Иванцов Ким
"Старшая сестра"

    Рассказы.-Донецк: Донбас, 1988.- 150 с, 6 л. ил.
    ISBN 5-7740-0009-5: 40 к., 30 000 экз.
   Рецензенты: Р. М. Аптекарь, В. Д. Борц

    Член краснодонской подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" Нина Иванцова была разведчицей и связной. Ей одной из немногих молодогвардейцев удалось избежать ареста, перейти линию фронта. Она добровольно ушла на фронт, принимала участие в боях на Миус-фронте, в освобождении Крыма, Прибалтики.
   О жизненном пути старшей сестры рассказывает в своей книге К. М. Иванцов.
   Издательство "Донбас", 1988
   
   
    СОДЕРЖАНИЕ
   
   Память - не ради памяти
   Наша семья
   Домашний "клуб"
   Юнкоры
   Свои не только по рождению
   Подруги
   22 июня 1941 года
   Вспоминая картины юности
   "Я должна отомстить..."
   Весна 1943-го. Краснодон
   "Сказать хочу. И так, как я хочу"
   Роман и кинофильм
   "Как мало прожито..."
   Последние годы
   Последние дни
   Ее помнят
   
   

   
   "Мама, ты только посмотри, какие у нее глаза! Умные, добрые, открытые... Знаешь, Нина никогда прежде о себе не забеспокоится, а всегда - о других. Неудачи товарищей переживает больше, чем свои. Когда нужно - скажи, и она готова на любой риск ради товарищей. Для других, для "Молодой гвардии" и живет. Что с ней немцы могут поделать? Если бы и все такими были, как Нина! Не любить ее нельзя..."
   Е. Н. Кошевая. "Повесть о сыне"

   Она трижды испытывала судьбу.
   Первый раз в июле героического и трагического сорок второго года, когда по заданию органов НКВД ушла в тыл немецко-фашистских войск. Увиденное и пережитое тогда оказалось страшнее, чем представлялось, хотя готовившие ее к работе в подполье не скрывали ничего. Собрав все свое мужество и волю, сестра выполнила данное ей боевое поручение.
   Не всякий зрелый человек, пережив потрясение от первых столкновений с ужасами войны и выйдя живым, оставался борцом. Но Нина, возвратившись в Краснодон, к тому времени оккупированный фашистами, бросила новый вызов судьбе: стала членом подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия". Фортуна и на этот раз была к ней милосердна: сестра оказалась в числе немногих молодогвардейцев, которым чудом удалось спастись от ареста.
   Думаю, никто бы не упрекнул Нину, если бы после "Молодой гвардии" она пошла работать или учиться в вуз. Но смерть боевых товарищей звала к мщению. И сестра бросает третий вызов судьбе: добровольно вступает в ряды Красной Армии, уходит на фронт. Комсорг гвардейского отдельного батальона, комсорг отдельного полка, бои на Миус-фронте, в Крыму, Прибалтике, кровь, смерть...
   Уцелела она чудом. И до последних дней жизни не переставала удивляться этому.
   А потом судьба испытывала ее - опухолью головного мозга, которая долгих двадцать лет напоминала о себе страшными болями, расстройством всего организма. Нередко Нина заставляла себя жить прямо-таки нечеловеческими усилиями воли. Сестра не сдавалась.
   В те дни и часы, когда она чувствовала себя более или менее сносно, полностью отдавалась пропаганде подвига молодогвардейцев: отвечала на письма, встречалась со школьниками, учащимися ПТУ, студентами вузов, молодыми рабочими, военнослужащими, заботилась об увековечении памяти погибших товарищей, как и другие оставшиеся в живых молодогвардейцы, давала консультации работникам краснодонского музея "Молодая гвардия". Нина считала: главное в ее жизни - продолжать дело юных героев Краснодона, на примерах их жизни воспитывать у молодого поколения любовь к Родине. Такой она была. Такой осталась в моей памяти. Такой я постарался нарисовать свою сестру на страницах этой книги.
   
   
   
