к книге вообще и увлечение стихосложением в частности сотворили его душу доброй и возвышенной, а натуру и внешность глубоко поэтическими. Все это, плюс дружба с дядей-инженером способствовало рождению и развитию интеллигентности, культуры поведения, ровного отношения ко всем знакомым. Кошевой обладал цепкой памятью, был не по годам сообразительным. Поэтому не случайно 31 июля 1943 года секретарь ЦК ЛКСМУ В. Костенко в письме к первому секретарю ЦК КП/б/1 Украины Н. С. Хрущеву "О подпольной комсомольской организации! "Молодая гвардия" подчеркивал: "К началу Отечественной войны Олег был уже вполне сложившимся политически, с твердыми убеждениями, с трезвыми взглядами на жизнь юношей. Товарищ Кошевой, не имея цельного представления о подполье, правильно разработал цели и задачи "Молодой гвардии" в борьбе с оккупантами":
   Командир "Молодой гвардии" Иван Туркенич писал в 1943 году, когда все было так свежо в памяти: "Олег Кошевой, душа и вдохновитель всего дела, был назначен комиссаром... Надо было видеть, как Олег Кошевой, который был моложе меня почти на шесть лет, руководил нашей выросшей, разветвленной организацией. Мы работали с Олегом дружно, постоянно советовались, и я часто удивлялся его ясному уму, организаторским способностям и неугасимому боевому духу..."
   Несмотря на разницу характеров, Третьякевич и Кошевой первое время трудились не покладая рук, к тому же в полном согласии. Ни один, ни другой, ни в чем не старался поставить себя выше, значительнее. Подчас они спорили, каждый отстаивал свою точку, зрения. Однако эти споры всегда в интересах дела, которому они служили.
   Виктор и Олег участвовали также в практических планах молодогвардейцев: первый - в создании подпольной типографии, печатаний листовок; по совету Ивана Земнухова, создал и руководил струнным кружком клуба Горького. Иногда спрашивают: почему фашисты разрешили такую самодеятельность в том клубе? Думаю, ответ может быть только один: гитлеровцы надеялись создать здесь 'центр идеологического оболванивания краснодонцев. На деле же вышло, что этот шахтный клуб стал своеобразной штаб-квартирой юных подпольщиков. Он позволял молодогвардейцам открыто собираться для обсуждения своих дел: большинство кружковцев были членами "Молодой гвардии". Второй возглавил одну из первых групп подпольщиков Краснодона, слушал сводки Совинформбюро по тайному радиоприемнику, записывал их и расклеивал по городу. Участвовал в операциях по сбору оружия, поджогу скирд хлеба, предназначенного для отправки в Германию, уничтожал немецкие автомашины, работал с молодогвардейцами, желавшими вступить в ряды ВЛКСМ, вручал временные комсомольские удостоверения вновь принятым в Союз молодежи. Авторитет комсомола был настолько велик, что даже в условиях оккупации, когда за одно неповиновение требованиям "нового порядка" грозило единственно возможное наказание - смерть, молодежь Краснодона заявляла о своем желании стать членами ВЛКСМ. Об этом говорит такая реальность: Кошевой вручил в подполье 22 временных комсомольских удостоверения. Впоследствии Василий Левашов рассказывал мне: "Один раз Олег предупредил, чтобы на следующий день, утром, я был в клубе Горького. Когда мы встретились, Кошевой взглядом указал на дальний угол и сразу направился туда. Я пошел следом. Осмотревшись, Олег сказал: "Вась, вручаю тебе временное комсомольское удостоверение вместо комсомольского билета, который ты сдал в разведшколе перед уходом в немецкий тыл". То событие и слова комиссара я запомнил на всю жизнь". Третьякевич и Кошевой сообща осуществляли связь с подпольными "пятерками", вместе со штабом разрабатывали планы операций, нередко участвовали в их практическом осуществлении..
   Как я уже говорил, Третьякевич - натура сложная, противоречивая. Оттого его поступки подчас были нелогичны, непоследовательны. Вот у Виктора снова закружилась голова, стали заявлять о себе былые комиссарские замашки, желание занять в организации более видное положение, распоряжаться самолично, на свой страх и риск. Он пытается подмять под себя Кошевого, стать главным, а не равным секретарю комсомольской организации. Чему Олег, естественно, воспротивился.
   Во время беседы в ЦК ВЛКСМ 4 ноября 1943 года Иван Туркенич сказал: "Я пришел в эту организацию в то время, когда она уже действовала. Меня сразу же приняли в штаб. Назначили мена командиром отряда... В основном много работали Олег Кошевой и Иван Земнухов. В отношении Олега Кошевого я скажу, что это инициативный парень. Через некоторое время он был у нас постав-лен комиссаром отряда... На заседании штаба мы решили ввести комсомольские билеты, по предложению Олега, и выдавать их членам организации.
   Третьякевич был у нас одно время комиссаром. На эту должность претендовали и Третьякевич, и Олег Кошевой. Я, конечно, был за то, чтобы комиссаром был Олег Кошевой. Вообще Третьякевич; представляет из себя серьезного толкового товарища, работал он неплохо, но были у него личные счеты с Олегом из-за должности.
   Но это, конечно, пустяки..."
   Эти "пустяки", прояви Кошевой и тот же Туркенич слабоволие, подчас могли привести к непредсказуемым, а то и трагическим. последствиям. Вот лишь один пример.
   Под новый 1943 год, в связи с наступлением Красной Армии на Краснодонском направлении, чтобы помочь наступающим, Виктор Третьякевич (уже давно не комиссар, а один из членов штаба) настаивал на немедленном вооруженном выступлении против фашистов. Кошевой и Туркенич советовали не торопиться, немного подождать, когда наши войска подойдут поближе к городу. И тогда всем подняться с оружием в руках на борьбу с оккупантами. А Не дай Бог, если б тогда возобладало суждение Третьякевича! Это привело бы к страшным, к тому же неоправданным жертвам не только со стороны молодогвардейцев, но и населения Краснодона. Подобные "пустяки" Виктора продолжались до самого последней го дня существования "Молодой гвардии". Они нехорошо сказались на ее деятельности.
   "На одном из заседаний, - сказал во время рассматриваемой беседы в ЦК комсомола Туркенич, - на котором были я, Олег, Оля Иванцова, Нина Иванцова и Земнухов, Оля от имени "Данилы" передала, что якобы Третьякевича надо опасаться. По сведениям, которые якобы были у "Данилы", Третьякевич был в Ворошиловградской группе, и якобы из-за него эта группа распалась..." А вот что говорила и писала о Викторе Третьякевиче моя сестра Нина в беседе с членами комиссии института марксизма-ленинизма . (июль-август 1965 года): "До нас дошли слухи, что Виктор, бросив все, бежал из партизанского отряда... Мы Виктора оттирали сознательно. Виктору штаб не доверял никаких заданий. Мы его боялись. Когда готовили группу для перехода в партизанский отряд, Данила не советовал его брать. Этим хотели дать ему понять, что ему не доверяют... Связной Данилы нас предупредил только об осторожности, а не о том, что Виктор предатель. О предательстве были только слухи... Я не верила в предательство Третьякевича".
   К этому вопросу мы еще вернемся. А сейчас снова о моих встречах и беседах с М. И. Третьякевичем. Иной раз он неоправданно задумывался, прежде чем ответить на тот или иной мой вопрос. Создавалось впечатление, что Михаил Иосифович тщательно подбирает слова, боится сказать что-то лишнее, неосторожное, что могло бы натолкнуть меня на нежелательный для него вывод.
   Так было и в тот раз. Ответ на мой вопрос был у него уже на языке. И Третьякевич высказал его неожиданно для себя. Потом уже не останавливался, пока не излил душу полностью. Однако в том откровении я не уловил ничего такого, что не следовало бы обнародовать.
   - У нас была связь с партизанами Ростовской области, - раздумчиво повествовал старший брат Виктора, - которые действовали вблизи Ворошиловградщины, в районе станицы Митякинской. Там, насколько мне помнится, базировались два или три небольших отряда. Я рассказал о них Виктору, тогда же назвал пароль и отзыв. Все это на всякий случай... мало ли что с братом могло произойти. Вдруг путь на Ворошиловград по каким-то причинам окажется чрезвычайно опасным, отрезанным или нежелательным. Вас интересует, встречался ли брат с теми партизанами? Не знаю. Однако в Ворошиловград, как о том рассказывали мне родители, он пришел не сразу, некоторое время блуждал по селам. Отец однажды заметил, что Виктор не раз упоминал Митякинскую станицу. Однако в связи с чем - он не помнил... - Вот и все, что сообщил мне о ростовских партизанах М. Третьякевич.
   Впервые о партизанах Ростовской области молодогвардейцы узнали от В. Третьякевича. Он сообщил о них сразу после того, как установил с ребятами доверительные отношения. Рассказ Виктора заинтересовал подпольщиков. Штаб "Молодой гвардии" поручил Нине и Ольге разыскать тех партизан. В разговорах с сестрами (а они, как помнит читатель, были разведчицами-связными юных подпольщиков) я неоднократно интересовался митякинскими партизанами. Нина и Ольга, как оказалось, установили надежную связь с одним из их разведчиков, Николаем Чернявским. Об этом сохранились письменные свидетельства сестер. Кроме того, Ольга рассказывала мне, как однажды напрямик спросила Чернявского о Третьякевиче. Николай ответил: "К нам приходил какой-то парень из Ворошиловграда. Однако ни его фамилии, ни того, куда он потом делся, я не знаю... мы препроводили его к командиру отряда... Вот все, что могу сказать".
   Ольга поддерживала также связь с партизанами других отрядов Ростовской области. В частности с теми, которые действовали в районе Каменска. В одном из тех отрядов узнала, что у них побывал Виктор Третьякевич, - фамилию и имя пришлого они хорошо; запомнили, потому что именно в те дни узнали о разгроме Bopoшиловградского партизанского отряда. Ростовчане отнеслись к Виктору вначале настороженно, затем сочли его дезертиром. И посоветовали Ольге проявлять по отношению к Третьякевичу осторожность и бдительность. Те сведения и советы Ольга незамедлительно передала штабу "Молодой гвардии".
   Руководство организации собралось быстро. Обсуждение и раздумывание оказались недолгими: мнение ростовчан было оправданным и заслуживало внимания. В конце концов приняли предложение Земнухова: поручить Любе Шевцовой узнать у ворошиловградских подпольщиков более подробно о пребывании Виктора Третьякевича в отряде Яковенко. С этой целью Шевцова несколько раз ездила в Ворошиловград. Сведения ростовчан подтвердились. Ребятам трудно было поверить, что Виктор дезертир. Однако в целях безопасности и установления истины штаб вновь собрался для обсуждения дела Третьякевича. Как то заседание проходило - мои сестры не знают, они на нем не присутствовали. Однако после окончания заседания им объявили: Виктор Третьякевич, до более детального выяснения его ухода из Ворошиловградского партизанского отряда, отстранен от должности комиссара. Комиссаром назначен Олег Кошевой.
   21 марта 1944 года Жора Арутюнянц свидетельствовал: "В дальнейшем мы установили, что Третьякевич действительно предал отряд".
   16 марта 1947 года Василий Левашов утверждал: "Олег сказал, что узнал об измене Третьякевича, предложил отстранить Виктора от руководства... Всем не сказал, а Тюленина и Борц предупредил..."
   Г. Почепцов на допросе 19 февраля 1943 года показал, что Третьякевич бежал из Ворошиловградского партизанского отряда.
   Особо интересны и заслуживают внимания воспоминания сводной сестры Сергея Тюленина Надежды Алексеевны, высказанные ею 5 июля 1943 года, когда страшные месяцы оккупации не были затуманены последующими событиями. К тому же это высказывание обретает особую значимость еще и потому, что семьи Кошевых и Тюлениных всегда испытывали глубокую неприязнь друг к другу: "...Люба Шевцова приехала из Ворошиловграда и сказала, что Третьякевич ушел из партизанского отряда. В этот же день Сергей сказал мне, что у них будет заседание штаба, и на заседании решат, кто будет комиссаром. В этот вечер Сергей пришел поздно, я спросила, кто комиссар, он ответил: "Олег Кошевой".
   А вот что пишет в докладной записке Торицын: "...Руководство работой всей организации возлагалось на штаб, который разрабатывал план проведения всех боевых операций... Олег Кошевой избирается секретарем комсомольской организации. Олег Кошевой, Третьякевич были наиболее авторитетными среди друзей. По инициативе Олега начало создаваться ядро организации. Третьякевич к тому времени уже побывал в Ворошиловградском партизанском отряде... Третьякевич казался партизаном, понюхавшим пороха... Впоследствии Третьякевич не оправдал надежд своих товарищей. В сентябре Люба Шевцова по заданию штаба часто посещала Ворошиловград. Она установила, что Виктор Третьякевич в отряде ничем себя не проявил... После этого Третьякевич был отстранен от руководства "Молодой гвардией". Для проверки ему все же поручили руководить одной из комсомольских групп города Краснодона..." Хочу высказать коротенькое суждение по поводу утверждения А. Торицына, что в сентябре Люба Шевцова по заданию штаба "Молодой гвардии" выясняла поведение В. Третьякевича в Ворошиловградском партизанском отряде. Сентябрь, надо думать, назван ошибочно - следовало бы говорить об октябре. Во-первых, Третьякевича в сентябре в Краснодоне не было. Во-вторых, не было также ни штаба, ни самой организации "Молодая гвардия". Правда, днем ее рождения считается 29 сентября. Но ведь создание "Молодой гвардии" - это ответ юных подпольщиков на злодеяние фашистов 29 сентября. Поэтому родилась "Молодая гвардия" где-то в последние дни сентября - первые дни октября. Точную дату, как видно, теперь уже не установить.
   Комиссарство В. Третьякевича в "Молодой гвардии", как рассказывали мне о том оставшиеся в живых молодогвардейцы, было непродолжительным. Оно началось и закончилось в октябре 1942 года. Правда, Жора Арутюнянц говорил, что Виктора освободили от должности комиссара перед седьмым ноября.
   В 1978 году в гостях у меня побывали ребята из ростовской СШ № 32. В этой школе работал музей "Молодая гвардия". В то время активисты музея собирали материалы для стенда под многозначительным названием "Ростовская страница в истории "Молодой гвардии". Они уже знали, что молодогвардеец Анатолий Ковалев родился в станице Митякинской их области; что Степа Сафонов тоже уроженец Дона: родился и погиб в городе Каменске; что мои сестры Нина и Ольга, уходя от фашистов, перешли фронт и встретили Красную Армию в Ростовской области; что из Ростовской области Виктор Третьякевич пришел в "Молодую гвардию"; что, уходя от преследователей, Сергей Тюленин перешел линию фронт в Ростовской области. Здесь его зачислили в разведку воинской части. Во время одной операции в этой области Сергея ранило.
   Потом у меня побывали другие ростовские школьники - из клуба "Голубой родник" школы-интерната № 10, которым руководила жена известного ростовского писателя Владимира Моложавенко Людмила Сергеевна. В составе делегации находился и сам Владимир Семенович. (К слову, он подарил мне тогда свою только что изданную книгу "Встреча с Донцом".) Ребята припоминали ростовские страницы в истории "Молодой гвардии". В частности, рассказывали о пребывании Виктора Третьякевича в партизанском отряде Тарасовского района. Заявили, что они по-прежнему надеются установить подлинную фамилию Данилы, а также судьбу его партизанского отряда. Мы сфотографировались на память.
   
   
   
   
   В ДВУХ СЛОВАХ О ШТАБЕ "МОЛОДОЙ ГВАРДИИ" И РЕБЯЧЕСТВЕ
   
   Многие исследователи краснодонского подполья пишут о штабе молодогвардейцев как о настоящем и основном органе управления подпольной комсомольской организацией: "Штаб приказал...", "Штаб планировал...", "Штаб поручил...", " Штаб рассмотрел..." И забывают при этом о возрасте и жизненном опыте членов организации. Первоначально в штаб входили мальчишки и девчонки, которые не только в силу возраста никогда не служили в Вооруженных Силах, но и жизненный опыт которых практически равнялся нулю. Забывают те исследователи и о том, что сама организация состояла из таких же мальчишек и девчонок, потому по сути дела являлась неуправляемой. Это позже, когда в "Молодую гвардию" вступили бывшие военнослужащие, в том числе фронтовики, по разным причинам оказавшиеся в оккупированном Краснодоне, штаб несколько преобразился. Повторяю, штаб. А сама организация в своем большинстве по-прежнему состояла из вчерашних школьников.
   Обновленный штаб в самом деле спланировал и осуществил ряд операций: освобождение военнопленных Волченского лагеря и больницы поселка Первомайка, вывешивание красных флагов в канун праздника Октябрьской революции...
   А вот как "планировался" поджог биржи труда. Почин операции принадлежал Любе Шевцовой. Надо сказать, девчонка эта - прирожденная разведчица. Она отличалась не только бесстрашием, решительностью, находчивостью. Природа наградила ее ценнейшим качеством разведчика: способностью не только познавать, но и анализировать приобретенные сведения. А ее хладнокровие и артистизм, благодаря которым она легко сходилась с немецкими офицерами, заводила с ними "дружбу"! Те, желая понравиться симпатичной девушке, в припадке разговорчивости и из желания похвастаться своей осведомленностью, нередко выбалтывали довольно интересные сведения.
   В клубе Горького, который охотно посещали оккупанты, Шевцова - свой человек. Она весело танцевала, игриво исполняла легкие песенки (иной раз на немецком языке, что весьма нравилось гитлеровцам), звонко и заразительно смеялась, кокетничала с офицерами. Так казалось со стороны. На самом же деле Любка никогда не забывала, что она разведчица. Поэтому напряженно прислушивалась к разговорам и не так уж редко, вроде бы случайным вопросом, понуждала фашистов выбалтывать то, что интересовало подпольщиков.
   Как-то не в меру говорливый офицер, осыпая Шевцову комплиментами, горько сетовал, что в городе мало девчат, которые понимали бы немцев так, как она.
   - Но ничего, - весело улыбаясь, успокаивал себя гитлеровец. - Зато ваши молодые люди здоровые и крепкие, а великой Германии как раз требуются такие рабочие руки. Скоро, возможно, даже на днях, вот только биржа труда закончит составление списков, мы вывезем их на работу в фатерлянд...
   Вскоре, сославшись на плохое самочувствие, Любка распрощалась со своим "доброжелателем". Побродив для безопасности по улицам, направилась к домику Олега Кошевого - в ту ночь здесь должно было состояться заседание штаба.
   Когда Шевцова вбежала в квартиру, почти все были в сборе. Судя по возбужденным лицам, они о чем-то горячо спорили. Однако гостья прямо с порога выпалила:
   - Биржа труда заготовила списки на несколько сот, может, и тысяч девчат и ребят... - явно волнуясь, глотнула побольше воздуха, продолжила: - Их повезут в Германию. Надо помешать фрицами совершить задумку. Наш комсомольский долг...
   - Не горячись, - Олег Кошевой сделал шаг навстречу гостье. - Толком расскажи...
   Члены штаба засиделись допоздна. Согласившись с предложением Шевцовой сжечь биржу, они тут же приступили к разработке плана операции. Однако вариантов исполнения оказалось столько что, в конце концов, решили разговор о бирже перенести на следующий день.
   - Завтра где соберемся? - обращаясь сразу ко всем, спросил Тюленин. Тем самым напомнил товарищам, что в целях безопасности (квартира Кошевых - в центре города) накануне штаб решил проводить заседания на Шанхае или других окраинах. Наступила непродолжительная тишина. Вскоре, нарушив ее, Кошевой проронил:
   - Мы подумаем...
   Когда вышли на улицу, Сергей сказал Любке:
   - Пока они будут шевелить мозгами, давай завтра же встретимся около биржи... через час после ее открытия.
   В знак согласия Шевцова молча кивнула головой.
   Тюленин пришел не один, а с Витькой Лукьянченко - огольцом; нашей компании и школы.
   - Прежде все сами разберем по косточкам и покумекаем, -А предложил Сергей.
   - Идет, - отозвалась Любка.
   Нет, они "еще засветло" не "засели в густом кустарнике, к которому примыкала западная сторона биржи", - как утверждают некоторые краеведческие дамочки. Чтобы совершить такое, надо было быть стопроцентным дубиной. Подобное означало бы в лучше, случае провалить операцию, в худшем - собственными руками надеть петлю на свою шею: на них бы сразу обратили внимание. Учеба Любки в школе НКВД, как и выработавшаяся у Сергея осторожность, пригодились и в этот раз, что вскоре подтвердил сам начальник биржи труда Барабаш. Подозвав уборщицу, он указал на скопившийся в кустах мусор и приказал навести вокруг дома порядок.
   Посоветовавшись, ребята решили входить в здание вместе посетителями, выдерживая интервал в тридцать минут, занять очередь, вести себя тихо, никого не затрагивать, делать вид, что в самом деле пришли что-то выяснить, оттого терпеливо дожидаемся своей очереди. Одновременно осмотреть расположение комнат, куда какие двери ведут. И, главное, место хранения вербовочных карточек.
   - Долго задерживаться нечего, - сказала Любка. - Когда выйдем на улицу, не спеша уходим в сторону парка.
   После "смотрин", собравшись вместе, ребята обменялись мнениями, уточнили некоторые детали расположения мебели и самих комнат, конкретизировали детали операции.
   - В экипировке, - заметила Любка, употребив услышанное в школе НКВД и так понравившееся ей слово, - ничего бросающегося в глаза. Все должно быть обычным, однако не таким, во что вы сейчас одеты. У кого-то попросите на время шапки, фуфайки или пальто.
   По рассказам моих сестер Нины и Ольги (в ту ночь они стояли невдалеке от биржи), впоследствии Тюленин с большой похвалой отзывался о Любке, о ее осторожности и предусмотрительности. И сожалел, что в свое время не знал о существовании той школы, которую окончила наша подруга.
   Когда подготовка к операции была полностью закончена, Любка напомнила, что о их намерении следовало бы известить штаб. Поскольку возражений не последовало, они тут же направились в клуб Горького, где в то время должны были находиться Олег Кошевой и другие члены штаба.
   Сообщение троицы всполошило руководство организации.
   - Это же чистая анархия! - резко заметил кто- то.
   Ребята в ответ заверили, что у них все подготовлено как надо. В конце концов, штаб вынужден был согласиться с операцией, которую уже нельзя было отменить.
   - Мы обеспечим ваш отход, - сказал Иван Туркенич. - Невдалеке будут надежные ребята. В случае опасности они помогут.
   И вот в ночь на 5 декабря, в канун государственного праздника - Дня Сталинской Конституции - двое мальчишек и одна девчонка осторожно подкрались к зданию биржи. Вынув предусмотрительно приготовленные тряпки, тихо выдавили оконные стекла. Помня, что в одной из комнат может находиться полицай, молодогвардейцы бесшумно проникли в помещение. Облив бензином вербовочные карточки, а также заваленные бумагами и обитые тканью стены машинописного бюро, они затем раскидали по диванам и стульям, подложили под портьеры палочки артиллерийского пороха. Подпалив одновременно три комнаты, ребята стремительно (насколько позволяли выбитые оконные стекла) выскочили на улицу. В неистовом пламени сгорели в ту ночь документы почти на две тысячи краснодонцев - вот сколько юношей и девушек города и района спасли патриоты от угона на немецкую каторгу. Уже за одну эту операцию юные герои заслуживают вечной благодарности и памяти земляков!
   Составлять новые списки гитлеровцам и их прихвостням было уже поздно: Красная Армия наступала, краснодонцы слышали грохот наших батарей. Говорят, потом за самоуправство Шевцова, Тюленин и Лукьянченко все же получили взбучку. Однако тот нагоняй штаба больше походил на величайшую благодарность за совершенное, чем на проработку.
   25 декабря 1942 года немцы отмечали католическое Рождество Христово. По этому случаю оккупанты установили в клубе Ленина пушистую, увешанную разноцветными игрушками елку. Слева от нее укрепили свой флаг. Посредине того огромного красного полотнища красовался белый круг со свастикой - эмблемой фашизма.
   Вечером Сергей Тюленин пошел в кино. В зале в глаза ему ударил гитлеровский символ. Долго и свирепо смотрел Тюленин на чужестранный флаг. Потом зло сплюнул и решил сегодня же убрать это, как он потом выразился, хламье. Когда фильм подходил к концу, Сергей пробрался на сцену и там спрятался. Вскоре зрители разошлись, сторож выключил свет. Не раздумывая долго, Тюленин подскочил к флагу, потянул его к себе. Хорошо закрепленное полотнище не поддалось. Только Сергей собрался дернуть его еще раз, как неожиданно скрипнула дверь, в зал вошел сторож. Он взял два стула и тут же удалился. Сергей снова изо всех сил рванул фашистский флаг. Он упал ему на руки. Торопливо оторвав полотнище, спрятал его за пазуху. Испытывая радость от совершенного, незаметно вышел из клуба.
   Все это Тюленин вытворял на свой страх и риск, ни с кем ничего не согласовывая. Знамя оказалось неофициальным, обыкновенным. Если б оно было воинское, скажем, какого-то полка или дивизии, - дело другое. Такие знамена во всех армиях мира считаются символом части и воинской чести. В вооруженных силах за потерю знамени наказывают строго: часть обычно расформировывают, офицеров отдают под суд. Та игра стоила бы свеч. Однако Сергей был далек от понимания всего этого. Для него определяющим являлось то, что знамя фашистское. И ему до ужаса хотелось хоть чем-то насолить оккупантам. Что касается самосохранения, то о нем, как всегда, Сергей не думал.
   Эту историю в апреле 1943 года рассказал мне Иван Туркенич, когда приходил к нам домой проведать Нину.
   - Утром, обнаружив пропажу флага, немцы всполошились. Начались облавы, обыски по всему городу. Они ни к чему не привели. Вечером фашисты объявили: к завтрашнему дню уворованный флаг должен быть возвращен. Если этого не произойдет, они расстреляют сторожа клуба и возьмут десять заложников. Если и после этого воры не одумаются, заложники тоже будут казнены.
   Мы встревожились, строили предположения. Впрочем, долго раздумывать не пришлось. Всем было ясно: такое сумасбродство мог совершить только Тюленин. Его срочно разыскали, вызвали в штаб.
   Сергей сразу сознался. Мы тут же принялись его прорабатывать. В ответ он недоуменно бормотал: "Надо же... фашисты, а флаг красный..." Я пристально посмотрел на этого сорвиголову и понял, что в данный момент именно цвет знамени интересовал его больше всего. Поэтому, сменив гнев на милость, пояснил: "Это чтобы людей одурачивать. Партия их, помнишь, как называется?" "Помню... национал-социалистическая рабочая. Мне лично непонятно, почему так. - Тюленин горько усмехнулся. - Придумали же... А народ поверил... вроде та партия на самом деле за их прок хлопочет".
   Когда Сергей остыл, я спросил: "Ты хоть теперь понимаешь, что сотворил? Флаг тот - ничего не стоящая тряпка. Таких за один день можно сотню изготовить. Оно ведь не воинское. Из-за твоего безрассудства могут и сторожа расстрелять, и заложников. Хотя бы думал, что вытворяешь... посоветовался б с нами". "Так ведь никого из вас рядом не было, - вполне серьезно проронил Сергей. И добавил: - А хотение насыпать соли на хвост этим... - он употребил непечатное слово - из нутра просто выпирало... - Взглянув мне в глаза, спросил: - Тот флаг взаправду ерундовский?" "Взаправду, - ответил я. - Он, как говорится, не стоит выеденного яйца... плюнуть да растереть". "Если б то было полковое или еще лучше дивизионное знамя, тогда б что?" "Тогда б тебя с полным основанием можно было представить к званию Героя Советского Союза". Сергей молча почесал за ухом. Видно, сожалел, что уворованный им флаг оказался обыкновенным. Ночью, разорвав фашистское полотнище на части, Тюленин подбросил его к зданию клуба Ленина.
   А вот как "готовил" штаб известную операцию по очищению немецких автомашин от новогодних подарков для солдат вермахта. Но прежде небольшое отступление.
   Иван Туркенич давно вынашивал идею создания в составе "Молодой гвардии" боевой партизанской группы. Однажды он поделился своей задумкой с членами штаба, которые поддержали намерение командира. На всякий случай решил посоветоваться еще и с ростовчанами. Те одобрили почин юных подпольщиков Краснодона, посоветовали отобрать в группу наиболее активных и стойких ребят, пообещали включить их в состав одного из своих партизанских отрядов. Состав группы не должен превышать 15 человек. Нина пишет об этом в своих воспоминаниях так:
   "В декабре мы собрались в квартире Вали Борц. Мы - это Земнухов, Кошевой Олег и я. Земнухов, затем Кошевой давали характеристики членам отряда и таким образом произвели отбор членов отряда, которые должны были влиться в боевой партизанский отряд, который ростовчане нарекли именем "Молот". Число отобранных составляло 15 человек, куда вошли:
   1. Кошевой О.
   2. Туркенич И.
   3. Земнухов И.
   4. Тюленин С.
   5. Иванцова О.
   6. Иванцова Н.
   7. Борц В.
   8. Левашов В.
   9. Пирожок
   10. Борисов
   11. Попов А.
   12. Фомин Д.
   13. Петров А.
   
