Сережка мастерил рогатку в коридоре, как вдруг в доме раздался громкий стук и неистовый кошачий вопль. Мальчик вихрем влетел в комнату:
   - Кто Мурку бил?!
   Вася, старший брат, худощавый юноша, с хмурым лицом собирал тетради в сумку; желваки, точно маленькие орешки, перекатывались на его запалых щеках. Он как-то подчеркнуто не смотрел в сторону пришедшего с работы отца, который раздевался возле рукомойника. Сестренка, прижимая к груди тряпичную куклу, испуганно выглядывала из своего закутка сквозь прутья кроватной спинки. Девочки повзрослев, готовившие обед, молча жались у плиты.
   Отец тяжелым движением плеч сбросил с себя "робу". Задубевший от пота и грязи брезент с дровяным стуком рухнул на пол возле помойного ведра. Из-под шкафа неслось жалобное мяуканье.
   -- Кто Мурку бил?! - еще настойчивее крикнул Сережка, хотя по испуганным взглядам сестер уже догадался, что это отец "пугнул" чем-то кошку.
   Гаврила Петрович обернулся к нему. На черном от угольной пыли волосатом лице шахтера ярко прорезались белки глаз.
   - Геть отсюда, защитник!
   Грозный голос "деда" - так в семье Тюлениных звали отца Гаврилу Петровича - размел девчонок по углам. "Под злую руку" он мог ударить чем ни попадя: палка подвернется - палкой, тяжелый ремень с пряжкой - ремнем. Сейчас в руках у него был снятый с ноги сапог.
   Сережка весь встопорщился, словно котенок перед оскаленной мордой собаки. Серые глаза сверкали, как угольки, волосенки на голове встали ершом.
   - Такой большой - маленькую кошечку бить! - выпалил он отцу.- Не стыдно?..
   Смысл ли сказанного дошел до сурового Гаврилы Петровича или бесстрашие, с каким сын кричал на него,- рука с сапогом медленно опустилась.
   - Жалостники! - прохрипел шахтер, рывком ставя обувь в угол. Слова его относились ко всем детям.- За чужим хребтом... В забое жилы себе рвешь, чтоб вас, ораву такую, прокормить. А кошка со стола тянет...
   Сережка, стоя на коленях, шарил руками под шкафом.
   - Кисанька, бедная! Ну не плачь, иди, иди ко мне...
   Наконец он осторожно извлек на свет кошку, поджимавшую лапу. Сломанная косточка на покалеченной ноге животного выпирала острым зазубренным уголком.
   - Миленькая моя,- расплакался мальчуган,- я тебя вылечу! Вот посмотришь, вылечу!
   Гаврила Петрович сердито звякнул крышкой рукомойника:
   - Головой об угол - вот ей лечение.
   - Не дам! - закричал Сережка, пятясь от отца и прижимая кошку к себе.- Не дам, хоть ты что!..
   Незаметно рядом с ним оказалась Надя. Отодвинула строптивого братишку в угол, приговаривая, что нельзя перечить отцу, и в то же время многозначительно подмигивая: не шуми, мол, а то "дед" сильней разойдется. Осматривая перебитую Муркину лапку, она тоже всхлипнула.
   - Бедненькая!.. К столу потянулась, а дед в нее молотком как запустит! - шепотом рассказывала она Сережке.- Сейчас тряпочку чистую достану. Забинтуем потуже - срастется.
   Сережка, подергивая носом, принялся уговаривать жалобно мяукавшую кошку:
   - Ты потерпи. Не бойся, мы не сделаем больно... Ну, тихо, тихо! У меня, помнишь, нога была разбита и бок синий - я ж не кричал, я ж - потихоньку...
   Ногу ему поранила корова. Было тогда Сережке всего пять лет. Задумал он как-то выяснить, почему у коров рога. Выбежал на дорогу, видит - пастух стадо гонит. Он - навстречу. Вдруг сивая корова шасть к нему, поддела рогом да как бросит через себя. У Сережки в глазах все завертелось. Шлепнулся он об дорогу больно, а плакать некогда - корова опять на него: вот-вот рогом проткнет, копытищами растопчет. Схватил он горсть пыли да бух ей в глаза выпученные. Закрутила злюка мордой - не видит ничего. А он в нее еще горсть, да еще! Все-таки корова бы, наверно, растоптала его своими черными копытами. На счастье, какой-то рабочий проходил - давай ее палкой отгонять.
   Цел? - подхватил Сережку набежавший пастух.
   Ногу парню рассадила, кровит,- озадаченно сказал рабочий.- Да и напугала хлопчика, окаянная.
   Сережка расплакался.
   - Больно? - спросил пастух, заматывая ему рану тряпкой.
   Сережке отчего-то стыдно было в этом признаться.
   - А почему она сразу драться кинулась? - обиженно сказал он.- Я ж ее не трогал.
   Пастух, кое-как закончив перевязку, поставил его на ноги:
   Не падаешь? Ну и гарно. Ступай.
   А почему...- начал было опять Сережка, но пастух, торопясь к стаду, махнул кнутом.
   - Ступай до дому, а то Сивая вернется, она тебя почемукнет!
   На следующий день, вооружившись палкой, Сережка опять вышел к стаду. На рогах у бодучей коровы висела доска, прикрывая глаза спереди. Пастух заметил его:
   - Ты что ж, бить Сивую пришел?
   -- Нет,- твердо сказал Сережка.- Чтоб не думала, что я испугался...
   Умываясь, а потом, садясь за стол, Гаврила Петрович слушал, как младший сын со слезами в голосе продолжал утешать кошку. Жалостливость всегда раздражала сурового шахтера, она казалась ему признаком слабости, а слабых и трусоватых - будь то даже собственный ребенок - он терпеть не мог.
   - Расхлюндился,- насмешливо проворчал он.- Девки вон не плачут по кошке, а ты нюни распустил. Парень называется.
   Сережка вытер ладошкой глаза.
   Мурке же больно.
   А холера с ней - не тебе. Будешь так-то всех жалеть - замордуют. Чтоб тебя не били - сам бей!
   В комнату вошла мать, Александра Васильевна. Она не знала, в чем дело, но услышав поучения мужа, вспылила:
   - Да разве ж тому детей учат? Не со зверями им жить-то - с людьми. Бодливой козе всегда самой рога ломают.
   Как ни крут был Гаврила Петрович в обращении с домашними, Александру Васильевну, женщину напористую, решительную, острую на язык, он уважал и побаивался, хотя порою и с ней у него случались перепалки.
   - Ладно тебе, старая,- тяжело опустился он на скрипучую табуретку.- Устал я, как черт, в забое. Кормить чем будешь?
   При упоминаний: о еде Сережка почувствовал, что если в следующую минуту не съест хотя бы холодную картофе:лину, то упадет без сил. Но он понимал, что есть хотят все в доме не меньше его, поэтому только сглотнул голодную слюну, глядя, как мать наливает похлебку в отцову чашку.
   Гаврила Петрович достал из сумки завернутую в газету буханку хлеба - получил по карточкам. Ровные тонкие ломтики падали на стол от ножа. Когда пайки были нарезаны всем, он хмуро скомандовал:
   - Гей, выводок, сигай за стол.- Болтнув деревянной ложкой в чашке, кинул потеплевший взгляд на жену.- С мясом сегодня!.. До получки-то дотянешь?
   Отец с матерью заговорили о хозяйственных делах, прикидывая, как бы выкроить денег на рубашку Василию - большой уж. И девчонкам к лету платьишки надо справить.
   Сережка хлебал торопливо, обжигаясь. Суп был необыкновенно вкусный, но жидкий, как всегда: сколько ни ешь -- хоть живот лопни! - а есть все равно хотелось.
   На дне тарелки оказался кусочек мяса. Маленький, в полспичечную коробку. Сережка жадно выхватил его пальцами и сразу в рот. Вкус мяса был так удивителен, что не доставало терпения разжевать кусок - едва не проглотил целиком.
   Вдруг под столом, напоминая о себе, тихонько и жалобно мяукнула замолчавшая было Мурка. Сережка сразу стиснул зубы, чтобы не сделать еще одного движения челюстью - тогда мясо проглотилось бы само. Метнул глазами в сторону родителей. Они на него не смотрели. Сережка бесшумно и незаметно скользнул под стол. Мурка ждала, поджимая забинтованную лапу, и жалобным сипловатым голосом начала клянчить. Она просила шепотом, и он шепотом отвечал ей, с трудом вынимая остатки таявшего во рту мяса.
   - Ешь. Выздоравливай...
   Все дни, пока Мурка хромала, Сережка делил с ней свою пайку, что доставалась за столом. Вася как-то сказал:
   Зачем ей мясо отдаешь? Сам как из спичек сложенный.
   Она ж инвалидка, не может мышей ловить.
   Налей в черепок похлебки, пусть ест.
   Но избалованная кошка похлебку есть не хотела, ласкалась и жалобно канючила мясо. А Сережкино сердце ныло при виде чужой боли и отзывалось на ласку, как скрипка на прикосновение смычка. Хитрая Мурка продолжала пользоваться его отзывчивостью даже после того, как стала бегать на всех четырех.
   Детей в семье Тюлениных было много. Сережка рано приучился к самостоятельности. Дошколенком он мастерил себе рогатки, луки со стрелами, но, пожалуй, охотнее всего - воздушных змеев. Змеи были его страстью, позже их заменили голуби, а еще позже - мечта стать летчиком...
   У него был неиссякаемый запас энергии и вопросов. Больше всех страдал от этого "запаса" тот, кого он любил,- в первую очередь, Вася. За сводным старшим братом он бегал, как верная собачонка за своим хозяином. Слушать Василия, делать ему что-либо приятное, да просто нести по дороге в школу браткину сумку с книжками было для Сережки счастьем. Он скакал и вертелся вокруг брата, словно юла на неровном полу, и сыпал свои бесчисленные "зачем?" и "почему?".
   С особой настырностью расспрашивал он про школьные дела.
   А зачем ты книжки в газету завертываешь?
   Чтоб чистые были.
   За грязные от учительницы попадет, да?
   Случается.
   А почему? Что ли, книжки ее, учительницы?
   Не в том дело - чьи. Беречь надо. И к чистоте привыкать. Глянь на себя в зеркало: замазуля.
   А ты уже привык?.. А почему у тебя палец синий?
   Чернила пролились.
   У тебя ж - непроливашка! Почему она пролила?
   Вот пойдешь сам в школу - не так уляпаешься.
   А Петрусь сказал: я недомерок, меня в школу не запишут.
   Если тебя не примут, то только за вертячку. Ты вот, пока со мной говоришь, три раза на стул заскакивал, под столом побывал, карандаш сломал, хотел резинку себе в ухо засунуть - не влезла. Посади тебя на парту - собой семь дыр на одном месте провертишь.
   В школу Сережке хотелось, как на первомайский праздник.
   Когда, наконец, настал день записи, он поднялся на рассвете, и никакими словами нельзя было убедить настырного мальчишку, что в школу идти рано.
   - Мам, айда...
   .- Надо позавтракать.
   - А как опоздаем? В класс же опоздавши не пускают. Спроси у Василия.
   .Школьный порог переступил серьезный и притихший, лишь серые глаза с обычной живостью и любопытством шныряли по пустым коридорам.
   Я ж тебе толковала: рано. Видишь, никого еще нет,- выговаривала мать.
   А вот и есть...
   
   Я очень хорошо помню тот эпизод,- рассказывает учительница, которая тогда записала Сергея в первый класс школы имени Горького,- Намного раньше других поступающих передо мной появился босоногий мальчуган в длинных штанишках и в синей косоворотке, подпоясанной ремешком. Кепчонка сидела у него на затылке козырьком назад. Был он какой-то очень миниатюрный, настоящий "мальчик с пальчик". Я подумала: детсадовец забежал. Но держался он с видом человека независимого и сосредоточенно-серьезного, что при его росте выглядело забавно.
   Сколько же тебе лет? - спросила я.
   Семь.
   Как тебя зовут?
   Запишите: Сергей Гаврилович Тюленин.
   И ты можешь сказать, где живешь?
   Скажу. Тринадцатый квартал, дом номер тридцать семь.
   Молодец. Значит, ты считать умеешь?
   А то нет? В детсаде учили до двадцати, а я умею до ста и до двести... Записывайте.
   Подошла его мать, поздоровалась со мной, но участия в разговоре не принимала, только сняла кепчонку с головы сына.
   Сережа хотел было запротестовать против такого произвола, но Александра Васильевна шепнула ему:
   - В школе кепку надо снимать.
   Я записала Сергея Тюленина в первый класс и сказала, чтобы он пришел в школу тридцать первого августа.
   Учиться? - как-то сразу просиял Сережа.- С книжками? А непроливашку брать?
   Нет, ничего не приноси. Тридцать первого августа ты узнаешь комнату, где будешь учиться, парту, на которой будешь сидеть. Познакомишься со своей учительницей...
   -Значит, я теперь ученик? Не дошколенок? - перебил он меня.
   - Считай, что так. Но ученики не перебивают учителей. Надо прежде выслушать взрослого, а потом говорить самому... Хочешь учиться в моем классе?
   Сережа быстро взглянул на меня, будто оценивая, что я за человек, секунду подумал, потом сказал:
   - Там видно будет. Куда попаду...
   Я едва не рассмеялась: так не соответствовал серьезный тон - его крохотной, миниатюрной фигурке.
   Сергея Тюленина я записала в свой класс.
   К сожалению, проучился он в нашей школе недолго. В то время у нас развернули работу педагоги. У Сережи спросили:
   Сколько у тебя братьев?
    Два.
   А сестер?
   Сережка пошевелил губами, пальцами, потом сказал:
   Шесть.
   А вместе?
   Он опять подумал, шевеля губами и пальцами, ответил:
   - Семь.
   Ну-ка, посчитай лучше. Два да шесть... Сколько будет вместе?
   Вместе - семь,- стоял на своем Сережка.
   Ты сложи: два брата и шесть сестер...
   Сережка с его настойчивым упрямым характером не хотел "складывать" братьев и сестер и стоял на своем:
   - Вместе - семь.
   Твердил он это потому, что старшая сестра вышла замуж и жила отдельно от их семьи. А педагог решил, что мальчик "умственно отсталый", и перевел его в особый класс. Тех, кого туда зачислили, ребятишки прозвали недоумками. Узнав об этом, возмущенная Александра Васильевна явилась к нам, отругала педагогов и отвела Сережу в школу им. 19-го МЮДа.
   Так Сергей Тюленин попал к опытной учительнице и душевному человеку Анне Сергеевне Житковой...
   
   
   

Первая дружба

   В моем классе, продолжает рассказ о Сереже Анна Сергеевна, был мальчик с парализованными ногами, на которых он едва держался, бледнолицый и слабый Толя Кузьмичев. Вскоре я заметила, что Сережа все время вертится около него. То поможет ему одеться, то, уложив книжки в сумку, скажет:
   - Айда вместе. Я донесу.
   Как-то я вышла за ребятами на ступеньки школы и увидела, что ученик параллельного класса, Валя Шевырев, кривляясь, дразнит Кузьмичева:
   - Колченогий! Колченогий!
   По-моему, он больше ничего не успел крикнуть. Сережа коршуном налетел на него, сбил с головы обидчика кепку, свалил того на землю:
   - Вот тебе за колченогого!
   Потом вернулся к другу и повел его по сухой тропинке возле полотна железной дороги, которая проходила рядом со школой.
   Я подошла к Вале Шевыреву, вытерла ему хлюпающий нос:
   - Видишь, как нехорошо получилось! Вздумал дразнить беспомощного человека. Разве Толя виноват, что у него отнялись ноги? Нет. Сережа правильно сделал, что вступился за слабого.
   Валя обиженно сопел, стряхивая грязь с кепки.
   - А вот за тебя никто не заступится,- продолжала я.- Кому охота с дразнилкой водиться.
   Я направилась домой. К моему удивлению, Валя догнал меня.
   Я больше не буду...- он глядел себе под ноги.- Я нечаянно...
   Это ты ребятам скажи, а не мне. Вот поди к Толе и скажи.
   Валя несколько шагов сопел рядом, потом отстал.
   На следующий день, подходя к школе, я увидела еще издали, как Сережа, Валя и Толя о чем-то оживленно разговаривают. Когда я поравнялась с ними, Сережа подбежал ко мне:
   - Анна Сергеевна, а мы уже помирились! Валя хочет с нами дружить!
   Порывистый, невоздержанный, порой грубоватый, Сережа менялся совершенно, когда дело касалось Толи. С Толей он был предупредителен и даже нежен. Больной мальчик чувствовал его искреннюю привязанность и платил ему сердечной дружбой, делясь, по-моему, всем, что имел. Он помогал Сережке делать уроки, рассказывал содержание прочитанных книг. И тосковал, что не может следовать за ним повсюду.
   Сережа в свою очередь при всяком удобном случае старался подчеркнуть достоинства Толи - его ум, начитанность, осведомленность. Порою это выглядело забавно. Например, стоило мне спросить, у кого бы найти интересную книжку для чтения в классе, как Сергей кричал: - У Толи! У Толи!
   Ему казалось, что в библиотечке Толи Кузьмичева собраны все интересные книжки. И если я соглашалась читать ту, что приносил Толя, Сергей прямо-таки сиял: вот какой у него замечательный друг!
   Постепенно определялся своеобразный характер Сергея Тюленина. Этот мальчик требовал к себе очень осторожного и чуткого отношения. Необыкновенно живой, часто неуравновешенный, порой даже резкий, заводила ребячьих шалостей, изобретатель всевозможных проделок, он вместе с тем был правдив, смел, никогда не старался уйти от ответа за свои проказы и в любую минуту готов был прийти на помощь слабому, обиженному. Больше всего он не выносил притеснения, насилия над собой. Я поняла, что добиться его уважения можно только уважительным отношением к нему самому, разговаривать с ним надо было как со взрослым - серьезно, без сюсюканья.
   
   
   

Справедливости ради

   При всем его озорстве и непоседливости, Сережка был ярым поборником справедливости. Правда, справедливость он частенько понимал по-своему...
   На последней парте сидел Вова Забабурин, упитанный рыжеволосый мальчик, отчаянный драчун и неслух. Он был старше и сильнее всех в классе. Большинство ребят побаивались его, других он "подкупал подачками". У него было великое множество всевозможных перьев. Где он их доставал, никому неизвестно. Писать большинством из них нельзя было - только вынуть да полюбоваться. Ребята млели, разглядывая его коллекцию. Кто из второклассников не мечтал обладать хотя бы одним из Вовиных сокровищ! Изредка Вова дарил перья своим приближенным.
   С какого-то времени класс, то есть мальчишеская его часть, начала делиться на две группы. Одни шли за Вовой, другие - за Сережей. Группы по численности часто менялись: то у Сережи больше, то у Вовы. Сергею нечем было подкупать ребят, да и не такой у него складывался характер, чтобы добиваться расположения товарищей подобным способом. Он привлекал ребят неиссякаемой энергией, изобретательностью, ловкостью. Затеять ли игры, рассказать ли вечером страшную сказку про леших и колдунов - лучше Сергея никто в классе не мог. Когда он воодушевлялся, то темпераментом своим увлекал всех. Как-то перед уроком Сережка влетел в класс с криком:
   - Я вчера щуку поймал! Вот такую! На червя!
   Ребята обступили его. Кто-то усомнился, что можно поймать щуку на червя. Но Толя подтвердил, что сам видел пойманную Сережей щуку. Начались расспросы. Слышались Сережины возгласы: "Как рванет!.. А я ее - ррраз! Подсек! А дед Влас кричит: "Поважай, поважай!..".
   В это время Вова достал свою коробку с перьями:
   - Глянь, пацаны, какое я перо добыл!
   - Погоди ты со своими перьями! - крикнул ему Сережка.- Я первый начал.
   Вова продолжал звать ребят. Сергей подскочил к нему:
   - Не мешай!
   Вова дернул его за рубашку. Тогда Сережка сделал два шага назад и вдруг с разбегу боднул противника головой в грудь. Здоровяк Забабурин, который был чуть ли не вдвое выше его, растянулся в проходе между партами. Перья с тонким звоном брызнули по полу.
   В это время вошла я.
   - Анна!..- раздался испуганный клич.
   Ребята опрометью бросились на свои места. Сергей, оглянувшись, пулей вылетел из класса. Ко мне подошел испуганный Толя, весь в слезах, что-то хотел сказать и не мог. Я ничего не понимала.
   - Вы подрались?
   Толя отрицательно мотнул головой.
   Плакал и Вова, но слезами бессильной ярости. Он все приговаривал: "Ну и дам я ему! Ну встречу!..".
   Девочки наперебой принялись рассказывать, что случилось в классе.
   Но почему же ты плачешь? - спросила я Толю.- Тебя ударили?
   Нет... Теперь Сереже попадет. У Забабурина вон какие дружки! Изобьют...
   Проходили минуты, ребята продолжали рассказывать, перебивая друг друга. Я постаралась придать инциденту комический характер. Все засмеялись, один Вова сидел насупившись, размазав по лицу слезы грязными руками. Толя чутко прислушивался ко всякому движению в коридоре и беспокойно поглядывал в окно. Через несколько минут он поднял руку:
   - Анна Сергеевна, можно выйти?..
   Я разрешила, понимая тревогу мальчика за друга.
   Урок продолжался. О том, что Кузьмичев вышел, я вспомнила лишь тогда, когда раздался стук, и Толя показался в дверях класса. Лицо его было спокойным, но несколько озадаченным.
   Прозвенел звонок на перемену. Толя сложил в сумку Сережины книжки, шапку и поспешно вышел.
   Сережа не явился в класс до конца уроков. Допытываться, где он, я не стала. Торопиться с разрешением ребячьих конфликтов никогда не следует. Пусть улягутся страсти. Лучше помедлить, чем допустить ошибку и обидеть невиновного.
   Однако на душе было неспокойно: как бы Забабурин со своими дружками в самом деле не избил Тюленина!
   На второй день Сережа, как ни в чем не бывало, пришел в школу. Он стоял за своей партой, приветствуя меня. Я пристально посмотрела на него. Он смутился и опустил глаза.
   "Ага, все-таки понимает, что виноват",- подумала я.
   На большой перемене у нас состоялся разговор. В классе я оставила троих - Сережу, Вову и Толю.
   - Ну, Вова, тебе первому предоставляется слово. Честно расскажи, как вчера все получилось...
   Толю я оставила потому, что считала его "совестью" нашей. Я еще ни разу не замечала, чтобы Толя говорил неправду. Даже если виноват Сережа, Толя этого не скроет.
   Забабурин начал свой сбивчивый рассказ. При малейшей его попытке отойти от истины Толя издавал звук, напоминавший стон, и Вова "вносил поправки".
   - Значит, ты считаешь, что Сережа виноват? - спросила я его.
   Вова пробормотал что-то и смолк.
   А ты что скажешь? - глянула я на Сергея.
   Я за справедливость! - вскочил он с парты, но тут же голос его упал и глаза повело к дверям.- Так вчера казалось. Что по справедливости. А смотрел на вас - и чегой-то не так... Хоть ты что - не так! - вскинул он взгляд на меня.
   Почему ты без моего разрешения ушел из школы? - спросила я.
   Вовка мне пуговки оборвал на рубашке. Не сидеть же в классе, как Петька Зубков.
   Петя был самым большим неряхой. Часто приходил в школу неумытым, с оторванными пуговицами, в расшнурованных ботинках. Если застегнется, то наискось или по две петли на одну пуговицу. Санитарная комиссия плакала с ним.
   Что было сказать мальчику? Мало того, что мои симпатии были на стороне Сережи, но и факты говорили за него. А на сердце по-прежнему было неспокойно. Как изжить вспыхнувшую между ребятами вражду?
   - Анна Сергеевна,- Толя поднял руку как на уроке.- Вы говорили, будем к празднику стихотворение "Мужичок с ноготок" разыгрывать? Давайте им поручим. Сережа - мужичок, Вовка - ведущий.
   "Умница ты мой!" - похвалила я мысленно Толю.
   Да, школа - это не только учителя, которые учат, делают замечания, проводят различные воспитательные мероприятия,- это прежде всего коллектив самих маленьких, начинающих жизнь людей. Главная задача воспитателя - вдохнуть в них идеалы, которые бы сплотили их, повлекли друг к другу. Тогда ребята сами приучатся к взаимному уважению, к правильной оценке своих и чужих поступков. Это и есть первая ступень воспитания коммунистической нравственности.
   ...Когда на новогодней елке появился маленький мужичок, в полушубке, в лохматой шапке, сползающей на нос, в лохматых рукавицах, в каждую из которых он мог бы влезть двумя ногами,- ребята засмеялись и дружно захлопали в ладоши. Это был заправский "мужичок с ноготок"! Он не шел, а важно шествовал, помахивая кнутом и подергивая вожжами. Даже сам Дед Мороз, одаривавший всех конфетами и прибаутками, произвел меньшее впечатление. Было в Сереже что-то поистине артистическое.
   Однако я радовалась и другому. Вова Забабурин, старательно читая за автора, "вел" под уздцы лошадь, запряженную в сани. Лошадь была на колесиках, в санках лежала добрая охапка хвороста. Вове приходилось тащить все это по сцене, в то нее время не подавать вида, что тяжело. Но он был горд: чуть ли не месяц они вдвоем с Сережей мастерили сбрую, ладили санки, репетировали. Вражда растворилась в общей работе.
   Весь вечер Сережка ходил в своем наряде вокруг елки и потешал ребят.
   Дежурный! В нашем классе это надо было заслужить.
   По списку на очереди - Петя, но санкомиссия не допускает: пришел в школу грязный. Следующий - Коля. Вспоминаем: когда Коля дежурил прошлый раз, на последнем уроке не оказалось тряпки. Строго предупреждаем. Наконец подошла очередь Сережи Тюленина. Девочки из санкомиссии накануне долго шпиговали его. Дома надо умыться дочиста, в класс прийти на пятнадцать минут раньше. Дежурный должен приготовить "подушечку" для вытирания доски, хороший мел, полить цветы.
   Я напоминаю, чтобы на переменах Сергей удалял ребят из класса, открывал форточки, следил за чистотой: в конце занятий класс надо сдать второй смене убранным, без единой бумажки под партами.
   - И вообще, сегодня за порядок отвечаешь ты.
   Сережа старался изо всех сил. Я радовалась, исподтишка наблюдая, как он отчитывает своих приятелей за грязные ботинки, как заставляет Петю Зубкова до соринки выгрести подсолнечную лузгу из парты. Раз требует с других - сам в дальнейшем не допустит того же.
   Но во время урока физкультуры его старательность едва не обернулась бессердечием.
   Ребята занимались во дворе. Сережа оставался в классе. Физрук, молодая девушка, неопытная в педагогической практике, по ничтожному поводу отослала двух девочек за родителями. Было ветрено, пальто находились в классе. Девочки хотели одеться, но Сергей стоял в дверях:
   Не пущу.
   Нас - за родителями,- упрашивали те.- На улице холодина, а нам вон куда бежать!
   Анна Сергеевна сказала: до начала следующего урока никого не впускать,- стоял на своем строгий дежурный.
   - Так холодно ж! Как мы раздетые побежим?! - расплакались девочки.
   Однако Сергей, обычно такой чуткий к чужой беде и боли, на этот раз уперся:
   - Не положено в класс заходить - и все. Нельзя нарушать.
   Дрожащих, посиневших девочек я случайно заметила на крыльце. Вернула. С Сережей долго беседовала о справедливости и человечности, о том, что бездумное, формальное исполнение обязанностей может принести большой вред людям. Он слушал, но, кажется, мои рассуждения не слишком затрагивали его. Тогда я начала описывать, какая беда могла произойти. Вот Зина с Алей, добежав в одних платьишках до дома, простуживаются и заболевают воспалением легких. Слабенькая Аля мечется в жару, бредит. Плачет ее мама. Врачи уже ничего не могут поделать. Аля из последних сил шепчет: "Мамочка, не ругай Сережу Тюленина. Он не знал, что так получится. Прости его..."
   Видимо, нарисованная мною картина тронула его. В глазах строгого дежурного заблестели слезы:
   - Анна Сергеевна,- прошептал он,- не надо, чтоб с Алей так...
   Первый снег - тот же праздник! В одну ночь навалило до колен - рыхлый, мягкий. На задворках за школой бой идет, снежки, как искры, мелькают на сером фоне забора.
   После звонка на урок мальчишки собирались медленно. Отфыркивались, вытирали красные лица подолами рубашек. Когда уселись на свои места, оказалось, что нет Сережи. Был, играл вместе со всеми в снежки - в класс не пришел.
   В середине урока распахнулась дверь. На пороге появился снежный ком с синим носом и жалобно мяукнул:
    - Можно?
   Сережка! Руками он, видимо, уже не владел. Сняла с него шапку. Она была облеплена снегом не только снаружи, но и внутри. Снег везде: под шарфом, в рукавах, в сапогах. Кажется, и рот был снегом набит.
   Раздела. Сережка чихнул - откуда-то снова посыпался снег. Класс грохнул от хохота.
   Анна Сергеевна, за ноги его потрясите - где-нибудь еще есть!
   Не надо! И так сугроб на полу!
   Лицо Сережи сморщилось вдруг, из глаз брызнули молчаливые слезы. Лишь тогда я поняла, что ему не до смеха. Взяла за руки - пальцы были как тонкие сосульки.
   Девочки сбегали за холодной водой. Сунули кисти его рук в чашку. Я принялась растирать ему щеки и нос шерстяной варежкой. Сережка запищал сиплым голосом:
   - И-и-и-и...
   Через четверть часа он, укутанный моим широким шарфом, сидел у теплой печки, и уже с усмешкой рассказывал, что с ним случилось.
   ...Самый жаркий "бой" кипел за забором. Сначала несколько мальчишек из четвертого "б" всех побивали и не пускали в школу. Затем нагрянуло много ребят из четвертого "а". "Вешняков" начали теснить. Сережке показалось несправедливым: "ашников" налетело вдвое больше, поэтому он выступил против них. И его партия не поддавалась. Да вдруг на помощь "ашникам" пришли человек десять со второй смены. Пятясь от наседающих противников, он угодил в глубокую яму, вырытую для столба. Вначале затаился в ней, боясь, как бы его не заметили разъяренные "ашники". А когда после звонка все убежали, он попытался выбраться и не смог.
   Кричу, зову - никого,- рассказывал незадачливый вояка.- Только снег мне на голову бухает. Руки замерзли, не гнутся - хоть ты что! Хорошо - дядька один вдоль забора шел, вытащил...
   Не надо было от своего класса отбиваться,- укорил его Толя.- Нашим девочкам "бешники" проходу не давали, в снегу валяли, а ты - за них.
   Я не упустила случая заметить:
   - А для Сережи наши девочки - вроде не товарищи. Он сам Лине снег в лицо кидал, ножку ей на скользком крыльце подставлял. Вместо того, чтобы защищать слабых, сам на них нападает.
   Урок был сорван, но мне казалось, время потеряно не зря. Сережа сидел красный, как перезревший помидор...
   А дня через три я узнала, какие "выводы" он сделал для себя из нашей беседы.
   С большой перемены ребята вернулись возбужденные, Сережа - с шишкой на лбу, у Лины - синяк под глазом.
   - Ударилась,- ответила она на мой вопрос, а Тюленин и вовсе промолчал.
   Только от дежурного учителя я узнала, что произошло. Ученик четвертого класса Иван Перебейнос, дурачась, толкнул Лину. Толкнул не сильно, но та поскользнулась и, падая, стукнулась лицом о подоконник. Это увидел Сережа.
   - Не смей девочек трогать! - крикнул он и, не дожидаясь ответа, ринулся на Ивана, который был вдвое выше его.
   Завязалась потасовка. Сережка все прыгал, прыгал, как петушок, и умудрился разбить нос Ивану. Тот в свою очередь рассвирепел, свалил его на пол и тузил кулаками по чем попало. Их едва растащили.
   Увы, такими иногда бывают последствия самых правильных, самых, на первый взгляд, удачных, дошедших до сердца, бесед учителя со своими питомцами.
   Как бы ни были прекрасны правила морального кодекса, которые мы стремимся привить ребенку в школе, они принесут мало пользы, если низок общий культурный уровень той среды, в которой постоянно живет ребенок.
   В первую очередь надо учить детей не частностям, не правилам поведения, а воспитывать тягу к культуре и нетерпимость к невежеству.
   