   
    ПАМЯТЬ - НЕ РАДИ ПАМЯТИ
   
   Живое слово участника событий всегда ценнее самых интересных рассказов о нем. Мне посчастливилось присутствовать на многих встречах Нины с молодежью. Они так свежи в памяти, как будто происходили вчера. Слышу даже голос сестры, вижу ее улыбку. Теперь, когда Нины нет, все это принадлежит уже не только участникам встреч, но и нынешнему поколению молодежи, и будущему, как все, что связано с людьми, оставшимися навечно молодыми.
   В тот день я навестил сестру. В квартире полным-полно школьников.
   - Ты пришел кстати, - сказала Нина.- Устраивайся с нами.
   Ребята разместились кто как мог: вокруг стола, на диване, прямо на полу. Торжественные, серьезные. У многих в руках блокноты, карандаши.
   - Вас интересует, как начиналась моя военная биография? - переспросила сестра и на минуту задумалась. - Недавно брат, - кивок в мою сторону,- показал мне запись в своем дневнике: "Тринадцатое июля сорок второго года. Сестра Нина ушла п. с. з. в. г. в. Мы остались вдвоем с матерью". Таинственные буквы расшифровывались так: "По специальному заданию в город Ворошиловград".
   Второй год шла жестокая, кровопролитная война. Немецкие фашисты хотели завладеть нашей землей, а советских людей превратить в рабов. Родина переживала трудные дни. После окончания средней школы я поступила на работу. Как и тысячам моих сверстников, мне хотелось больше сделать для победы. Субботники, воскресники, бесчисленные комсомольские поручения заполняли сутки до отказа. От усталости иногда валилась с ног. И все же казалось - мало. К тому же это был тыл. А я хотела, просто жаждала своими руками уничтожать оккупантов... они ведь нарушили нашу счастливую жизнь, убили моего отца и старшего брата.
   Вместе с двоюродной сестрой Олей и подругой по курсам морзистов Марией Гаврилюк обращаемся в одну воинскую часть, другую... Везде отказы. "Знаю еще место",- сказала однажды Мария. "Может, в райком комсомола?" - перебила я подругу. "Правильно, пойдем к Проше, - поддержала меня Оля. - Не может он все время отказывать". Так и решили.
   Первый секретарь Краснодонского райкома комсомола Прокофий Приходько выслушал нас внимательно. После некоторых колебаний посоветовал, к кому обратиться. "И я вас туда звала",- услышав название улицы, шепнула мне Мария.
   Не задерживаясь, пошли по указанному адресу. Встретили нас военные, позже узнали - работники Сталинского областного отдела НКВД. Они долго и подробно расспрашивали о родителях, нашей жизни, увлечениях, учебе в школе. Через несколько дней - новая встреча, новая беседа. Теперь уже более длительная, обстоятельная. В конце ее нам предложили разведывательную работу в немецком тылу - как раз то, о чем мечтали.
   Во время недолгой специальной подготовки познакомились со стрелковым оружием врага, его гранатами, узнали, как обращаться со взрывчаткой. Нам показали форму одежды и знаки различия личного состава немецких, итальянских, румынских частей, научили пользоваться паролями, явками. Дали псевдонимы. Меня нарекли "Донская". И без промедления послали в оккупированный немцами город Орджоникидзе (сейчас Енакиево) для сбора разведывательных данных. Маме и брату сказала: идем в Ворошиловград. Так и появилась не совсем точная запись в дневнике Кима.
   Вышли из Краснодона втроем: Оля, Мария и я. Мария рассказывала, что воевала в партизанском отряде, была ранена, лежала в краснодонском госпитале. Не долечившись, с большим трудом попала на курсы морзистов. Теперь она направлялась в оккупированный город Сталино (сейчас Донецк). О дальнейшей ее судьбе я ничего не знаю.
   Некоторое время шли вместе. У Марии страшно болели ноги - сказывались ранения.
   Белобрысый паренек, краснея от смущения, спросил:
   - Нина Михайловна, то ваше первое задание... скажите, пожалуйста, только откровенно, как вы себя чувствовали? Вам было страшно?
   Сестра улыбнулась:
   - Я всегда говорю прямо, искренне, без обиняков... Было! Да еще как!.. Представьте себе далекие и близкие артиллерийские разрывы, треск автоматов, неумолчный грохот машин, рев моторов в воздухе и на земле, дороги, забитые немецкой военной техникой и солдатней. О-о,- многозначительно вскинула голову,- эти улыбающиеся, наглые, упоенные победами фашисты!.. Развеселые, самодовольные, уверенные в своей непобедимости и безнаказанности... считали, им все дозволено, все нипочем. Во всю ивановскую орали они воинственно-победные песни!
   И среди этих, казавшихся несметными, полчищ оккупантов - девчонки, вчерашние школьницы... прямо из домашнего уюта, от мам, шагнувшие в кошмарную и жестокую войну.
   В любую минуту нас могли заподозрить, схватить, расстрелять. Нет, повесить: фашисты партизан в плен не брали, их не расстреливали, их вешали - мы знали об этом. Могли просто, без всяких подозрений, потехи ради, растоптать на дороге. И тут только поняли мы с сестрой, на какие муки себя обрекли. Поняли, устрашились... прямо душа в пятки ушла: далеко не все представлялось таким, каким оно оказалось на самом деле. Однако назад не повернули, воли чувствам не дали, побороли страх, долг пересилил его. В голове одно - выполнить задание во что бы то ни стало.
   В Орджоникидзе собрали довольно обширные и разнообразные сведения о противнике: размещение немецких танковых частей, баз, полевых аэродромов, складов горючего, воинские перевозки, действия оккупационных властей в городе, настроение солдат гарнизона и местных жителей. Добыли листовки, изданные немцами и их пособниками, несколько фашистских газетенок, два приказа коменданта города.
   Кстати о приказах. Немецкие власти издавали их чуть ли не каждый день: об учете мужчин, лиц, состоящих в партии и комсомоле, регистрации евреев, мобилизации мужчин и женщин на восстановление и ремонт железных дорог. Выгоняли на работу силой и, конечно же, ничего не платили. Был приказ и о том, чтобы жители сдали весь крепежный лес, взятый на шахтах, отбойные молотки, шланги, лампочки. За невыполнение любого приказа - расстрел.
   Одно распоряжение оккупантов запомнилось особо. Оно касалось партизан, или, как немцы называли нас, бандитов, и жителей, которые им помогают. Тем и другим грозила смертная казнь через повешение.
   Собирали сведения и о жителях города, близлежащих сел - их жизни, настроении. Узнали, что у большинства оккупанты отобрали коров, свиней, кур, гусей, а также одежду, обувь, белье, посуду. Правда, кое-кому коров оставили. Но за это полагался налог в тысячу пятьсот рублей. На многое фашисты ввели поборы, даже на собак - сто пятьдесят рублей.
   Бывали мы и на рынке. Очень много там людей. Торговли, однако, никакой: главным образом обменивали. Если и можно было что купить из продуктов, так только конину... стоила она восемьдесят пять рублей килограмм.
   Немалый интерес для нашего командования представляло и то, что мы видели на фронтовых дорогах.
   В августе возвратились домой. Но Краснодон уже был оккупирован фашистами.
   - Расскажите, пожалуйста, о первых днях оккупации Краснодона. Как вы стали членом "Молодой гвардии"? И о своей работе в подполье.
   - Как только вернулась домой, несмотря на страшную усталость и опухшие ноги, решила узнать, кто из знакомых ребят остался в городе. Чтобы все рассмотреть, на базар пошла не напрямик, как обычно, а через центр. До чего же изменился мой Краснодон! И всего за несколько недель! На здании райкома партии колыхался огромный германский флаг. Перекрестки дорог пестрели указателями на немецком языке. На языке оккупантов написаны и вывески, установленные на некоторых зданиях.
   Встречались объявления и на русском языке: немцы в категорической форме требовали выдавать коммунистов и комсомольцев, стахановцев и орденоносцев, всех, кто честно служил Родине.
   Сразу бросилось в глаза - рынок далеко не тот, что раньше. И невероятно похож на недавно виденный в Орджоникидзе. Молчаливые, угрюмые лица краснодонцев. Немногословные вопросы одних и такие же короткие, негромкие ответы других. Картошку продавали на штуки, крупу - на столовые ложки. Цены просто баснословные: килограмм хлеба стоил двести пятьдесят рублей, конины - сто рублей, сала - около семи тысяч. Одна свекла среднего размера - двадцать рублей, стакан соли - двести рублей. Кусок хлеба выменивали на туфли, платья, костюмы.
   А ведь совсем недавно здесь стоял гомон, в котором сливались мягкий русский и певучий украинский говоры, слышались шутки, смех, песни. Под звуки музыки весело кружилась разрисованная карусель. Краснодонцы шли на базар не только за тем, чтобы купить-продать, но и встретиться с родственниками, друзьями, поговорить со знакомыми, обменяться новостями, просто поразвлечься. Длинные дощатые столы ломились под тяжестью овощей, фруктов. Тающее во рту сало в три-четыре пальца толщиной лежало горками и стоило недорого. Возы арбузов и дынь, корзины винограда, яиц, молоко, масло, сметана, творог. А сколько было цветов! Было...
   Раз, другой неторопливо прошлась вдоль торговых рядов, потолкалась на барахолке. Неожиданно лицом к лицу столкнулась с Ваней Земнуховым, старым знакомым по комсомольской работе и школе - одно время мы учились вместе. К тому же он дружил с моим старшим братом Дмитрием, бывал у нас дома. Высокий, сутуловатый, с длинными растрепанными волосами, в поношенной косоворотке. Перебросились ничего не значащими словами.
   Потом, близоруко щурясь, он спросил глуховатым баском:
   - Можно, я завтра загляну к тебе с Олегом Кошевым?
   - Приходите,- сказала я.
   Они зашли вечером. Прежде всего справи- лись, почему меня не было видно последнее время. Отвечала уклончиво. Однако, почувствовав к ребятам полное доверие, рассказала о задании и походе в Орджоникидзе.
   - Мы организовали подпольную группу, Нина. Присоединяйся к нам.
   - Как вы так можете! - возмутилась я.- Тоже мне конспираторы!
   - А ты?
   - Но... я ведь вас знаю... потому...
   - Мы тебя не знаем, да? Нам тоже нечего от тебя таить...
   Позвала Олю. Посоветовались. И дали согласие.
   На следующий день Земнухов пришел ко мне с Тюлениным. Долго расспрашивал о брате Киме: где он, не оставил ли какого оружия? Они знали, что мой брат, который сейчас сидит перед вами, был в партизанском отряде, истребительном батальоне. Сергей очень жалел, что его друга нет с нами.
   Ваня поинтересовался нашими комсомольскими билетами. Мы сказали: перед уходом на задание все документы, в том числе и комсомольские, сдали работникам НКВД. Вскоре нам выдали временные удостоверения, отпечатанные в подпольной типографии.
   В "Молодой гвардии" я работала разведчицей-связной. Передавала указания штаба командирам пятерок. Ходила в поселки Изварино, Шевыревка, но чаще в Первомайку - держала связь с Улей Громовой и Анатолием Поповым,- потому что тот поселок я знала лучше других.
   Доставляла в штаб боевые донесения, слушала по радио и записывала сводки Совинформбюро, писала и распространяла листовки. К слову, переписывали и разносили листовки почти все молодогвардейцы. Не могу не сказать, как те листовки ждали краснодонцы, особенно с сообщениями Совинформбюро. Они были для горожан нужнее хлеба.
   Ходила в разведку, на связь с партизанами Митякинского отряда. Иногда присутствовала на заседаниях нашего штаба, переписывала приказы. К примеру, приказ номер один по партизанскому отряду "Молот" я написала под диктовку Олега у него на квартире девятнадцатого декабря. Подлинник документа хранится в краснодонском музее "Молодая гвардия".
   Здесь я прерву Нину, чтобы дополнить рассказ сестры ее же воспоминаниями, датированными июлем сорок третьего года: "Настроение подпольщиков было бодрое, преисполненное стремления борьбы и мести. Мы старались добывать патроны, гранаты, оружие, бикфордов шнур, взрывчатку и тому подобное. Сергей Тюленин, например, приносил патроны и гранаты из-под Каменска, собирал их в Первомайке и других местах. Группы готовились к выступлению.
   Нам было поручено провести подбор лучших боевых единиц в количестве пятнадцати человек, потом влить их в состав партизанского отряда. В это число вошли: Кошевой, Туркенич, Земнухов, Тюленин, Иванцовы, Борц, В. Левашов, Пирожок, Борисов, Попов, Фомин и другие. На следующий день мы распределили обязанности, назначили штаб партизанского отряда "Молот". Комиссаром отряда "Молот" был избран Олег Кошевой, начальником разведки - Иван Земнухов".
   Как свидетельствуют воспоминания Нины, датированные июлем сорок третьего года и хранящиеся в архиве ЦК ВЛКСМ, заседание руководства "Молодой гвардии", на котором распределялись обязанности членов партизанского отряда "Молот", происходили на нашей квартире.
   Интересны и другие записки сестры о партизанском отряде "Молот", опубликованные в том же, 1943 году. Она с волнением вспоминает декабрьский день, когда ее вызвал Кошевой и сообщил о создании партизанского отряда. "Мы недурно обстреливали город листовками,- сказал Олег.- Теперь мы начнем вести вооруженную борьбу. К ней мы готовы. Вот почему штаб "Молодой гвардии" решил создать партизанский отряд. Повернувшись к Сергею Тюленину, Олег сказал:
   - Товарищ начальник штаба, огласите наш приказ...
   Тюленин громко и с чувством читал приказ и давал ребятам расписываться на обороте небольшого белого листка" * (* - 1 "Молодая гвардия", герои-комсомольцы Краснодона.- Военное издательство Народного комиссариата обороны.- 1943.- С. 40.).
   Текст приказа был немногословен. Вот он:
   ПРИКАЗ
   по штабу партизанского отряда "Молот" г. Краснодон, 19 декабря 1942 года.
   §1
   Каждый член обязан хранить тайну, быть бдительным и дисциплинированным.
   За нарушение вышеуказанного требования виновный подвергается высшей мере наказания.
   §2
   Приказ командира - закон.
   Полученное задание член отряда должен обязательно повторить и сразу же приступить к его выполнению.
   Об исполнении доносить по команде. Комиссар п. о. "Молот" (Кашук) ** (Комсомольская правда - 1943.- 14 сент.)
   - Когда Сергей Тюленин, Люба Шевцова и Виктор Лукьянченко поджигали биржу труда, - продолжала рассказ Нина, - вместе с Ваней Земнуховым, другими ребятами я стояла на посту недалеко от здания, чтобы в случае опасности помочь товарищам.
   Помню, ночь была морозная, беспросветная. К этой операции мы тщательно готовились. Учли и изучили все: количество и порядок смены полицейских постов, подходы к зданию и расположение комнат... Даже проверили, есть ли в близлежащих домах собаки. Чтобы притупить бдительность немцев, в клубе Горького организовали концерт.
   После окончания операции, как и было условлено, побежала к себе домой. Озябла страшно... чуть в сосульку не превратилась. Только сняла "семисезонное" пальто, бурки и прислонилась к печке - стук в окно. Осторожно выглянула из-за занавески. Ваня Земнухов, пританцовывая от холода, знаками приглашает выйти на улицу. От недоброго предчувствия меня в жар бросило. Ну, думаю, беда. Схватила пальто и вылетела пулей. А Ваня просто сияет от радости: "Спать легла? Да ты что... Смотри, как биржа полыхает, - указывает рукой на зарево.- Поезд в Германию с нашими ребятами задержан "по непредвиденным обстоятельствам". Любка, Сергей, Виктор - какие же они храбрецы!"
   Вскоре после оккупации Краснодона в городе и близлежащих поселках соорудили несколько мельниц. Небольшие, оснащенные незамысловатым оборудованием - приспособление для размола зерна состояло из двух камней,- они, между тем, работали исправно и полностью обеспечивали фашистский гарнизон мукой. Пользоваться мельницами разрешили и местным жителям, требуя за услугу солидную плату - половину привезенного для помола зерна. Но большинство краснодонцев обходилось самодельными ручными машинками.
   Однажды об этих мельницах зашел разговор на заседании штаба "Молодой гвардии".
   - Немцами созданы, на немцев и работают,- зло сказал Олег Кошевой.
   - Да на фашистских прихлебателей: полицейских, десятских, сотских *, (* - Оккупанты разбили села на десятидворки во главе с десятским, затем шли сотни - во главе с сотским.- Прим. авт.)- добавил Ваня Земнухов. - Им есть чем расплачиваться. Награбленным у жителей, в колхозных амбарах рассчитываются.
   После непродолжительного обсуждения поручили Борису Главану повредить мельницу в поселке Изварино, а мне - в Краснодоне. Вначале я растерялась, не знала, с чего начать. Помог Сергей Тюленин.
   - Чего ж тут хитрого! - сказал он, задорно подмигнув. - Пару костылей, которыми рельсы железнодорожные крепят - и делу конец.
   В то утро моя мама возвратилась из деревни.
   - Целый мешок кукурузы выменяла, - сообщила она радостно.- Надолго хватит. Будет мамалыга. А то мы совсем отощали. Устала вот только. Может, ты, дочка, свезешь зерно на мельницу? Самим нам не осилить. Да и за помол кукурузы берут в два раза дешевле, чем за пшеницу. Петровна тачку даст.
   Разумеется, я согласилась. Еще бы! Это ведь как нельзя более кстати.
   Ни немецкий солдат-надсмотрщик, ни хозяин мельницы не контролировали засыпку зерна: клиентура была надежная, к тому же главное для них - взять свою часть. Преспокойно - в том смысле, что никто не мешал,- высыпала кукурузу, следом бросила на нее два металлических костыля и тут же поторопилась скрыться. Сделать это было несложно: как раз приехал целый обоз - служащие горуправы и их родственники привезли на помол десятки мешков зерна. Уже через минуту я затерялась в шумной разношерстной толпе.
   Вечером знакомые сообщили: один мельничный камень буквально развалился пополам, а второй так повредило, что восстановить его вряд ли скоро удастся.
   Готовясь к операции, я, конечно же, изменила и прическу, и головной убор, и одежду. Когда взглянула в зеркало - сама себя не узнала. Маме объяснила: чтобы немцы не приставали.
   Очень была довольна, что успешно выполнила задание. А мама безутешно плакала. И я ничем не могла облегчить ее горе, даже сказать правду. Только вновь и вновь твердила:
   - Полицаи... на дороге... отняли мешок.
   Хочу отметить одну особенность нашей борьбы. В армии, на передовой, ты находишься среди своих, в кругу боевых друзей. Как говорится, чувствуешь их локоть. В случае необходимости кто-то непременно подоспеет на помощь. Да и вести бой, когда рядом товарищ, намного легче. В партизанском отряде у тебя в руках тоже автомат или винтовка, вокруг тоже бойцы. А вот подпольщик, как правило, действует без оружия. К тому же в большинстве случаев бьется с оккупантами один на один. Да что там драться... Просто встречаться с фашистами лицом к лицу - это ведь тоже требует выдержки, не всякий на такое способен, даже безмерно преданный нашему делу человек, даже очень смелый.
   - Все ли подпольщики могли встречаться с Кошевым?
   - Вначале нас было мало, и мы ходили к Олегу, как говорится, гужом. Когда "Молодая гвардия" выросла, приходить к комиссару разрешалось только командирам пятерок.
   - Нина Михайловна, расскажите о командире "Молодой гвардии" Иване Васильевиче Туркениче.
   - С Ваней Туркеничем я познакомилась еще в довоенные годы: несколько лет учились в одной школе. Ваня к тому же водил компанию с братом Дмитрием, случалось, забегал к нам домой. Вообще Туркенича в Краснодоне знали все. Он был добрым, отзывчивым, веселым, общительным, красивым парнем. И скромным. Нет, пожалуй, точнее - сердечным. Многими своими успехами "Молодая гвардия" обязана нашему командиру, кадровому офицеру Красной Армии. В подготовку и проведение боевых операций он вносил собственные знания военного дела, охотно делился с нами своим боевым армейским опытом.
   После освобождения Краснодона вместе с Туркеничем мы поклялись у могилы товарищей-молодогвардейцев отомстить за их смерть. И сразу ушли на передовую. Хотя воевали в разных частях и на разных фронтах, связь друг с другом поддерживали систематически. Наша переписка особенно оживилась после того, как оба стали армейскими комсомольскими работниками: Ваня - помощником начальника политотдела дивизии, я - комсоргом отдельного батальона, затем отдельного полка.
   - Велся ли журнал боевых действий "Молодой гвардии"?
   - Много раз я предлагала брать на заметку хотя бы главные дела. Однако осмотрительный и настойчивый Ваня Земнухов решительно выступал против моего замысла. Он добился, чтобы все бумаги непременно сжигались, чтобы не оставалось никаких следов. Не берусь судить, кто из нас был прав.
   - Нина Михайловна, с кем из молодогвардейцев вы чаще всего ходили на задания?
   - В большинстве случаев одна. Так легче, хотя и страшнее. Иногда с сестрой Олей, Олегом Кошевым, Сергеем Тюлениным. Кстати о Тюленине. По старой довоенной привычке, он был у нас нередким гостем, всячески старался помогать. И не только мне. На Новый год подарил небольшую елочку - стащил ее у немцев. Очень она мне понравилась. Но мама... она сразу выбросила ту елку, чтобы не было никаких улик. Сергей - человек дела. Он участвовал почти во всем, что совершила "Молодая гвардия". Многие операции предлагал сам.
   Одно время работала с Ниной Минаевой. Переводили на русский язык интересующие нас материалы из немецких газет, примечательные письма гитлеровских солдат, которые удавалось достать. Полученные таким путем сведения использовали в своей агитационной и пропагандистской работе.
   - Расскажите, пожалуйста, как вам удалось перейти линию фронта?
   - Об арестах я узнала от вездесущего Сергея Тюленина. Он прибежал ко мне домой утром и взволнованно сообщил: "Женьку Мошкова схватили!.. Сам видел... у клуба Горького... наставили на него винтовки..."
   Решили немедленно оповестить товарищей. Сергей помчался к Кошевому, Борц, Третьякевичу, Земнухову, я - в Первомайку.
   Полиция орудовала вслепую. Это позволило нам выиграть время и предупредить о нависшей опасности почти всех молодогвардейцев, В те отчаянно-тревожные дни я бывала дома редко, часто меняла адреса. Ночевала то у Земнуховых, то в Шевыревке у бабушки Ильиничны, то у других родственников.
   Руководство организации послало Олю к Даниле - командиру партизанского отряда, который действовал в Ростовской области. Вскоре сестра возвратилась с нерадостным ответом: помочь ничем не могут - сами в затруднительном положении.
   Тогда мы с Олегом пошли к Николаю Чернявскому в хутор Широкое, надеясь через него связаться с партизанами. "Сию минуту утекайте! Николая шукает полиция!"- такими словами встретила нас мать Чернявского. Мы спешно возвратились в Краснодон. И тогда штаб отдал последний приказ: "Всем уходить..." Многие сразу же скрылись из города. Были и такие, что колебались, не верили в серьезность положения, надеялись - все образуется. Олег, я и Ольга укрылись у бабушки Ильиничны.- Нина неожиданно улыбнулась.- До чего же любопытная старушка! В то время ее, кажется, больше всего интересовала не собственная безопасность, а чей кавалер Олег: мой или Олин.
   Переночевав и удостоверившись, что массовые облавы продолжаются, решили уходить из города. Назначили место и время встречи. Тридцать первого декабря сорок второго года в шестнадцать часов Олег, Ольга, я, Сережа Тюленин и Валя Борц сошлись около городской бани и оттуда двинулись в путь, к фронту.
   Первую ночь провели у моей тети Паши на станции Верхнедуванная. Шли то ночью, то днем, когда было удобно. Много раз натыкались на немцев и полицаев. Ко всему еще стояли тридцатиградусные морозы. Особенно доставалось от них Олегу: впопыхах он сунул ноги в сапоги без портянок.
   Чтобы переночевать в селе, нужно было обзавестись специальным пропуском. Его выдавал полицейский. Однако идти к нему рискованно: у Олега, Сережи и Вали не было паспортов. В конце концов холод и голод загоняли нас в селение. Заходим к полицейскому и прямо начинаем излагать заранее сочиненную легенду (спасибо работникам энкавэдэ, научили меня и Олю, как это искусно делать: "Слышали, фронт недалеко, в нескольких километрах... все эвакуируются..."). Олег в это время угощает полицая папиросами, припасенными на подобный случай. Несколько раз нам удавалось получить разрешение на ночлег.
   Не могу не вспомнить, какими заботливыми и внимательными были наши мальчишки Олег и Сергей. Сами страшно голодные, они, когда удавалось раздобыть что-нибудь съестное, большую часть отдавали нам, девушкам. Конечно же, мы, в конце концов, уговаривали товарищей и делили все поровну.
   С большим трудом добрались до хутора Фокино Ростовской области. Заходим к старосте, расписываем новую легенду: шли, мол, в соседнее село Тарасовку - оно в восемнадцати километрах от Фокино - забрать выменянный ранее родителями хлеб. Но фронт вплотную приблизился к Тарасовке, и немецкие патрули нас не пропустили. Вот и решили остаться в Фокино, подождать, может, фронт отодвинется, и мы тогда пойдем и заберем хлеб. Весть о близости фронта явно испугала старосту. Ему стало не до нас, и разрешение пожить в Фокино было получено довольна легко.
   Однако оставаться дольше в Фокино нам было ни к чему, да и не с чем. К тому же не давала покоя судьба арестованных в Краснодоне товарищей. Сознание собственной беспомощности, невозможности хоть чем-то помочь неотступно терзало наши души. Надежды отыскать Ростовский партизанский отряд или перейти линию фронта не оправдались. Ни того, ни другого осуществить не удалось; вся местность вокруг была напичкана немецкими автоматчиками. К тому же оставаться вблизи передовой большой компанией опасно. Решили разделиться и разойтись в разные стороны.
   Олег, Оля и я пошли обратно домой. Валя с Сергеем остались в Фокино, все еще надеясь перейти линию фронта. Им это не удалось. Потому вскоре Борц побрела в Ворошиловград.
   Здесь она встретила Красную Армию. Тюленин пошагал в сторону Каменска, но и тут не смог перейти линию фронта. Измученный, возвратился домой. Через два дня вместе с сестрами Надей и Дашей Сергей снова уходит из города.
   Кошевой - он с трудом передвигал обмороженные ноги,- Оля и я, голодные, выбившиеся из сил, шли тем же путем. Было невероятно трудно. Да еще немцы по селам выискивали и направляли в лагеря наших военнопленных. Рослый, плечистый Олег выглядел старше своих лет и подвергался дополнительному риску.
   С горем пополам добрались наконец-то до Краснодона. Днем входить в город неразумно, рискованно. Потому снова заглянули к тете Паше, чтобы здесь дождаться сумерок. И на этот раз она не отказала в укрытии. Пока ждали темноты, уговаривали Олега идти на мою или Олину квартиру, считали, что у нас безопаснее. А там, через родителей, узнаем о положении в его семье. Однако Кошевой был неумолим: он стремился к себе домой.
   - Приду к тебе завтра в четыре утра, - сказал Олег, прощаясь, и как-то по-особому мягко положил покрасневшую от мороза руку на мое плечо.- Тогда решим, что делать дальше. - На похудевшем обветренном лице его нервно дернулся мускул. Однако в глазах комиссара светился прежний задор. Не знала я, что вижу Олега в последний раз...
   Только открыла дверь нашей квартиры, мама перепуганно замахала руками: "Вас ищут! Через каждые полчаса к нам заглядывают полицаи..." Не раздумывая, мы с Олей тотчас направились к Ильиничне. Расставаясь с мамой, попросила узнать о судьбе Олега. На следующий день рано утром мама наведалась ко мне в Шевыревку и сообщила: увидеться с Кошевой не удалось - дом со всех сторон обложили полицаи, подойти невозможно. Соседка Кошевых Попова сказала: Олег переоделся в женское платье и ушел в направлении Боково-Антрацита.
   Нам ничего не оставалось, как положить на саночки кое-какое тряпье (идем, мол, в деревню менять на продукты) и снова двинуться в сторону фронта. Теперь пробираться стало легче: Красная Армия наступала, полицейским и старостам было не до нас, каждый из них спасал свою шкуру. К тому же шли вдвоем. Несколько раз попадали под бомбежки, артиллерийские обстрелы.
   Семнадцатого января увидели на дороге автомобили. Чьи они? Присмотрелись - наши, советские. От радости затанцевали. Красноармейцы посадили нас в кузов, и мы тронулись в путь. Вскоре, однако, напоролись на немцев.
   - Девчата, быстро в укрытие! - скомандовал кто-то из бойцов.
   Спрыгнули на землю. Где то укрытие - непонятно. Стрельба. Взрывы. Автомашины куда-то исчезли. Лежим во впадине, в глухом снегу, не дышим.
   И вдруг:
   - Рус, барышни, вставайт!
   Немцы привели нас в дом. Видно, штаб.
   - Где дорога на Каменск? Покажите на карте!- Офицер торопливо перебирал листки немецко-русского военного разговорника.
   Мы неплохо знали местность, умели пользоваться топографическими картами, однако ответили:
   - Не здешние... не знаем... в картах не разбираемся.
   Нас избили и заперли в одну из комнат.
   Ночью внезапно послышался грохот танков, поднялась стрельба. Немцы в страхе бегут. Не раздумывая, выламываем дверь.
   Неожиданно загорается наша хата. Выскакиваем на улицу. Свист пуль. Разрывы снарядов. Неимоверный грохот. Ничего понять нельзя.
   Перебегаем к соседнему полуразрушенному дому. Во дворе - убитая женщина, наверное, хозяйка. Лежит, раскинув руки, лицом к погребу. Должно быть, хотела укрыться, да так и не успела. Дернули дверь. Заперта. Заглянули в окно. Трупы фашистов. Сложены штабелями- и в этом видна немецкая аккуратность. Заходим в коридор-все же укрытие, если не от снарядов, пуль и мороза, то хотя бы от ветра.
   Утром:
   - Руки вверх! Выходи!
   Наши! Обалдели от счастья. Так мы, наконец, попали к своим.
   Придерживаясь рукой за стену (Нина давно и тяжело болела: в жизни ведь ничто не проходит бесследно), сестра поднялась из-за стола, осторожно прошлась по комнате и возвратилась к своему креслу. Но не села.
   - Постою немного,- сказала тихо и как-то виновато,- так мне удобнее... а вы спрашивайте... когда еще встретимся... вот сегодня немного отпустило, и можно поговорить.
   - Нина Михайловна, а при фашистах школы были?
   - Были, - ответила сестра. - Но самые примитивные, четырехклассные. Школьные здания немцы использовали для своих нужд. Потому работали те школы в других, менее, а то и совсем не приспособленных к занятиям помещениях. Зачастую это были заброшенные, неотапливаемые строения без водопровода и канализации. Что там водопровод и канализация! Разбитые окна, протекающие крыши, полуобвалившиеся потолки и стены...
   Вас, конечно, интересует, какие предметы изучались? Прежде всего, закон божий. Ему отдавалось предпочтение перед всеми другими дисциплинами. Затем шли арифметика и география.
   Программы по арифметике - это всего лишь обучение школьников счету в пределах нескольких сот. Что же касается уроков географии, то они призваны были пропагандировать великую Германию в новых границах: до Урала и Турции. Изучался немецкий язык. Но программа и по этому предмету предусматривала только правильное написание школьниками своего имени и фамилии да заучивание фашистских лозунгов.
   Запрещалось изучать русскую литературу, читать произведения русских и советских писателей. Их книги, согласно приказу оккупационных властей, подлежали уничтожению.
   - А украинский язык? - спросил кто-то из ребят.- Его преподавали?
   - Украинский язык позволялось преподавать с разрешения смотрителей церквей и школ.
   Преподавали в тех "школах", как правило, люди, враждебно относящиеся к Советской власти. Но встречались и учителя-ратоборцы, которые шли в "школы" сознательно, с одной-единственной целью: не допустить одурачивания ребят. Такие преподаватели читали детям произведения великих русских, советских, украинских писателей и поэтов, рассказывали героическую историю нашей страны, вселяли надежду на скорое освобождение от фашистского ига. Учителя эти хорошо понимали: за подобную работу им грозит смертная казнь. Понимали и продолжали выполнять свой гражданский долг. В числе таких учителей-патриотов - Нина Минаева, она работала в школе поселка Верхняя Краснянка, Ангелина Самошина и Виктор Петров, которые учительствовали в Герасимовской поселковой школе. Много сделали они для того, чтобы дети знали правду о нашей стране, о борьбе с фашистами.
   Нина Минаева, как я вам уже говорила, не только моя школьная подруга, но и товарищ по подпольной борьбе. Многое из того, что рассказала вам о "школах" при немцах, узнала от своей тезки. И от Виктора Петрова, которого неоднократно встречала у Анатолия Попова и Ули Громовой.
   Рассказывая, Нина от сильной головной боли часто жмурила глаза. Я хотел было поблагодарить и проводить детей, однако Нина запротестовала:
   - Дай договорить... кто ж им еще расскажет... нас ведь пятеро осталось. (* - Сестра имела в виду здравствующих в то время молодогвардейцев.- Прим. авт.)
   - Нина Михайловна, - вдруг прерывает тишину тонкий девичий голос.- Вы получаете письма из других стран?
   Вместо ответа сестра кладет на стол несколько тугих папок.
   Ребята с интересом рассматривают белые, розовые, голубые конверты с незнакомыми почтовыми марками и штемпелями. Пионерка, та, что задала вопрос, разворачивает линованный лист бумаги, читает вслух:
   "Дорогой товарищ Нина!
   Пишу Вам потому, чтобы Вы знали, как много сделали для меня. Вы не удивляйтесь, это правда. Если бы не то, что я прочитала в "Молодой гвардии" о ее деятельности, о подвигах Ваших товарищей, я никогда бы не стала такой, какой я стала теперь.
   Когда я впервые услышала о "Молодой гвардии", мне было четырнадцать лет. Я ходила тогда в монастырскую школу и мое мировоззрение определялось так, как того хотели монашки. Мои родители очень много работали и не имели времени хорошо заниматься моим воспитанием. И так я стала очень религиозным человеком, хотя мои родители коммунисты. И вот я увидела кинокартину "Молодая гвардия". Вначале я не верила, что все это правда. Но это было так героически, что я должна была поверить. Я подумала: если эти коммунисты являются такими героями, если они, и молодые и взрослые, все отдают и все делают для своей Родины, то это значит, что коммунизм - самая лучшая идеология в мире. Я решила познакомиться с историей комсомола и его героями, изучить хорошо русский язык, вступить в Союз польской молодежи. И я сделала то, что хотела: ушла от монашек в другую школу, вступила в Союз польской молодежи. Самостоятельно начала изучать русский язык. Мне было очень трудно: мой класс учился уже третий год, но я, учась и дома, догнала класс. И теперь, хотя еще делаю много ошибок, я - самая лучшая ученица по русскому языку во всей школе.
   Дорогая Нина! Вы уже взрослая и для Вас может быть смешным мое письмо, но я хочу, чтобы Вы знали, как я Вам всем благодарна за то, что вывели меня на правильный путь жизни.
   Молодогвардейцы для меня самые близкие люди. На моем письменном столе стоят фотографии Олега, Вани, Ули, Любы, Сергея. Дануша Богушевская, Варшава".
   А ребята снова спрашивают. На этот раз о самом памятном пережитом на войне событии.
   - На фронте каждый день незабываем. Но есть памятные особо. На всю жизнь запомнила двадцать седьмое февраля сорок четвертого года. В тот день наш восьмой гвардейский отдельный батальон связи в составе первого гвардейского корпуса форсировал Сиваш. Мы шли по пути тех, кто геройски сражался здесь в годы гражданской войны. Это о них Фрунзе послал 12 ноября 1920 года донесение Владимиру Ильичу Ленину: "Свидетельствую о высочайшей доблести, проявленной геройской пехотой при штурмах Сиваша и Перекопа. Части шли по узким проходам под убийственным огнем на проволоку противника... Армии фронта свой долг перед Республикой выполнили..."
   И вот теперь свой долг выполняли мы.
   Лиман тоже переходили вброд. Вода кому по пояс, кому выше. И была она не только студеной, но и горько-соленой. До чего же сильно разъедала тело, особенно раны.
   Немцы бомбили непрерывно. Артиллерия их тоже неистовствовала. Гнилое море кипело от гулких разрывов. Высоко к небу и вокруг выплескивались тонны грязной вспененной воды. Огонь наших зениток не давал вражеским самолетам вести прицельную бомбежку. За это мы мысленно благодарили зенитчиков. Но сотни, тысячи осколков от разрывавшихся в небе снарядов сыпались тоже на наши головы.
   Немалыми были потери. И все же, освещенные заревом взрывов, мы упорно брели к цели. Раненые тоже шли, понимали - упасть нельзя, вода прикончит. Оружие держали над головой. Для телефонных кабелей, аппаратов, пудовых катушек с проводом и другого имущества смастерили небольшие плотики. Вот так и шли - нагруженные боеприпасами, в мокрых, сразу ставших стопудовыми ватниках и шинелях.
   Обессилевшие, уцепились, наконец, за крохотный пятачок в северной части Крыма. Там и расположились. Открытая всем ветрам равнина. Вблизи никакого жилья. Обсушиться бы, а негде. Костер? Только разведи, даже самый малюсенький,- сразу снаряд или мина. Впрочем, заботы о собственных удобствах появились потом. В первое же время все думы о связи. Как только передовые подразделения форсировали Сиваш, мы сразу развернули узел связи, дали первые боевые линии дивизиям, хотя батальон переправлялся еще добрую неделю. В ту пору мы по нескольку суток ни на минуту не смыкали глаз.
   Когда все более или менее улеглось, стали рыть котлованы для землянок. Но вскоре опомнились: перекрывать-то их нечем, вокруг одна тщедушная трава. Перешли на небольшие ямки. Их можно было прикрыть плащ-палаткой или шинелью. В тех углублениях согревались, сушились и мечтали о нормальной еде. Дело в том, что приготовить горячую пищу было невозможно - ни дров, ни угля. К тому же пресная вода на вес золота, ее тоже через Сиваш носили. Потому жевали сухой паек, точнее пшенный концентрат. Его, как и другие грузы, таскали через гнилое море вброд. На себе, конечно. Острословы тех солдат ласково и с уважением бурлаками называли. Иные бойцы по пятьдесят-шестьдесят раз ходили туда-сюда... Вот так было. И не день, не два, а добрых полтора месяца.
   На пятачке жизнь днем замирала, все делали ночью. Однако немец бомбил нас вовсю круглые сутки. Однажды возвращалась я к себе из первой роты. Провожал меня комсорг подразделения, веселый, понюхавший пороха сержант. Вдруг "юнкерсы". Мы, не долго думая, в воронку от снаряда. А бомбы уже свистят над головой. Опомнившись от испуга, кричу на ухо своему провожатому: "Давайте переберемся вон в ту яму, что впереди, она поглубже" "И не думайте,- отвечает.- Видите, что вокруг творится".
   А вокруг в самом деле кромешный ад: взрывы, дым, огонь, столбы земли, вой самолетов... Однако, не знаю почему, я продолжала настаивать. Сержант по-прежнему упорствовал. Тогда какой-то бес выбросил меня из воронки. Я побежала одна в ту, так притягивающую к себе яму.
   Но вот все утихло.
   Выбралась из укрытия, стряхнула с себя грязь, землю, осмотрелась. И против своей воли вскрикнула от внезапной сердечной боли: в воронку, где остался сержант, угодила бомба... прямое попадание.
   Вскоре меня перевели в политотдел нашей пятьдесят первой армии инструктором по работе среди девушек. Потом было общее наступление, и мне довелось вторично форсировать Сиваш.
   Уже после смерти сестры вышла книга о боевом пути 51-й армии, в которой были такие строки: "А каким беспримерным мужеством обладали женщины в солдатских шинелях. С рацией за спиной, телефонным аппаратом и катушкой, с кабелем или ранцем с медикаментами и перевязочным материалом, неся положенное солдатское снаряжение и сверх этого взяв с собой снаряд или мину, они наравне с мужчинами форсировали Сиваш. А на противоположном берегу, не обогревшись, не сменив тяжелую мокрую одежду на сухую, вступали в бой... В составе комсомольского отделения политотдела армии инструктором-организатором по работе среди женщин и девушек работала член подпольной организации "Молодая гвардия" Краснодона, награжденная орденом Красной Звезды, коммунист Н. Иванцова" * (* - Саркисьян С. М. 51-я армия. Боевой путь.- М., Воениздат, 1983.-С. 176.).
   - Пятого мая, - рассказывала Нина, - после того, как подошли резервы, начался штурм севастопольских укреплений. Бой шел за каждый метр. Кто думал, что уцелеем? А так хотелось увидеть освобожденным Севастополь, гордость нашу и славу. Кроме того, Севастополь в моем сознании был связан с именем боевого друга по "Молодой гвардии": здесь учился Ваня Туркенич. Девятого мая вместе с передовыми частями я вошла в город. Собственно, это были одни развалины. Разрушенные дома и причалы, взорванные туннели и мосты, исковерканные снарядами берега, затонувшие корабли и баржи...
   При первой же возможности отправилась по историческим местам. Вот знаменитая Графская пристань, помнящая адмирала Нахимова и лейтенанта Шмидта... холм, где жил легендарный лейтенант... набережная, с которой был расстрелян восставший "Очаков"... Севастополь... - повторила задумчиво. - Штурм собственно города занял у нас пять дней. Подай-ка,- сестра указала мне на книгу в добротном голубом переплете, которая лежала на тумбочке.
   Приняв из моих рук сборник "Ради жизни на земле", Нина открыла его на закладке:
   - Вот что говорил попавший в плен командир разгромленного вражеского корпуса о боях за Севастополь: "Я был поражен силой и стремительностью удара русских. Все было предусмотрено: сильные укрепления, солдаты у меня были, был мой приказ держаться во что бы то ни стало. А через пять дней от моих дивизий осталось четыре тысячи человек. Непонятно!" - сестра захлопнула книгу. - Помню многих ребят... ну, хотя бы связистов... гвардии лейтенант Кузьменко... Его взвод в невероятно тяжелых условиях построил шестовую линию связи через Сиваш. Как нужна была та линия командованию. Бойцы понимали это. Потому самоотверженно шли на лишения и жертвы. А второй взвод! Им командовал гвардии лейтенант Свириденко. Он совершил, казалось, вообще невозможное: проложил связь вброд через Айгульское озеро.
   - О себе расскажите,- просят ребята.
   - Что я? - Нина пожала плечами. - Была вместе со всеми... может быть, иногда чуточку впереди,- смущенно улыбнулась.- Не сочтите за нескромность, но иначе как поведешь за собой других? Участвовала ли в боях? А как же. Отсиживаясь в землянке, долг свой не выполнишь, моральный дух бойцов не поднимешь, уважение иметь не будешь. Комсорг, политработник не может говорить о месте и поведении комсомольца в бою, призывать солдат к подвигу и в то же время прятаться за их спины.
   Работа фронтового комсорга, как и инструктора политотдела армии, наполнена всевозможными занятиями и заботами. Здесь беседы с бойцами, прием в комсомол, выпуск боевых листков, вручение комсомольских билетов, собрания... Все это нередко под огнем противника. А фронтовые песни, боевая и политическая учеба, фронтовой быт девушек. Да мало ли что - жизнь ведь так многогранна, тем более боевая. Казалось бы, незаметная, будничная работа. Но она помогала ковать высокий моральный дух советских солдат.
   - Да, нелегко нам было в Крыму. Если уж совсем откровенно - чрезвычайно тяжело. Наверное, потому и запомнилось. Но тяготы эти не идут ни в какое сравнение с тем, что довелось пережить моим товарищам-молодогвардейцам в фашистских застенках. Их мужество и мученическая смерть придавали нам силы в борьбе с оккупантами, помогали переносить и совершать, казалось, невозможное.
   Интерес к делам молодогвардейцев среди воинов армии был огромен. Я рассказывала о нашей подпольной организации на митингах, во время бесед с солдатами, на комсомольских собраниях, писала в газетах. Однажды мы получили письмо от Елены Николаевны Кошевой. Как оно помогало мне в комсомольских делах!
   Письмо, о котором говорила сестра, мне удалось разыскать в Центральном архиве Министерства обороны СССР.
   "Здравствуйте, дорогие, родные товарищи! - писала мать Олега Кошевого воинам восьмого гвардейского отдельного батальона связи.- Искренне Вам благодарна за Ваше чуткое внимание к моему покойному Олегу, к его товарищам и ко мне. Дорогие мои дети, это дает мне и остальным матерям жизнь, мы знаем: миллионы юношей и девушек, подобно Олегу и его товарищам, отомстят за наши страдания и в трудные минуты заменят нам сыновей и дочерей...
   Дорогие мои, у меня Олег один был сын, больше детей у меня не было. Несмотря на это я Олега не баловала... Я с первых дней жизни учила его любить крепко Родину, любить и уважать людей, быть отзывчивым, чутким человеком. И Олег был таким. Интересы комсомола, школы, товарищей стояли у него выше всех интересов... Олег очень много читал. ...Он изучал Ленина и хорошо разбирался в политических вопросах. Олега товарищи и учителя любили.
   Дорогие мои дети! Утрата моя тяжела, сердце сжимается от боли... Но все же я нахожу в себе силы переносить это горе, сознавая, что Олег отдал жизнь честно, как подобает комсомольцу. Он не мог спокойно сидеть и смотреть на все, что творили немцы в нашем городе...
   Страшные пытки принял Олег, ему не было и сполна семнадцать... он за несколько дней в гестапо поседел... Но Олег не склонил своей гордой головы...
   Родные мои дети, прошу Вас отомстить за смерть молодогвардейцев, за горе каждой матери...
   Обнимаю и горячо целую Вас. Одиннадцатого декабря тысяча девятьсот сорок четвертого года".
   Рукой сестры на уголке сделана пометка: "Письмо зачитано и написан ответ. Комсорг батальона Н. Иванцова. 13.01.44.".
   В те дни помимо коллективного Нина послала матери Олега и личное письмо, написанное сердцем, которое Елена Николаевна бережно хранила до самой смерти.
   "Действующая армия, 15 декабря 1943 года.
   Здравствуйте, любимая Елена Николаевна!
   Передаю Вам и бабульке пламенный фронтовой комсомольский привет и свои наилучшие пожелания. Сегодня я получила высланную Вами книгу "Герои Краснодона" * (* - Под таким названием в 1943 году различными издательствами страны было выпущено несколько книг. Все они рассказывали о подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия". В данном случае речь, как видно, идет о сборнике издательства "Молодая гвардия", о выходе которого в ноябре 1943 года неоднократно сообщали газеты Ворошиловградчины.- Прим. авт.), которую я буду хранить и беречь как подарок от матери героя, любимого Олега. Когда я увидела портрет Олега, у меня невольно покатились слезы...
   Я теперь никогда не увижу его, не увижу той ясной, бодрой зари, которая сияла для нас в его взоре. Я не услышу его веселого смеха, шуток и не пройдусь с ним под звуки вальса. С ним я делила последний кусок хлеба, с ним я делилась всем, что было у меня. Но что вышло дальше: я жива, а Олега нет, мы с ним расстались одиннадцатого января сорок третьего года и больше не встречались. Эта разлука была такой мучительной... И еще большей тяжестью стала она теперь, когда я знаю, что Олега я больше не увижу, что я потеряла его навсегда. Олег наш погиб, он умер героем, настоящим советским комсомольцем. Он навеки остался в нашей памяти; он всегда воодушевляет нас на бессмертные подвиги в борьбе с гитлеровским фашизмом. Его имя стало синонимом советского комсомола. Сейчас в наших стрелковых подразделениях открыт счет мести за героев-комсомольцев, где отмечается число убитых захватчиков.
   Елена Николаевна!
   Олег для меня был лучшим товарищем и даже больше того, другом. Таким он остался для меня сейчас. Я буду мстить, беспощадно мстить твердолобым фашистам. Я не сниму с себя солдатской шинели, пока не будут уничтожены все оккупанты, пока весь наш народ не заживет той счастливой зажиточной жизнью, какой он жил до вероломного вторжения на нашу землю озверелого германского фашизма. Такова перед Вами моя клятва, любимая Елена Николаевна. К Вам моя просьба: описывайте мне подробности всех дел, всей своей жизни и жизни города, высылайте мне, по возможности, брошюры и т. п. Вот у меня все. С приветом Нина.
   Привет бабульке, Николаю Николаевичу, Валерику". * (-Вера Васильевна Коростылева, бабушка Олега, брат Елены Николаевны и его сын.- Прим. авт.).
   Вскоре после освобождения Севастополя сестру назначили комсоргом сто шестнадцатого отдельного Сивашского Краснознаменного полка связи. И снова бои. В лесах и болотах Прибалтики, в районе Кенигсберга. Часть, в которой служила сестра, была награждена орденом Красного Знамени. Многие воины удостоились правительственных наград. Получила орден и Нина - Отечественной войны второй степени.
   - В сто шестнадцатом полку и встретила Победу, - вспоминала она. - Сколько о ней мечтали! Как надеялись увидеть! Надеялись, хотя каждый понимал: на фронте загадывать наперед не то что на год или месяц, на час, даже на минуту нельзя. Повезло мало кому. Много погибло друзей-товарищей. И мне не верилось, что доживу.
   В Либаве это было, где мы добивали прижатых к морю немцев. Что творилось! Гордые, счастливые лица наших воинов. Ликующие крики "Ура!" Объятия, поцелуи, музыка, песни, разноцветные ракеты, стихийный салют из всех видов оружия. Не удержалась и я - расстреляла всю обойму из своего "тэтэ". Мы качали друг друга, плакали от радости, танцевали.
   А мимо, в наш тыл, плелись бесчисленные толпы битых гитлеровских вояк. Поникшие, испуганные, небритые, грязные, в истрепанной одежде, с низко опущенными головами и белыми флагами. Я смотрела на них и вспоминала тех, что видела в сорок втором году. От былой спеси не осталось и следа. Советские солдаты вышибли из арийского воинства высокомерие. До чего же послушными и тихими стали вчерашние сверхчеловеки: колонну в шестьсот-семьсот пленных конвоировали два-три красноармейца. Многие пленные при встрече с советскими воинами старательно и подобострасто произносили: "Гитлер капут".
   И не верилось, что уже не будет свиста пуль, фырканья снарядов, заунывного пения мин, воя "юнкерсов" и "мессершмиттов"; что теперь не придется рыть щели, мокнуть под дождем, переходить вброд реки и заливы, мерзнуть на морозе; что совсем скоро возвратимся домой.
   - Если б Вы книгу обо всем написали,- сказал кто-то из ребят.
   - Чего не могу, того не могу,- отозвалась сестра. - Природа не наделила таким даром. А рассказать... Вот поправлюсь - приезжайте, продолжим.
   Однако сестре не суждено было исполнить обещание. И я попытаюсь сделать это за нее.
   