   Третьякевич сюда не вошел, так как, по имеющимся сведениям, он состоял членом Ворошиловградского отряда, откуда бежал после, невыполнения задания. И будто бы из-за него распалось Ворошиловградское кольцо. Ростовчане нам заявили, что, пока это не будет проверено в числе членов отряда, отобранных для ухода, Третьякевича не включать.
   На следующий день те же, собравшись у нас на квартире, пpoизвели распределение обязанностей - назначили штаб, куда вошли:
   1. Кошевой Олег - комиссар отряда "Молот".
   2. Туркенич Иван - командир отряда "Молот".
   3. Земнухов Иван - тайный агент отряда "Молот".
   ...В два часа ночи к Ольге неожиданно приезжает связной партизанского отряда Данилы Андрей и говорит, что, по указанию Данилы, уход ваш отменяется. Вы остаетесь здесь, отведем вам место, обеспечим базой и оружием - создадим из вашего отряда боевое ядро, в которое будем вливать вновь организующиеся отряды...
   В тот промежуток времени произошло следующее.
   Молодогвардейцы "продолжили спор по вопросу, включать или не включать в число 15-ти Ковалева и Григорьева. Все были против, кроме Земнухова. Эти люди с приходом немцев и организацией полиции служили в полиции. Затем оттуда выбыли (говорят, их выгнали) - все равно: выгнали их или они сами ушли, а факт остается фактом. Если они предали один раз, чтобы предать другой раз, не исключается возможность. С нами был согласен и РШПО (Ростовский штаб партизанских отрядов. - К.И.) Земнухов после этого остался недовольным и сердился".
   Хорошо понимаю и разделяю мнение сестры относительно Ковалева и Григорьева, хотя оба они были моими добрыми товарищами, особенно Толька Ковалев. Однако в соображениях Нины сказался порядок, установленный в разведывательных органах НКВД, с которым сестра познакомилась во время ее подготовки к работе в немецком тылу до оккупации Краснодона. Тот, кто служил противнику независимо ни от чего, непременно подлежал тщательной проверке - он мог оказаться специально засланным агентом. В большинстве случаев таким людям не принято было доверять. НКВД считал, лучше перегнуть, чем не догнуть.
   Разговор о Ковалеве и Григорьеве не довели до конца ввиду заскока Третьякевича. Он, "как и все, кроме 15-ти, не знал положение последних дел". Виктор почему-то счел тот момент подходящим для осуществления затаенной мечты. По свидетельству Нины, он "высказал такое свое мнение: "Командиром назначаю (?) Земнухова, миссию комиссара беру на себя (?)". Вот так с маху, не имея на то полномочий, Третьякевич низложил командира и комиссара "Молодой гвардии". Этому странному заявлению никто не придал значения - мало ли, какие чудачества иной раз проявлялись в мыслях, словах и поступках Виктора. Я верю сестре, тем более, когда прочел в ее воспоминаниях выражение новоявленного комиссара "миссию... беру на себя". Высокое слово "миссия" - его любимое.
   Обо всем этом, только намного красочнее, рассказывала мне также Валя Борц: "Тот заскок Третьякевича - патологическое стремление выразить таким образом свое "я". Чтобы возвыситься над товарищами, Виктор выдумывал легенды о своем партизанстве в отряде Яковенко. Надеялся таким образом убедить нас в своей исключительности".
   Зная В. Третьякевича на протяжении нескольких лет по школе, струнному кружку, улице, пионерскому лагерю, я смею утверждать: он был сложной личностью. Оттого приходится говорить не только о положительных чертах его характера, но и о тех, которые таковыми не назовешь.
   Да, природа наградила моего однокашника многими добрыми качествами и способностями. Они выделяли Третьякевича в кругу сверстников. Однако Виктор мечтал о большем: хотелось не просто отличаться, а возвышаться в мнениях товарищей. Иной раз вроде полушутя Третьякевич намекал о своей исключительности. Поскольку такие высказывания стали повторяться, их следовало называть уже другим словом - самоутверждение. Виктор шел к той цели упорно, хотя она и не являлась единственной мечтой его жизни, подчас выбирал не вполне подходящий момент. Как это случилось во время работы в "Молодой гвардии". Тогда Третьякевич стал отталкивать Кошевого, стремясь подмять его. И, наконец, объявил себя комиссаром "Молодой гвардии".
   Разговор о комиссарстве Третьякевича, как и о включении в список отряда "Молот" Ковалева и Григорьева, неожиданно был прерван. "Вдруг на это заседание, - пишет Нина, - приходит Сережа Тюленин с предложением ограбить немецкую машину с новогодними подарками, стоящую на одном месте вот уже два дня. С его предложением быстро согласились Земнухов, Мошков, Валя Борц, Анатолий Лопухов. Не обсудив это мероприятие, не подготовив место для укрытия взятого из машин, Земнухов понес домой мешок с немецкой почтой, Валя Борц надела шубу и тоже пошла домой, Тюленин напихал всюду шоколада. Было взято: печенье, пряники, вино, сигареты..."
   А вот что рассказывал мне о той операции Анатолий Лопухов в 1987 года во время съемок в Краснодоне кинофильма "По следам "Молодой гвардии". Наша беседа проходила в кабинете заместителя директора музея "Молодая гвардия" Каменщиковой (по просьбе последней - в ее присутствии).
   - Немецкие автомашины стояли около городской управы, - вспоминал Анатолий, - невдалеке от нашего дома. А наш дом был, где сегодня кафе "Троянда" и магазин "Мэбли". Когда ребята тащили к нам мешки, свертки, ящики, то сильно наследили: оставили на дороге обрывки бумаг и упаковки. Да и из самой тары подчас выпадало и сыпалось содержимое. Моя мама целую ночь убирала дорогу. Вместе с посылками ребята прихватили восемь винтовок, около тысячи патронов и взрывчатку. Все спрятали у нас в сарае и в погребе. Произошло это 29 декабря, примерно между 10 и 11 часами вечера. Приносили Василий Левашов, Валя Борц, Сергей Тюленин, Виктор Третьякевич и другие.
   На второй день, 30-го декабря, Сергей Тюленин, Виктор Третьякевич и еще кто-то из ребят, уже не помню, кто именно, все забрали и увезли на санках. Сделали две ходки. Стянутое хранилось в библиотеке клуба Горького - второй этаж, направо.
   С тех пор тревога поселилась в маминой душе. Где-то что-то скрипнет или стукнет, она бледнеет, вздрагивает. Ее волнение можно было понять..."
   Далее из рассказа А. Лопухова следовало: обнаружив утром хищение, немцы тотчас подняли на ноги полицию и жандармерию. Начались поиски, облавы, аресты первых встречных.
   Руководство "Молодой гвардии" насторожилось. И, правильно оценив создавшуюся обстановку, предложило подпольщикам уходить из города.
   Один из членов "Молодой гвардии", а именно Геннадий Почепцов, всполошился больше других. Задержание нескольких мальчишек, как потом оказалось, не причастных к обчистке немецких автомашин и к "Молодой гвардии" вообще, натолкнуло его на мысль, что полиция напала на след организации, что могут арестовать и его - у страха, как известно, глаза велики. А кто именно обворовал фрицев, Почепцов понял еще ночью, когда, встав по нужде, увидел около клуба Горького (он жил напротив) каких-то людей. Оделся, вышел на улицу. Узрел знакомых ребят, непонятные ящики, свертки, мешки. Огольцы рассказали ему, что к чему. Выходило, не все утащенное отнесли на квартиру Лопухова, что-то тогда же принесли в клуб Горького.
   Осознав случившееся, Почепцов тревожно подумал: "Могут ведь и меня подцепить". От этой мысли Генка не на шутку струхнул. Выжить! Любой ценой выжить! Во что бы то ни стало спастись! Жить как угодно, даже ценой чести. Жить холуем, заплечных дел мастером, негодяем... Кем угодно. Только жить! Эти мысли завладели им полностью. Именно в том страхе за собственную шкуру корень предательства этого человека.
   - Понимаешь... - обратился Генка к отчиму, тайному агенту немецкой жандармерии по прозвищу Ванюша, с превеликим усердием служившему врагам своего народа, - по глупости пристал я к одной... словом, в "Молодой гвардии" я. Слыхал, небось, о такой... Василий Громов свирепо уставился на пасынка.
   - Ты в своем уме! - заорал он нечеловеческим голосом. Взглянув исподлобья еще раз на Геннадия и убедившись, что тот говорит правду, отчим напористо поскреб затылок, глубоко задумался. - О "Молодой гвардии" знаю... и не только я. А вот ты - дурак, - позеленел от злости. - Взаправдашний кретин. - Дрожащими пальцами торопливо скрутил цыгарку, зажег ее, глубоко затянулся махорочным дымом. - Как это тебя угораздило?
   - Сам не знаю... затмение какое-то нашло... острых ощущений захотелось, - бледный, растерянный Почепцов дрожмя дрожал, говорил сквозь зубы.
   - Ощущений... Дать бы тебе между глаз... Ну а дружки? Они что, не знали, с кем имеют дело? - ярость Громова все еще не улеглась, лицо по-прежнему оставалось серым, взгляд зловещим.
   - Знали... оттого долго мялись... еле упросил. Голос помог. Спел им "Кирпичики", затем "Как на кладбище Митрофановском..." - понравилось, они ведь в клубе самодеятельность организовали, чтобы не угнали в Германию. Сказали, я им подхожу, только репертуар они сами подберут.
   - Ты понимаешь, что со мной могут сотворить, если я немедля не передам тебя властям? - В эти смятенные для обоих минуты отчим и пасынок думали каждый о своей судьбе. К тому же Громов отчетливо помнил день, когда подписывал клятву предателя: "... даю добровольное обязательство активно помогать германским властям в деле установления нового порядка и сообщать им обо всех известных мне лицах, опасных для нового порядка".
   - Помоги! Ты ведь можешь... - Геннадий бросился к отчиму, судорожно вцепился в его обвисший, замусоленный пиджак. - Ты все можешь! Спаси...
   И тут лишний раз подтвердилась правота утверждения мудреца: "Из гнезда коршуна редко вылетает сокол".
   - Уговорил... - Громов примирительно махнул рукой. - Слюни утри... партизан... - Тяжело ступая, он прошелся по комнате из конца в конец. - Бери бумагу и оповести обо всем Жукова. Да, именно его. Жуков с немцами ладит. К тому же мой давний кореш. Он все устроит и передаст твое заявление кому следует. Я попрошу его особливо.
   Дрожащей рукой Почепцов вырвал тетрадный лист и без промедления принялся строчить донос:
   "Начальнику шахты № 1-бис господину Жукову от Почепцова Геннадий Прокофьевича.
   Господин Жуков, в городе Краснодоне организована подпольная комсомольская организация "Молодая гвардия", в которую я вошел активным ее членом. Прошу Вас в свободное время зайти ко мне на квартиру, и я подробно расскажу Вам об организации и ее членах. Мой адрес: улица Чкалова, дом № 12, вход № 1, кв. Громова В. Г."
   Прочитав сообщение пасынка, Громов поморщился и выпалил:
   - Прийти на квартиру... цаца какая. Да и вообще мог бы сердечнее. И форма... слово "заявление" вообще забыл. Чему вас только в школе учили?! Ну да ладно, - махнул рукой. - Пусть так. - Однако тут же спохватился: - Постой-постой! Ты какое число поставил?
   - Сегодняшнее.
   - Дурак - он и есть дурак, - отчим покачал головой, затем крутанул указательным пальцем около Генкиного виска. - У тебя и вправду одна извилина, да и та ниже спины. Это что же получается? Узнал об арестах дружков, наложил в штаны и давай спасать свою шкуру? Не-е-т, брат! Такое не пойдет. При любом удобном случае учись набивать себе цену, подороже продавайся... раз уж решил. Словом, перепиши все заново. Число поставь... - Ванюша в который уж раз задумался. - Ну, скажем, двадцатое декабря. - Быстро спросил: - О чем это говорит?
   Почепцов пожал плечами.
   - Да о том, скотина ты ненормальная, - отчим явно лишался самообладания, отчего с силой ткнул указательным пальцем Генку, на этот раз в лоб, - что желание известить власти о бандитах появилось у тебя давно, во всяком случае, до ограбления машин.
   В то время, когда Громов и Почепцов трудились над доносом, директор клуба Горького Евгений Мошков снаряжал на базар Сашку Пузырева, одного из участников струнного кружка, - организация подпольщиков остро нуждалась в деньгах. Вот и решили ребята продать часть сигарет.
   О Пузыреве я уже писал. Он учился со мной в одном классе, но в компании нашей не состоял. Запомнился невысоким, худым, безвольным, слабосильным. До сих пор не пойму, как Женька Мошков (он работал на шахте № 1-бис электромонтером, активно участвовал в художественной самодеятельности клуба Горького) мог сотворить такое. Ведь Пузырева он знал мало. Неужто рядом никого не было, кто подсказал бы Женьке, что с этим огольцом никаких дел иметь нельзя. Да и сам Мошков мог проявить большую осторожность. Ведь за его плечами были не только 22 прожитых года, но еще и служба в Красной Армии, участие в боевых действиях против гитлеровцев, плен и побег из фашистского концлагеря. При таком жизненном опыте и так опростоволоситься! Как можно было довериться мальчишке, по наружному, виду которого, выражению лица и разговору нетрудно было определить, чего он стоит. Этого сопляка не надо было бить, стоило лишь припугнуть, и он тут же расколется, выложит все.
   И вот тупоголовый Пузырев вышел на городской базар, стал продавать сигареты по три рубля за штуку. Это было намного дешевле, чем просили за такое же курево другие торгаши.
   День клонился к вечеру, когда настороженно-внимательные полицейские проявили интерес к подростку-"коммерсанту". Они задержали Сашку и тут же, на базаре, обыскали. В карманах и сумке обнаружили добрую сотню сигарет.
   - Откуда столько? - поинтересовался один из фашистских прислужников.
   - Итальянский офицер подарил, - проговорил Пузырев первое, что взбрело ему в голову.
   - Такой щедрый? И какого рожна итальянцы вдруг стали попыхивать немецкими сигаретами? Вроде бы своих предостаточно...
   В ответ Пузырев пробормотал что-то невразумительное.
   Сашку повели к нему домой. Он жил недалеко от нас, в поселке шахты № 5. Обыск квартиры ничего не дал - Пузырь отправился на базар прямо из клуба, не заходя домой.
   Полицаи снова стали спрашивать, кто дал ему сигареты? В ответ слышали невнятное бормотание.
   - В таком разе, - сказал старший из предателей, - потопаешь с нами в полицию. Там вправят тебе мозги, развяжут язык, и ты мигом все вспомнишь.
   После этих слов полицая за сына взялась мать, учительница начальных классов нашей школы, которую, как и Сашку, величали то Пузыревой, то Гриневой (в классном журнале фамилия Сашки записана Пузырев), но больше за ее грубое обращение с учениками и высокомерие неуважительно - Пузырихой.
   - Говори правду, - сказала она грозно. - Иначе я тебя так измочалю, что сразу тошно станет.
   Сын знал: мать слов на ветер не бросает. К тому же рука у нее тяжелая.
   И он раскололся:
   - Об итальянском офицере я все придумал. Сигареты для продажи дал мне директор клуба Горького Мошков.
   В те невообразимо тяжелые дни каждый был занят своим делом. Ряд подпольщиков, следуя решению штаба и собственному здравому смыслу, уходили подальше от Краснодона. Громов и Почепцов раздумывали над тем, как подороже продать собственную совесть и честь. Пузырев, умирая от страха, в надежде, что его не станут бить и с миром отпустят домой, рассказывал все, что знал...
   В то же время некоторые молодогвардейцы с подачи В. Третьякевича задумали с шиком встретить новый 1943-й год. На тот вечер пригласили многих знакомых, не членов "Молодой гвардии", в их числе (по настоянию опять-таки Виктора) сына краснодонского бургомистра Георгия Стаценко. О том Нина очень коротко написала в своих воспоминаниях: "...на второй день (после чистки немецких автомашин. - К.И.) устроили вечер на квартире у... (фамилия написана неразборчиво. - К.И.), не имеющей никакого отношения к "Молодой гвардии". Вся эта допущенная неосторожность: раскуривание сигарет, вечеринка - привели к тому, что полиция узнала все это, и начались аресты.
   Я неоднократно расспрашивал сестру о той встрече нового года. Жалею теперь, что надеялся на свою отличную память и почти ничего не записывал. И все же благодарю судьбу, что одну беседу с Ниной взял на карандаш. Она произошла 6 июня 1969 года. Вот небольшой фрагмент: "...Виктор Третьякевич организовал вечеринку с выпивкой у Вальки Розалевой - не члена "Молодой гвардии". Был на вечеринке и Сергей Тюленин. Он принес мне оттуда подарок - небольшую немецкую новогоднюю елку. Мама, правда, как только Сергей ушел, выбросила ее в помойное ведро, чтобы не было никаких улик.
   Олега тоже приглашали на ту вечеринку. Валя Борц, я, другие ребята сделали все, чтобы Олег туда не пошел. Когда участники вечеринки расходились, они жевали немецкие конфеты, другие сладости. Полицаи обратили на это внимание. Нескольких, не молодогвардейцев, сразу арестовали..."
   В те же самые часы в полиции опытный следователь допрашивал Пузырева:
   - Когда Мошков давал тебе сигареты, с ним рядом кто околачивался?
   - Третьякевич, - промямлил Сашка.
   - Кто еще?
   - Больше никого.
   Обыск в клубе Горького 1 января 1943 года порадовал полицаев. Еще бы. Они обнаружили много сигарет, шоколада, вина, конфет, другого добра, пропавшего с немецких автомашин. Евгения Мошкова тут же задержали.
   В это время в штаб-квартиру "Молодой гвардии" спешил Сергей Тюленин - решил узнать, надежно ли спрятано утащенное. Увидев директора клуба со связанными за спиной руками, да еще вождении двух полицаев, Сергей смекнул: дело пахнет керосином. И тут же повернул назад.
   Нет, он не спасался бегством, как иной раз бывает в подобных случаях. Тюленин вспомнил о товарищах и решил поскорей предупредить их о нависшей опасности. В этом поступке в полной мере проявилось благородство моего друга.
   Нина вспоминала: "О начавшихся арестах молодогвардейцев узнала от вездесущего Сергея Тюленина. Он прибежал ко мне прямо с порога выпалил: "Женьку Мошкова взяли... сам видел минуту назад. Двое полицаев вели... наставили на него винтовки, надо всех предупредить..."
   Я побежала в Первомайку, Сергей по городу, прежде всего к Кошевому. Уже через несколько часов руководство организации и многие молодогвардейцы знали о начавшихся арестах. К концу дня, можно сказать, оповещены были все".
   В то невообразимо тяжелое и ответственное время, отдав приказ "Всем уходить!", штаб "Молодой гвардии", особенно Туркенич с Кошевым, делали все возможное, чтобы спасти товарищей. Они требовали, убеждали, доказывали... Большее, к сожалению, было выше их сил и возможностей.
   У Третьякевичей квартира оказалась закрытой на замок. Тюленин постучал настойчиво, громко, требовательно. В конце конце удалось разбудить Виктора. Третьякевич, только что уснувший после вечеринки (на которой пили кое-что покрепче чая, скажем, отобранные у фашистов заморские вина), протирая глаза, неторопливо подошел к окну. Выслушал сообщение Тюленина и... завалился досыпать.
   Скажу честно, мне не хотелось упоминать об этом, как и о других безрассудных и сумасбродных поступках Виктора. Они не укладываются в голове. К тому же Третьякевич был моим товарищем во время работы в "Молодой гвардии" сделал немало доброго и полезного для этой организации. Но я обещал писать правду, какой бы она подчас ни была обидной и злой. Потому не имею права намеренно скрывать разноречивость и каверзность личности и деятельности Третьякевича.
   Вскоре сани, на которых лежал Мошков, подкатили к домику Виктора. Увидев на двери замок, полицаи, не раздумывая, сбили его прикладом карабина, ворвались в жилище, стащили с кровати сонную забубённую головушку. Разрешив натянуть на себя первую попавшуюся под руки одежду, бросили его рядом с Евгением.
   В полиции Мошков и Третьякевич все сводили к обыкновенному воровству, вызванному страшной бедностью. Говорили они настолько убедительно, что им поверил даже матерый опричник Соликовский. Не знали ребята, что в соседней комнате другой следователь допрашивал Почепцова. Безо всяких предисловий он потребовал:
   - Выкладывай все. И поподробнее! - сунул Генке лист бумаги, пододвинул стоящую на краю стола замусоленную чернильницу с воткнутой в нее школьной ручкой. - Фамилии, адреса... и не только членов организации. Указывай и тех, кто по твоему уразумению может состоять в той самой банде...
   Почепцов старательно изложил, что знал. А знал он не только Первомайскую группу, членом которой состоял, но и участников самодеятельности клуба Горького. К тому же выложил все в тот самый момент, когда начальник полиции, ничего не добившись от Мошкова и Третьякевича, поверил их легенде и зло рявкнул своим сподручным:
   - Всыпать всем плетей! Заодно и этому, - указал на Земнухова, который пришел выручать товарищей. - И пусть проваливают на все четыре стороны.
   Не успели ребята полностью осмыслить сказанное главным краснодонским палачом и облегченно вздохнуть, как в кабинет влетел следователь, допрашивавший Почепцова. Указав глазами на молодогвардейцев, он что-то торопливо зашептал на ухо своему начальнику. У Соликовского широко раскрылся рот, расширились глаза, Затем лицо расплылось в блаженной улыбке. Подпольщики все поняли.
   В тот день штаб "Молодой гвардии" повторял приказ: "Всем уходить!"
   "Все члены отряда, - писала Нина Иванцова в воспоминаниях 4 июля 1943 года, - были предупреждены об угрожающей опасности. Многие сразу скрылись из города. Олег, я, Ольга скрылись в с. Шевыревка (на бывшей моей конспиративной квартире, которой мне, к счастью, не довелось пользоваться, но о которой я рассказал сестре. - К.И.). Валя Борц и Сережа Тюленин там же. Назначили мы час встречи для ухода из города, так как облавы приняли всесторонний характер".
   К сожалению, нависшую опасность правильно оценили далеко не все. У многих была возможность скрыться, уйти, раствориться среди жителей области.
   И не только нашей. Разумеется, совершить такое было далеко не просто. Но возможно. Однако немало ребят надеялось на скорый приход Красной Армии; другие на то, что опасность не так уж велика; третьи вообще уверовали, что у полиции нет и быть не может никаких доказательств их причастности к "Молодой гвардии". Как нередко происходит в подобных случаях, нашлись и такие, которые положились на русский "авось". Забыв при этом известный фразеологизм: "Авось до добра не доведет".
   Святое заблуждение! Святая наивность! Святое ребячество!
   Вот, например, как вел себя в те страшные дни добрейший, честнейший и умнейший, но лишенный жизненного опыта Али Дадашев. Привожу небольшой отрывок из уже упоминавшейся рукописи своей документальной повести об этом однокласснике, написанной несколько десятков лет тому назад.
   "Почти неделю Али никуда не выходил. Был дома и читал, точнее, листал книги. А то вдруг отодвинет книжку в сторону и долго сидит молча, неподвижно. Необычность поведения сына не ускользнула от внимания родителей.
   - Ты чем-то встревожен? - спросил участливо отец.
   Али ответил быстро, охотно, словно только и ждал того вопроса:
   - Папа, немцы арестовывают моих товарищей... Асадула-киши тревожно поднял мохнатые брови.
   - За что же?
   - Не знаю.
   - Может, они связаны с теми, кто распространяет листовки, убивает полицейских? Или сжег биржу, красные флаги вывешивал?
   - Возможно.
   - А ты... ты этим занимался?
   - У полиции по поводу меня не может быть никаких подозрений, - уклончиво ответил Али. Про себя подумал: "Даже если схватят кого-то из нашей группы, ребята не выдадут. Ну а вдруг меня... товарищи тоже могут не сомневаться".
   - Скрыться бы тебе, - не совсем уверенно предложил отец.
   - Здесь не Дагестан, вокруг степи. А знакомые... они в таком же положении, как и мы.
   - Вообще... ежели ни в чем не замешан, то нечего бояться.
   - Нечего... - задумчиво повторял Али.
   О приказе штаба Дадашев знал. Но почему-то верил: беда обойдет его стороной.
   Из семи человек их группы в городе осталось еще двое: Тося Мащенко и Сеня Остапенко. Как и Дадашев, они верили - все образуется, прямых улик против них быть не может.
   Если б знали они, молодые и неопытные, что выслеживание и розыски противников "нового порядка" у фашистов налажены первоклассно: контрразведывательные органы работают со знанием дела, к тому же накоплен опыт борьбы с подпольщиками и партизанами, есть даже специальные противопартизанские части, всем премудростям антипартизанской борьбы оккупанты старательно учат местных предателей.
   Если б только знали! Возможно, избежали б тогда многих ошибок и промахов, меньше было бы мальчишеских поступков и больше здоровой осмотрительности.
   Пятого января без стука в мазанку Дадашевых вломились трое полицейских: Мельников, Блохин и Попов. Последний, держа оружие на изготовку, стал у порога. Остальные, не говоря ни слова, начали обыск.
   Полицейские разворошили постели, тщательно ощупали матрасы, подушки, одеяла. Повыбрасывали из сундука все. Заглядывали под кровати и стол, переставляли табуретки, даже задерживали взгляд на пустых ведрах и кастрюлях. Пелагея Афанасьевна обратила внимание, что более ценные вещи полицаи складывали отдельно. В ту кучу попали покрывало, одеяло, ее шерстяная кофточка, новые хромовые сапоги мужа, другие вещи. В числе последних оказались даже мелкие, как поясной ремень Асадула-киши.
   Когда в доме все было перевернуто вверх дном, Попов, обращаясь к Али, спросил:
   - Почему не зарегистрировался на бирже? Почему не хочешь ехать в Германию?
   - Я ищу работу, - стараясь говорить спокойно и вежливо, ответил Дадашев. - А в Германии мне просто нечего делать - родина моя здесь!
   - Уж больно ты шустрый... впрочем, продолжим разговор попозже и в другом месте. А сейчас угости сигаретой.
   - Не курю. Отец тоже.
   - И ничего не знаешь об ограблении немецких машин с новогодними подарками для солдат великой Германии?
   - Ничего. Я редко выхожу на улицу... соседи могут подтвердить. Не слушая возражений, полицейский продолжал спрашивать:
   - Или тебе ни шиша не досталось? Дружки расхватали? А куда автомат спрятал?
   - Никакого автомата у меня нет и не было.
   Мельников подскочил к Али, схватил его за ворот рубашки.
   - Святая овечка... даже божья коровка... воды не замутит! А ну одевайся!
   Асадула-киши поспешил к сыну, однако путь ему преградил Блохин. Наставив винтовку, полицай приказал:
   - Стой! И не шевелись! - повернулся к Пелагее Афанасьевне. - Ты тоже... чтобы никаких... пристрелю на месте!
   Али собирался молча. Мельников по-прежнему не спускал с него глаз. Вдруг на изнанке лацкана пиджака Дадашева что-то блеснуло. То был значок "Юный Ворошиловский стрелок", которым Али гордился, дорожил и тщательно берег. Заметив значок, полицейский спросил:
   - Что там? - и грубо отвернул борт пиджака. - Гляди! - воскликнул предатель, и бельма его полезли на лоб. - Надо же! Как орден большевистский носит, - Мельников с силой рванул значок. Он не поддался. Тогда полицай, ругаясь и скрипя зубами, принялся отвинчивать значок. И все приговаривал: - Ничего себе гусь! Мы еще сомневались... инородец... не может с ними заодно... - Отвинтив, сунул значок в карман своего пальто. - Топай! - грубо толкнул Али стволом винтовки.
   Пелагея Афанасьевна громко вскрикнула:
   - За что вы его, изверги! Многим такие значки давали, - бросилась к сыну.
   Полицейский Попов загородил ей дорогу. Угрожая винтовкой, оттеснил в дальний угол. Сказал злорадно:
   - Многим, но не всем. А только тем, кто готовился с оружием в руках защищать большевистскую власть.
   Сбылось горькое предчувствие матери относительно отобранных вещей: уходя, полицаи прихватили их с собой... даже поясной ремень мужа.
   Асадула-киши, опустив голову на руки, стоял молча. Все происходящее он понимал лучше жены и переносил по-мужски, без крика и слез. Только иногда, поднеся руки к лицу, теребил дрожащими пальцами впалые, поросшие седыми волосами щеки, молил Аллаха о помощи.
   Обрадованные находкой, полицейские бегло осмотрели летнюю кухню, затем последнюю постройку во дворе - сарай, в котором возвышалась довольно большая куча угля. Всего раз-два предатели ткнули ее штыком. На том и успокоились. Это оградило Али от новых, более веских улик, хотя и не спасло ему жизнь. Уже потом, спустя несколько дней, Асадула-киши нашел в угле гранаты и патроны, спрятанные сыном. К сожалению, даже сегодня отдельные "исследователи" считают хранение некоторыми молодогвардейцами дома оружия и боеприпасов не ребяческим поведением, не ребяческими выходками, недостойными взрослого человека, тем более подпольщика, а настоящим геройством.
   И не понять незадачливым писакам, что те предметы при обысках становились прямыми уликами. Я не упрекаю ребят в этом: отсутствие серьезности в их поведении и действиях, подчас легкомыслие и дурашливость - следствие мальчишеского возраста. И незачем это скрывать. Даже двадцатилетний Анатолий Николаев в записке, переданной из полиции, признавался: "Сижу за наган, автомат, партизанщину". Обратите внимание: не за партизанство, а именно за партизанщину, то есть работу недисциплинированную, неорганизованную.
   А вот что рассказывает о последних днях другого моего товарища Анатолия Орлова его сестра А. А. Орлова (Коршунова) - воспоминания датированы 1969-м годом: "Толик знал об аресте многих ребят... у нас в семье стало тревожно, хотя Толик старался смягчить эту обстановку, но ничто не могло облегчить положение у нас дома. Со дня на день мы чувствовали, что вот-вот придут полицейские и к нам в дом. Так и случилось январским утром, а это было 13-го числа, полицейские ворвались в дом. Толика дома не было. Войдя в квартиру, они сказали, что брат обещал сделать им зажигалки. Поскольку его дома не было, они решили подождать, сидели молча, а затем, не дождавшись его, приступили к обыску. Что они искали, мы, конечно, не знали, но догадывались, а искали они шрифт. Они перевернули все вверх дном. Вдруг с разрешения полицейских, якобы за дровами, мама выскочила на улицу. Оказывается, в окно она увидела Толика, веселого и бодрого, идущего домой. Идет, ничего не подозревая, прямо в руки к палачам. Вышла мама во двор и, увидев Толика, дала знать: "Двое пришли за тобой, уходи!" Понял Толик, повернулся и ушел в сторону мехцеха. Радостная вошла в комнату, в которой полицаи в беспорядке свалили все вещи, с мыслями: "Теперь уйдет... Не найдут его! Пусть мерзавцы роются, пусть ищут: все равно ничего не найдут. Но главное - Толик ушел!" Но радость наша была недолга. Не прошло и 20 минут, как распахнулась дверь, и в комнату, веселый и жизнерадостный, вошел Толик. Это были последние минуты, когда мы его видели. Полицаи, обрадованные его появлением, прекратили обыск. Прихватив кое-что из вещей, полицаи забрали и увели Толика..."
   Так или примерно так попали в руки фашистов и многие другие молодогвардейцы.
   Говоря о ребячестве юных подпольщиков Краснодона, не могу не рассказать о несерьезных, недостойных 18-летнего парня выходках, уже не раз упоминавшегося Виктора Третьякевича. Вот лишь два тому примера. Заполняя "Карточку на выбывшего" паспортного отдела Ворошиловградской городской полиции, в графе "Партийность" он указал "комсомолец". А в "Списке жителей, проживающих в гор. Луганске (бывшем Ворошиловграде) по ул. К. Маркса, дом 83", отвечая на 15-й вопрос того перечня жильцов, тоже собственноручно вывел более уточненное: "Комсомолец с 1939 г.". Если бы обо всем этом мне кто-то рассказал, никогда бы не поверил. Но ксерокопии тех документов - вот они, лежат перед моими глазами. Смотрю на них и думаю: почему он так поступил? Ведь знал же, что в случае каких-то непредвиденных обстоятельств комсомольцы подлежали аресту и расстрелу в первую очередь. Вполне мог написать: "беспартийный", тем более что комсомол - это не партия. Так бы и пояснил тому негодяю, который попытался бы обвинить его в сокрытии партийности. Мог ответить и по-другому: "Да, состоял в комсомоле. Однако за уклонение от мобилизации в трудовую армию меня из комсомола исключили". Да мало ли какую легенду можно было придумать, если на плечах голова. А он свою принадлежность к комсомолу выставил напоказ. И перед кем? Перед оккупантами. Это и есть стопроцентное ребячество, которое автоматически включало Третьякевича в список № 3.
   Поясню, что это за письменный перечень.
   Согласно указанию немецкого военного командования, городские, районные и сельские управы составляли списки жителей по трем категориям. Первую образовывали предатели и изменники, готовые служить фашистам. Вторую - безразличные к окружающей жизни. В третью входили коммунисты, комсомольцы, бывшие партизаны и бойцы истребительных батальонов, орденоносцы, стахановцы, советские активисты, а также евреи и цыгане.
   Так Виктор Третьякевич собственными руками надел петлю на свою шею. Подобное недостойно взрослого человека, к тому же комсомольского активиста, партизана.
   Несколько слов о предательстве. Хотя, честно говоря, писать о нем всегда непросто, даже трудно. К тому же слово это, как и само действие, мерзкое. Однако речь идет о человеке, наделенном сложным характером, моем школьном товарище Викторе Третьякевиче. Его обвиняют в том, что на допросах в полиции он рассказал о "Молодой гвардии".
   Вот что писал об этом нарком внутренних дел Украины В. Т. Сергиенко секретарю ЦК КП/б/У Н. С. Хрущеву в специальном сообщении от 31 марта 1943 года: "Арестованный по делу "Молодой гвардии" Третьякевич назвал фамилии участников организации и рассказал о том, что руководящий центр ее находится в городе Краснодоне, в состав штаба входят: он, Третьякевич, Земнухов, Тюленин и Сафронов...
   Допросы членов организации "Молодая гвардия" производились с учинением самых суровых, зверских пыток. Выкалывались глаза, вырезались груди, половые органы, и арестованные до полусмерти избивались плетьми..."
   О том же пишет в своей докладной записке А. В. Торицын: "...по показаниям наших следственных органов, Виктор Третьякевич, не выдержав страшных пыток, давал подробные показания о членах организации и ее боевой деятельности..."
   "Не выдержав страшных пыток..."
   А кто их мог выдержать? Я уверен - Виктор Третьякевич был невменяем. Видно, так думал и А. Торицын. Потому счел необходимым в том документе безо всяких недомолвок сказать: "За проявленную доблесть и мужество наградить посмертно членов подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия": орденом Отечественной войны 1-й степени... Третьякевича Виктора Иосифовича..."
   Почему это предложение государственной комиссии не вошло в Указ о награждении молодогвардейцев и кто именно приложил к тому руку, теперь уже вряд ли удастся раскрыть.
   29 июня 1981 года моя сестра Нина дала мне почитать воспоминания В. Борц, направленные в ЦК ВЛКСМ. В них, в частности, говорилось: "Моя мама сидела в полиции, потом ее выпустили. 15 января 1943 года я вернулась в Краснодон и встретилась с мамой в доме нашей знакомой Шечило. В тот вечер мама мне рассказала... что на очной ставке с нею Виктор Третьякевич называл фамилии молодогвардейцев, что он стал предателем. Виктор Третьякевич одно время был членом штаба и знал большинство молодогвардейцев, а значит, мог выдать многих, что было не под силу ни Пузыреву (не член "Молодой гвардии"), ни Почепцову, который знал в основном только Первомайскую группу".
   А вот показания арестованного Чернышева следователю четвертого управления НКВД Украины Дубку от 10 июля 1943 года: "...Третьякевич В., бывший руководитель струнного кружка (при немцах) в клубе им. Горького... в камере вел себя провокационно. Он ежедневно вызывался на допрос, приходил оттуда веселый, курил папиросы, открыто говорил, что он во всем сознался, советовал это сделать другим... Я лично видел, когда он ежедневно и даже по нескольку раз в день писал записки зам. начальнику полиции Захарову с просьбой вызвать его на допрос... За такое поведение арестованные молодые ребята - Лукашов, Петров (молодогвардейцы. - К.И.) и др. прямо в камере избили Третьякевича. Со слов моего родственника Лукашова мне известно, что Третьякевич выдал многих арестованных участников этой организации ("Молодой гвардии" - К.И.), уличал на очных ставках в принадлежности к "Молодой гвардии".
   Со слов Земнухова и Левашова мне известно, что Третьякевич раньше принадлежал к партизанскому отряду в г. Ворошиловграде, выдал его немцам и уехал в Краснодон".
   В. И. Левашов в своих воспоминаниях пишет: "Мой отец, которого трижды арестовывали, доискиваясь, где я скрываюсь, в один из арестов находился в той же камере, что и Виктор. Он видел, как истерзанного моего друга за ногу притаскивали с допросов. Видел, как никто не подходил к нему, шушукались по углам, думая, что он предает, - слух о его предательстве был уже пущен по камерам. На допросах мальчишкам и девчонкам так и говорили: вас предал Третьякевич. Отец поил его водой, приводил в себя. Это повторялось не один раз. Зачем его били, если он предал? Никто не смог ответить на этот вопрос моего отца..."
   Думаю, на последний вопрос ответить проще простого: били, чтобы узнать, где скрывается его брат Михаил, секретарь Ворошиловградского подпольного горкома партии, комиссар Ворошиловградского партизанского отряда. О том свидетельствует, скажем, Опренко в показаниях органам НКВД 8 июля 1943 года: "...На Новый год к нам на квартиру пришел Кудрявцев, у которого Третьякевич при советской власти проживал, и сообщил, что у него гестаповцы производили обыск и искали Третьякевича Виктора, брата этого Третьякевича Михаила Иосифовича".
   На другие вопросы отвечать трудно, подчас вообще невозможно, - настолько противоречивы показания свидетелей. Первоначально я был убежден, что, давая показания о деятельности "Молодой гвардии", называя фамилии своих товарищей по подполью, Виктор Третьякевич действовал непроизвольно, безотчетно, без осознанного намерения. Он был невменяем, ибо выдержать истязания, которым подвергался, оказалось выше человеческих сил.
   Я присутствовал на судебном процессе по делу краснодонского полицая Ивана Мельникова. Многие свидетели, в их числе осужденные ранее полицейские, рассказывали, каким истязаниям подвергался Виктор.
   Вот показания свидетеля, бывшего бургомистра Краснодона П. А. Черникова, арестованного за "недостаточно активную работу". Я записал их, как и весь судебный процесс, тогда же: "Рядом с моей камерой в краснодонской полиции находилась камера Виктора Третьякевича. Кто-то до нас сделал в дощатой перегородке отверстие. И я два дня видел Виктора, разговаривал с ним. На Третьякевича страшно было смотреть: его превратили в живое мясо, спина представляла сплошную рану..."
   Все это хорошо понимал Григорий Емченко - в годы войны секретарь Ворошиловградского обкома комсомола, с которым я был знаком. В 60-е и 70-е годы, теперь уже прошлого столетия, мы время от времени встречались в обкоме партии (тогда он работал секретарем обкома КПУ), потом и у него дома. Первоначально говорили о Ф. П. Лютикове, которого я хорошо знал и как председателя родительского комитета нашей школы, и как доброго товарища моего отца. Позже беседовали о В. Третьякевиче. Я показал Григорию Яковлевичу страницы своего дневника, посвященные Виктору. В ответ он рассказал, что много работал с комиссией Торицына, участвовал в подготовке документов о деятельности и гибели "Молодой гвардии", награждении юных героев. В порыве откровения Емченко показал мне один из документов и разрешил снять с него копию. Вот та деловая бумага:
   "Совершенно секретно.
   Секретарю ЦК ЛКСМУ тов. Кузнецову.
   ...В борьбе с немецкими оккупантами смертью героев погибли бесстрашные разведчики партизанского отряда т. Яковенко И. М., тт. Алексенцев Юра и Третьякевич Виктор...
   Комсомолец Третьякевич Виктор... смелый разведчик, участник партизанского отряда, был зверски замучен и брошен в районе Краснодона. Гестапо через пытки, издевательство пыталось у Виктора добиться сведений о месте нахождения отряда. Ему выкрутили руку... но ни слова не проронил герой Третьякевич. Он погиб смертью героя...
   Секретарь Ворошиловградского обкома ЛКСМУ Емченко.
   26.4.43 г. г. Ворошиловград".
   Прошу читателей обратить внимание на дату документа: апрель 1943-го.
   Позже я познакомился с утверждениями предателя М. Кулешова (он сделал их в марте 1943 года), что вместе с Почепцовым молодогвардейцев выдавал также В. Третьякевич. Кулешов все же счел необходимым подчеркнуть: первым и главным предателем "Молодой гвардии" является Почепцов.
   Вскоре партийные органы согласились с показаниями этого изменника относительно Виктора Третьякевича и отдали его на поругание. Компартийные боссы не приняли во внимание ни физическое и моральное состояние Виктора, ни его достойную уважения, даже преклонения, несгибаемость на месте казни. Они также отклонили, как я уже говорил, предложение А. Торицына отметить Виктора Третьякевича правительственной наградой.
   К сожалению, среди тех, кто односторонне понял поведение В. Третьякевича на допросах, оказалась В. Борц. Иной раз во время чествования юных подпольщиков Краснодона, когда в числе других героев называлось имя Третьякевича, она тут же во всеуслышание гневно бросала: "Да какой он герой! Он предатель!"
   Так произошло, например, в одной из школ Подмосковья, точнее в Звездном городке, когда оторопевшие от неожиданного вскрика Борц ученики и учителя потеряли дар речи. Они стояли словно парализованные. Не верить было невозможно: это свидетельствовал член "Молодой гвардии".
   Не раз и не два говорил я с Борц о Третьякевиче. Просил уразуметь, добраться до сути его поведения в полиции. Понять состояние, все, что довелось Виктору пережить.
   - К тому же никто не дал нам права клеймить позором нашего товарища, попавшего в лапы фашистских живодеров.
   - Третьякевич мне не товарищ! Он - предатель! Однажды я не выдержал и сказал:
   - Представь себя на его месте... не дай Бог, конечно.
   Борц проронила:
   - Я бы такого не сотворила...
   Она явно не хотела сдаваться. Но и я в тот раз не намеревался уступать.
   - Ты знаешь мою биографию. Я тоже не понаслышке представляю себе партизанскую борьбу, действия разведчиков. Как и другие мои товарищи, всегда последний патрон берег для себя. Чтобы в пылу боя не использовать его - хранил отдельно. Мы боялись, что, попав в плен, не выдержим пыток... нарушим партизанскую клятву и военную присягу. Поэтому так берегли тот последний патрон...
   В ответ слышу знакомое:
   - А я бы никогда никого не предала...
   - И под пытками не впала б в беспамятство?
   - Нет.
   - Ты уникум, исключение из правил. Уразумей же, что поведение узников при невообразимых истязаниях нередко зависело не только от стойкости их характеров, но в большей степени от утонченной жестокости палачей. Те, которые пытали Третьякевича, были именно такими душегубами.
   - Но ведь все это происходило потом. Вначале ведь, когда Третьякевич называл фамилии моих товарищей, его не били...
   - А если это лжесвидетельство?
   - А если нет?..
   В. Борц умерла с сознанием своей правоты. А ведь стоило "руководящей и направляющей" подключить к делу Третьякевича профессиональных следователей, как все бы стало на свои места. Однако партия отдала этот архиважный вопрос на откуп дилетантам, соискателям кандидатских и докторских диссертаций.
   Слышу вопрос дотошного читателя:
   - Если фашистам было известно то, о чем им поведал Третьякевич, почему же его так пытали?
   Все дело, как видно, в брате Виктора Михаиле. Он ведь был не только комиссаром Ворошиловградского областного партизанского отряда, но и секретарем Ворошиловградского подпольного горкома партии. После разгрома отряда Яковенко М. Третьякевичу удалось скрыться и продолжить борьбу с оккупантами. Некоторое время он мыкался по районам области, затем снова перебрался в Ворошиловград. Фашисты требовали у Виктора назвать место, где скрывается его брат, указать сообщников Михаила, рассказать все, что ему известно о подпольных обкоме и горкоме партии, назвать фамилии партизан и подпольщиков...
   К счастью, этого Третьякевич не знал. Потому, даже при желании, ничего определенного сказать не мог. Однако фашисты надеялись добиться своего. Вот и пытали.
   О стойкости, мужестве и порядочности Виктора Третьякевича говорит его поведение у места казни. Он не просил о пощаде, не раскаивался в содеянном, не стал перед фашистами на колени, не хныкал. Больше того, собрав последние силы... Впрочем, вот что показал на допросе 10 июня 1965 года бывший следователь Краснодонской полиции Черенков: "...После бегства из Краснодона Захаров рассказал мне, что когда около шурфа шахты № 5 вывели для расстрела Третьякевича, то он схватил за одежду его, Захарова, и Соликовского. Хотел вместе с ними броситься в шурф, но Соликовский успел ударить его по голове пистолетом, Третьякевич потерял сознание и так был брошен в шурф..." В темную 53-метровую пропасть...
   В 1960 году Указом Президиума Верховного Совета СССР Виктор Третьякевич посмертно награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. В те дни поэт Сергей Смирнов в стихотворении, адресованном матери Виктора Анне Иосифовне Третьякевич, писал:
   