   
   

Вольница

   Долгожданное лето - горячее, знойное. Последние дни занятий. Ребята сидят в классе вялые, безучастные к тому, что говорит учитель. То и дело поглядывают на окна: скорей бы туда - в степь, к речке!
   Устали и учителя. Но...
   Сережа, почему ты сегодня пришел в школу неумытый?
   Ну как же! Я в речке купался!
   А тетрадь! Ты что, в ботинках по ней ходил?
   Да нет, Анна Сергеевна, босиком, по нечаянности... Бежали, книжки бряк на дорогу, а ребята сзади, ну и...
   Лето только начиналось. Все, что удалось привить во время занятий в школе, исчезало. Надо было хоть как-то сохранить на каникулах связь с "трудными" ребятами.
   Некоторым ученикам даю задания на лето. Другие сами спрашивают, что делать в свободное время, какие книжки прочитать.
   - Все, ребята. Счастливого вам отдыха! Раз в месяц хотя бы заходите ко мне домой. Приносите тетради, посмотрю, как справляетесь с заданными работами.
   Однако встречи наши происходили чаще, нежели предполагалось. Я знала излюбленные ребячьи тропы к "купалкам" и любила бродить по ним.
   Как-то в жаркий июньский день я шла к реке по одной из таких тропинок. Сзади послышался крик, гиканье, свист. Меня догнала шумная ватага детворы с загоревшими животами и облупленными носами. Впереди бежала большая черная собака, запряженная в детскую коляску. "Повозка" прыгала и дребезжала. Сидящий в ней белобрысый мальчишка дергал вожжами. Я узнала новогоднюю "сбрую" с колокольцами, только теперь она была не на игрушечной лошади. И возница был тот же.
   - Сергей?!
   Он дернул вожжой. Собака вильнула в сторону, экипаж перевернулся вверх колесами.
   Здравствуйте, Анна Сергеевна! - радостно приветствовал меня Сережа, протирая глаза от пыли.
   Куда это ты едешь?
   На купалку! Орлик, вперед!
   Но собака, видимо, изрядно умотавшись со своим неугомонным хозяином, растянулась на дороге.
   Как ты загорел! Настоящий арапчонок.
   Дак целый же день на речке.
   А чем еще занимаешься?
   Вот скоро начну. Я высчитал. Июнь отдыхаю. А в июле... Ну где-нибудь там, к концу, возьмусь. И зараз все задания выполню.
   Ты обещал приходить ко мне каждый месяц.
   - Я лучше потом сразу за все... Мы с Надей договорились...
   Я знала его сестру Надю, которую он очень любил, но о чем они договорились, расспросить не успела.
   Набежавшие сзади мальчишки окружили нас плотным кольцом. Чумазые, крикливые, как галчата, они напоминали толпу краснокожих. Разводы грязи на их потных лицах были похожи на причудливую татуировку. Сережа был едва ли не самый маленький, однако ребята бежали именно за ним, Пока он разговаривал со мной, ни один не тронулся дальше. Он умел привлечь и расположить к себе сверстников.
   "Повозка" рванулась, и вся орава, горланя, понеслась следом.
   Недели две после этого я не видела Сережу, затем он вновь попался мне на глаза. Проходила я как-то по поселку, возвращаясь от знакомых, и вдруг с крыши сарая:
   - Здрасьте, Анна Сергеевна!
   Маленький полуголый человечек с длинным шестом в руках балансировал на самом коньке деревянной кровли. К концу шеста был прикреплен ярко-красный лоскут. Едва я успела ответить на приветствие, как Сережа, заложив палец в рот, пронзительно засвистел, размахивая шестом.
   - Смотри, смотри!..- кричал он кому-го, кто был за домами.- Не давай садиться!
   В воздухе кружилась стайка белых голубей.
   Чужака хотим залучить,- пояснил он мне,- Скоро "вертунов" заведу.
   А как задание? Скоро ко мне придешь?
   Вот-вот примусь. Надя тоже заставляет. Голубятню на чердаке построю и сяду за книжки.
   В середине августа он все же явился ко мне. Принес тетрадь с выполненными упражнениями. Написано было чисто и без ошибок. Я похвалила.
   Все - Надя,- тут же признался он.- Три раза заставила переписывать. И каждый раз - прежде руки мой. Прицепится - хоть ты что!
   А читать, наверно, разучился?
   Не! Две книжки прочитал. Про военную тайну и про красных дьяволят. Ох и здорово!
   Потом он, поскучнев, со вздохом сообщил, что уехал Толя.
   Совсем из Краснодона. Ну вырасту, мы с ним обязательно встренемся.
   Надо говорить: встретимся. С кем же ты теперь дружишь по-настоящему?
   --А с Остапенко! У нас с ним - заединщина. Целыми днями вместе. Бывает, и ночуем у них на чердаке. Да мама ругает.
   В разговоре Сережа забавно пришепетывал. Оказалось, что он "потерял" два передних зуба.
   - Не растут,- объяснил он мне,- я их зализал. Теперь суконкой надо протирать...
   Кто тебя учит этой глупости?
   Да дед!.. Ну, батя мой. А что, разве суконка не помогает?
   Пришли еще три девочки, беседа наша оборвалась.
   Я усадила всех за стол, разрезала большущий арбуз с малиновой сахаристой мякотью. Пока готовила угощение, глазенки у моих гостей загорелись. Но взяли они всего по кусочку. Как ни упрашивала их есть, не стесняться, ребята твердили "спасибо", и никто больше ни одной дольки не брал.
   Так и ушли мои деликатные гости, оставив меня наедине с огромным, едва начатым кавуном.
   
   Новый учебный год начался с налаживания дисциплины. За лето ребята настолько отвыкли от порядка и норм поведения, что все приходилось начинать сначала. Но терпение - сестра мужеству; педагогу, воспитателю оно нужнее самых совершенных методов и приемов...
   Анна Сергеевна, нам Сережка не дает играть в "классы"! Перебивает!
   Не выдумывайте. Он же играет в лапту?
   А вот посмотрите, посмотрите! Когда его очередь ждать, чтобы мяч бить, он забежит к нам, жиг, жиг - и все расстроит.
   Сережа не мог стоять ни минуты. Он успевал и играть и мешать другим. Сердить девочек было его страстью. Пробежав после мяча на "масло", он без передышки заскакивал к тем, кто играл в "классы". Девчонки начинали за ним гоняться, поднимался крик, а неугомонному коротышке это - удовольствие. Он носился по школьному двору, как расшалившаяся белка по клетке.
   Зачем ты им мешаешь?
   Да чем же я мешаю. Так уж и мешаю, если разок проскачу! - и Сережа мчался к другой группе.
   Случалось ему допускать и серьезные проступки. Однажды на уроке арифметики он долго почему-то рылся в парте. Я сделала замечание. Как бы в ответ на мои слова из парты вылетел воробей и ударился в окно. Я попыталась открыть окно, чтобы выпустить птичку, но в классе запорхали еще несколько воробьишек. Я почувствовала, как у меня загорелись щеки. О дальнейшем ведении урока нечего было и думать.
   Кое-как с помощью ребят выпустила птиц на волю. Когда шум прекратился, я спросила:
   - Кто это сделал?
   Сережа Тюленин тотчас встал. Щеки его тоже пылали:
   Я, Анна Сергеевна... Первый нечаянно вырвался. Ну а потом... я крышку от коробки вовсе сорвал.
   Зачем ты их принес в школу? Чтобы мешать занятиям?
   Нет, Анна Сергеевна! Для филина, что в живом уголке. Надо бы - мышей, да не нашли.
   Он говорил искренне.
   На следующих уроках Сережа сидел тихо, внимательно слушал. Когда я вела опрос, он усиленно тянул руку.
   Я его обходила взглядом.
   К концу занятий он стал совсем скучный, не поднимал глаз от парты. Все ребята, даже на переменах, говорили вполголоса, будто рядом с тяжело больным.
   После четвертого урока домой собирались медленно, без обычной спешки и криков. Но вот из класса ушел последний ученик. Я, усталая, как никогда, продолжала молча сидеть за столом. В душе была полная опустошенность. Вдруг открылась дверь, вошел Сережа, тиская в пальцах кепчонку. Глядя в пол, сказал:
   Анна Сергеевна, я больше никогда не буду так делать... Простите.
   Почему ты не сказал этого при товарищах? Дождался, пока все ушли, и решил извиниться потихоньку. Нет, Сергей, так нельзя. Ты очень обидел меня.
   Последние слова я произнесла, уже выходя из класса. Как ушел Сережа, я не видела. Проступок его был слишком тяжел, чтобы прощать сразу. Виновник должен был, по моему мнению, почувствовать свою вину.
   Но как же надо быть осторожным в обращении с подростками! Одним неверным поступком или словом можно нанести непоправимый вред, уничтожить свое, годами складывавшееся, влияние на их души...
   Напрасно я искала Сергея в классе на другой день. Не пришел он и на третий. Девочки сказали, что видели его в компании незнакомых мальчишек на базаре.
   Дело принимало неприятный оборот. Я решила идти на квартиру к Тюлениным.
   Дорога моя лежала через злосчастный базар, где в одиночку я группами сновали ребятишки.
   Ученик четвертого класса нашей школы, сосед Тюлениных по квартире, навел меня на Сережин след. Я обогнула гастрономический магазин и за горкой пустых ящиков увидела своевольного мальчишку. Он стоял спиной ко мне, грязными пальцами выковыривал из половинки арбуза мякоть и. жадно совал ее в рот. Увлечен он был этим делом до того, что не слышал, как я подошла к нему вплотную.
   Покончив с арбузом, Сергей швырнул корку, вытер рукавом мокрые губы и лишь тогда заметил меня. Рот его так и остался открытым. Был момент, когда он, придя в себя, хотел дать стрекача, но я крепко взяла его за руку.
   Он весь как-то сник, потом просительно сказал:
   - Ладно, Анна Сергеевна, сам пойду.
   Молча мы дошли до его квартиры. Мать, вышедшая нам навстречу, всплеснула руками, увидя его замурзанную физиономию, и потащила сына умываться.
   Вы знаете, что Сережа уже три дня не был в школе? - сказала я, идя следом.
   Родненькая, потише говорите! Дед только что лег отдыхать. Пришел с работы...
   Мне показалось, что Александра Васильевна заботилась не о покое "деда", а оберегала Сережу от жестокой расправы. Мне вспомнились слова Сергея: "Батя может ни за что побить. А случись за дело - ребра поломает..."
   - Ты подумай-ка! - всплескивала руками Александра Васильевна, слушая меня.- А из дому вместе с ребятами выходил. И вертался вместе... Мне-то самой последить за ним некогда. Ох, горюшко мое!..
   Надя за перегородкой что-то вполголоса выговаривала мальчику, надевая на него чистую рубашку. Наконец, он показался в дверях, стал у притолоки. Опустил глаза.
   Молчал Сережа, молчала и я. Что говорила Александра Васильевна, я плохо помню. Одна забота мучила меня - как бы не причинить мальчишке большой беды, не ожесточить его. Видно, несладко жилось ему у родного отца. Мать с непередаваемой жалостью смотрела на сына:
   - Ой, горюшко! Разгневишь деда - что тогда?
   Губы Сергея начали дрожать. Он хотел что-то сказать. Голос оборвался, из глаз покатились крупные слезы. Плакала и Александра Васильевна, утирая краем передника поблекшее, усталое лицо. У меня тоже защипало в горле.
   - Давай тетради и книги,- сказала я Сергею.- Вот это упражнение задано на дом. По арифметике - две задачи. Справишься сам или помочь?
   Сережа крутнул головой:
   - Справлюсь.
   Ушла я из их дома все-таки с нехорошим чувством. Страх и грубость - плохие наставники. А в семье Тюлениных они постоянно давили на детей. Поминутно слышалось: "Дед излупит... Дед тебе голову открутит!.." В этой обстановке мог вырасти или человек забитый, безликий, или озлобленный, ненавидящий всех и вся, волчонок.
   Что было делать?
   
   
   
   

Растут орлята!

   В класс пришла вожатая. Белокурая, голубоглазая девушка с крепкими загорелыми руками, которым она не находила места. На первый взгляд она показалась мне какой-то нерешительной, даже вялой. "Разве такая сможет увлечь, повести за собой моих орлов? - с сомнением подумала я.- Какой из нее вожак?" Я боялась оставлять ее одну с ребятами и всякий раз, когда она приходила к нам, я придумывала себе "дело", чтобы находиться рядом.
   Нина с большим вниманием выслушивала мои советы, обсуждала со мной каждую намеченную беседу или игру. Но однажды не выдержала и попросила:
   - Анна Сергеевна, пожалуйста, не ходите со мной в класс. А то из меня никакого толку не будет.
   Великое дело - инициатива и доверие! Пока человеку не представляется возможность самостоятельно проявить себя на работе, нельзя судить о его способностях. Давно известная истина. Но как только за дело берется кто-то из молодежи, так и хочется его "понаставлять"...
   Нина оказалась очень деятельной вожатой. С ее помощью ребята избрали совет отряда, наметили интересный план работы. Получилось как-то так, что самые непоседливые мальчишки у Нины с первых же дней стали самыми инициативными помощниками.
   Сережа Тюленин был избран председателем совета отряда. Он сразу проявил свой максимализм.
   - Кто домашнее задание не выполнит - того вон из отряда! - предложил он, когда обсуждался вопрос об успеваемости.
   А если - ты сам? Ну, например, задачку не решишь? - сказала Нина.
   Решу. Почти всегда же решал... А если - нет, то в школу не приду, чем подводить!..
   По классу прокатился смешок.
   Что ж, после этого лучше учиться будешь?
   Тогда давайте по-другому,- задумался наш неистовый председатель.- Как "неуд" - так по шее!
   Ребята засмеялись громче: за серьезным его тоном все угадывали шутку. Впрочем, сам он говорил это полушутя. В душе явно был не против применения таких "радикальных" мер на практике...
   Договорились сходить домой к Ване Свиридову и узнать, почему тот часто не выполняет задания.
   Ваня был способный мальчик, но домашние задания выполнял крайне небрежно, тетради его местами были протерты резинкой до дыр. Бесконечные замечания надоели ему, и он уже не реагировал на них.
   Поход наш состоялся в воскресенье утром. Когда мы пришли к Свиридовым, оказалось, что Ваня остался в доме за хозяина.
   В люльке кричал ребенок месяцев восьми, на полу играл второй, пятилетний. Сам Ванюша метался от люльки к плите, на которой кипели кастрюли.
   - Мама с базара еще не вернулась. А у меня борщ сбежал и Спирька мокрый...
   Как умели, мы помогали Ване, пока не пришла его мать с базара. Увидев меня, она сразу же стала жаловаться на трудные условия жизни: Ваня целыми днями в школе, маленьких оставить не на кого.
   - Беда, да и только. Закрутилась совсем. Вы бы Ваню отпускали с уроков пораньше.
   Я даже немного опешила от такой просьбы:
   Он и так слабый ученик, а если уроки будет пропускать, совсем отстанет.
   А-а, вырастет - ума наберется! - заявила беспечная мать.
   Я долго ей втолковывала, что Ване надо не только регулярно посещать школу, но и дома готовить уроки.
   - Ладно,- согласилась она.- Ему и делов-то - дите покачать, воды принести, за хлебом да молоком сбегать. Ну еще угля натаскать, во дворе прибрать - вот и вся работа.
   Разговаривать дальше с этой женщиной не имело смысла. Ясно и так - Ваня не виноват. Наметили план дальнейших действий. Ближе всех к Ване жил Тюленин. В четыре часа Сережа будет приходить за Ваней и вместе с ним готовить уроки у себя дома. Я надеялась, что это заставит и Сергея подтянуться.
   Так и получилось. Мой шустрый "мужичок с ноготок" начал более тщательно готовить уроки. Выравнялся в учебе и Ваня. Исчезли кляксы, небрежное письмо. Только первое время Ваня вскакивал, если что шипело на плите в Сережином доме.
   Не обошлось и без столкновений с Ваниной родительницей. Забежал однажды Сережа за своим подшефным, а Ванина мать не выпускает того из дома:
   Некогда. Мне отлучиться надо, тетку проведать и к куме заглянуть - встретились на базаре, так просила захаживать.
   Что ж, из-за кумы вашей уроки не делать? - ощетинился Сергей.- Как Иван в школу пойдет?
   А и пропустит - цела школа останется.
   Скажу Анне Сергеевне - будет вам! Узнаете, как мешать учиться!
   А ты не блажи. Тебя назначили помогать - приходи к нам да тут и помогай. Делайте свои уроки, кто вам мешает. И я буду спокойна за младшеньких. А куму мне надо уважить...
   Переспорить женщину не удалось, доказать ей ничего нельзя было. Пришлось Сергею ходить к Ване делать уроки. Мешали маленькие дети, но домашние задания у обоих всегда были выполнены.
   Я была в курсе всех их дел. Как-то зашла снова к Ваниной маме. Я ожидала, что женщина будет обижаться на строптивого Сергея. Но, к моему удивлению, она стала расхваливать его:
   - Ну, такой же шустрый этот мальчишка - прямо, огонь! И настырный. Что уж задумает - добьется. И моего за собой тащит.
   Случалось, она по привычке хотела оторвать сына, когда мальчики выполняли домашнее задание:
   - Ванюш, сбегай за водой.
   На это следовал неизменный ответ Сергея:
   - Сейчас нельзя. Анна Сергеевна говорит: "Сел за уроки - не отвлекайся". Кончим - тогда принесем воды.
   Постепенно Ванина мать проникалась уважением к тому, что делали мальчики.
   Если в ее отсутствие малыши отвлекали от занятий, Сергей сам играл с ними, но Ване отрываться не позволял. Только тогда он считал себя свободным, когда все уроки были выполнены.
   Как-то я задала на дом повторить правила и составить к ним предложения. Вызываю на уроке Ваню - потупился, молчит. Вижу, и Сергей растерялся.
   - Что, не успели предложения придумать? Сергей встал и открыто глянул мне в глаза:
   Нет, Анна Сергеевна, я забыл про них. Вот, правда, только сейчас вспомнил! Ей-богу...
   А вот уж твое "ей-богу" совершенно ни к чему.
   Ну, лопни мои глаза!..
   Да я верю тебе. Зачем же употреблять уличные выражения?
   Пионервожатая Нина оказалась прирожденным воспитателем. Она удивительно тонко понимала свою задачу. Эта, на первый взгляд, неловкая, совсем юная девушка умела повести дела в отряде так, будто не она предлагала ребятам, а ребята сами постоянно затевали что-нибудь интересное.
   К первому января класс решил выпустить новогоднюю стенгазету. Уж тут старались все. Искали красивые и забавные картинки, тщательно вырезали их, потом наклеивали на большой лист, делали надписи к ним. На первом плане стояла нарядная в огнях елка с веселым хороводом ребят вокруг. Дальше шли поздравления Деда Мороза хорошим ребятам, а потом разгильдяям, неряхам, курилкам. Написаны они были остроумно. Возле вывешенной газеты стоял смех.
   Забежали посмотреть на нее ученики других классов. Кто-то из них неосторожно задел ее рукой и надорвал. Поднялся такой шум, что я выбежала из учительской:
   - Что такое?
   - Подклеивай!.. Где хочешь, бери клей! - громче всех кричал Сережа, а кулаки его мелькали в опасной близости от носа рослого мальчишки - виновника происшествия.
   Кое-как мне с Ниной удалось успокоить взволнованный класс.
   - Больше никого не пустим чужих! Тоже мне - гости! - выпроваживал Сергей "посторонних"
   - А помнишь, как ты в четвертом "а" горшок с цветком перевернул? - заметила ему Нина.
   После ее слов наш шумливый председатель совета отряда унялся.
   