   
   
    НАША СЕМЬЯ
   
   Кажется, совсем недавно жили мы в Краснодоне. Мать, отец, бабушка. И нас трое: старший брат Дмитрий, сестра Нина и я. Отец наш, Михаил Ефимович Иванцов, выходец из семьи безземельных крестьян деревни Есино Волховского уезда Орловской губернии, в 1910 году четырнадцатилетним пареньком покинул родительский дом и в поисках куска хлеба отправился в Донбасс. Он объездил и исходил немало станций и рудников, пока в Семейкино не приютил его одинокий екатеринодонский (* - Екатеринодон - так до 1922 года назывался поселок Краснодон, что в 14 км от г. Краснодона.- Прим авт.) шахтер Артем Григорьевич, фамилию его я, к сожалению, запамятовал.
   Так они и жили вдвоем, пока отец не женился на нашей матери. Вскоре и дедушка Артем, как видно, следуя примеру приемного сына, взял в жены вдову, довольно бойкую казачку, которую все любовно называли только по отчеству - Ильинична. Это была та самая женщина, которая в период временной оккупации Краснодона не раз укрывала Нину и ее товарищей-молодогвардейцев и которую сестра, всегда вспоминала с любовью и признательностью.
   Жили мы, как большинство краснодонцев: отец работал забойщиком на расположенной неподалеку шахте номер один, мать вела домашнее хозяйство, вместе растили детей, переносили житейские невзгоды, по праздникам навещали родственников и друзей. Впрочем, чаще принимали гостей у себя. Улица наша называлась Деревянной, потому что все дома на ней - из досок и бревен, в то время как на других - каменные или саманные.
   Однажды, после торжественного митинга, посвященного годовщине Октября, пришли к нам дедушка Артем, Ильинична, материны сестры, братья и сослуживцы отца с женами. Родители любили угощать, оттого гостей в доме всегда было много. Без родственников и знакомых не помню ни одного праздника.
   Больше всего радовались мы появлению дедушки Артема. Любили его не только за то, что он всегда дарил нам сладости, рассказывал множество занимательных историй из жизни шахтеров. Главное - Артем Григорьевич носил большие и пышные усы, как у Буденного. Буденновские усы в довоенные времена говорили о том, что их обладатель не только внешне подражает легендарному герою гражданской войны, но - и это было первостепенным - и в жизни руководствуется теми же правилами и законами, по которым жил Семен Михайлович Буденный: скромность, честность, добросовестная работа, отдача всего себя делу строительства социализма.
   Как всегда, и в тот раз гости много говорили и пели. Песню обычно заводил дедушка. "Голос у Григорьевича бархатный",- нередко с восхищением говорила мама.
   Он пел о расстреле демонстрации рабочих. Потом затянул старую, шахтерскую:
   На донской земле привольной
   Стоит рудник знаменит.
   Возле Грушевки-деревни
   Нашли уголь-антрацит.
   
   Все дружно подхватили:
   
   Шахтер рубит, бьет, колотит,
   Обушок в руках звучит.
   Так с утра до поздней ночи
   Под землею он сидит.
   Шахтер гнет дугою спину
   И клянет свою судьбину.
   Шахтер рубит обушком,
   Бьет балдой и молотком.
   
   Нам, детям, песня тоже нравилась. Потому, не сговариваясь, и незаметно для самих себя, мы стали тихонько подтягивать:
   
   Шахтер рубит со свечами,
   Носит смерть он за плечами,
   Позади она стоит,
   Кулаком ему грозит.
   Шахтер в шахту опустился,
   С белым светом распростился:
   "До свиданья, белый свет!
   Я вернуся или нет..."
   
   - Григорич!- воскликнула мама, быстро подошла к дедушке, взяла его за руку.- Чего это мы грустные да грустные... Разве веселых мало?
   - Ты, никак, позабыла,- удивленно отозвался дед.- Это ж песня моей молодости. Сама ведь донбасская шахтерка, сколько лет при угле была. Да и песню эту, помнится, обожала.
   - Все верно.- Мать солнечно улыбнулась.- Но сегодня праздник!..
   Дедушка Артем задумчиво разгладил прокуренные усы. Как видно, вспомнив молодость, неожиданно голосисто зачастил:
   
   Нет ни бога, ни чертей,
   Ни святых угодников.
   Много-много в Краснодоне
   Молодых безбожников.
   
   Расходились поздно вечером, радостные, довольные.
   С наступлением весны вся семья работала на огороде: копали, сажали, пололи, осенью убирали урожай. Иногда погожие выходные и праздничные дни проводили на Каменке, реже - на Северском Донце, ловили удочками рыбу. Запомнились те загородные прогулки крепко. И не только из-за любимой всеми рыбалки. Главное - отец и мать были особенно веселыми, ласковыми, внимательными друг к другу и к нам, детям, выглядели моложе своих лет. Мама с Ниной собирали цветы, плели из них венки или составляли букеты, негромко пели украинские песни.
   Вечером, у костра, обжигаясь, уплетали за обе щеки превкусную, пахнущую дымом уху, расспрашивали отца о нелегкой шахтерской доле.
   - Сейчас что. А вот раньше... Вспоминать не хочется. Но раз вы просите... Саночник-подросток! Есть ли на свете доля горше! Сидишь, бывало, в ожидании, когда грузчики засыпят ящик. И только послышится команда: "Пошел!"- становишься, как собака, на четвереньки, проденешь цепь между ног и что есть мочи тащишь поклажу в продольную.
   - Далеко это? - спрашиваю я.
   - Метров пятьдесят, а то и все шестьдесят. Пот катит градом, не хватает воздуха, а сердечко бьется так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Упряжка знаете сколько продолжалась? Двенадцать, а то и пятнадцать часов. Вода за ворот, вода за спину, вода под ногами. Днем ночь и ночью ночь.
   Начав с саночника, отец прошел через многие шахтерские профессии: коногона, крепильщика, забойщика. Окончив специальные курсы, стал десятником, потом работал начальником участка. За ударный труд много раз награждался ценными подарками, грамотами. Одну из таких грамот, потрепанную и выцветшую, храню до сих пор: "За неустанную работу на трудовом фронте по восстановлению каменноугольной промышленности Советского Донбасса и за активное участие в строительстве социалистической каменноугольной промышленности Донецкого бассейна Всесоюзное объединение каменноугольной промышленности "Союзуголь" и Всесоюзный комитет Союза горнорабочих в десятую годовщину Советского Донбасса награждают товарища Иванцова Михаила настоящей грамотой. 20 января 1930 года".
   В молодости отец был комсомольцем, а в год смерти Ильича, в знаменитый ленинский призыв, стал коммунистом. Его избирали председателем шахткома, членом районного комитета профсоюза угольщиков, заместителем секретаря и секретарем партийной организации шахты, членом Краснодонского районного комитета партии. Отец вел кружок политграмоты, писал в многотиражку "Сталинский забой" и районную газету "Социалистическая Родина".
   Всякий раз, когда доводится мне бывать в Москве, непременно захожу в Государственную библиотеку СССР имени В. И. Ленина, листаю давнишние газеты, читаю и перечитываю отцовские заметки. В них раздумья о смысле агитационной и пропагандистской работы, отзывы о прочитанных книгах, рассказы о лучших людях шахты.
   Весной 1933 года партийная организация района направила отца в казачий хутор Грачевник, что в нескольких километрах от Краснодона, где его вскоре избрали председателем правления недавно созданной маломощной сельскохозяйственной артели "Пятилетка". Учебных заведений здесь не было, и мы, Дмитрий, Нина и я, пошли в школу крестьянской молодежи соседнего поселка Первомайский.
   Коренной крестьянин, отец довольно быстро освоился в новой должности, завоевал уважение и доверие казаков. Районная газета "Ударник" - предшественница "Социалистической Родины" - тогда писала о нашей артели: "Колхоз "Пятилетка" в этом году своевременно провел молотьбу и хлебосдачу, неплохо справился с осенним севом". Думаю, в первых успехах молодого хозяйства была доля труда и нашего отца.
   Мама тоже работала в колхозе: выращивала овощи, доила коров. Помогали артели и мы, дети.
   Во время каникул вместе с хуторскими ребятишками Нина, Дмитрий и я собирали на полях колоски, скошенные вручную хлеба и травы, в силосных ямах утрамбовывали ногами измельченную зеленую массу, на скотных дворах и птичниках присматривали за лошадьми, быками, коровами, курами.
   Через четыре года семья возвратилась в Краснодон. Отец вновь пошел на шахту, на этот раз новостройку, самую крупную в городе номер один-бис, сейчас она носит имя Сергея Тюленина. Помню, как после рабочей смены встречали его и других стахановцев у шахтного копра: с оркестром, букетами цветов, песнями, плясками, флагами.
   Не забыл и переезд на новую квартиру, тоже с музыкой, алыми лозунгами, да еще под сердечные поздравления и напутствия товарищей отца. Тогда в новые дома в первую очередь вселялись те, кто трудился не жалея сил, брал на себя большие обязанности, ломал старые нормы выработки, смело шел за Алексеем Стахановым. Те четырехквартирные, уютные и нарядные дома из дикого камня, крытые белым этернитом, окруженные первыми в городе тротуарами, так и называли - стахановскими. Народ дал им такое название. Хотя в горисполкоме они значились просто зданиями по улице Блюхера - теперь это улица Толстого.
   Всякий раз, приезжая в Краснодон, я непременно прихожу к нашему дому. Старый, приземистый, он по-прежнему летом прячется в тени разросшихся акаций и фруктовых деревьев, а зимой, осыпанный снегом, почти ничем не отличается от таких же каменных одноэтажных строений улицы. У переднего входа - палисадник, у черного - зеленеет верба, посаженная отцом. Вернее, зеленела. Теперь ее спилили.
   Мама провожала отца в забой, стараясь ничем не огорчать, чтобы на работу он всегда приходил в хорошем настроении. Рано утром собирала тормозок.* (* -Так шахтеры издавна называют взятую на работу еду.- Прим. авт.)
   - Мясо не клади,- говорит отец.- Оставь детям.
   - Сама знаю, - весело откликается мама.- Без мяса в шахте делать нечего. - Перейдя на родной украинский язык, добавила:- Дiтям е що iсти.- Поцеловала отца в щеку и, как всегда, довела его до порога.
   А как встречала с работы!
   На шахте отец пропадал с утра до позднего вечера. Никто не знал, когда он придет домой.
   Но у мамы обед и чистая скатерть всегда наготове. Только отец на порог, мама сразу накрывает стол. И все время приговаривает:
   - Михайлик мiй прийшов...
   Отец никогда не ел молча: непременно сообщал нам шахтные новости.
   - Григорич за одну упряжку, - говорит как-то, - пять метров пласта отбил! Это же восемь тонн угля! Вот сколько нарубил!
   Мама перестала громыхать кастрюлями, внимательно слушает. Она не удивляется, только качает головой:
   - Старий вiн... пора на вiдпочинок... поговорив би з ним...
   - Куда там! - оживляется отец. - Ни о каком отдыхе даже слушать не хочет. Говорит, только теперь и работать. Отбойный молоток не обушок, с ним куда сподручнее. Не может Григорич без шахты, большую часть жизни отдал ей. Я вот тоже иной раз думаю: смог бы без шахты? Нет, не смог бы.
   - Дедушка наш стахановец? - интересуется Нина.
   - А как же,- отвечает отец.- Скоро самого Алексея догонит.
    Поняв, о ком идет речь, сестра снова спрашивает:
   - А сколько Стаханов дает?
   - После первого рекорда - четырнадцать норм забойщика - он нарубил за смену сто семьдесят тонн. А потом поставил новый рекорд: добыл триста двадцать одну тонну угля.
   Рассказывая об отце, не могу не вспомнить такую черту его характера, как умение хорошо организовать свое время. Он никогда не томился ничегонеделанием, всегда что-то мастерил, возился по хозяйству или читал. Того же требовал и от нас, детей. Как и всякий работящий человек, не любил лежебок и праздность, совершенно не понимал, как люди могут мучиться от безделья: вокруг ведь столько всевозможной работы.
   Бывало, утром подойдет к кровати, легонько толкнет меня в плечо, тихо спросит:
   - А физзарядка?
   - Полежать охота,- протирая глаза, откровенно говорю я.
   - Не мужское это дело - нежиться. Бери пример с нашей мамки. Встает она ни свет ни заря, справляется с коровой, курами, готовит завтрак. А ложится когда? Думаешь, ей не хочется поспать лишний часок? Ну, вставай, разомнись, холодной водой умойся.
   Нина не спит, слушает наш разговор. На следующий день она пробудилась ровно в шесть часов. А в шесть двадцать уже бодро делала гимнастику. Мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру.
   После возвращения семьи в Краснодон - тогда еще рудник Сорокино - мы с Ниной стали учениками Сорокинской неполной средней школы, расположенной в бараке, что на пути к шахте номер пять. Брат снова пошел в "свою" - имени Максима Горького. Проучились мы в барачной школе недолго: ее сломали, а нас, к неописуемой радости, перевели в только что построенную неподалеку среднюю школу номер четыре имени К. Е. Ворошилова. Когда ломали школу-барак, около здания собралась толпа учеников. Были там и мы с сестрой. Трактор чуть толкнул стену - и все завалилось. Вместо постройки - куча досок и мусора да тучи пыли.
   - Все-таки жалко,- сказала сестра.
    Я не понял ее, удивленно спросил:
   - Чего ж тут горевать? Почти сгнила, старая. А новая школа вон какая высоченная, огромная.
   - Ты видел, как Елизавета Харитоновна плакала и приговаривала: "Прощай, дружочек! Столько доброго связано с тобой!" - Нина подняла голову, посмотрела мне в глаза:- А тебе ничуть не жалко?
   - Нисколечки,- бодро ответил я. Прошло совсем немного времени. Как-то мы снова заговорили о новой школе.
   - Громадная, шутка сказать - девятьсот учеников сразу садятся за парты, - говорил я.- А в старой нас было всего шестьдесят человек. И коридоры какие - длинные, летай, сколько влезет. А перила! Жик - и вниз. Вот только всяких закоулков, как в старой, нет.
   - Все-таки вспомнил добром старую,- радостно проговорила сестра.
   Вскоре мы привыкли к школе-новостройке. Огорчало одно - отсутствие спортивного зала. В хорошую погоду зимой и летом уроки физкультуры проходили на улице. А когда шел дождь, была грязь или стояли сильные морозы, топали и прыгали в коридоре первого этажа. В такие дни одна за другой открывались двери классов и учителя кто раздраженно, кто подчеркнуто вежливо, просили физрука Горбатова:
   - Василий Иосифович, пожалуйста, потише...
   Впрочем, отсутствие спортивного зала было не во всех отношениях плохим делом: львиную долю времени мы проводили на свежем воздухе.
   - Надо подсказать Василию Иосифовичу,- заметил как-то отец,- чтобы он и в ненастье не заводил вас в помещение. Не глиняные, не раскиснете. А польза будет несомненная.
   Не знаю, говорил отец своему старому знакомому Горбатову об этом или нет, только однажды Василий Иосифович попросил меня:
   - Напомни Михаилу Ефимовичу об обещании прийти к нам на урок. Обещал рассказать о пользе походов в любую погоду. Ему есть что рассказать, он ведь страстный охотник.- И добавил:- Славный у тебя родитель. Настоящий! Гордись им.
   
   
   
    ДОМАШНИЙ "КЛУБ"
   
   С раннего детства родители приучали нас читать газеты и журналы, обсуждать прочитанное. Отец говорил:
   - Как же иначе. Человеку непременно надо знать, что происходит вокруг.
   Перед войной мы выписывали "Правду", "Комсомольскую правду", "Юный пионер", "Социалистическую Родину" и журналы: "Пионерия" - на украинском языке, "Партийное строительство", "Спутник агитатора". Почти ежемесячно отец приносил из парткабинета "Индустрию социализма" и "Большевик". Нина, Дмитрий и я посещали школьные и шахтную библиотеки.
   В выходные дни, обычно по вечерам, семья собиралась на кухне. Так уж сложилось, что эта большая, не загроможденная мебелью комната (стол у окна, шесть табуреток вдоль стен, шкафчик для посуды в углу - вот и вся обстановка) стала нашим излюбленным местом. В длинные летние дни здесь с утра до вечера варилось варенье, пенку с которого мы очень любили, а зимой заманчиво пахло топленым молоком - с такой вкусной, да еще подрумяненной пленочкой.
   Просторная уютная кухня была для нас не только столовой и гостиной, но и своеобразным клубом. Рассевшись по табуреткам, мы слушали рассказы отца. Говорил он негромко, задушевно. Сильные руки, огрубевшие от тяжелой физической работы со следами навсегда въевшейся угольной пыли, лежали на коленях. Изредка отец поднимал их, чтобы коротким, выразительным жестом подкрепить - но не заменить - слова, сделать их более весомыми.
   В разговорах, что велись в "клубе", участвовала и мама. Слушали мы ее с не меньшим интересом.
   - Родилась я тут, неподалеку. В детстве батрачила у помещика. Десять лет мне тогда было. За скотиной ухаживала, детей нянчила. Работу требовали, как от большой. В три часа уже на ногах. Особенно трудно приходилось зимой. Одежонка плохонькая... ботинки развалились... веревками прикручу их к ногам да так и хожу. Когда мороз донимал и терпеть становилось невмоготу, забиралась в сарай. Воткну ноги в навоз, отогреюсь немного - и снова за работу. В двенадцать лет снопы вязала. Тяжелое это занятие. Очень! Никак не для детей.- Воспоминания о безрадостном детстве сделали маму печальной. Смуглое лицо ее еще больше потемнело, лучистый взгляд поблек.- Жили на "черной кухне" - такой большой сарай. Спали кто на нарах, кто прямо на сырой земле. Когда тринадцать исполнилось, сбежала на рудник. Считала, здесь легче. Куда там. Работала выборщицей породы, откатчицей...
   - А школа? - спросила Нина.
   - Какая там школа! Писать и читать уже при Советской власти научилась... вместе с нашим отцом в ликбез ходила, к Елизавете Харитоновне, что вас теперь учит.
   Нина с детства любила художественную литературу и в домашнем "клубе" с удовольствием читала вслух Пушкина, Горького, Демьяна Бедного, Маяковского.
   Помню, как-то сестра предложила:
   - Хотите послушать Некрасова?
   - Кто ж откажется. - Мама отложила в сторону шитье. Одновременно работать и слушать стихи она не умела, просто не признавала такого. Всегда говорила: "Надо что-то одно".
   Отец протянул Нине томик избранных стихов Некрасова, книга эта сохранилась у меня до сих пор. Сестра взяла его, полистала и тут же захлопнула.
   - Я по памяти "Железную дорогу".
   Отец несколько раз просил повторить те или иные строки. Особенно мы все любили эти:
   
   Вынес достаточно русский народ,
   Вынес и эту дорогу железную -
   Вынесет все, что господь ни пошлет.
   
   Когда Нина закончила читать, отец сказал:
   - Рабочие-землекопы зарабатывали три рубля в месяц. Приказчики обсчитывали их на каждом шагу, недовольных колотили. Вот и Некрасов рассказал о бедах и страданиях простых людей... словно сам пережил все это.
   Может быть, благодаря домашнему "клубу" мы рано поняли: чтобы жить по-человечески, надо много работать, бороться, уметь сострадать окружающим.
   Помню и тот зимний вечер, когда Нина, раскрыв потрепанную столистовку, читала стихи Есенина. Как она восторгалась простотой и точностью есенинских строк!
   Маме стихи не понравились:
   - "Хулиган", "разбойник", "конокрад", "хам"... Слова какие-то невежливые.
   - Мам,- обескураженно говорит сестра,- да вы ничего не поняли. Послушайте вот это:
   
   Ты жива еще, моя старушка,
   Жив и я, привет тебе, привет!
   
   Мама слушала внимательно, выражение лица ее менялось в зависимости от состояния души: временами вспыхивало радостью или гордостью, освещалось улыбкой; порой темнело, становилось печальным. Под конец чтения по щекам мамы текли слезы.
   - Надо же... до чего чувствительно, прямо душу выворачивают, - вытирая глаза кончиком косынки, говорила она.- Поначалу плохо подумала о том человеке, а он добрый и памятливый сын. Как это у него... "ты одна мне радость и отрада, ты одна мне несказанный свет..."
   Когда укладывались спать, попросил у сестры столистовку.
   - Самой дали до утра.
   На следующий день, не долго думая, сбегал в библиотеку, спросил Есенина.
   - Таких книг нет,- ответила, как отрезала, всегда вежливая и доброжелательная библиотекарь. И почему-то настороженно посмотрела по сторонам.
   Вечером дома я сказал сестре:
   - Нин, а книг поэта Есенина в библиотеке нет.
   - Да, в библиотеках книг его нет,- ответила сестра, и дуги ее красиво изогнутых бровей дрогнули.- И со сцены Есенина не читают. И по радио песен на его стихи не поют. Почему? Этого я не знаю. Спрашивала однажды у Елизаветы Харитоновны, ответила как-то иносказательно: "Помнишь, у Некрасова: "...придет... времечко... когда мужик не Блюхера и не милорда глупого - Белинского и Гоголя с базара понесет". Я бы добавила: "И Есенина".
   Не знал я тогда, что уже много лет произведения Есенина считались крамольными, что за чтение его стихов не только исключали из комсомола. Вспомнил о том разговоре с сестрой лишь спустя несколько десятков лет, когда прочел однажды в "Литературной газете" то ли статью, то ли выступление - уже не помню - известного поэта Алексея Суркова. Было это, кажется, в начале пятидесятых годов. Дословно уже не помню, но смысл сказанного таков: тридцатилетнее умолчание Есенина не вычеркнуло его из русской действительности. Это замечание - своеобразное повторение известных горьковских слов: "Сергея Есенина не спрячешь, не вычеркнешь из нашей действительности".
   