   Стала прахом злая похоронка,
   Воссияли добрые дела.
   Клевета взяла у вас орленка,
   Правда возвратила вам орла.
   
   
   
   ТОГДА, В СОРОК ТРЕТЬЕМ...
   
   После ранения и лечения в госпитале мне на шесть месяцев установили инвалидность второй группы (это в 16,5 лет!). В марте 1943 года я приехал на свою родину, в недавно освобожденный от немецких захватчиков Краснодон. Вот самая первая запись того года в дневнике:
   "29 марта 1943 г. Прошедшую ночь провел на станции Гуково Ростовской области, что в 25-30 километрах от Краснодона. Живы ли мать, сестра, остальные родные? Когда подошел к хутору Нижняя Деревечка, стал виден город. С жадностью всматриваюсь в родные места, в которых провел свое детство, где учился, работал... Смеркается. Я иду по Краснодону, встречаю двух знакомых ребят. От них узнаю, что мать моя и сестра живы... Возле дома двоюродный братишка Иван что-то мастерит. Я его сразу узнал, несмотря на то, что он вырос, возмужал. Окликаю его. Иван узнает меня. Вместе заходим в хату. Матери дома нет, она на мельнице.
   Вечером пришли мать, сестра Нина, тетя Мотя, двоюродная сестра Ольга и ее мать. Все радовались моему возвращению.
   Жуткую картину нарисовали они о пребывании немцев в городе. Свыше пяти тысяч жителей угнано насильно в Германию (есть среди них и добровольцы), свыше 70 человек зверски замучено... В числе последних мой товарищ Сергей Тюленин, друг моего брата и мой товарищ Иван Земнухов, близкий знакомый Михаил Григорьев, председатель райсовета Осоавиахима Михайлюк и многие-многие другие..."
   Здесь я прерву цитирование дневника - хочется кое-что пояснить.
   Разумеется, я давно уже различал понятия "друг" и "товарищ". Но почему-то назвал Сергея Тюленина не так, как следовало бы - другом. И еще одна неточность, Михаил Григорьев был не просто "близким знакомым", а близким товарищем, но в тот день в моей голове все перемешалось, в ней вертелся настоящий винегрет, поражаюсь также неполноте, лаконичности и обыденности той записи. Сегодня, конечно же, о том я написал бы эмоционально и подробно. Однако во время бесчисленных боев (подчас невообразимо жестоких) во время летнего отступления 42-го года, как и в период побоища северо-восточнее Туапсе (тогда мы похоронили последнюю надежду Гитлера захватить Кавказ), я видел такие горы убитых, пережил такое горе, что сердце мое не то чтобы очерствело, я вообще утратил способность сопереживать. Моей мальчишеской души уже просто не хватало, чтобы осознать в полной мере горе Краснодона хотя бы так, как в первых боях зимы 1941-1942 гг. я воспринимал гибель даже отдельных людей.
   О том, как выглядел город спустя полтора месяца после освобождения, говорит следующая запись:
   "30 марта. Утром пошел посмотреть Краснодон. Зданий, разрушенных немцами или нашими войсками, нет. Есть, правда, разрушенные местными жителями во время грабежей. В городе валяются сожженные автомашины, танки, разбросаны артснаряды, мины патроны...
   В тот день заглянул в райком комсомола. Перед тем как стать на учет, встретился с первым секретарем Прокофием Приходько.
   - Чем думаешь заняться? - спросил он после обоюдно приветствий и восклицаний.
   Молча указал на палку и раненую ногу.
   - Понятно...
   Внезапно негромко, но требовательно "запищал" зуммер полевого армейского телефона. Прокофий снял тяжелую черную трубку.
   - Конечно, узнал... Я же вам говорил, Даниил Алексеевтч... обращайтесь в военкомат. Отказали? Ну а мы... Сейчас везде не хватает специалистов, - взглянув на меня, многозначительна вскинул брови. Лицо секретаря неожиданно просияло загадочной улыбкой. - Впрочем... - неуверенно продолжал Прокофий, - появилась одна задумка. Я вам перезвоню.
   Закончив телефонный разговор, Приходько продолжил прерванную беседу.
   - До зарезу нужны в школах военные руководители. Завррайоно, ты слыхал наш разговор, в который уж раз просит помочь. Выручай!
   Я ожидал чего угодно, только не такое.
   - Какой из меня военрук? - пожав плечами, я удивленно уставился на секретаря райкома. - Младший сержант... грамматешка всего семь классов... еще и семнадцати нет... нога к тому же.
   - Всякую всячину собрал, - перебил меня Проня. - Младший сержант - это чин, притом важный. А за плечами у тебя, помимо семи классов, месяцы войны. И какой! Истребительный батальон, партизанский отряд, страшное отступление прошлого года, битва за Кавказ... Возраст же по нынешним меркам в расчет не принимается.
   - Впереди перекомиссия, - не сдавался я, снова указывая на раненую ногу.
   - Если ты поработаешь даже один день - это тоже что-то будет значить. Считай комсомольским поручением...
   - Есть! - Я встал по стойке "Смирно", взял под козырек.
   - Вот и хорошо. Знал, что ты все правильно поймешь. Теперь зайди в райвоенкомат к товарищу Зотову. Я ему позвоню.
   В тот день в моем дневнике появилась такая запись: "6 апреля. Был в военкомате. Начальник первой части старший лейтенант Зотов расспрашивал меня об общем и специальном военном образовании... и написал записку Д. А. Саллину; "Зав. Районе. Направляю тов. Иванцова на должность военрука. Зотов."
   Когда пришел к Саплину, он очень обрадовался моему назначению. Этот известный в Краснодоне учитель русского языка и литературы хорошо знал нашу семью. Даниил Алексеевич спросил, пойду ли я в Первомайскую школу? Ответил утвердительно. Даниил Алексеевич тут же вручил мне направление, и я ушел".
   Первомайская средняя школа № 6 на окраине Краснодона. Совсем недавно, точнее, в прошлом году, в этой школе раздавались голоса Ульяны Громовой, Май Пегливановой, Анатолия Попова, сестер Изанихиных, других будущих молодогвардейцев. А еще раньше, в 1933 году, в первый класс этой школы пошел я. Здесь же стали учиться сестра Нина и брат Дмитрий. Жили мы тогда недалеко от Первомайки, в хуторе Грачевник.
   Размышляя над этим, а также над предстоящей работой, долго рассматривал свою первую школьную фотографию, с такой надписью "1-я группа "А" Сорокинской школы крестьянской молодежи. 7.12.1933 год". Всматриваясь сегодня в забытые лица одноклассников, думаю: вполне возможно, что на этом снимке запечатлена Нина Герасимова и еще кто-то из будущих подпольщиков. Но кто по прошествии стольких лет может их узнать? Кажется, уже никто... Не без робости переступаю знакомый школьный порог. Директор Прасковья Власовна Султан-Бей седая, высокая, крепкая по-крестьянски, больше походила на колхозного бригадира. Лицо у нее крупное. смуглое, испещренное густыми глубокими морщинами. Однако в походке, жестах, звучании хрипловатого голоса чувствовались сила и уверенность. На вид ей лет пятьдесят, не менее. На самом деле, как потом узнал, было всего сорок. Выглядела же она много старше своего возраста потому, что с приходом немцев ее арестовали. Более месяца Прасковья Власовна томилась в краснодонский полиции, где ее истязали. Все требовали рассказать, где прячутся коммунисты Первомайки. "А откуда мне было знать? Да если б и знала, никогда бы не выдала... Били почти ежедневно, Нередко до потери сознания". Таковы ее собственные свидетельства, сказанные уже при первом знакомстве.
   Не только Султан-Бей, пожалуй, все учителя от пережитого во время оккупации, неизвестности собственных судеб, а также участи отцов, мужей, братьев были неулыбчивы и с первого взгляда казались преждевременно состарившимися.
   Директриса встретила меня по-матерински тепло. Узнав, что я местный, оживилась и буквально засыпала вопросами:
   - В какой школе учился? Кто родители? Воевать долго пришлось? Нина и Оля Иванцовы, случайно, не родственники?..
   Вслед за тем, спохватившись, торопливо поинтересовалась:
   - Сколько же тебе лет?
   Я смутился, густо покраснел, проговорил внезапно дрогнувшим голосом:
   - Семнадцать... скоро исполнится.
   - Бог ты мой! - директриса всплеснула руками. - Как же на фронт попал?
   Ответил несколькими словами:
   - Фашисты напали... надо всем защищать Родину.
   - Да, да... обрушились... и ваше поколение оказалось достойным отцов. - Надолго умолкла, как видно, справлялась с нахлынувшими воспоминаниями о недавней оккупации. - Образование, поди, классов восемь?
   - Семь, - уточнил я. - В восьмом проучился всего два месяца, до закрытия школ осенью сорок первого.
   Прасковья Власовна снова замолкла. Сейчас я хорошо понимаю, какие мысли будоражили тогда ее голову.
   - С людьми хоть когда-нибудь приходилось работать? - тревожно осведомилась директриса.
   - А то как же, - бодро ответил я. - Был старостой класса, членом учкома, в пионерском лагере председателем совета отряда, в райсовете Осоавиахима инструктором...
   - Ну, да, конечно... - Прасковья Власовна встала с табуретки, быстро подошла ко мне. - Вот что, Ким, - коснулась моего локтя рукой. - Берись за дело серьезно, без оглядки - не боги горшки обжигают. Словом, я на тебя надеюсь. Большой помощи, прямо говорю, не ожидай - дел у меня невпроворот. Сам видишь, школу немцы разграбили. Но кое в чем помогу. И еще помни: среди преподавателей ты единственный мужчина, а это обязывает... - Говорила Султан-Бей приветливо, заинтересованно. Доброжелательность ее несколько успокоила меня, даже взбодрила. Я, кажется, окончательно поверил в собственные силы, в то, что смогу работать военным руководителем школы.
   Из любопытства заглянул в учительскую. Там вправду - одни женщины. То был мой первый и последний заход в комнату преподавателей. Как бы там ни было, а ни по знаниям, ни по жизненному опыту, ни тем более по возрасту и образованию я не мог с ними сравниться. Потому решил: не имею морального права считать себя равным, находиться в одной комнате с настоящими учителями. И продолжал смотреть на преподавателей как школьник, снизу вверх. Вспомнив, что не спросил о дне начала работы, возвратился к Прасковье Власовне.
   - Приступай сегодня, сейчас, - Султан-Бей, легонько отстранив меня, вышла из кабинета, позвала кого-то громко, требовательно.
   Через минуту появилась пожилая, очень худая, с бледным безжизненным лицом и усталыми невыразительными глазами учительница.
   - Это наш военрук, - сказала Прасковья Власовна, кивнув на меня. - В девятом, кажется, никого?
   - Я отпустила их.
   - Напрасно, совсем напрасно, - директриса посмотрела на коллегу неодобрительно, даже осуждающе. Та потупила взор. Султан-Бей, повернувшись ко мне вполоборота, продолжила: - В таком случае до завтра. Приходи... приходите к восьми. Вот здесь, - указала на стену коридора, - будет расписание. Составляем его на один день.
   На следующее утро, шагая в школу, я вспоминал напутствие заведующего районо Саплина, опытного, даровитого преподавателя: "Программы военной подготовки у нас нет. Книг, пособий, методик тоже никаких, - Даниил Алексеевич говорил негромко и как-то виновато. - Но ты не робей. Вспомни, как проводил уроки военного дела военрук вашей школы... Рожнов, кажется, его фамилия. Рассказывай ребятам об устройстве винтовки, автомата, противогаза... о войне, разумеется. Учи их ходить строем... дисциплина чтобы была. Конспектировать школьникам не на чем, да и незачем. Ни к чему также домашние задания. Всю работу веди на уроке. Главное в твоем деле - показ. В армии командир, наверное, не раз говорил: "Делай, как я!" Так и ты. Показ с объяснением - один из самых экономных способов обучения. Не забывай о военно-патриотическом воспитании. Сегодня это архиважно.
   Надо прививать школьникам чувство любви к Родине, стремление биться с фашистами не на жизнь, а на смерть... как наши комсомольцы-партизаны. Слова непременно подкрепляй примерами из личной жизни - их у тебя, думаю, предостаточно, и, повторяю, у нас прекрасный образец для подражания - юные подпольщики. В печати о них еще ни слова... разбираются. Но ты от своих сестер, от жителей города наверняка успел узнать немало. К тому же со многими будущими молодыми героями-подпольщиками ты дружил, учился в одной школе и даже классе, жил по соседству, бегал по улицам... Потому тебе и карты в руки. Рассказывай, какими они были, о чем мечтали, что ценили, как относились к дружбе и товариществу, - Даниил Алексеевич помолчал, над чем-то раздумывая. Затем с гордостью добавил: - Обыкновенные мальчишки и девчонки, а как понимали свой долг перед Родиной..."
   И вот первый урок. За разнокалиберными партами, столами и просто на лавках и самодельных табуретках (как потом узнал, принесенных из дома) сидело человек двадцать мальчишек и девчонок. Одни о чем-то жарко спорили, другие безразлично смотрели в окна, третьи меняли какие-то вещи. Одежда на ребятах старая, нередко залатанная, у большинства с чужого плеча - хорошие пожитки либо забрали оккупанты, либо родители обменяли на продукты. Из памяти школьников еще не изгладились страшные дни "нового порядка". Оттого на лицах - черты замкнутости, суровости, раннего возмужания, недетской серьезности.
   При моем появлении класс, против ожидания, не встал. Хотел поздороваться и уже потом сделать замечание. Однако намерение мое разом пропало. Кто-то из заднескамеечников узнал меня и, назвав школьным прозвищем, удивленно воскликнул:
   - Гляди... Кимаша! Откуда ты свалился?
   - Он и есть, - не дав мне опомниться, подтвердил второй парень. - Топай к нам... как-нибудь уместимся.
   Собрав все силы и мысли, восклицаю строго, официально, в надежде произвести нужное впечатление:
   - Здравствуйте! Меня зовут Ким Иванцов. Это для тех, с кем я незнаком... Буду преподавать в вашем классе военное дело...
   Мое обращение тотчас прервал громкий смех, веселые возгласы:
   - Ну дает!
   - Чудит по-прежнему! Притом без баяна!
   - Говорю, топай на нашу лавку... военрук. Ни то...
   Голос одного из говорунов показался знакомым. Присмотрелся - узнал бывшего одноклассника Тольку Сухинина. Однако виду не подал. Отойдя к столу учителя, постучал по его крышке согнутым указательным пальцем, призвал к тишине, вслед за тем прикрикнул:
   - Да угомонитесь вы!.. Правду говорю!
   Не знаю, чем бы все закончилось, но, на мое счастье, в класс заглянула привлеченная необычным шумом Прасковья Власовна. Поняв, в чем дело, сказала, не повышая голоса:
   - Пожалуйста, успокойтесь. Ким Михайлович Иванцов в самом деле назначен военруком нашей школы. Между прочим, он брат Нины и Оли Иванцовых, друг Сергея Тюленина и Любы Шевцовой.
   - Это мы знаем... - проронил кто-то.
   - Вот и хорошо, - продолжила директриса. - Как говорится, прошу любить и жаловать. Не успела представить его раньше... закрутилась... не знаешь, за что хвататься. - Вскинув на меня большие агатовые глаза, закончила: - Я пошла по своим делам. Надеюсь, найдете с ребятами общий язык без посторонней помощи.
   - Конечно, - стараясь говорить бодро, ответил я. А у самого скребет на сердце от страха вновь остаться с классом один на один.
   Ученики, судя по их настороженным лицам, ожидали дальнейшего развития событий. Я же считал недоразумение исчерпанным, потому перешел к уроку.
   - Порядок у нас будет следующим... - В нескольких словах объяснил, каким именно. Затем добавил: - Я хочу, чтобы вы уразумели: урок военного дела - не посиделки. Начинаться он станет с доклада дежурного преподавателю.
   Рассказал о приветствии по-армейски, показал, как стоять по стойке "Смирно". Потом спросил:
   - Кто сегодня дежурный?
   - Нет у нас таких, - промямлил кто-то из заднескамеечников.
   - Тогда дежурным будет... - торопливо оглядел класс и, не раздумывая долго, указал на подвижного парня в старой, непомерно большой и замызганной гимнастерке. - Вот ты. Назови свою фамилию, имя.
   - Кирсанов Геннадий, - ответил юноша.
   Я вышел в коридор, чтобы начать все сначала.
   Вторично открываю дверь класса. Дежурный, словно и не было моих объяснении и наставлений, устремив взгляд под парту, что-то усердно рассматривал. Другие ученики тоже занимались своими делами.
   - Вы что! - вскипел я моментально. Однако, припомнив советы Даниилы Алексеевича и Прасковьи Власовны не давать волю чувствам, остепенился. - Повторяю еще раз: при появлении военрука дежурный выходит ему навстречу, рапортует. - И снова вышел.
   Когда третий раз появился перед учениками, Кирсанов полушутя-полусерьезно, но все же скомандовал:
   - Класс, встать! Смирно! - неторопливо, вразвалку Геннадий подошел ко мне, доложил: - Товарищ военрук, наш класс к занятиям готов. Присутствуют... - оглянулся, подумал, передернул губами, затем проронил: - Все... наверно, все. Дежурный по классу Кирсанов.
   - Здравствуйте, товарищи!
   - Здраст... - в разнобой и вяло ответили ребята.
   - Н-да... - протянул я, переменив тон, бодро продолжил: - Ничего, научимся. - Потоптался около стола, соображая, что им говорить дальше. Вскоре надумал: - Кто у вас староста? - спросил и вновь принялся рассматривать ребят, надеясь по выражению лиц и поведению определить нужного мне ученика.
   - Изварин был... с немцами удрал, - неожиданно послышался чей-то неустойчивый голос.
   - Помощники его тоже драпанули, - поддержала одноклассника сидевшая за первым столом девочка в серой вязаной кофточке. - Не все, правда. Отец Зинки Выриковой не успел. Когда наши пришли - его сразу забрали. Зинку тоже прихватили...
   Хотел было прикрикнуть, но вовремя опомнился. Для школьников, всего полтора месяца тому назад освободившихся от немецкой оккупации, слово "староста" имело только одно значение - прислужник фашистов.
   - Я не о том... о вашем верховоде говорю. Его одно время классным организатором называли. Ну да ладно, - махнул рукой. - Не станем его перегружать, изберем своего командира класса.
   Вскоре вывел ребят на улицу, тем более погода благоприятствовала занятиям на свежем воздухе. Солнце светило приветливо, по-осеннему ласково и ярко. Видно, вместе со всеми радовалось освобождению города от фашистской нечисти.
   - Сейчас займемся строевой подготовкой. Я расскажу вам и покажу, как выполнять команды "Смирно", "Становись", "Направо"... Научимся, вернее, поучимся ходить строем и строевым шагом. Запомните твердо: приемы следует выполнять четко, бодро, с любовью.
   Построив класс, занялся стойкой "Смирно". Затем спросил, все ли понятно? Услышав положительные ответы, скомандовал:
   - Смирно! - И тут же приказал поднять носки. Почти все ребята сделали это без особых затруднений. Подав команду "Вольно", объяснил, что стойка была выполнена неправильно, корпус не был подан немного вперед. Если бы учащиеся строевую стойку выполняли как положено, они бы не смогли поднять носки. В ответ - нешумное движение строя, шушуканье: "А он того..."
   Что касается команд вообще, то с ними вскоре все обошлось более или менее сносно. Ученики усвоили их довольно быстро. Я убедился в том, что действие и наглядная передача приказа не просто убедительность, но и поддержка авторитета военрука. Сознание этого, не скрою, приятно щекотало мое чувство собственного достоинства. И даже немного кружило голову. Вполне допускаю - такому моему состоянию помогала ранняя и теплая весна, со своими неповторимыми запахами пробуждающейся природы и сладостным ветром, от которых в молодом возрасте просто балдеешь.
   Но когда я решил показать ученикам строевой шаг, случился конфуз. Подвела раненая нога, и я едва не запахал носом. К счастью, ребята все правильно поняли и наперебой принялись расспрашивать меня о ранении. Позабыв о теме урока, я вспоминал битву за Кавказ, страшные бои под Туапсе, своих друзей - дивизионных разведчиков. Настолько увлекся прошлым, что совершенно забыл о настоящем. И только разгневанный голос незнакомой учительницы возвратил меня к реальной действительности.
   - Звонок бог знает когда прозвенел... я все жду... вот-вот появитесь. А вы тут сказки друг другу расписываете, - сердито выговаривала она не то ребят, не то меня, а скорее всех вместе.
   Не обратив внимания на мои извинения и объяснения, учительница торопливо увела класса. Сконфуженный, я поплелся следом.
   Вечером записал в дневнике: "8 апреля. Первый день занятий в Первомайской школе по военному делу. Военрук я. Среди моих учеников немало бывших товарищей по шестому, седьмому и восьмому классам: Нина Кулешова, Малекова, Анатолий Сухинин, Медведев и другие".
   На следующий день после уроков я попросил ребят рассказать о своей жизни при немцах. К моему удивлению они снова стали говорить о Зинаиде Выриковой.
   - Что вы все о Выриковой да о Выриковой? - удивился я.
   - А как же... - донеслось с нескольких мест. - В нашей школе училась. Потом у нас же работала старшей пионервожатой... поучала любить Родину. А когда немцы пришли, она спуталась с ними... и с полицаями.
   - Как это? - удивился я.
   - Да так... Дружила со старостой Извариным. В своей хате гульбы устраивала. Звала на них Изварина... и непонятно зачем активных комсомольцев.
   Вскоре заговорили другие ученики. И все о ней:
   - Зинка в горуправе и комендатуре часто крутилась...
   - На тачанке с фашистами ездила...
   - В клубе Горького каждый вечер на танцульках торчала. А кто там был? Фашисты из комендатуры, жандармы да наши предатели...
   Я попытался ребят успокоить:
   - Это еще ни о чем не говорит. Может, Вырикова специально так поступала... чтобы сбить немцев с толку. А сама вместе с комсомольцами-подпольщиками была заодно... Я ее тоже знаю. Она с восьмого по десятый класс в нашей школе училась. И в комсомол ее у нас принимали... вместе с моей сестрой Ниной. Зинка красивая девчонка... к тому же боевая комсомолка... не могла она...
   - Боевая комсомолка? - удивленно воскликнул, передразнивая меня, Анатолий Сухинин. - Почему же ее наши сразу арестовали? Как только поселок освободили, так ее и забрали.
   - Но ведь вскоре освободили, - заметил я.
   - А потом что было? - Толька явно не думал сдаваться.
   В ответ я молча пожал плечами. На том мои сведения о Выриковой заканчивались. Однако вскоре, совершенно случайно, от матерей сестер Иванихиных, Нины Минаевой, других родственников казненных первомайских комсомольцев приобрел новые познания о бывшей однокашнице. Однажды во время перемены я увидел недалеко от школы, около бывшей церкви, большую группу чем-то возмущенных людей. Заинтересовавшись, подошел поближе. Крупный разговор о юных подпольщиках и предателях был в самом разгаре. Из-за чего он возник - не знаю. Но я внимательно прислушивался к тому, о чем ораторствовали, точнее, разорялись возбужденные жители поселка. Потом, стараясь выяснить интересующие меня подробности, стал осторожно допытываться у двух наиболее взволнованных женщин. Вскоре узнал, что это молодогвардейские матери Иванихина и Минаева. Они не только подтвердили то, что я уже знал из рассказов школьников, но и поведали много нового. Первомайка - большая деревня, люди живут на виду у всех. Матери открыто обвиняли Зинаиду Вырикову в предательстве их детей. Уверяли, что у нее видели список всех комсомольцев поселка, что Вырикова назвала фашистам фамилии активных комсомольцев, которых немцы немедля арестовали. Оккупанты правильно рассудили, что именно эти мальчишки и девчонки могли оказаться партизанами и подпольщиками.
   Не берусь судить, насколько утверждения тех матерей соответствовали истине. Однако такие слухи упорно ходили по Первомайке уже в первые дни после начала ареста молодогвардейцев. Больше всего жителей удивляло то, что самая активная комсомолка поселка, бывшая старшая пионервожатая школы, член бюро райкома комсомола, затем слушательница курсов комсомольских работников ЦК ЛКСМУ, после инструктор Сталинского обкома комсомола Зинаида Вырикова оставалась на свободе и по-прежнему якшалась с оккупантами и предателями.
   К сожалению, раздался "звонок" - лязг подвешенного у здания школы куска рельса, известившего о начале очередного урока. Скрепя сердце я повиновался тому призыву. Вскоре другие дела и заботы заслонили тот случай. И вот ребята заставили его вспомнить. Потому возвращаюсь к прерванному разговору о Выриковой. Один мальчишка бросил мне в лицо:
   - Не разобрались, говорите? Потому и отпустили?.. А люди не согласились с этим. Решили сами до всего докопаться. Оттого обступили хату Выриковых, хотели вытащить Зинку для разговора. Жаль, пограничники помешали. Они отогнали наседавшую толпу. А Зинку снова арестовали.
   Памятуя, что в деревне тайн нет (а Первомайка, непонятно, в угоду кому и чему названная поселком, по-прежнему оставалась деревней, вернее, хутором), что здесь жизнь каждого на виду, и вездесущие мальчишки лучше других знают все обо всех: не только, кто с кем дружит, кто у кого бывает в гостях, но и кто что ест и пьет, я спросил:
   - Где сейчас Вырикова?
   - Как где? - удивленно отозвался все тот же всезнайка. - В Краснодонской полиции... тьфу, в милиции... где же еще.
   - Была, - уверенно поправил своего товарища другой всеведущий. - Недавно ее вместе с отцом в Сибирь выслали.
   Как потом я узнал из официальных документов: в первых числах апреля 1943 года Зинаиду Вырикову и ее отца на самом деле заслали, по нашим тогдашним понятиям, куда Макар телят не гонял. Правда, не в Сибирь, а в Бугульминскую тюрьму Татарской АССР. Для любознательного читателя добавлю: в январе 1944 года обвинительное заключение 3. Выриковой было направлено на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР с ходатайством о заключении
   Выриковой в исправительно-трудовом лагере сроком на десять лет. Однако через два месяца по непонятным причинам то обвинительное заключение попало к военному прокурору Главной Военной Прокуратуры Красной Армии, который постановил: дело возвратить на доследование. Вскоре Выриковой занялся Военный Трибунал. Спустя еще несколько месяцев, в августе того же 1944 года, бумаги следственного разбирательства Зинаиды Выриковой оказались в УКГБ по Ворошиловградской области. Следователь этого управления единолично принял Постановление о прекращении дела по обвинению 3. А. Выриковой и об освобождении арестованной из-под стражи.
   Выходило, что все следователи, как и жители Первомайки, ошибались. Они превратно понимали поведение 3. Выриковой во время немецко-фашистской оккупации поселка. И только сотрудник УКГБ по Ворошиловградской области все правильно рассудил. Через два года Зинаида Вырикова стала героиней (разумеется, отрицательной) романа А. Фадеева "Молодая гвардия". Школьники страны писали первые сочинения на тему "Образ предательницы комсомольцев-подпольщиков в романе "Молодая гвардия".
   После развала СССР, в июле 1992 года, областная газета "Луганская правда" опубликовала сообщение комиссии по восстановлению прав реабилитированных Луганского областного Совета народных депутатов, в котором говорилось: "Вырикова (Симоненко) Зинаида Алексеевна, 1923 года рождения, репрессированная в 1943 году в г. Краснодоне, реабилитирована прокуратурой Луганской области, в настоящее время проживает в г. Макеевка Донецкой области". Учитывая, что вышеназванная комиссия областного Совета была создана на основании "Закона Украины "О реабилитации жертв политических репрессий" от 17 апреля 1991 года, ее решение является достоверным. Оттого теперь никто не имел права утверждать, будто Зинаида Алексеевна Вырикова сотрудничала с немецко-фашистскими захватчиками и их прислужниками, что она предала своих товарищей по школе, поселку, комсомолу, да и сам комсомол. Вот такая метаморфоза произошла в поселке Первомайка.
   После прочтения того газетного сообщения я вновь вспомнил Вырикову-школьницу и задумался над ее судьбой. Зинаида была неплохо сложена, красива лицом, многие мальчишки на нее засматривались. Вспоминая все это сейчас, удивляюсь тому, как Всевышний подчас награждает женщину привлекательной внешностью, нисколько не гармонирующей с ее духовными и душевными качествами.
   Однако о работе.
   - Винтовки у нас пока нет, - огорченно заметил я. - Но мы ее непременно достанем.
   Пообещать пообещал, а вот раздобыть... Куда я только ни ходил, к кому только ни обращался: и в райвоенкомат, и в районо, и в райком комсомола...
   - Винтовку надо? - удивленно пожимали плечами, губами, таращили глаза люди, к которым я адресовался. - Это не по нашей части, спросите в другом месте.
   Пока я размышлял, где то, другое, место, наступил новый день, меня ждали очередные занятия в школе.
   - Обещал вам винтовку... Но пока ничего не вышло. Вы уж того... - испытывая конфуз, огорченно ронял я, войдя в класс.
   Ученики, между тем, оказались проворнее и находчивее своего военрука.
   - Да у нас есть... - радостно сообщил невысокий, щупленький мальчишка с озорными глазами и лукавой мордашкой. Это был все тот же Кирсанов.
   - Что есть? - насторожился я.
   - Винтовка... о ней же речь. - Геннадий тотчас достал из-под парты целехонькую трехлинейку.
   - Где взял? - огорошенно спросил я, одновременно радуясь так неожиданно появившемуся учебному пособию.
   - В степи, известное дело. Там и пушка стоит.
   - Пушку не надо, - отмахнулся я. - А за винтовку - спасибо. Возвратившись на учительское место, положил оружие на стол.
   От удовольствия не только улыбался шире масленицы, но даже крякнул:
   - Теперь уроки станут предметными. Уже сегодня мы поговорим о назначении и боевых свойствах винтовки, ее устройстве, работе, неполной разборке, приемах стрельбы. - Я хорошо знал личное оружие пехотинца, потому рассказывал быстро, с чувством и даже наслаждением. - При стрельбе винтовку держите крепче, дышите ровно, на спусковой крючок нажимайте плавно. - Вскоре так увлекся, что забыл об учениках. Когда, наконец, опомнился и поднял глаза, то увидел: меня мало кто слушает - класс был увлечен "камчедал ами".
   - Вы что там? - недовольно спросил я заднескамеечников.
   - Еще пособие... - Тотчас на мой стол легла вторая винтовка, на этот раз немецкая.
   - Откуда? - изумился я.
   - Из той же балки, - спокойно ответил Толька Сухинин. - Снег растаял и вот...
   - Вы не особенно... - предупреждаю. - Поменьше шастайте... что увидите такое - сами не трогайте, в комендатуру сообщайте. - Помолчал с минуту и продолжил рассказ о винтовке: - Это очень надежное оружие... если его хорошо изучить и умело, по назначению к тому же использовать. А ежели к винтовке еще оптический прицел приладить... тогда ей цены нет - поражает на тысячу и более метров.
   - Как понимать "по назначению использовать"? - неожиданно спросил кто-то из ребят.
   Вопрос обескуражил меня. Однако я не стал лукавить, ответил честно:
   - Бывали случаи, когда немецким танкам противостояли красноармейцы, у которых кроме трехлинейки ничего не было.
   - Тебе... вам приходилось в таких боях участвовать?
   - Приходилось... скажем, в прошлом году на Тереке, у Моздока. Немцы раздавили наш полк. Мне еще повезло: танк утюжил мой окоп, всего лишь завалил меня землей. Откопал меня друг, Владимир Пиков. Он краснодонец. Мы вместе в истребительном батальоне служили, вместе отступали. До моего ранения оба были разведчиками 388-й отдельной разведроты 328-й стрелковой дивизии.
   Однако о винтовке.
   Служил, а может, и сейчас служит в нашей дивизии снайпер сержант Александр Шевкопляс. Из такой вот трехлинейки к концу прошлого года он укокошил полсотни гитлеровцев...
   Война продолжается. Наверно, еще не скоро закончится. Кому-то из вас, вполне возможно, доведется в ней участвовать. Поэтому серьезно изучайте военное дело. От знания оружия, умения владеть им на фронте нередко зависит жизнь красноармейца. Повторяю - случится кому воевать, вы должны это делать по-настоящему, мастерски. Потому не теряйте время...
   - Не сразу же нас на передовую пошлют... В учебном полку всему научат...
   - Конечно, научат, - отозвался я. - Если будет такая возможность...
   Разговор о войне как-то незаметно перерос в воспоминания о недавней оккупации Краснодона. Ребята вспоминали нехотя: ничегошеньки приятного в той жизни не было.
   - Как только немцы пришли, они сразу заставили убирать урожай. Трактора и машины наши эвакуировали. Год тот оказался хлепородным. Запрягали в повозки лошадей и быков. Их тоже не хватило. Тогда староста приказал закладывать в брички коров, даже дойлых. Предупредил: кто ослушается, у того корову отберут.
   - Немцы открыли начальную школу. Там учили подчиняться фашистам, быть трудолюбивыми, считать до четырехсот, правильно писать свою фамилию. Закон Божий еще зубрили... Ходили с родителями по деревням, меняли шмотки на продукты...
   Полицаи что хотели, то и вытворяли. Забирали вещи в семьях коммунистов... и у тех, кто эвакуировался, а потом вернулся. Когда староста поселковой управы объявил, что арестованных комсомольцев отправят куда-то на работы, полицаи стали ходить по хатам, собирать теплые вещи. Говорили, ту одежку передадут арестованным, чтобы они не мерзли. Работа предстояла на улице, а зима выдалась холодной. При этом укоряли родителей: "Чего старье суете? Поновее, потеплее надо... для своих же детей". В ответ слышали: "Это все, что у нас осталось". Потом оказалось: комсомольцев-подпольщиков к тому времени уже расстреляли и сбросили в шурф шахты. Вещи же, которые собрали у родных партизан, полицаи разделили между собой... такая вот была у нас жизнь.
   - До расстрела комсомольцев, что люди говорили о их делах? Сами вы что видели?
   В ответ понеслось:
   - У нас на Пёрвомайке кто-то расклеивал листовки. Они от руки написанные. В них говорилось, чтобы молодежь десятой дорогой обходила биржу труда, не регистрировалась на ней. Кто те листовки писаал и прилеплял - не знаю. Но я сама их читала.
   - Красный флаг видел на первом бисе (шахта № 1-бис. - К. И.). И еще на двадцать второй шахте.
   - А я на вашей школе... красный, советский. Висел до самого обеда. Потому что его заминировали. Сняли, когда из Ворошиловграда приехали немецкие солдаты.
   - Еще из поселковой больницы кто-то устроил побег раненых красноармейцев.
   - Я видела, как в степи горел собранный для немцев хлеб...
   - На дороге в Изварино два раза забрасывали гранатами немцев и их машины.
   - Фамилии арестованных ребят помните?
   - А то как же!
   Первым, к тому же несколько человек одновременно, назвали Анатолия Попова. Потом - Ульяну Громову, Майю Пегливанову, Демку Фомина, Володьку Рогозина, сестер Иванихиных, Нину Минаеву...
   Когда заходил разговор об Ульяне Громовой, мне всегда припоминались ее большие карие глаза, от лучистого взгляда которых дрожь пробегала по коже. И еще заплетенные в косы дивные темные волосы. Одна коса с распущенным концом свисала на грудь, вторая, тоже распущенная в окончании, обычно закидывалась за спину и ниспадала чуть ли не до самого пояса. В чертах ее удивительно пригожего, смуглого лица, легкой неслышной походке, манере разговаривать - во всем, точно медом намазанном обличье, было столько истинной женственности и душевного изящества, что не обратить на нее внимание было просто невозможно. Ее красота пьянила...
   Я встречал Улю и на Каменке, и в клубе Горького. Всегда хотелось близко подойти к ней, познакомиться, переброситься хотя бы двумя словами. Может, дотронуться до нее всего лишь одним пальцем. Но ни разу не подошел, не заговорил, тем более не коснулся. Боялся случайным словом или жестом бросить тень на ее неземную красоту.
   В ту пору мне было 14-15 лет, Ульяне - 16-17. Я уже знал, что девушки в таком возрасте предпочитают знакомиться с юношами старше себя. Говоря моим сегодняшним языком, я не мог быть психологическим сверстником Громовой - для этого мне не хватало 3-4 года. Поэтому, испытывая чувство смущения и неловкости, обмирая от восторга, я, ошарашенный краснодонский оголец, издали очумело наблюдал за Улей, любовался ею.
   А ведь был рубаха-парень. По мнению некоторых учителей, совсем неробкого десятка и принадлежал к племени отъявленных краснодонских хулиганов. (Сам я себя таким не считал ни тогда, ни тем более теперь.) Одна из учительниц, уже не раз упоминавшаяся А. Д. Колотович, на всякий случай сочла необходимым (для потомков, что ли?) даже засвидетельствовать это в книге "Дорогие мои краснодонцы": "Белоголовый паренек Кимаша, казалось, совершенно не уважал учителей. Во всяких из ряда вон выходящих поступках обязательно участвовал он". А вот перед Улей я труса праздновал.
   Когда узнал о ее гибели - не поверил. Убить такую красоту, такую душу?! А перед тем еще изуверствовать!
   Я понимаю: фашисты - они и есть фашисты. И этим многое сказано. Но ведь и те выродки были когда-то людьми. Их на свет произвели матери человеческие, а не какие-то мутантихи. Те уроды, включая главных заправил фашистского рейха, подчас замечали прекрасное. Говорят, Герман Геринг, имперский министр авиации, один из главных немецких военных преступников, коллекционировал картины знаменитых художников. Рейхард Гейдрих, шеф политической полиции, родился в семье директора консерватории, неплохо играл на скрипке, с упоением слушал концерты симфонических оркестров. Даже сам бесноватый фюрер был художником. Неужели никому из тех негодяев, которые истязали, а затем лишили жизни Громову, не пришло в голову: нельзя губить такую красоту. Тем более что Уля никого не убивала. Она боролась с фашистами только словом правды, только протестами против их злодеяний. Вина ее была лишь в одном: она страстно, невообразимо любила отчий край, свою Родину.
   Хорошо знал я и худенького, разбитного, ухарского Демку Фомина - он, как я уже говорил, был в нашей компании. Можно сказать: Демка Фомин - это первомайский Сергей Тюленин. Ему, как и Сергею, - море по колено. Подражая Тюленину, Фомин всегда имел при себе рогатку и перочинный ножик. Никогда не застегивал верхние пуговицы рубашки. Грудь нараспашку. Учился Демка неважно. А перед войной, по-моему, не окончив даже седьмой класс, бросил школу. Но не бездельничал, а поступил на курсы трактористов. Закончив их, стал работать в Первомайском совхозе. Судя по рассказам Демки, работа ему нравилась.
   Мы вместе купались в Каменке, ловили в этой речушке бубырей, прыгали в воду с высокого обрыва Бездонки (глубокой ямы на реке). Соревновались на брусьях, в прыжках в длину и высоту, иной раз даже удавалось сыграть вместе в волейбол - все это на спортивной площадке клуба Горького.
   Демка не верховодил сверстниками. Он - обыкновенный парень, надежный и верный товарищ, свой брат. Или на нашем тогдашнем жаргоне - свой в доску - человек близкий по взглядам, равный по положению, верный слову.
   В те первые после освобождения месяцы я несколько раз встречался с командиром молодогвардейцев Иваном Туркеничем. Один раз в нашей квартире - он приходил проведать мою сестру Нину. Слышал от Ивана немало добрых слов о работе Демьяна Фомина в подполье. "Вместе с Тюлениным, - вспоминал Туркенич, - он отбил у фашистов и разогнал по близлежащим хуторам несколько сот коров и быков - их немцы намеревались вывезти в Германию. Демка участвовал в нападениях на отдельных фашистских солдат и их автомашины. В одной или двух операциях, точно не помню, мы были рядом. Фомин приложил руки к освобождению наших военнопленных из больницы Первомайки".
   Вскоре Иван Туркенич счел необходимым засвидетельствовать в отчете ЦК ВЛКСМ: "Под вечер мы заслали Дему Фомина с ключами и напильником в больницу. С помощью хитрых уловок он проник туда и сумел предупредить пленных. В три часа ночи мы сняли часового, стоявшего у дверей больницы, а Дема в это время открыл изнутри дверь и вывел пленных. Их было двадцать человек..."
   - Теперь ты... вы расскажите о Сергее Тюленине и Любке Шевцовой, - попросил один из учеников.
   Я ответил:
   - Среди вас есть мальчишки и девчонки, которые учились вместе со мной в школе Ворошилова. Они их тоже знали. Вот...
   - Уже расспрашивали. И Сухинина, и Кулешову, и... Но вы знали тех ребят лучше.
   - Хорошо, сообщу коротенько. Только не надо "выкать". Обращайтесь ко мне на "ты". Пожалуйста. Я уже просил вас об этом.
   С Тюлениным мы учились вместе, начиная с четвертого класса. Еще в НСШ (неполной средней школе), которая размещалась в одном из бараков поселка шахты № 5. Той самой шахты, в которую фашисты и наши предатели сбросили комсомольцев-подпольщиков. Потом, в 1937 году, перешли в только что построенную двухэтажную школу, вскоре названную именем наркома обороны Ворошилова.
   О Сергее, как и о других подпольщиках, моих друзьях-товарищах, могу сообщить немало интересного, даже поучительного. Я хочу, чтобы вы запомнили их такими, какими они были на самом деле, со всеми добрыми и не очень добрыми чертами характера. Иной раз Сергей выпускал на уроке воробья или голубя. А то и ужа, которого многие ученики принимали за гадюку. Отчего переполох в классе поднимался невообразимый. Один раз, чтобы доказать свое бесстрашие и решительность, Сергей выпрыгнул из окна второго этажа школы.
   Однако не эти сумасбродные поступки были главными чертами его характера. Война - пора очень серьезных испытаний для каждого из нас. Мой друг, не в пример некоторым отличникам и сверхдисциплинированным ученикам, сознательно отдал свою жизнь в борьбе с фашистами, Далеко не каждый в семнадцать лет, когда жизнь только начинается, способен на такой поступок. Я не собираюсь в чем-то упрекать отличников учебы. Просто решил напомнить, что некоторые из них получали высокие отметки ради самой отметки, а не из желания получше узнать окружающий мир, определить свое истинное место в жизни, помнить о Родине, как о родной матери. Потому в лихую годину для таких отличников слова "Родина", "патриотизм", "честь", "совесть" были пустыми звуками. Те ученики, а они были и в нашем классе, и в нашей школе, думали только о себе, о спасении собственной шкуры любой ценой. Ради этого они шли на все, даже на предательство.
   В войну у Сергея открылись определяющие черты его натуры. Они заключались в том, чтобы со всем народом участвовать в отражении немецкого нашествия. Когда в Краснодоне создавался первый отряд народного ополчения, Сергей, не долго думая, решил стать ополченцем. Потом он делал попытки вступить в истребительный батальон, затем в партизанский отряд. Мы вместе мотались по всяким организациям и формированиям. Всякий раз Сергею не везло. Подводили его невысокий рост, худенькая щуплая фигура, отчего мой друг казался моложе своих и без того небольших лет.
   - Может, кто-то из вас помнит, - я оглядел класс внимательным изучающим взглядом, - как весной прошлого года в Первомайке хоронили разведчицу-партизанку Лиду Шапошникову? Она разбилась во время тренировочного прыжка с парашютом.
   - Конечно, помним.
   - На хуторе Хамовка то было.
   - В совхозе "Первомайский".
   - Тогда весь поселок пришел ее хоронить.
   Я благодарно закивал головой. Сказал:
   - Спасибо за добрую память. Мы с Сергеем тоже были на похоронах.
   Уже на второй день после моего рассказа о Лиде на ее могиле (а она рядом со школой, у памятника борцам революции) появились первые живые цветы. Потом цветы постоянно украшали последний приют моей боевой подруги. Их клали к могиле Шапошниковой не только мои ученики, но и другие школьники.
   После этого я поведал ребятам о своей недавней встрече с матерью Сергея Тюленина Александрой Васильевной.
   - Она признала меня и обрадованно воскликнула: "Ты уцелел? Ну и слава Богу. - Затем с горечью добавила: - А Сереженьку угробили. Спасаясь от немцев, он ушел с рудника вместе с твоими сестрами. Но фронт они не перешли. Воротились домой. Соседка прослышала о его приходе, надумала ублажить немцев. Заглянула к нам в мазанку, уверилась, что Сереженька дома, известила о том супостатов... его вскорости зацапали..."
   Когда хоронили Сергея, по словам Александры Васильевны, она попросила, чтобы к гробу прикрепили фанерку с надписью, что ее сына погубила соседка. "Та фанерка с надписью станет зовом этой... - мать Сергея употребила непечатное слово, - которая продала моего сыночка за тридцать сребреников, в геенну огненную. И не будет ей там ни мира, ни покоя".
   Рассказывая ребятам о Любе Шевцовой, напомнил о поджоге биржи труда.
   - Зачем ту биржу надо было подпаливать? - спросила одна девочка.
   - Ты что, с неба свалилась? - набросился на нее Кирсанов. - Помнишь, как по поселку учителя ходили и всех переписывали? Для чего, думаешь? Да для того, чтобы биржа из тех росписей отобрала молодых для Германии. Во время пожара списки сгорели. А наши наступали вовсю... Писать новые было уже некогда...
   Разумеется, приведенные здесь отрывки из моих бесед с учениками Первомайской школы - дело не одного урока и дня. Мы говорили о войне, о комсомольцах-подпольщиках на протяжении всей моей работы военруком. Иной раз разговор занимал всего несколько минут, в другой - добрый час. Все зависело от обстоятельств, настроения, возможностей. Да и как было не вспоминать недавнее время, если в поселке жили родители и родственники казненных героев, которые днем и ночью все еще оплакивали мученическую смерть своих детей и близких.
   Я не уставал внушать ученикам:
   - Война завтра не заканчивается. Вон еще сколько нашей территории надо освобождать. Кому-то из вас, уверен, доведется участвовать в разгроме фашистов. Готовьтесь к этому заранее. И пусть примером для вас будут дела наших комсомольцев-подпольщиков Сергея Тюленина, Ульяны Громовой, Анатолия Попова, других отважных мальчишек и девчонок.
   На одном из уроков я познакомил ребят с ручной гранатой РГД-33. Говорил, как всегда, увлеченно, довольно, громко:
   - Без оборонительного чехла граната, - показал сделанный дома рисунок, - поражает живую силу противника на расстоянии десяти-пятнадцати метров. А с "рубашкой", оборонительным чехлом, осколки сохраняют убойную силу, пожалуй, метров сто. В гнездо корпуса гранаты вставляется капсюль-детонатор... похожий на длинный медный наконечник для карандаша.
   - Вот он, - все тот же неугомонный Кирсанов, который недавно принес мне винтовку и на которого я уже в первый день обратил внимание, поднял над головой желтый стержень со школьную ручку и длиной сантиметров десять.
   - Давай сюда, - стараясь говорить как можно спокойнее, прошу Геннадия. А у самого сердце зашлось от возможных последствий.
   - Капсюль... самый настоящий... не сомневайтесь, - заметив и по-своему расценив мою недолгую растерянность, со знанием дела и нескрываемой гордостью уверяет меня парень. Он неспешно встал, также неторопливо подошел ко мне, с чувством собственного достоинства вручил детонатор к РГД-33.
   - Я же говорил... ничего такого не берите с поля, увидели - коменданту сообщайте. Может, еще что есть? - оглядываю класс, особенно мальчишек.
   - Имеется... - ответило несколько голосов. Вскоре на мой стол легли новые наглядные пособия: три ручные гранаты Ф-1, так называемые "лимонки", немецкая граната с длинной деревянной ручкой, почти исправный немецкий автомат, несколько противогазов, наших и фашистских. Школьники повставали со своих мест, сгрудились около моего стола.
   - Сейчас девчонок пуганем, - весело проронил Кирсанов и тут же, не раздумывая долго, попытался вставить капсюль-детонатор в гранату. Мгновенно выхватив из его рук боеприпасы, не помня себя от ярости, я довольно сильно стукнул бедокура по шее.
   - Так ведь... я смеха ради, - почесываясь, виновато забормотал Геннадий. - Неужели вправду подумали...
   - Есть вещи, которыми не шутят. Сотый раз повторяю: не прикасайтесь к валяющимся боеприпасам и оружию, не приносите их в школу. А за подзатыльник прошу у тебя прощение. Извини, брат, не удержался.
   - Ладно... - Он улыбнулся, простительно взмахнул рукой, еще раз почесал шею.
   После уроков я обратился к директору:
   - Куда бы сложить наглядные пособия?
   - Что вы имеете в виду? - удивилась Султан-Бей.
   Не без гордости и довольства показал Прасковье Власовне свое богатство.
   - Господи! - всплеснула она руками. - Да ты мне школу взорвешь... учеников погубишь! Умоляю, - вскинула руки к груди и уже тоном приказа добавила: - Унеси эти ужасные штуковины подальше!..
   Я не стал спорить. Вместе с Кирсановым, Сухиныным и другими ребятами запрятал наглядные пособия недалеко от школы, в полуразрушенном сарае заброшенной усадьбы.
   Мой помощник, Геннадий Кирсанов, оказался смышленым учеником, схватывал все на лету. Незаметно мы подружились. При встрече через двадцать пять лет Геннадий припомнил то время, особенно случай с подзатыльником и гранатой. А. когда стал поэтом и выпустил свой первый поэтический сборник "Песня моя, Краснодон", привез ту книжицу мне в Ворошиловград с такой трогательной, о многом напоминающей надписью: "Когда я вспоминаю дни своего детства, в памяти встает Ким Иванцов - наш военрук. Моему любимому военруку Киму Михайловичу Иванцову от его ученика Геннадия Кирсанова. 16 сентября 1972 года". Геннадий с чувством продекламировал тогда начало стихотворения, заверяющего бесценную для меня книжку. Те строки об отношении к памяти о подвиге молодогвардейцев:
   