   Январь нового года был особенно снежным. Жители часто по утрам не могли открыть наружных дверей - такие сугробы понаметало кругом. Стали опаздывать поезда, началась борьба с заносами. Не раз комсомольцы нашей школы помогали железнодорожникам расчищать пути, которые соединяли шахты со станцией.
   Но моим озорникам снег был на радость. На задворках школы под руководством Сергея была выстроена снежная крепость. Там частенько разгорались "бои", после которых мальчишки ходили с синяками. Нина пыталась отвлечь своих подшефных на другие забавы, однако это ей не всегда удавалось.
   - Эх, лыжи бы нам достать! - вздыхала она, посматривая на меня.
   У нас в школе их было пар пятьдесят, но все - для старшеклассников, притом только для активных лыжников. Вздохи Нины красноречиво говорили мне: упросите физрука, вам не откажет...
   Кое-как удалось добыть на неделю две пары. Шуму они в классе наделали - хоть уши затыкай: каждому хотелось покататься...
   Кому же - первому? Давайте решим голосованием. ~~~ Тому, кто сильнее всех! - раздался голос Вовы.
   Нет! Тем, кто умеет на лыжах бегать!
   Отличникам!- настаивали девочки.- У Вали Паниной одни пятерки! Ей первой и кататься.
   Сергею! Как председателю совета отряда!
   Неправильно! У Сергея "удов" много! - кричали девочки.
   Действительно, очень часто в последнее время в тетрадях Сережи появлялись посредственные оценки.
   И все же большинство было за то, чтобы первыми на лыжи встали Сережа с Вовой. Сергею этого очень хотелось, но он за себя ни разу не подал голоса. Только когда заговорили о его слабых оценках, он торопливо выхватил тетради и начал листать их, отыскивая свои "удочки, словно видел их впервые.
   Большинством голосов решили дать Тюленину лыжи первому. Он сел тихонько за парту и приумолк. Впрочем, ненадолго. Обсуждение списка очередности продолжалось. Мальчики старались оттеснить девочек в конец, Это было несправедливо, и Сергей не мог молчать.
   Разве девчонки хуже...- начал он.
   Девочки,- поправила я.
   -- Правильно, девочки. Они тоже люди. И вообще теперь равноправие. Так что, давайте по честному: два мальчишки-две девчонки...
   Я рассмеялась. На том и порешили: девочек не обижать. Пока составляли список, ребята с лыжами выскочили на улицу.
   Вскоре я тоже вышла. "Мужичок с ноготок" бежал наперегонки с пятиклассником. На правой щеке у него уже краснела большая ссадина.
   - Когда успел? - спросила я. Он на ходу передвинул ушанку, чтоб меньше заметны были царапины, и умчался.
   - С насыпи съехал,- захлебываясь, объяснили мне девочки,- Там круто, лыжи тырх носами, и Сергей - носом...
   Прошла неделя. Истек срок владения лыжами. Но увлечение спортом в классе продолжалось, и в таких формах, что надо было принимать меры.
   Однажды я заметила, что Сережа сидит в классе с коньком на ноге.
   Вызвала его к доске решать задачу. Он старался ступать так, чтобы не производить шума и поменьше обращать на себя внимание. По классу все-таки прошел смешок. Сергей настороженно посмотрел мне в глаза - как я это восприму?
   Молчу. Гляжу ему на ноги. Валенок явно чужой. Конек самодельный, прикручен веревкой.
   Сергей пробует решать пример - не получается, не может сосредоточить внимание на доске. Краснеет, сопит. На секунду я отвлеклась к классу. Оглянулась - конька уже нет на ноге,
   Пример после этого решил быстро, ждет, что отпущу на место. Но я продолжаю молчать. Взгляды ребят сосредоточены на нем. Лицо Сергея становится малиновым.
   - Я... это... не успел снять,- с трудом выдавливает он,- Простите" Анна Сергеевна.
   Не успел? - переспрашиваю я.
   Ну, думал, не заметите. Только от вас разве скроешь. Ну хоть ты что!..
   - Хорош у нас председатель отряда! - сказала я. Ребята засмеялись. Это был осуждающий смех, и Сергей прочувствовал его.
   Никогда больше не надену,- хмуро бросил он злосчастный конек в парту.
   Ну и напрасно. Да не в классе же на них бегать.
   Без коньков и лыж никак нельзя ребятам зимой, а такому шустряку, как Сергей, и подавно. Достатки же в доме Тюлениных такие, что не стоило с Александрой Васильевной разговор о покупке заводить. Начали мы с Ниной думать, как бы Сереже приобрести коньки. Решили добиться, чтобы школа премировала Тюленина за активное участие в общественной работе.
   Наш председатель совета отряда очень старательно выполнял свои обязанности. Вместе с Ниной он часто посещал квартиры ребят, пропускавших занятия.
   Походы эти были совсем не таким простым делом, как может показаться. Однажды Нина с Сергеем направились к Клюшиным. Толя Клюшин часто не являлся в школу, плохо выполнял домашние задания, вечно ходил грязный, с оборванными пуговицами. Едва наши посланцы приблизились к дому Клюшиных, как на них набросилась собака. Сергей, оберегая Нину, отвлек внимание злобного пса на себя. В результате на штанах у него появилась дыра. К счастью, собачьи клыки не задели тела.
   Выбежал Толя, на него первого Сережа и напустился:
   - Чего смотришь? Такую собаку с цепи нельзя спускать! Да вас в милицию надо или в суд!
   Разгоряченный сценой на улице, Сергей и в доме продолжал тем же тоном.
   - Почему Толя не готовит уроки, в школу ходит грязный? - сразу подступил он к матери Клюшина.
   Нервная женщина так и взвилась:
   Молодой ты еще меня учить! Подрасти немного! Щенок еще ты! Чему вас только в школе учат...
   Учат, чему надо,- резал наш решительный председатель совета отряда.- А вот вы рубашку Толе не можете зашить и выстирать.
   Нина кое-как уняла Сергея. Когда она рассказала женщине, что в школу Толя иногда не приходит по нескольку дней, та схватила сына за ухо и начала трясти и крутить. Голова плачущего мальчика моталась из стороны в сторону.
   Деликатная Нина растерялась, не зная, что предпринять, а Сергей, став в боевую позу, закричал разъяренной хозяйке:
   - Брось! Сейчас же брось - говорю тебе! Не то в милицию побегу!
   Он стоял перед женщиной точно нахохлившийся петушок. Картина приобрела комический характер.
   - Геть звидселя! - затопала Клюшина ногами на Сергея, однако сына отпустила.
   Пришлось снова беседовать с Сергеем, доказывать, как неправильно он себя вел у Клюшиных.
   Сначала он удивился, что его считают виноватым. Затем попробовал оправдываться:
   - Клюшины тоже хороши - собаку не привязали... Хоть кто озлится, если ему штаны порвать...
   Все-таки мне удалось убедить его, что нельзя разговаривать со взрослым человеком грубо, вызывающим тоном. Пока я говорила, Сергей ломал в руках щепку. Вдруг он отбросил обломки, посмотрел на меня с подкупающей искренностью и сказал:
   - Не так я себя вел! Теперь и сам вижу. Я сбегаю к Клюшиным, помирюсь с теткой.
   После зимних каникул Сережа отчитывался на совете дружины. Ему вынесли благодарность за хорошую работу. Мы с Ниной обратились к директору школы: с предложением: отметить премией работу председателя совета отряда, ученика третьего класса Тюленина.
   В торжественной обстановке Сереже вручили блестящие "снегурочки".
   Потрясенный подарком, он сидел на уроках молчаливо-сияющий. И только изредка заглядывал в парту, где лежало его сокровище.
   Так продолжалось несколько дней. Но однажды ко мне прибежали девочки и рассказали, что отец страшно избил Сережу.
   У меня похолодело в груди: почему? за что?
   Я ждала начала занятий. Все поглядывала, не появится ли знакомая фигурка. Но Сережа в тот день в школу не пришел. А дети все шептались по углам, и часто слышалось его имя.
   После уроков я немедленно пошла на квартиру к Тюлениным.
   В тесном коридоре их квартиры мне встретился Гаврила Петрович. Зверем посмотрел он на меня, буркнул что-то в ответ на приветствие и ушел.
   Сережа лежал на Надиной кровати. Один глаз заплыл, на лбу огромный кровоподтек. Увидев меня, быстро юркнул под одеяло. Как я ни старалась "разговорить" его, он молчал.
   Вот что рассказала Надя...
   Сережа прибежал домой веселый. Кое-как пообедав, он достал из сумки новые коньки и начал прилаживать к ним веревочки. На беду в комнату вошел отец, который даже не успел снять шахтерки.
   Это что у тебя? - спросил Гаврила Петрович.
   Снегурки - не видишь?
    - Где взял?
   Сережа, стоя к отцу спиной, продолжал заниматься своим делом.
   - Где взял, я спрашиваю?
   Мальчик, задетый его подозрительностью, возьми да брякни:
   - Украл.
   Молча отстегнув ремень, Гаврила Петрович изо всей силы хлестнул сына по голове. Удар пряжки пришелся чуть ниже глаза. Лишь по счастливой случайности Сергей не стал калекой.
   Он закричал, хватаясь за лицо. Но в следующую секунду, вместо того, чтобы рвануться прочь, бросился к отцу и вцепился зубами ему в руку.
   Теперь вскрикнул старый шахтер. Ударом кулака свалив сына, он принялся хлестать его тяжелым ремнем с пряжкой. Мать кое-как отбила мальчишку и выгнала мужа из комнаты.
   Сережа поправился довольно быстро. Однако больше недели не выходил из дома - стыдился синяков на лице.
   Как пагубно влияют на души детей грубость и невежество некоторых родителей! Отзывчивый, чуткий Сережа очень любил свою мать. Он искренне переживал, когда Александра Васильевна огорчалась и плакала, узнав о его очередном озорстве в школе. Но стоило упомянуть имя отца, как Сергей весь как-то сжимался, злобился, начинал грубить, и в такие минуты от него можно было ждать отнюдь не безобидной шалости. Враждуя с Гаврилой Петровичем, он сам невольно перенимал его грубость, ожесточенность. И с этим очень трудно было бороться.
   Раздумывая сейчас над тем, как формировался характер Сережи, приходишь к выводу, что все-таки влияние школы, пионерского коллектива, а позже - комсомола возобладало над влиянием невежественного Гаврилы Петровича, который в полной мере олицетворял собой моральное уродство и дикие нравы шахтерской среды дореволюционного прошлого.
   
   В тот год Первомай удался на славу. По крайней мере, так нам казалось: нашему классу впервые разрешили идти со школьной колонной на общегородскую демонстрацию.
   Знамена. Музыка. Песни. Солнце во все небо!..
   После демонстрации снова собрались к школе. Здесь все получили кульки с пряниками и конфетами. А лучшим ученикам раздали памятные подарки: наборы карандашей, книги. По домам расходились под вечер, еще не остывшие от праздничного веселья.
   И тут случилось такое, что у многих перечеркнуло радостное настроение.
   Стайка девочек, смеясь и тараторя, двигалась по тропинке вдоль железной дороги. Вдруг из-за насыпи выскочили человек десять беспризорников и набросились на оторопевших школьниц: сбивали их с ног, вырывали подарки. На счастье, поблизости оказался Тюленин с группой своих приятелей. Он услышал крики и кинулся через кусты к насыпи. Друзья за ним. Хулиганы были старше, но Сергей не прикидывал, сможет ли справиться. Схватив подвернувшуюся палку, он крикнул:
   - Ребята, в штыки их!
   Беспризорники не ожидали такого натиска. Началась драка. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы из школы на помощь нашим ребятам не прибежали комсомольцы. Хулиганы бросились врассыпную.
   Вскоре после этого прошел слух, что Сережу крепко побили, но никто не знал, при каких обстоятельствах. А сам Тюленин не хвастался победами и не жаловался, когда самому попадало.
   Сергей давно пристрастился к рыбалке. Летом, чуть свет, он, захватив удочки, бежал к деду Власу, жившему по соседству. Вдвоем торопливо шагали к Каменке.
   Возвращался после захода солнца, приносил на кукане ершей, окуньков, серебристых плотвичек. И это являлось немалым подспорьем в семье. Дома бывал редко, разве что в ненастье. Иногда, выпросив у матери кусок хлеба, соли, спичек, Сережа исчезал с дедом Власом на несколько дней - они отправлялись на дальние омута.
   Ночевали в шалаше, на берегу. Оттуда всегда приносили богатую добычу. Говорить в это время Сергей мог лишь о рыбалке, о повадках рыб, да о своем бородатом напарнике.
   Дед обладал острым, наблюдательным умом и тактом настоящего воспитателя. Его дивные, похожие на сказки, рассказы о природе, о прожитой жизни очаровывали любознательного мальчишку. Возле него Сергей становился совсем другим человеком.
   Рыбачил дедушка Влас до крепких холодов. Когда в школе начались занятия, Сережа не мог ходить с ним каждый день. Но выходной обязательно проводил на Каменке.
   Однажды осенью случилось несчастье. Было очень холодно. Дед Влас, чтобы согреться, развел костер поодаль от омута. За удочками следил Сережа. Рыба не клевала, и мальчишка задремал, сидя на корточках, у края обрыва. Он не помнил, как очутился в воде. Зеленый ледяной поток ударил в рот, в глаза. Тело инстинктивно рванулось вверх, но не на что было опереться - под ногами не было земли. Все же он вынырнул, захлебываясь, крикнул что-то.
   Дед сидел у костра за кустами и слышал только всплеск. "Должно, ком глины упал",- подумал он, не спеша поднимаясь со своего угретого места.
   А Сергей захлебнулся и не мог крикнуть вторично. Намокший пиджак и сапоги тянули на дно. Рука случайно ухватилась за талинку, свисавшую с берега. Судорожно закашлял и обломал ветку. Но дед на этот раз услышал его. Кубарем скатился воде, сорвал удилище с рогатки:
   - Держись, внучок!
   Полузадохшегося вытащил он Сергея из воды, погнал к костру.
   - Как же ты так?.. Вот беда, пики-козыри!
   Кашель раздирал грудь Сергея изнутри, холод колючими обручами стягивал тело снаружи. Дед раздел мальчугана догола, завернул в свой пиджак.
   - Грейся погорячей. Чтоб до кишок пропекло.
   Он все норовил придвинуть Сережу поближе к огню.
   От жара сукно дымилось, глазам было нестерпимо, но в груди - будто кусок льда застрял. Сергей откашлялся, отдышался и пробовал шутить:
   - Дедусь, зачем ты меня - в костер? Я не рыбина, копчушка из меня не получится.
   Старый рыбак был встревожен, ворчал: "Эх ты, горе, пики-козыри". Однако больше ничего не мог сделать, чтобы уберечь своего незадачливого помощника от простуды.
   И ледяное купанье не прошло даром. Вскоре Сергей заболел воспалением легких. Ребята узнали об этом, почти каждый день кто-либо навещал Тюленина, справлялся о его здоровье.
   Сначала вести были очень неутешительные. Сережа задыхался, плохо ел. Одно время он даже не узнавал никого.
   Но вот как-то в класс прибежали Зина с Алей и объявили, что Тюленин теперь начнет поправляться, что у него "перелом"...
   - Кризис,- поправила я.
   Нет, Надя, сестра Сережкина, сказала: перелом, -- упорствовала Аля.- Это Надя его выходила. Не оставляла ни на минуту. И вчера болезнь переломилась...
   Он уже всех узнает,- сказала Зина.-Только еще слабый-слабый. И ничего не говорит.
   Вскоре мы с Ниной собрались навестить больного Сергея. С нами пошел Вова и кто-то из девочек. Ребята несли узелок с печеньем, пряниками и завернутого в бумагу цыпленка для супа.
   Сережа встретил нас смущенной улыбкой, показывая чуть кривые, когда-то "зализанные" зубы. Говорить ему было трудно, он больше слушал.
   В доме Тюлениных жила тогда старушка Богдановская, совершенно чужая им, год назад приехавшая с внуком в Краснодон. Внук ее работал преподавателем рабфака, Надя Тюленина некоторое время училась у него. Весной он заболел туберкулезом и через несколько месяцев умер. Убитая горем старуха осталась совершенно одна, без средств к существованию. Полька по национальности, она во время революции 1905 года потеряла сына и невестку. Внук был единственным родственником. Надя Тюленина, похоронив любимого преподавателя, поселила Богдановскую в своей комнате.
   Сергей с первых же дней проникся большим уважением к бабушке. Он всегда старался чем-нибудь услужить ей. Сейчас Богдановская рассказывала больному мальчику о революционерах, с которыми был связан ее сын, о баррикадных боях в Петербурге. Мы тоже с удовольствием слушали ее.
   На прощанье Сережа шепнул ребятам:
   - Эх, вот бы когда пожить - в революцию! Видно, рассказы Богдановской очень волновали его. Провожая нас, Александра Васильевна говорила:
   - Балованный, озорник, а вот, бывало, услужить бабушке - это ему первое удовольствие. Летом скамейку для нее в тенечке смастерил, песком обсыпал. А зайдет к ней в комнату - сидит, не дышит. Слушать готов старуху по целой ночи. Если наделал бед и от меня ожидает взбучку, ладит рядом с бабушкой быть. Та за него обязательно вступится.
   Закончила она не совсем понятно для меня:
   - Дед наш говорит: надо мальца к делу приучать. Я как-то не обратила тогда внимания на эти слова.
   
   
   

Было и такое...

   Александра Васильевна уехала на родину, в деревню Киселевку, где у Тюлениных еще оставалась непроданная хата. Сережу она забрала с собой. Я решила, что мальчик будет учиться там. Однако в конце октября ребята сообщили, что Сергей вернулся.
   Я пошла к Тюленииым.
   Встретил меня Гаврила Петрович.
   Нету его дома,- сказал он, едва выслушав меня. -- Отправил я их с матерью в Морозовскую, на базар. Хату в Киселевке продали. Чтоб деньги не разошлись, послал корову купить. Сергей подгонять будет, а то одной матери не управиться.
   А как же учеба? Четверть кончается, а ваш сын еще в школе не был.
   - Делов-то! Он маленький. Пропустит год - не переросток
   Напрасно я пыталась доказать Гавриле Петровичу, что Сергею нельзя пропускать школу, что мальчик может разбаловаться, связаться с плохими ребятами.
   - Ничего, все равно - в шахту,- отмахивался от моих слов старик Тюленин.- А шахта тихих не любит.
   Через некоторое время я встретила Сережу. Вместе с ватагой мальчишек он стремительно носился по льду огромной лужи возле базара. Звонко цокали коньки, горланили ребятишки. Он увидел меня и выпалил издали:
   - Здрасьте, Анна Сергеевна!
   Я остановилась. Он тотчас подкатил ко мне. Пальто нараспашку, конец шарфа из кармана висит, лицо малиновое и в глазах по бесенку.
   -- А дед наш сказал, чтоб я нынче не ходил в школу,- затараторил он, опередив мой вопрос.- Все равно я отстал.
   Я тебе помогу класс догнать. И товарищи помогут...
   Кто-то позвал:
   Сега, айда!..
   И мой собеседник вмиг испарился.
   Назавтра веду урок и вдруг слышу - по классу прошел общий шепоток. Проследила за взглядами ребят - в углу окна знакомая малиновощекая рожица Сергея. Силясь рассмотреть с улицы, что делается в классе, он так прилип к стеклу, что нос расплющился.
   Я поманила его пальцем. Он увидел, разулыбался и указал на коньки, привязанные накрепко к валенкам...
   В школу он так и не зашел.
   Рассказала директору, просила помочь. На педсовете решили еще раз предупредить родителей и, в случае отказа их послать сына учиться, передать дело в поссовет.
   Вновь беседую с Гаврилой Петровичем, разъясняю закон о всеобуче. В ответ слышу одно:
   Хватит ему учиться, а то сильно умен будет. Шахтеру грамота не нужна.
   Да когда ж вы его в шахту пустите? - спросила я.- А до того времени что он делать будет?
   Найдем что по хозяйству.
   Почему вы не хотите, чтобы он учился?
   - А тогда барином вырастет, не захочет в шахту лезть.
   Убедить Гаврилу Петровича я не могла, сказала, что передам дело в поссовет. Он проворчал что-то. На том мы и расстались.
   Сережа, наконец, пришел в школу. Зачислили его в класс Анны Ивановны Киреевой.
   
   Помню, уже весной встретила его как-то недалеко от клуба. Бежал куда-то с ватагой мальчишек.
   - Стой, Сережа, ты мой пленник,- сказала я, удерживая его за руку.
   Вся его компания тоже остановилась. Среди них не было ни одного знакомого мне лица.
   А куда вы меня? - насторожился Сергей.
   В таинственное место, где ведьмы и черти...
   А-а, в клуб! - рассмеялся он.- Там кино показывают, "Черевички". Давно хотел посмотреть, да вот...
   Я догадалась, что у него нет денег.
   Куда это вы бежали?
   Да так...- смутился мой пленник. Он свистнул, махнул своей ватаге рукой, и мальчишки отстали от нас.
   Купив билеты, я продолжала расспрашивать его, надеясь выведать исподволь, с кем он теперь дружит, что за компания была с ним.
   О своих новых приятелях он отзывался с известной долей пренебрежения.
   Пацаны... Шалаются по голубятням, а на самом деле голубей не любят.
   Почему ты в школу редко ходишь?
   А-а, не интересно в том классе,- смутился он и начал долбить ком глины носком сапога.- Ребята все чужие... Анна Сергеевна, возьмите назад к себе...
   Нет, Сережа, этого сделать нельзя, поздно. Доучивайся у Анны Ивановны. Она отличный педагог.
   На том мы и расстались.
   
   Сережа любил трудиться. Если его класс отправлялся в колхоз на прополку, тут уж он был первым. И присматривать за ним на работе не надо было: делал все на совесть. Лентяев изводил насмешками.
   Однажды Гаврила Петрович, озлившись на него за что-то, сердито бросил:
   Спущу в шахту - дурь враз повыйдет.
   - Ну спусти, спусти! - ершился по своему обыкновению Сергей.- Только грозишься.
   - Завтра пойдешь со мной. Отбудешь упряжку.
   Гаврила Петрович по старинке называл смены упряжками.
   Александра Васильевна запротестовала было:
   - Рано малолетку под землю.
   Старый шахтер сурово прохрипел:
   - Я с двенадцати лет там. Пусть поглядит, как шахтер хлеб свой добывает.
   Отец работал в ночную смену. К шахте они подошли в темноте. Кругом были люди в гремевших при ходьбе черных брезентовых робах. Подслеповатые "шахтерки" бросали тусклый красноватый свет, отчего все лица казались чужими, выкованными из темной меди.
   - Привет, Петрович,- узнавали отца незнакомые Сереже люди.- Что, смену себе ладишь?
   Сергею было жутковато. Когда вошли в клеть, кто-то сказал ему:
   - Ну, парень, держись.
   Пол под ногами вдруг ухнул вниз. Сердце обмерло, в животе стало пусто и холодно. Но шахтеры стояли спокойно, и его испуг тут же исчез. Было ощущение полета. "Наверно, и в самолете так!" - подумал Сергей, закрыв глаза.
   А вот когда клеть остановилась, он не заметил.
   - Приехали,- услышал он голос отца.
   Они оказались на шахтном дворе. Гаврила Петрович из-за болезни последнее время не мог работать в забое. Он был коногоном, поэтому повел сына на конюшню.
   - Вот мой Трубач,- указал он на крайнюю лошадь в стойле,- Это я его так прозвал.
   Лошадь, увидев коногона, тихонько заржала. Сережа потрогал бархатистую морду, Трубач скользнул по ладони мягкими губами.
   - Ишь, ишь, хлебца ищет,- весь как-то преобразился Гаврила Петрович, глядя на своего коня.
   Он отломил кусок от ломтя, взятого из дома "на перекус", протянул Трубачу:
   - Животная, а умней другого человека. И зла никогда не сделает.
   Гаврила Петрович ласково потрепал Трубача по шее. Надевая сбрую, он оглаживал круп и ласково что-то говорил. Куда девалась обычная грубость! Сережа впервые видел отца таким.
    Они впрягли Трубача в состав порожняка, и вагончики загрохотали по рельсам.
   Вначале Сергей ездил с отцом. Затем решил сам пройтись по штреку. Увидел какой-то ход вроде темного коридора, свернул туда. Над головой потрескивало, сыпалась порода сверху. Казалось, кровля вот-вот рухнет. Но ему хотелось узнать, как "рубают уголек" забойщики, и он шел вперед, пока не забрел в черную узкую пещеру, где даже ему приходилось пригибаться, чтобы не стукнуться головой о нависшие угластые глыбы.
   Впереди, за плотной завесой пыли, оглушительно, длинными очередями, трещал пулемет. Сергей уже знал, что это работает отбойный молоток. Продвинувшись еще на несколько шагов, он, наконец, разглядел забойщиков. От угольных глыб они отличались только тем, что шевелились. Один, лежа на боку, с силой нажимал и отковыривал трескучим долотом пневматического молотка тускло мерцающие куски угля. Все тело его колотилось неистовой дрожью. Его напарник с черным, блестевшим от пота, лицом, стоя на коленях, короткой лопатой отбрасывал уголь назад. Треск молотка был здесь до того нестерпимо оглушителен, что ушам стало больно.
   Шахтеры заметили мальчишку, на минуту прервали работу. В наступившей тишине Сергей узнал знакомый голос Гаврютина, соседа по дому.
   - Глянь, Иван, чертенок в нашем забое объявился! На черных лицах мужчин ярче засветились белки.
   - Ну, если он работяга в батю своего,- послышался глухой смешок второго забойщика,- то примем в бригаду.
   Да ты никак один? - удивился Гаврютин.
    Сергей независимо шмыгнул носом:
   Узнать хочу, куда вы пробиваетесь.
    Шахтеры засмеялись:
    - Тогда к нам - не по адресу!..
   - Об этом в конторе спроси, у главного инженера. А наше дело - рубать, где укажут.
   Только к концу смены выбрался Сергей на шахтный двор. Гаврила Петрович уже давно искал его.
   -Ты что, сказился? - заворчал старый шахтер, встретив сына.- Убег и как сквозь землю.- Не по степу гулять - шахта.
   Но ворчал он не сердито. Сергей, едва державшийся на ногах от усталости, сказал:
   - Сам же говорил: не трусь. Домой они вернулись молчаливые и примиренные.
   На этом можно закончить рассказ о детских годах Сергея Тюленина. Много разного случалось с ним - грустного и смешного, плохого и хорошего. Он жил обычной жизнью советского мальчишки того трудного времени.
   Повседневное воспитание почти незримо, незаметно, Но именно оно - камушек к камушку - слагает в детстве фундамент характера человека, его целеустремленность.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

"Шанхайцы"

    Анна Дмитриевна Колотович рассказывает:
   Я была назначена классным руководителем пятого "в".
   - Это не класс! Это сборище хулиганов! - плакала молодая учительница в кабинете директора школы.- Я туда больше не пойду!..
   Собрались другие учителя. У всех была одна жалоба: вести уроки с пятым классом, набранным из воспитанников школы им. 19-го МЮДа, невозможно.
   Директор, листая какие-то бумаги, в раздумье сказал: - Не в том дело, какую начальную школу ребята окончили. Кажется, большинство мальчиков пятого "в" из "Шанхая". Так уж сложился класс. Здесь и мой недосмотр. Будем перевоспитывать...
   "Шанхаем" назывался окраинный район города, густо застроенный глинобитными мазанками и полуземлянками. Бедность, темнота и скученность были здесь поистине китайскими. Молодежь этих кварталов отличалась исключительной спайкой. "Чужим" парням лучше было не появляться в "Шанхае". Подростки с жадностью впитывали в себя дурные манеры и традиции старших.
   Как новый классный руководитель, я должна была обойти квартиры всех своих воспитанников. Начала обход, конечно, с "шанхайцев". Путаясь по узким кривым улочкам, я вышла на небольшую площадку, отведенную под чью-то усадьбу. Около сваленных кучами строительных материалов ребята играли в войну. Кто-то бил в барабан, кто-то выкрикивал команды, другие стреляли из пугачей, наскакивали с деревянными шашками на заросли лопухов. Я вскоре приметила знакомую фигурку шустрого светлоголового мальчугана в линялой рубашке неопределенного цвета - Сережу Тюленина. Он был едва ли не самым низкорослым среди своих сверстников, но подвижности невероятной. Сейчас он лихо командовал одним "отрядом". Завидев меня, Сергей пронзительно свистнул, его "бойцы" вмиг попрятались. Сам он остался стоять на куче песка.
   - Сережа, как пройти к вашему дому? - спросила я.
   Лицо мальчугана приобрело хитровато-испуганное выражение:
    - Ой, что вы, Анна Дмитриевна, не ходите! Дома никого нет.- Одна собака, злющая-презлющая!..
    - А ты меня проводи.
    - Я ее сам боюсь. Сорвалась с цепи, бросается. Ужасть!..
   Едва прикрытый отказ от сближения со мной! И от кого? От ученика, который мне нравился, на которого я рассчитывала опереться в работе с классом.
   - Ну что ж, покусает - так покусает,- сказала я и, сопровождаемая множеством настороженных глаз, следивших за мной из лопухов, из-за штабелей кирпича, двинулась дальше.
   Родители встречали меня большей частью доброжелательно, охотно вступали в беседу. Я им не жаловалась на их детей, а говорила о необходимости совместной работы, приглашала их почаще заходить в школу. К разговору чутко прислушивались младшие братишки и сестренки моих учеников. Вскоре меня окружил целый эскорт младшеклассников. Стоило назвать очередную фамилию, как они хором кричали:
   - Сюда! Сюда!
   В одном закоулке я услышала шепот за своей спиной:
    - Чо она?..
    - Все ходит...
    - Ябедничает?..
    - Не, разговоры разговаривает...
    - Ишь ты!..
   К Тюлениным я зашла после всех. Провожатые завели меня во двор. С опаской оглядываюсь: где же собака?..
   В дальнем углу лениво тявкнул тощий песик и тут же спрятался от нас в дыру. "Злая собака!" - усмехнулась я.
   На крыльце показалась низенькая, плотная женщина в темном платке.
   - Александра Васильевна,- представилась она мне.- Что, Сережка в школу не ходит?.. Натворил что-нибудь?
   Узнав, что сын не пропускает занятий и ничего не натворил, она завела меня в дом.
   В комнатах было тесновато, но опрятно. Общительная хозяйка мне понравилась. Александра Васильевна охотно рассказывала мне о Сергее. Я узнала, с кем он дружит, когда готовит уроки, какую работу выполняет по хозяйству. Она даже рассказала, сколько раз в месяц сын ходит в кино, достала из сундука его зимнюю одежду и обувь.
   - Малость наладилась наша жизнь,- рассказывала она. - У Сережки нынче все готово - и на осень, и на зиму. Обещал за ум взяться. Военным хочет быть.
   Я обратила внимание, что о сыне она говорит очень уважительно и во всем ему верят.
   - Мне кажется, Сережа ваш не всегда правдив, - как бы вскользь заметила я.
   Александра Васильевна посмотрела растерянно:
    - Как это?
    - Мне он, например, час назад сказал, что у вас - злая собака во дворе...
   Александра Васильевна улыбнулась с подкупающей добросердечностью - совсем как ее Сергей после очередной шалости.
   - Может, по мелочам и обманет. Да это из озорства, а не из хитрости. Разве то - беда?
   Меня поразило, как правильно рассуждает эта простая женщина. Да, если постоянно следить за ребенком, контролировать его, придираться к каждому "неправдивому" слову, то либо воспитаешь "правильного", равнодушного сухаря, где-то в глубине души скрытного и хитрого, либо озлобишь, оттолкнешь от себя. В последнем случае твое влияние на него будет равно нулю.
   Александра Васильевна заметила на прощанье:
   - Хорошо, что вы на них не жалуетесь. Ребятишки не любят, когда на них жалуются.
   Мне оставалось только дивиться, сколько у этой малограмотной женщины природного чутья воспитателя.
   Уже следующие дни принесли с собой заметные перемены. Ребята являлись в школу в чистых рубашках, а главное - с чистыми руками. Больше не было злонамеренных выкриков на уроке, демонстративного хлопанья крышками парт. Хотелось радоваться первой победе.
   Да не рано ли?
   Отношения между ребятами и некоторыми учителями налаживались медленно, до настоящего школьного порядка было еще далеко.
   