   
    
    ЮНКОРЫ
   
   Пристрастие отца к печатному слову было не просто любовью, а частью его партийного дела. С какой гордостью разворачивал он газету со своей заметкой, читал вслух, потом сам же объяснял:
   - Хороший человек этот забойщик... теперь о нем весь рудник узнает.
   Или:
   - Дело, кажется, сдвинулось...
   Однако радостные восклицания были не такими уж частыми. Больше слышали мы огорченные замечания в адрес вчерашних товарищей, сотрудников редакций:
   - Зря Иван сердится... добра ведь ему желаю... водка до хорошего не доведет.
   - Как отшлифовали! Одни восхваления... прямо-таки барабанный бой!
   - Ты только послушай, Варя! Благодать... хоть икону с него пиши... всю критику выбросили!
   Мать слушала, как всегда, внимательно. Изредка замечала:
   - До чего ж неугомонный! Ну зачем тебе этот...- называла фамилию героя выхолощенной заметки.- Ненавистников и без него хватает. Живи спокойно, работай как все...
   - Что ты говоришь? - удивлялся отец. - Да ведь это самый настоящий бузотер, а не руководитель... о себе только и думает. Гнать таких надо в три шеи. Еще раз напишу...
   Первым последовал примеру отца Дмитрий: он стал юнкором классной и общешкольной стенных газет. Теперь брат нередко советовался с отцом по юнкоровским делам, рассказывал о своих заметках, бывало, не соглашался с его доводами.
   День двадцать четвертого декабря 1939 года запомнился мне крепко-накрепко. И не только потому, что в то утро семья наша проснулась раньше обычного. Не успел я протереть глаза, как увидел: сестра гладит галстук брата. Уловив мой недоуменный взгляд, Нина пояснила:
   - Хочется сделать Мите приятное. Он ведь сегодня впервые... Ты же помнишь, ему только-только восемнадцать исполнилось...
   Из дому вышли всей семьей. Брат, однако, вскоре отделился:
   - Ребята ждут... договорились классом идти.
   Дорога к клубу имени Горького буквально запружена людьми. Они шествовали группами. Отовсюду слышались веселый смех, говор, залихватские переборы гармошек.
   Я шагал между отцом и матерью. Несколько впереди Нина вела под руку бабушку. Разговаривали они довольно громко: отцова мать слышала плохо.
   - Бабунь, а почему вы отказались ехать на линейке?
   - Сама дойду... мочи хватит.
   - Можно было дома проголосовать.
   - Аль я не такая, как все? - обиделась бабушка.- Свою ж власть выбираем. Да и с людьми охота повидаться.
   На клубе яркий красочный плакат. Он виден издали.
   - Что там написано?- интересуется бабушка.
   Сестра читает:
   - "Сегодня великий всенародный праздник - день выборов в местные Советы депутатов трудящихся".
   Около газетного киоска Нина неожиданно остановилась.
   - Я сейчас... только "Соцродину" куплю.
   - Да ведь мы ее выписываем! - удивился отец.
   - Надо несколько номеров... именно сегодняшних,- загадочно улыбнулась.
   Через две-три минуты, развернув газету, Нина выразительно, с подъемом читала: "Мне исполнилось восемнадцать лет. Я изучил Положение о выборах в местные Советы депутатов трудящихся. Мне оказана большая честь - отдать свой голос за лучших сынов и дочерей нашей советской родины. Сегодня я буду впервые голосовать- это самое радостное событие в моей жизни... Сегодня я, отец, мать, бабушка, товарищи по школе единой дружной семьей идем к избирательным урнам... чтобы отдать свои голоса за кандидатов... блока коммунистов и беспартийных..." - озорно блеснув карими глазами, сестра спросила: - Кто, по-вашему, написал заметку? - окинула торжествующим взглядом родителей и меня. Не дав нам опомниться, радостно сообщила: - Дмитрий Иванцов, ученик десятого класса "А" школы номер один имени Горького.
   - Ну, молодец, порадовал.- В глазах отца светилась радость. Повернулся к Нине:- Газету сохрани, добрая память об этих днях будет.
   Как-то я обратил внимание на необычно возбужденную сестру. Она что-то торопливо писала на тетрадном листе. Потом, задумавшись, битый час сидела молча, неподвижно. Но вот вскочила, подошла к зеркалу, стала торопливо поправлять волосы. Делала это как-то машинально, без обычного старания. Возвратившись к столу, вдруг принялась рвать только что исписанный листок.
   - Нин, ты чего? - спросил я недоуменно.
   - Заметка никак не получается,- призналась она.- Стенгазета должна завтра висеть... для моего писания в ней место оставлено.
   - О чем заметка?
   - О нашем балетном кружке.
   - Ха... тоже мне мудреное дело.
   - Думаешь, просто? Попробуй сам...
   - И попробую.
   Не долго думая, взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и... долго сидел, не зная, с че- го начать. Вскоре сестра подошла ко мне, присела рядом.
   - Покажи, что получилось.- Увидев чистый лист, воскликнула: - Что ж так?
   - Понимаешь, я не знаю, что вы там делаете,
   ~- Зачем тебе наш кружок? О своем пиши. И в свою газету.
   Нина все-таки справилась с заметкой. А у меня ничего не получилось. Отступать, однако, не хотелось. Только через несколько дней нацарапал я свою первую заметку: "Очень мне хочется быть летчиком. Много я читал о наших славных героях-летчиках. Это смелые люди. И потому мне хочется быть таким, как они. Еще мне хочется быть летчиком потому, что буду охранять наши границы".
   - Ну, Ким! - воскликнула сестра, прочитав мой опус.- Такой материал не то что в стенгазете, в "Социалистической Родине" можно напечатать.
   Не уловив шутку в словах сестры, я тотчас отнес заметку в редакцию районной газеты. Велико же было мое удивление - да только ли мое, всей семьи! - когда 11 ноября 1937 года "Социалистическая Родина" поместила мое сочинение под заголовком "Быть летчиком-героем". Внизу, как и положено, подпись и род занятий автора: "Ученик 5-го класса Сорокинской НСШ Иванцов К.". В тот день я ходил именинником.
   Помню обстоятельные беседы отца с Ниной о творчестве юных корреспондентов. Отец говорил:
   - Занятие - это не забава. Юнкор-комсомолец и юнкор-пионер - политические бойцы. Ты, Нина, увлекаешься историей, в классе - групкомсорг. Думаю, юнкоровские занятия будут помогать развитию этих твоих способностей и интересов.
   Отзывчивая и чуткая к чужим неудачам и промахам, сестра близко к сердцу принимала мои школьные, к сожалению, не всегда благовидные поступки. Нина опекала меня настойчиво, внимательно. Иногда я тяготился ее заботами, они даже раздражали меня. И тогда в дневнике появлялись записи, подобные такой: "Первого апреля 1940 года. Хожу как шальной. В школе меня грызут, особенно Анна Дмитриевна. Дома то же самое: мать и сестра просто не дают прохода..." Доставалось от Нины и моему другу Сергею Тюленину - он нередко забегал к нам домой.
   Однажды, после моей очередной выходки на уроке, Нина воскликнула:
   - Ну как человеку может нравиться, когда его ругают!
   - Отстань! - ответил я резко, грубо. - Без тебя обойдется!
   Сестра, почувствовав себя оскорбленной, сердито проговорила:
   - Все! Хватит уговаривать! Напишу в газету. И другие ребята подпишутся под моей заметкой. Пусть все узнают, что вы с Сергеем вытворяете.
   Прошло дней пятнадцать. Прихожу в школу, ребята наперебой:
   - Читал?
   - Как вас пропесочили!
   - И кто - родная сестра!
   Заметка была напечатана в областной газете "Комсомольское племя".
   После окончания уроков мы с Сергеем молча, опустив головы и не глядя друг на друга, распрощались.
   Домой идти не хотелось. Но и на улице долго не пробудешь - стоял морозный и ветреный февраль.
   К моему приходу семья была в сборе. Всегда веселое лицо сестры на этот раз выражало тревогу, пухлые губы легонько дрожали. Возле окна стоял брат, серьезный, озабоченный, насупленный. Мать и бабушка тоже расстроенные. Все смотрели на меня молча, с укором и осуждением. Из соседней комнаты вышел отец. Морщинки на лбу и в уголках губ резкие, глубокие.
   - Вот...- он потряс газетой. - Слушай, что пишут о нашей семье, о тебе.
   - Знаю,- проронил я.
   - Нет, ты еще послушай. - И стал читать: - "В семье Михаила Ефимовича Иванцова трое детей. Они учатся в школах. Митя и Нина учатся хорошо, являются групоргами в классах, хорошие общественники. А вот третий - пионер Ким - на уроках делает все, что ему заблагорассудится... То же самое можно сказать... о Сергее Тюленине..."
   Отец положил газету на стол, аккуратно разгладил.
   - Опозорил ты меня,- густые темные брови его нахмурились.
   - Это она, - кивнул я на сестру. - И ее подруги...
   - Не-е-т! Нина и ее товарищи поступили правильно, - твердо сказал отец. - Самое главное в том, каким ты станешь... Об имени своем хотя бы помнил. Мы ведь нарекли тебя в честь Коммунистического Интернационала Молодежи. Попытайся заглянуть в свое будущее...
   Рассказал об этом случае не только потому, что правда выборочной не бывает. Та заметка в газете и реакция всей семьи крепко резанули меня по сердцу, заставили задуматься. И я всегда буду благодарен Нине за то, что она не боялась сказать правду в глаза. Ни чужим, ни своим. Именно так - и только так!- должен поступать настоящий, истинный товарищ, друг.
   
   
   
    СВОИ НЕ ТОЛЬКО ПО РОЖДЕНИЮ
   
   Сестра уже в детские годы охотно делилась со сверстниками своими знаниями, наблюдениями, мыслями. Помогала слабым. Дружескими упреками стремилась расшевелить учившихся в полсилы, равнодушных - к общественным делам, урезонить недисциплинированных. Не избежал влияния Нины и я. Вспоминается такой случай.
   - Послезавтра восьмое марта, - сказала однажды Нина.
   - Ну и что? - не понял я.
   - Пошевели мозгами...
   Праздник-то женский, мамин! Тут же подумал: "Сестре хорошо, она давно вышила насколько носовых платочков, есть, что подарить маме. А я..." Мозговал-мозговал, и все впустую. Пришлось обращаться к Нине.
   - Выпили рамку для маминой фотокарточки, ты же умеешь, маме приятно будет.
   Полдня и весь вечер просидел в дровяном сарае, чтобы никто не видел, чем занимаюсь. Рамка получилась красивая, даже самому понравилась.
   Ну, с мамой, кажется, уладил. А сестра? Не долго думая, спросил:
   - Нин, тебе что подарить?
   - Во-первых, спрашивать вот так не хорошо, самому надо подумать. Подарок всегда должен быть сюрпризом. Во-вторых, Елизавета Харитоновна сказала: Восьмое марта - праздник трудящихся женщин. Понимаешь, тру-дя-щих-ся! - Нина крутнулась у зеркала, поправила и без того аккуратную прическу.
   - До чего же толковая Елизавета Харитоновна,- обрадовался я.- Если б она и у нас преподавала. А то мать с отцом учила, Митю и тебя тоже...
   - Не огорчайся,- успокоила Нина.- Твое еще впереди.
   Слова сестры оказались пророческими: вскоре учительница русского языка и литературы Елизавета Харитоновна Овчарова, о которой я столько наслышался хорошего и которую знал и любил весь Краснодон, пришла и в наш класс.
   Наконец, наступило Восьмое марта. Утром, как только встали, поздравили маму с праздником. Нина подарила ей три вышитых носовых платочка и открытку, на которой большими красивыми буквами написала слова Максима Горького: "Все прекрасное в человеке - от лучей солнца и молока матери".
   Когда мама увидела свое фото, вставленное в красивую самодельную рамку с нарядными завитушками, она необыкновенно обрадовалась и, едва не заплакав, сказала:
   - Спасибо, сынок, вот не ожидала.
   Я чувствовал себя на седьмом небе и благоговейно смотрел на сестру.
   Мы с Ниной учились не только в одной школе, но и в одной смене. Потому Нина, а не Дмитрий, с которым у меня было больше общего, нередко помогала мне готовить уроки. Сестра ничего не делала за меня, она всегда стремилась, чтобы я понял суть.
   - На уроке, конечно же, объясняли, а ты, наверное, вертелся и ничего не слышал. Материал ведь простой, - открывала нужную страницу учебника. - Прочти вот здесь. Не поймешь - я рядом.
   Что касается успеваемости самой Нины, то ее дневники, как правило, пестрели хорошими и отличными отметками. В сохранившихся табелях успеваемости и поведения сестры за шестой класс, кроме того, отмечено: "Очень хорошая работница по всем дисциплинам. Хорошая общественница, песенница, отличается прилежанием". Случалось, и Нина получала тройки. Даже в аттестат об окончании полного курса средней школы пробралась одна тройка. Как она относилась к этому? Конечно же, переживала. Однако не видела в этом никакой трагедии.
   Не могу не рассказать об отношениях Нины и Дмитрия. Они, кажется, никогда не омрачались ссорами. Сестру и брата сближала обоюдная любовь к книгам. Готовясь к вступлению в комсомол, Нина слушала рассказы Дмитрия о делах комсомольцев, их подвигах в гражданскую войну. Книга Николая Островского "Как закалялась сталь" была их настольной книгой.
   В 1939 году Нина стала комсомолкой. До чего же сильно волновалась она, когда шла в райком.
   Возвратилась домой сияющая. Родители и мы с братом поздравили ее, пожелали во всем походить на Павку Корчагина. Мама поставила на стол праздничный пирог, кувшин очень вкусного компота.
   - Фамилию секретаря райкома запомни,- посоветовал отец. - Еще не раз доведется встретиться.
   - Пронину фамилию?- удивилась сестра.- Да ведь я его и раньше знала. Его все знают - в школе Проня частый гость.
   Вскоре Нину избрали групкомсоргом класса. Теперь у них с братом стало еще больше общих интересов. Нина и Дмитрий, два груп-комсорга, нередко рассказывали друг другу об учебе, занятиях спортом, других делах комсомольцев своих классов и школ, советовались, как лучше организовать помощь отстающим ученикам и добиться стопроцентной успеваемости.
   Помогая маме по дому, я нередко забывая, что Нине, как девочке, положено выполнять несколько отличительную от моей работу. Что касается Дмитрия, то он об этом помнил всегда. Летними вечерами, как обычно, мы поливали цветы. Воду из кринички - она за триста метров от дома - носили попеременно. Но вот появился брат. Он упрекнул меня:
   - Какой же ты мужчина, если позволил сестре такими огромными ведрами носить воду!
   Сестра подбежала к Дмитрию:
    - Ким хотел один... я сама вызвалась...
   Сестра защищала меня горячо. Уж таким она была - и оставалась всю жизнь - человеком, непременно вступалась за обиженных, брала на себя большую часть работы. Помогая маме по дому, нередко стирала, чинила, штопала его вещи, следила, чтобы рубашка брата всегда была свежей. Впоследствии сестра частенько вспоминала, что наш старший брат не только хорошо учился, но и любил общественную работу, отдавал ей немало времени. Все школьные годы Дмитрий был в самой гуще пионерских, комсомольских, ученических дел. Звеньевой, председатель совета отряда, активный участник художественной самодеятельности, групкомсорг, член ученического комитета школы, юнкор, пионерский вожатый...
   Как мне помнится, больше других Дмитрий любил гуманитарные науки, живо интересовался политикой, философией, старательно изучал произведения Маркса и Ленина. Из писателей предпочитал Пушкина и Маяковского.
   Вспоминается предвоенная районная олимпиада детского творчества. С каким упоением читал тогда брат со сцены клуба имени Ленина стихотворения Маяковского. Особенно удались ему "Стихи о советском паспорте".
   - С чувством декламирует, - заметил отец, который вместе с другими членами пленума Краснодонского райкома партии присутствовал на олимпиаде.
   Нина и я с нескрываемой гордостью смотрели на брата. Вот он шагнул поближе к публике, вскинул голову. Длинные русые волосы упали на лоб и глаза. Дмитрий поправил их. Протянув правую руку вперед, с гордостью воскликнул:
   - Читайте, завидуйте, я - гражданин Советского Союза.
   Нина торопливо зашептала:
    - Правда, он похож на Маяковского? Ну, Чуточку, самую малость...
   Брату долго аплодировали.
   В те дни "Социалистическая Родина", рассказывая о районной олимпиаде, писала: "Здесь собрались ученики, завоевавшие первенство на школьных олимпиадах. Высокую оценку получили чтецы: Иванцов - "Стихи о советском паспорте" В. В. Маяковского... Замечательное впечатление на зрителей произвели юные поэты. Ученик средней школы номер один Кошевой О. продекламировал собственное стихотворение на украинском языке "Щаслывэ життя".,. Хороших успехов и высокой оценки добился струнный кружок школы им. Ворошилова, которым руководит ученик восьмого класса В. Третьякевич".
   После окончания олимпиады брату вручили работу В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" и том произведений В. В. Маяковского. Членам жюри, я так думаю, кто-то рассказал об увлечении брата, потому и преподнесли ему именно такой подарок. На обеих книгах было написано: "т. Иванцову, ученику 10-го класса СШ № 1 за отличную декламацию стихотворений Маяковского на олимпиаде детского творчества 10.06.40 г.". Дарственная надпись скреплена печатью Краснодонского райкома ЛКСМУ.
   Брат гордился и дорожил подарком. В книге Ленина сохранились его пометки. После окончания средней школы Дмитрий стал курсантом военного училища. В письме от первого февраля 1941 года он писал: "...очень прошу тебя, Ким, выслать мне книгу В.И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм", ту, которой премировали меня за участие в районной олимпиаде. Только с книгой не медли". Я тотчас исполнил просьбу брата.
   Почти все годы учебы в старших классах Дмитрий вел дневник. Потребность в записях событий дня была у него настоятельная. Ведение дневника, конечно же, помогало ему полнее осмысливать происходящее, правильно и грамотно излагать свои мысли.
   Научил брат вести дневник сестру и меня. К сожалению, из дневников Нины уцелели только послевоенные, да и то не полностью, сейчас они хранятся у ее дочери. Что касается моих дневников, то в них запечатлел я многие события нашей семьи, в частности Нины, а также краснодонскую историю, в том числе и многие довольно значительные явления в жизни города и района в годы Великой Отечественной войны. Уже за одно это буду всю жизнь благодарен Дмитрию.
   Брат, уверен, стал бы неплохим филологом. Во всяком случае именно к такой работе он готовил себя. Но вот однажды в нашем домашнем "клубе" шел очередной разговор о международном положении. Отец, обращаясь к брату, сказал:
   - Я так думаю: тебе, Митя, надобно готовиться к военной службе (Дмитрий учился тогда в девятом классе). А с институтом... с институтом придется повременить.
   Подчинять свои интересы общему делу, думать не о том, где лучше тебе, а где нужнее ты, было характерно для наших родителей.
   Вскоре после того памятного разговора Дмитрий записался в стрелковый кружок. А потом сказал:
   - Окончу школу - на летчика-истребителя стану учиться.
   В десятом классе брат получил значок "Ворошиловский стрелок" первой ступени. Был рад и горд - "Ворошиловские стрелки", да еще первой ступени, встречались среди школьников нечасто.
   Небольшая запись в дневнике: "20 июня 1940 года. Брат уезжает в пионерский лагерь хутора Большой Суходол пионервожатым".
   Через месяц, во вторую смену, приехал в тот лагерь и я.
   И еще одно дневниковое свидетельство: "30 июля 1940 года. Утром в лагерь возвратился из города брат Митя. Его вызывали в райвоенкомат. В лагере брат - вожатый третьего отряда. Он сообщил, что... уезжает в летную школу..."
   В летное училище его, однако, не приняли: забраковала медицинская комиссия. Дмитрий сильно переживал:
   - Сердце, зрение, легкие-все в полном порядке,- говорил он чуть не плача.- А когда доктор крутнул на вращающемся стуле... Теперь об авиации нечего думать.
   Вскоре брата снова вызвали в военкомат. Возвратившись домой, он сообщил:
   - В пять вечера уезжаю в Тамбов, в кавалерийское училище буду поступать.
   Недели через две Дмитрий возвратился.
   - Поступил!
   Мы с сестрой принялись его расспрашивать.
   - Вы смотрели кинофильм "Амангельды"? - вдруг спросил Дмитрий.
   - Ну? - почти одновременно произнесли мы с Ниной.
   - Так вот, сын этого великого казаха, Шарип Иманов, занимается в нашем училище. Уже на втором курсе.
   - И ты его видел? - Нина, как мне показалось, посмотрела на брата недоверчиво.
   - Вот как тебя.
   - Какой же он?
   - Геройский парень. Джигит. За боевые подвиги Шарип награжден орденом Красной Звезды.
   - Джигит - это... - сестра вопросительно взглянула на Дмитрия.
   - Отличный наездник, отчаянная голова.
   - Ты тоже таким будешь?
   - Постараюсь...
   
   
   
    ПОДРУГИ
   
   Из школьных подружек сестры запомнились Нина Минаева, Нюся Блохина, Люба Шевцова. Последняя - больше других. И не только потому, что жила неподалеку, часто бывала у нас, училась в той же школе, что и мы с сестрой: Люба Шевцова была подругой и моего детства.
   Казалось, Люба и Нина - совершенно разные люди. Одна - стыдливо-робкая, любящая точные предметы, историю, вторая - острая на язык, быстрая в движениях, озорная, мечтающая непременно стать артисткой. В самом же деле их души обладали немалым родством, что и связало девочек крепкой нерасторжимой дружбой.
   В детстве Нину изводил мучительный и безжалостный фурункулез. Но вот вместе с Любой, другими подружками пристрастилась сестра к прогулкам в пригородные рощи. Часто ходила и в знаменитую Провальскую степь, благо она начиналась сразу за Краснодоном, у Деревечской балки. Вид и благоухание холмистой равнины, усеянной то ярко-красными тюльпанами, которые у нас еще называют лазоревыми цветами, то голубыми незабудками, то фиолетовыми кистями шалфея, то желтым дроком, синими колокольчиками, раздолье седого шелковистого ковыля волновали впечатлительную детскую душу. Сколько восторга, удивлений вызывали выскакивающие из-под самых ног зайцы, свечками стоящие и лихо посвистывающие суслики, юркие зеленые и серые ящерицы, заливающиеся в высокой траве кузнечики...
   - Нигде такого не видела!- не раз восклицала Нина.
   Гуляя по степи, сестра, Люба, как, впрочем, и большинство рудничных детей, с аппетитом уплетали заячьи ушки, дикие чеснок и лук, щавель, ягоды черного паслена, цветки акации, нежные, сочные листики малины, одуванчика, мяты... А сколько росло в балках терна и ежевики! Не берусь утверждать, но вполне возможно, что именно прогулки в степь, съедобные травы, работа в палисаднике и на огороде стали теми лекарствами, которые избавили сестру от частых болезней.
   Любовь к полевым цветам привела к выращиванию садовых. Тут уж у Нины и Любы - полное единство взглядов. Благодаря стараниям сестры в палисаднике все цвело у нас с ранней весны до глубокой осени. Были у сестры и другие увлечения. Она хорошо шила, вязала вышивала, охотно помогала маме стряпать и со временем научилась очень вкусно готовить.
   Но самым большим увлечением было чтение. Она жадно и напористо читала о людях смелых, сильных, целеустремленных, о дружбе и верности и, как все в ее возрасте, о любви, большой, настоящей, окрыляющей. Как и многие ее сверстницы, была без ума от Лермонтова.
   Любовь Нины к литературе как-то незаметно передавалась Любе. До этого не очень-то склонная к чтению книг подруга теперь нет-нет да и копалась в нашей домашней библиотеке, просила то один, то другой томик. В свою очередь сестра перенимала от Шевцовой ее увлечение физкультурой и спортом.
   Нина неплохо танцевала, особенно народные украинские танцы, играла на гитаре, вместе с Любой пела частушки и песни. Впоследствии сестра вспоминала: "С Любой Шевцовой мы дружили с 1937 года. Учились в одной школе. Вместе ходили в балетный кружок, играли в струнном оркестре клуба имени Горького шахты номер один-бис".
   То, что Нина и Люба занимаются в танцевальном кружке клуба имени Горького, я хорошо знал и старался не пропускать ни одного выступления кружковцев. Особенно нравилась мне в их исполнении "Цыганочка".
   Однажды Люба прибежала к нам рано утром. Они с сестрой целый день примеряли юбки и кофты, что-то пороли, шили, мерили, снова пороли, расчесывали волосы, придавая им разнообразные формы. Незаметно втянули в это дело меня: заставили вырезать из консервных банок кружочки величиной в пятак. Вначале я отказывался.
   - Ким, будь мужчиной, - проронила мама, которая слышала просьбу подружек.
   Вспомнив, что быть мужчиной означает помогать девчонкам, я нехотя, но согласился. Нарезал тех кружочков бессчетно. Затем в каждом, у самого края, пробил гвоздем дырку, чтобы жестянки можно было прикрепить. Кружочки должны заменить серебряные монеты. Девчата нацепили их на шеи, пришили на рукава и вороты кофточек. "Монеты" звенели и блестели.
   Вечером пошел на новогоднюю елку, смотрел выступление сестры и Любы. Танцевали они, как говорится, классно. Зрители долго и громко хлопали. Даже вызывали на бис.
   Слушал я и игру подруг в струнном оркестре, в клубе и дома. Бывало, летним вечером усядутся на крыльце - оно выходило в небольшой зеленый палисадник с цветочными грядками - и с увлечением поют под собственный аккомпанемент на гитарах. Запомнились "Хаз-Булат удалой", "Что ты жадно глядишь на дорогу?", "Мой костер в тумане светит..."- они, как видно, соответствовали настроению молодых девичьих душ, которые только-только начали пробуждаться.
   Двор нашей школы, большой и просторный, частенько служил местом проведения пионерских костров с неизменными пирамидами физкультурников. Хорошо помню замысловатую девчоночью спортивную пирамиду, посредине которой сестра, а на вершине неизменно Любка Шевцова. Явно подражая комсомольцам из "живой газеты", нередко выступавшим в клубе имени Ленина, девчата задорно пели: "Мы - синеблузники, мы - профсоюзники, мы - не бояны-соловьи".
   Любимыми песнями Нины и Любы были также "Катюша", "Дан приказ ему на запад", "Орленок". И еще о том, как уходила в разведку "сотня юных бойцов из буденновских войск". Они не только пели "Если завтра война, если завтра в поход - будь сегодня к походу готов", но и в свободное от учебы время занимались в осоавиахимовских кружках, сдавали нормы на оборонные значки, участвовали в кроссах, физкультурных соревнованиях.
   Смотрю на одну из довоенных фотографий нашей семьи. У Нины на отвороте жакета значки "ПВХО" и "МОПР", у брата - "Ворошиловский стрелок", у меня - "ПВХО". Листаю страницы своего дневника: "03.03.40 г. Сегодня состоялось собрание Осоавиахима... Моя сестра тоже подала заявление о приеме в Осоавиахим". А когда началась Великая Отечественная война, в дневнике появилась такая запись: "Сестра Нина ходит в сандружину. После двух месяцев обучения выедет на фронт".
   В ноябре 1940 года газета "Пионерская правда" предложила подготовить и провести во всех школах страны военную игру пионеров и школьников "На штурм". Командирами отделений, взводов, заместителями командиров рот назначались пионеры; командирами рот, политруками и командирами батальонов - вожатые и комсомольцы старших классов. Правила были довольно жесткими: из игры, например, исключался тот пионер, который получал плохую оценку или нарушал дисциплину. Требования правил заставили многих ребят подтянуть успеваемость и дисциплину.
   Нина и Люба, как только узнали об игре, сразу прибежали к военруку.
   - Мы тоже хотим...
   Вскоре сестру назначили политруком санитарной роты, а Люба стала в этом же подразделении командиром взвода.
   Участники игры стреляли из мелкокалиберки, учились ходить строем и маскироваться, выпиливали деревянные винтовки, наганы, маузеры, пистолеты, изготавливали трещетки и учебные гранаты, изучали связь и топографию, готовили санитарные сумки, бинты, носилки. Наконец, наступил долгожданный день. Несмотря на сильный мороз, почти до самого вечера ходили мы в атаки, бросали гранаты, строчили из пулеметов, барахтались в снегу. Нина и Люба, другие школьницы перевязывали и выносили в безопасное место "раненых". Но вот подруги не удержались и тоже пошли в атаку...
   Однажды тяжело заболела наша двоюродная сестра Оля. Вскоре она почти полностью ослепла. Отзывчивая и сердечная Нина не оставила сестру в беде. Вместе с Любой и пионерами Олиного отряда она ежедневно приходила к Оле: помогала по дому, рассказывала о школьных делах и своей учебе. А когда двоюродную сестру госпитализировали, подруги организовали у ее кровати пионерский медицинский пост. В те дни Нина горячо уверяла Олю:
   - Потерпи немножко. Врачи говорят, непременно поправишься.
   Внимание Нины, Любы, других девочек, их забота вместе с усилиями врачей помогли Оле справиться с тяжелым недугом.
   