   Это вечно, как святость гвардейских знамен,
   Как прибой, как сияние солнца.
   Будет юность земли вам нести свой поклон,
   Дорогие мои краснодонцы...
   Знал бы он...
   Знали бы мы...
   
   Как жаль, что этот несомненно одаренный поэт, совестливый и честный человек, так рано ушел из жизни. А "благодарный" Краснодон забыл своего певца. Запамятовали его и составители поэтического сборника "100 луганских поэтов" (издательство "Знание", Луганск, 1999).
   И вновь возвращаюсь к Первомайской школе весны 1943 года.
   Вскоре появилась реальная возможность поговорить с учениками о "Молодой гвардии" более конкретно. В конце апреля меня неожиданно вызвали в райком комсомола к первому секретарю. Только переступил порог знакомого кабинета, Проня тут же протянул мне красноармейскую газету 51-й армии "Сын Отечества" за 18 апреля.
   - Читай сосредоточенно, - сказал без обиняков Приходько. - Это то, что все мы так долго ждали.
   Я сразу обратил внимание на шапку раздела "Никогда, никогда, никогда комсомольцы не будут рабами!" А под ней, тоже набранный крупным шрифтом, заголовок статьи "Молодая гвардия".
   Сердце мое екнуло, я непроизвольно сжал в руках газету, словно опасался, что кто-то может ее выхватить. Проня продолжал говорить. Но я, глотая строки, его уже не слушал. Пробежав материал, некоторое время молчал - надо было собраться с мыслями. Потом обменялся с Приходько несколькими словами и принялся за повторное чтение. Теперь не торопился, не просматривал газету, а именно читал: по-настоящему, с чувством, с толком и расстановкой. Затем мы долго обсуждали ту газетную публикацию. Я принялся было ее переписывать. Однако Проня остановил меня.
   - Возьми, - указал на газету. - У меня есть еще несколько номеров. Сам ходил в редакцию. Еле выпросил. Говорят, военная, из части нельзя выносить. Та типография недалеко от твоего дома в поселке шахты № 5.
   Дома читал описание "Сына Отечества" Нине, маме. На следующий день - ученикам и учителям. Все уроки в тот день свелись к одному - разбору первого печатания о "Молодой гвардии".
   Когда я собирался уходить домой, Прасковья Власовна попросила:
   - Пожалуйста, оставь мне газету. Надо, чтобы все ученики знали об этом опубликовании.
   Впоследствии по непонятным причинам выступление в "Сыне Отечества" о "Молодой гвардии" затерялось. Поэтому считаю необходимым привести его полностью.
   Тому публицистическому сочинению была предпослана редакционная вставка в виде фотографии взорванных наземных сооружений шурфа шахты № 5 и текста: "Вот старый шурф. Здесь - у стены - немецкие палачи расстреливали наших сестренок и братишек, отважных детей Донбасса. Сюда, в заброшенный ствол шахты, сбрасывали палачи свои жертвы.
   Два месяца назад, когда Красная Армия освободила город Краснодон от фашистских захватчиков, из шурфа шахты № 5 извлекли 71 труп - тела замученных, пристреленных и брошенных туда советских патриотов. Они героически боролись за свою родную Украину, за свой народ. Они не хотели жить под немецким сапогом. И их убили..."
   Далее шла сама статья.
   "...Город был оккупирован немцами. И жизнь была мрачной и смрадной. Горе затаилось в шахтерских домиках, и все сильнее и сильнее накапливалась ненависть. Ее копили в своих сердцах матери - их детей угоняли на фашистскую каторгу. Ее накапливали старые шахтеры - их Донбасс, бесценную черную жемчужину Украины, разрушали немцы. Ненависть копили подростки и юноши - у них отняли оккупанты все, чем одарила их Родина, - замечательные школы, клубы, стадионы, дома отдыха...
   Ненависть копили все. Русские и украинцы. Коренные краснодонцы и пришедшие сюда вчера. Все, кто связал свою судьбу, свое счастье с судьбой и счастьем Донбасса.
   В городе оставались комсомольцы. Надо было действовать. На улицах встречались старые товарищи. Заводили разговоры. О школьных друзьях. О радио - эх, сейчас покопаться бы с приемничком, послушать Москву. О разбитых юношеских мечтах - ведь хотели вместе ехать в Миллерово, в летную школу. И вдруг один спрашивал: "Помнишь, о чем говорили летом: если придут немцы?.."
   Начала сплачиваться подпольная комсомольская организация - "Молодая гвардия". Уже наметилось ядро. Сережа Тюленин, Виктор Третьякевич, Ваня Земнухов, Олег Кошевой, Степан Сафонов, Анатолий Попов. Человек 10-12. Хорошие, крепкие ребята. Почти все девяти- и десятиклассники. Самого горячего возраста - 18, 19, 20 лет.
   А всего подсчитали, оказалось человек 35. Организация стала даже расти. Новых людей, конечно, тщательно проверяли, пристально приглядывались к ним, придирчиво разбирали всю подноготную. Разбили всех на небольшие группы: вдруг провал, вдруг проберется предатель?..
   "Молодая гвардия" поднималась на борьбу.
   У дяди Олега Кошевого был схоронен от немцев радиоприемник, Олег слушал по ночам голос Большой Земли - вести с Родины. Записывал сводки Совинформбюро, передавал другим.
   Хорошо наладилось дело с листовками. Их писали по группам, на разных квартирах. У Ули Громовой, у сестер Иванихиных, у Жени Шепелева. Немцы начали вербовку рабочих. Молодогвардейцы распространили листовку о немецкой каторге. Немцы усиленно брехали о том, что Красная Армия разбита. Молодогвардейцы писали листовку - правду о Красной Армии. В декабре немцы вдруг завопили о каких-то небывалых победах. Молодогвардейские листовки рассказывали о наступлении советских войск в районе Сталинграда, на Северном Кавказе, привели цифры наших трофеев и потерь немцев, назвали освобожденные Красной Армией города.
   Листовки вывешивали или подбрасывали то там, то тут. Нечего и говорить, какую волну радости вызывали у краснодонцев маленькие листовки.
   Насторожились и враги.
   Еще 7 ноября стало всем ясно, что город не покорился, не склонил головы под фашистской плетью. Утром на нескольких зданиях увидели все красные флаги. Небольшие флаги пламенели на фоне ноябрьского серого неба - на крыше школы имени Ворошилова, на шахте 2-бис, на Первомайке. А на шахте № 12 вместо флага вывесили комсомольцы красную, шелковую косынку Маруси Кулаковой, секретаря комсомольской организации...
   Недолго висели флаги. Их угодливо сорвали полицаи. Но о флагах узнал весь город. Весь город говорил о комсомольцах.
   Вскоре из клуба был похищен огромный фашистский флаг. Черная свастика на флаге расползалась чуть ли не по всей стене. Это было дело рук Сережи Тюленина. На следующее утро гитлеровцы подняли отчаянный шум, грозили расстрелять сторожа, грозили повесить всю молодежь, но флаг бесследно исчез.
   "Молодая гвардия" набиралась сил. Комсомольцы сходились часто своими группами по квартирам, строили планы борьбы.
   И тут случилась катастрофа. "Молодую гвардию" кто-то предал. Нашлась, видно, какая-то двуликая сволочь. Начались аресты, облавы, обыски. Страшные пытки в фашистских застенках. Расстрелы у шурфа шахты N° 5.
   Воспитанники ленинско-сталинского комсомола - они высоко пронесли знамя самоотверженной мужественной борьбы с немецко-фашистскими бандами, борьбы за счастье Донбасса, за счастье Украины, за ее освобождение.
   Вечная слава героическим комсомолкам и комсомольцам, мужественным детям великой Родины - Союза братских советских республик!"
   Надо отдать должное и Приходько, и Саплину: они сделали все возможное, чтобы публикация эта дошла до всех комсомольских организаций и школьных коллективов города и района, до каждого юноши и каждой девушки.
   К великому сожалению, за прошедшие десятилетия выступление "Сына Отечества" не было перепечатано ни одной газетой Луганщины. Не вошла она и в сборник официальных документов и воспоминаний "Молодая гвардия", который выдержал шесть изданий. Почему? Думаю, причин умалчивания несколько. Главная - в рассматриваемой публикации нет и слова о "руководящей и направляющей". Комсомольцы, молодежь организовались и боролись с оккупантами сами, по собственному почину. Не было подсказки взрослых вообще, коммунистов в частности. Властям бы радоваться, что воспитанные ими мальчишки и девчонки, оказавшись в сложнейших условиях фашистской оккупации, не смирились с тем "новым порядком", а поднялись на борьбу с захватчиками, как учили их коммунисты. А власть предержащие обиделись. И стали искать коммунистов-подпольщиков, желательно мертвых, чтобы приписать им то, что считали нужным и чего подпольщики на самом деле не совершали. Тогда ведь господствовало правило: борьбу советских людей на оккупированных территориях, во всех без исключения случаях, непременно возглавляли коммунисты.
   Была и вторая причина не упоминать о публикации "Сына Отечества", тоже немаловажная. Она касалась Виктора Третьякевича, который в рассматриваемом материале назван в числе героев "Молодой гвардии". В силу этого никто не интересовался автором статьи. Рассматриваемое выступление армейской газеты попросту считали редакционным.
   ...Заниматься с ребятами военным делом было не так уж трудно: они на своем, еще не окрепшем, горбу испытали все "прелести" фашистского "рая". Потому усердно и сознательно готовились к схватке с оккупантами. Ученики с желанием ходили строем, бросали учебные гранаты, изучали устройство винтовки, автомата, револьвера. Многое из того, о чем я рассказывал, ребята уже знали - война научила. В ту пору, точнее, в том апреле, мне исполнилось семнадцать лет. Однако слушали меня ученики внимательно, с интересом, подчинялись безоговорочно. Я замечал, как от урока к уроку улучшалась дисциплина. Ребята стали более подтянутыми, собранными, аккуратными. Не скрою, от сознания этого я был горд и счастлив.
   Однажды на урок пришла Султан-Бей. То был единственный случай за всю мою тридцатидневную педагогическую практику, когда на занятиях присутствовал посторонний человек. Хотя директора школы не вполне правильно считать таковым. Вначале я стушевался, но вскоре, даже против собственного ожидания, овладел собой и привычно повел урок. Задал несколько вопросов по прошлым занятиям, изложил новую тему, рассказал один из эпизодов битвы за Кавказ, вспомнил, разумеется, и о "Молодой гвардии".
   Когда мы остались вдвоем, Прасковья Власовна сказала:
   - Ну что ж, спасибо... признаться, ожидала худшего. Не спеши обижаться. Методики... как бы это помягче сказать... Словом, в урок ты впихнул столько всего - впору на неделю. Однако предмет знаешь, дисциплина тоже порадовала, говоришь свободно, увлеченно. И все же выбери время, сходи к нашим педагогам. По собственному выбору. У каждого из них есть чему поучиться... опыта им не занимать. К слову, они в обиде на тебя: почти ни с кем из них не встречаешься, не разговариваешь. Даже в учительскую не заходишь. Только "здрасьте" и все. Прослыл слишком гордым. На тебя это не похоже. И для меня полная неожиданность. Заглядывай к ним. И на уроки, и в учительскую. Ей-богу, не пожалеешь. К тому же повторяю: ты у нас один-единственный мужчина. Забыл никак?
   Воспользоваться добрыми советами милейшей Прасковьи Власовны, к сожалению, не довелось: дома ждала повестка военкомата. Из-за ограниченности людских ресурсов, вызванных большими потерями на фронтах, Сталин приказал провести внеочередное медицинское освидетельствование всех инвалидов войны. Одновременно на освобождаемых от врага территориях создавались полевые военкоматы, которые с помощью воинских частей охраны тыла фронтов быстро проводили мобилизацию мужского населения, способного носить оружие. В "Книге памяти Украины", "Луганская область, т. 1" читаем: в боях за Луганск наступающие войска Красной Армии "понесли значительные потери в людях. Чтобы пополнить этот урон, военкоматом города (надо бы "полевым военкоматом - К.И.) в течение шести дней после освобождения города было призвано и направлено в действующую армию (Подчеркнуто мной. - К.И.) восемь тысяч человек". К сказанному стоит добавить, что в числе тех восьми тысяч добрая половина никогда не служила в армии (ребята 1924, 1925, 1926 гг. рождения). Но у войны, как известно, не женское лицо. И этим все сказано.
   На следующий день я забежал в школу попрощаться с ребятами, извиниться перед учителями и попросить их не поминать лихом. Мое отношение к учителям оставалось неизменным: я по-прежнему считал, что даже мое участие в боях, ранение и инвалидность не давали мне право относиться к ним, как к равным.
   Медицинская комиссия полевого военкомата признала меня годным к нестроевой службе: контузии и раненая нога все еще напоминали о себе. Однако по прибытии в часть узнал: в документах отрицание "не" куда-то исчезло. Так я снова стал строевым. Вместе со мной тогда ушли на фронт некоторые мои ученики, в их числе Анатолий Сухинин. Первое время мы служили с ним даже в одной части.
   Как память о тех днях храню пожелтевший от времени документ; за номером десять "а" от 21 апреля 1943 года: "Удостоверение. Дано настоящее Иванцову Киму Михайловичу в том, что он действительно работает военруком СШ № 6 поселка Первомайка. Зав РОНО Д. Саплин". Как и положено, бумага скреплена соответствующей подписью, штампом и печатью.
   Чем старше становлюсь, тем чаще всплывают в памяти незабываемые дни весны сорок третьего года. Припоминается также созвучное моему сегодняшнему настроению и состоянию стихотворение Олега Поскребышева о военруках военных лет, которое давным-давно я случайно прочел в "Учительской газете":
   
   То костылем стуча по полу,
   То спеленавши кисть руки, -
   Так приходили к нам в ту пору
   Учителя-военруки.
   Они являлись ненадолго.
   Тот срок отмерен был длиной
   Меж старой пулей и осколком
   И новою передовой.
   Из них любой был гнут и ломан,
   Но не изломан, не согнут,
   А раны были - как дипломы -
   На право объяснять войну.
   Пускай не знали те солдаты
   Методики, вступая в класс,
   Для нас их слово было свято,
   Как откровенье, как наказ.
   И вечно им стоять над теми,
   Кто поучать любого рад,
   Не выстрадав ни слов, ни темы,
   А взяв их словно напрокат.
   