   На очередном классном часе я рассказывала о партизанах гражданской войны. Тема этой беседы была выбрана не случайно. Несколько дней назад мне стало известно, как Сергей Тюленин со своими дружками потешались над инвалидом Шелупахой, который в прошлом был красный партизан. Шелупаха шел пьяный, споткнулся и уронил фуражку. Бегавшие невдалеке ребята, сделав вид, что хотят помочь, подняли фуражку, но не отдали ему, а начали перебрасывать друг другу через голову инвалида.
   - Постой, постой,- бормотал Шелупаха, безуспешно пытаясь поймать фуражку,- вот я сейчас...
   Ребята не унимались - им было смешно. Выбившись из сил, старик заплакал:
   - Ребятки, деточки, отдайте... Я ведь почему выпил? С горя выпил... Бабку я свою похоронил, женку значит. На десять лет моложе меня, здоровая была. А вот... брюшняк, как косой, подкосил. Не стало моей Ивановны...
   Ребята продолжали потешаться над плачущим стариком. Наконец, закинули его фуражку в соседний огород и, как ни в чем не бывало, побежали в школу.
   Вначале я не напомнила ребятам о том случае. Прочитала отрывок из "Разгрома" Фадеева. Потом завязалась беседа о славных делах партизан в гражданскую войну. Многие ребята слышали, как красные партизаны сражались на Украине с немцами и петлюровцами.
   - Наверное, многие из них были ранены в боях, даже остались инвалидами,- как бы между прочим заметила я.- Может, вы знаете и у нас в городе кого-нибудь из таких?
   Кто-то назвал Шелупаху. Шумные возгласы: "Я расскажу!" - быстро утихли.
   - Шелупаха? - повторила я.- Видела, хороший старик. Представляю, с каким уважением вы, наверно, встречаете этого человека!.. Сережа, ты его знаешь?
   На щеках у Тюленина начали медленно проступать два красных пятна. Он покусал губы, шмыгнул носом.
   - Все знают,- неопределенно мотнул он головой.
   И вот тут нашу беседу едва не сорвали незнакомые ребята, появившиеся под окнами. Они липли к стеклам но сами, кривлялись, корчили рожи. Продолжать разговор было невозможно.
   Сергей вдруг порывисто вскочил:
   - Анна Дмитриевна, разрешите мне выйти, поговорить с ними!
   Я с сомнением посмотрела на небольшую фигурку Сережи.
   Сзади ему зашептали:
   - Там Кондык... Он тебе поговорит...
   Как я могла отпустить своего ученика на встречу с каким-то хулиганистым Кондыком? Очень возможно, между ними вспыхнет драка. Что тогда?
   Сергей ждал. Класс тоже ждал.
   - Иди,- сказала я вдруг неожиданно для себя.
   Класс ответил одобрительным гулом. Сергей моментально выскочил за дверь. Продолжая прерванною беседу, я пододвинулась к окну, чтобы видеть происходящее на улице. Старалась не выдать своего волнения. Но руки предательски дрожали. Если с Сережей что-нибудь случится, вина будет только моя...
   Кто-то из девочек сказал: - Позавчера Сергей с тем Кондыком над Шелупахой смеялись, кепку забросили.
    - Не ври! - откликнулось сразу несколько голосов.- Сергей кепку не забрасывал.
    - А-а, все вы там были...
    - Молчи, подлиза! - яростно шепнул Вова Забабурин.
   Поднялся невообразимый шум. Посыпались взаимные обвинения и упреки. Стараясь, навести порядок, я не заметила, как Сережа вернулся.
   - Чего вы на девчонок? - послышался его голос.- Ты, Забабура, помалкивай. Виноваты же мы - виноваты. Зря над Шелупахой дурачились...
   Я покосилась на окно - там никого не было. "Ай да Тюлененок!" - едва не вырвалось у меня вслух.
   Беседа наша была несколько смята. Формально я не сделала никаких нравоучительных выводов. Но в душах моих питомцев она оставила известный след - в этом меня убедило поведение Сергея.
   И еще я сделала для себя открытие: Сережа при желании умел без рукоприкладства разряжать острые ситуации.
   Его авторитет среди ребят был очень велик. Наблюдая за этим вихрастым мальчуганом, я долго не могла разгадать, отчего сверстники льнут к нему? Да и не только они. Я тоже с каждым днем проникалась все большей симпатией к этому шалуну, озорнику, а уж кто больше его доставлял мне беспокойства!..
   Впрочем, был в моем классе еще один человек под стать Сергею.
   
   
   

Бойцовский характер

   Как-то я вошла в класс на перемене и ахнула: драка! Схлестнулись двое. Руки и головы мелькали с такой быстротой, что я не сразу узнала дерущихся. Схватила одного в охапку - второй, опомнясь, сам отскочил.
   Из моих рук вырывался Ваня Евланов. Его противником оказалась Люба Шевцова, дежурная по классу.
   Люба, порывисто дыша, смотрела на Ваню исподлобья и, кажется, готова была снова вцепиться в мальчишку, если я его - отпущу. Рыжеватые косички ее растрепались, губы крепко сжаты, а глаза - ну прямо искры метали! У Вани из носа шла кровь.
   - В чем дело? - резко спросила я.
   Люба продолжала молчать, будто мой вопрос ее не касался. А Ваня, зажав нос, в бессильной ярости гугняво, как бы про себя, бормотал угрозы:
   - Ох, я ей задам! Ну, задам!..
    Сережа от двери бросил насмешливо:
   - - Задашь... Шевчиха тебя так отработает - в зеркало себя не узнаешь.
   - Прекратите!- оборвала я мальчишек.- Как вам не стыдно в таком тоне говорить о слабой девочке.
   - Любка-то слабая? - рассмеялся, выбегая из класса, Тюленин и уже из-за двери высунул свою вихрастую голову и шепотком, словно по секрету, добавил:
   -- Анна Дмитриевна, это она прикидывается девчонкой...
   Кое-как мне удалось выяснить, из-за чего произошла стычка. Оказывается, Ваня хотел поставить к учительскому столу поломанный стул, чтобы молодая учительница, которая должна была прийти на следующий урок, села на него и упала. Люба не дала осуществить ему каверзную затею, Ваня решил поколотить дежурную - "проучить девчонку".
   Что и говорить, Евланов заслуживал серьезного наказания. Позднее я приму нужные меры. Но в тот момент нельзя было раздувать ссору: я уже заметила, как некоторые "шанхайцы" посматривают на Шевцову: ага, выслужиться перед учителями захотела!..
   - А знаете, какая черта характера является общей для всех настоящих бойцов? - сказала я толпившимся вокруг ребятам.- Великодушие. Сильный человек не будет после честного поединка таить злобу на своего противника, он всегда готов к примирению. Сейчас мы увидим, кто сильней: Евланов или Шевцова...
   Люба первая протянула руку Ване. Я была благодарна девочке. Так решительно выступить против нарушителей дисциплины - для этого надо было иметь сильный характер! Мне казалось, что ею должны восхищаться все в классе.
   Однако у "шанхайцев" бытовала своя мораль, свое понимание чести и доблести. В конце дня школьная уборщица Григорьевна, которую мы все по праву считали одним из воспитателей, сообщила тревожную весть: над Любой готовится ребячий суд.
   Да, благородство, великодушие, рыцарское отношение к женскому полу не входили в моральный кодекс "шанхайцев". Все это еще предстояло терпеливо, изо дня в день, из года в год, насаждать в ребячьих душах, выдирая оттуда чертополох жестокости, круговой поруки, компанейской "спайки", ненависти к людям, живущим за пределами их квартала.
   Я попросила умную женщину хотя бы в тот день уберечь Шевцову от расправы - назавтра я сумею организовать ребят так, чтобы по пути домой девочка не оставалась одна. Григорьевна обещала, что под видом посещения своей дочери, жившей по соседству с Шевцовыми, проводит Любу.
   Впрочем, все мои страхи оказались напрасными. Это мне стало ясно, когда я познакомилась с Любиной матерью Евфросиньей Мироновной, порасспросила учительницу начальных классов, у которой прежде занималась моя отчаянная ученица. Узнала я о ней много интересного. Люба была единственным ребенком в семье. Родители любили ее самозабвенно. В раннем детстве ей дозволялось все. Для нее не существовало слова "нельзя", поэтому росла она избалованной и своевольной. Только в школе ее начали приучать считаться с мнением других людей, заботиться о тех же любящих до беспамятства родителях. Помню, рассказывает первая Любина учительница Вера Харитоновна, весной после окончания третьего класса решено было устроить двухдневную экскурсию - по следам героев гражданской войны. Собрали деньги, продукты, принесли заранее вещи, которые нужны были в пути. Дорога предстояла дальняя. Почти все родители побывали в школе, готовя своих детей к походу. И только Шевцовы не появлялись. Когда я спросила, почему не зашла ее мама, девочка без всякого смущения ответила:
    - А я ей ничего не сказала.
    - Как так? Но деньги же она тебе дала.
    - Вовсе нет. Я сама взяла. Сказала папе: надо в школу пятнадцать рублей. А он: "Если в школу - значит бери".
    - И ты собралась ехать, не предупредив родителей?!
    - А зачем?.. Мама начнет причитать: смотри не купайся - утонешь, платок с головы не снимай - простудишься, сырую воду не пей - заболеешь. Одно беспокойство...
    - А ты не подумала, что бы перенесли отец с матерью, если бы ты уехала, не поставив их в известность?
   После длинного разговора Люба поняла всю бессердечность того, как она намерена была обойтись со своими родителями.
   В четвертом классе она стала более отзывчива к чужому несчастью, внимательна к окружающим. Заболел ее отец, и Люба долгое время не находила себе места. Бегала в больницу, ночами плакала - но так, чтобы не слышала мама и лишний раз не волновалась.
   И только с задиристыми мальчишками она дралась, как в прежние годы,- отчаянно и беспощадно. Опекала слабых девочек, синяки носила без жалоб, никогда не называла обидчиков. Впрочем, тех, кто задевал ее, легко было узнать по расцарапанным лицам, опухшим носам.
   Однажды зимним вечером она возвращалась из школы со своими соклассницами. Вдруг из-за угла высыпала ватага мальчишек с криком: "Лови их!" Девочки бросились врассыпную. Одна из них упала. Озорники вмиг окружили ее.
   Люба услышала испуганный голос подруги. Она кинулась на обидчиков и принялась лупить их по головам портфелем, набитым книжками. Один из озорников, Виктор Полянский, подбежав сзади, хотел сбить ее с ног. Но верткая, как ласка, Люба двинула его наотмашь локтем в лицо так, что он отлетел.
   - Ах ты хулиган! Завтра в милиции всех дружков своих назовешь!..
   Виктор спрятался за спины своих товарищей, а те, растерявшись, начали кричать:
    - Какого ты Витьку узнала?.. Нет никакого Витьки!
    - Полянскому метку поставила. Вон прячет морду!.. Не спрячешь, завтра все увидят!
   Дело все-таки могло обернуться для девочек плохо: среди нападающих были настоящие хулиганы. К счастью, на улице показались старшеклассники из нашей школы. Завидев их, ватага скрылась.
   Любина подружка была так перепугана, что несколько дней не могла ходить на занятия. Учителя подняли тревогу, попросили комсомольцев, чтобы они установили дежурство возле школы. За младшеклассниками начали регулярно по вечерам приходить родители. А Люба Шевцова по-прежнему безбоязненно возвращалась домой одна. Провожатых она не терпела.
   
   В пятом классе Люба сразу показала себя хорошей, добросовестной ученицей. Она была активным членом юннатского и физкультурного кружков, занималась в балетном кружке при Доме пионеров. Потом она стала принимать активное участие в школьной самодеятельности. И на все у нее хватало времени.
   Физкультурой она увлекалась самозабвенно. Прибегала в школу пораньше и вертелась на турнике вместе с мальчишками. Не раз ее сгоняли с пожарной лестницы, на которую никто из учеников не имел права ногой ступить.
    - Анна Дмитриевна,- оправдывалась она передо мной,- я же ногами не касалась лестницы, а на одних руках.
   - Люба, подумай,- говорила я ей,- ну разве это девичье занятие, как обезьяна, лазать по деревьям и лестницам? Есть же комплексы физических упражнений для девочек, проделывай их на здоровье.
   Вскоре я увидела одно ее "упражнение". Иду как-то перед занятиями по двору. Дети бегают, обычный школьный шум. И вдруг все утихли. Задрали головы - смотрят на крышу. Я тоже посмотрела туда. Высоко-высоко, на самом "коньке", стояла Люба на одной ноге и делала "ласточку". У меня сердце обмерло: соскользнет нога - ей же не удержаться на скользкой железной кровле! Овладев собой, я с подчеркнутым спокойствием сказала:
   - Шевцова, ты сегодня дежурная. Немедленно принимай класс.
   Пока она спускалась, я взмокла от холодной испарины. Ох, как хотелось мне оттрепать сумасшедшую девчонку! Я настояла на том, чтобы этот проступок был осужден на ученическом собрании. Помнится, Сережа долго не выступал, а потом взял-таки слово.
   - Сломать бы эту лестницу,- сказал он в обычной своей решительной манере.- Не мешала бы... Не соблазняла. И не хочешь, а... сам не знаешь, как на ней очутишься. Или уж дежурных там поставить, что ли. Подбежишь, а тут тебе кричат: "Стоп, нельзя!" Сразу опомнишься.
   Его предложение понравилось. Охранять лестницу стали все классы по очереди. Даже создали из этого дела своеобразную игру, чтобы не скучно было дежурить. Очертили мелом круг, в который нельзя было ступать. Кто забежит, того берут в плен и уж держат потом всю перемену. Попадать в плен никому не нравилось, и ребята постепенно привыкли далеко обегать лестницу.
   
   
   

Перелом

   Человек воспитывается в коллективе - бесспорная истина. Но как часто мы считаем коллективом сведенных вместе ребят! То, что дети учатся в одном классе, еще не значит, что они в одном коллективе. Задача воспитателя - добиться этого.
   Каждый коллектив спаян определенными жизненными идеалами - он не может существовать без них. Не привьются детям высокие, положительные устремления - появятся низменные, вроде тех, что объединяют хулиганские компании.
   Теоретически вроде бы ясно. Однако ох, как не просто на практике из "совокупности людей" создать хорошее содружество!
   После того, как школа перешла в новое, просторное здание, представилась возможность по-настоящему наладить работу юннатского кружка. У нас был хорошо оборудованный кабинет ботаники. В нем ставились интересные опыты, и мои кружковцы постепенно втягивались в кропотливую "исследовательскую" работу. Помимо учебных целей я ставила перед собой задачу: развить у ребят наблюдательность, интерес к природе, раскрыть им, как прекрасен и гармоничен окружающий мир.
   Как-то нам принесли перистолистник. Я поместила его в мензурку с водой. Заступивший на дежурство Сережа Тюленин начал энергично наводить порядок и чистоту в кабинете. Листок в воде показался ему просто мусором. Не задумываясь, он выплеснул содержимое мензурки и вымыл посуду. Каково же было удивление Сергея, когда Шевцова объяснила ему, что за любопытное растение он погубил.
   - Вы подумайте! - крутил он своей белобрысой головой.- Ни корней, ни стебля, а живет!
   С каждым днем Сергей все серьезней относился к тому, что мы делали на занятиях кружка, в свое дежурство тщательно вел записи наблюдений в журнале. Он оставался прежним - озорным, порывистым мальчуганом. Необузданный темперамент толкал на шалости, в которых он, спустя несколько минут, искренне раскаивался. Вместе с тем в характере его начали заметнее проступать черты прямо противоположные - аккуратность в работе, внимание к мелочам, эдакая настойчивая дотошность. И еще он очень любил ходить с ребятами в походы. Не просто - бродить, а чтобы непременно с какой-то целью. Особенно мне запомнилось одно дело, выполненное юннатами под его руководством. Кажется, оно сыграло значительную роль в сплочении ребят.
   Возле нашей новой школы было очень неуютно - голо, серо, ни кустика. Но чем попало обсаживать такое красивое здание не хотелось, а хорошие саженцы не вдруг найдешь. И вот однажды прибегает ко мне Сергей - сияющий, все зубы наружу.
   - Анна Дмитриевна, нашли!
   -- Кто - что? кого - чего? - улыбнулась я, подражая его скороговорке.
   - Саженцы! Мы с Витькой! В Таловой балке!..
   Оказалось, Тюленин со своим другом Витей Лукьянченко, тоже юннатом, обошел все окрестности в поисках посадочного материала для школы. В одной балке им посчастливилось набрести на место, где до революции находилась помещичья усадьба. Старый сад давно погиб, но разного молодняка там было, по выражению Сергея, несть числа.
   Мы посоветовались, какими деревьями лучше обсаживать школьный двор, и в ближайшее воскресенье Тюленин организовал поход юннатов за саженцами. Отправились с ним Витя Лукьянченко, Толя Орлов, Володя Осьмухин и неразлучные братья Виценовские - Юра с Леней.
   Ребята притащили много саженцев клена, вяза, липы, кустов акации. И вдобавок - заразительный дух общей, коллективной удачи, радостного возбуждения.
   Но самое главное началось потом - уход за деревцами, охрана их. Надо было видеть, с каким рвением наши кружковцы оберегали свои посадки!
   На собраниях кружка Шевцова "разносила" и нерадивых дежурных, и тех, кто по неосторожности слупил на клумбу или задел деревце. К нарушителям дисциплины Люба всегда настаивала применять самые "высшие меры". Нетерпеливая, она обычно начинала свое выступление еще за партой.
    - Выходи к столу, раз слово взяла,- требовал Сергей.
    - Ничего, я и отсюда вас достану... Кто принес медянку?
    - Я,- признался Тюленин. -- Для биологического кабинета. Анна же Дмитриевна говорила: хорошо бы живую змею...
    - Для кабинета... А ты кому ее отдал?
    - Кимаше... Ну, Киму. Так это ж - пока я банку для нее искал. Тебе, что ли, было дать медянку подержать? Или Зинке? Вы же и подняли крик на всю школу.
    - Ким медянкой пугал девочек, гонялся по классам...
    - Да она же безвредная! Вроде ужа! - подал голос Ким.
   - Ты медянкой в лицо тыкал,- разоблачала Люба ненавистного мальчишку.- Зину до обморока довел, а "огненная колесница" чьих рук дело?..
   Недавно во время занятий на окне появилось с десяток больших мух, связанных между собой тонкой ниткой. Мухи тянули красную бумажку, сложенную наподобие повозки, на ней было написано "огненная колесница". Можно представить, какое веселье обуяло класс! Остаток урока прошел в поисках мушиного коногона...
   - Опять - я? Опять - на меня? - зло посверкивал на Любу глазами Ким Иванцов.- Я только не дал мухам на пол свалиться.
   Сергей подтвердил:
   - Не хватит у Кимаши "тяму" такую упряжку сработать. Для этого терпение нужно.
   Люба все равно предлагала выгнать Иванцова из школы как хулиганский элемент.
   - Ну, дает Шевчиха жару! - шептались ребята.- К ней лучше не попадай на язык.
   А в коридоре девочки прыскали от смеха:
   - Кимашу так критиковала, что он два раза белел, два раза краснел. А после собрания целую кружку воды выпил.
   Случалось Любе и страдать за критику. После бурного собрания на очередном занятии в кабинете ботаники я обратила внимание, что у Шевцовой вспухла губа.
   - Что с тобой? Где ты ушиблась?
   Люба сделала вид, что засмотрелась в микроскоп и не слышит моих вопросов. За нее ответила подружка:
    - Ким ударил.
    - Подрались,- уточнил Сережа.
   - Опять?! - сокрушалась я над бедовой своей "Шевчихой".-- Стыдно же девочке драться!
   Люба вздохнула, не отрываясь от микроскопа:
   - Ой, правда, Анна Дмитриевна! Стыдно, аж глазам жарко... Так он же, паразит, нарочно липку возле ограды ногой пнул! Я понимаю, он... как это... провокацию мне делал. Ну я и спровоцировалась. Не могла же я равнодушно смотреть, как он наши посадки ломает.
   - Эх, меня там не было! - сказал Сергей.- С Кимашей только я умею разговаривать...
   Да, юннаты мои не были равнодушными людьми! В журнале дежурного продолжали появляться такие, записи:
   "В большую перемену третьеклашки сломали кленок. Сделал это Костька Деревянкин. Надавала шлепков - будет помнить. Шевцова Л."
    "В мое дежурство особых происшествий не случилось, только рыжий Миха из четвертого срезал в угловом кусту ветку акации. Я ее измочалил о штаны преступника. Сергей Тюленин."
    Давно ли этот самый Тюлений Сергей из бездумного озорства мог половчее "рыжего Михи" уничтожать посадки! А вот потрудился вместе с друзьями, поухаживал за деревцами,- и уже в голову не приходила подобная мысль. Костя и "Миха" теперь казались ему преступниками.
   Учился Тюленин с ленцой. Но перед весенними испытаниями вдруг начал проявлять необыкновенное рвение и активность, постоянно тянул руку:
   - Меня спросите!
   Я подивилась замечательной перемене: обычно ученики с наступлением теплых дней начинают "раскисать", а "Сегу" моего охватила страсть к учению. Оставшись наедине, спросила его об этом напрямик.
   Он, как всегда, откровенно признался:
   - Нельзя мне нынче иметь испытания на осень. Мама в свою деревню на лето едет. Сказала мне: "если перейдешь без "сучков" - с собой возьму в Киселевку. А там, знаете, как здорово! Бор - конца края нет. Вот и приходится...
    - Всегда бы так учился - цены б тебе не было.
    - Значит, до этого я в цене был? - засмеялся Сережа.- Учту в будущем учебном...
   На одном из последних занятий нашего кружка я заметила, что Тюленин, опустив голову, что-то читает. Он даже не оторвался от чтения, когда я закончила беседу.
   Ребята гурьбой повалили из кабинета, я попросила Сережу помочь мне перенести в шкафы приборы и экспоната. Он как будто понял, почему я его задержала.
   - Анна Дмитриевна, я сегодня письмо получил от Василия. Вот перечитывал.
   Я знала, что его старший брат - чекист-пограничник.
   - Ты с ним переписываешься?
   - Изредка. Он мне ответ прислал. Почитайте. "Скажу тебе одно,- писал Василий Гаврилович,- какой бы жизненный путь, ты ни выбрал, нужно нести с честью звание человека, то есть быть человеком в высоком понимании этого слова. Что для этого надо? Знания, теоретическая подготовка. Значит, нужно учиться, чтобы овладеть суммою всех богатств, что накопило человечество. Об этом говорил Владимир Ильич Ленин. Меня порадовала первая половина твоего письма, где ты предлагаешь мне соревноваться с тобой, считаешь, что это поможет тебе лучше учиться... Рад буду видеть тебя в наших рядах, но это, Сергей, не такое простое дело. Первое - нужно иметь хорошее здоровье, ловкость, выносливость, отвагу. А самое главное, беззаветно любить Родину. Это значит, что все, что ты делаешь, чем живешь, весь ты, до последней капли крови, принадлежишь нашему народу. Все твои мысли, деяния должны быть направлены на то, чтобы улучшить жизнь человека... Сделать жизнь счастливой, труд - радостным. Вот этих заповедей не забывай, браток, и все будет хорошо...".
   Пока я читала, Сережа глаз не спускал с меня. Столько страстного ожидания было в его лице: что я скажу по поводу письма?
   Я вернула ему листок:
   - Храни его. В сердце храни. Как наказ старшего брата на всю жизнь.
   Наверное, слова мои сейчас, много лет спустя, могут показаться неискренними. Но тогда они выражали мои искренние чувства и мысли.
   Сергей весь порозовел и сказал с необычной для него рассудительностью:
    - Я думаю, Анна Дмитриевна, мне надо многое изменить в своем поведении. Бывает, сижу на уроке, и прямо накатывает: терпения нет - хочется удрать какую-нибудь штуку. Иногда - опомнюсь, а случается - вылетит, хоть ты что! Меня бы кто дернул в такую минуту.
    - Хорошо, буду дергать,- пообещала я.
    - А как же вы узнаете, что оно накатывает? - сказал Сережа несколько озадаченно.
   - Да уж узнаю, если буду рядом.
   Задумался Сережа, а потом попросил:
   - Анна Дмитриевна, вы только - незаметно, чтоб ребята потом не смеялись.
   Буквально на другой день вижу: Сережа с Володей Сечковым в ссоре. Пригласила обоих в кабинет:
   - Выкладывайте, в чем дело?
   Володя молча положил на стол листок с карикатурой: толстый человечек громадными руками гребет к себе какой-то хлам. А под ним - объявление:
   "Все меняю, продаю, покупаю, а заодно обманываю. Куркуль Сеча".
   Сережа весь кипел. Губы его непроизвольно шевелились, как бы выговаривая: "Ах, так! После школы мы с тобой посчитаемся!..".
    - Я его не заставлял сизарей брать,- хмуро объяснял Володя.- Сам же просил: поменяемся. Разве я виноват, что мой дутыш у него заболел? А Сега теперь - рисует, куркулем обзывает...
    - Я тебя разрисую! - вспыхнул, не выдержав, Тюленин и рванулся вон из кабинета.
   Дверь мною была предусмотрительно заперта. Сергей ткнулся раз-другой. Я подошла, повернула ключ и тихонько шепнула:
   - А как бы повел себя в этом случае Василий Гаврилович?
   Сергея словно холодной водой окатили. Я распахнула дверь, но он стоял перед ней и не выходил из кабинета. Был миг, когда плечи его дрогнули, он едва не повернул назад. Потом все же вышел и медленно побрел по коридору.
   В конце уроков я была свидетельницей такого разговора:
    - Сеча, не злись... Понимаешь, жалко дутыша.
    - Да разве я нарочно? Откуда мне было знать... Ну ладно, верну сизаря.
    - Не надо.
    - Ладно, Сега, как только дутыши выведут,- честное пионерское, тебе пара птенцов.
   Я сделала вид, что не слышу, и прошла мимо. Переломил-таки себя на этот раз мой вспыльчивый "Тюлененок".
   