   
  
   22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
   
   - Пока мы с Ниной возимся в хате, прополи, сынок, огород и палисадник... там работы всего ничего. - Мама поставила на печку кастрюлю с очищенной картошкой, бросила в нее щепотку соли.
   Сорной травы в самом деле оказалось не- много. Когда с заданием управился, потянуло на Каменку.
   - Мам, я на речку сбегаю.
   - Кто ж возражает... Радио только включи. Может, песни хорошие передают - день-то воскресный.
   Черная сковородка репродуктора "Рекорд" поначалу хрипела, кашляла, слышались какие-то непонятные звуки, попискивание. Я подергал проводки, затянул потуже одну клемму, другую, покрутил винтик регулятора. Шум и треск уменьшились, а потом и вовсе прекратились. И тут диктор объявил: сейчас выступит заместитель председателя Совета Народных Комиссаров СССР, народный комиссар иностранных дел товарищ Молотов.
   Поспешно вытирая руки о фартук, подбежала испуганная мама.
   - Что-то случилось, - выдохнула чуть слышно и зачем-то посмотрела на легонько поскрипывающие ходики. Они показывали двенадцать часов пятнадцать минут.
   Репродуктор сообщал:
   - Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну...
   Мама замерла, бледная и растерянная, прижав руки к груди. По щекам катились крупные слезы.
   - Я в райком комсомола,- сказала Нина. Не ожидая нашего ответа, пулей вылетела на улицу.
   А я поспешил к Тюленину. Встретил Сергея около базара, в кругу сверстников: Василий Пирожок, Леонид Дадашев...
   - Война! - выпалил я громко. - Немец напал. Айда в школу, к Ивану Максимовичу, он, конечно, уже там. Может, и нас в армию возьмут.
   Школьный двор забит ребятами. Замечаю сестру, Любку Шевцову, Анатолия Орлова, Анатолия Ковалева... Пришли многие учителя, пожалуй, все, кто еще не успел уехать в от- пуск.
   Удивительно, как быстро собрались. Все в первую очередь обращались к Рожнову, военному руководителю школы, он ведь в этих вопросах разбирается лучше других. Но вот военрук поднялся на крыльцо. Рядом с ним стали директор школы и завуч.
   - Товарищи! - сказал директор. - Всего несколько дней тому назад вы писали сочинения и изложения о Павке Корчагине. Восхищались его мужеством и преданностью делу революции. Мечтали жить и бороться по-корчагински. Все это было вчера. А сегодня... сегодня, товарищи, война. Теперь преданность Родине, верность народу надо доказывать уже не словами, а практическими делами. Готовы ли вы к этому?
   Все дружно закричали:
   - Готовы! Готовы!
   В тот день я возвратился домой поздно, когда уже совсем стемнело. Мама и Нина сидели на кухне.
   - На фронт пойду,- сказал уверенно, как об окончательно решенном.
   - Конечно, - отозвалась мама. - Вы уж в один день,- кивнула на сестру,- меньше хлопот мне будет.
   - Нин, и ты?..
   - В райкоме обещали помочь записаться на курсы медсестер или морзисток... Без военной специальности не берут.
   - Так у меня оборонные значки!
   - У меня тоже.. Кое-что они значат, но главное - военная специальность.
   Когда я вошел в дом, взгляд случайно задержался на жакетке сестры, что висела в прихожей. На лацкане, рядом со значками "МОПР" и "ПВХО", были прикреплены новые: "ГТО", "ГСО", которые Нина получила совсем недавно, весной. Первоначально я не придал этому значения. Теперь понял: обращаясь в райком комсомола, военкомат с просьбой послать ее на фронт, Нина надела все заслуженные ею оборонные значки.
   Говорили мы в тот вечер много и долго: о бандитском нападении фашистов, судьбах отца и брата, нашей дальнейшей жизни... Спать легли поздно. Радио, против обычного, не выключили.
   Из темной тарелки громкоговорителя все еще неслась бодрая музыка.
   
   
   
    ВСПОМИНАЯ КАРТИНЫ ЮНОСТИ
   
   Жизнь нашей поредевшей после ухода на фронт отца и смерти бабушки семьи, родного Краснодона в страшную пору Великой Отечественной войны до того незабываема, что стоит мне уединиться, задуматься, как перед глазами отчетливо встает то грозное и суровое время. Кажется, все происходило вчера, а не десятки лет тому назад - до чего же цепкая, ухватистая юношеская память. К тому же то, что не удержала память, восполняют дневники.
   "25 июня 1941 года. Сестра работает в районо секретарем".
   Чем только Нина не занималась в первые военные дни и месяцы! Возвратившись с работы и наскоро перекусив, она торопилась либо на дежурство в отряд или группу местной противовоздушной обороны, в только что созданный госпиталь либо помогала семьям фронтовиков, копала щели-укрытия, собирала металлолом. Помню, как по заданию райкома комсомола сестра с подружками писала на заборах и стенах домов (где краской, где мелом) один из стихотворных лозунгов первых месяцев войны: "Лом собирайте день за днем со. всех дворов и складов! Собранный вами металлолом - это горы снарядов!"
   Дома вместе со мной и мамой Нина наклеивала полоски бумаги на оконные стекла, чтобы предохранить их от действия взрывной волны немецких авиабомб, сшивала и склеивала из газет светомаскировочные шторы, писала письма призванным в армию одноклассникам...
   Нина принесла газету "Известия" за 24 июня В ней напечатаны слова новой песни - "Священная война". Я переписал их. И сразу выучил. Собственно, ничего заучивать не пришлось: все как-то само собой запомнилось. Теперь вместе с сестрой часто поем:
   
   Вставай, страна огромная,
   Вставай на смертный бой!
   
   - Загляни в ящик, вдруг есть что, - с надеждой в голосе попросила мама.
   - Рано, наверное,- отозвалась Нина.- От Мити вчера было, а папа еще в пути.
   . - Ты ж знаешь, Митя иногда в день по два письма отправляет. Отец... да, у него, должно быть, еще нет адреса. Но, может, с дороги написал...
   Почтовый ящик, как сестра и предполагала, оказался пустым. Нынче мы и утром, и в обед, и вечером смотрим в него.
   - Ма, письмо! - сестра просто светилась от радости.
   - От отца? Или от Мити?
   - От Мити.
   Оставив все дела, мы сели к столу. Мама торопливо развернула треугольник, сделанный из тетрадного листа. Брат сообщал, что жив-здоров и все еще находится в тылу. Как, впрочем, и другие курсанты, что вместе с ним подавали рапорты с просьбой отправить на передовую. Их крепко отругали, сказали, что прежде надо закончить училище, потом уже думать о фронте. До окончания учебы Дмитрию еще целый год. А война, как он писал, месяца через два-три закончится. Вот брат и торопился.
   ...Вечером почтальон принес письмо от Дмитрия. Брату в числе курсантов, досрочно окончивших Тамбовское Краснознаменное кавалерийское училище имени Первой Конной армии, присвоено звание "лейтенант". Он направлен в распоряжение Военного совета Орловского военного округа.
   - Что же это такое! - всплеснула руками мама.- Говорили, еще год... Умом все понимаю, а вот сердце... - попыталась улыбнуться.- Вы простите меня... но сразу столько горя... война, смерть дедушки Артема и свекрови, отец ушел на фронт, и вот теперь Митя...
   В это время радио сообщило: наши войска при нападении на один немецкий штаб захватили документы, из которых видно, что фашисты подготавливают химическую войну.
   ...Мама, Нина и я стоим у обочины дороги, по которой нескончаемым потоком бредут на восток гурты коров, овец, лошадей, быков, даже свиней. Все животные одной масти - такими сделала их серая дорожная пыль. Коровы часто мычат.
   Люди, что сопровождали гурты, рассказывали о бедствиях, которые пришлось перенести в дороге, о зверствах фашистов.
   - Все-таки я пойду воевать,- рассуждаю вслух.
   - Конечно, пойдешь, - соглашается со мной мама и молча гладит меня по голове. Поправив сбившуюся набок косынку, спросила: - Меня на кого оставишь?
   - Нина дома.
   - Она на курсы медсестер ходит. Неровен час...
   - Нет, нет,-вступает в разговор сестра.- Вы только не волнуйтесь... нас для тыловых госпиталей готовят. - Что-то вспомнив, поспешно добавляет: -Но Ким все равно должен остаться дома. Он ведь у нас один мужчина...
   Смотрю на маму. Красивое лицо ее потемнело, осунулось. Теперь на нем не появлялась лучистая улыбка, которую так любил отец. Карие глаза потускнели и постоянно печальны. В волосах ее, черных-пречерных, появилась первая седая прядь. Сколько же маме лет? Тридцать девять.
   Мне до боли жаль ее. Но чем и как облегчить страдания мамы, этого я не знал.
   Шагаем с Ниной на базар. По дороге встречаем Ивана Максимовича Рожнова.
   - Бутылки мы собираем,- говорит военрук.- Их затем наполняют горючей смесью- и на фронт. Для немецких танков гостинцы. Организовали бы ребят своей улицы.
   - Есть, товарищ командир, - сестра неожиданно вытянулась в струнку. Я смотрел на Нину и не узнавал ее.
   На следующий день Нина, двоюродная сестра Оля, Люба Шевцова, Сергей Тюленин, Анатолий Орлов, я и другие ребята обошли многие дома нашей и соседних улиц. Бутылок набрали целую тачку.
   Брат прислал денежный аттестат, по которому мама каждый месяц будет получать двести пятьдесят три рубля.
   Свой небольшой оклад командира пулеметного взвода Дмитрий разделил на три довольно неравные части: одну большую в фонд обороны, другую - нам и чуть-чуть оставил себе.
   "21 августа 1941 года. Сестра думает ехать в Ивановский текстильный институт".
   - Наши вот-вот погонят немцев,-говорила в те дни Нина.- А там, к ноябрьским праздникам, и война закончится. Зачем же мне терять год?
   Почему она решила поступать именно в текстильный вуз, уже не помню. Нет пояснений и в моем дневнике.
   Однажды я показал Нине эту запись.
   - Надо же! - удивилась сестра. - Текстильщиком хотела стать. Странно...
   Так и осталась неразгаданной мимолетная мечта юности сестры.
   Мама поступила санитаркой в госпиталь, что разместился в помещении городской больницы. Так мы с Ниной думали вначале. Но когда дошло до получения хлебных карточек, выяснилось: она дежурит в госпитале, как сан-дружинница, бесплатно.
   Небольшая запись в моем дневнике: "Первого сентября 1941 года. С сегодняшнего дня введена карточная система снабжения населения хлебом. По карточке иждивенцу полагается четыреста граммов, рабочему - шестьсот или восемьсот, в зависимости от работы. Мы будем получать один килограмм четыреста граммов: Нина-600, мы с мамой-- по 400".
   Вот такая запись. Хотя мама через сутки дежурила в госпитале, она считалась иждивенкой. Такая же судьба постигла и меня: будучи бойцом Краснодонского истребительного батальона, по хлебному довольствию я по-прежнему оставался иждивенцем. Правда, через некоторое время Рожнов - он был командиром роты истреббата,- узнав о моем иждивенчестве, поправил дело: я получил рабочую карточку.
   Чтобы прокормить семью, мама ежедневно проявляла немало изобретательности и находчивости. Помню оладьи из мерзлой картошки, тоненькие кукурузные лепешки с лебедой, блины из размолотых листьев подорожника, смешанных со столовой ложкой муки, жареную свеклу, окропленную подсолнечным маслом (она считалась деликатесом), чай, заваренный сушеной морковкой или горелой коркой хлеба, а ранней весной - горячий борщ из первых ростков крапивы.
   И Нина, и я старались больше помогать. Но мы так редко бывали дома - в иной день прибегали только поесть. Сестра после основной работы - то в санитарной дружине, то на курсах медсестер, то на субботниках и воскресниках. А с недавних пор еще в швейной мастерской, что напротив нашего дома, шила для красноармейцев обмундирование и белье. Как Нина исколола тогда иголкой руки! Больно было смотреть.
   Однажды мама еле дотащилась до кровати. Хорошо, что мы оказались дома.
   - Плохо вам?- испугалась Нина, подхватывая маму под руку.
   - Ничого... пройде... помоги только раздеться.
   - Надо бросать работу,- сказал я.
   - Не от службы это.- Она легла на спину, закрыла глаза.
   - Отчего тогда? - удивилась сестра.
   - Кровь сдала... и сразу домой... не отдохнула...
   - Какую кровь? - не поняла Нина.
   - - Обыкновенную... свою... Для раненых бойцов.
   - Вы же еле дышите.
   - У нас отец и Митя на фронте. Да если б никого не было на войне, все равно отдала б для других.
   Мама долго молчала. Когда ей стало немного легче, попросила:
   - В ридикюле бумажка в клеточку. Достаньте ее. Это мое письмо на фронт. Вместе е кровью пойдет. Свернут в трубочку, привяжут к банке. Переписать надо. Почерк у меня неумелый.
   Нина развернула тетрадный листок, стала негромко читать: "Дорогой мой боец, защитник Родины. Даю тебе свою кровь, чтобы ты быстрее поправился. Выздоравливай. И снова бей фашистов. А мы в тылу будем вам помогать, чем только сможем. Донор Варвара Дмитриевна Иванцова".
   "30 августа 1941 года. Большинство шахт района со вчерашнего дня закрылось. Будут только откачивать воду. Мужчин и женщин с этих шахт мобилизуют на строительство оборонительных сооружений".
   8 октября 1941 года. Вечером сестра принесла газету "Известия" за 3 октября. Там статья "Пулеметчик Иванцов".. Я думаю, это о моем брате писали.
   Мама мучительно тревожилась за судьбу брата, плакала:
   - Ему ведь только в августе двадцать исполнилось. Лейтенант... воюет. Как он там командует красноармейцами... сам писал: многие из них в отцы ему годятся.
   Нина повесила на гвоздь пальто и протянула маме газету:
   - Вы все плачете, а Митя жив-здоров. Вот прочтите, как он бьется с фашистами.
   Мама торопливо вытерла слезы, развернула газету. Читала она быстро, торопливо, иногда проглатывала окончания слов, нередко опускала целые предложения, а то и абзацы- выбирала текст, в котором упоминалась фамилия "Иванцов":
   "...Дмитрий Иванцов встретил фашистов длинной очередью из станкового пулемета. Натыкаясь на своих раненых и убитых, немцы продолжали идти вперед... Очередь - и фашистские гранатометчики повалились с пробитыми черепами наземь. Атака захлебнулась... Но Иванцов не прекращал огня до тех пор, пока не заставил противника отступить далеко в лес. ...После того, как наши бойцы покинули хутор, туда явились немцы... Их передовая группа ехала на велосипедах... Иванцов срезал велосипедистов пулеметным огнем всех до единого. ...Четыре раза менял свою огневую позицию пулеметчик Иванцов, без промаха разя фашистов метким огнем.
   ...Дмитрию Иванцову, окопавшемуся на переднем крае обороны, дана задача: держать под огнем своего пулемета немцев, не дать им форсировать озеро. Дмитрий Иванцов отлично справляется с этой задачей".
   Закончив читать и не выпуская газету из рук, мама спросила с тревогой и надеждой:
   - Это на самом деле про Митю... про нашего Митю?
   - Ну а про кого же еще! - сестра удивленно передернула плечами.- Фамилия сходится? Сходится. Имя? Дмитрий. Наш Митя пулеметчик. Этот тоже.
   - Но наш лейтенант, а чин Иванцова, что в газете, не указан... И почему сам стреляет из пулемета? Он же командир...
   Сестра быстро нашлась:
   - Война ведь, мама. Не обо всем можно писать в газете. А что сам за пулеметом... Я вот недавно читала, как в одном бою полковник стрелял из пулемета. Полковник! А Митя - лейтенант. Про Чапаева картину помните? Не взводом, целой дивизией командовал... и тоже в бою строчил из пулемета.
   Мама, кажется, поверила и немного успокоилась.
   Забегая вперед, скажу: впоследствии мне удалось, выполняя просьбу тяжелобольной сестры, разыскать полковника Воротилина, товарища брата по училищу и фронту. Письмо его храню до сих пор: "...В конце сентября, после одного из оборонительных боев, на участке моего взвода вышел из полуокружения Дмитрий. Вышел с одним-единственным бойцом. Это все, что уцелело от его взвода. Мы рассматривали пробитый пулей бинокль, который был на груди Дмитрия, пулевые пробоины на его шинели - их было четыре. Я сказал тогда Вашему брату, что он в рубашке родился..."
   "15 октября 1941 года. Шахты района, работавшие до последнего дня, закрыты. Сегодня закрылись и все школы".
   25 октября 1941 года наши войска оставили город Харьков, а 26-го - Сталино. Это уже совсем недалеко. Фронт подкатывает к Краснодону. Я уйду с истребительным батальоном. А мама и сестра? Эвакуироваться мама из-за болезни не может. Нина, уверен в этом, маму одну не оставит. Выходит, они будут дома. А чем топить печку? Что есть будут? Так рассуждал я в тот вечер. И напряженно искал возможность хоть чем-нибудь помочь семье.
   На другой день ни свет ни заря схватил мешок, побежал на шахту за углем. Насыпал чуть ли не под самую завязку. А поднять, да что там... сдвинуть с места не могу. Отсыпал. Но и оставшаяся доля оказалась слишком тяжелой. Еле-еле дотащил.
   Только опорожнил мешок - сестра. Она поняла все без слов. Также молча взяла свободную торбу и пошла рядом. К вечеру в сарае выросла небольшая горка угля. Мама увидела, расплакалась.
   - Помощники мои, чего же вы не сказали, тяжело ж... вместе пошли б... у Петровны тачку попросили... А я в хате вожусь и ничего не вижу.
   Назавтра уголь возили соседской тележкой, все вместе. За ручки тянул я, мама с Ниной подталкивали сзади.
   Заготовив немного угля, подумали об овощах. В поле пошли тоже втроем. В одном месте, далеко от города и дорог, нашли немного свеклы. Кое-что принесли. После того похода мама слегла.
   И Нина, и я ругали себя на чем свет стоит. Не отговорили, не оставили дома... Да разве ж можно было ее уговорить!
   Несколько дней ходили вдвоем с Ниной на поля колхоза "Пятилетка". Людей - туча. Все заготавливают на зиму. А она, похоже, будет трудной.
   - Вы случайно не Иванцова Михаила дети? -спросил нас незнакомый мужчина.- Смотрю, смотрю на вас... кажется, встречались...
   - Его,- ответили мы.
   - Так чего ж молчите? Грузите мешки на мою подводу. Я на рудник, к родичам... Подвезу заодно. Добавляйте, чтобы полные были. Михаил Ефимыч когда-то председательствовал у нас, добрую память о себе оставил. А где он сейчас?
   - На фронте,- ответила Нина.
   - Так он же немолодой...
   - Добровольно ушел.
   - Вон оно что. На него похоже.
   В один из тревожных осенних дней сорок первого года мама спросила:
    -Что будем делать? Вам, дети, надо эвакуироваться.
   - И вы?- с надеждой спросила Нина.
   - Куда с моим здоровьем? Не выдержу. Где-то на дороге...- вздохнула, покачала головой. - А вы уходите. У меня сердце будет спокойнее. Страна большая, людей хороших много, помогут.
   Сестра возразила:
   - Без вас я никуда. Вы остаетесь-и я с вами.
   Беседовали долго.
   - Хорошо,- согласился я.- Мы с Ниной эвакуируемся, только попозже, когда немцы совсем-совсем близко подойдут к городу.
   - А успеете? - мама тревожно взглянула на меня.
   - Успеем,-твердо ответил я. Оставшись вдвоем с сестрой, растолковал
   ей свое решение:
   - Поживем - увидим. Обстановка меняется каждый час. Вдруг немца остановят.
   - Маму на произвол судьбы не брошу, - решительно заявила Нина.
   Когда на улице стемнело, мама сказала:
   - Надо кое-что припрятать.- Прочитав на моем лице недоумение, пояснила: - Придут немцы - грабить станут. Выкопай, сынок, в палисаднике пару ямок-под кухонным окном и около вишни. А мы с Ниной за это время все приготовим. Война показала - не все люди добрые...
   Поздно ночью в плотном деревянном ящике упрятал в подполье дровяного сарая сочинения В. И. Ленина, в том числе подаренную брату книгу "Материализм и эмпириокритицизм". Уходя на фронт, Дмитрий переслал ее нам с небольшим письмом: "Чрезвычайно дорога мне эта книга, снова отправляю ее вам... сберегите".
   Потом зарыли две оцинкованные выварки с вещами. (В этих баках во время стирки мама кипятила белье). Среди пожитков - Нинино осеннее пальто, отцовские туфли и пиджак, мамимо платье и ее же желтые кожаные сапожки.
   Вот, пожалуй, и все самое ценное. Стоимость всего закопанного даже по тогдашним меркам была невелика. Но вещи те, как видно, нелегко достались родителям, потому так ими ценились.
   Спать легли около трех часов ночи. На юго-западе по-прежнему не затихал гром артиллерии.
   - Ким, я не хотела тебе говорить,- Нина опустила глаза. - Наша мама, наша мама... ну, к гадалкам ходит.
   - Ты что!- я был ошарашен неожиданной новостью.- Откуда знаешь?
   - Сама видела. И разговор ее с соседкой слышала. Я ничего маме не сказала... прежде решила с тобой посоветоваться.
   Собираясь с мыслями, я молчал. Как спросить маму? Самому вести разговор или вместе с сестрой? Может, Нине удобнее одной? Поговорят как женщина с женщиной. Хорошенькое дело: жена члена ВКП(б), мать комсомольцев наведывается к гадалкам.
   Вскоре представился случай поговорить с мамой. В тот вечер она штопала носки. Нина гладила белье. Радио передавало тихую приятную музыку. Время было вполне подходящее для нелегкого разговора. И я начал:
    - На базаре цыганки гадают. Почему люди идут к ним - непонятно. Знают, что обманывают. А вот...
   Сразу никто не откликнулся на мои слова. Только через несколько минут мама, тяжело вздохнув, негромко проронила:
   - Брешут, известное дело. Но всегда складно. И сладко.- Отложила носок в сторону, принялась вдевать нитку в иголку.- Горе у людей, сынку. Сколько похоронок приходит... У многих, как у нас, ни слуху ни духу... Сердце кровоточит. Вот и тянутся люди к гадательницам, чтобы освободить душу от непосильной тяжести, услышать слова надежды.
   Печальная и сильно похудевшая от болезни и горя, мама очень изменилась. Я смотрел на нее и временами не узнавал. Казалось, рядом сидит другая женщина, похожая на маму, только не мама.
   - Ходила и я,- продолжала она приглушенным голосом.- Не к цыганкам. Не люблю их - дурачат. К Петровне, соседке, иной раз заглядываю. Она тоже гадает... себе да мне. Не осуждайте. Трудно - сил нету...
   Невыразимо жалко стало маму. "Пусть ходит,- решил я. - Ничего страшного в этом нет. Посидят, поговорят, поплачут, успокоят одна другую, облегчат душу. Сын соседки тоже на фронте и тоже молчит. Да и Петровна - какая она гадалка..."
   Нина с моими суждениями согласилась. Оба мы как-то сразу повеселели.
   Осенью 1941 года частям Красной Армии в жестоких боях удалось задержать фашистов на речке Миус. На линию обороны были брошены и партизанские отряды, сформированные на неоккупированной территории Донбасса. Так зимой 1941 года попал на фронт Краснодонский партизанский отряд (командир И. Е. Кожанков, комиссар А. Г. Берестенко), бойцом которого мне посчастливилось стать.
   Потом прибыли новые части, оборона на нашем участке стабилизировалась, и весной 1942 года командование отозвало с фронта партизанские отряды. Был отведен в тыл, а затем расформирован и наш отряд. Я снова перешел в Краснодонский истребительный батальон.
   В марте 1942 года приехал домой.
   - Ну, как вы тут живете? - спросил, входя в хату, и услышал крик мамы:
   - Ой, нету нашего Мити!
   Так я узнал о смерти брата.
   За два с лишним месяца, что меня не было дома, Нина заметно переменилась: лицо осунулось, нос несколько заострился, красивые пухлые губы стали тоньше и алели не так выразительно, как прежде. Взгляд чистых, когда-то спокойных глаз стал суровым. Собираясь вместе, мы говорили о брате, об отце. Разговор об отце сводился к одним лишь предположениям: писем от него по-прежнему не было. Мама была в отчаянии. Выручила Нина:
   - Скорее всего папа выполняет важное задание в местности, откуда писать не положено.- Бодро смотрела на маму.- Может такое быть?
   - Может, - соглашалась мама.
   И все мы надолго замолкали.
   Верно подмечено: горе в одиночку не приходит. Не успели мы пережить смерть брага, как по городу разнесся слух о гибели в бою отца. Кто-то из краснодонцев сам все видел и сообщил об этом родственникам. Мы с сестрой не верили; мама, хотя и страдала больше нашего, тоже сомневалась в правдивости разговоров. Однако, пройдя по довольно длинной цепочке слухов, мы с Ниной разыскали первоисточник. Все подтвердилось. Удар для мамы оказался слишком сильным. Она надломилась и слегла.
   После войны мы получили официальное извещение, а потом и письмо однополчанина отца. Он сообщал, что в июле сорок первого года вместе с нашим отцом следовал к Смоленску. На станции Ярцево их эшелон неожиданно атаковал немецкий десант. Бой был жестоким. Они с отцом и еще несколькими красноармейцами долго отстреливались у речки Вопь. Отца убило прямым попаданием пули в голову. Ни взять документы, ни тем более похоронить его товарищ не смог. К тому же сам вскоре был тяжело ранен и потерял сознание. Через сутки его подобрали местные жители. В первой половине сентября наши войска освободили Ярцево. Однополчанина отца определили в госпиталь, отняли ногу и руку. Несколько лет он провел на больничной койке. Когда немного поправился, вспомнил, что по пути на фронт они с отцом обменялись адресами и договорились: если с одним беда случится, второй сообщит родным. Среди документов нашел чудом уцелевшую бумажку с нашим адресом. Вот так мы узнали подробности о первом и последнем бое отца.
   
   
   
    "Я ДОЛЖНА ОТОМСТИТЬ..."
   