   Сталин, как я уже говорил, не простил 1924 году слабость духа, проявленную теми ребятами при получении ими в свое время повесток военкомата об обязательной эвакуации. В 1943 году, когда началось освобождение Украины, полевые военкоматы подчистую мобилизовывали их. Заодно, в порыве гнева, также 1925 год, частично 1926-й. И, не приводя новобранцев к присяге, не переобмундировывая, не вручая оружия, бросали в бой, чтобы они кровью своей искупили вину перед Родиной. Уцелевшие после первой схватки с фашистами принимали воинскую присягу, становились равноправными красноармейцами. Правда, с клеймом на всю жизнь: в пятой графе карточки по учету кадров стоял вопрос: "Был ли в оккупации?" Кое-кто может усомниться в моем рассказе. Но я говорю, как и обещал, правду, чистую правду. К тому же в мае 1943 года, из-за своего года рождения, сам попал в одну из команд тех обреченных. Откуда, правда, к своему счастью, вскоре выбрался благодаря недавней инвалидности. "Произошла ошибка", - сказал мне военком. В той команде оказался мой одноклассник, брат молодогвардейца Юрия Виценовского Леонид. Я обещал о нем рассказать.
   Когда мы встретились, Леня был страшно напутан предстоящей службой в Красной Армии. Несмотря на мои попытки заговорить, одноклассник не мог вымолвить ни слова. Рядом, успокаивая сына, топталась мать. Но он, словно в воду опущенный, никак не отзывался ни на ее слова, ни на ее ласку. Заметив меня, Виценовская явно смутилась и низко опустила голову. Я отошел в сторону.
   Поскольку полевые военкоматы не упоминаются даже в научных справочных пособиях, скажу о них несколько слов. Эти органы местного военного управления начали создаваться в 1943 году штабами дивизий, освобождавших советскую смену от немецких оккупантов. Единственная их задача состояла в мобилизации военнообязанных, в число которых включали также мальчишек 1926 года рождения. Повторяю, семнадцатилетних юнцов не обмундировывали, не приводили к присяге, подчас даже не выдавали оружия ("винтовку возьмешь у убитого" - говорили командиры) и тут же бросали в бой. Знаю это из писем мамы и рассказов ребят, которые чудом уцелели в тех боях. Дабы читатель не обвинил меня в использовании "сарафанного радио", приведу небольшие выдержки из книги ветерана 54-й гвардейской стрелковой дивизии Н. Н. Скубаренко. Предисловие к тому историческому очерку написал наш земляк, доктор исторических наук, профессор Н. Г. Гончаренко. Во введении подчеркивается, что "несомненным достоинством книги является использование большого архивного материала... в частности, ЦАМО".
   "После освобождения Ворошиловграда... враг упорствовал. Полки дивизии были совершенно обескровлены... Командование 3-й гвардейской армии настояло на проведении очередной мобилизации. Более восьми тысяч рабочих и служащих Ворошиловграда ушли на фронт... Позже 4-е отделение штаба 54 гв. стрелковой дивизии на правах полевого военкомата призвало из запаса тысячу военнообязанных... В 160-й стрелковый полк (он вел бой под селом Камышеваха) прибыло первое пополнение солдат-ворошиловградцев. Они были еще не обмундированы, одеты кто во что горазд, да и почти не обучены. Тем не менее, командование хотело наступательной операцией достойно отметить 25-ю годовщину Красной Армии... Противник открыл по пехоте ураганный пулеметный и артиллерийский огонь. Понеся большие потери, бойцы залегли... многие новобранцы, прибывшие из Ворошиловграда, возвращались на повозках в родной город мертвыми или ранеными... оставшиеся в живых развернулись перед поселком Белое в открытом поле. Необмундированные бойцы зябли в мелких окопчиках... Похоронная команда собирала и свозила в одно место тела убитых солдат... Павших бойцов хоронило и население. Однако часть убитых воинов осталась не захороненной.
   К вечеру 23 февраля в дивизию прибыло второе пополнение солдат-ворошиловградцев. Пополнив поредевшие ряды, полк перешел в наступление на шахту "Сутоган", но успеха также не имел. На неудаче наступления сказалась слабая военная подготовка пополнения и то, что бойцы еще не были обстреляны. Все это вызвало большие потери стрелков в первом же бою.
   ...После радости освобождения города десятки семей (десятки ли? - К.И.) ворошиловградцев почти одновременно получили тяжелые извещения: "В боях за Советскую Родину ваш сын... пал смертью храбрых в бою под Ворошиловградом..."
   Бросив все: дела, работу, дом, - родные срочно ехали выяснять: может, это ошибка?.. Родные павших воинов ходили по полям, где еще вчера кипели бои, искали и иногда находили присыпанные снегом тела убитых солдат, подчас узнавая в них своих близких, а то и родных. На подводах или саночках увозили их домой, чтобы оплакать и проводить в последний путь..."
   Если в приведенных фрагментах очерка Н. Скубаренко заменить слова "Ворошиловград" и "ворошиловградцы" на "Краснодон" и "краснодонцы", то получим одну из достовернейших картин родины "Молодой гвардии" в первые дни освобождения. И, возможно, последних дней жизни Леонида Виценовского.
   А вот что о тех несчастных записал в своем дневнике 28 ноября 1943 года Александр Довженко: "...Сегодня В. Шкловский рассказал мне, что в боях гибнет великое множество мобилизованных на Украине освобожденных граждан. Их называют, кажется, черносвитками. (В Краснодоне обзывали искаженным словом - бендеровцами. - К.И.) Они воюют в домашней одежде, без всякой подготовки, как штрафники, на них смотрят, как на виновных. "Один генерал смотрел на них в бою и плакал", - рассказывал мне Виктор..."
   Была бы моя воля, я бы Леонида не только в военное, даже в мирное время не призывал на службу в Вооруженные Силы. По своему физическому развитию, складу характера, жизненным устремлениям он не был годен к службе в армии. Я встречал таких парней. Сколько их ни учи, сколько ни тренируй, даже ни муштруй, никогда из них дельного солдата не получится. Ну, наградила природа их слабоволием и слабосилием, девическим характером, как Любку Шевцову мальчишеским. И тут ничего не попишешь. Таких людей следовало оставлять в тылу, хоть какая-то польза была б. А на фронте... на фронте их ожидала бесславная смерть. Но у нас всегда видели только массу. И никогда не возились с отдельным человеком.
   Помню свои встречи с Марией Андреевной Виценовской весной 1943 года. Она рассказывала, как во время оккупации тревожилась за Леню больше, чем за Юрия. Как прятала его за печкой. Однако уже в сорок пятом стала повествовать о младшем сыне как о герое: он добровольно ушел на фронт мстить за любимого брата Юрия, писал полные боевого духа письма с фронта... в конце концов, пропал без вести. Я не осуждаю мать... Мать - она всегда Мать.
   В "Книге памяти Украины" читаем: "Виценовский Леонид Семенович, 1926 года рождения, г. Краснодон, еврей. Призван в 1943 г. Рядовой. Погиб в 1943". Время и место гибели почему-то не указано.
   Когда в мае 1943 года я прибыл к месту службы, уже в первом письме мама сообщала: "Сынок, ребят из той команды, в которую тебя вначале зачислили, немцы почти всех порешили в первом бою. Похоронили их там, где те мальчики встретили свою смерть. Раненых привезли в Краснодон. Вот я хожу от одного к другому и отгоняю мух..."
   Пусть земля будет тебе пухом, одноклассник Леонид Виценовский. И прости меня, если что-то сказал о тебе лишнее или не так, как следовало бы.
   Месяца через два после моего очередного ухода на фронт сестра Нина (она тогда служила в хорошо знакомой краснодонцам 51-й армии) выслала мне новую публикацию "Сына Отечества" о событиях в оккупированном Краснодоне. Статья так и называлась - "ЭТО было в Краснодоне". Помещена в номере за 12 мая. Вот она:
   "Их даже не расстреливали - так свидетельствует акт комиссии по учету зверств немецко-фашистских захватчиков во время оккупации Краснодонского района.
   Поздно вечером, 28 сентября 1942 года, в одну из камер краснодонского полицейского управления вошел начальник краснодонской гитлеровской полиции Суликовский. Обер-палача сопровождали несколько заплечных дел подмастерьев. В камере произвели перекличку. Здесь находилось 32 арестованных. Здесь были А. А. Валько - зав. шахтой № 22, П. А. Зимин - начальник участка шахты, Я. Г. Черняк - главный инженер шахты № 24, Лукьянц - зав. шахтой № 5, И. В. Шевцов - зав. погрузкой шахты "Урало-Кавказ", Клюзов - секретарь партийной организации шахты № 5, Шевырев - председатель колхоза "Красный Октябрь", Матюнин - председатель Первомайского поселкового совета, Митрашковский - радиотехник и другие.
   Палачи провели перекличку. Суликовский приказал собрать вещи. Всех вывели из камеры. И увезли.
   Вот и все, что было известно о судьбе тридцати двух. Куда их увезли? Никто не знал.
   В ту ночь краснодонцы, живущие за парком, слышали только несколько криков, сильных и протяжных, и одну короткую пулеметную очередь. Больше ничего.
   15 февраля Красная Армия вышибла немецко-фашистскую погань из города. Тогда начали разыскивать тела тридцати двух. О шурфе шахты № 5 знали: туда кидали, замучив, юношей и девушек, членов боевой комсомольской организации "Молодая гвардия". В другом шурфе обнаружили и опознали еще десятки трупов. Обследовали все старые, заброшенные стволы шахт. Но трупов тридцати двух найти не могли. И только недавно - в глубине парка имени Комсомола - кто-то из проходивших обратил внимание на то, что в одном месте парка странно осела земля. Тут и стали искать.
   Те, кто был у вскрытой могилы, увидел страшную картину. Плотно один к одному стояли трупы. Они были связаны друг с другом веревками и проводом.
   Понимаете, они даже не были расстреляны. Палачи согнали их в яму и закопали живыми...
   Пулеметная короткая очередь, которую слышали в ту сентябрьскую ночь, была, очевидно, пущена полицейской сволочью, чтобы рассеять свой страх.
   Товарищи! Какими словами говорить об этом злодеянии гитлеровских гадов?
   Товарищи!
   У мести нет слов. У мести есть одно - беспощадное оружие.
   В. Смирнов".
   Как впоследствии установили, Владимир Смирнов, корреспондент "Сына Отечества", был также автором первой публикации о подпольщиках Краснодона - "Молодая гвардия".
   В числе тех замученных оказался мой старший боевой товарищ по Краснодонскому партизанскому отряду Иван Васильевич Шевцов, начальник разведки нашего отряда.
   Эта статья В. Смирнова тоже никогда не перепечатывалась. И тоже не вошла в сборник документов "Молодая гвардия". А ведь именно казнь 32-х шахтеров, как я уже говорил, послужила толчком к объединению отдельных подпольных групп молодежи в единую комсомольскую организацию "Молодая гвардия".
   Как Петр Лидов "открыл" Зою Космодемьянскую, а Александр Кривицкий - 28 героев-панфиловцев, так Владимир Смирнов "открыл" молодогвардейцев Краснодона. Не зная о публикациях В. Смирнова в газете "Сын Отечества", некоторые литераторы и журналисты стали объявлять "открывателями" "Молодой гвардии" корреспондентов "Комсомольской правды" М. Котова и В. Лясковского: Дело в том, что "Комсомолка", опередив на сутки всех, даже главную газету страны "Правду", первой 14 сентября 1943 года опубликовала Указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями молодогвардейцев. Рядом с текстами Указов "Комсомольская правда" поместила также материалы М. Котова и В. Лясковского о юных подпольщиках Краснодона. Так те журналисты стали "первооткрывателями".
   После окончания Великой Отечественной войны я получил краткосрочный отпуск и приехал на свою родину, в Краснодон. Естественно, побывал в недавно созданном музее "Молодая гвардия". Узнав от сотрудников, что они считают М. Котова и В. Лясковского "первооткрывателями" "Молодой гвардии", удивился и заметил:
   - Помнится, первые публикации о юных подпольщиках нашего города были в марте или апреле сорок третьего года в какой-то красноармейской газете. Я сам читал те статьи. И не только читал, но и рассказывал о них другим.
   Этому моему высказыванию музееведы не придали значения. (Мало ли что кто говорит. К тому же друзей молодогвардейцев стало вдруг столько, хоть пруд пруди. И я не стал ничего доказывать, - К.И.) Так на протяжении многих лет славили не тех, кого следовало. Славили, не предпринимая никаких попыток разыскать военного журналиста "Сына Отечества", который первым сообщил о комсомольском подполье Краснодона.
   Славят тех журналистов до сих пор. Вот совсем свежий пример. В 2003 году в московском издательстве "ВЕЧЕ" вышел сборник документов и материалов "Молодая гвардия" (г. Краснодон) - художественный вымысел и историческая реальность". Эта книга утверждена к печати на секции по истории новейшего времени Ученого Совета Института российской истории Российской академии наук. Великое спасибо России за эту книгу. Но не обошлось в этом издании без ляпов. Читаем: "Впервые, по горячим следам, после освобождения Краснодона, когда стало известно, что там действовала подпольная организация "Молодая гвардия", о ней писали очерк М. Котов и В. Лясковский..."
   До чего же порой бывает живуча неправда. В нашем случае она здравствует уже более 60 лет. Вдвойне обидно, что всплыла на свет Божий в таком солидном издании.
   Владимир Смирнов родился в 1905 году в Костроме. Здесь он рос, учился, работал. Перед войной трудился в областной газете "Северная правда". Когда началась Великая Отечественная, стал армейским журналистом. О "Молодой гвардии" капитан Смирнов впервые услышал в конце марта или начале апреля 1943 года от жителей Краснодона, когда редакция армейской газеты "Сын Отечества" разместилась в одном из бараков поселка шахты № 5. Люди говорили о красных флагах, вывешенных в городе 7 ноября, о сожженной партизанами бирже труда - здесь хранились списки отправляемых в Германию молодых краснодонцев... Рассказывали также о казне юных подпольщиков. Она проходила недалеко от дома, в котором размещалась редакция "Сына Отечества".
   Капитан Смирнов заинтересовался не только примерами противодействия оккупантам, а больше тем, что подпольщиками оказались вчерашние школьники. Владимир Смирнов рассказал об услы- шанном своему начальнику, редактору газеты подполковнику Семену Жукову. Подчеркнув при этом, что хотел бы поподробнее разузнать о делах юных подпольщиков. Редактор одобрил его намерение и освободил Смирнова от всех дел на целую неделю.
   Ровно в установленный срок Владимир Смирнов представил редактору большой очерк, который так и назывался "Молодая гвардия". С. Жуков прочел его внимательно, за один присест. Сказал:
   - Ну что ж... материал не избитый. Он заинтересует наших политработников, понравится красноармейцам и командирам...
   Вскоре политотдел армии потребовал продолжить рассказ о молодогвардейцах. Так появился второй очерк В. Смирнова "Это было в Краснодоне".
   После войны В. Смирнов, теперь уже майор, уволился в запас и поселился в Свердловске. Будучи человеком весьма скромным, никогда никому не рассказывал о том, что он - первооткрыватель "Молодой гвардии". Молчал и тогда, когда в "Комсомолке" выступили М. Котов и В. Лясковский. Не раскрывал рта, когда в "Правде" выступил Александр Фадеев. Безмолвствовал, когда вышел роман "Молодая гвардия".
   Скромность, разумеется, украшает человека. Но в данном случае лично мне она непонятна. Мы ведь могли узнать от Смирнова немало интересного о его знаменитом поиске, о встречах и беседах с молодогвардейцами, их родителями, родственниками, жителями города - свидетелями тех событий. И, разумеется, о том, что увидел журналист армейской газеты в камерах полиции, в которых томились юные герои.
   Среди многих рисунков и надписей на стенах В. Смирнов рассмотрел уникальное: пронзенное стрелой сердце и вписанные в него имена: Бондарева, Минаева, Громова, Самошина. Вверху над сердцем - флаг с пятиконечной звездой. Правее надпись: "Погибшие от рук фашистов 15/1-43 г. В 9 часов ночи". Под сердцем большими буквами было выведено "Смерть немецким оккупантам".
   Хорошо, что редактор газеты подключил к поиску В. Смирнова фотокорреспондента Леонида Яблонского. Он сфотографировал все эти надписи и настенные рисунки. Это большое счастье, ибо буквально на следующий день Владимир Смирнов их не обнаружил: ночью кто-то старательно все стер. С какой целью? И кто именно совершил то действие? И почему СМЕРШ не взяла под охрану помещение полиции, как это положено было сделать?
   Почему в камеры беспрепятственно допускались все желающие, которые потом рассказывали о надписях и рисунках на стенах камер всякую всячину? На эти вопросы ответа до сих пор нет. И вряд ли он будет: ушли из жизни многие, кто мог бы пролить хоть какой-то свет. Умер и майор Владимир Смирнов - нелепо погиб в 1949 году. В том же году его подруга, свердловская писательница Ольга Маркова, отправила Александру Фадееву большой пакет с материалами о "Молодой гвардии", оказавшиеся в ее руках как часть архива В. Смирнова. В пакете были: собственноручное письмо Е. Н. Кошевой, странички из дневника Степы Сафонова, дневник Шуры Дубровиной, дневник Лиды Андросовой, стихи Олега Кошевого, переписанные неизвестной девушкой. В числе тех стихотворений посвящения: матери - "Ты, родная, кругом посмотри...", моей сестре Нине Иванцовой - "Пой, подруга, песню боевую..." Стихотворение, посвященное Нине, - единственный материал из присланного О. Макаровой, который Александр Фадеев включил в текст второй редакции романа "Молодая гвардия".
   Вот те искренние, идущие из глубины влюбленного мальчишеского сердца строки:
   
   Пой, подруга, песни боевые,
   Не унывай и не грусти,
   Скоро наши дорогие
   Краснокрылые орлы
   Прилетят, раскроют двери
   Всех подвалов и темниц.
   Слезы высохнут на солнце
   На концах твоих ресниц.
   Снова станешь ты свободна,
   Весела, как Первый май.
   Мстить пойдешь, моя подруга,
   За любимый милый край...
   
   В конце семидесятых годов бывший ответственный секретарь "Сына Отечества" Петр Свириденко прислал в краснодонский музей "Молодая гвардия" копию памятного номера своей газеты за 18 апреля 1943 года и коротко рассказал о том, как рождался тот номер. Однако и после этого некоторые авторы продолжали славить М. Котова и В. Лясковского. В их числе оказывались подчас даже некоторые именитые литераторы. Так, Евгений Долматовский в 1983 году в книге "Зеленая брама" писал: "Счастливая случайность и журналистское везение натолкнули моих товарищей Михаила Котова и Владимира Лясковского... на следы краснодонской организации "Молодая гвардия". Я тогда же письменно сообщил Евгению Ароновичу о публикациях В. Смирнова. Вскоре он чистосердечно (и тоже письменно) сознался: "Всего этого о краснодонцах я не знал".
   Думаю, Евгений Долматовский сообщил В. Лясковскому о моем письме. Однако в мае того же 1983 года В. Лясковский опубликовал в республиканской газете "Литературная Украина" записки "Из краснодонской тетради", в которых, рассказывая о "Молодой гвардии", допустил целый ряд неточностей. К тому же вопреки общеизвестным фактам продолжал утверждать, что именно он и его товарищ М. Котов "стали первыми разведчиками, которые нашли следы "Молодой гвардии".
   До чего же некоторым людям хочется быть первооткрывателями!
   Мое письмо редактору "Литературной Украины" Б. Рогозе по поводу "Краснодонской тетради" В. Лясковского осталось без ответа. Впрочем, большего я не ожидал. Рогоза из тех редакторов, которые превыше всего берегут не истину, а честь мундира - сужу об этом по ряду других обращений к тому редактору "ЛУ".
   Хочу еще коротенько поведать о пребывании в Краснодоне осенью 1943 года моей родной 328-й стрелковой дивизии (впоследствии Варшавской Краснознаменной). В конце сентября, после окончания боев за Донбасс, дивизия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и сосредоточилась в Краснодоне и близлежащих поселках Таловое, Колония, Сорокино, шахта "Урало-Кавказ". В сражениях на Кубани и в Донбассе 328-я причинила противнику немалый урон в живой силе и технике. Но и сама понесла ощутимые потери, особенно на Голубой линии. (Так гитлеровцы называли сильно укрепленный 113-километровый рубеж, протянувшийся от приазовских плавней до Новороссийска.) И вот в Краснодоне, лишь семь месяцев тому назад освобожденном Красной Армией, приступила к пополнению личным составом и вооружением.
   Еще не осела земля на братской могиле молодогвардейцев. Еще не было на ней гранита, как и величественного бронзового памятника, ни великолепного музея. Еще по-прежнему долгими бессонными ночами громко рыдали безутешные матери казненных героев. Избавленный от фашистского кошмара Краснодон все еще не сбросил с себя тягостную тень "нового порядка" - слишком глубокой была нанесенная ему рана.
   В историческом очерке о боевом пути 328-й стрелковой (П. П. Дудинов, "Варшавская Краснознаменная", Москва, Воениздат, 1986) в разделе о пребывании соединения в Краснодоне записано: "Уже тогда личному составу дивизии было многое известно о борьбе молодогвардейцев против оккупантов. Политотдел дивизии вместе с партийной и комсомольской организациями Краснодона организовал вечер памяти павших героев.
   Комсомольцы города рассказывали о днях, проведенных в оккупации, о борьбе молодежи в подполье. Молодые воины дивизии заверяли краснодонцев в том, что они до конца выполнят свой воинский долг и отомстят в боях врагу за гибель товарищей. Этот патриотический вечер еще больше укрепил стремление бойцов беспощадно громить врага до полного его уничтожения. Личный состав частей посетил также места гибели комсомольцев Краснодона..."
   Воины дивизии, прослышав о "Молодой гвардии", буквально на следующий день после прибытия на краснодонскую землю стали просить командиров и политработников организовать знакомство с патриотическими делами местных мальчишек и девчонок. Ни начальник краснодонского гарнизона, командир нашей дивизии гвардии полковник И. Г. Павловский (будущий генерал армии, Герой Советского Союза, заместитель министра обороны СССР, главнокомандующий Сухопутными войсками), ни комендант города капитан Б. М. Смирнов не отдавали специального приказа о посещении солдатами и офицерами памятных мест. Да в том не было никакой нужды: воины сами шли поклониться памяти героев, узнать побольше о них самих и их делах. Они шли к моей школе № 4 имени К. Ворошилова, больнице, бывшему зданию райпотребсоюза, шахте № 1-бис, на которых в ночь на седьмое ноября юные подпольщики вывесили красные флаги; шли к сожженному молодогвардейцами зданию биржи труда; шли к длинному бараку, где размещалась полиция и томились герои; шли к местам казни и захоронения подпольщиков.
   Шли не новобранцы, которым можно было повесить лапшу на уши - выдать за истину любую сказку или, как теперь говорят перевертыши, "коммунистический миф". Шли знающие почем фунт лиха солдаты и офицеры; шли те, кто защитил Туапсе, не допустив окружения основных сил 18-й армии с. в. этого города, кто прорвал считавшуюся неприступной знаменитую "Голубую линию". Шли те, кому суждено было освобождать Киев и Варшаву, штурмовать Берлин. Уж кого-кого, а таких солдат вряд ли можно потчевать мифами: их на мякине не проведешь.
   Незадолго до прибытия дивизии в Краснодон в печати были опубликованы Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза организаторам и руководителям подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" и о награждении орденами и медалями молодогвардейцев. Ульяна Матвеевна Громова, Иван Александрович Земнухов, Олег Васильевич Кошевой, Сергей Гавриилович Тюленин, Любовь Григорьевна Шевцова удостоились высшей степени отличия - звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (к сожалению, все посмертно). Трое комсомольцев-подпольщиков были награждены орденом Красного Знамени (в т. ч. двое посмертно), тридцать пять - орденом Отечественной войны 1-й степени (все посмертно), шестеро чудом оставшихся в живых, в том числе мои сестры Нина и Ольга Иванцовы, - орденом Красной Звезды.
   В Указах мальчишки и девчонки Краснодона названы по имени и отчеству. Тем самым подчеркивалось, что их подвиг сродни подвигу отцов.
   Отдельным Указом мать комиссара "Молодой гвардии" Олега Кошевого - Елена Николаевна Кошевая - "За активную помощь, оказанную подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" в борьбе с немецкими захватчиками была удостоена ордена Отечественной войны второй степени.
   В том же сентябре приказом начальника Центрального штаба партизанского движения при ставке Верховного Главнокомандования 66 молодогвардейцев были отмечены медалью "Партизану Отечественной войны" 1-й степени. В их числе мать и бабушка Олега Кошевого - Елена Николаевна Кошевая и Вера Васильевна Коростылева, - как говорилось в приказе, "за доблесть и мужество, проявленные в партизанской борьбе против немецко-фашистских захватчиков".
   Так благодарная Родина откликнулась на героический поступок подпольщиков Краснодона, совершивших подвиг во имя ее независимости и процветания.
   4 октября в городском клубе имени В. И. Ленина Председатель Президиума Верховного Совета Украины М. С. Гречуха вручал ордена и медали "Партизану Отечественной войны" оставшимся в живых молодогвардейцам, родителям героев.
   О том знаменательном событии напоминает мне документ, принадлежавший моей маме, а теперь хранящийся в домашнем архиве. "Пригласительный билет № 166. Уважаемая товарищ Иванцова Варвара Дмитриевна. Краснодонский РК КП/б/У и райком комсомола приглашают Вас присутствовать при вручении орденов и медалей Союза ССР членам подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" и их родителям.
   Вручение наград состоится четвертого октября 1943 года в два часа дня в клубе имени Ленина - город Краснодон.
   Райком КП/б/У Райком ЛКСМУ".
   От имени родителей молодогвардейцев выступала Елена Николаевна Кошевая. Поблагодарив Президиум Верховного Совета СССР, Центральный штаб партизанского движения и, разумеется, родного и любимого Иосифа Виссарионовича, она обратилась к солдатам и офицерам нашего соединения:
   - Товарищи, дорогие наши воины! Прошу Вас, отомстите за мученическую смерть наших детей. Сделайте все возможное для скорейшего освобождения родной земли от гитлеровских разбойников...
   На тех торжествах присутствовали делегации от всех частей и спецподразделений дивизии.
   Спустя десятилетия бывший старший инструктор политотдела дивизии, майор в отставке Семен Михайлович Дыхнэ в письме ко мне сообщал: "Переформирование на родине "Молодой гвардии" командиры и политработники максимально использовали для достижения высоких показателей солдат и офицеров в боевой и политической подготовке, повышения боеспособности дивизии. Очень много в этом отношений делал помощник начальника политотдела по работе среди комсомольцев капитан Петр Варенников. В те дни он квартировал у Е. Н. Кошевой. Мать Олега часто рассказывала Варенникову о своем сыне и его товарищах по подполью. Петр неоднократно организовывал встречи Кошевой с молодыми воинами.
   Узнав, что перед ним, всего несколько дней тому назад, в квартире Кошевой жил писатель Фадеев, Петя (я имею право так называть Варенникова - он ведь был моим другом) тут же написал Александру Александровичу письмо. Против ожидания, Фадеев ответил немедля... Между ними завязалась оживленная переписка, продолжавшаяся до самой гибели моего друга. Я читал письма Фадеева Варенникову.
   Петр гордился и дорожил знакомством с известным писателем. От имени молодых воинов высказывал ему восхищение подвигом молодогвардейцев, желал Александру Александровичу успехов в работе над книгой о краснодонских подпольщиках. Письма Фадеева Петр постоянно носил с собой в полевой сумке. В декабре 1943 года в боях за старинный украинский город Радомышль раненого Варенникова схватили фашисты. Они зверски замучили капитана. Особенно лютовали гитлеровцы, когда обнаружили и прочли фадеевские письма.
   Помню большой митинг воинов дивизии и жителей города у могилы молодогвардейцев. Из наших выступали начальник политотдела Маргулис, представители полков Муравьев и Остапенко..."
   Хорошо запомнила переформирование в Краснодоне бывший санинструктор нашей 388-й отдельной разведроты Евдокия Евдокимовна Козаченко (заслуженный учитель Украинской ССР, живет в Днепропетровской области). "В те дни, - писала она мне, - в числе других дивизионных разведчиков, посчастливилось мне присутствовать при вручении правительственных наград молодогвардейцам... До сих пор помню теплое, душевное, полное горечи и гордости выступление матери Олега Кошевого. А сколько раз я бывала у их домика, заходила в квартиру, беседовала с Еленой Николаевной. Необыкновенная женщина! Какая скромность. Какое понимание совершенного молодогвардейцами. Какое мужество и самообладание...
   Были и другие краснодонские встречи. Хорошо помню одну из них. Когда переступила порог квартиры, куда меня определили на постой, я ничего не знала о ее хозяевах. В комнате, на комоде, сразу бросилась в глаза фотография юноши. Худощавый, длинные волосы, глаза спокойные, доверчивые. Одет в косоворотку. "Этого парня я где-то встречала", - тут же сказала хозяйке, пожилой женщине с печальным лицом и в черном платочке. "Это мой сын Ваня", - ответила она негромко и стала рассказывать о его участии в подполье. Так нежданно-негаданно повстречалась я с матерью члена штаба "Молодой гвардии", Героя Советского Союза Ивана Земнухова. Что касается самого Вани, то он был знаком мне по газетным фотографиям. У меня, ты должен помнить, хорошая зрительная память.
   На другой день я пригласила маму Ивана и его сестру Нину в нашу роту. Видел бы ты, как внимательно слушали ребята их воспоминания о сыне и брате".
   В те дни многие молодые краснодонцы пришли добровольцами в нашу дивизию. Об одном из них хочу рассказать поподробнее.
   Наводчик миномета Мясоедов квартировал в небольшом домике шахтера Никанора Халиченко. Глава семьи сражался на фронте, дома оставалась жена с пятью малолетними детьми. Самому старшему Петру шел в ту пору четырнадцатый год. За месяц, что дивизия пополнялась людьми и техникой, Мясоедов крепко привязался, больше того - полюбил смышленого, расторопного Петра. "Не могу сидеть дома, - не раз горячо доказывал Петя своему опекуну. - Молодогвардейцы... Радик Юркин... он только на год старше меня, а уже дрался с немцами по-настоящему... Другие мальчишки тоже. Помогите, возьмите с собой на фронт. Ну, пожалуйста..."
   Когда наступило время отъезда, Мясоедов добился согласия матери и командования дивизии - краснодонский мальчишка Петя Халиченко стал воспитанником батареи 120 мм минометов.
   Вскоре 328-я выступила на фронт. Воины дивизии свято выполняли наказ краснодонских матерей, клятву, данную у могилы молодогвардейцев. Только за первые после переформирования двадцать дней боев (они, к слову, были за нашу столицу Киев) соединение истребило около трех тысяч вражеских солдат и офицеров, подбило и уничтожило двадцать семь танков, два бронетранспортера, шестьдесят восемь автомашин, сто сорок орудий, семьдесят три пулемета, сбило два самолета противника.
   В перерывах между боями ветераны дивизии рассказывали новичкам об увиденном и услышанном в Краснодоне. Именно об этом писал в дивизионной газете "Вперед на врага" 9-го декабря 1943 года, во время кровопролитнейшего боя за Радомышль, старший сержант Губелидзе. Рассказывая о формировании характера молодого солдата, он подчеркивал: "Особенно большую воспитательную роль сыграли беседы о бесстрашных комсомольцах Краснодона, членах подпольной организации "Молодая гвардия". После тех бесед наши бойцы поклялись беспощадно мстить проклятым немецким извергам за смерть славных советских патриотов-молодогвардейцев".
   Вместе с другими однополчанами сводил счеты с фашистами и Петя Халиченко. Он прошел с дивизией весь ее нелегкий, но славный путь по Украине и Польше, участвовал в освобождении Киева, Варшавы, штурмовал Берлин. В пятнадцать лет на груди неоднократно отличавшегося в боях сына полка засияла медаль "За боевые заслуги". А в шестнадцать он удостоился медали "За отвагу". Рассказывая о пребывании 328-й стрелковой дивизии на краснодонской земле, об отношении моих боевых товарищей к героическому поступку мальчишек и девчонок, хочу подчеркнуть: подвиг молодогвардейцев нашел горячий отклик в сердцах и душах тысяч и тысяч воинов Вооруженных Сил СССР, всего советского народа. Солдаты и офицеры квартировавших в Краснодоне или проходивших через город полков и дивизий непременно посещали памятные места, клялись у могилы юных подпольщиков отомстить за их смерть.
   Фронтовики многих действующих частей вели молодогвардейский счет уничтоженных оккупантов. Наш земляк, дважды Герой Советского Союза Александр Молодчий (к слову, он окончил Ворошиловградскую военноавиационную школу), совершал боевые вылеты на самолете с многоговорящей надписью "Олег Кошевой". И это не было исключением. На бортах многих истребителей-бомбардировщиков, штурмовиков авиационных частей Красной Армии пестрели надписи: "За "Молодую гвардию", "За Сергея Тюленина ... Более того, нередко целые эскадрильи именовались - "Герои Краснодона", "Молодая гвардия". В тылу именами юных подпольщиков назывались многие рабочие бригады, в том числе лучшие из лучших - фронтовые. Их девизом были слова: "Мстить за гибель молодогвардейцев сверхплановой продукцией".
   К сказанному не могу не добавить, что после освобождения Ворошиловграда от немецких оккупантов трудящиеся области собрали 21 миллион рублей на строительство танковой колонны "Молодая гвардия".
   Вот почему вклад молодогвардейцев в нашу победу над фашистами трудно переоценить. Он ведь исчисляется не только, вернее, не столько, числом уничтоженных ими гитлеровцев и их прислужников, нанесенным оккупантам материальным ущербом, сколько приме ом мужества, героизма и самопожертвования в борьбе с иноземными захватчиками, несгибаемостью на допросах, их героической смертью. Подвиг мальчишек и девчонок Краснодона вызвал у советских людей всплеск патриотических чувств, который многие десятилетия руководил их благородными поступками.
   В этом главное!
   "Лучший друг советской молодежи" по-царски наградил молодогвардейцев. Все участники комсомольского подполья Краснодона, живые и мертвые (к сожалению, за исключением В. Третьякевича), удостоились правительственных наград. Тому одарению предшествовали большая и кропотливая работа комиссии А. Торицына, первого секретаря Ворошиловградского обкома ЛКСМУ Г. Емченко, других членов обкома. В июле 1943 года обком комсомола принял постановление "О подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия", в котором высказал предложения о правительственных наградах участникам подполья. Это предложение поддержали вышестоящие комсомольские и партийные органы. Первый секретарь ЦК КП/б/У Н. С. Хрущев лично обратился к И. В. Сталину с предложением о награждении молодогвардейцев. Вождь советского народа внимательно отнесся к той просьбе. Ознакомившись с материалами распорядился наградить всех участников "Молодой гвардии".
   Сохранились проекты тех Указов Президиума Верховного Совета СССР. Ксерокопии их лежат передо мной. Рассматриваю предварительный текст о присвоении звания Героя Советского Союза. На нем виза Сталина: "Москва, Кремль, 13 сентября 1943 г.". И автограф вождя. "Хозяин" внимательно просмотрел также проекты Указов о награждении орденами СССР членов "Молодой гвардии". Посчитал излишним в одном месте слово "СССР" и зачеркнул его. Поставил свою визу и автограф.
   Это доброе дело повелителя советского государства не должно быть забыто. Если б не его личное вмешательство, кто сегодня знал бы о "Молодой гвардии"? Канула б она в Лету, как исчезли из нашей памяти десятки других подпольных организаций периода Великой Отечественной войны. Говоря об отрицательных чертах характера, ошибках и преступлениях Сталина, мы не должны забывать о его добрых делах. Одним из них стало отношение вождя к подвигу молодогвардейцев.
   То была великая щедрость "мудрого, родного и любимого". Достаточно сравнить награждения молодогвардейцев с одарением правительственными наградами участников других подполий, скажем, минского. (К слову, с некоторыми из них мне довелось встречаться и беседовать, в том числе и о наградах.) Так вот, "Молодая гвардия" насчитывала около ста человек. Звания Героя Советского Союза удостоились пять человек. Позже их стало шестеро: высшей степени отличия в СССР удостоился также командир "Молодой гвардии" И. Туркенич. Все остальные участники краснодонского подполья были награждены орденами СССР. Дополнительно еще и медалями "Партизану Отечественной войны" 1-й степени.
   "Минское подполье, - говорится в энциклопедии "Великая Отечественная война 1941-1945", - объединяло девять тысяч человек... оно насчитывало две тысячи сорок четыре комсомольца... Подпольщики совершили 1500 диверсий... За мужество и героизм около шестисот участников минского подполья награждены орденами и медалями; звание Героя Советского Союза присвоено восьми подпольщикам".
   Если бы о царской щедрости именно И. В. Сталина, а не какого-то там Верховного Совета в отношении мальчишек и девчонок Краснодона знали их родители и родственники, то в семьях юных подпольщиков, в Красном углу, до сих пор висели бы портреты повелителя советского государства. И потомки молодогвардейцев молились бы на них, как молятся верующие на изображение Иисуса Христа.
   Своей необыкновенной щедростью И. В. Сталин нарушил сложившийся принцип им же рожденной системы: награждаются непричастные, наказываются невиновные.
   
   
   
   
   ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
   
   Мы живем в державе, о которой в одной уличной песенке поется так:
   
   Страна произвола, страна беззакония -
   Родная Вкраина моя!
   