   
   
   

В лесу и в поле

   Ученый год Сергей закончил без осенних переэкзаменовок, и мать взяла его с собой в Киселевку. Вот что потом я узнала от Александры Васильевны.
   Сережа очень любил лес, Раньше как-то в семье не замечали за ним этого, а тут, как утро - лукошко в руки, ломоть хлеба за пазуху и на весь день в бор. Поначалу он с Киселевскими ребятишками ходил, так что опасаться было нечего. За земляникой бегали, потом доспело время белым грибам - по целому лукошку приносил.
   С каждым днем Сергей, увлекшись поиском, все дальше забредал в боровые недра. Бывало, мальчишки деревенские отстанут, а он один в такую глушь заберется, что неба не видать и голоса не слыхать.
   Пробовали родные пугать его, чтоб далеко не заходил, от ребят не отбивался,- рассказывали деревенские байки про леших и всякую нечисть, которая будто бы водится в здешнем бору. Да где там! В леших и нечистую силу он не верил, заблудиться не боялся.
   - Я днем в любом место определю, где север, где юг, и на дорогу всегда выберусь,- говорил Сергей.
   Но одна встреча отбила-таки у него охоту шататься по бору в одиночку.
   Дело было вот как.
   Утром, входя в лес, мальчишки поспорили, кто больше боровиков наберет. Не каких попало, а чтоб без единой червоточинки. Понятное дело, скликаться и аукаться в таком случае некогда. Договорились в полдень собраться к горелой березе. Сергей решил сразу, не теряя времени, углубиться подальше в бор, куда редко забредали грибники. И забрался он в такую сумрачную чернь, что самому страшновато стало. И грибы здесь встречались только черные - подберезовики, моховики. Кое-как выпутался из чащи - попалась большая поляна, вся в пестром разноцветье.
   Сергей осмотрелся, намечая путь для возвращения. И тут внимание его привлекла полузасохшая сосна, точнее не сосна, а множество пчел, круживших возле нее.
   "В дупле - рой!" - догадался он.
   О грибах сразу было забыто, в голове, подобно пчелам, замельтешили мысли - как бы добыть меда!
   Он осторожно подобрался ближе к сосне. В метрах двух от земли чернело устье дупла, в которое могла бы пролезть голова. Пчелы облепили края отверстия серой кипящей массой. Гуд стоял такой, словно от комля до вершины звучала сосна, подобно огромной струне. Сквозь этот равный, густой, угрожающий звук до Сергея донеслись чье-то кряхтенье, возня в кустах. "Эх, кто-то из киселевских уже нашел улей! - огорченно подумал мальчишка.- Ладится теперь на дерево лезть".
   Он отвел ветки у своего лица - прямо перед ним сидел медведь и мокрыми, облизанными лапами отбивался от пчел. Морда была в меду и крошках вощины. К бурой шерсти за ухом налипли куски сотов.
   Зверь увидел его, сердито рявкнул, как бы говоря: "Шляются тут, мешают..." Сергей брякнулся наземь и накрыл голову лукошком. То ли он когда-то читал, то ли слышал, что при встрече с медведем в лесу надо притвориться мертвым. Эта мысль мгновенно стянула тело жестким, дубовым лубком: не шевелиться!
   Медведь, сердито ворча, пролез к нему через кусты. Лукошко с барабанным грохотом отлетело в сторону. Сергей зажмурился, ожидая удара. Вот черная когтистая лапа поднимается над ним. Вот сейчас она обрушится! Сейчас!.. На спину или на голову?..
   Мальчуган сжался, обмер, но не шелохнулся. Зверь топтался рядом - нюхал, сопел. От него шел смрадный дух, смешанный с запахом свежего меда.
   Пчелы ярились все злей. Мишка отмахивался то одной, то другой лапой. Кто знает, сколько бы он еще обнюхивал едва живого от страха грибника и что бы с ним сделал, если бы пчела не ужалила его в глаз. Медведь снова рявкнул, пошваркал лапой по морде и вдруг бросился от наседавшего на него роя в кусты, в гущину - только сушняк затрещал.
   Сергей открыл глаза, осмотрелся, затем вскочил и так "урезал" от поляны, что если б зверь вздумал за ним гнаться, все равно б не догнал.
   Дома он потом не раз потешал всех забавным рассказом о знакомстве с Михайло Топтыгиным и сам весело смеялся над своим испугом. Но с того дня его потянуло в луга.
   - На покосе людей не хватает,- объяснял Сергей,- надо же помочь колхозу...
   В работе он был сноровист и ловок. Любил лошадей, научился быстро запрягать их. Колхозники, приметив его расторопность, доверяли парнишке управлять конной косилкой. Сергей очень гордился, что работает наравне со взрослыми и ему начисляют трудодни, Однако на покосе с ним приключилась беда. В жару животных донимали оводы. Лошади били ногами и часто заступали постромки. Приходилось то и дело соскакивать с сиденья и выправлять упряжь. Сергей проделывал это множество раз и забыл об осторожности. Во время очередной остановки он забежал поправить постромку со стороны режущего аппарата. Но едва перегнулся и взялся за веревку, как лошадь с силой ударила себя задней ногой по животу. От ее резкого движения машина дернулась, и зубец косилки, точно пика, вонзился в руку.
   Боль прохватила Сергея с головы до пят. Он рванул руку - черная струя брызнула, как из спринцовки. Перед глазами поплыли два холодных зеленых солнца...
   Колхозник, работавший рядом, подбежал к нему. Клочья рукава свисали из рваной раны. Мужчина замотал руку мальчугана тряпицей прямо поверх изодранной рубашки, вскочил на лошадь и помчал его в больницу.
   Было ли больно дорогой - Сергей не помнил. Кажется, нет. Только обливался зябким потом, как будто жаркий день сменился холодной ноябрьской моросью.
   По-настоящему он пришел в себя на столе. Врач с белой повязкой на лице холодными ножницами обрезал рукав. Сережа сказал:
   - Зачем же вы - совсем напрочь. Мама бы залатала.
   - Говори спасибо, что не руку,- ответил доктор.
   Пока он обрабатывал рану, у Сергея несколько раз зеленело в глазах. Минутами боль разрасталась до судорог. Крик рвался из сердца. Но мальчуган лишь скрипел зубами.
   После операции врач, снимая с лица повязку, неожиданно рассмеялся:
   - Геройский же ты парень! Я все ждал: вот-вот завизжит, даже уши заткнул. Да так и не дождался... Постой, а почему кровь изо рта?
   Оказалось, Сергей прокусил нижнюю губу.
   
   
   
   

Как лечили малокровие

   Был у нас в школе ученик Петя Волков, крепкий, толстощекий мальчик с заспанными глазами. Он много читал, неплохо учился, но всячески увиливал от общественной работы. Каждый год осенью школа помогала ближайшим колхозам в уборке урожая. Ребята охотно отправлялись на работу в поле. Петя Волков принес врачебную справку, что у него малокровие и что он не может работать в колхозе.
   Ребята, узнав о справке, покатывались со смеху. Все знали, что Волков здоров, как молодой бычок. Каждый день он бегал на речку, гонял мяч, а свеклу убирать - болен. Направили на квартиру к Волковым делегацию от школы. Мамаша Петина встретила ребят на крыльце:
   - Мой мальчик не совсем здоров,- заявила она, загораживая дверь спиной.
   Кто-то из мальчишек разыграл перед ней испуг:
    - Что с ним?
    - У него сильное малокровие.
    - А мы думали - корь. Сейчас корью ребятишки болеют. Вчера один бегал, на речке купался, мяч вместе гоняли, а сегодня - при смерти, врачи говорят: корь.
    - Нет, у моего Пети сильное малокровие. Я же посылала справку в школу.
    - Вот мы и пришли его проведать.
    - Спасибо. Но к нему нельзя заходить: есть подозрение на туберкулез. Вы же понимаете, как это опасно для окружающих!
    - У-у! - продолжал шутник свой розыгрыш,- смертельная болезнь! Мы хотели сбегать к врачу, выдавшему справку, чтобы узнать, чем лечить Петю, да - подпись его неразборчива.
   Женщина поняла, наконец, что ребята ее вышучивают, и захлопнула дверь перед носом делегации.
   - Ничего, мы знаем, как такую хворобу лечить! - закричали ей вслед мальчики.- В четверг заседание учкома. Приглашаем вас вместе с Петей. Явка обязательна!
    Отец Петра, главный бухгалтер треста "Краснодон-уголь", был видным лицом в городе. Он бы, наверное, не явился на заседание учкома, несмотря на письменное приглашение, если бы директор школы не попросил управляющего трестом отпустить Волкова в назначенное время.
   Пришел старший Волков с сыном - хмурый, высокомерный, так и казалось, что он выступит и "разнесет" весь учительский коллектив.
   Первой на заседании учкома взяла слово Дуся Ревина. Эта скромная девушка обладала железным характером и никогда не тушевалась. Не случайно потом, во время Отечественной войны, она показала себя бесстрашной партизанкой. А тогда, на учкоме, она вышла к столу и, глядя прямо в глаза старшего Волкова, выложила все, что думают ребята о поведении его сына Петра.
   - Мы не хотим сидеть за одной партой с барчонком,- заявила она в конце своего выступления.- От имени учкома я прошу вас, товарищ Волков, сказать, как вы сами оцениваете поведение вашего сына.
   Волков-отец смутился. Он только крякнул в ответ и передернул плечами, точно ему стало холодно.
   Следом за Дусей брали слово другие члены учкома. Петру припомнили все "прегрешения" - не только за этот год, но и за прошлые. Говорили о том, что он становится чванлив, пренебрежительно относится к соклассиикам.
   Критиковали младшего Волкова, а в то же время все понимали, что критика рикошетом попадает и в его отца. Понимал это и Волков-старший. От его важности не осталось следа. Под конец он сидел бледный, растерянный. От выступления отказался.
   - Слышал, что о тебе товарищи говорят? - строго сказал он сыну.- Вот и отвечай.
   Петя встал, начал было что- то лепетать в свое оправдание. Потом, видно, понял, как нелепо и жалко это выглядит, и закончил совсем другим тоном:
   - А в общем, чего там. Правильно ребята обо мне говорили. Обленился я. А может - заелся...
   Ребята, принимавшие участие в заседании, дружно заулыбались. Тюленин с хитрой рожицей кому-то шепнул, но так, что слышали все:
   - Во лекарство от малокровия! Сразу помогло. Гляньте, Петруха, как будто перцем натертый.
   Председатель стукнул карандашом, и Сергей умолк.
    Волков-отец уходил с учкома в таком расстройстве, что надел только одну галошу.
    По лестнице сбегал, будто за ним гнались. Сережка скакал следом через две ступеньки с забытой галошей: ...- Дяденька, погоди!.. Хромовый сапог попортите!..
   Никто не знал, что происходило в доме Волковых после заседания учкома. Но назавтра, едва забрезжило утро, у порога школьного здания уже показалась Петина фигура с заплечным мешком, набитым продуктами. Он был в тапочках и широкополой шляпе.
   На работе его тоже не приходилось подгонять. Больше он никогда не отделялся от товарищей.
   Ребята очень тактично восприняли происшедшую перемену. Никто ни одним словом не обмолвился о вчерашнем. Даже те, кто особенно сурово критиковал поведение Пети, весело здоровались с ним, толкались, словно и не было никакого учкома.
   Но к матери Петра так и осталась неприязнь. И виновата была сама женщина, слишком невоздержанно и безрассудно любившая сына.
   Как-то под вечер возвращались ребята с работ. Все устали, брели кое-как, однако держались кучно, девочки даже песни пели. Случайно ли, а может преднамеренно, с нашей колонной поравнялась легковая автомашина, из нее выглянула мать Волкова.
   - Петенька! Петя! - открыла она дверцу, заметив сына.- Садись скорей, поедем!
   Петр, покраснев, сделал отрицательный жест. Он не сказал ни слова, даже не подошел к машине. Вместо него подбежал Сережка Тюленин и, дурачась по своему обыкновению, предложил:
   - А я не подойду? Инвалид трудового фронта, страдаю малокровием, пустословием, бывают припадки лени...
   Машина фыркнула и укатила.
   - Не подхожу! - балагурил Сергей. - Обидно, досадно... Ну да ладно...
   
   Особо злостных нарушителей мы вызывали на школьный совет. Об этом хочется рассказать в связи с тем, что в работе совета активное участие, как председатель родительского комитета, принимал Филипп Петрович Лютиков. Это он, человек редкого мужества, во время оккупации Краснодона немцами организовал коммунистическое подполье. Это он через своих связных направлял деятельность Молодой гвардии...
   А тогда, в предвоенные годы, Филипп Петрович не жалел сил, помогая нам, учителям, воспитывать школьников. Поэтому-то он хорошо знал городских мальчишек.
   Однажды решено было вызвать на школьный совет отца ученика Новичкова. Драчун и пакостник по натуре. Александр Новичков славился в школе тем, что постоянно срывал уроки, изводил учителей. Никакого сладу с ним не было. На урок украинского языка он принес кошку и во время объяснения швырнул ее на стол. А когда его выгнали с урока, он бегал возле школы и грозил до смерти избить всякого, кто посмеет идти к нему домой и рассказать о его хулиганских делах родителям.
   И вот этот "герой" вместе со своим отцом предстал перед школьным советом.
   Директор заранее сообщил обо всем Лютикову, просил прийти и председателя горсовета Яковлева как представителя общественности. Оба эти коммуниста, несмотря на крайнюю занятость, всегда по первому зову являлись к нам. Для школы они не жалели ни сил, ни времени.
   В назначенный час члены совета и приглашенные собрались в просторной пионерской комнате. Александр Новичков сидел необычайно тихий, ежился, словно хотел стать незаметным. У отца его слегка подергивалось лицо.
   Директор школы рассказал о поведении отдельных нарушителей дисциплины, об ответственности родителей за поведение своих детей. В конце он перечислил все "художества" Александра Новичкова. Когда он кончил, с минуту стояла мертвая тишина. Потом сразу слово взял председатель горсовета.
   - Кого вы, гражданин Новичков, готовите из своего сына? - прозвучали суровые слова Степана Григорьевича.
   Названный гражданином, Новичков-старший посерел и вытер платком вспотевший лоб.
   - Вы отстранились от воспитания, - продолжал Яковлев,- считаете это обязанностью учителя. Какой же вы в таком случае отец? Всегда в первую очередь родители отвечают за своих детей, за их дела и устремления. Кем же вырастет ваш сын? В школу он ходит для баловства, от его "развлечений" страдают я его сверстники, и учителя. Он никого не уважает, в том числе и вас. Это в таком-то возрасте! Если сейчас не принять надлежащих мер, ваш сын окажется в жизни лишним человеком, чуждым духу нашего времени. Подумайте: лишним!.. Мало ребенку жизнь дать, надо воспитать из него человека. Без этого не радость он вам принесет, а горе, позор!
   Лютиков, как всегда, говорил сдержанно:
   - Мы, коммунисты, отвечаем не только за то, что происходит сейчас, при нашей жизни, но и за то, что будет происходить много, много лет спустя после нас. Для этого мы должны растить достойную смену. Иначе что же получится? То, что я и ты, товарищ Новичков, сделали своими руками, за что кровь проливали в гражданскую войну и отдали по доброму куску жизни,- все это могут уничтожить такие люди, как твой Александр. Разве можешь ты это допустить?
   Новичков-отец беспрестанно вытирал пот с лица и зло косился на сидящего рядом паренька.
   - Но гляди,- разгадал его "воспитательные" намерения Лютиков,- не вздумай одним махом рассчитаться с сыном за сегодняшний свой позор. Годами наживал - минутой не избавишься.
   Предупреждение было своевременным и мудрым: Новичков-отец до этих слов, кажется, готов был вскочить я закричать во все горло: "Выпорю!" Теперь он поднялся и сказал:
   - Спасибо, Филипп! Спасибо вам всем... Мы с сыном подумаем хорошенько над тем, что тут говорилось. Над жизнью своей подумаем...
   Лютиков был прирожденным воспитателем, хотя никакого педагогического образования не получал. С особой пристальностью он следил за молодежью. Филипп Петрович постоянно ходил в школы, интересовался работой учителей, успехами и срывами ребят. Всегда подтянутый, в тщательно отглаженном костюме, на котором сверкал орден Трудового Красного Знамени, этот человек производил на мальчишек прямо-таки магическое действие. В его присутствии даже самые отчаянные наши озорники утихали. А если, забывшись, какой-нибудь сорвиголова мчался мимо, Филипп Петрович не считал для себя зазорным взять его за руку:
   - Что, резьба сорвалась? - скажет, бывало, с усмешкой.- Пойдем-ка, дружок, погуляем...
   И шагает паренек с ним - чинно так, будто по доброй воле, отвечает на вопросы, рассказывает о себе, о ребячь- их делах.
   После школьного совета, на котором разбирали поведение Новичкова, тот несколько раз прогуливался рядом с Лютиковым - красный, смущенно поглядывая по сторонам. Поведение его заметно изменилось.
   В школе часто можно было слышать: "Филипп Петрович посоветовал сделать так", "Филипп Петрович помог..."
   А ребятам он не раз говорил:
   - Оступился - не беда, если поумнел после этого. В жизни, дружок, всякое случается.
   У самого Лютикова детство и юность прошли в отчаянной, беспросветной нужде. Обид и всяческих издевательств ему выпало на долю бессчетное множество. Он был "незаконнорожденным", а таких детей тогда в деревнях царской России изводили насмешками, их унижал каждый, кому не лень. Темнота порождала дикие нравы.
   - Найденыш! Найденыш! - кричали и свистели ребятишки, когда Филька шел по улице.
   Подрастая, он начал в ответ колотить сверстников. Вражда разрасталась. Темные, тупые люди всячески разжигали злобу, стравливали ребят. Драки случались едва ли по каждый день. Филька постоянно ходил с шишками и синяками.
   Лет с восьми он уже начал работать - коров пас, лошадей водил в ночное, а в страдную пору трудился вместе со взрослыми на поле.
   Задавленная нуждою мать учила:
   - Ты, сынок, не верь никому. Люди - что звери. На себя только надейся. Может, выбьешься...
   Один раз ребята заманили Фильку на соседний кулацкий двор, спустили свирепого пса-цепняка, а сами разбежались. Филипп успел схватить палку. Это еще больше разъярило собаку. Волкодав сбил мальчика с ног и начал рвать его. На крик прибежала мать, лопатой отбила сына. Филька был едва живой, из рваных ран хлестала кровь.
   Рубцы от собачьих клыков остались на всю жизнь. И еще осталась лютая ненависть к богатеям, на которых приходилось трудиться от зари до зари.
   Выздоровев, Филипп Лютиков навсегда ушел из родной деревни в Донбасс.
   Был учеником слесаря. Сметливый ум и умелые руки создали ему славу ценного специалиста. Впоследствии его назначили на должность механика рудничной электростанции.
   Во время гражданской войны Филипп Петрович партизанил в тылу белых, а потом с частями Красной Армии освобождал родную землю от деникинцев. После демобилизации трудился над восстановлением шахт. Его одним из первых наградили за это орденом и присвоили почетное звание Героя Труда.
   В Отечественную войну Лютиков по заданию партии остается в тылу врага и организует партийное подполье Краснодона. Но об этом периоде его жизни уже много написано, повторять нет надобности.
   Помня дикие нравы дореволюционной России, Филипп Петрович ненавидел пережитки прошлого в душах людей, и с особым старанием искоренял их у молодежи. В этом он видел свой долг коммуниста.
   Воспитывают не методы, а люди - люди, которые с желанием и терпением добровольно берут на себя этот тяжелый труд. Они, как правило, и оказывают то решающее воздействие на детей, которое потом, когда дети становятся взрослыми, определяет их судьбы...
   
   
   

"Сложная это штука..."

   
   Сейчас не установить, кому первому пришла идея отведать яблок из колхозного сада. Может быть, Сочкову - он особенно настойчиво расхваливал друзьям белый налив, который пробовал летом в колхозе "Пятилетка". Собралось человек шесть. Дорогой встретили Сергея Тюленина.
    - Куда, братва, на ночь глядя?
    - Сега, айда с нами, узнаешь.
    - "Ну, ехать - так ехать", как сказал попугай, оказавшись у кошки в зубах...- рассмеялся Тюленин, присоединяясь к компании.- А все же: куда?
    - Прямо!
   Балагуря, он прошел с ребятами минут десять, пока все же не узнал, куда те направляются.
    - Стоп, хлопцы! - остановился Тюленин.- Что-то не того. В колхозный сад лезть - это вроде к бате в карман. Такое дело не годится.
    Ребята загалдели:
    - Да ну, чего там!.. Жалеть надумал. Скажи: трушу...
    - Бросьте! - пробовал отговаривать Сергей.- Там дядя Тихон сторожем. Помните, как он нас угощал сливами?
    Однако вся компания жаждала не столько яблок, сколько острых ощущений, связанных с добыванием их. Отговорить было невозможно. И тогда Тюленину пришло в голову направить "братву" по другому пути.
    - Подумаешь, дядю Тихона провести! - сказал Сергей.- Зайди к нему - он сам яблок даст. Вот Маркин свой сад охраняет - это да! Вокруг усадьбы забор. На заборе - гвозди без шляпок. В траве проволока натянута, а на ней пустые банки: заденешь - гром на всю улицу. Сам в саду по целой ночи сидит.
    - А что, у Маркина абрикосы - во! - сказал Сочков, начиная колебаться.
    - Недаром же он на базаре ими торгует,- продолжал гнуть свою линию Сергей.- В колхозе из его семьи никто не работает. На своем огороде да на базаре. Пошли к нему. Во, разыграем куркуля!..
   На следующий день Маркин бегал по улице, рассказывал и грозил:
   - Разбойники! Только я в дом зашел, они шасть на крыльцо, дверь подперли и давай в саду шурудить... Стрелял бы! Истинный бог, стрелял бы, да ставни помешали. Эх, узнать бы хоть одного! Таких грабителей убивать надо!
   Среди школьников стало известно, чья это работа. Да Сережа и не отрицал:
    - Мы, Анна Дмитриевна, были в гостях у Маркина. Что ж тут такого? По карману абрикосов нарвали...
   - Старик говорит: весь его сад обчистили.
    - То не мы. После нас другие "промысливцы" наскочили. Честное пионерское! У Сечи спросите! Конечно, те потрясли... Да чего вы Маркина защищаете? Теперь ему на базаре нечем будет торговать - в колхоз пойдет работать. А то сидит с корзиной абрикосов: "Десяток - рупь!" Где же честным людям рублей набраться?..
    - А что, если бы к тебе кто-нибудь на голубятню забрался и "увел" твоих голубей? Как бы ты это расценил?
   "Честный человек" раскрыл рот - хотел что-то еще сказать в свое оправдание, да так и простоял с минуту.
    - Я же их сам разводил, голубей,- наконец неуверенно пробормотал он.- Сам голубятню строил...- Но тут ему, должно быть, пришло в голову, что и Маркин тоже сам все делал в своем саду, поэтому паренек не нашел ничего лучшего, как самокритично закончить: - Сложная это штука - жизнь. Кажется, опять меня занесло, честное пионерское...
    - Что-то слабовато для тебя "честное пионерское",- улыбнулась я.- Может, "честное комсомольское" крепче будет от "заносов" сдерживать? По-моему, пора.
    Прошло с месяц после нашего разговора. Встречает меня секретарь комсомольской организации, начинает расспрашивать о Тюленине: как себя ведет на уроках, как успеваемость.
    - Что, наверно, Сергей заявление подал? - догадалась я.
    - Да, хочет вступить. Через неделю - собрание, приходите.
   Мне хорошо запомнилось, как принимали в комсомол Тюленина. Народу было полно. Вроде бы никто против Сергея выступать не собирался. Но перед тем Юра Виценовский, паренек чрезвычайно правдивый и принципиальный, дал отвод своему родному брату. У Сергея в прошлом были "грехи" куда тяжелее. Он это понимал и заметно волновался. Лицо мальчугана то хмурилось, каменело, то вдруг на него находило лихорадочное оживление.
   Когда Тюленину предоставили слово, он весь как-то подобрался и сразу заговорил о своем небезупречном прошлом.
    - Вел я себя, прямо скажу, плохо. Часто успеваемость "хромала" на обе ноги. Анна Дмитриевна говорила, что раньше у меня был характер неорганизованный. Это она мягко сказала. Дурости во мне было много. Теперь вижу и раскаиваюсь. Хочу начисто избавиться от всего, что мешает людям, да и самому тоже...
   Его откровенное признание и самокритичность разоруживали тех, кто хотел ему кое-что припомнить. Однако не всех. Кто-то в задних рядах ехидно прошептал:
   - Летчиком хочет стать, вот и старается, чтоб характеристику хорошую выдали.
   И тут же Сергея громко спросил:
   - А почему в комсомол надумал вступить?
   Голос у Тюленина чуть дрогнул, но паренек справился с собой:
   - Хочу быть членом организации, которая борется за счастье человечества, за нашу красивую, полную радости жизнь, за то, чтобы в нашей стране быстрее построить коммунизм...
   На секунду он замялся, как бы смутившись, что говорит с непривычным для себя пафосом. Затем, чуть усмехнувшись, добавил:
   - Это, конечно, не сам я... Это брат мне так написал. Но теперь я тоже, как в письме, думаю.
   - Принять!.. Чего кота за хвост тягать?! - послышались голоса в разных концах зала.
   Комсомольцы захлопали. Сергей зарделся, смущенно потупился и уже хотел было идти на свое место, как вдруг из задних рядов опять кто-то потребовал:
   - Пусть расскажет о своем поведении на уроках немецкого.
   Да, это был острый вопрос. Столкновением Тюленина с учительницей немецкого языка Лидией Петровной Гернер недавно занимался директор школы и весь педколлек- тив.
   Сергей вспыхнул, отыскивая глазами того, кто заставлял его вспомнить неприятный инцидент. Однако проговорил тихо и сдержанно:
   - Хорошо, я расскажу все, без утайки...
    Натянутые отношения учеников с Лидией Петровной давно настораживали нас. Она была мелочно придирчива к ребятам, часто отпускала язвительные, обидные замечания по их адресу. Случилось, Тюленин простудился и не выучил уроков. Другие педагоги, видя, что паренек в самом деле нездоров, прощали ему, а Гернер настойчиво потребовала:
   - Читайте домашнее задание.
    - Я плохо себя чувствую,- сказал Сергей,- к уроку по готов.
    - Как вы себя чувствуете - мне все равно,- презрительно посмотрела на него Лидия Петровна, поправляя лисью горжетку на плечах.- За невыполненный урок я вам ставлю двойку.
    - Хоть единицу! - взъерошился строптивый паренек.
    - Прекрати разговоры!
    - А я не разговариваю - отвечаю на ваши слова.
    - Вы несносный грубиян и лентяй! - закричала учительница. От резкого движения с ее плеч соскользнула чернобурка и упала на пол.
   В классе захихикали.
   Через несколько минут от парты к парте пошла гулять карикатура с надписью: "Ду бист лентяй!" - она кричала, и от нее лиса удрала".
   Лидия Петровна отобрала листок и побежала с ним к директору.
   - Тюленина немедленно надо выгнать из школы! - потребовала она
   У нее не имелось доказательств, что карикатура - дело рук Сергея, а надпись была сделана явно не его рукой. Лидии Петровне советовали не придавать значения пустякам, умерить свои обиды и относиться к Тюленину справедливо. Она продолжала придираться к нему. Ребята все больше ненавидели ее. Кончилось тем, что на уроке кто-то бросил в нее трехкопеечную монету.
   Лидия Петровна, разъяренная, ворвалась в учительскую:
   -- Он! Он! Он!.. Этот ваш Тюленин бросил в меня! Больше никто не мог! И жеваной бумагой в меня стрелял он!..
   Начались разбирательства. Хотя улик против Сергея не было, многие учителя в душе считали, что озорной мальчуган взялся за прежнее...
   Мы внимательно наблюдали за Сергеем. Его равнодушный вид и спокойствие не внушали доверия. Но как ни бился директор и классный руководитель, виновных не удалось разоблачить.
   Лидия Петровна принялась мстить, пыталась даже подговаривать ребят против Тюленина. В то же время успеваемость по ее предмету во всех классах была из рук вон плохая. Директор пришел к выводу, что с Гернер надо распрощаться.
   После ее увольнения ребята признались "по секрету", что ни жеваную бумагу, ни монету Сергей-таки в учительницу не бросал.
   Ставить ему сейчас, на собрании, в вину чужое озорство, упрекать в срыве уроков Лидии Петровны не было оснований. Комсомольцы с мест начали подавать реплики:
   - Мы собрались не кляузы разбирать!
   - Если даешь отвод Тюленину - выступи, обоснуй.
   Сергей все-таки решил объяснить собранию, как обстояло дело.
   - Я хорошо понимаю,- сказал он,- у меня с Лидией Петровной были плохие отношения. Но в нашем классе знают, что не я был зачинщиком. Как она обращалась с нами? Чуть ошибся - кричит: "Вы неразумеющие скоты! Вам не понять простых вещей из немецкого языка!.." Она - ненавидит нас, а я должен ее уважать? Может, кто способен на такое, я - нет. Как хотите судите.
   Сергея Тюленина приняли в комсомол единогласно.
   