   Однажды Нина попросила обстоятельно рассказать ей о фронте: моем первом бое, ощущении, которое испытываешь, когда идешь в разведку, атаку, блокируешь вражескую огневую точку, встречаешься с фашистами с глазу на глаз. Я рассказал о том, что знал по своему опыту.
   Интересовалась Нина и боевыми делами партизан нашего отряда, в частности коммуниста Ивана Васильевича Шевцова. Отец пятерых детей, инвалид труда (во время несчастного случая в шахте ему оторвало кисть левой руки), он бесстрашно шел в атаку
   - Настоящий человек, - сказала сестра, выслушав мои рассказ о фронтовом товарище.- Какой пример для молодежи!
   Не могли мы тогда знать, что пройдет всего несколько месяцев, и гитлеровцы, оккупировав Краснодон, живым зароют Ивана Васильевича Шевцова в городском парке вместе с другими шахтерами-патриотами, как говорилось в приказе немецкого командования, "за активную работу на Советскую власть и отказ работать на великую Германию".
   Немалый интерес сестры вызвала и привезенная мною с фронта литература: "Краткий русско-немецкий военный разговорник", брошюра "Не забудем, не простим" (материалы о зверствах немецких оккупантов над пленными красноармейцами и мирным населением во временно захваченных советских районах), несколько номеров газеты пятнадцатой гвардейской стрелковой дивизии "На защиту Родины" (с этим соединением взаимодействовал наш отряд) а также листовки ГлавПУ РККА ("Вести с Советской Родины") и Военного совета Южного фронта.
   Все просмотрев, Нина попросила:
   - Дай мне это на несколько дней. Хочу внимательно прочитать. Понимаешь, - сестра пристально посмотрела мне в глаза,- только между нами . Никому ни гу-гу. Я непременно уйду на фронт. Должна отомстить за отца и Митю.
   Через несколько дней, возвращая брошюры и листовки, сестра задержала книжицу "Не забудем, не простим".
   - Это даже не звери,- сказала Нина, - чудовища какие-то.- Повернулась к маме: - Вы только послушайте: "Приводим еще один рассказ колхозницы... Савченко Василисы Игнатьевны из села Платоновка Ровеньковского района..."
   - Никак, нашей области?-спросила мама.
   - Да, нашей,- подтвердила Нина и продолжила чтение:
   "Шестнадцатого ноября тысяча девятьсот сорок первого года ко мне в дом зашли немцы, набилась их полная хата. Стали забирать хлеб, муку, картошку. У меня трое маленьких детей и мать семидесяти лет. Стала я говорить немцам, чтобы они не все в хате забирали. Тогда они выгнали меня с малыми детьми на улицу, а сами стали хозяйничать в моем доме. Потом разбили три улья, пчел подушили и забрали последнего кабана. Когда мать-старушка начала плакать, они стали грозить оружием. Выселили нас из хаты в двенадцать часов ночи. Дети уже спали. Я умоляла их оставить нас в хате до утра, но никакие просьбы не помогли. Они, знай, кричали: "Рус, убирайся!" Девять дней жили они в моей хате, а я все эти дни скиталась с детьми где попало. Было у меня немного овса, они и его забрали. Тащили все, что попадало им на глаза... Двадцать пятого ноября в село вошла Красная Армия и спасла нам жизнь..."
   Долго никто не произносил ни слова. Наконец, Нина, листая страницы брошюры, сказала, обращаясь к маме:
   - Это еще не самое гнусное. Здесь такие примеры - кровь в жилах стынет. Как истязают красноармейцев, раненых и пленных, и. мирных жителей. Даже немощных стариков, малолетних детей. Нет, всем миром надо бороться с этими выродками. Всем миром! Никто не может, не имеет права оставаться в стороне...
   Впоследствии Нина рассказывала, что моим русско-немецким военным разговорником она частенько пользовалась во время работы в "Молодой гвардии". Пригодилось и знакомство с листовками ГлавПУ РККА и Южного фронта.
   - Они служили образцом, - утверждала сестра.
   Последние перед оккупацией города записи в моем дневнике: "12 июля. Три дня тому назад состоялся комсомольский актив района. По приглашению райкома комсомола я участвовал в работе этого заседания. Первый секретарь райкома т. П. (Приходько.- К. И.) подвел итоги работы комсомольской организации района. Затем выступил второй секретарь райкома т. Е. (Ермоленко.- К. И.) Он сказал, что согласно приказу Государственного Комитета Обороны вся Ворошиловградская область эвакуируется в глубь страны с целью сохранить рабочую силу. Шахтеры будут работать до последнего, потом вольются в РККА. Эвакуированные транспортом не обеспечиваются - пойдут пешком. Каждому эвакуированному выдадут на пять дней продуктов (хлеба). Шахты при приближении фронта будут взорваны". Была на том собрании и Нина. Вечером, дома, мы обсуждали сложившуюся обстановку. Сестра на мои вопросы отвечала уклончиво, нехотя, явно что-то недоговаривала. В конце концов я не выдержал и спросил:
   - Что с тобой?
   - Не сердись, но я еще многое не решила.
   - Когда ж решишь? Надо, чтобы мы с мамой знали: эвакуируешься ты или нет?
   - Не торопи, дай подумать. Я сейчас, только к Оле сбегаю.
   Так ни о чем и не договорились.
   Мама сильно переживала, путалась в догадках, все просила меня уговорить Нину, чтобы она непременно эвакуировалась.
   - Ты тоже уходи. Обо мне не беспокойтесь, как-нибудь проживу, много ли одной надо.
   На следующий день сестра ушла из дому спозаранку. Возвратившись, отозвала меня в сторонку и сообщила:
   - Маме справку взяла, на всякий случай. Может, подводу достанем,- показала совсем небольшую бумажку. Я прочел: "УССР. Исполнительный комитет Краснодонского районного Совета депутатов трудящихся Ворошиловградской области... Удостоверение. Выдано тов. Иванцовой В. Д. в том, что она Краснодонским районным Советом депутатов трудящихся Ворошиловградской области эвакуируется в глубь страны на основании общего положения, что и удостоверяется. Председатель эвакуационной комиссии..."
   - Справка - это хорошо, - сказал я. - Подводу тоже буду искать. Может, уговорим тогда маму. А ты?
   - Потом расскажу, - она вновь уклонилась от ответа.
   Не знали мы тогда, что Нина вместе с двоюродной сестрой Олей, после окончания курсов морзистов, прошла специальную подготовку по работе в тылу немецко-фашистских войск и со дня на день ждала приказа о выходе на задание.
   И, наконец, последняя запись в моем дневнике перед уходом из Краснодона и оккупацией города: "13 июля. Наши войска оставили города Ворошиловск и Лисичанск - это в нашей области, а также Старый Оскол и Воронеж. Скоро мы окажемся в кольце. Нет света, нет воды, штаб МП ВО города воздушные тревоги не объявляет - шахты остановились, паровозов нет, радио молчит. Звенят стекла - где-то недалеко бомбит немец. Сестра Нина ушла п.с.з.в.г.в. Мы остались вдвоем с матерью. Все шахты прекратили сегодня работу. Рабочих рассчитывают и берут в армию..."
   А ведь совсем недавно душу согревала надежда. Ее родили победы Красной Армии под Москвой, Ростовом, Тихвином, освобождение зимой Керченского полуострова, крупных городов и железнодорожных узлов Лозовая и Барвенково. А наше майское наступление на Харьков! Газеты сообщали: красноармейцы видят фабричные трубы. Еще через день: наши войска вышли на северную окраину Харькова. В Краснодоне, как и во всей области, возобновили работу шахты, возвращалось вывезенное на восток оборудование предприятий отзывались из эвакуации и даже из армии специалисты угольной промышленности и сельского хозяйства, успешно был проведен весенний посев. Да, все говорило о том, что инициатива на фронте находится в наших руках, что фашистов дальше не пустят. И вот фронт на юге внезапно дрогнул. Одиннадцатого июля начался отход нашей армии. Днем и ночью по дорогам и степи шли нескончаемые колонны усталых, неразговорчивых красноармейцев. В городе и районе заканчивалась вторая эвакуация.
   В один из тех тревожных дней Нина, не успев закрыть за собою дверь, выпалила:
   - Мы с Олей сходим в Ворошиловград ненадолго.
   Мама, еще не полностью осознав услышанное, сказала:
   - "Сходим" - вроде на посиделки. Да ведь это добрых пятьдесят километров.
   - Не волнуйтесь,- начала успокаивать ее Нина. - Мы скоро возвратимся. Понимаете, надо... райком комсомола попросил...
   - Да ведь он эвакуировался!
   Сестра сразу нашлась, что ответить:
   - Еще до эвакуации условились. Очень надо... Мы туда и обратно.
   - Разве не видишь, что вокруг творится?- мама не на шутку рассердилась.
   - Вижу. Потому и иду. Понимаете, надо! Долго еще продолжался их разговор. Но вот Нина, прижавшись к маме, сказала решительно, бесповоротно:
   - Вы не обижайтесь, не удерживайте. Я непременно должна пойти. Слово дала.
   Мама, поняв, что дочь не отговорить, заплакала. Несколько успокоившись, сказала:
   - Будь по-твоему. Только осторожно. И не задерживайся...
   Я понимал: сестра что-то недоговаривает, однако с расспросами не приставал, по собственному опыту знал, что на свете существуют тайны, от сохранения которых зависит многое, нередко человеческая жизнь.
   - Ну, Ким, до скорой встречи.- Нина подала мне руку, попыталась беспечно улыбнуться. Однако улыбка у нее получилась горестная.- Пожелай мне счастливого пути, удачи.
   - Желаю,- сказал я и помог сестре надеть вещевой мешок. Вместе с мамой проводил Нину за калитку.
   Через неделю в Краснодон вступили немцы. За сутки до этого, ночью, я поспешно ушел из города вместе с Краснодонским истребительным батальоном, не успев даже попрощаться с мамой.
   
   
    ВЕСНА 1943-го. КРАСНОДОН
   
   Горестные дни летнего отступления нашей армии от Донбасса до Кавказа. Бесчисленные бои и переходы. Тоска по дому. Я мучительно тревожился о маме. Как она там, в оккупированном городе? Жива ли? А Нина? Куда и с какой целью ушла в тот июльский день, где сейчас?
   Не раз вспоминал школьных друзей - Сергея Тюленина и Любу Шевцову, добрых и верных товарищей Олега Кошевого, Виктора Третьякевича, Анатолия Орлова, Анатолия Ковалева. Не знал, что в те дни, когда я дрался с фашистами под Туапсе, они создали в нашем городе подпольную комсомольскую организацию, которую по предложению Сергея Тюленина назвали гордым именем "Молодая гвардия".
   После ранения, лечения в госпитале я получил краткосрочный отпуск и в первый весенний месяц 1943 года приехал в недавно освобожденный Краснодон.
   Страничка из дневника: "29 марта 1943 года. Прошлую ночь провел на станции Гуково, что в 25-30 километрах от моего города. С приближением к дому заметно волнуюсь: живы ли мать, сестра?
   Подхожу к хутору Н. Деревечка - отсюда виден Краснодон. С жадностью всматриваюсь в родные места... Смеркается. Я иду по городу, встречаю двух знакомых ребят. Они рассказывают, что мать и сестра живы. Радость распирает грудь, я спешу домой...
   Из хаты выходят военные, возле дома двоюродный брат Иван что-то мастерит, его я сразу узнаю... Идем в хату. Матери нет - она на мельнице.
   Вечером пришли мать, сестра Нина, тетя Мотя, двоюродная сестра Оля, ее мать. Жуткую картину нарисовали они о пребывании немцев в городе. Свыше пяти тысяч жителей насильно угнано на работу в Германию, более семидесяти человек зверски замучено. Среди них мой товарищ Сергей Тюленин, друг моего брата Иван Земнухов и многие, многие другие". На следующий день вместе с Ниной и повстречавшимся на улице командиром "Молодой гвардии" Иваном Туркеничем пошли в городской Парк культуры имени Комсомола. Земля на могиле молодогвардейцев была еще свежей, их похоронили совсем недавно, в первый день весны. Сергей Тюленин, Иван Земнухов, Виктор Третьякевич, Владимир Осьмухин, Анатолий Орлов, Леонид Дадашев... Школьные друзья, одноклассники, товарищи, просто знакомые мальчишки...
   На только что сооруженном скромном деревянном обелиске, окрашенном красной охрой, Иван Туркенич мелом написал:
   
   И капли крови горячей вашей,
   Как искры, вспыхнут во мраке жизни
   И много смелых сердец зажгут...
   
   Первые весенние цветы, привядшие и совсем свежие, укрывали могилу моих сверстников.
   Вскоре Туркенич побывал у нас дома, навестил своего боевого товарища, мою сестру Нину. Иван засиделся допоздна: и ему, и Нине было что вспомнить, было о чем рассказать друг другу. В разговоре участвовали и мы с мамой. Долго длилась та беседа: припоминали друзей-товарищей, недавние события, говорили о будущем.
   Но вот Туркенич собрался уходить. Попрощался с сестрой, подошел ко мне.
   - Выздоравливай, солдат. Да особенно не задерживайся: дел у нас много. Словом, до встречи в Берлине.
   Взгляд моей матери медленно скользил по видавшей виды шинели Ивана и остановился на изрядно стоптанных кирзовых сапогах.
   - Ничего, Варвара Дмитриевна, - заметив этот взгляд, живо откликнулся Туркенич.- Шинель выдержит, она ведь суконная. Ну, а сапоги... подобьем подметки. Не поможет - заменим на новые. А в логово зверя все равно войдем и добьем фашистов. Иначе нельзя.
   До самой смерти сестра бережно хранила фотографию своего молодогвардейского командира, подаренную ей Туркеничем в тот памятный вечер: Иван в пилотке, на петлицах поношенной гимнастерки - лейтенантские кубики и артиллерийские эмблемы. Лицо несколько продолговатое, огрубевшее - война наложила отпечаток, и все же по-юношески оживленное, губы плотно сжаты, глаза с напряженным прищуром. Снимок сделан примерно в конце сорок первого - начале сорок второго года.
   Еще до моего приезда мама и Нина извлекли из подполья дровяного сарая ящик с книгами. Все они хорошо сохранились. На титульном листе одной из книг, а именно на сборнике "Н. Ленин (В. Ульянов). Собрание сочинений, том 15, государственное издательство, 1922". Нина тогда же написала: "Эта книга была сбережена со многими др. документами в подполье сарая во время фашистской оккупации г. Краснодона. Н. Иванцова, г. Краснодон, 1943 г.".
   - Ты обратил внимание, сколько в книге пометок отца? - спросила сестра. И предложила: - Давай вместе почитаем... Это ведь интересно, что ему больше всего запомнилось, что волновало...
   Тут же стала читать: "По нашему представлению государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно",- сестра подняла на меня глаза. Перевернула несколько страниц, продолжила: "Советы на местах, сообразно условиям местности и времени, могут видоизменять, расширять и дополнять те основные положения, которые создаются правительством. Живое творчество масс - вот основной фактор новой общественности... Социализм не создается по указке сверху. Его духу чужд казенно-бюрократический автоматизм; социализм живой - суть создание самих масс".
   До поздней ночи листали мы ленинский том.
   Хорошо сохранилась и другая, принадлежавшая брату ленинская книга - "Материализм и эмпириокритицизм". Обе книги теперь - самые дорогие семейные реликвии.
   Мой отпуск закончился досрочно, его прервала внеочередная, согласно приказу Наркомата обороны, медицинская комиссия, которая признала меня годным к строевой службе. Побыв дома двадцать дней, я вновь уходил на войну.
   Через несколько месяцев, в сентябре того же, сорок третьего года, из газет я узнал, что за участие в "Молодой гвардии" сестра награждена орденом Красной Звезды и медалью "Партизану Отечественной войны первой степени". Немедля послал Нине и маме поздравления.
   Мои однополчане, как и все советские люди, живо обсуждали дела молодогвардейцев. Высказал свое мнение, свое восхищение подвигом земляков и я. Только из-за ложной скромности на часто задаваемый вопрос: "Нина Иванцова не твоя ли родственница?"- всегда отвечал коротко: "Нет". Глупо, конечно, но так было.
   После войны я приехал в отпуск. Нина и мама рассказали, как молодогвардейцы и их родители получали правительственные награды. Сейчас напоминает мне о том знаменательном событии такой документ: "Пригласительный билет № 166. Уважаемая товарищ Иванцова Варвара Дмитриевна. Краснодонский РК КП(б)У и райком комсомола приглашают Вас присутствовать при вручении орденов и медалей Союза ССР членам подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" и их родителям.
   Вручение наград состоится четвертого октября 1943 года в два часа дня в клубе имени Ленина - город Краснодон, райком КП(б)У райком ЛКСМУ"
   
   
   
    "СКАЗАТЬ ХОЧУ. И ТАК, КАК Я ХОЧУ"
   
   В годы войны Нина писала мне часто. То были добрые, сердечные письма, проникнутые уверенностью в нашей победе, беспокойством за мою судьбу, жизнь мамы. Рассказывая о пропаганде подвига молодогвардейцев -беседах с воинами, выступлениях на комсомольских собраниях и митингах- сестра присылала свои первые публикации о делах подпольщиков.
   Порой, когда молодость напоминала о себе особенно сильно и лирическое настроение брало верх, получал я от сестры письма со стихами, полные радужных надежд на счастливую послевоенную жизнь. Сохранилась у меня цветная открытка, Нина прислала ее в декабре сорок четвертого года из Литвы. На лицевой стороне - слова песни "У колодца" ("Шел со службы пограничник..."), над ними - красочная картина: изысканно-вежливый и любезный пограничник мило беседует у колодца с весьма хорошенькой застенчивой девушкой.
   На обратной стороне, рядом со штампами полевой почты, текст письма: "Родной братик! Привет тебе и наилучшие пожелания с Прибалтики. Пишу немного, соответственно места на открытке... А правда, бывает так в действительности, как на открытке? Да?.."
   Я хорошо понимал Нину: у нее ведь тоже одна жизнь и одна молодость. И кто знает, уцелеет ли сестра в этой пляске огня и смерти?
   На фронте тяжело всем, а девушке вдвойне: она острее чувствует, тяжелее переносит и бои, и полевой быт. А девичье сердце! Ему ведь так хотелось настоящего большого чувства: любить, быть любимой. Но шла война, продолжалась жесточайшая битва с фашизмом. Будто предчувствуя мои волнения и догадки, сестра как-то написала: "Нельзя давать сердцу волю. Я заставила его замолчать. Сейчас главное не твое маленькое, личное, пусть вполне оправданное с нормальной человеческой точки зрения, а большое, общее - борьба с захватчиками. Ради этого святого дела и ушла я на фронт".
   Выступления Нины в печати многочисленны, рассказ о них - это целая книга. Потому остановлюсь лишь на некоторых, самых первых, написанных в годы войны, когда воспоминания о пережитом и совершенном в оккупированном Краснодоне были еще свежи и лишены каких-либо наслоений.
   Размер тех публикаций иногда достигал четырехсот строк, чаще заметки были покороче. Один из тех материалов и, по-видимому, самый дорогой для сестры - заметка об Олеге Кошевом. Она называлась "Кашук, я помню твои слова" и была опубликована в "Комсомольской правде" 14 сентября 1943 года:
   "Олег Кошевой читал мысли людей, правильно определял характер человека. Он мог моментально узнавать, чем дышит его собеседник. Это был человек больших благородных чувств. Однажды он мне сказал: "Нина, мы будем партизанами. Ты представляешь, что такое партизан? Работа партизана нелегкая, но интересная. Он убьет одного немца, другого, убьет сотого, а сто первый может убить его; он выполнит одно, второе, десятое задание, но это дело требует самоотверженности.
   Партизан никогда не дорожит своей личной жизнью. Он никогда не ставит свою жизнь выше жизни Родины. И если требуется для выполнения долга перед Родиной, для сохранения многих жизней, он никогда не пожалеет своей жизни, никогда не продаст и не выдаст товарища,- таков наш партизан, Нина".
   Кашук, твои слова я ношу в своем сердце. Я передаю их сегодня всей нашей молодежи, которая всегда будет носить в своем сердце твой благородный образ".
   Седьмого октября 1943 года газета второй гвардейской армии "В атаку" поместила ее статью "Было это в Краснодоне" с подзаголовком "Рассказ участницы подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия".
   "Днем, на работе, - писала сестра, - мне некогда вспоминать. Ночью, когда все засыпают, я отчетливо вспоминаю прошлое. Оно встает так ярко, что мне становится страшно, И снова перед моими глазами проходят погибшие товарищи.
   Было это в Краснодоне. Я никогда не забуду девятое июля прошлого года. Нас вызвали на экстренное собрание комсомола. Секретарь райкома сказал: "Немцы у самого города. Надо всем уходить отсюда". Было очень тяжело уходить в неизвестность. Мы, комсомольцы, должны бросить родной Краснодон, позволить немцам командовать в нем. И вдруг, на перекрестке, я встретила Марусю Гаврилюк. Я слышала, что она несколько раз была у немцев. Поздно ночью она рассказала мне о себе. Я узнала, что такое работа "на той стороне". И я поняла, что рано еще опускать руки. Можно еще жить, можно работать, можно помогать Родине.
   Утром * (* - Здесь речь идет об августе 1942 г., когда сестра возвратилась в Краснодон из Орджоникидзе. Неточность изложения допущена, как видно, редакцией газеты.- Прим. авт.) я неожиданно встретилась с Ваней Земнуховым. Мы учились с ним в разных школах, но встречались по комсомольской работе. У него было твердое энергичное лицо и мечтательные глаза. Он считался лучшим оратором, и его сочинения славились по всему городу. Его любили товарищи, мы все считались с его мнением. Кроме того, он был другом Олега Кошевого.
   ..."Я думаю, что ты такая же, как раньше",- серьезно сказал он и рассказал мне о том, что в городе организовалась подпольная комсомольская организация "Молодая гвардия" * (* - Редакционная ошибка. Речь идет о первых подпольных группах, а не о "Молодой гвардии", которая была создана в сентябре.- Прим. авт.), которая всеми силами будет бороться с немцами, устраивать диверсии и мешать немцам наводить свои порядки. Он предложил мне вступить в "Молодую гвардию".
   Ваня рассказал мне и об Олеге Кошевом. Я знала, что ему всего шестнадцать лет, что он учился в девятом классе, и меня удивило восторженное отношение к нему товарищей. Говорили, что Олег пишет стихи, увлекается футболом и рыбной ловлей, много читает... Но почему к нему так тянулись люди, почему так прислушивались к каждому его слову, этого я тогда не понимала. И только позже я поняла, почему Олег был душой "Молодой гвардии". Он знал всех, без его согласия ничего не делалось, он тщательно и глубоко продумывал каждое намеченное дело.
   Это к нему шли связи из районов, это он давал указания людям, это он держал все нити нашей славной комсомольской организации. А какой он был настойчивый и решительный... Он был среднего роста, широкоплечий. Особенно приковывали внимание большие карие глаза с длинными ресницами и широкий лоб с темными, густыми бровями. Он был удивительно подвижным и заразительно смеялся.
   Они (Ваня и Олег.- К. И.) рассказали мне о том, что у Олега в доме устроено самодельное радио и что это они выпускают листовки и распространяют их по городу. Теперь они организовали целую типографию.
   Я вступила в подпольную организацию.
   Прием обставлялся обычно торжественно. В маленькой избушке на хуторе хранилось комсомольское знамя. Перед ним вновь вступающие произносили клятву верности.
   Я не знала, кто состоял в организации, так как она была разделена на пятерки, но организация была большая и уже насчитывала до ста членов.
   С каждым днем расширялась работа. Где-то в поле был склад, куда сносился динамит и оружие, которые Сережа Тюленин похищал из немецких складов и собирал на местах прошедших боев. Это он со своими ребятами нападал на немецкие машины и поджигал хлеб, приготовленный для вывоза в Германию. Немцы уже не ходили ночью по улицам в одиночку, боялись нападений. В шахтах обнаруживались трупы убитых полицейских. Подпольная организация стала бичом для немцев.
   Немцы бесновались. Они искали виновных, проводили массовые расстрелы.
   Приближались Октябрьские праздники. Как тоскливо было думать о том, что мы не можем выйти на улицу с песнями и знаменами. Я сказала об этом Олегу. Он усмехнулся. Ведь я же не знала, что он уже дал указание Сереже. А утром на самом высоком дереве в парке, на школе имени Ворошилова, на здании, где разместилось гестапо, появились красные флаги. Об этом заговорил весь город.
   Снова немцы произвели аресты. Надо было уходить...
   Радостно и страшно было входить вместе с войсками в город.
   Мы стали разыскивать своих товарищей, и перед нами встала трагическая картина. Больше семидесяти человек погибло в страшных муках. Немцы пытали, жгли каленым железом, вырезали на спинах звезды, выкручивали руки и ноги, подвешивали к потолку.
   Сережу арестовали... и долго пытали. Измученных, полуживых товарищей погрузили на машины и повезли к шурфу шахты номер пять. Среди них были Уля Громова, Ваня, Сережа. Немцы сбросили всех в шахту.
   Наконец мы нашли Олега Кошевого (* - Его нашли в Гремучем лесу, в Ровеньках, Е. Н. Кошевая и мои сестры Нина и Оля.- Прим. авт.). Казалось, что он спит. Ничего не изменилось в его лице. В левом глазу и в уголке губ виднелись две маленькие пулевые ранки. Поседели виски и на середину лба упала совсем седая прядь волос.
   Мать шагнула к Олегу и долго смотрела на него. "Это не Олег, Нина! Правда, это не Олег?"- непрерывно спрашивала она.
   "Это не Олег", - сказала я из жалости и наклонилась к товарищу.
   Сзади громко заплакала мать.
   Я поклялась над могилой Олега мстить за погибших товарищей и в борьбе с врагом не пожалеть своей жизни, как не пожалели они".
   В январе 1945 года сестра прислала мне газету Первого Прибалтийского фронта "Вперед на врага" со своей статьей "Любишь Родину - умей защищать ее". В предисловии говорилось: "В эти дни исполняется вторая годовщина со дня героической гибели подпольщиков Краснодона, членов организации "Молодая гвардия".
   На нашем фронте воюет одна из активных участниц этой организации Нина Михайловна Иванцова, ныне гвардии лейтенант, комсорг Н-ского полка. По просьбе редакции она выступает сегодня на страницах нашей газеты со статьей о своих боевых товарищах, комсомольцах-подпольщиках.
   "...С молоком матери,- писала Нина,- мы впитали в себя любовь к свободе и настоящей человеческой жизни, решимость героически защищать свою Родину, свой народ, свое счастье. И когда немцы напали на нашу страну, каждый юноша и девушка сказал себе: "Жизнь моя принадлежит Родине!" Так сказала и молодежь Краснодона, шахтерского городка в Донбассе.
   Мы, дети горняков, имели прекрасные школы... замечательный парк культуры. Мы гордились краснодонскими угольными шахтами.
   Но вот... пришли немцы. Они стали творить свои черные дела... устроили в парке культуры и отдыха страшную... казнь тридцати шахтеров, оккупанты живьем закопали горняков в землю.
   Могли ли мы, молодые люди, выросшие в Советской стране, смириться с уготованной нам немцами рабской долей? Нет и нет! Мы взялись за оружие".
   Далее Нина рассказывала о боевых делах молодогвардейцев, их пропагандистской и агитационной работе.
   Заканчивалась статья страстным призывом: "Дорогие товарищи комсомольцы, молодые воины-прибалтийцы! Бейтесь с врагами так же дерзко и беспощадно, как Герои Советского Союза Олег Кошевой, Сергей Тюленин, Иван Земнухов, Любовь Шевцова, Ульяна Громова! Учитесь у молодогвардейцев любить Родину..."
   В те дни 51-я армия и входящий в нее 116-й отдельный полк связи, комсоргом которого была Нина, вели упорные бои с курляндской группировкой противника: свыше тридцати трех немецких дивизий были прижаты к морю. Понимая, что их ожидает бесславная судьба армии Паулюса под Сталинградом, фашисты дрались с обреченностью смертников. Однако моральный дух наших войск был высок, они верили: разгром курляндской группировки неизбежен. Быть может, пусть самую маленькую крупицу внесла в эту веру статья сестры о героических делах молодогвардейцев.
   Устных же выступлений и бесед сестры о "Молодой гвардии" попросту не счесть. Говорила она страстно, от всего сердца. Потому и слушали ее люди как завороженные: вдохновение Нины зажигало присутствующих.
   Передо мной потертая на изгибах, пожелтевшая от времени газета "Красноармеец" № 133 от 29 октября 1943 года. Вторая полоса озаглавлена: "Служить Родине, как молодогвардейцы!"
   "На широком дворе, - пишет "Красноармеец",- недавно освобожденного от немцев села собрались комсомольцы-воины. Собравшиеся слушают девушку. Это член подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия", комсомолка из Краснодона, орденоносец Нина Иванцова. Она рассказывает о борьбе юных героев.
   Митинг в подразделении, где комсоргом Фаня Калмыкова, посвященный комсомольцам Краснодона, прошел с большой активностью. Выступавшие клялись отомстить германским извергам за смерть молодогвардейцев.
   В заключение было принято письмо к матери одного из героев - Ивана Земнухова.
   Ниже публикуется материал об этом митинге".
   В центре полосы - портрет Нины и запись ее выступления.
   А вот что рассказывает о выступлениях сестры полковник в отставке Б. К. Федченко: "В октябре 1943 года 2-й гвардейский механизированный корпус, в котором довелось мне служить, был выведен в резерв фронта и приводил в порядок материальную часть, готовился к новым боям. В эти дни в его частях побывала Нина Михайловна Иванцова. Это были незабываемые встречи гвардейцев с членом подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия".
   В течение десяти дней Нина Михайловна выступала на митингах, собраниях и встречах, рассказывала воинам о том, как юные патриоты Краснодона мужественно боролись в глубоком тылу против фашистских оккупантов, помогая тем самым своей родной армии. Гвардейцы с особым вниманием слушали выступления Нины. Их горячие сердца наполнялись ненавистью к врагу, когда они узнавали о той дикой расправе, которая была учинена над молодогвардейцами.
   Мне запомнилась зажигательная речь Нины Михайловны на митинге в 25-м гвардейском танковом полку этого мехкорпуса. С гневом и возмущением говорили мои однополчане. Лейтенант Линник призывал танкистов: "Поклянемся же, друзья, что мы не будем знать покоя до тех пор, пока не уничтожим на нашей земле последнего фашистского зверя..."
   Секретарь комсомольской организации полка Гальченко просил Нину Михайловну передать своим землякам, что воины полка сделают все, чтобы быстрее разгромить врага. В заключение он сказал: "Героические дела и подвиги молодогвардейцев взволновали наши сердца. Пусть трепещут злодеи лютые, им не уйти от справедливой кары. Мы дойдем до Берлина и полностью рассчитаемся с фашистами за все их кровавые злодеяния".
   