   В непростой обстановке нашей сегодняшней действительности не на высоте положения оказались многие писатели, журналисты, историки, артисты, другие интеллигенты, в свое время удостоенные областной и республиканской премий имени "Молодой гвардии", правительственных наград, почетных званий за пропаганду подвига юных подпольщиков Краснодона, способствующую патриотическому воспитанию молодежи. Лауреаты молодогвардейских премий клялись тогда в вечной верности идеалам бесстрашных мальчишек и девчонок. Сегодня они почему-то упорно молчат, напрочь позабыв о тех, кого недавно славили, иной раз просто поливали елеем.
   Хотя нет. В дни празднования 60-летия "Молодой гвардии" одна из известных луганских артисток вспомнила и с гордостью изрекла перед телекамерой, что в свое время, в числе еще четверых товарищей по сценическому цеху, за исполнительскую деятельность удостоилась премии имени "Молодой гвардии". "Эта реальность, - радостно подчеркнула актриса, - открыла мне, как и другим лауреатам молодогвардейской премии, широкие возможности для осуществления заветных желаний на театральном поприще". И стыдливо умолчала о том, что ни она, ни другие лауреаты премии ни разу не возмутились, не выступили с открытым осуждением клеветы на юных героев Краснодона, не вознегодовали на вандалов, оскверняющих могилы и памятники.
   Сегодня мы много говорим о кризисе экономики. И это правильно. Однако смею утверждать, что еще более опасен кризис духовный. Отсюда, от бездуховности, все наши беды. Болен народ, разрушается его душа, подорваны нравственные устои. А без восстановления этой основы, сколько бы мы ни тужились, не пойдут реформы экономического характера.
   Многие писатели, журналисты, краеведы, публицисты закрыли глаза на тотальное наступление масскультуры, возлюбили вздорные сенсации. Они подлаживаются под нового читателя, теперь уже нетребовательного, жаждущего чего-нибудь "жареного".
   В погоне за популярность те авторы, не чувствуя угрызения совести, сеют духовную нищету, пропагандируют насилие и секс, подчас приравнивая последний к одному из видов спорта. Иные собратья по перу пошли в политику. А ведь они в ней ни черта не понимают. Политика писателя - в его книгах, в литературе. Писатель призван духовно обогащать человека, а не помогать масскультуре превращать его в мутанта.
   Может быть, все это идет еще и от нашей отсталости, от того, что государство не подпитывает культуру, как это делается во всем цивилизованном мире; что держава напрочь забыла о давно известном: цивилизация является инструментом экономического развития и благосостояния народа и закрыла глаза на то, что сегодня писатели бедствуют, им жить не на что и помочь им некому. Но как бы то ни было, а о нравственности надо помнить всегда. Ибо как соль предохраняет продукты от загнивания, так нравственность уберегает общество от деградации.
   Борьба моих земляков с иноземными захватчиками, героическая смерть мальчишек и девчонок сделали Краснодон священным. И вдруг у потомков произошел глубокий провал памяти, одновременно улетучилась совесть. Уже никто не помнит, когда и почему потух вечный огонь у могилы молодогвардейцев. Уже никого не возмущает, даже не удивляет, что новое поколение не знает фамилий и имен героев подполья, того, что они совершили. Совсем недавно отцы и матери нынешних юношей и девушек писали в школьных сочинениях "Кем быть?": "Хочу служить Родине, как служили ей молодогвардейцы... хочу походить на Олега Кошевого, Сергея Тюленина, Любу Шевцову..." Сегодня их дети, ребятня, скажем, шахтерского села Хрящеватое Краснодонского района, где одно время (а точнее, три года) безнаказанно орудовало самое крупное в Донбассе бандформирование, на тот же вопрос такого же сочинения отвечает:
   "Хочу быть как Вакула (главарь вышеупомянутой банды. - К. И.): он ничего не делает, крутой и богатый".
   Я уже не говорю о тяжких последствиях того, что многие школы захватили педагогические рэкетиры. Это насилие над здравым смыслом проглядывалось еще много лет тому назад, когда некоторые преподаватели Луганского педагогического института в извращенном виде преподносили студентам историю краснодонского комсомольского подполья и дошли до того, что Олега Кошевого, моих сестер Нину и Ольгу Иванцовых объявили предателями молодогвардейцев. Еще десять лет тому назад я писал об этом в газетах, в выступлениях по радио и телевидению. Затем более подробно поведал в книге "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета". "В погоне за учеными степенями и сенсациями те воспитатели будущих учителей готовы на все, - утверждал я. И с тревогой добавил: - Не завидую студентам ЛГПИ, у которых такие наставники. Вместе с тем немало тревожусь: с какими знаниями истории родного края придут они в школьные коллективы, какую правду жизни станут вкладывать в детские души?"
   Повторяю, я тревожился об этом еще десять лет тому назад. И вот в октябре 2002 года получил официальный ответ. В те дни мне довелось участвовать в работе научно-практической конференции "Молодой гвардии" - 60 лет". Перед этим мероприятием преподаватели Краснодонского факультета инженерии и менеджмента Восточноукраинского государственного университета провели опрос студентов факультета и горного техникума, а также учащихся старших классов общеобразовательных школ №№ 1, 4, 6 (в которых учились будущие молодогвардейцы). Вот некоторые вопросы и ответы:
   - Продолжите, пожалуйста, фразу: "Молодая гвардия" - это..." Немало ответов вызывали приятное чувство. Однако было достаточно высказываний и другого рода. Вот одно из них: "Я впервые слышу о такой организации".
   - Назовите, пожалуйста, фамилии известных вам членов "Молодой гвардии".
   Последовало порядочно правильных ответов. Но в числе юных подпольщиков Краснодона оказались Зоя Космодемьянская, Александр Фадеев и др. Сорок один учащийся ответил: "Не знаю никого".
   - Как вы думаете, нужно ли переиздавать сейчас такие книги, как "Молодая гвардия"?
   В числе ответов были:
   - Если это экономически выгодно.
   - Нужно создавать (?!) современных, новых героев, которым молодежь станет подражать, но без политического уклона.
   - Обязательно, но в малом тираже, если есть на это деньги не из местного бюджета (?!).
   Итоги опроса послужили для местной газеты "Университетский вестник" с полным основанием констатировать: "Если мы, краснодонцы... не знаем своей истории, то что же говорить о других, проживающих за пределами нашего города".
   Так подтвердилось последствие того, что нынешним юношам и девушкам не довелось испытать влияния художественной литературы на формирование их нравственности. Одновременно утвердилось случившееся: сегодняшние молодые люди духовно нищие, с другим, упрощенным, пониманием смысла и назначения человеческой жизни. Нынешние школьники не верят, что мы в их возрасте стояли в очередях за книгами, потом всю ночь напролет глотали строки Пушкина, Толстого, Лермонтова, Леси Украинки... спорили о смысле житья-бытья. Мы жили по пословице: "Чтение - лучшее учение". В настоящее же время образование становится счастьем чудаков. Читающих детей уже сегодня можно заносить в Красную книг как исчезающий вид. И в этом немалая заслуга учителей.
   Нынешние молодые люди оскверняют могилы молодогвардейцев, разрушают воздвигнутые им памятники (от величественных монументов до скромных надгробий), уворовывают и сдают в металлолом мемориальные доски. А ведь могилы, памятники, памятные плиты испокон веков считались наглядными свидетелями истории, священными местами и предметами. Пренебрежение подвигом краснодонцев, собственным прошлым и культурой привели также к другим негативным последствиям, которые иначе как варварством не назовешь.
   В свое время я любил бывать у галереи бюстов Героев Советского Союза, членов штаба "Молодой гвардии", что в сквере им. 30-летия ВЛКСМ города Луганска. Приходил туда, как правило, в середине дня, когда прохожий люд шагал по своим делам. Чтобы не бросаться в глаза, останавливался в стороне от галереи и стоял в одиночестве, вспоминал Краснодон, школьные годы, войну. Сердце мое кровоточило от невосполнимой утраты друзей-товарищей. Одновременно радовался, что они не забыты, что подвиг их по достоинству оценен и властью, и народом. Всматриваясь в бронзовые лица Героев, мысленно спрашивал то Сергея, то Любку, то одного, то другого Ивана (Туркенича, Земнухова): "А помнишь?.."
   Временами у бюстов задерживались молодые луганчане. Нередко то к одному, то к другому постаменту, а то одновременно и ко всем шести они возлагали цветы.
   Некоторые из тех мальчишек и девчонок, положив руку на бронзовое плечо самого любимого молодогвардейца, тем самым подтверждали свою обостренную любовь и признательность.
   Юные луганчане тоже вглядывались в молодогвардейцев, как видно, старались до конца понять, что же это были за люди. И за какие именно дела удостоились быть отлитыми в бронзе, стоять на виду у всех в этом оживленном сквере? Впрочем, они читали роман А. Фадеева "Молодая гвардия", смотрели одноименный кинофильм. В данном же случае, как я позже узнал, их больше интересовало другое: как их далекие сверстники устояли в той тяжелой и неравной борьбе с фашистами? Что помогло им выдержать страшные испытания и достойно встретить смерть? И в романе, и в кинокартине об этом рассказано. Но им того мало, хотелось знать все до мельчайших подробностей. Вот и додумывали, иной раз даже ставили себя на место героев.
   У бюстов молодогвардейцев луганчане размышляли о смысле жизни. О том, как краснодонские подпольщики сумели сохранить безошибочность своих чувств, чистоту душ и сердец. В результате тех раздумий молодые луганчане самостоятельно приходили к выводу, что на противостояние фашистам молодогвардейцев толкнуло не только свойственное юности чувство романтики борьбы, но больше любовь к Родине, верность своим идеалам.
   В такие минуты сердце мое, сжимаясь от грусти, одновременно наполнялось гордостью за добрые чувства луганских мальчишек и девчонок. Чтобы убедиться в своих предположениях, я выходил из "укрытия", беседовал с теми парнями и девушками. Мы говорили о войне вообще, о том, что она не только ожесточает человека, но и закаляет его волю, сердце, душу. Говорили о мужестве и дружбе молодогвардейцев, их заботе друг о друге. Эти чувства, как известно, не покидали юных подпольщиков до самой смерти. Они помогали краснодонцам выдержать страшные испытания, достойно встретить вечный покой. Говорили также о месте молодежи в естественном стремлении человека к состоятельной и красивой жизни.
   Боже мой, неужели все это когда-то было!
   После развала единого Отечества те же луганчане стали редко задерживаться у бюстов: им теперь не было никакого дела до Героев. Произошли резкие перемены в отношении к истории. Это меня не только удивляло, но и возмущало. Ведь еще были живы свидетели и некоторые члены подпольной организации "Молодая гвардия", почему же вдруг неправда стала одолевать их умами, да еще так быстро? Вскоре я понял: начали срабатывать многочисленные клеветнические публикации о молодогвардейцах в газетах и журналах, подобные передачи по радио и телевидению. Души мальчишек и девчонок были раздавлены той напраслиной. В них вселилось безразличие к своему прошлому. Теперь большинство молодежи, с одной стороны, заботилось лишь о том, как выжить любой ценой, с другой - брало пример с некоторых взрослых, старалось, в свою очередь, хоть что-то оторвать от государственного пирога. Так родилась нравственная деградация молодых людей. Она подтолкнула их ко многим неблаговидным поступкам, в том числе к надругательствам над местами, которые с незапамятных времен считались священными. У нас стали осквернять и разрушать могилы, в том числе Национальных героев, оплевывать и разворовывать памятники.
   Луганские вандалы не обошли стороной и сквер им. 30-летия ВЛКСМ. Раз за разом они сбрасывали бюсты членов штаба "Молодой гвардии". И что удивительно: общество молчало, словно бы вымерло.
   Как же легко мы все забываем!
   Мне стало страшно и стыдно приходить в тот сквер. Без вины виноватый, стоял я у обезглавленных, а то и опрокинутых постаментов, просил прощения у друзей-товарищей и исступленно продолжал кричать о святотатстве в печати, по телевидению и радио. Но крик тот был как об стену горох.
   И все-таки где-то в уголке души теплилась надежда, что отыщется общественная группа, найдутся демократические силы, которые не только осудят вандалов, но и возродят уворованные ими бюсты.
   Однажды услышал выступление секретаря Луганского обкома социал-демократической партии Украины (объединенной), депутата Верховной Рады Николая Песоцкого. Он заявил: "Социал-демократы помнят нашу историю, чтут память погибших героев. - И далее уже определенно, весомо: - Мы восстановим бюсты молодогвардейцев на средства партии".
   Вскоре я встретился с Н. Песоцким, поблагодарил его за надежду. Потом были еще встречи. На мой беспокойный вопрос: "Как с бюстами?.." - Николай Федорович отвечал уверенно: "Свое место мы сдержим. Совсем скоро они займут те же самые места..."
   В 59-ю годовщину со дня создания "Молодой гвардии" в сквере 30-летия ВЛКСМ социал-демократы возложили алые розы как у подножия постаментов, на которых сохранились бюсты юных подпольщиков Краснодона, так и у тех, с которых скульптурные изображения уворовали. На состоявшемся здесь митинге Песоцкий сказал: "Не за горами день, когда аллея молодогвардейцев в этом сквере будет восстановлена".
   Эсдеки сдержали слово. В первых числах декабря 2001 года они съехались со всех районов области в Луганский сквер имени 30-летия ВЛКСМ на торжественный митинг, посвященный открытию отреставрированной по инициативе и на средства СДПУ(о) аллеи бюстов героев "Молодой гвардии".
   - Социал-демократы выполнили свое обещание восстановить мемориальный комплекс, - с чувством исполненного долга произнес на митинге Николай Песоцкий. - Нельзя забывать прошлое, нельзя не уважать подвиг. Будущее не прощает подобного... В истории герои остаются героями. Своей жизнью, подвигом и смертью они заслужили право на благоговейную память потомков.
   С чувством искренней признательности слушал я те слова и растроганно смотрел на возрожденные изваяния друзей-товарищей.
   Негодяи не обошли стороной также память о моей сестре Нине Иванцовой - мерзавцы украли половину надгробной плиты, горельеф, более десяти бетонных плит, уложенных вокруг могилы. Однако на том не остановились. Вскоре заляпали краской мемориальную доску в память сестры, закрепленную на одном из зданий Луганского машиностроительного института. Затем уворовали ее. Спустя некоторое время похитили также барельеф, установленный рядом с мемориальной доской. Мое обращение в органы правопорядка, выступления в газетах и по телевидению не дали нужных результатов. В конце концов милиция заявила, что она не может (читай: не хочет!) раскрыть данное преступление. "Разве что со временем, - успокоил меня следователь, - в связи с другим делом выплывет и это..."
   В годы минувшей войны Нина, будучи подпольщицей, затем комсоргом отдельного батальона, потом комсоргом отдельного полка, защищала Отечество от нашествия немецко-фашистских захватчиков. Кто сегодня защитит ее последний приют, ее покой от государства, которое напрочь забыло свою верную дочь? Кто и когда восстановит обворованную могилу, мемориальную доску, скульптурные изображения?
   Невольно в который уж раз вспоминаю приказ И. В. Сталина № 227. Разбирая причины отступления Красной Армии, вождь указывал, что одна из них кроется в низкой воинской дисциплине красноармейцев и командиров. И привел такой пример: когда зимой 41-го в немецких войсках под Москвой нарушился строгий порядок, Гитлер приказал создать штрафные роты и батальоны, в которые следовало направлять разболтанных солдат и офицеров. Сталин тут же напомнил: великий Ленин, создавший наше государство, говорил, что надо перенимать у противника все, что может пригодиться в нашей действительности. И спрашивал: "Не стоит ли этому поучиться у немцев?" Сам же и ответил: "Я думаю, что стоит".
   Разумеется, сегодня штрафные роты и батальоны нам ни к чему. А вот позаимствовать у немцев отношение к могилам вообще, а советских воинов в частности, думаю, имеет смысл. Вот как у них обстоит это дело.
   Последний приют наших бойцов и командиров в Германии ухожен, как того требует закон страны. "Могилы иностранных граждан, - говорится в нем, - погибших в результате двух мировых войн, захороненных на территории Германии, подлежат уходу на вечные времена". Чтобы эти слова не были пустым звуком, закон подкрепляется необходимыми ассигнованиями. Их вполне хватает на то, чтобы захоронения солдат и офицеров Красной Армии содержались не просто в хорошем, а в безукоризненном состоянии.
   К сказанному стоит добавить: памятник советскому Воину-освободителю в Трептов-парке Берлина никогда не осквернялся. Так относятся к могилам наших воинов побежденные!
   Как-то я рассказал одному известному в Краснодоне горожанину, работа которого непосредственно связана с культурой, что луганские негодяи натворили с памятью о моей сестре Нине. Он посочувствовал и проронил:
   - А у нас только за один год украли четырнадцать мемориальных досок, посвященных молодогвардейцам. Могилы тоже тревожат... Вот недавно осквернили последний приют Радика Юркина...
   И ни слова о том, что лично он предпринял по долгу службы, чтобы прекратить то варварство!
   В 2002 году, в дни подготовки к празднованию 60-летия "Молодой гвардии", закономерно возник вопрос: жив ли сегодня хоть один молодогвардеец?
   Дотошный читатель вправе воскликнуть: "О чем это вы?! Как такой вопрос вообще можно ставить?!"
   Оказалось, не только можно, но и нужно. И когда он возник, ответственные господа-товарищи из Луганска и Краснодона засуетились. Судили и рядили, делали запросы, однако к определенному выводу так и не пришли. Обратились ко мне. С болью в сердце пришлось известить их о том, о чем я уже упоминал: последние молодогвардейцы, моя сестра Ольга Иванцова и Василий Левашов, ушли из жизни более года тому: Ольга - 16 июня, Василий - 10 июля 2001 года. И ни одно средство массовой информации не сочло нужным сообщить об этом. Впрочем, СМИ о том не знали: судьбой последних молодогвардейцев вообще никто не интересовался. Такова нелепица. Или, если говорить образно, таковы сапоги всмятку.
   Когда казалось, что с юными подпольщиками, "живыми" и мертвыми, разобрались и все стало на свои места, Луганское областное радио вдруг бухнуло в эфир (27 июня 2002 года, в 18-45, передача "Новости"): "Сейчас здравствуют несколько молодогвардейцев. Они не занимали главных должностей в "Молодой гвардии", но все же были в этой организации".
   Кого, собственно, имел в виду беспроволочный телеграф? Неужто фашистского прислужника, постоянного жителя Нью-Йорка Евгена Стахива и его содельников? Того самого Стахива, которого Иван Драч, этот неудавшийся украинский Вацлав Гавел, с любовью и громогласно величает "легендарным молодогвардейцем", и в честь которого несколько лет тому назад устроил в доме Национального союза писателей Украины пышный прием? Звоню на радио. Вразумительного ответа на свои вопрос не услышал. Как впоследствии и извинения перед радиослушателями за кощунственную утку.
   Спустя три месяца после того, как на государственном уровне было отмечено 60-летие "Молодой гвардии", наступил январь 2003 года. Черный январь! Страшный январь! Месяц гибели комсомольского подполья Краснодона. С чувством смятения я ожидал его прихода: боялся, что после недавних торжеств не вспомним о тех, о ком время от времени твердим: "Никто не забыт и ничто не забыто". Уж лучше б я не тревожился! Очередное невероятное все же произошло. О 60-летии со дня казни молодогвардейцев никто не вспомнил. Молчало радио. Молчало телевидение. Молчали газеты. Впрочем, одна газета (кажется, "НОВЫЙ ракурс") и конце месяца все же припомнила ту печальную дату и удивилась всеобщему помалкиванию.
   Вот такой мы народ. Такова наша сегодняшняя действительность. После развала великой мировой державы - нашего единого Отечества - наступила пора повальных переоценок прошлых дел и событий, когда известные писатели, произведения которых зачитывал буквально до дыр, в одночасье становились бесконечно малыми величинами, исчезали из школьных и вузовских программ и учебников. Потому считаю вполне уместным вспомнить русского писателя Александра Фадеева и его роман "Молодая гвардия".
   К сожалению, мне не довелось встречаться с А. Фадеевым. Однако я близко знал многих из тех, кто не только виделся и беседовал с ним и наблюдал за его писательской работой, шел рядом по жизни, но и дружил. Среди тех счастливчиков - мать и бабушка Олега Кошевого - Елена Николаевна Кошевая и Вера Васильевна Коростылева, - исполнитель роли Олега в фильме "Молодая гвардия", артист кино, мой старый друг Владимир Иванов, писатель и критик Сергей Николаевич Преображенский. Из их рассказов я узнал много интересного и поучительного из жизни автора романа "Молодая гвардия", составил словесный портрет писателя.
   Александр Александрович Фадеев - высокий, стройный человек с совершенно седой головой, мужественным лицом и, на удивление, юношеским голосом. Он гордился тем, что с семнадцати лет состоял в Коммунистической партии, беззаветно верил Сталину, что в конечном итоге его привело к добровольному уходу из жизни.
   Таким был, если говорить лаконично, любимый писатель нашего поколения, которое образно называли огненным. Я умышленно сказал "нашего", а не "моего", ибо вряд ли можно было отыскать в те годы юношу или девушку, которые не читали бы его "Молодую гвардию", не писали бы по этой книге сочинение, не учили бы наизусть отрывки из нее.
   Наше и последующее поколения романом "Молодая гвардия" буквально зачитывались. Молодежь, как и людей старшего поколения, покоряли не только героизм и мужество мальчишек и девчонок Краснодона, но и разнообразие их увлечений, стремление понять окружающий мир, необыкновенный интерес к различным областям человеческий деятельности, чего не ведало ни одно из предшествующих поколений. Все эти качества молодогвардейцев А. Фадеев понял душой и сердцем, описал выразительно, темпераментно. В характерах обыкновенных (и необыкновенных) мальчишек Олега Кошевого, Сергея Тюленина, их товарищей, как и в портретных характеристиках девушек Любы Шевцовой, Ули Громовой и других подпольщиц, было такое понимание своего долга, столько решимости, целеустремленности, шалости и озорства, они настолько были красивы, что не любить их просто невозможно.
   Как романист, А. Фадеев, конечно же, несколько опоэтизировал своих героев. Однако сделал это с пониманием чувства меры. Потому герои его получились не ходульными, лубочными, напыщенными, а живыми. Восхваляя подвиг, писатель никогда не переходил грань дозволенного, скрупулезно соблюдал чувство меры. Именно оттого герои не превращались в идолов. Они так и остались героями.
   Разумеется, чувство страха было знакомо молодогвардейцам. Однако писатель увязал его с ощущением молодости. И все стало на свои места. Этими страницами романа я буквально зачитывался: они полностью соответствовали моему собственному ощущению смерти на фронте. Будучи разведчиком Краснодонского партизанского отряда, затем разведчиком 8-го отделения поарма-18, не раз смотрел смерти в глаза. Однако я не верил, что меня могут убить. Допускал, что могут ранить, что могут погибнуть те, кто шел рядом со мной. Но чтобы я отдал Богу душу... Такое полностью исключалось. И когда во время одного боя услышал крик Кости Полянина: "Хлопцы, я ранен... помогите!" - несмотря на сумасшедший огонь фашистов, бросился к товарищу.
   Такое же неверие в возможность быть убитым не покидало меня и в более страшном 1942 году. Я, теперь уже разведчик 388-й отдельной разведроты 328-й стрелковой дивизий, по-прежнему ходил в обнимку со смертью. И, как прежде, не верил, что меня могут укокошить. Даже когда на Тереке немецкий танк проутюжил мой окоп и засыпал меня землей, меня дважды контузило и ранило, верил в благополучный исход своей одиссеи. Так и вышло, меня спасли однополчане: в первом случае - Пиков, во втором - Лыга. Вот эту великую правду молодости Александр Фадеев сумел талантливо отобразить в романе "Молодая гвардия". Даже перед казнью у шурфа шахты № 5, когда молодогвардейцы понимали, что смерть неизбежна, они не могли ее встретить, постичь, осознать до конца. Именно поэтому так близко к сердцу принимало реальных героев "Молодой гвардии" наше и последующие поколения.
   И когда пятьдесят восемь лет тому назад вышло первое издание романа "Молодая гвардия", его, по сегодняшним меркам, немыслимый 100-тысячный тираж казался мизерным. Счастливчики, которые сумели приобрести книгу, были тогда героями дня. Им завидовали, их умоляли одолжить роман хотя бы на день-два. В библиотеках образовывались очереди. Спрос на книгу был настолько велик, что даже родине молодогвардейцев издательство отпустило всего триста экземпляров. 30 июня 1946 года краснодонская районная газета "Социалистическая Родина" сообщала: "Триста экземпляров этой книги, высланные издательством для Краснодона, уже поступили в магазин книгокульторга и будут распределяться в первую очередь среди семей молодогвардейцев". А когда через два года вышел кинофильм "Молодая гвардия", популярность фадеевского романа стала воистину всенародной.
   Я тогда продолжал срочную службу в Советской Армии. Сестра Нина выслала мне один экземпляр романа. Несколько лет он переходил из рук в руки, из одной роты в другую. Перед увольнением в запас, по просьбе командира полка, зачитанную до дыр книгу я подарил библиотеке части. А экземпляр романа, преподнесенный маме, сохранился. Он стоит на моей книжной полке на самом видном месте. Время от времени я перечитываю его, начиная непременно с издательской дарственной надписи: "Варваре Дмитриевне Иванцовой. Вам - семье, в которой родился и вырос герой Краснодона, - издательство "Молодая гвардия" преподносит книгу А. Фадеева "Молодая гвардия" в знак нашего глубокого уважения к тем, кто вырастил и воспитал славного патриота Советской страны.
   Безграничная любовь и преданность молодогвардейцев большевистской партии и своему народу являются для всей молодежи нашей страны примером служения Великой Социалистической Родине".
   Скажу, предварив возможные вопросы, меня нисколько не коробят слова "Советская страна", "большевистская партия", "Социалистическая Родина".
   Это наша история. И отказываться от нее я не собираюсь. Разумеется, помню, что и в "большевистской партии", и в "социалистической родине" не все обстояло так, как хотелось бы. Больше того, были страшные преступления. Однако наличествовало и немало хорошего, доброго, чем я горжусь до сих пор и чем будут гордиться, уверен в этом, будущие поколения.
   Из многих черт упрямого и сильного характера А. Фадеева отмечу еще его честность в большом и малом, благородство, сочувствие в горе и желание помочь попавшему в беду, скромность...
   Однажды Николай Тихонов написал: "Неправда с нами ела и пила". Эта фраза надолго лишила сна и покоя автора "Молодой гвардии". Она постоянно сверлила его голову в дни работы XX съезда КПСС, когда была сказана лишь первая правда о Сталине. Не давала покоя Фадееву всю зиму 1955-1956 годов, которую он провел в больнице. Там, в феврале 1956-го, Александр Александрович получил письмо от Анны Ахматовой. Она просила помочь вызволить из тюрьмы ее единственного сына Льва Гумилева, арестованного за то, что он сын своего отца, расстрелянного в 1921 году, поэта Н. Гумилева. Анна Андреевна знала, что в то время А. Фадеев был в опале и уже не руководил правлением Союза писателей СССР. И все-таки обратилась к нему. Дело заключалось не только в том, что А. Ахматова считала А. Фадеева "большим писателем и добрым человеком". Она помнила также другое.
   Злополучное постановление ЦК КПСС от 14 августа 1946 года прочно закрепило за Анной Андреевной горькую славу "рафинированной поэтессы уходящего мира". Фадеев считал то решение в целом правильным. Однако продолжал уважительно относиться к великой русской поэтессе. И всячески помогал ей поверить в свои творческие возможности. Былое внимание генсека Союза писателей подтолкнуло Анну Андреевну на мысль обратиться к нему. Такому решению могло способствовать и то обстоятельство, что Ахматова не забыла об огромном авторитете Фадеева. Знала - его слово мнение, оценка способны предопределить дальнейшую судьбу сына.
   И она не ошиблась. Не откладывая дело в долгий ящик, Александр Александрович тут же засел за письмо в Главную военную прокуратуру: Вскоре Лев Гумилев, сын Николая Гумилева и Анны Ахматой, был освобожден. Впоследствии Лев Николаевич Гумилев стал доктором исторических наук, профессором, автором многих научных работ.
   Да только ли сына русских поэтов спас Фадеев от лихой доли?! Многих, очень многих отвел он от тюрьмы и лагеря: письменно ручался в их честности, порядочности, неподкупности, ходатайствовал о помиловании и реабилитации, а после выхода на свободу помогал устроиться в жизни, обрести почву под ногами. Одно лишь перечисление тех имен заняло бы немало места. Потому ограничусь лишь некоторыми фамилиями: П. Антокольский, И. Апряткин (товарищ юности), М. Булгаков, О. Бергольц, А. Довженко, Н. Заболоцкий, И. Певзнер (герой гражданской войны), Б. Пастернак, Л. Соловьев, А. Твардовский...
   Именно поэтому незадолго до своей кончины патриарх украинской литературы, гениальный мастер слова, академик Национальной академии наук Украины Олесь Гончар сказал об А. Фадееве: "Жизнелюб, натура глубоко творческая, человек открытой мужественной души. Его любило писательское товарищество. Он был выдающимся лидером творческой интеллигенции, ибо чувствовал, я уверен в этом, органическую потребность отстаивать справедливость, защищать людей творческих от дискриминации со стороны вельможных невежд и черносотенцев".
   А вот что писал о Фадееве русский поэт Владимир Луговской в письме к жене К. Симонова Л. С. Ласкиной: "Александр Александрович был самым лучшим, благородным, преданным и обаятельным другом в моей жизни, и другого такого в системе нашей солнечной и галактической мне не сыскать".
   Я неспроста вспомнил о гуманизме Александра Александровича Фадеева. Дело в том, что кое-кто вылил и продолжает лить на писателя и героев его романа "Молодая гвардия" ушаты помоев. Некоторые новоявленные "историки" и "краеведы" обвиняют Фадеева в том, что в 1937-1938 годах он якобы подписывал бумаги на арест писателей. Заглянуть бы им в архивы, и тогда б они не маялись дурью и поняли, что этого не могло быть по той простой причине, что Александр Александрович руководить Союзом писателей СССР стал лишь в 1939 году. Те недоросли-хулители договорились до того, что называют молодогвардейцев обыкновенными террористами, а Фадеева певцом терроризма. В доказательство приводят описанное в романе "Молодая гвардия" повешение юными подпольщиками полицейского. Им и невдомек, что то был не акт терроризма, а боевая операция по ликвидации террористов. Александр Фадеев достоин нашей вечной признательности и непреходящей памяти уже потому, что благодаря его роману "Молодая гвардия" страна и мир узнали о подвиге юных подпольщиков из небольшого, мало кому известного до того шахтерского городка Краснодона. В годы Великой Отечественной войны против фашистов боролись сотни партизанских отрядов и подпольных групп. Многие из них нанесли оккупантам куда больший урон, чем молодогвардейцы. О них тоже написаны романы и повести. Однако авторы тех книг не обладали талантом, которым Бог наградил А. Фадеева. Потому их произведения не получили признания, равного роману "Молодая гвардия". Нынешним власть предержащим надо бы помнить об этом!
   Прошли годы. Распалась великая мировая держава Союз Советских Социалистических Республик. Украина стала (или становится) независимой, вольной, самостийной. И удивительное дело, в числе других, несомненно культурных и духовных ценностей напрочь отбросила русского писателя Александра Фадеева и его роман "Молодая гвардия". Они вычеркнуты из школьных и вузовских программ. Этак, чего доброго, мы скоро выбросим на помойку все наше прошлое... Вышвырнули писателя и его книгу, словно изучение истории Краснодона, населенного преимущественно русскими, мешает штудировать прошлое украинского народа. Выкинули умышленно, забыв, что пища духовная сродни хлебу насущному. Однако, как говорил Расул Гамзатов, не стоит забывать, что "без хлеба поэзия может, но хлеб без поэзии, увы..."
   Возможно, власть предержащие опасаются, что всемирно известный фадеевский роман затмит десяток-другой книг украинских авторов? Так чего же бояться и в первом, и во втором случаях? Или страшатся двуязычия? Но ведь любому, даже школьнику, известно: чем больше языков знаешь, тем легче постигать историю родного края, тем лучше для тебя лично и для культуры страны. К тому же в "Молодой гвардии" боролись с врагом юноши и девушки разных национальностей. Среди них было немало украинцев. В одну подпольную организацию их привело чувство семьи единой.
   И вновь возвращаюсь к киевским "просветителям". Чего они трусят? Министерства и ведомства, ведающие школами и вузами, смогут выбросить (и уже выбросили) из школьных и вузовских программ А. Фадеева и роман "Молодая гвардия". Однако вытравить большого русского писателя и его произведения из души народа невозможно. За примером далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить историю Тараса Шевченко и его "Кобзаря". Вспомнив прошлое, может, устыдимся нашего сегодняшнего беспамятства, забвения А. Фадеева и "Молодой гвардии". А усовестившись, хотя бы на время забудем, что мы превратились в Иванов, не помнящих родства, в минорную нацию, в нацию торгашей. И отдадим должное памяти русского писателя, который создал литературное произведение, ставшее историческим свидетельством подвига наших земляков, отважных мальчишек и девчонок Краснодона. Их размышления, настроения и действия характерны для советской молодежи времен Великой Отечественной войны. Роман "Молодая гвардия" вошел в золотой фонд литературы Советского Союза.
   Когда XX съезд КПСС сказал всего лишь небольшую частичку правды о "хозяине", "вожде всех времен и народов" и его окружении, о том беззаконии и преступлениях, которые творились и все еще творятся в "первой стране развитого социализма", А. Фадеев, как и многие из нас, не только ужаснулся, но и понял, что к светлому будущему мы шли не тем путем. "Через два месяца после XX съезда, - писала впоследствии Галина Вишневская, - первым и, насколько мне известно, единственным, кто откликнулся на него так, как полагалось в создавшейся ситуации, был многолетний генеральный секретарь Союза писателей Фадеев..."
   Объясняя причину самоубийства, Александр Александрович указывал в предсмертном письме: "Не вижу возможности жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы - в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, - физически истреблены и погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальные - мало-мальски способные создавать истинные ценности, умерли, не достигнув 40-50 лет... Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни..."
   Надо бы всем нам помнить последний крик затравленного певца "Молодой гвардии". Особенно тем, кому предстоит переписывать историю Украины. Ну, а подвиг... В жизни ему всегда есть место. "Однако во веки веков все, идущие на подвиг, - говорил известный украинский писатель, учитель и партизан, Герой Советского Союза Юрий Збанацкий, - будут вспоминать обыкновенных и необыкновенных мальчишек и девчонок Краснодона".
   