   
   
   

Главная формула

   
   В каждой школе, наверно, есть такой закуток, уголок заветный, куда ребята собираются в свободное время. Сходятся посидеть вместе, поделиться новостями, иногда тихонько песни спеть.
   У нас были просторная пионерская комната, читальня, комната для кружковой работы. Но особой любовью старшеклассников пользовалась крохотная комнатушка, назначение которой трудно объяснить. Помещалась она рядом с читальней. Вначале здесь собирались литкружковцы, потом как-то повелось, что стали заходить сюда члены всех кружков, а вернее сказать, самые активные ребята, которым мало было своих репетиций, кружковых занятий - хотелось еще чего-то, иногда просто "побазарить" с друзьями других "специальностей".
   Литкружковцы выпускали свою стенгазету, рукописный журнал "Пчелка". Жалила "Пчелка" весьма чувствительно, однако никто не обижался. Одной из первых досталось Любе Шевцовой. Ей была посвящена целая серия карикатур с такими выразительными надписями: "Головокружительный номер", "Прыжки по пожарной лестнице" и наконец - "Допрыгалась!". На последнем рисунке Шевцова была изображена обмотанной с головы до пят бинтами и жалобно спрашивала у врача: "А как же теперь наше выступление?"
   Еще был такой шарж: группа бравых ребят дружно шагает по улице, над их головами - слова: "Отвага, смелость, храбрость, мужество - вот что характеризует наших спортсменов". А сзади них хулиган колотит девочку.
   Причина появления этого шаржа вот какая. Ученик Николай Головко, грубиян и лентяй, поссорился в школе с шестиклассницей Симой Клепиковой. Подговорив хулиганистых дружков с улицы, он явился с ними к городскому клубу, куда пришла и Сима посмотреть кино. Один из хулиганов ударил девочку кулаком в лицо:
   - Вот тебе за Николая!
   Второй стукнул ее палкой. Самое обидное было то, что хулиганы избивали ученицу на глазах у других наших школьников, и никто не вступился за Симу. Только вмешательство рабочих прекратило дальнейшую расправу над ней. Клепикова рассказала о случившемся своей пионервожатой Оле Иванцовой, которая училась тогда в девятом классе. Деятельная и энергичная Оля подняла шум в комитете комсомола, выяснила, кто из наших ребят был свидетелем безобразной сцены возле клуба и не призвал к порядку хулиганов. В результате попало не только Головкову, но и тем "наблюдателям", которые считали, что они в этом деле посторонние. На карикатуре их всех узнали, насмешки так и сыпались на хлопцев.
   Карикатуры удачно рисовали Боря Клыго и Сергей Тюленин. Им случалось изображать и самих себя в стенгазете. Рисунки их всегда привлекали внимание ребят. Шаржи допекали многих. Вообще Сергей любил при случае посмеяться. На этой почве, помнится, у него произошла стычка с Любой Шевцовой.
    - Насмешки надо мною строить?! - двинулась на него разгневанная Люба.- Я тебе кто?.. Ты у меня получишь!..
    - Сказиласъ! Ей-бо, сказалась! - ретировался Тюленин, пытаясь сгладить все мирной шуткой.
   У них всегда были хорошие товарищеские отношения, а тут Люба шла на серьезный конфликт. Сергей, очевидно, был не совсем прав и сознавал это. Конечно, год-другой назад он бы при таком положении не уступил девчонке, но теперь он вел себя куда сдержаннее.
   - Ой, Шевчиха, какая ж ты злопамятная! Хочешь дать мне по шее?.. Ну - на, отведи душу.- Он нагнулся, подставляя затылок.
   Люба взглянула на его тонкую, с ложбинкой посередине шею и примирительно усмехнулась:
   - Не по чему бить.
   Однако в обращении с другими Сергей продолжал оставаться куда менее покладистым. Ваня Земнухов, наш поэт и философ, не раз, встретив Тюленина в знаменитой комнатушке, брал за плечи и выговаривал ему:
   - Эх, Сергей, хороший ты парень, да характером слабоват.
   Слова Земнухова очень задевали самолюбие паренька.
   - Это почему же - слабоват? - хмурил он свои сросшиеся широкие брови.
   - Да потому, что "ндрав" свой любишь показать, без особой надобности кулак в ход пускаешь.
   -- А-а, вон ты про чо!.. Так они же - из бывшей головковской компании. Сами опять заедались. Надо было поучить...
   - Ты думаешь, кулаками можно доброму научить? Нет, научишь только драться. Те ребята наверняка сейчас думают об одном - как бы тебя поколотить...
    - Пусть сунутся.
   - Будет новая драка - новое зло.
    - Так что же мне, как святому: двинули по морде слева - пускай для этой, как ее, симметрии, бьют и справа?
    - Нет. Если ударят, сдачи надо дать по всем правилам. Но одержать над такими ребятами настоящую победу можно, только проявив свое духовное превосходство над ними. Острое, меткое слово "срежет" зарвавшегося огольца куда хлеще, чем кулак, особенно при народе. В том-то и заключается сила характера, чтобы дать противнику почувствовать твое моральное превосходство. "Двинуть" чаще всего бывает легче, нежели проявить выдержку. Посмотри на Олю Иванцову. Она не дралась с компанией Головкова. Но именно Оля чуть ли не каждый день добровольно дежурит возле клуба, и при ней драк не случается. Больше того, она так повела дело, что сам Николай отошел от своих дружков. А ты своими кулачными методами можешь снова сбить их в крепкую "шайку".
   Слушая Ваню, Сергей в раздумье морщил лоб и усиленно тер его кулаком:
    - Наверно, ты прав.
    - Знаешь, есть такой закон в физике,- продолжал Земнухов, как бы размышляя вслух,- всякое действие порождает равное противодействие обратного направления. Я думаю, он с некоторой поправкой распространяется и на взаимоотношения людей. Поэтому самое разумное: никогда не делай другим то, чего бы ты не хотел, чтобы тебе сделали.
   Ваню слушал не один Сергей, а и собравшиеся вместе с ним на сыгровку участники струнного оркестра, и только что закончившие репетицию драмкружковцы. Слушали внимательно. Земнухов умел говорить так, что слова его как бы относились ко всем, кто находился в комнатушке. Каждый словно примеривал их к своему поведению.
   Кто-то спросил:
   - А что значит: "с некоторой поправкой"? Что за поправка к закону Ньютона?
   Земнухов помедлил, обдумывая ответ, затем резким движением головы отбросил спадавшие на лоб пряди волос.
   - Человеческое достоинство,- неожиданно сказал он, чуть улыбнулся и поправил очки.- В материальной природе закон выражается точным исчислением в каких-то единицах. В природе духовной жизни и человеческих отношений силу действия пока что нельзя выразить в таких объективных единицах. Оценку "действия" и "противодействия" мы даем субъективно. Вот, например, Сережку толкнули. Ему показалось это очень обидным, и он так двинул в ответ, что обидчику едва глаз не выбил. Противник хвать за камень, Сергей - за палку, ну и пошла потасовка. А будь у него поболее выдержки и человеческого достоинства, драки бы не было, и вражда бы не началась...
   - Это пахнет толстовским непротивленчеством!..- заспорили с ним.
   Ваня рассмеялся:
    - Откровенно сказать, мне и самому еще не все ясно в этой моей формуле взаимоотношений, но я абсолютно убежден: главное в человеке - моральные качества. Тем мы и отличаемся от животных, что духовное начало и разум в нас сильнее тела с его инстинктами.
    - Идеализм!
    - Тогда идеализм и "Человек- звучит гордо".
    - Хватит вам! - воскликнула Люба.- Чем философствовать, давайте попросим Нину Минаеву прочесть монолог Гамлета. Нина так умеет в образ вживаться!
   Ваня оборвал себя на полуслове, еще доброжелательней улыбнулся своим оппонентам.
   - Верно, хлопцы. Но давайте лучше споем! - взмахнул он по-дирижерски руками.
   И стихи читали, и пели, и снова спорили до хрипоты.
   Совершалось великое таинство духовного становления молодых людей.
   Всего через несколько лет Земнухов и его друзья подтвердят кровью своей и стойкостью духа правильность главной формулы жизни людей: быть на земле Человеком.
   
   
   

Ваня и Клава

   
   Ваня Земнухов учился в школе им. Горького, а в нашу школу им. Ворошилова переходил "на время"...
   Спокойный, рассудительный, неторопливый в движениях, этот юноша сразу обратил на себя внимание учителей своей начитанностью, эрудицией. Вскоре мы узнали, что он пишет стихи. Ребята звали его "профессор" и "философ". На клички он не обижался, да никто и не вкладывал в них обидного смысла, это, скорее, было признание его авторитета, выраженное на ребячий манер, А если кто пытался трунить над "очкариками", то Ваня одной едкой репликой отбивал охоту к такому развлечению. Вскоре все поняли, что спорить с Земнуховым можно - он очень уважительно относился к своему оппоненту, даже если иной раз тот "молотил ерунду", но не жди пощады, коли вздумаешь позубоскалить над ним или как-нибудь иначе задеть его достоинство и честь. Тут уж - держись! Ваня разил наповал. В его мягком, покладистом характере угадывался стальной стержень.
   Долгое время с ним пытался соперничать ученик девятого класса Петя Ветров, который появился у нас незадолго до Земнухова. Никто не предполагал тогда, что перевод Земнухова имеет прямую связь с переездом Ветрова. Ваня жил почти рядом с нашей школой, и мы посчитали, что он перешел к нам из простого удобства. Однако причина оказалась много сложнее...
   Несколько раз до этого я встречала в клубе Ивана с Клавой Ковалевой, ученицей нашей школы. На ограде возле дома Земнуховых чья-то ехидная рука написала мелом некое уравнение. Кто-то пробовал стереть надпись, однако следы мела продолжали предательски угадываться, и, вглядевшись, можно было прочесть: И + К=Л.
   Но вот появился Петя Ветров, хороший, развитый паренек. Он едва ли не с первых дней начал выказывать Клаве знаки внимания. Девушка оставалась равнодушной к нему. А на ограде вместо прежнего уравнения появилась таинственная формула: И + К+П = ?
   Соклассницы Клавы, встретив Земнухова, пошутили с намеком:
    - А у нас такой умненький мальчик появился - прямо "ах!.." И уже кое на кого выразительно поглядывает.
   Вскоре Ваня перевелся к нам. Знаменитый "треугольник" стал фактом...
   - Что-то будет! - шептались девочки, видя, как напряженно держится Ветров, а порою открыто нервначает в присутствии Земнухова.
   Клава вела себя по-прежнему - ровно и независимо, только перестала заходить в класс, куда зачислили Ваню. Ребята же в большую перемену теперь набивались туда - просили Земнухова научить их танцевать.
   Как все серьезные юноши, Ваня выглядел значительно старше своих лет. Кроме того, у него была одна замечательная черта, располагавшая к нему окружающих, - постоянная доброжелательность к людям. Кажется, один Ветров не хотел замечать этого, презрительно называл "очкариком", пытался ехидничать по его адресу. Но всякий раз Земнухов давал ему отпор. Ребята понимали истинную причину наскоков Петра и посмеивались над несчастным влюбленным.
   Словесные "дуэли" Земнухова и Ветрова первое время происходили довольно часто. Потом терпевший поражение за поражением Петр все реже отваживался на выпады против своего остроумного соперника, надежно защищенного к тому же спокойствием и невозмутимостью. Ни разу не удалось ему вывести Земнухова из равновесия, поставить в смешное, нелепое положение. Он понял наконец, что его "наскоки" лишь увеличивают авторитет Вани среди ребят, а над ним, Петром, уже все откровенно посмеиваются.
   Более широкий кругозор, начитанность, выдержка Земнухова явно подавляли Ветрова, и тому волей-неволен пришлось прекратить свои выпады.
   
   Несколько слов о Клаве Ковалевой. Это была миловидная девушка среднего роста, со слегка вьющимися темными волосами. Очень застенчивая, она стыдилась того, что правый глаз ее был с дефектом, поэтому часто при разговоре потупляла лицо.
   Училась она средне. Всегда аккуратно готовилась к урокам, но ответы ее были весьма лаконичными - обоснованные, точные, но очень сжатые и краткие. Казалось, что она скупится на слова. Многим учителям это не нравилось, а сама Клава не гналась за хорошими оценками, не ставила себе целью непременно добиться их.
   Ковалева была активным членом литературного кружка и, думается, не без влияния Вани. После того, как он перешел в нашу школу, Клава реже стала появляться на кружковых занятиях. В то же время она всячески старалась не замечать соперничества между Ветровым и Земнуховым.
   В одну из суббот был вечер самодеятельности в школе. Выступали наши акробаты с участием Любы Шевцовой, струнный оркестр под руководством Виктора Третьякевича. Ребята в зале ладони отбили, вызывая "на бис". Оркестранты переиграли весь свой репертуар, а в зале все аплодировали. Тогда Сережа Тюленин, игравший на балалайке, вскочил, забавно развел руками и крикнул:
   - Хоть обыщите - больше нет!.. Поберегите ладони, еще пригодятся!
   Ладони действительно пригодились. Выступил Ваня Земнухов и начал читать свои стихи. После каждого стихотворения зал разражался бурей рукоплесканий.
   Кажется, тогда прозвучали строки, в которых, несомненно, имелся намек на его отношения с Клавой.
   
   Нет, нам не скучно и не грустно,
   Нас не тревожит жизни путь,
   Измен незнаемые чувства,
   Нет, не волнуют нашу грудь...
   
   Многие догадывались, против кого направлено полемическое жало этого стихотворения, и оттого, что понимали подтекст, аплодировали особенно горячо.
   ...Велико же было наше удивление и разочарование, когда мы узнали, что Ваня решил вернуться в свою прежнюю школу. Говорили, будто по той простой причине, что у нас ему слишком непривычно, стесняет чужая обстановка. Пожалуй, это лишь часть правды. Конечно же, имелись более сложные причины как для перехода к нам, так и для возвращения его в свой прежний класс. Решающую роль тут играли отношения с Клавой. Кое-кто из девочек склонен был думать, что между Земнуховым и Ковалевой случился временный разлад. Но "...измен незнаемые чувства..." - это ведь вырвалось из сердца нашего поэта накануне?! В этих словах выражена вера в друга...
   Нет, вряд ли какая-то пустяшная размолвка могла толкнуть выдержанного и уравновешенного Ваню на столь поспешный шаг. Скорее всего, он видел, как смущает Клаву его постоянное присутствие в школе, как натянуто она ведет себя на занятиях кружка. Такая реакция Клавы не могла не тяготить чуткого и деликатного юношу.
   После ухода Земнухова из нашей школы Клава вновь начала забегать в "литературную комнатушку", пропала скованность, громче и свободнее стал раздаваться ее веселый голосок в классе.
   Было у тихой, застенчивой Клавы одно качество характера, которое очень роднило ее с Земнуховым,- верность дружбе. В этом она была непреклонна.
   . Полицаи схватили Ковалеву в начале января 1943 года. Им уже было известно, что она встречалась с Земнуховым и по его заданию создала подпольную группу молодогвардейцев в селе Ново-Александровка. Палачи обрушили на нее все свои "методы", требуя, чтобы она созналась, что задания получала от Земнухова. Во время истязаний Клава с несокрушимым упорством твердила:
   - Нет. Заданий я ни от кого не получала.
    Соликовскому было известно, что Ковалева дружила с Земнуховым, и Клава знала, что их дружба ни для кого не представляла секрета. Но когда ей устроили очную ставку с Ваней, она заявила:
   - Впервые вижу его.
   Это была откровенная насмешка.
   Много раз Клаву выволакивали из камеры пыток бездыханной. Однако на последующих допросах она вела себя точно так же: ни слова признания даже в том, что со всей очевидностью было известно врагам. Это распаляло палачей до бешенства.
   Дружбу и любовь свою Клава и Ваня навеки скрепили кровью - 15 января 1943 года.
   
   
   
   

Нина Минаева

   Это была маленькая, красивая девушка с толстыми светлыми косами и пухлыми розовыми губами. Круглое личико ее всегда светилось веселой добротой, умом и живостью.
   К нам она поступила в восьмой класс, а раньше училась в школе Первомайского поселка.
   Когда Нина кончала семилетку, отец ее уехал в другой город и перестал писать семье. На руках малограмотной матери, Натальи Федоровны, осталось трое детей. Жили бедно, часто - впроголодь. Однако Нина упорно продолжала учиться. Несмотря на невзгоды, постоянно была весела, жизнерадостна. Мечтала стать врачом. В то же время у нее открылся недюжинный артистический талант,
   Она запиналась в драмкружке, участвовала во всех школьных постановках. Особенно любила исполнять драматические роли.
   Помнится, Нина долго разучивала втайне от ребят речь Димитрова, произнесенную им на фашистском суде. Она решила прочесть ее перед комсомольцами после доклада на тему "Убежденность - одна из основных черт коммунистической нравственности". Доклад делал ученик десятого класса Борис Клыго, парень умный, начитанный. Нина дружила с ним. И хотя Борис умел выступать, ей все казалось, что он "засушит" тему.
   Доклад прошел хорошо. Но выступление Нины затмило его. Она читала с такой искренней убежденностью, что Люба Шевцова, кончив ей аплодировать, воскликнула:
   - Я думала: Нина - артистка! А сегодня вижу: она революционерка!..
   Нина была прирожденной актрисой.
   К своим комсомольским обязанностям Нина относилась очень серьезно. Того же требовала и от других.
   Когда принимали кого-нибудь в комсомол, она никогда не давала отводов, но обязательно выступала и припоминала заявление все его грехи и грешки. "Песочила" беспощадно.
   Разбирали, помнится, заявление Александра Краснянского, хлопца неуравновешенного и грубого. Нина его так "пропарила", что бедняга от стола пошел спотыкаясь.
   - Воздержаться!.. Рано принимать Краснянского в комсомол - послышались голоса.
   Нина снова попросила слова.
    - Да как же его не принять?!.- горячо заговорила она.- В наше время парню нельзя быть вне рядов комсомола! Отказать можно шкурнику или не советски настроенному человеку. А разве за Александром Краснянским кто-нибудь замечал такое?
    - Так ты ж сама его только что разносила?!.
    - Я говорила правду. За дело критиковала, чтоб исправился. Краснянский тянется к нам, и мы должны ему помочь встать на ноги.
   Многие на собрания не согласны были с ее предложением, пожалуй, даже - большинство. Однако Нина настойчиво доказывала необходимость приема Александра в комсомол. В конце концов добилась, что большинство поддержало ее. После собрания мы с ней зашли в кабинет. Я похвалила ее за настойчивость, за умение отстаивать свою точку зрения.
   - Что вы, Анна Дмитриевна, какая у меня настойчивость! - сказала Нина.- Просто я никак не могу смириться, что вот нельзя доказать справедливость того, во что сам веришь. Нужно только по-настоящему быть убежденным и так же захотеть, чтобы и другие поверили.
   Она помолчала, затем добавила:
   - На людей всегда действует искренность.
   Мне думается, в свои слова Нина вкладывала более глубокий смысл, чем это может показаться при поверхностном взгляде.
   Часто Нину Минаеву можно было видеть за партой рядом с Борисом Клыго. С каждым годом у них становилось все больше общих интересов. Они могли горячо спорить, обсуждая игру артистов. А случалось, часами в литературной комнатке молча перелистывали один журнал.
   В черном шурфе погибла эта славная девушка, пройдя сквозь ад гестаповских пыток.
   В лесах Белоруссии отдал свою жизнь за родную землю Борис Клыго.
   В бумагах Нины Минаевой сохранился листок со стихами Бориса, которые он прислал своей подруге из армии. Стерлись строчки, едва различимы отдельные буквы - их уже не прочесть, не восстановить...
   
   
    
   

Володя Осьмухин

   Был в школе кружок юных техников. В его работе принимали участие Толя Орлов, Юра Виценовский, вездесущий Сергей Тюленин. Но самым активным, или, как ребята говорили, "укушенным машиной", был Володя Осьмухин. В клетушке под лестницей "техники" оборудовали нечто вроде мастерской. Там они складывали свои инструменты и там же часто засиживались много позднее положенного времени.
   Как-то наш сторож дед Кацюба, проводив поздно вечером ребят и учителей из школы, запер дверь изнутри и отправился в учительскую отдыхать. Где-то около двенадцати ночи ему вздумалось пройти по классам -- посмотреть, проверить, все ли в порядке.
   - Иду это я по коридору,- с юморком рассказывал назавтра дед Кацюба,- слышу - кто-то шуматит и шуматит под лестницей в клетушке. Полночь. Время, прикидываю, самое подходящее для нечистой силы. Что делать?.. И вдруг выходит оттуда человек - не человек, перемазанный весь, как черт из преисподней. У меня аж язык отнялся и чуть глаз рогом не вылез... Насилу разглядел, что это - Володька Осьмухин. "Ты, говорю, чего тут?" - "Да обмотку, говорит, на сердечнике перематывал. А который час?" Ах, ты, паразит чумной! Меня, хоть что, сердечником сделал- досель в грудях стукотит с перепугу... В вопросах электротехники, физики Осьмухин был одним из самых знающих ребят в школе. Об остальных предметах говорил полушутя:
   - Я их терплю.
   Когда я пробирала его за слишком "сжатые" ответы на уроке, он говорил, щуря свои узкие темные глаза и прикладывая руку к сердцу:
   - Анна Дмитриевна, ну зачем мне биология? Я же не собираюсь быть агрономом!
   Мы подолгу толковали с ним о связи наук, о разных загадках и тайнах живой природы, объяснить которые, очевидно, сможет только физика.
   - Стоит ли физикам отвлекаться на всякие пустяки? - возражал Володя.- Ну, объяснили они, допустим, почему летучая мышь не натыкается в темноте на предметы - что из того?
   - А почему бы на этом принципе не построить в будущем прибор, с помощью которого можно "видеть" в темноте? Ты знаешь, что почтовые голуби, увезенные за много десятков километров, возвращаются к своему гнезду. Как они находят дорогу? Кто раскроет эту тайну, тот, очевидно, сможет создать прибор, который безошибочно укажет путь самолету.
   Промолчал Володя - возразить было нечего. Однако спустя некоторое время со вздохом признался:
   - Прямо скулы сводит, как открою учебник по вашему предмету. Ну что мне делать, Анна Дмитриевна, если душа ни к чему не лежит, кроме физики?
   Так и продолжал он вечерами копаться в схемах ра- диоприемников, мастерить какие-то электроприборы.
   "Техники" наши были люди веселые. Из их клетушки часто доносились взрывы смеха.
   - Где Сережка - там цирк,- сказал как-то Володя Осьмухин, когда мы с ним проходили по коридору мимо их мастерской.
   - Не своим он делом увлекся,- с сожалением заметила я.- Чтобы техникой заниматься, надо терпение и настойчивость.
   К моему удивлению, Володя начал защищать Тюленина:
   - Все учителя думают, что Сережка - несерьезный. Я и сам раньше так считал. А вот поработал с ним нынче рядом в мастерской и вижу: он за что ни возьмется- сделает. Настойчивости у него - дай бог каждому! Балагурить он любит, да это делу не помеха. Вот посмотрите, Сережка добьется того, о чем мечтает,- станет летчиком!
   Володя и Сергей были противоположные но характеру люди, однако это не мешало им оставаться добрыми товарищами.
   Осьмухин повесил в мастерской над верстаками и тисками политическую карту мира. Видимо, веселое настроение, царившее среди "техников", не мешало им интересоваться серьезными политическими вопросами. Они часто обменивались мнениями по поводу событий, происходящих за границей. Гитлер захватывал все новые и новые государства. Напряженная обстановка международной жизни волновала ребят. "Современная война - это война моторов",- писали газеты. Толя Орлов, ближайший друг Осьмухина и такой же "укушенный" техник, сказал, что надо перестроить занятия кружка: в первую очередь следует начать изучение автомашины и пулемета. Обсудили вопрос на комсомольском собрании. Решено было ходатайствовать перед соответствующими организациями о выделении для учебных целей автомашины и других пособий.
   Вскоре кружок юных техников обзавелся старым грузовиком. Ребята облепляли мотор на каждом занятии, как мухи медовый пряник.
   "Оседлаем технику!" - шутливо выдвинул лозунг Сергей Тюленин. Впрочем, ребята восприняли это серьезно. В работу кружка включились ученики младших классов (их называли второй очередью). Райкомовское начальство - особенно комсомольское - очень живо интересовалось успехами ребят в изучении автомашины. Стоило кому-нибудь из райкомовцев появиться в школе, как он просил показать ему работу кружка юных техников.
   Отец Володи Осьмухина был тяжело болен. На плечах подростка лежали все заботы о домашнем хозяйстве. Филипп Петрович Лютиков был давним другом Осьмухина-старшего и пристально следил за успехами его сына. Когда семья Осьмухиных лишилась отца, Филипп Петрович устроил Володю работать в обмоточный цех электромеханических мастерских. Занятия в кружке пригодились.
   Во время оккупации Лютиков создал в своих мастерских подпольную партийную организацию. Володя Осьмухин, продолжавший работать на прежнем месте под руководством Филиппа Петровича, стал одним из его связных. Через него и Евгения Мошкова - тоже рабочего мастерских - Лютиков и направлял работу Молодой гвардии.
   