   
    
    РОМАН И КИНОФИЛЬМ
   
   Вскоре после окончания Великой Отечественной войны Нина уволилась из рядов Советской Армии и возвратилась в Краснодон. Я продолжал службу. Переписка наша оставалась прежней: регулярной, обстоятельной, дружеской. Когда мне предоставляли отпуска, приезжал в Краснодон и Сталино - здесь сестра училась в двухгодичной партийной школе.
   В письмах и во время встреч Нина расспрашивала о моей службе, комсомольских делах, планах на будущее. Нередко мы обсуждали прочитанные книги, газетные и журнальные материалы, вопросы международной и внутренней политики. Нина рассказывала о своих встречах с трудящимися города и района, воинами Советской Армии, первых поездках по стране. Я засыпал сестру вопросами, с радостью показывал свои первые публикации о героях Краснодона.
   - Непременно подчеркивай: краснодонские патриоты - обыкновенные мальчишки и девчонки, а не взрослые, умудренные жизненным опытом люди, тем более не солдаты. А какая ответственность за судьбу Родины! Это в пятнадцать-восемнадцать лет! Их ведь ничто, кроме собственной совести, не обязывало вступать в борьбу. И еще один совет. Рассказывая о молодогвардейцах, не забывай подчеркивать: среди юных подпольщиков были люди самых разных национальностей. Ты же помнишь, Сережа Тюленин - русский, Олег Кошевой - украинец, Майя Пегливанова и Жора Арутюнянц - армяне, Борис Главан -молдаванин, Нина Старцева - белоруска, Леня Дадашев - азербайджанец. Жили мы и боролись одной дружной семьей.
   Незаметно подошли к роману Александра Фадеева "Молодая гвардия". В письмах говорили о нем и раньше, в апреле 1945 года, когда первые главы книги появились на страницах "Комсомольской правды". Полностью изданный роман краснодонцы увидели летом сорок шестого года. Тогда же Нина подарила мне книгу. 30 июня "Социалистическая Родина" сообщала: "Издательство "Молодая гвардия" выпустило массовым тиражом роман Александра Фадеева "Молодая гвардия". Триста экземпляров этой книги, высланных издательством для Краснодона, уже поступили в магазин книгокультторга и будут распределяться в первую очередь среди семей молодогвардейцев".
   - Все было торжественно и празднично,- вспоминает Нина,- хотя на душе, сам понимаешь, что творилось. Вот посмотри,- подала небольшую любительскую фотографию. - Узнаешь? Да, мама Сережи Тюленина. Выступает в райкоме партии, после вручения ей романа "Молодая гвардия". Для меня это не просто хорошая книга. Это страницы моей жизни, память о друзьях, с которыми росла, училась, а потом и боролась в подполье. Лучшего памятника погибшим не придумаешь. Как и роман Островского, это произведение тоже станет настольной книгой нашей молодежи, притом на долгие годы. Во всяком случае, нас переживет. Рассказал Фадеев обо всем до того сердечно и правдиво, словно вместе с нами жил и боролся. Вот что значит талант. Как он работал! Такую книгу написал за год и девять месяцев. Жаль только, командиру нашему, Ване Туркеничу, не уделил должного внимания. А ведь встречался с ним, переписывался, восторгался, говорят, даже любил. Я понимаю, обо всех подробно не расскажешь, но...
   Я спросил Нину о втором варианте романа. Она ответила кратко:
   - Пусть в его необходимости разбираются специалисты: критики, писатели, историки. Мне же до сих пор как-то не по себе, что на те несколько глав, которые Фадеев дописал во второй вариант, он потратил четыре года. Как видно, то была тяжелая, мучительная работа. Позднее, в конце шестидесятых - начале семидесятых годов, в Ворошиловграде стали проводиться Фадеевские чтения. Зачинателем и одним из главных организаторов их был Ворошиловградский государственный педагогический институт имени Т. Г. Шевченко. Большую помощь оказывал ему краснодонский музей "Молодая гвардия". В них участвовали литературоведы, историки, искусствоведы, писатели из разных городов страны. Нина на Фадеевских чтениях делилась воспоминаниями, высказывала свои соображения о докладах, обменивалась мнением в беседах.
   В 1948 году, в канун тридцатилетия комсомола, вышел на экраны фильм "Молодая гвардия". Нина много, интересно, восхищенно рассказывала о режиссере фильма Сергее Аполлинарьевиче Герасимове:
   - Каких артистов подобрал! Собственно, они еще не артисты, а студенты киноинститута. Но как играют! Не играют, а просто живут. Многих из них война не только задела, но и определила их судьбу. Володя Иванов, сыгравший роль Олега Кошевого, ушел на фронт добровольно, был неоднократно ранен. Сергей Бондарчук тоже фронтовик. Нонна Мордюкова на себе испытала фашистскую оккупацию, встречалась с партизанами, выполняла их поручения. Тамара Макарова жила и трудилась в блокадном Ленинграде, познала и холод, и голод, и обстрелы, и бомбежки. Люда Шагалова во время войны работала в тылу, на уральском танковом заводе. В массовых сценах - той же переправе через Донец под бомбежкой - снимались люди, которые все эго пережили в войну. Словом, участникам фильма были хорошо понятны и настроение молодогвардейцев, и их дух.
   Смотришь фильм и незаметно переносишься в оккупированный фашистами Краснодон. Володя Иванов даже внешне похож на Олега. Это не только мое мнение. Бабушка Вера и Елена Николаевна то же самое говорят. Когда впервые увидела Иванова, душа замерла: Олег, да и только. А как он близко к сердцу принял судьбу Кошевого.
   Симпатия к артисту Владимиру Иванову вскоре переросла в дружбу. Оба они оставались верными ей до последних дней жизни сестры. О своем добром чувстве к Нине Владимир Иванов хорошо рассказал в книге "Самая дорогая роль".
   - И Любка Шевцова удивительно похожа,- заметил я.
   Нина сделала большие глаза, подняла раскрылие бровей.
   - Нет, не внешностью,- уточнил я,- поведением своим, привычками, характером и вообще.
   - Ну, в этом, конечно,- согласилась сестра.- Инна Макарова душу Любкину поняла.
   - Жаль, что тебя мало показали,- опрометчиво заметил я.
   - Можно было вообще не показывать, - смущенно отозвалась сестра. - Не говори об этом никогда. Я уцелела, а сколько ребят погибло. Нам, живым, надо не о собственной славе думать.
   В тот раз я подарил Нине газету нашего Беломорского военного округа с рассказом о кинофильме "Молодая гвардия", ему были посвящены передовая статья "Великий пример беззаветного служения Родине" и целый разворот, озаглавленный "Фильм о мужестве и славе комсомола".
   
   
    
    "КАК МАЛО ПРОЖИТО..."
   
   В августе 1950 года для меня в последний раз прозвучала команда "Подъем!" Так уж получилось, что, не будучи ни офицером, ни сверхсрочником, я служил долгих девять лет, из них семь - в скалистой лесотундре, далеком и суровом Советском Заполярье. Теперь мой путь лежал в Ворошиловград, куда после окончания Сталинской областной двухгодичной партийной школы, получив диплом с отличием, переселилась сестра, а вместе с ней и мама.
   - В нашем полку прибыло!- такими словами встретила меня Нина на пороге своей квартиры. Ее большие веселые глаза светились тепло, доброжелательно. Невысокая, стройная, улыбающаяся, сестра выглядела молодо, счастливо, празднично.
   Нина и ее муж, приехав после учебы в Ворошиловград, жили, прямо скажем, трудно, зарабатывали мало. И хотя после Победы прошло уже пять лет, все еще донашивали фронтовые шинели. Семья сестры занимала квартиру из двух небольших комнат. Мебель - отцовская: металлические, окрашенные белой краской кровати, высокий вместительный гардероб, квадратный, кустарной работы, с пятью большими ящиками стол (до войны он был письменно-обеденным, судя по всему, сейчас его назначение нисколько не изменилось), два табурета на кухне, по одному в комнатах, старый венский стул, на котором я когда-то любил располагаться удобно и надолго, - вот, пожалуй, и все. С моим приходом родственникам стало еще труднее в материальном отношении. И хотя сестра, ее муж всячески убеждали меня, что я нисколько их не обременяю, решил гостеприимством не злоупотреблять.
   Отдых мой продолжался всего девять дней: я отпустил себе по одному дню на каждый год службы. Потом поступил учеником электрослесаря на прославленный паровозостроительный завод имени Октябрьской революции, где проработал более тридцати пяти лет рабочим, мастером, старшим мастером, начальником участка, заместителем начальника цеха.
   За месяц с небольшим, что жил в семье сестры, я смог воочию убедиться: война основательно подорвала здоровье Нины. Сказывались последствия нервных перенапряжений, фронтового быта, контузия головы. Сестра начала сдавать уже в первые послевоенные годы. Пятого июня 1947 года я записал в дневнике: "Была почта. Получил письма от мамы и Нины. Сестра лежит в постели, истерзанная болями. Мама тоже болеет. Сообщает: наверное, не увижу тебя и Нину счастливыми. Всю жизнь мама переживает, борется с лишениями. А как мне хочется, чтобы она... хоть последние годы прожила, не думая с тревогой о завтрашнем дне. Мама, мама! Я не в силах ничем помочь тебе сейчас..."
   Потом были еще записи. Их много:
   "Первого июля 1947 года. От мамы и Нины идут неутешительные письма. Нина все болеет. Мама тоже из последних сил выбивается, чтобы помочь ей. Думаю о больной сестре... болезни отбирают у нее последние силы... Расстроенный, иногда не могу уснуть целую ночь".
   "Шестого ноября 1947 года. Вот уже третью неделю я отдыхаю дома. Нина, получив телеграмму о моем приезде, досрочно сдала зачеты и поспешила в Краснодон. Сестра слишком бледная, с темными кружочками под глазами. Учеба и болезнь берут свое..."
   Так начинались мои первые тревоги за здоровье сестры. Они продолжались до последнего дня ее жизни.
   Помню время, когда Нина решила уйти с партийной работы.
   - Ты что, не справляешься со своими обязанностями? - недоуменно спросил я.
   - Справляюсь,- услышал в ответ.
   - Может, начальство недовольно?
   Сестра отрицательно покачала головой.
   - Тут никаких претензий.
   - В чем же тогда дело?
   - Понимаешь, болезнь постепенно подтачивает мои силы, обостряется, усиливается... я это чувствую. И не за горами день, когда в самом деле не смогу. Нервное истощение, постоянные душевные тревоги, контузия головы - от них все беды, - горестно вздохнула:- Как мало прожито, как много пережито...
   - Не внушай себе ненужное,- попытался я успокоить сестру.- Ты непременно выздоровеешь, болезнь отступит, не спеши.
   - Не отступит. Потому надо пораньше, пока никто ни о чем не догадывается. Хочу, чтобы люди запомнили меня не хилой и немощной.
   Уход Нины из областного комитета партии, где она работала инструктором, для многих оказался полной неожиданностью. Тем более, что партийную работу сестра любила и исполняла умело.
   - Партийная работа, - не раз говорила она,- это не бумагописание и разносы, а прежде всего работа с людьми и для людей. В обком партии идут за советом, за правдой, чтобы восстановить справедливость. Для многих это последняя инстанция. Надо не бояться говорить людям правду, даже неприятную, даже очень горькую... Какие порой характеры встречаются! Сильные, волевые, нередко ершистые, но беззаветно преданные нашему делу... иногда, в силу ряда причин, так и не раскрывшие до конца свои способности, свой талант. Сколько бы могли сделать в общих интересах! Это всегда обидно... Может быть, именно из-за встреч с такими людьми я и люблю партийную работу. Тринадцать лет ей отдала! И каких лет! Откровенно говоря, уходить не хочется. Но надо!
   Я навещал Нину каждую неделю, часто звонил по телефону. Иногда она, когда чувствовала себя более или менее сносно, проведывала меня. Однажды сестра заглянула ко мне домой в то время, когда я перебирал старые фотографии.
   - Надо же! - вдруг воскликнула Нина, увидев небольшую карточку, запечатлевшую худенькую девочку в белом берете.- И Шура здесь!
   - Одноклассница Пивнева. Сирота. Перед самой войной ее приняла в свою семью Ильинична.
   - Все отлично помню. И больше того,- взяв ручку, написала на оборотной стороне фото: "У бабушки этой девушки была наша явочная квартира".
   - Где сейчас Шура? - спросил я.
   - Умерла. Вскоре после войны. Долго болела.
   - Тихая была, незаметная и невообразимо скромная.
   - Однако это не помешало ей во время оккупации, рискуя жизнью, вместе с Ильиничной не только принимать нас, укрывать, но и быть дозорным. Часами мерзла Шура на улице, чтобы предупредить об опасности, когда мы укрывались от фашистов. Многие краснодонцы помогали нам. Об этом нельзя забывать.
   
   
   
    ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
   
   - Храни эту книгу, как память о нашей семье, - сказала мама слабым, усталым голосом.
   Она осторожно, с большим трудом повернулась на бок, взяла с тумбочки и подала мне роман Фадеева "Молодая гвардия", подаренный ей издательством в 1946 году. Устало откинувшись на подушку, помолчала. Затем тихо попросила:
   - Прочти, сынок, что они пишут...
   Мама наизусть знала дарственную надпись. Но в последние дни жизни ей было приятно снова услышать теплые слова.
   Справившись с волнением, стал читать: "Варваре Дмитриевне Иванцовой. Вам - семье, в которой родился и вырос герой Краснодона, издательство "Молодая гвардия" преподносит книгу А. Фадеева "Молодая гвардия" в знак нашего глубокого уважения к тем, кто вырастил и воспитал славного патриота Советской страны.
   Безграничная любовь и преданность молодогвардейцев большевистской партии и советскому народу является для всей молодежи нашей страны примером служения Великой Советской Родине".
   - Вот и все твое наследство: доброе имя да хорошая книга,- мама любовно погладила серую обложку романа.
   - Спасибо, мама! Это так много!
   Первое издание "Молодой гвардии" теперь стоит в моем книжном шкафу на самом видном месте. Оно постоянно напоминает мне о маме, нашей семье, о друзьях и товарищах детства.
   В книгу, как я потом обнаружил, была вложена мамина автобиография, написанная на одном листе, но с двух сторон. В самом низу второй страницы собственноручная подпись мамы. И дата: "30.07.46". Не знаю, по какому поводу этот листок был написан и как попал в книгу. Но для меня он - последняя мамина исповедь.
   "Я, Иванцова Варвара Дмитриевна, родилась семнадцатого декабря тысяча девятьсот второго года в селе Петровка-два Новосветловского района Ворошиловградской области. Отец мой до Октябрьской революции - крестьянин-бедняк, после Октября - рабочий-шахтер. Мать - домохозяйка.
   Я в детстве работала в няньках, затем в экономии у помещика. С 1915 по 1919 год работала выборщицей породы, затем вагонщицей на шахте номер пять города Краснодона.
   В тысяча девятьсот девятнадцатом году вышла замуж за рабочего-шахтера Иванцова Михаила Ефимовича... Имела двух сыновей... старший, Дмитрий, погиб под Москвой двадцать третьего ноября сорок первого года, младший, Ким, с сорок первого года по настоящее время служит в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Дочь Нина во время оккупации была членом "Молодой гвардии"... сейчас учится в партийной школе... И во время оккупации находилась в городе Краснодоне с дочерью, помогала ей в работе. После освобождения Краснодона, с февраля сорок третьего года, работала по благоустройству города, затем на трассе, сандружинницей..."
   "...с февраля сорок третьего года работала по благоустройству города..."
   Вижу маму в телогрейке и бурках или в ношеном переношеном платье и затасканных туфлях, с лопатой или киркой в руках. Благоустройство Краснодона в то время - это расчистка снежных заносов, сбор брошенных отступающими фашистами техники и вооружения (какие тяжести приходилось людям на себе перетаскивать!), ремонт шоссейных и железных дорог, мостов, общественных зданий. Работали при любой погоде: злой поземке, нескончаемом дожде, жгучем ветре, непролазной грязи.
   "...затем на трассе..."
   Точнее: на Ворошиловградском шоссе. Как и по благоустройству города, работы велись зимой и летом, в мороз, метель, жару, распутицу. Чтобы не создавались "пробки", чтобы автомашины, подводы, техника шли на фронт (а он был в пятидесяти километрах!) и с фронта безостановочно, вместе с тысячами таких же женщин, солдатских вдов, мама орудовала лопатой, ломом, киркой. Трудились на трассе неделями. Затем одно-двухдневный отдых.
   О питании говорить не приходится: ели, у кого что было, кто что- мог достать.
   Как-то я сказал маме:
   - Могли ведь не работать... сердце ваше...
   - Что ты!- замахала она руками.- Вы с Ниной на фронте. Хоть чем-то должна же была я вам помогать. К тому же - молодогвардейская мать... что люди могли подумать.
   О честном жизненном пути мамы, об уважении и доверии к ней земляков свидетельствуют и другие документы: справка Краснодонского городского Совета депутатов трудящихся о том, что в период временной оккупации г. Краснодона немцами мама нигде не работала ("решила лучше умереть, чем хоть что-то доброе сделать для злодеев"), удостоверение об избрании мамы в 1947 году депутатом Краснодонского городского Совета депутатов трудящихся.
   Мама умерла в возрасте шестидесяти шести лет, окруженная любовью и заботой близких. Рядом были мы с сестрой, моя жена, с которой мама очень дружила, внуки. Похоронили ее на городском кладбище. Почти двадцать лет уже прошло. А я никак не могу примириться с мыслью, что ее нет рядом.
   Выполняя завет матери, я написал о Нине большой очерк. Благодарю судьбу, что удалось мне это сделать еще при жизни сестры. Отрывки из очерка печатались во многих газетах и журналах, почти полностью он включен в мою книгу "Краснодонские мальчишки".
   Нина получала сотни писем из разных уголков страны. Можно представить, сколько сил и времени уходило у нее на переписку. Ведь она не просто отвечала, но делилась воспоминаниями, высылала книги и журналы, газеты, открытки, фотографии.
   В самом начале 1964 года пришло письмо от учащихся средней школы № 12 подмосковного города Щелково. Ребята писали: "Дорогая Нина Михайловна! Дружина нашей школы носит имя "Молодой гвардии", и пионеры решили создать музей молодогвардейцев... Нам хочется, чтобы ученики нашей школы воспитывались на славных примерах молодогвардейцев, были честными и трудолюбивыми, сильными и смелыми, как Вы и Ваши друзья. И еще у нас большое желание, чтобы все узнали о молодогвардейцах как можно больше.
   Мы обращаемся к Вам, Нина Михайловна, с просьбой рассказать о себе, о своих детских и школьных годах, о подпольной работе. Для нас дорого каждое Ваше слово о себе и своих товарищах, каждый документ или предмет, которым Вы пользовались.
   Музей наш будет единственным в области... Мы обещаем Вам свято чтить память о Ваших товарищах и делами, учебой подтверждать свою любовь к молодогвардейцам..."
   Переписка со щелковскими школьниками стала систематической. Два года спустя ребята приехали в Краснодон и по пути навестили сестру. В феврале 1967 года Нина побывала в Щелкове. Состоялись встречи в пионерских отрядах, на сборе дружины, классных и комсомольских собраниях, в школьном музее "Молодая гвардия". Возвратившись домой, Нина рассказывала:
   - До чего же любознательные дети; и то им интересно, и это. О "Молодой гвардии" они, кажется, знают больше нас. А как подражают молодогвардейцам... и в учебе, и в занятиях физкультурой, общественными делами. Сколько среди них Тюлениных и Шевцовых, Кошевых и Громовых. Иногда копируют походку, жесты, одежду, прически молодогвардейцев.
   Ради встречи с такими ребятами я готова поехать хоть на край света...
   Но ездить она могла все меньше и меньше, силы покидали ее. А письма шли и шли.
   "Здравствуйте, Нина Михайловна! Пишет Вам ученица седьмого класса средней школы номер три города Сафоново Смоленской области Шарикова Наташа.
   Я летом прочитала роман А. Фадеева "Молодая гвардия". Меня до глубины души потрясли события, описанные в произведении... Поступки Ваших сверстников вошли в мою плоть и кровь, я восхищаюсь и низко склоняю голову, преклоняю колени перед всем, что сделано простыми людьми. Человеком. Порой мне просто не верится, что люди способны на такой героизм.
   Я не могу, конечно, рассчитывать, что Вы мне ответите. А если так случится, то для меня это будет равносильно тому, что я прикоснулась к святыне.
   Я понимаю, Вам очень многие пишут и Вы не имеете возможности отвечать всем: не хватит времени. И все-таки где-то подспудно лелею мечту на Вашу весточку..."
   "Здравствуйте, уважаемая Нина Михайловна!
   Мы надеемся, что Вы уже дома, и с большим нетерпением ожидаем Вашей помощи нашему музею, музею 51-й армии, с которой столько связано в Вашей жизни. В своем рассказе о боевом пути 51-й армии С. М. Саркисьян очень много и тепло говорил о Вас... Председатель совета музея 51-й армии Клепининской средней школы Красногвардейского района Крымской области В. Пономаренко".
   "Уважаемая Нина Михайловна! Пишут Вам пионеры отряда 5 "А" класса СШ № 7 г. Новая Каховка. Мы хорошей учебой и примерным поведением боремся за право носить Ваше имя..."
   В мае 1976 года в стране проходил Всесоюзный слет пионерских вожатых. ЦК ВЛКСМ попросил Нину обратиться к участникам слета с пожеланием. Зная о болезни сестры, товарищи вели речь о коротеньком напутствии. Сестра выполнила просьбу: продиктовала несколько строк, хотя я, честно признаюсь, отговаривал Нину: чувствовала она себя в те дни хуже некуда.
   - Как можно отказать!- удивилась сестра моему совету.- Речь ведь о детях... Чтобы выросли они настоящими людьми, ничего жалеть нельзя, даже последних сил.
   Обращение Нины сразу же отпечатали в типографии и вскоре принесли на подпись целую пачку листков. Рука Нины слушалась плохо У меня хранится одна из тех листовок, на которой сестра поставила всего лишь одну букву своей подписи - сил не хватило.
   Вот это обращение:
   "Дорогой друг!
   В день Всесоюзного слета пионерских вожатых прими мои искренние поздравления.
   Будь всегда верным ленинцем, дорожи званием комиссара красногалстучных, храни и приумножай традиции нашей любимой Родины, будь Достоин памяти героев "Молодой гвардии".
   Член подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия"
   Н. Иванцова".
   Однажды я получил такое письмо:
   "Уважаемый Ким Михайлович! Пишут Вам ребята из небольшого городка на Каме - Сарапула Удмуртской АССР. Наш пионерский отряд носит имя Вашей сестры Нины Михайловны. Мы боролись за присвоение нашему отряду имени Нины Иванцовой год. Писали письма Нине Михайловне, но ответа не получали. Мы узнали Ваш адрес у Михаила Иосифовича Третьякевича (* - Брат члена штаба "Молодой гвардии" Виктора Третьякевича.- Прим. авт.), когда он был у нас в гостях..."
   Корреспондентов Нины волновала неизвестность: почему она молчит? Узнав о ее болезни, они старались, как могли, поддержать ее. Пионеры из Сарапульской восьмилетней школы № 21 писали:
   "Здравствуйте, Нина Михайловна! Вот и пришел наш, наверное, последний пионерский сбор, посвященный дню рождения В. И. Ленина. Почему последний? Да потому, Нина Михайловна, что мы постепенно вступаем в комсомол, а когда перейдем в восьмой класс, то все будем комсомольцами. И в восьмом классе уже нет пионерского отряда.
   Наш сбор прошел очень хорошо... Видели бы Вы, как было торжественно... все ребята такие красивые... волновались чуть-чуть. Особенно третьеклассники. У всех у них на руке висел пионерский галстук. И вот наступил торжественный момент, мы повязали ребятам пионерские галстуки...
   Нина Михайловна, мы начинаем оформлять альбом о нашем отрядном герое. Кое-какие материалы взяли из книг, которые прислал нам Ваш брат, Ким Михайлович...
   Мы очень хотим, чтобы наши письма приносили Вам радость. Мы верим и надеемся, что письма наши немного помогают Вам жить. Нина Михайловна, знайте, что бы ни случилось, мы всегда с Вами. Мы готовы разделить с Вами все Ваши страшные муки... Горячо любящие Вас пионеры 7 "А" класса".
   "Дорогая Нина Михайловна, здравствуйте!.. Посылаем Вам фотографии нашего отрядного уголка... Как Ваше здоровье? Вы, наверное, лежите в больнице? Нина Михайловна, мы хотим верить, что наши маленькие письма приносят Вам радость. Самое главное - мы желаем Вам огромного здоровья".
   "Здравствуйте, дорогая Нина Михайловна. Примите от нас этот маленький сувенир - книгу о нашем городе... Хочется, чтобы эта книга подняла Вам настроение, жизненную уверенность. Всего Вам самого хорошего..."
   "Дорогая Нина Михайловна! На одном из классных часов мы вновь обратились к книге "Краснодонские мальчишки", чтобы еще раз прочитать главу "Сестра". Слушая каждое слово, каждый небольшой рассказ, мы мысленно представляем Вас молодой, жизнерадостной, настойчивой..."
   Все эти письма я читал сестре. Она радовалась искренне, до слез. И очень переживала, что не может лично написать ребятам. По ее просьбе на письма отвечал я.
   Впоследствии в брошюре "Школьный музей-центр военно-патриотического воспитания" (Из опыта работы музея "Молодая гвардия" восьмилетней школы № 21 г. Сарапула) рассказывалось: "...все отряды ведут поиск, у некоторых он удается лучше, у других хуже... Не удавался поиск в отряде имени Н. М. Иванцовой. Не получали ребята ответов ни в четвертом, ни в пятом классах. Но они продолжали писать своему отрядному герою, поздравляли с праздниками, днем рождения. И только в шестом классе получили первую весточку от ее брата, в седьмом классе пришло первое и единственное, потому очень дорогое нам письмо Нины Михайловны. Вскоре, после тяжелой и длительной болезни, она ушла из жизни. Вот это письмо:
   "Дорогие дети, здравствуйте! Спасибо вам за внимание, за подарок. Только что навестил меня в больнице брат и вручил бандерольку. Спасибо! Спасибо! Спасибо! А я снова в больнице, плохи мои дела, но я терплю, креплюсь, борюсь со своими недугами. Ваше письмо взбодрило меня, и я, несмотря на тяжелый приступ перед приходом брата, села в постель и пишу вам. Живу в ужасных муках, но терплю, так как надо! Надо! Еще пожить. Буду рада, если вы когда-нибудь приедете. Спасибо за все. Н. М. Иванцова".
   Поисковая работа школьников, их внимание к тяжелобольной сестре, тревога за ее здоровье и жизнь требовали души. И я рад, что мальчишки и девчонки сарапульской школы растут сердечными, отзывчивыми.
   Нина переписывалась со всеми здравствующими молодогвардейцами, многими родителями и родственниками погибших товарищей: матерями Сергея Тюленина, Любы Шевцовой, Ивана Земнухова, Ивана Туркенича, Бориса Главана, родителями Ули Громовой. Добрые отношения были у сестры с матерью Зои и Шуры Космодемьянских. Люди тянулись к ней, разглядев за внешней скромностью, неприметностью богатство души. Меньше всего думать и помнить о себе - в этом была Нина. Об этом ей писал актер В. Н. Иванов, с которым сестра была связана многолетней дружбой:
   "...Родная наша Ниночка! Всего ведь не опишешь. Но если бы можно было ставить памятник "Скромность", то в первую очередь его надо было поставить тебе!! Когда в беседах с большими и маленькими людьми разговор заходит о тебе - то все говорят об этом.
   Посылаю тебе недавнюю вырезку из газеты "Советская Россия", как не излишнее напоминающее доказательство об этом..."
   Приложенная к письму вырезка из газеты "Советская Россия"- это статья заслуженной учительницы РСФСР М. Зацепиной "Шелестят у дома клены".
   Вот небольшая выдержка из той статьи: "Как научить школьника по-настоящему читать и воспринимать художественное произведение? Как зародить у ребят подлинно эстетические эмоции? По-моему, очень важно на уроке, разбирая вместе с подростками книгу, шагнуть вместе с ними за ее страницы, чтобы слить в единое целое прекрасное в книге с прекрасным в жизни.
   Однажды на уроке ребята спросили:
   - Почему Олег Кошевой полюбил Нину Иванцову? Вот если б Улю, тогда все понятно. А то как-то странно... Уля рядом, и какая Уля! А он любит Нину - совсем обыкновенную.
   - Да и Фадеев хотел в романе связать имена Олега и Ули, но не пошел против истины. Наверное, Олег видел в Нине то, что мы с вами не увидели.
   С огромным интересом ребята слушали историю об автографах, оставленных на стене рейхстага 9 мая 1945 года. С сотнями других там были и такие: Олег Кошевой, Уля Громова, Сергей Тюленин, Нина Иванцова.
   Ребята шире открывают глаза: Нина Иванцова в солдатской шинели вместе с частями Советской Армии дошла до Берлина... Это она, самая обыкновенная, написала рядом со своим именем имена друзей, тех, кто вместе с живыми принес миру День Победы" (* - Сестра не участвовала в штурме Берлина. Войну она закончила, как я уже говорил, в Прибалтике. Но в Берлине была вскоре после его взятия. Тогда же оставила на стене рейхстага автографы.- Прим. авт.).
   