   
   
   БИБЛИОГРАФИЯ
   некоторых публикаций Кима Иванцова о "Молодой гвардии" и молодогвардейцах
   1. Отдельные издания:
   1. "Про друзiв-товаришiв": Киев, "Веселка", 1970;
   2. "Старшая сестра": Донецк, "Донбас" 1988.
   3. "Краснодонские мальчишки", 3-е издание: Донецк, "Донбас",
   1989.
   4. "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета": Луганск,
   "Свгашця", 1995, 1996, 1997.
   
   
   2. В коллективных сборниках:
   1. "Мати", репертуарный сборник "Библиотеки художественной самодеятельности" № 12, Киев, "Мистецтво", 1974.
   2. "Мой боевой спутник", сб. "Повесть о комсомольском билете": Москва, "Правда", 1976.
   3. "Побратими, слухайте", сб. "Вiд шкiльного порога". На украинском языке. - Киев, "Веселка", 1985; на белорусском языке - Минск, "Юнацтва", 1985.
   4. "Свет пламенных сердец", сб. "Эстафета мужества": Донецк, "Донбас", 1986.
   5. "Мы поклялись отомстить", сб. "Вспомним всех поименно": Донецк, "Донбас", 1986.
   6. "Али Дадашев", сб. "Мужество и героизм": Дагестанское книжное издательство, Махачкала, 1989.
   7. "Равняясь на старших", сб. "Великим именем озарено": Москва. "Правда", 1990.
   8. "Такая судьба", сб. "Нет безымянных героев": Донецк, "Донбас", 1990.
   
   
   
   3. В журналах и альманахах:
   1. "Командир молодогвардейцев", "Советский воин" № 18, Москва, 1967.
   2. "Слово о Сергее Тюленине", "Донбас" № 5, Донецк, 1968.
   3. "Последний подвиг Ивана Туркенича", "Донбас" № 3, Донецк,
   1969.
   4. "Таким он был вожатым", "Вожатый" № 17, Москва, 1969.
   5. "Жизнь и смерть Прокофия Приходько", "Молодой коммунист" № 10, Москва, 1969.
   6. "Струнный кружок Виктора Третьякевича", "Клуб и художественная самодеятельность" № 8, Москва, 1970.
   7. "Такими я их помню", "Дон" № 2, Ростов-на-Дону, 1973.
   8. "Краснодонский партизанский...", "Донбас" № 4, Донецк, 1974.
   9. "Бессмертные", "Молодая гвардия" № 3, Москва, 1975.
   10. "Мать комиссара", "Донбас" № 3, Донецк, 1976.
   11. "Не забыть мне тебя, Краснодон!", "ДОН" № 2, Ростов-на-Дону, 1977.
   12. "Командир бессмертных", "Молодой коммунист" № 6, Москва, 1978.
   13. "Моя сестра", "Юность" № 8, Москва, 1978.
   14. "В ту тревожную зиму", "Донбас" № 1, Донецк, 1980.
   15. "В самый трудный час", "Радуга" № 2, Киев, 1984.
   16. "Отец и мы", "Рабоче-Крестьянский корреспондент" № 4, Москва, 1988.
   17. "О себе позабыв", альманах "Свой вариант" №'2, Луганск, 2003.
   
   
   4. В газетах:
   
   1948:
   1. "В городе "Молодой гвардии", "Патриот Родины" 26 августа, Петрозаводск.
   
   1963:
   1. "О друзьях-товарищах", "Октябрьский гудок" 12 сентября, г. Ворошиловград.
   
   1964:
   1. "Неугасающий интерес", "Луганская правда" 31 октября, Луганск.
   
   1965:
   1. "Палачам не может быть пощады", "Комсомольское знамя" 17 февраля, Киев.
   2. "Справедливое возмездие", "Октябрьский гудок" 21 декабря, Ворошиловград.
   3. "Страницы из дневника", "Комсомольское знамя" 5 сентября, Киев.
   
   1966:
   1. "Комиссар молодогвардейцев", "Октябрьский гудок" 7 июня, Луганск.
   2. "На родине "Молодой гвардии", "Курортная газета" 23 сентября, Ялта.
   3. "Каким я его помню", "Комсомольское знамя" 9 мая, Киев.
   4. "Знаменитому роману - 50 лет", "Жизнь Луганска" 25 апреля.
   5. "...Человек открытой мужественной души", "XXI век" 8 мая, Луганск.
   
   1967:
   1 "Подвиг отцов - пример для сыновей", "Октябрьский гудок", начало 19 августа.
   2. "Не зарастет народная тропа", "Комсомольское знамя" 10 сентября, Киев.
   3. "Любимый город", "Октябрьский гудок" 25 февраля.
   4 "Слово про друга", "Молодогвардiець" 19, 21, 23, 28 июля и 6 ав уста, Ворошиловград.
   5. "Слово о друге", "Советский патриот" 14 мая, Москва.
   6. "Слово о друге", "Молода гвардiя" 13 сентября, Киев.
   7. "Любимый город", "Учительская газета" 18 сентября, Москва.
   8. "Мы помним вас, молодогвардейцы", "Советский патриот" 10 сентября, Москва.
   9. "Мой первый бой", "Комсомольское знамя" 22 августа, Киев.
   
   1968:
   1. "Все эти люди такие обыкновенные", "Комсомольское знамя" 3 февраля, Киев.
   2: "Краснодон", "Октябрьский гудок" 22 августа.
   3 "Тривожна зима", "Прапор перемоги" 24 февраля, Ворошиловград
   4 "Мой боевой спутник", "Комсомольское знамя" 24 декабря, Киев.
   5 "Коммунист", "Рабочая газета" 13 июня, Киев.
   6 "Остаюсь действовать", "Пионерская правда" 17 сентября, Москва.
   7. "Равняясь на старших", "Правда" 20 октября, Москва.
   
   1969:
   1. "Пока бьется сердце", "Луганская правда" 5 марта.
   2. "Проня", "Луганская правда" 27 августа.
   3. "Сами о себе", "Октябрьский гудок" 29 июля.
   4. "Клятва", "Луганская правда" 9 мая.
   5. "Путь в бессмертие", "Луганская правда" 5 января.
   
   1970:
   1. "Он выполнил клятву", "Октябрьский гудок" 16 января.
   2. "Их осталось восемь", "Социалистическая индустрия" 30 октября, Москва.
   3. "Учитель", "Социалистическая индустрия" 29 июля, Москва.
   4. "Их осталось восемь", "Борьба за уголь" г. Анжеро-Судженск Кемеровской области.
   
   1971:
   1. "Поки б`еться серце", "Друг читача" 26 января, Киев.
   2. "Солдат партии", "Октябрьский гудок" 28 декабря.
   3. "Их осталось восемь", "Ленинец", 6 февраля, г. Ленинск Курской области.
   4. "Солдат партии", "Комсомольское знамя" 28 декабря, Киев.
   5. "Олег Кошевой", "Кавказская здравница" 14 января, Пятигорск.
   
   1972:
   1. "Мы помним тебя, Олег", "Октябрьский гудок" 27 июня.
   2. "Мы помним тебя, Олег", "Рабочая газета" 26 сентября, Киев.
   3. "Какими я их помню", "Вечерний Ростов" 5, 6, 7, 8, 13, 14 сентября.
   4. "Верность клятве", "Курортная газета" 1 октября, Ялта.
   5. "Мать комиссара", "Октябрьский гудок" 17 августа.
   6. "Пам'ятаемо тебе, Олеже!", "Прапор перемоги" 2 сентября, Луганск.
   7. "Самое дорогое", "Рабочая газета" 5 мая, Киев.
   8. "Потому что любили Родину", "Октябрьский гудок" 1, 2, 6, 8 июня.
   
   
   1973:
   1. "Город моего детства", "Рабочая газета" 20 октября, Киев.
   2. "Мати", "Лiтературна Украiна" 2 февраля, Киев.
   3. "Мать комиссара", "Слава Краснодона" 8 августа.
   
   1975:
   1. "Мiй бойовий супутник", "Прапор перемоги" 11 июня, Луганськ.
   2. "На фронте и в тылу", "Социалистический Донбасс" 7 сентября, Донецк.
   3. "Он выполнил клятву", "Октябрьский гудок" 21, 25, 27, 28 февраля, 4 и 6 марта.
   4. "У нас одна биография", "Комсомольская правда" 24 июня, Москва.
   
   1976:
   1. "Она учила молодогвардейцев", "Рабочая газета" 5 сентября, Киев.
   2. "Любимые твои ученики", "Ворошиловградская правда" 13 июня.
   
   1977:
   1. "Така радянська людина", "Лiтературна Украiна" 5 августа, Киев.
   2. "Негасний вогонь ix сердець", "Молодогвардiець" 17 сентября, Луганск.
   3. "Забвению не подлежит!", "Октябрьский гудок" 14, 25, 28 января.
   
   1978:
   1. "Внесок душш i серця", "Молодогвардiець" 15 августа.
   2. "Мати комiсара", "Молодогвардiець" 24 января.
   3. "Командир безсмертних", "Молодогвардiець" 22 июля.
   
   1979:
   1. "Хлопцi з легенди", "Молодогвардiець" 23 июня.
   2. "Вiчно здраствуй, Артек", "Лiтературна Украiна" 11 декабря, Киев.
   3. "Из семьи молодогвардейцев", "Советский Крым" 18 сентября, Ялта.
   4. "Cпасибi тобi, вчитель", "Молодогвардiець" 10 марта.
   
   1980:
   1. "Из славной когорты", "Ворошиловградская правда", 18 января
   2. "Срока у подвига нет", "Ворошиловградская правда" 4, 5, 7 марта
   3. "Где вы, тимуровцы?", "Комсомольская правда" 21 марта, Москва.
   
   1981:
   1. "Земля краснодонская", "Молодогвардiець" 15 октября.
   
   1982:
   1. "Листи з дитинства", "Молодогвардiець" 9 сентября.
   2. "Мы поклялись отомстить", "Ворошиловградская правда" 29 сентября.
   3. "Свiтло Краснодона", "Прапор перемоги" 29 сентября.
   4. "Подруга мого дитинства", "Молодогвардiець" 3, 7 августа.
   5. "Хлопець шо треба!", "Молодь Украiни" 4, 5, 17 сентября, Киев.
   6. "Листiвки з дитинства", "Молодь Украiни" 4, 5, 7, 8 октября, Киев.
   7. "В степи под Краснодоном", "Ворошиловградская правда" 22 августа.
   8. "Мы помним вас, герои", "Правда Украины" 12 октября, Киев.
   9. "Подруга моего детства", "Октябрьский гудок" 22 июля.
   10. "Хлопець що треба!", "Молодогвардiець" 17 августа.
   
   1983:
   1. "Крепче стали", "Ворошиловградская правда" 6 марта.
   2. "На батiкiвщинi героiв", "Молодогвардiець" 31 марта.
   
   1984:
   1. "Слiдами "Молодоi гвардii", "Молодогвардiець" 24 апреля.
   2. "Люба, Любушка, Любовь", "Молодогвардiець" 8 сентября.
   3. "Командир", "Молодогвардiець" 18 августа.
   4. "Слово про шкiльного товарища", "Молодогвардiець" 11 сентября.
   5. "Встреча с боевой юностью", "Ворошиловградская правда" 29 апреля.
   6. "За велiнням серця", "Молодогвардiець" 14 июля.
   
   1985:
   1. Молодая гвардия" живая", "Советская культура" 12 марта, Москва.
   2. "Ваш подвиг з нами", "Молодогвардiець" 10 октября.
   
   1986:
   1. "Коли йому було шiстнадцять", "Молодогвардiець" 7 июня.
   
   1987:
   1. "Моя старшая сестра", "Молодогвардiець" 12, 22, 26, 29 сентября.
   2. "Возродить Фадеевские чтения", "Ворошиловградская правда" 6 февраля.
   
   1988:
   1. "У истоков "Молодой гвардии", "Вечерняя Москва" 12 октября.
   2. "Вiдповiдати перед майбутнiм", "Культура i життя" 7 февраля, Киев.
   
   1989:
   1. "Тогда, в 39-м...", "Ворошиловградская правда" 19 сентября.
   2. "Ее хоронили всем городом", "Слава Краснодона" 5 августа.
   
   1990:
   1. "О любви к Родине", "Ворошиловградская правда" 6 апреля.
   2. "Досадные неточности или дешевые сенсации?", "Луганская правда" 1 декабря.
   3. "Пусть не будет неизвестных могил", "Ворошиловградская правда" 14 марта.
   4. "Подвиг нельзя обесценивать", "Заря Тимана" 9 июля, Коми АССР, Сосногорск.
   
   1991:
   1. "Помню я пехоту...", "Луганская правда" 10 мая.
   
   1992:
   1. "Не лукавьте, господа ученые", "Луганская правда" 10 октября.
   2. "Забвению не подлежит", "Луганская правда" 23 июля.
   3. "Что же случилось с вами, господа-товарищи?", "Субботний калейдоскоп" 3 октября, Луганск.
   4. "Память о молодогвардейцах жива!", "Луганская правда" 10 сентября.
   
   1993:
   1. "Неужели история повторяется?", "Луганская правда" 21 сентября.
   2. "Ладонью солнце не закрыть", "Субботний калейдоскоп" 10 апреля.
   3. "Дилетанты от науки делают из мухи слона", "Субботний калейдоскоп" 30 января.
   4. "Ради истины", "Луганская правда" 5 октября.
   5. "Напрасные потуги", "Луганская правда" 23 февраля.
   
   1994:
   1. "С чистым сердцем и добрыми намерениями", "Жизнь Луганска" 6 мая.
   2. "Слово о сестре", "Наша газета" 10 сентября, Луганск.
   3. "Военруки военных лет", "Ворошиловградская правда" 18 но- ября.
   
   1995:
   1. "Осенью сорок третьего...", "Голос Донбасса" 17 февраля, Луганск.
   2. "У истоков "Молодой гвардии", "Субботний калейдоскоп" 1 июля.
   3. "Вот что было в Краснодоне", "Голос Донбасса" 24 и 31 марта, 7 и 21 апреля, Луганск.
   4. "Такая судьба", "Луганская правда" 5 сентября.
   5. "У нас одна биография", "Комсомольская правда" 24 июня.
   6. "Учебный год в 41-м", "Шумный двор", ноябрь, Донецк.
   7. "Слово об Александре Фадееве", "Скифы" № 8, октябрь, Донецк.
   
   1996:
   1. "Вспомним о Фадееве и "Молодой гвардии", "Субботний калейдоскоп" 4 апреля.
   2. "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета" (главы из книги), "Шумный двор", ноябрь, Донецк.
   3. "Военруки военных лет", "Шумный двор", ноябрь, Донецк.
   4. "Что же мы за народ такой?", "Луганская правда" 1 июня.
   5. "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета" (главы из книги), "Скифы" № 9, август, Донецк.
   6. "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета" (главы из книги), "Субботний калейдоскоп" 17 апреля.
   
   1998:
   1. "Краснодон - моя родина, боль и надежда", "Субботний калейдоскоп" 5 ноября.
   2. "Четвертая смерть сестры", "Жизнь Луганска" 10 декабря.
   3. "Никто не забыт и ничто не забыто", "Субботний калейдоскоп" 15 октября.
   4. "Молодая гвардия" жива", "Субботний калейдоскоп" 5-11 февраля.
   5. "Отважные орлята Украины", "Жизнь Луганска" 5 февраля.
   6. "В ответе перед историей", "Жизнь Луганска" 8 октября.
   
   1999:
   1. "Ученик верит учебнику", "Жизнь Луганска" 22 апреля.
   2. "Утро жизни", "Жизнь Луганска 17 июня.
   3. "Молодую гвардию" никто не придумывал", "Жизнь Луганска" 17 июня.
   4. "Поруганная память", "Коммунист" № 23, июнь, Киев.
   5. "Прощай, комиссар...", "Луганская правда" 21 декабря.
   
   2000:
   1. "Истребки", "Голос Донбасса" 13 апреля.
   2. "Что же мы за народ такой?", "Ижица" 18 октября, Луганск.
   3. "Еще раз о "Молодой гвардии", "Ветеран Украины" № 2,
   январь, Киев.
   4. "Осенью сорок третьего", "Голос Донбасса" 21 сентября.
   
   2001:
   1. "Краснодонский добровольный...", "Ветеран Украины" 8 февраля, Киев.
   2. "Один на один с судьбой", "Луганская правда" 5 мая.
   3. "Нас водила молодость", "Социал-демократия" 30 ноября,
   Луганск.
   4. "Так было...", "Социал-демократия" 23 ноября.
   5. "Двойка по краеведению или плачь по цензуре", "Социал-демократия" 2 ноября.
   6. "Знать и помнить", "Социал-демократия" 28 сентября.
   7. "Знать и помнить", "Наша газета плюс" 5 октября, Киев.
   8. "Слово об Александре Фадееве и "Молодой гвардии", "Социал-демократия" 21 декабря.
   
   2002:
   1. "Отважные орлята Украины", "Социал-демократия" 9 февраля.
   2. "Отважные орлята Украины", "Коммунист" 31 июля, Киев.
   3. "Пока мы живы", "Ветеран Украины" № 17, сентябрь, Киев.
   4. "Первое краснодонское подполье...", "Факты" 2 октября, Киев.
   5. "Гордость и боль моя - "Молодая гвардия", "Луганская правда" 30 ноября.
   
   2003:
   1. "Правда и только правда", "Луганская правда" 7 октября.
   2. "Разведчица-связная "Молодой гвардии", "Луганская правда" 15 ноября.
   
   2004:
   1. "Гордость и боль моя...", "Отражение" №3, 4, март, Донецк.
   2. "Под соусом вымысла...", "Луганская правда" 29 апреля.
   3. "Жив курилка! или Его профессия - пасквилянт?", "Культура
   Донбасса" 5 мая, Луганск.
   
   БИБЛИОГРАФИЯ
   некоторых публикаций о Киме Иванцове
   1. "Дела комсомольского активиста" А. Твердохлебов, газета "Во славу Родины" 3 июля 1948 года, г. Петрозаводск.
   2. "Авторитет сержанта", передовая статья газеты Беломорского Военного округа "Патриот Родины" 9 июля 1948 года, г. Петрозаводск.
   3. "Подарок матери героя" В. Кузнецов, А. Твердохлебов, "Патриот Родины" 29 июля 1949 г.
   4. "Гости из Щелково-3", редакционная, "Октябрьский гудок" 17 июля 1970 г.
   5. "Книга нашего земляка" 3. Компанией, "Октябрьский гудок" 14 января 1971.
   6. "У истоков подвига" А. Александрова, "Правда Украины" 19 сентября 1972.
   7. "Данина подвигу", редакционная, "Молодогвардiець" 28 сентября 1970 г.
   8. "Мiсце в життi" В. Назаренко, "Прапор перемоги" 20 марта 1979 г.
   9. "Про бойових побратимiв" Ганна Палянычка, "Лiтературна Украiна", 1971.
   10. "В грозном зареве войны" И. Лубченко, "Комсомольское знамя" 22 сентября 1971 года, г. Киев.
   11. "Вторая профессия" П. Александрова, "Октябрьский гудок" 2 октября 1975
   12. "Полпред завода" П. Гончарова, "Октябрьский гудок" 29 июля 1976 г.
   13. "О тех, кто памяти достоин", "Ворошиловградская правда" 24 июня 1979.
   14. "3 когорти молодогвардiйцiв" Б. Ванцак, "Ленiнска зоря" 6 октября 1979 года, г. Дубны Полтавской обл.
   15. "Меридиан памяти" Д. Аношина, "Октябрьский гудок" 14 декабря 1979 г.
   16. "Про героiв Краснодону" А. Кузнецов, "Артемiвець" 26 марта 1973 года, г. Днепропетровск.
   17. "Жовтню присвячуеться" Е. Нестеренко, "Молодогвардiець" 2 июля 1977.
   18. "За свое в ответе" Л. Аношина, "Октябрьский гудок" 26 апреля 1979.
   19. "Краснодонская тема" Иван Низовой, "Прапор перемоги" 29 мая 1979.
   20 "В гостях у артековцев", "Октябрьский гудок", редакц., 2 октября 1979.
   21. "Краснодонские мальчишки" В. Давыдов, "Молодой коммунар" 3 апреля 1980 года, г. Тула.
   22. "Молодогвардейцев в обиду не дадим" Лариса Ягункова, "Правда" 22-23 июня 1999 г., Москва.
   23. "Не поле перейти" Галина Плиско, "Ижица" 16 мая 2001, Луганск.
   24. "Восстановлена справедливость", "Гривна плюс" 5 декабря 1975, Луганск.
   25. "Верность", "Молодогвардеец" Ю. Цыганков, 16 октября 1975 г., Луганск.
   26. "Иванцовы - род отважный" Л. Николаева, "Луч коммунизма" 13 сентября 1982 г., г. Буйнакск Даг. АССР.
   27. "40 и 70", журналисты "Луганской правды" 20 апреля 1996 г.
   28. "Встреча в музее" О. Гоготов, "Октябрьский гудок" 15 июля 1977 г.
   29. "Память сердца" Н. Полякова, "Ворошиловградская правда" 24 сентября 1975.
   30. "Подвиг нельзя обесценивать" Л. Плонина, "Заря Тимана" 9 июля 1990, г. Сосногорск Коми АССР.
   31. "Нужное дело", "Октябрьский гудок", редакц., 4 октября 1966 г.
   32. "Новые стенды музея" Н. Московенко, "Луганская правда" 1 декабря 1966.
   33. "Лучший мастер объединения", редакц., "Октябрьский гудок" 21 июня 1968.
   34. "Место в жизни" Иосиф Курлат, "Слава Краснодона" 24 января 1979 г.
   35. "За велiням пам`ятi" Г. Плиско, "Прапор перемоги" 9 июля 1972 г.
   36. "Прочти и передай другому..." Виталий Юречко, "Скифы", январь-апрель 1997, г. Донецк.
   37. "Люди из легенды" В. Уварова, "Заря Тимана" 9 мая 1990 г., Сосногорск.
   38. "Их тех краснодонских ребят" А. Сперанский, "Рабоче-Кре-стьянский корреспондент" № 8 1985, Москва.
   39. "В защиту правды о "Молодой гвардии" Геннадий Довнар, "Луганская правда" 16 июля 1996 г.
   40. "Ким Иванцов, "Молодая гвардия": правда, вымысел, клевета". Редакционная статья о книге "Субботний калейдоскоп", 27 июля 1996 г.
   41. "Радость открытия" Ольга Холошенко, "Наше завтра" 19 июля 2000, Луганск.
   42. "Беседа писателя Николая Малахуты с директором Краснодонского музея "Молодая гвардия" А. Никитенко", "Кримська свiтлиця" 13 февраля 1998 г.
   43. "Гости из Звездного городка", редакц., "Октябрьский гудок" 11 ноября.
   44. "О наших товарищах" И. Ткаченко, "Октябрьский гудок" 24 ноября 1978 г.
   45. "Життя робити з кого?" Иван Низовый, "Молодогвардiець" 27 февраля 1979.
   46. "Гордicть робiтнича" Иван Савич, "Друг читача" 8 февраля 1979 г.
   47. "Розповiд про молодогвардiйцев", редакц., "Лiтературна Украiна" 8 июня 1979 г.
   48. "Книга заводчанина", редакц., "Октябрьский гудок" 26 ноября 1988 г.
   49. "Вглядываясь в историю", Н. Юрченко, "Луганская правда" 14 марта 2000.
   50. "34 года спустя", редакц., "Голос Донбасса" 13 июля 2000 г.
   51. "Радость открытия" Ольга Холошенко, "Наша газета" 6 мая 2000, Луганск.
   52. "Прочти и передай другому" В. И. Юречко, "Отражение" № 1, январь 2004, г. Донецк.
   53. "Кто не знает Кима Иванцова..." Николай Зайцев, "Ветка рябины", Донецк, "Лебедь", 2003.
   
   
   
   СОДЕРЖАНИЕ
   
   От автора
   Мальчишки нашего города
   Еще об учителях, школе и довоенной жизни
   На пороге суровых испытаний
   Краснодонский партизанский
   Народный добровольческий
   Канун оккупации
   О себе позабыв
   В двух словах о штабе "Молодой гвардии" и ребячестве
   Тогда, в сорок третьем
   Вместо послесловия
   Библиография некоторых публикаций Кима Иванцова
   о "Молодой гвардии" и молодогвардейцах
   Библиографии некоторых публикаций о Киме Иванцове
   
   
   
   
   Ким Иванцов
   "ГОРДОСТЬ И БОЛЬ МОЯ -МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ"
   Ответственный за выпуск М. Ю. Лукъянчиков
   Редактор О. И. Александрова Корректор О. К. Белокопытова
   
   ООО "АЛЬФА-ПРЕСС"
   Украина, 83027, г. Донецк, ул. Северская, 21/58 тел. (062) 381- 21-90
   Свидетельство о внесении субъекта издательского дела
   в Государственный реестр издательств,
   изготовителей и распространителей издательской продукции. Серия ДК № 1463 от 12.08.2003 г.
   Сдано в набор 23.11.2004 г. Подписано в печать 10.12.2004 г.
   Печать офсетная. Формат 60x84'/. Усл.-печ. л. 24,18.
   Тираж 2000 экз. Заказ № 1153.
   Отпечатано в АО "Издательство "Донеччина" с готовых пленок. 83054, Донецк, Киевский проспект, 48.
   

Наверх