   
   
   

Толя Орлов

   Ярым техником был у нас и Толя Орлов. С ним я познакомилась в 6-м классе. Его большие, с суровинкой глаза смотрели внимательно и строго. Мальчик был небольшого роста, щуплый. Узнала я, что у Толи нет отца. Мать работала продавщицей. Четверо детей ее учились, из них Толя был самый старший. Целые, дни мать работала, ребятишки были предоставлены самим себе.
   Способности Толя имел хорошие, а учился неровно. Он делил предметы на любимые и нелюбимые. В седьмой класс он перешел без осенних экзаменов, но безнадзорность сказывалась. У. него завелись уличные товарищи, с которыми Толя часто проводил свое свободное время. Вера Максимовна, мать Толи, пробовала навести в доме порядок, распределить обязанности между детьми: старшему топить печь и носить воду, младшему убирать комнату, ходить за хлебом. Свои обязанности Толя выполнял не всегда, отговариваясь тем, что это - девчоночья работа.
   Почти каждый день по вечерам он пропадал в комнате под лестницей, где занимались "техники", все остальное время посвящал голубям, которые жили под крышей сарая у них во дворе. В школу он часто приходил неподготовленным. Но, к счастью, мать устроилась в школьный буфет, это позволяло ей постоянно видеть учителей и следить за своими мальчиками. Успеваемость Толи несколько выровнялась.
   Ближе я узнала Толю в 7-м классе. Он очень хорошо рисовал. Несмотря на то, что в школе не преподавали рисования, в тетради Орлова были отличные рисунки по ботанике. Если я обращалась к классу с просьбой сделать настенную таблицу, Толя молчал. Он не любил поднимать руку.
   - Вот еще, стану похваляться,- говорил он с обычным своим угрюмоватым видом, когда я укоряла за это.
   Но на следующий день его рисунок обязательно появлялся у меня на столе.
   Толя рос. Усложнялись его взаимоотношения с товарищами, учителями. Случалось, его вызывали с матерью к директору. Если его обвиняли в очередной драке, он ни за что не называл своих противников, чем бы это ему ни грозило. Мне как-то удалось вызвать его на откровенность. Разговор шел о выборе жизненного пути. Я сказала, что человек без цели подобен перекати-полю: гонит его любым ветром, пока не зашвырнет в ямку или в болотину. Толя помолчал, пожал плечами:
    - Не думал. Наверно - так. Скорее всего - так... А я считаю, самое главное - друга иметь. Настоящего.
    - Если человек не имеет цели в жизни, не имеет идеалов - как он настоящего друга выберет? - возразила я.- Разве что такое же, как сам, перекати-поле встретит. И будут они болтаться, пока не попадут под влияние чьей-нибудь чужой воли. Кто не имеет своих целей и идеалов, тот рано или поздно станет жить чужими.
   Толя пять долго молчал. Потом сказал как будто без видимой связи с предыдущим:
   - А вот если пообещал что-нибудь человеку, слово дал - правда же, надо слово сдержать? Хоть там что! Пусть даже тебе смерть грозит!
   - Ну, прежде всего, слово нельзя давать наобум, кому попало. А то как может получиться? Например, дал ты человеку слово помогать ему, а он возьми да и начни грабить прохожего на улице. Что ж ты, будешь слово держать, соучастником станешь?
   Толя сдержанно заулыбался:
   - Ой, как вы все перевернули! - тут же, посерьезнев, спросил: - Выходит, слово можно давать тому, кого хорошо знаешь?..
   Заметил на моем столе книгу "Как закалялась сталь" Островского, обрадовался, точно хорошего знакомого встретил. Осторожно взял в руки:
   -Я ее третий раз перечитываю. Во был человек - Павка!.. А еще я "Овод" читал, тоже - сила!
   - Что же тебе нравится в этих книгах?
   Опять помедлив, словно приводя мысли в порядок, он заговорил с редкой для его замкнутой натуры откровенностью:
   - Разбирал я случаи Павкиной жизни. К себе примерял. Это, конечно, нельзя проверить. Вначале казалось: и я так бы мог. А теперь вот - не знаю. Чего-то еще не хватает во мне. Наверно, этой самой цели. Или - идеалов, как вы говорите...
   Задумался паренек. Всерьез задумался над своим поведением. Сам дошел до понимания того, чего ему в ту пору недоставало в характере.
   Впоследствии я заметила, как разборчив стал Толя Орлов в выборе друзей. Бывало, походит с каким-нибудь пареньком неделю-другую, а потом резко порвет с ним. Постоянной была его дружба лишь с Володей Осьмухиным, хотя Толя учился на класс ниже Володи. Они вместе работали в техническом кружке. Однако связывало их не одно лишь увлечение техникой.
   Вызвать Орлова на откровенность было делом трудным. Случалось, даже начнет что-либо рассказывать и вдруг прервет себя на полуслове:
   - Извините, Анна Дмитриевна, вам некогда...- И тут же поспешно уйдет.
   Позже я поняла, в чем дело: если вызвал его на разговор, то не отвлекайся ни на что другое. Переложишь тетрадь на столе - сразу замолчит, буркнет: "извините, до свидания",- и был таков!.. Он подмечал малейший холодок или невнимание в отношении к нему и свертывался, как мимоза. А после такого случая месяцами избегал личных встреч. Щепетильность и душевная ранимость этого грубоватого на первый взгляд паренька были очень обо- стрены.
   Семье Орловых с каждым годом труднее становилось сводить концы с концами. Дети росли - росли расходы. Заработка матери не хватало. Толя вынужден был оставить школу. Филипп Петрович помог ему устроиться на работу в механические мастерские, где уже работал Володя Осьмухин. Там оба паренька еще больше сдружились. К тому времени у них появились и общие устремления, и общие идеалы.
   Вместе они потом вступили в Молодую гвардию, вместе работали в подпольной типографии - печатали удостоверения, пропуска, листовки. Они так беспредельно верили друг в друга, что, когда 5-го января 1943 года полицаи схватили Володю, Толя даже не подумал бежать из города. Он знал, что ни Осьмухин, ни другие арестованные товарищи ни под какими пытками не выдадут типографию Молодой гвардии. Он считал долгом чести оставаться на своем посту и найти возможность помочь тем, кто попал в полицию.
   И его вера в друзей оправдалась: никто из схваченных не выдал, не назвал палачам имени Орлова. До 13-го января Толя был на свободе.
   Все же врагам окольными путями удалось в конце концов установить причастность Орлова к деятельности Молодой гвардии. 13-го он был схвачен, а через два дня его вместе с друзьями сбросили в шурф...
   
   
   
   

Анатолий Ковалев

   Это был широкоплечий, широкогрудый парень, весь какой-то костистый, "подсмоленный" на солнце. Бугры мускулов выпирали на его теле, как наросты на дереве. Силы Анатолий Ковалев был необычайной. Мальчишки уважительно звали его Царек.
   Однажды на перемене Люба Шевцова, заскочив в кабинет, схватила меня за руку
   - Анна Дмитриевна, идите карусель смотреть!..
   В конце коридора я увидела Анатолия, окруженного толпой ребят. На плечах у него лежала длинная железная пластина, за которую ухватились шестеро сверстников Ковалева. Анатолий кружил их на себе.
   При виде этой "карусели" у меня дух занялся:
   - Да вы покалечитесь!.. И Ковалев надорвется! Шесть Человек сколько весят?..
   Анатолий прекратил кружение, ребята сняли пластину.
   - Так я же не сразу - шестерых,- сказал он, оправдываясь.- Сначала я по два человека держал. Тренировался, привыкал к весу.
   Мне нравился этот молодой силач, и в то же время я терпеть не могла, когда он проделывал с учениками всякие силовые "штучки". Так, он мог схватить за ремень пятиклассника, поднять и раскружить его, держа на вытянутой руке. А порвись ремень?..
   Без всякой подстраховки Ковалев поднимал на себе целую пирамиду мальчишек. Впрочем, не одних мальчишек - на вершине бывала не раз Люба Шевцова...
   Тюленина я не видела среди ребят, которые группировались вокруг Ковалева. Сергей не терпел, чтобы кто-то показывал свое превосходство над ним. Зато на футбольном поле они встречались не раз. Проворство Тюленина здесь в значительной мере уравнивало их как игроков. Однако все же побеждала обычно та команда, в которой играл Царек.
   Серьезное увлечение спортом, конечно, отвлекало Ковалева от учебных занятий. Дома он бывал мало - вечно на тренировках.
    - Обижалась я на него,- рассказывала мать Анатолия,- Обувь на нем так и горела. Изредка и отец ворчал. Но чаще после этого пускался в воспоминания, как сам в молодости в кулачных боях участвовал, как, борясь "на поясках", кидывал через себя старых борцов...
    - Весь в меня. Моя хватка,- говорил отец, любуясь Анатолием.
   Воспоминания и похвалы старого Ковалева только подогревали желание сына заниматься спортом.
   Зимой в выходные дни Анатолий часто уходил на охоту. Стрелок он был отличный, без зайца домой не возвращался. Иной раз мать отказывалась возиться с дичью. Тогда он сам снимал шкурку, потрошил, шпиговал мясо и тушил. Делал все ловко, по- хозяйски.
   Из детей он был старшим в семье. Жалея мать, он помогал ей в уборке квартиры, носил воду, а случалось и стены белил.
   - Запрется, бывало, и начнет уборку,- вспоминала мать.- Очень не хотел, чтобы кто-нибудь застал его за этой работой. Стеснялся.
   После окончания седьмого класса Анатолий перешел в вечернюю школу. Но дружбу со своими прежними соклассниками поддерживал. Его по-прежнему часто можно было встретить на переменах или после занятий. На соревнованиях по стрельбе из малопульки он участвовал в нашей команде. Тогда он выбил девяносто очков из ста. В меткости не уступил ему лишь Сережа Тюленин, который выбил столько же.
   Ребята стали называть их снайперами. Соревнование между ними продолжалось: кто быстрее разберет и соберет затвор винтовки, затем - пулемета.
   В военном деле они были достойными друг друга соперниками,
   
   
   
   

Миша Григорьев

   В нашей школе Миша начал учиться с 1938 года. Поступил в шестой класс и сразу обратил на себя внимание учителей прилежанием и исполнительностью. Он неплохо рисовал плакаты, оформлял стенгазеты, а главное - делал это безотказно, поэтому его постоянно нагружали общественными заданиями.
   В седьмом классе это был вполне взрослый паренек, широколицый, со спокойными умными глазами. На шалости сверстников смотрел пренебрежительно.
   Частенько одергивал озорников.
   - Ухарь! А в голове - пусто. Хочешь силу и удаль показать - вступай в секцию бокса.
   Особенно его возмущало, когда кто-нибудь мешал на уроке. Таких он беспощадно критиковал и на собраниях, и в стенгазете.
   Миша умел держаться с достоинством. Никогда не давал себя в обиду. Впрочем, не только себя. Он терпеть не мог, если сильный обижал слабого,- обязательно вступался, чем бы это ему ни грозило. Кстати сказать, редко кто из сверстников отваживался вздорить о ним. Миша занимался физкультурой, регулярно посещал секцию бокса и в этом виде спорта имел большие для своего возраста достижения.
   Читал он запоем. Книги брал в двух библиотеках. И удивлялся, если узнавал, что кто-то из ребят не любит читать.
   - Надо ж - слепец! Сам себя лишает половины радостей в жизни.
   Чего он не любил, так это выступать на сцене. Тут он становился каким-то деревянным, неестественным.
   - Не люблю я себя показывать, да и не умею!
   Один раз все же пришлось играть Мише роль генерала: заболел основной исполнитель, и секретарь комсомольской организации Виктор Третьякевич уговорил Григорьева выручить драмкружковцев. Если выручать - Миша готов был на что угодно.
   Долго потом ребята изводили Мишу, потешаясь над тем, что он - прирожденный генерал. Надо было удивляться выдержке зтого паренька. Он мог любого вздуть - не случайно слыл хорошим боксером, но предпочитал отмалчиваться. Его сдержанность вызывала порой даже у нас, учителей, недоумение: самолюбия у него нет, что ли?
   - Бесстрастная натура,- считали некоторые.- Даже когда Миша боксирует, на его лице никаких переживаний.
   Действительно, никто не видел его возбужденным, что так обычно для ребят его возраста. Говорил он всегда ровным голосом. Но те, кто знал этого паренька более глубоко, судили о нем иначе:
   - Миша - волевой человек, у него канаты вместо нервов.
   В комсомол Григорьев вступил в нашей школе. Поручения он выполнял аккуратно. Иногда задания выдумывал для себя сам. В седьмом классе он учился вместе с Любой Шевцовой. Заметив, что она увлекается спортом в ущерб учебе, Миша решил взять над ней шефство.
   - Спорт - хорошо,- говорил он.- Только нельзя голову терять.
   Лукаво улыбаясь и показывая свои жемчужные зубы, Люба отвечала ему с искренностью первоклассницы:
    - Поверишь, Миша, никак не заставлю себя сесть за. книжки. Хочется делать что-то, чтобы дух захватывало. Люблю спорт!
    - Спортсмену силу воли в себе надо воспитывать,- наставлял Миша.- Прикажи себе делать то, что необходимо.
   После одного из таких разговоров он даже пересел к ней за парту, считая своей комсомольской обязанностью помогать ей в ученье.
   Случилось Любе пропустить несколько занятий в школе. Когда она вновь появилась, Миша задержал меня в классе после уроков.
   - Спросите, Анна Дмитриевна, почему Шевцова не училась эти дни?
   Я сразу поняла, что Миша уже с Любой разговаривал на эту тему, да, видно, ничего не добился от строптивой девчонки.
   Шевцова стояла поблизости, сердито "зыркала" на Григорьева. Но он не реагировал на ее испепеляющие взгляды.
   - Спросите, спросите, Анна Дмитриевна,- твердил он.
   Люба не выдержала, опустила глаза и покраснела.
    - Выезжала агитбригада в Изварино,- сказала она вполголоса, не дожидаясь моего вопроса.- Ну и я с ней.
    - Без тебя бы не обошлись? - сказала я.
   Люба промолчала. Миша требовательно смотрел на нее: отвечай!..
   Зная о добром ко мне отношении Любы, я решила избавить ее от объяснений в чьем-либо присутствии. Но Миша ждал. Он не представлял, что я могу уклониться от начатого им разговора.
   - Вот что, Люба, ты у меня забыла тетрадь. Зайди, возьми.
   Миша сразу понял мое желание остаться для разговора с Любой вдвоем и отошел.
   Я смотрела на Любу и думала: "Придет или нет?"
   Люба ко мне не пришла...
   А вскоре она вообще перестала ходить в школу. Миша хмурился, отмалчивался, в беседы со мной по этому поводу не вступал. Я не сомневалась: он осуждал меня. И смутно сознавала свою ошибку.
   Спустя некоторое время Миша сообщил мне, что Люба уехала к дяде на Урал.
   Мы остались с ним после занятий в кабинете биологии. И каково же было мое удивление, когда он начал обвинять себя, что толкнул Любу на такой шаг.
   - Она как привыкла? - говорит, Миша.- Что хочу, то молочу. Смелость есть, а чтоб обуздать себя - этого она еще не может. С ней бы надо поосторожней, помягче вначале, а я на нее всерьез нажимать стал: учись! Критиковал, досаждал. Совестно ей бывало перед всем классом. Вот и решила... Теперь жизнь начнет ее учить.
   На смуглых Мишиных щеках чуть заметно проступал румянец волнения. Нет, совсем не бесстрастный это был человек!..
   Помнится рассказ Пелагеи Матвеевны, Мишиной матери.
   ...Ко всему слабому, беззащитному у него сызмальства была жалость. Как-то, когда Мише всего седьмой год шел, из гнезда возле дома выпал маленький воробышек. Откуда ни возьмись - кошка. Едва не схватила! Перед самым ее носом Миша успел воробышка накрыть ладонями. Но кошка ни на шаг не отходит. Куда ни посади - сожрет. Был один выход - вернуть его в гнездо на высоком суку. И Миша полез на дерево. Одной рукой за ветви цепляется, в другой - воробышек. Высоко взобрался, да вдруг сучок под ногой хрустнул, и мальчик сорвался. Ударился крепко, лицо ободрал. Но когда прибежала мать, стала спрашивать, не сломал ли он себе руку или ногу, Миша с досадой сказал:
   - Да целый я! Воробышка выронил - кошка схватила! - и залился слезами.
   Он очень любил сестренок своих. Зина росла задирой и драчуньей. Миша никогда ее даже по рукам не шлепнул, хотя она, случалось, рвала его тетради.
   - Как ее бить, она же маленькая,- говорил он, гладя свою занозистую, непослушную сестренку по голове. Пожалуй, она его слушалась больше, чем родителей. Из дневной школы Миша ушел потому, что с восьмого класса в то время надо было платить за обучение, а достатки семьи были невелики. Как и большинство его товарищей, он поступил на работу и продолжал учебу в вечерней школе.
   Он мечтал стать летчиком. Когда началась война, рвался на фронт. Но из-за молодости его, как и других комсомольцев 1924 года рождения, не взяли в армию. Ребята оказались в оккупации.
   Однажды Миша пришел домой с немецкой повязкой на рукаве.
   - Полицай! - вскрикнула Пелагея Матвеевна и расплакалась, - Отец на фронте, а ты - врагу служить? Комсомолец! Летчиком хотел быть!..
   Сестры тоже смотрели на него испуганно, как на чужого. Он долго молчал, печально глядя им в глаза.
   Потом выдавил из себя два слова:
   - Так надо...
   
   
   

Юрий Виценовский

   Очень ясно мне представляется стройная фигура Юрия Виценовского. выдержанного, уравновешенного, спокойного, но довольно замкнутого юноши, Часто во время перемен десятиклассник Юра направлялся к младшим классам, где учился его брат Леня, живой, юркий мальчишка, который ни минуты не мог усидеть на месте. Юра часто перехватывал брата, вылетающего из двери раньше учителя. Это значит, что пропала у непоседы веселая перемена. Лене волей-неволей приходилось степенно шагать рядом со старшим, в то время, как шумная ватага, товарищей носилась по двору.
   Аккуратный в мелочах, в обращении с вещами, книгами, Юра всегда выглядел очень опрятным.
   Как-то, идя по коридору школы, я увидела его у дверей гардеробной. Встряхивая в руках пальто Шуры Рымарь, он еще издали приветливо улыбался ей. Увидев меня, Юра смутился, отвел взгляд. Я быстро повернулась, вошла в одну из классных комнат, тем самым избавив Юру от неприятных минут. Девочкам нравилась взрослая предупредительность Юры...
   Однажды в школе был вечер. Старшеклассники, особенно девчата, непрерывно кружились в вальсе. Любители шашек и шахмат играли в соседней комнате. В числе шахматистов был и Юра. Зная, что он неплохо танцует, я пригласила его и еще нескольких ребят из этой комнаты пройти туда, где играла музыка. Шура с девчоночьей непосредственностью подбежала к Виценовскому:
   - Юра, ты же приглашал меня на вальс, а сам скрылся...
   Я видела, что Юра покраснел, мельком оглянулся на меня и шепнул:
   - Анна Дмитриевна, уведите маму, тогда я пойду танцевать...
   Это было величайшим доверием. Без лишних слов я взяла под руку Марию Александровну:
   - Давайте пройдемся по коридору. Здесь немного душно.
   Возвращаясь через четверть часа, мы увидели Юру танцующим.
   Мария Александровна сейчас же направилась в зал и, став у двери, начала делиться со мной своими замечаниями:
   - Рука у Юры не так должна лежать... Слишком торопится, можно такт потерять.
   Мне стала понятна просьба Юры увести мать.
   Как-то у Виценовского произошла размолвка с Шурой Рымарь. Он не поднимался из-за нарты на переменах, а Шура неестественно громко смеялась, расточая свои улыбки направо и налево.
   Однажды в классе я увидела пребольшущий букет и спросила, кто его принес.
   - Юра,- поспешили сообщить девочки.- А Рымарь поставила на стол.
   После занятий я увидела этот букет в руках Шуры. Следом за девушкой шел повеселевший Юрий. Я порадовалась, рассчитывая, что теперь оба будут хорошо заниматься. Однако на другой день Виценовский убежал с моего урока. К концу занятий он снова появился:
   - Простите, Анна Дмитриевна, что без вашего разрешения ушел.
   В Краснодоне давала тогда представления труппа Харьковского драматического театра. Я догадалась, что после примирения Шура попросила Виценовского достать билеты. Юра, конечно, не мог ей отказать.
   Через неделю он сам зашел ко мне в кабинет и подробно рассказал, как было дело.
   Просидели мы с Юрой в тот вечер долго. Спорили, говорили о жизни, о спектаклях, о нашей школе. И о Шуре Рымарь... Я вновь, в который уже раз, убедилась, что он честный, правдивый, очень искренний юноша. Такому человеку можно было довериться...
   
   
   
   

Леня Дадышев

   Отец Лени Дадышева приехал в Россию в 1910 году из Ирана. После Октябрьской революции Дадышев решил навсегда остаться в Советском Союзе. Здесь он и женился на белоруске, а когда его семья перебралась в Краснодон, у Дадышевых было уже двое детей - Надя тринадцати и Леня пятнадцати лет.
   Леня поступил в шестой класс. Почти с первых дней он сдружился с Сергеем Тюлениным. Сережа часто окликал его Персюк, Леня звал нового друга Чапай. Володя Сечков "из ревности" подшучивал над Леней, называл его "Тень Чапая".
   - Лучше быть тенью умного, чем таким глупцом, как ты! - резко отпарировал однажды Леня.
   Ревнивому Сече не удалось отколоть Дадыщева от Сережи. У них завязалась настоящая дружба. Кстати, и жили они близко друг от друга.
   Из-за переезда Леня кое в чем поотстал, особенно в точных науках. Дружа с Тюлениным, он быстро перенимал и его увлечения. Захожу я как-то в биологический кабинет во время дежурства Сергея и вижу пригнувшуюся у стола фигурку Лени Дадышева, который что-то рассматривал под микроскопом. Он был так увлечен, что не заметил моего прихода.
   - Хватит, Персюк!..- оторвал его от прибора громкий возглас Тюленина.
   Леня выпрямился, вытянул руки по швам. Он так растерялся при виде меня, что даже не поздоровался. Краска залила его смуглое лицо, уши, на лбу появилась испарина.
   - Что, интересуешься нашими опытами? - пришла я на помощь мальчугану.- Должно быть, Сережа кое-что порассказал?
   Леня молча кивнул головой. А Тюленин начал оправдывать его:
   - Очень ему хотелось посмотреть в микроскоп... Вы не ругайте нас, Анна Дмитриевна, Дадышев осторожней даже, чем я. Ничего не сломает. И природу любит.
    - Так почему же ты не пригласишь его в кружок юннатов?
    - А можно?! Конец же года,..
   С тех пор Дадышев стал ревностным членом нашего кружка. Старательность Дадышева, его серьезное отношение к работе в кружке были настолько заметны, что мы поручили ему сделать на собрании юннатов информацию по теме: "Новое в биологической науке". Я дала ему небольшую брошюрку, рассчитывая, что он использует только этот материал. Каково же было мое удивление, когда Леонид сделал обстоятельный доклад. Готовясь к выступлению, он прочел много журнальных статей, касавшихся этой темы. Ребята наградили его аплодисментами,- а этого удостаивались далеко не все докладчики.
   Леня занимался и в историческом кружке. Но мне кажется, историей он увлекался в первую очередь потому, что умный и много знающий педагог Илья Моисеевич всякий раз на занятиях в кружке рассказывал о международном положении, освещая настоящее с исторической точки зрения.
   - Послушаешь Илью Моисеевича,- говорил Дадышев,- и в голове посветлеет. Как там, на Западе, ни побеждают фашисты, а окончательная победа будет за нами!..
   В мае прошел слух, что окончивших семилетку принимают в летную школу. Сережка тут же провел "агитацию" среди приятелей:
   - Чего тянуть? Айда подавать заявления! Молодым везде у нас дорога! Кого им принимать, как не нас!..
   Десятка два хлопцев устремилось в Ворошиловград, в том числе и Леня Дадышев. Почему-то все были уверены в успехе. Однако на второй день вернулись ни с чем: всем отказали.
   - Предложили подучиться,- заявил Сергей, стараясь не терять бодрости.
   Как ни странно, неудача сыграла положительную роль: поубавила кое у кого самоуверенности. Многие из друзей Тюленина поняли, что для того, чтобы их желание осуществилось, надо получше учиться. Дадышев не обмолвился по этому поводу ни словом, однако так налег на учебу, что даже по математике стал получать отличные оценки. В библиотеке он брал не только художественную, но и техническую литературу. Приключенческие книжки перестал читать - некогда.
   И еще одна особенность появилась у Дадышева в обращении с соклассниками. Вбежал как-то перед началом урока математики Владимир Прилепский, разболтанный и задиристый хлопец.
    - Персюк, задачу решил? Дай списать.
    - Садись, объясню,- ответил Леня.
    - Некогда! Скорей надо "передрать"... Леня закрыл тетрадку:
   - Голое списывание - чистый обман. На это не согласен.
   Прилепский, кривя губы в недоброй усмешке, отошел. А на уроке он привязал косы сидящей впереди ученицы к спинке парты, и та не могла отвечать, когда учительница вызвала ее. Боясь Прилепского, девочка не смела объяснить, в чем дело, и лишь расплакалась. Учительница растерянно успокаивала ее. Тогда Леня попросил слова.
   - Это Прилепский "развлекается",- сказал он. Потом, повернувшись к Владимиру, отчеканил: - Ты часто мешаешь классу, вредишь нам. А сегодня ты поступил как подлец.
   После урока Прилепский встал на дороге, собираясь затеять драку:
    - Фискалить на меня!..
    - Я не фискалю, я говорю тебе в лицо: ты наш враг.- Леня широко повел рукой по классу.- Мы будем бороться с тобой в открытую.
   Владимир невольно посмотрел, куда указывал Дадышев. Там стайкой стояли ребята, напряженно следившие за ним. Видимо, Прилепский понял по их взглядам, на чьей они стороне. Он как-то сразу сник и вышел.
   Большое дело - решиться первому выступить против хулигана, который много сильнее тебя и способен устроить над тобой любую расправу. Леня Дадышев был из таких.
   