   
   
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
   
   Уже несколько месяцев Нина была прикована к постели. Она не жаловалась, не роптала, терпеливо переносила тяжкие страдания. Иногда, правда, не выдерживала и, глотая слезы, просила:
   - Ну сделайте хоть что-нибудь!..
   Редко, очень редко истощалось ее терпение, но всему ведь есть предел...
   Все время рядом находился ее муж, часто навещали дети, мы с женой, внуки. Каждый старался хоть чем-нибудь облегчить страдания больной.
   У Нины совершенно исчез аппетит. Она часто впадала в забытье. В те минуты, когда приходила в сознание, не сетовала на судьбу, даже пыталась шутить. Врачи давно поставили убийственный, не оставляющий никаких надежд диагноз: опухоль мозга с гипертензионным синдромом... Нам подробно рассказали, как будет протекать болезнь и чем все закончится. Так хотелось, чтобы врачи ошиблись. Но, увы...
   Об опухоли в мозгу Нина знала. О страшной болезни напоминали мучительные головные боли, судорожные приступы. Сестра понимала - обречена, болезнь неизлечима, развязка близка. Однако по-прежнему стойко переносила удары судьбы и никогда не говорила о близкой смерти.
   Двадцать пятого декабря 1981 года Нина с утра почувствовала себя хуже обычного. В тот день ее навестили студенты Ворошиловградского педагогического института, который она в свое время окончила.
   После обеда состояние здоровья сестры резко ухудшилось, ее в очередной раз госпитализировали. Такое случалось нередко, особенно в последнее время. Нина, как видно, надеялась, что и на этот раз все обойдется. Потому не прощалась, не давала никаких наказов. Она уезжала подлечиться, чтобы затем снова возвратиться домой.
   В канун Нового года внуки принесли любимой бабушке небольшую елочку, украшенную самодельными игрушками. Однако сестра была в забытьи и подарок ребят уже не видела. В тот последний вечер уходящего года я долго сидел у ее кровати, все надеялся. Однако сознание к Нине так и не возвратилось.
   На следующий день мы с женой пришли к Нине в полдень. Вскоре приехали ее дочь и сын. Дежурный врач на все наши вопросы только беспомощно разводил руками.
   От высокой температуры Нина посветлела, похорошела. Я смотрел на умирающую сестру, ловил ее редкие, прерывистые вздохи, а перед мысленным взором одна за другой мелькали картины далекого детства.
   ...Как-то невзначай сестра разбила любимую бабушкину миску: натягивала на посудину берет, она выскользнула из рук, хлоп об пол - только черепки полетели. Бабушка негодовала долго и шумно:
   - Как можно! Миска фаянсовая! Я вступился за сестру:
   - Была бы миска как миска, а то старая, щербатая.
   Бабушка возмутилась сильнее прежнего:
   - Старая, щербатая!.. Да из той миски еще мать моя ела!
   Нина расплакалась и все просила:
   - Бабунь, простите, ну, пожалуйста... Когда все улеглось, сестра сказала мне:
   - Понимаешь, миска дорога бабушке как память о прожитом, память о детстве.
   - А таким вещам,- вступила в разговор мама,- даже если они щербатые, цены нет.
   ...В 1940 году мы сфотографировались всей семьей, словно предчувствовали: скоро разлетимся в разные края, а отец с братом и вовсе уйдут из жизни. С той фотографии я переснял и увеличил Нину. Новая карточка получилась отчетливой, выразительной. Одета Нина в белую блузку с воротником в виде небольшого присборенного волана и костюм. На левом лацкане жакетки - пятигранный значок МОПР. Рядом с ним, на цепочке, другой - ПВХО. Взгляд сестры, семнадцатилетней красивой девушки, прямой, открытый. Губы чуть-чуть припухлые. Пышные волосы расчесаны на прямой пробор и перехвачены неширокой ленточкой. На черно-белом снимке не видно, но я хорошо помню: та ленточка была коралловой...
   Неожиданно открылась дверь. Скрип ее прервал воспоминания и возвратил меня к горькой действительности. В палату вошел профессор-терапевт в сопровождении группы врачей. Он пощупал пульс больной, послушал ее сердце, измерил давление, температуру, о чем-то тихо переговорил с дежурным врачом.
   К сестре внезапно возвратилось сознание. Нина открыла глаза. Узнав профессора, попыталась улыбнуться и еле слышно произнесла:
   - А-а... Панченко... Евгений Николаевич...
   И вновь наступило забытье.
   Горькие испытания, выпавшие на долю сестры, тяжелая контузия головы при взрыве фашистского снаряда во время боев за Кенигсберг, подобно невынутым из тела пулям, настигли ее в возрасте пятидесяти восьми лет, через месяц с небольшим после дня ее рождения. Около шести часов вечера первого января 1982 года сердце Нины остановилось навсегда.
   "...После тяжелой продолжительной болезни,- говорилось в сообщении ЦК ВЛКСМ, опубликованном в "Комсомольской правде" и других газетах,- скончалась активная участница подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия", член КПСС Иванцова Нина Михайловна.. Скромность, душевная чистота, чуткость притягивали к ней людские сердца. До последнего дня, несмотря на тяжелую болезнь, Нина Михайловна отдавала все свои силы, энергию делу коммунистического воспитания молодежи..."
   В том же номере "Комсомолки" памяти сестры посвящена статья Е. Н. Кошевой "Боец "Молодой гвардии": "Прощаться с Ниной Михайловной Иванцовой мне так же тяжело, как тяжело прощаться с дочерью. Кажется, я знала ее всегда - комсомолку-школьницу, бойца "Молодой гвардии", энергичного, беззаветного воспитателя молодежи. Десять лет назад на встрече в ЦК ВЛКСМ, посвященной 30-летию "Молодой гвардии", Н. М. Иванцова говорила о трех клятвах, которые дали ее товарищи.
   Первую клятву они дали, вступая в "Молодую гвардию". Нина, разведчица и связная, всеми своими делами была верна ей.
   Вторую клятву оставшиеся в живых молодогвардейцы дали на могиле своих боевых товарищей в сорок третьем году. Они поклялись отомстить за их смерть И все ушли на фронт. Нина Иванцова стала комсоргом батальона, сражалась на Миус-фронте, участвовала в боях за освобождение Крыма, Прибалтики, воевала до Победы.
   Третья клятва Иванцовой и ее товарищей - вместе с народом построить "Молодой гвардии" вечный памятник, обновленную и счастливую страну. И этой клятве Нина Михайловна, партийный работник, заведующая кабинетом политэкономии Ворошиловградского машиностроительного института, коммунист, была верна всей своей жизнью.
   Человек долга и мужества, добрый и требовательный наставник молодежи - такой она была. Такой она останется в памяти Краснодона, комсомола, всех, кому посчастливилось с ней встречаться - в жизни или на страницах фадеевской "Молодой гвардии".
   
   
   
   ЕЕ ПОМНЯТ
   
   "В начале февраля этого года, вскоре после кончины Нины Михайловны Иванцовой,- писала "Ворошиловградская правда" в номере от 20 сентября 1982 года,- в редакцию нашей газеты пришло письмо из Сибири. Ребята из пионерского отряда имени Олега Кошевого просили рассказать о боевом товарище и друге юного комиссара молодогвардейцев - Нине Иванцовой.
   Е. Н. Кошевая в своей "Повести о сыне" писала:
   "Помню, большая и серьезная дружба была у Олега с Ниной Иванцовой. Вместе они часто говорили о своих товарищах, говорили о жизни, о будущем...
   - Ты не знаешь, мама, какой это верный товарищ!- говорил Олег.- Такой человек никогда не подведет".
   Верный товарищ! Так мог охарактеризовать Нину Иванцову каждый, кто боролся, воевал, работал или жил рядом с ней.
   Вступив в "Молодую гвардию", она стала разведчицей и связной штаба подпольщиков. Черным мартовским днем 1943 года Нина вместе с Е. Н. Кошевой в Гремучем лесу: охваченные тяжкими предчувствиями, женщины Ходили среди разрытых ледяных ям братских могил, откуда доставали трупы казненных советских людей. В одном из них... они узнали Олега...
   Сразу после освобождения Краснодона Нина ушла на фронт и вернулась домой, когда закончилась война. Но и в мирной жизни Нина Михайловна Иванцова, партийный работник, педагог, оставалась бойцом.
   Она была страстным пропагандистом подвига своих земляков-героев. Молодежь хорошо знала эту женщину с ранней проседью в красивых вьющихся волосах. У нее были темные, всегда ярко блестевшие глаза, очень живые и выразительные. Они могли смотреть приветливо или с осуждением, гневно или задумчиво, но никогда - равнодушно. Шли годы, но в каждом слове ее воспоминаний продолжала отдаваться живая боль войны. И мало кто представлял, как часто перед выступлением Нине Михайловне приходилось собирать все физические и душевные силы, чтобы начать рассказ. Ведь чтобы снова вспоминать трагические события прошлого, нужно немалое мужество.
   "Гордостью нашего народа, олицетворением мужества и отваги стали имена героев-молодогвардейцев. И в этом легендарном ряду достойное место занимает имя Нины Михайловны Иванцовой"- так охарактеризовал Н. М. Иванцову ЦК ВЛКСМ.
   Беззаветное чувство долга. Готовность взять на себя самое трудное. Верность друзьям, данному слову, верность самой себе. Эти нравственные черты Нина Михайловна Иванцова пронесла через всю свою жизнь..."
   "Здравствуйте, уважаемый Ким Михайлович!
   Пишет Вам пионерский отряд щелковской СШ № 12, борющийся за право носить имя Нины Михайловны Иванцовой. Двадцатого апреля в музее В. И. Ленина нам повязали красные пионерские галстуки и мы стали пионерами. Весь учебный год мы ждали этот день, проводили путешествие в страну "Пионерия".
   Наши вожатые на весенних каникулах были в Краснодоне и Ворошиловграде и рассказали нам много интересного о молодогвардейцах. Одиннадцатого мая у нас проходил первый пионерский сбор. Мы выбирали совет отряда. Потом мы посетили музей "Молодая гвардия", где нам много рассказывали о Нине Михайловне Иванцовой. Мы увидели ее фотографии и личные вещи. Весь отряд будет бороться быть достойным этого имени. За третью четверть у нас четыре отличника и двадцать пять хорошистов. Мы активно участвуем во всех делах дружины и всем отрядом переходим в четвертый класс..."
   "Многолюдный митинг, посвященный открытию мемориальной доски-барельефа Нине Михайловне Иванцовой, члену партийно-комсомольского подполья в Краснодоне, состоялся в Ворошиловградском машиностроительном институте... Снимается покрывало, и перед взором собравшихся на стене здания - изображение юной патриотки с автоматом в руке. Все в ней дышит отвагой, решимостью, беззаветным порывом бойца. Барельеф в виде полуфигуры выполнен скульптором Э. Можаевой. Архитектор В. Житомирский... К мемориальной доске были возложены цветы",- сообщала "Ворошиловградская правда" 30 сентября 1982 года.
   "Дорогой Ким Михайлович! Разрешите поздравить Вас с днем рождения Вашей сестры - бесстрашной связной "Молодой гвардии", нашей любимой героини Нины Михайловны!
   От всех ребячьих сердец желаем Вам здоровья, успехов в труде и творчестве, мира и благополучия на планете.
   Мы отмечаем этот день отличной учебой и полезными делами.
   С уважением к Вам пионеры 5 "В" класса, борющегося за право носить имя Н. М. Иванцовой, СШ № 10 г. Кировограда".
   "Здравствуйте, уважаемый Ким Михайлович!
   Долго мы не писали Вам, ибо до сей минуты скорбим о том, что Нина Михайловна умерла... Пусть уважаемая нами Нина Михайловна долго живет в наших делах... Поклонитесь ее памяти от нашего имени.
   Музей 51-й армии Клепининской средней школы, Крым".
   "Дорогой Ким Михайлович!
   Хотим выразить Вам глубокое соболезнование в связи с безвременной смертью дорогой Нины Михайловны. Мы, к сожалению, получили от нее только одно письмо, но оно было таким сердечным, что осталось у нас в памяти.
   Сейчас мы готовим рассказ в музее о Вашей прекрасной сестре, молодогвардейце Нине Иванцовой... Мы взяли за основу Ваши воспоминания, напечатанные в журнале "Юность". Используем материалы сборника документов "Молодая гвардия".
   Пионеры нашей школы работают в музее "Молодая гвардия" хорошо. Возраст их разный: четвертые-восьмые классы. Есть экскурсоводы со стажем, есть начинающие. Отряд имени Нины Иванцовой работает почти весь, на каждого можно положиться.
   Ким Михайлович! Очень просим Вас, пришлите, если возможно, что-либо из личных вещей Нины Михайловны. Не беспокойтесь, если Вы их доверите нам, мы все сохраним... Мы - это шестьдесят экскурсоводов школьного музея "Молодая гвардия" 49-й школы-интерната г. Ленинграда".
   "Здравствуйте, уважаемый Ким Михайлович!
   Пишет Вам незнакомая девушка-восьмиклассница Тарлопова Наташа из города Междуреченска.
   Я восхищена Вашей сестрой Ниной... расскажите мне, пожалуйста, о Вашей сестре подробнее: как она жила, как училась, чем увлекалась, какие книги любила читать, какие песни и фильмы любила?
   У меня есть мечта: окончить десять классов, литературный факультет Новокузнецкого пединститута и пойти работать экскурсоводом в Краснодонский музей "Молодая гвардия"... В нашей школе мы хотим создать музей "Молодая гвардия"..."
   "Пребольшущее спасибо, Ким Михайлович, за "Краснодонских мальчишек".
   ...Для комсомола Нина Михайловна очень много сделала, всегда откликалась на все просьбы, невзирая на свое самочувствие. Это удивительной души человек был, прирожденный комсомольский вожак, умеющий вести за собой, добрый, чуткий, внимательный, от общения с которым у тебя вырастали крылья. Как неумолимо время! Как трудно привыкать к глаголу "был"! Это нам, а Вам-то каково!?
   Вот почему, дорогой Ким Михайлович, Вы очень многое должны рассказать о Нине, о ее жизни. По Вашим воспоминаниям рассказывают ребята из лекторской группы музея о Нине, о наших встречах с ней... Ким Михайлович, передайте, пожалуйста, нашему музею какое-нибудь письмо Нины с фронта. Знаю, что сделать Вам это нелегко, но это такой дорогой свидетель о грозном времени и героическом характере, каким обладала Нина Михайловна, очень скромная женщина.
   С уважением Л. Ф. Дроздова, г. Щелково".
   В тридцатую годовщину со дня создания подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия" Нина писала:
   "Дни нашей жизни, уходя в прошлое, становятся страницами истории. Прошли десятилетия с того дня, когда молодогвардейцы поднялись на борьбу с оккупантами. Тогда большинству из них было по семнадцать лет. Вера в торжество правды, понимание своего долга вели их на подвиги. Они погибли, как герои, когда мир услышал эхо победной битвы под Сталинградом. В свой последний час юноши и девушки видели солнце над Краснодоном - маленьким уголком священной Отчизны.
   Молодогвардейцы ненавидели фашизм, несущий людям страдания и смерть, они мужественно боролись против него под руководством коммунистов-ленинцев. В этой борьбе многие обрели бессмертие.
   Идут годы, но герои всегда с нами: их мечты мы воплощаем в дела, на фронте труда продолжаем их подвиг.
   Стала светлой и гордой материнская скорбь о погибших сыновьях. Люди помогли своей земле забыть прошлое, трудовыми руками заврачевали ее тяжелые раны. Но сами они в своих добрых, но ничего не забывающих сердцах хранят память о тяжелых годах войны, о живых и павших героях, по праву достойных бессмертия. Пройдут десятилетия, века, а всеобъемлющая народная память будет так же свежа, как свежи неувядающие цветы на братских могилах; вечна, как вечен огонь, зажженный Родиной у подножия обелисков.
   Мы всегда помним о верных сыновьях и дочерях нашей Отчизны - героях Краснодона, чей подвиг стал синонимом служения народу.
   С радостью я вижу, как сегодня подвиг молодогвардейцев вдохновляет молодежь на трудовые свершения. Среди членов комсомольских бригад в цехах и на стройках - имена многих моих славных товарищей. Что может быть выше такого признания, ведь герой, уйдя из жизни, как бы остается на своем посту! И тот, кто идет с ним в одном строю, испытывает чувство законной гордости за свое место в жизни.
   Народная память - высшая благодарность Родины моим боевым друзьям. Они с нами: в сегодняшних буднях и в сияющем далеке, к которому ведет нас осененная знаменем партии прямая ленинская дорога.
   В трудовых делах молодежи я узнаю деловитость, стремление посвятить себя делу партии - черты, так свойственные молодогвардейцам. Их подвиг навсегда останется образцом служения своему народу" (* - Ворошиловградская правда.- 1972.- 30 сент. 148).
   Это в полной мере относится и к самой Нине.
   Когда я заканчивал работу над этой книгой, пришло письмо от Владимира Николаевича Иванова. "Тяжело смириться со смертью Ниночки, - писал известный киноартист.- Ее образ навсегда останется в моей памяти. Она была чрезвычайно скромной, честной, открытой и правдивой. До сих пор не могу поверить, что ее нет в живых.
   Я встречался с ней во время съемок фильма и после, неоднократно бывал у вас дома. Теперь часто вспоминаю те дни. Меня прежде всего интересовало, как и когда Нина познакомилась с Олегом, их отношения. Всякий раз я кое-что записывал... старался ее словами. Храню те записи поныне. "Олег учился в школе Горького, а я в Ворошилова,- рассказывала твоя сестра.- Учащиеся старших классов наших школ проводили совместные тематические вечера, после которых устраивались танцы или выступления художественной самодеятельности. На одном из таких вечеров мы и познакомились. Мне тогда довелось станцевать с Кошевым... Олег сразу понравился. Прежде всего бросалась в глаза его особая опрятность. Но я не думала к нему подступиться. На это было много причин. Главная из них та, что я старше его почти на три года. Кроме того, он из интеллигентной семьи, а я из простой, рабочей. И еще знала: объектом внимания Олега является его соученица Лина Темникова. Она была недурна собой, хорошо играла на пианино. Впоследствии Фадеев вывел ее в романе под именем Лены Позднышевой.
   Поближе познакомиться с Кошевым мне помогла Люба Шевцова. Произошло это во время оккупации Краснодона. Тогда же Люба рассказала, что Олег поссорился с Темниковой навсегда. Причиной был тот случай, который подробно описан Фадеевым в романе.
   Потом Кошевой пришел ко мне домой и попросил нас с Олей размножить сообщения Совинформбюро. Он стал приходить к нам часто... Я беспокоилась, как отнесется к нашей дружбе его мама, Елена Николаевна. Но вдруг она сама мне сказала, что очень рада, что Олег подружился со мной, а не с кем-нибудь другим, наподобие Лины. И попросила, чтобы я приходила к ним почаще. То же самое сказала мне и бабушка, Вера Васильевна".
   Ты, Ким, правильно решил написать о сестре. Такие люди, как Нина, встречаются на земле не очень часто. Нашей молодежи есть чему поучиться у нее... ну, хотя бы тому, как будучи тяжелобольной она сумела прожить жизнь с пользой для людей".
   
   
   Литературно-художественное издание Иванцов Ким Михайлович
   СТАРШАЯ СЕСТРА
   Рассказы
   Зав. редакцией Н. И. Цилюрик
   Редактор Н. И. Моргун
   Художник Е. П. Тарабрина
   Художественный редактор В. Ю. Лукаш
   Технический редактор Н. X. Дмитриева
   Корректор Т. П. Соленкова
   

Наверх