   
   
   

Виктор Третьякевич

   Хочется рассказать о нем словами близкого ему человека - Ани Борцовой. Вот ее письмо.
   "Уважаемая Анна Дмитриевна!
   Спешу поделиться с Вами большой радостью. Сегодня в газетах прочла Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Виктора Третьякевича орденом Отечественной войны I степени. Вы, конечно, уже знаете об этом. Счастлива, что Виктор займет теперь подобающее ему место среди членов "Молодой гвардии".
   Если бы вы знали, как я тяжело переживала его смерть! А еще горше и страшнее было слышать, что на Виктора пало подозрение в предательстве. Ведь это так не вязалось с тем, каким я его знала! Мы с ним учились в одном классе, но по-настоящему я его стала замечать только тогда, когда он был избран секретарем комсомольской организации нашей школы.
   Весь учебный год мы сидели за одной партой. Секретарство для Виктора было делом новым и вначале, пока он не втянулся в работу, отнимало много времени. Даже успеваемость у него снизилась. Он похудел, глаза горели лихорадочным блеском - оттого, что не высыпался.
   У нас широко велась внеклассная работа. Особенно популярным, на мой взгляд, был струнный кружок, не раз бравший премии на конкурсах. Руководил кружком Виктор. Дисциплина у него была образцовой. Сам он играл на всех струнных инструментах: мандолине, гитаре, балалайке. Слухом обладал исключительным. Я как-то сказала ему:
    - Ты бы мог и на баяне играть?
    - Не люблю баян. Вот на пианино бы поучился с удовольствием. Да здесь брать уроки не у кого.
   Виктор заметно отличался от многих ребят своею вежливостью, тактом, рассудительностью. У ребят он пользовался большим авторитетом. Его начитанность, широкий кругозор, большие организаторские способности привлекали к нему сверстников.
   Скоро Виктор освоился с секретарскими делами. Я искренне радовалась успехам друга и думала, как легко работается человеку, если его уважают.
   Помню, Виктор очень любил украинскую литературу. С увлечением читал произведения Панаса Мирного, Коцюбинского, Леси Украинки. Но с особенной теплотой говорил всегда о Тарасе Шевченко. Восхищался мужеством этого человека, его огромным талантом. Я до сих пор храню, как самую дорогую реликвию, томик стихов великого кобзаря, когда-то подаренный мне Виктором. Работал он очень сосредоточенно. Его трудно было дозваться, если он занимался каким-либо делом. Кличешь, кличешь - не слышит. Пока не тронешь за руку.
   Отношения с Виктором у меня были самые дружеские.
   Я знала, что старший брат Виктора живет в Луганске. Виктор ездил к нему, как он говорил, "подзарядиться".
   Стояла суровая зима. Полотно железной дороги заносило снегом, и тогда останавливалось движение поездов. В буранную январскую ночь Виктору Третьякевичу сообщили, что срочно требуется собрать комсомольцев для очистки путей. Как он добился этого - я не знаю, но в двенадцать часов ночи двадцать один человек с лопатами на плечах явились на работу. Из них восемь девушек. Снег бил в лицо, слепил глаза, а Виктор время от времени ободрял:
   - Давай, давай, товарищи, поборемся с бурей! С Гитлером, может, потрудней придется...
   Об этом возгласе нашего секретаря стало известно в райкоме. Виктора вызвали для объяснений (с Германией был подписан договор о ненападении). О чем с Витей говорили в райкоме - не знаю, на мои расспросы он отвечал шутками.
   Секретарство Виктора было самым интересным временем во всей работе комсомольской организации нашей школы. Сколько увлекательных мероприятий проводилось у нас! Жилось тогда весело. То участвуешь в вечере вопросов и ответов, то проходит читательская конференция, то антирелигиозная беседа... Вот почему я с болью в сердце уезжала из Краснодона, когда отца перевели на другую работу.
   ...Началась война. Гитлеровская армия быстро приближалась к Донбассу. Отец уехал на свою родину, в станицу Гундоровскую. Мы с матерью вернулись в Краснодон.
   Вы, конечно, помните, Анна Дмитриевна, как я пришла к вам за несколько дней до оккупации города. Как бывшая ваша ученица, я посчитала своим долгом сделать это, а потом бывала у вас запросто, даже оставалась ночевать. В середине сентября в городе появился Виктор Третьякевич. Мы встречались. Я чувствовала, что он приглядывается ко мне, как будто вновь изучает. В это время он часто уходил то в поселок Краснодон, то в Изварино, а то и куда-то еще.
   - Зачем ты ходишь? Это же опасно! - говорила я.
   - Какая там опасность! - отвечал он.- Надо было товарища навестить.
   Когда началась массовая вербовка людей в Германию, он заволновался.
   - Тебе, Аня, нужно устроиться на работу. А самое главное - увернуться от повестки.
   Как-то в клубе, где он последнее время работал руководителем струнного оркестра, Виктор стал знакомить меня со своими товарищами. Многих я знала по школе, особенно девушек, а некоторых видела впервые.
   Все, с кем меня знакомил Виктор, подолгу задерживали взгляды на мне. А Ваня Земнухов даже пригнулся, чтобы рассмотреть мое лицо. Сергей Тюленин подошел ко мне последним. Подошел стремительно, как будто долго искал по какому-то срочному делу.
   - Чуть узнаю... А помнишь, как на собрании делала мне внушение? Ох, и злился я на тебя тогда!
   Я-то его помнила по другим инцидентам... По дороге домой я спросила Виктора:
   - Что означает столь пристальное внимание твоих друзей ко мне?
   Он с загадочной улыбкой ответил:
   - Забыли тебя. Хотят рассмотреть, какая ты стала.
   В оккупации каждого заново приходится узнавать.
   Вскоре Виктор предложил мне сходить в станицу Гундоровскую.
    - С тобой вместе? - спросила я.
    - Нет, мне... некогда. Пойдешь проведать отца. Заодно отнесешь записку моему товарищу. Давно не виделся я с ним. Надо узнать, как живет...
   Я немножко обиделась:
   - Подумаешь, записку нести.
   Виктор серьезно сказал:
   - Аня, это не такое уж малостоящее дело. Если прошу, значит очень надо. Ты должна это понимать, если хочешь быть нашим товарищем.
    - Слушай, Виктор, ты от меня что-то скрываешь, ты мне не доверяешь,- и я чуть не расплакалась.
    - Ну, что ты говоришь, подумай? - успокоил он меня.- Если бы я не доверял - разве попросил бы тебя о таком деле? Завтра дам тебе письмо. Об этом - никому ни слова! Ясно? Через два дня буду тебя ждать. Потом кое-что объясню. А сейчас мне - пора. Хотя у меня и есть разрешение на право хождения ночью... Да лучше - как лучше.
    Виктор ушел, а я еще долго стояла возле своей калитки, перебирая в памяти все, что за эти дни прошло перед моими глазами. В городе появились листовки, ходили слухи о подпольной организации. Я была уверена, что Виктор связан с Молодой гвардией...
   В Гундоровке я навестила отца, а затем по указанному адресу нашла Рогозина, которому и вручила пакет Виктора.
   В Краснодон я возвратилась вечером. Очень устала и легла спать. Часов в одиннадцать раздался стук в окно:
   - Аня дома?
   Мама открыла дверь и шепотом ответила:
   - Спит. Только что пришла от отца. - Поздний гость исчез.
   По голосу я узнала, что заходил Виктор.
   Встретиться с ним удалось лишь через неделю. У моей мамы случился сердечный приступ, и я не могла от нее отойти. Когда ей стало легче, я побежала в клуб имени Горького.
   Играл струнный оркестр. Виктора не было. Руководил музыкантами Сергей Тюленин. После оркестра выступала Люба Шевцова с акробатическими номерами. Потом, как обычно, танцы. Виктор появился перед закрытием клуба. Очень обрадовался мне. В этот вечер мы долго стояли возле нашей калитки. Он мне многое рассказал о своей жизни и своих друзьях.
   - Нам, молодым, здоровым людям, стыдно сидеть без дела в тылу врага! - очень горячо говорил Витя.- Надо помогать нашей армии. И ребята кое-что делают...
   Он никогда не говорил: "Я сделал", "Я организовал",- не в его характере было выставлять себя. Он говорил: "Ребята листовки расклеивают...", "Хлопцы скирды хлеба пожгли, в шахте аварию устроили..." А сам он как будто к их делам не имел никакого касательства.
   Зная своего друга, я догадывалась, что он несомненно член подполья, а возможно, и руководитель. Под конец он и сам сказал:
   - Ты, конечно, догадываешься, что все это связано с "Молодой гвардией" - о ней сейчас весь город шепчется. Но надо готовиться к более активным действиям...
   Я слушала, как завороженная. И все ждала, что Витя мне даст какое-нибудь ответственное задание. Но он только сказал:
   - Подумай обо всем. Я тебе верю, как самому себе...
   Помните, какая взволнованная прибежала я к вам, несмотря на поздний час?
    - Ах, Анна Дмитриевна, как интересно жить! - воскликнула я.
    - Это сейчас-то, в оккупации? - удивились вы и даже рассердились.
    Я начала говорить о том, что слышала от Виктора. Не дав договорить, вы резко оборвали:
   - Аня, это он сказал тебе, как другу, как близкому человеку... А ты?.. Так же можешь рассказать и подружке, и еще кому-нибудь.
   Я поняла, какую оплошность сделала, и расплакалась. Помню, всю ночь не спала, а наутро спросила у вас:
   - Как вы думаете, я должна рассказать про это Третьякевичу?
   - Обязательно. Пусть он еще тебя пропесочит.
   При следующей нашей встрече я во всем повинилась Виктору. Он помрачнел. Потом промолвил:
   - Глупая ты еще, Аня! Видно, не отдаешь себе отчета в том, что можно, а что нельзя говорить. Я понимаю тебя: мы привыкли говорить не таясь. Но сейчас это смертельно опасно...
   Виктор помолчал, а потом добавил:
   - Что Анне Дмитриевне разболтала - не беда. Она все равно о многом догадывается. А ты впредь - думай...
   Матери моей становилось хуже, и я не могла отойти от нее по целым суткам. С Виктором встречались редко, от случая к случаю. Он был очень занят. Иногда на несколько дней уходил из Краснодона. А куда - я уже не смела спросить.
   На Новый год я узнала, что Виктор арестован. Стало так больно, так страшно, что я едва сдержала крик. Мама заметила, как я побледнела. Она сделала вид, что чувствует себя хорошо, и настояла, чтобы я ушла из города.
   Я не была членом Молодой гвардии, но повсюду начались аресты, и в этих условиях действительно самым благоразумным было уйти.
   Спустя неделю на квартиру моей тетки явился полицай:
    - Здесь живет Анна Борцова? - спросил он.
    - Здесь,- сказала тетка,- да ушла в деревню вещи менять на продукты.
    - Вещи менять,- недобро усмехнулся полицай.- Ну, сыщем...
   Виктора я больше не видела... Обнимаю вас.
   А. Борцова".
   
   
   
   
   
   
   
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Мстить! Мстить!
   
   .(по воспоминаниям Нади Тюлениной)

   Сергей вернулся домой потрясенный. Лег на кровать вниз лицом и пролежал до вечера, не издав ни звука.
   - Вставай ужинать,- позвала сестра.
   Он медленно поднялся. Но к столу не пошел:
    - Надя, знаешь, где раненые, что оставались в больнице?
    - Пятерых отдали жителям, а двух самых "тяжелых" перенесли в камеру за кухней. Неужто немцы их нашли?!
    - Нашли... Выволокли на дорогу и - прикладами... прикладами... Подбежали две женщины, хотели унести раненых с дороги. Фашисты их тоже - прикладами, потом - сапогами. Одну застрелили, другая едва уползла... Никогда! Слышишь, никогда! Не забуду!.. - исступленно выкрикивал Сергей.- Мстить, мстить!..
   В Первомайском поселке староста нашел в забитом сарайчике склад оружия. Изменник Родины решил передать его в немецкую комендатуру. Снарядил три подводы, взял несколько полицаев и отправился в город.
   Когда подводы поравнялись с виноградниками на пустыре, из кустов ударил автомат. Полицаи, как крысы, бросились врассыпную. Из виноградников выскочили четверо хлопцев, похватали оружие, сколько было под силу унести, и скрылись. Дело было к вечеру. Прибывший на это место отряд полиции никого не нашел. Наутро не осталось и следов происшедшего здесь нападения,
   
   Надя, узнав о случившемся от женщин, спросила у Сергея:
    - Кто на такое мог решиться?
    - Не знаю...- ответил Сережа и отвернулся.
   Но загадочная усмешка на его лице говорила, что он хорошо был осведомлен о нападении. А может, и участие в нем принимал.
   Это было 23 августа. В тот день Миша Григорьев тоже был в приподнятом настроении и все время напевал вполголоса свою любимую песню:
   
   По долинам и по взгорьям...-
   
   - Потом наши разговоры с братом стали более откровенными,- рассказывала далее Надя.- Однажды он обратился ко мне с вопросом: "Надя, ты член партии, не знаешь, кто из коммунистов оставлен у нас в городе?.. Ну понимаешь, для чего..." - Но я ничем ему помочь не мог- ла. Приходит он через неделю опять веселый: ребят знакомых встретил. "Знаешь,- говорит,- какая удача, сестренка? Оказывается, наших хлопцев много в городе застряло. Пока не очень лезут на улицу. Ну да пообвыкнут, приглядятся к фрицам - посмелеют".
   С того дня Сергей еще реже стал ночевать дома. Все время был чем-то озабочен. Как-то вечером он сказал:
   - Надя, сегодня нужна твоя помощь! Вернусь поздно, постучу в твое окно. Открой без лишних вопросов...
   Однако в ту ночь Сергей домой не вернулся.
   Прошло несколько дней.
   Всюду по городу были расклеены приказы, на которые не скупились "носители нового порядка". Ходить по городу позже семи часов - смерть, оружие найдут - смерть, на место работы являться обязательно, на бирже труда зарегистрироваться надо.
   За любое нарушение приказа одна мера наказания - расстрел.
   - За один наган - смерть,- балагурил и в таких условиях неунывающий Сережка,- а если их много, то еще посмотрим! Если позже семи часов идти, то есть в восемь-девять - смерть. А если в два, в три ночи - это еще посмотрим!..
   
   Но пришлось столкнуться и с невероятным: Ковалев, Григорьев и Пирожок ходили по городу с повязками полицейских! Нельзя было поверить, что они изменили Родине. Однако факт оставался фактом: всем троим немцы доверили даже винтовки.
   Когда у матери Миши Григорьева спрашивали, как же это ее сын, комсомолец, пошел на такое, бедная женщина заливалась слезами:
   - Сама не пойму. "Так надо",- говорит.
   В ночь под седьмое ноября 1942 года Анатолий Ковалев и Михаил Григорьев добились, чтобы их назначили дежурить вместе возле помещения полиции. Было морозно, и патрульные, походив с полчаса, надолго забирались в теплую дежурку. Миша с Анатолием, заступив после полуночи, обогнули здание, осмотрелись. На улице не было ни души. Анатолий из-под джемпера вынул красное полотнище. Миша прикрепил его к заранее приготовленному древку. Своими богатырскими руками Толя подсадил друга на низкий карниз крыши. Через несколько минут Миша спрыгнул на землю, и "полицаи", как ни в чем не бывало, зашагали по улице.
   Кончилось дежурство, они вошли в здание и легли спать.
   Утром 7-го ноября жители Краснодона увидели советские флаги на многих зданиях. Начальник полиции Соликовский, брызжа слюной, орал на своих подручных и метался по городу с плеткой. Когда ему сообщили, что на полицейском управлении тоже висит флаг, он сначала не поверил. Затем, убедившись, что и на его "резиденции" побывали подпольщики, пришел в совершенную ярость. Отстегал плетью очередного дежурного, устроил "разгон" всему наряду, но, боясь, чтобы про этот флаг не стало известно Зонсу или еще кому из немецкого начальства, приказал полицаям молчать. Очень уж ему было конфузно.
   Однако весть об этом событии уже передавалась по городу из уст в уста. Дерзость подпольщиков рождала легенды...
   
   Группа Сергея получила задание расклеить листовки в самых оживленных местах города. Дежурил возле полицейского управления опять Миша Григорьев.
   Была лунная ночь. Две фигуры, держась в тени, показались из-за угла. Чиркнула зажигалка. Миша в ответ трижды мигнул фонариком. Подпольщики мигом выскочили из тени, бесшумно перебежали улицу. Степа Сафонов мазнул забор, которым было обнесено здание полиции, Сергей Тюленин пришлепнул бумажку.
   Вдруг со стороны базара послышался приглушенный свист. Ребята тотчас исчезли. Миша размеренным шагом двинулся вдоль забора. Навстречу ему из-за ближнего барака вышел заместитель Соликовского - Захаров, один из самых лютых палачей в полиции.
    - Кто здесь пробегал? - рявкнул он, держа револьвер наизготовку.
    - Вроде никого,- спокойно ответил Миша.- Бауткин недавно с поста вернулся.
   Захаров сразу увидел белевшую при лунном свете листовку.
   - А это - откуда? - заорал он.- Ты наклеил? Сам?
   Он загнал Мишу в дежурку, приказал разоружить. Дорого на этот раз обошлась молодогвардейцам их дерзость. Только выдержка и стойкость Григорьева спасли организацию от провала.
   Целую неделю держали Мишу в камере, допрашивая каждый день. Захаров бил его ручкой пистолета по лицу, выкручивал руки, топтал сапогами.
   - Не видел я,- стоял на своем Григорьев.- Может, листовку до меня кто наклеил. Или когда я ходил вокруг дома.
   Не добившись ничего, Захаров и Соликовский приказали дать Михаилу 25 плетей и выгнали из полиции "за недисциплинированность".
   Чуть живого привезла его мать домой. Миша заболел нервной горячкой. Полмесяца пролежал он в бреду. После перенесенных мучений здоровяка Мишу Григорьева трудно было узнать.
   В один из октябрьских вечеров кто-то постучал в дверь дома Виценовских. Мария Александровна осторожно спросила:
   - Кто?
   - Юрий прислал к вам на ночь квартирантов. Примите, Мария Александровна!
   Быстро открыв дверь, она впустила двух мужчин - оборванных, едва живых. Не было сомнения, что они только что бежали из колонны военнопленных. Приведший их человек сразу же скрылся в темноте.
   - Кто вас вел? - спросила Мария. Александровна, усаживая "квартирантов" за стол.
   - Какой-то полицай,-- сказал мужчина, который был помоложе и покрепче,- Мы уж думали - конец нам...
   И он рассказал, как городские ребята помогли им бежать. Когда колонна военнопленных вступила на первую улочку города, из домов высыпало много женщин и стали бросать голодным людям картошку, хлеб. Несмотря на брань и удары прикладами, порядок нарушился. Люди кидались туда, куда падали куски хлеба. В толчее среди пленных появилась девушка на коньках.
   - Катитесь в яр и лежите там,- шепнула она. Сделав движение, будто поскользнулась, девушка схватила за руку ближайшего конвоира и повернула его спиной к яру. В ту же секунду двое пленных бросились вниз по склону. Следом, вздымая снежную пыль, помчались чьи-то санки. Слышался веселый мальчишеский голос:
   - Филька, берегись!..
   Пролетая мимо упавших пленных, паренек тихо бросил:
   - Замрите!..
   Когда колонна прошла, та же девушка на коньках подняла их:
   - Идите за мной! Глухим пустырем, через каменный карьер провела она беглецов к какому-то дому, трижды стукнула в ставень и, шепнув им "ждите!", тут же исчезла. Из дома вышел полицай с винтовкой. - Мы так и сомлели! - рассказывал Марии Александровне младший из мужчин.- А полицаи говорит: "Не бойтесь. Проведу вас к хорошим людям..." Вот мы и у вас.
   Два дня бежавшие из плена жили в доме Виценовских, потом Юрий так же незаметно увел их ночью.
   Желая проверить свои предположения, Мария Александровна в разговоре с сыном сказала:
   - А ты, оказывается, с Мишей Григорьевым дружишь?
   - Ты его узнала? - по Лицу Юрия скользнула тень беспокойства.
   - Мне показалось, что он приводил к нам пленных.
   - Мало ли что может показаться в темноте. Главное - ни с кем ни слова на эту тему...
   Видно, Юрию и лгать матери не хотелось, и правду сказать было нельзя.
   
   
   
   

У последней черты

   
   В замасленном полушубке Осьмухин шел по дороге к мехцеху, решив попутно заглянуть к Ивану Земнухову. У калитки стоял отец Ивана и смотрел из-под руки в сторону площадки. Тут же была и мать, она вытирала глаза концами платка. Смутная тревога уколола в сердце Володю. Он торопливо спросил:
    - Ваня дома?
    - Вон, повели Ваню,- отец трясущейся рукой показал на площадь.
   Володя метнул быстрый взгляд в ту сторону: Ваня шел между двумя полицаями.
   Схватили!.. За что? Неужели провал? Володя бегом направился к механическому цеху.
   Внезапно перед ним выросла Оля Иванцова.
   - Забрали Мошкова, Третьякевича, а сейчас - Земнухова,- быстро сказала она.- Кажется, из-за проклятых мешков с подарками. Надо передать нашим, предупредить...
   - Действуй. Я - в мастерские, скажу Туркеничу.
   По дороге он продолжал лихорадочно прикидывать в уме, как велика опасность для других членов Молодой гвардии. То, что арестованные товарищи могли кого-то выдать, совершенно не приходило в голову. Но что именно стало известно полицаям о последнем налете на автомашины с подарками? Знают ли они всех участников операции?
   Туркенич встретил весть об аресте троих членов штаба без паники.
   - Из этих и само гестапо ничего не вытянет,- уверенно сказал Ваня Туркенич.- А раз их в полицию взяли, значит, по уголовному делу. Обойдется.
   Но после работы он снова подошел к Осьмухину. Вид у него был теперь куда более озабоченный и хмурый. Володя догадался, что Туркенич разговаривал с кем-то из старших - с Лютиковым или Бараковым,- и те куда более серьезно отнеслись к аресту.
    - Знаешь, Володь, надо предупредить оставшихся членов штаба, чтоб сообщили всем руководителям групп: подготовиться к уходу из города.
    - Ладно, передам Кашуку и Тюленину. А нам самим как быть?
    - Прямой угрозы, кажется, нет. Но понимаешь, какое дело. Полиция зашевелилась, и жандармерия тоже. Надо ожидать облав и проверок. А у нас в мастерских, ты же знаешь, полно сбежавших из плена. Документы у них - липа. Этим хлопцам надо побыстрее найти квартиры в окрестных поселках и вывести отсюда.
   За несколько дней, прошедших после ареста первых молодогвардейцев, часть из тех, кто имел фальшивые документы, ушли из Краснодона. Остальные ждали своей очереди.
   Полиция нагрянула в середине дня. Первым схватили Николая Румянцева. Ваня Туркенич видел, как заламывали Румянцеву руки назад. Он сразу понял, что коммунистическое подполье, возглавляемое Филиппом Петровичем, раскрыто: Румянцев был членом группы Лютикова.
   Полицаи заняли выход из мастерских и по двое, по трое ходили по цеху, выискивая коммунистов. Туркенич проскользнул за станками к окну. Потянул створку - она медленно подалась. В следующее мгновение он, едва ступив ногой на подоконник, вымахнул на улицу. Кто-то из рабочих сразу прикрыл за ним окно. Однако завхоз Валентин Ключ, крутившийся по цеху вместе с полицаями, заметил, как Иван выскочил. Он шепнул дежурившим у двери. В погоню за Туркеничем бросилось двое. Но того и след простыл...
   Из города Иван выбрался часов около десяти. Направился в Первозванку, где жила семья товарища, с которым он вместе служил в армии. Дорога была переметена, тридцать километров Туркенич едва осилил к утру.
   Хата Панаса Перебийнос стояла у балочки на краю села. Панас воевал на фронте. Дома была его жена Дарья Васильевна с двумя детьми. Она хорошо знала Ивана и даже звала его в шутку кумом. На рассвете к ней и постучал Туркенич.
   Узнав голос "кума", Дарья Васильевна быстро открыла дверь. После первых же слов женщина поняла, что его надо спрятать.
    - Ладно, придумаем что-нибудь,- сказала она.- А сейчас лягай спать.
   Однако спать не довелось. Залаяла собака, к хате Перебийноса подошел местный полицай Стриженко с двумя сварливыми соседками. Оказалось - ведро общественное пропало с колодца. Пришлось их впустить в дом. Иван спрятался во второй комнатке, где спали дети.
    - Как хочешь, Васильевна, а на тебя падает подозрение,- заявила одна из вошедших.- Вчера я поздно воду брала - ведро в колодец спустила, чтоб не намерзло. Сегодня глядь - нет его.
    - Так с чего вы надумали, что я взяла? - с досадой сказала жена Панаса.
    - А с того, милая, что у тебя перед рассветом двери скрипели.
    - Корова у меня вот-вот отелится, с того и выходила. Что мне - ведро? Ну идемте в сени, в хлев - глядите. Не в горницу ж я его потащу, если взяла.
   Переругиваясь, они вышли из хаты. Иван решил, что вместе с женщинами ушел и полицай. Надо было быстро убрать телогрейку, которую он второпях оставил на крючке у порога, а то вдруг зайдут снова соседки - у таких баб глаза приметливые.
   Обманутый тишиной, он быстро распахнул дверь в первую комнату и нос к носу столкнулся с полицаем. От неожиданности тот выронил винтовку. В одно время нагнулись за ней Туркенич и Стриженко. Схватили, затягались в тесной комнатке. Иван вырвал ружье. Стриженко побелел.
    - Слушай,- сказал Туркенич,- ты жить хочешь. Хочу жить и я.
    - Та мине - що, живи. Тильки рушницу отдай.
   Иван знал, что если он убьет сейчас полицая, то Дарью Васильевну с детьми расстреляют "за укрывательство".
   - На,- протянул он винтовку.- Да не вздумай болтать, что я у кумы был. Панас мне того не простит.
   Стриженко не очень ревностно служил своим "господам" - старался не обижать односельчан. Последние слова Туркенича навели его на мысль, что тут просто "любовное дело", будь перед ним партизан - тот бы ружье не отдал.
   - Буду мовчать, тильки не кажись днем. - Полицай с женщинами ушел.
   Рассказав Дарье Васильевне, что случилось, Туркенич тут же выбрался из-под гостеприимного крова, проскользнул возле плетня в балочку и скрылся.
   Часа через три-четыре после его ухода к Дарье Васильевне явились два полицая со старостою. Они обшарили все закутки в доме и во дворе - искали будто бы ведро...
   Туркенич направился по дороге к леску. Затем буераками, вдоль ручья. Несколько суток пробирался он в сторону фронта. В одной землянке он решил отдохнуть. Здесь его и нашли наши разведчики.
   Вместе с передовыми частями Советской Армии он вошел в Краснодон.
   
   Сергей Тюленин вернулся домой ночью - раненый, обмороженный, голодный. Трое суток перед этим не смыкал глаз. Сказав несколько слов о своих злоключениях при переходе фронта, он уснул, едва коснулся кровати.
   Утром в дом Тюлениных забежала их соседка Максимовна. На руках у Александры Васильевны хныкала внучка.
    - Чего куксишься? - притворно улыбалась соседка, гладя ребенка по голове.- Нет дяди Сережи, никто тебе печенья не носит...
    - Онь дядя! - малышка указала пальчиком на загородку.
   Максимовна бесцеремонно приоткрыла дверь в соседнюю комнату, где спал Сергей:
   - Ага, прилетел, значит!.. Зачем это я пришла к тебе, соседка? Вот голова!.. А-а, дай-ка ты мне ситечко.
   Она тут же заторопилась домой.
   На сердце у Александры Васильевны стало неспокойно. Надо было будить сына, да у него был такой измученный вид, что решила повременить до завтрака.
   А через час в дом вошли два полицая и сразу - за перегородку:
   - Вот он, бегунок! Насилу дождались!
   Сергей поднялся, но не сразу понял, кто его будит.
   Мать упала в ноги полицаям:
   - Не губите! Корову отдам, все забирайте - скажите там: нет дома...
   Маруся, сестра Сергея, принесла заветную коробочку с двумя золотыми обручальными кольцами:
   - Возьмите... вместо брата. Еще костюм мужнин отдам, новый.
   Заколебались полицаи, начали переглядываться.
   - Павло..., а может...- сказал один, явно не желая выпускать из рук золото.
   В это время в дверях показалась Максимовна, и почти следом вошел немец с автоматом.
   Полицай торопливо сунул в карман коробочку с кольцами. Второй толкнул Сергея к выходу:
   - Теперь ничего не поделаешь. Идем...
   Сергей с презрительной ухмылкой глянул на него и начал целовать родных:
   - Ну, мать, прости и прощай... Вот и отоспался дома...
   Немец взмахнул плеткой в сторону Александры Васильевны:
   - Ты тоже пойдешь, старый собак. Вместе пойдешь!
   Мать даже рада была, что будет сопровождать раненого сына.
    - Когда меня втолкнули в застенок,- рассказывала потом Тюленина,- шум стоял. Сплошной шум, будто оглохла я. Сердце закаменело. Нашла местечко, села на пол. Спустя время голоса начала различать. Рядом увидела Аню Сопову. Косы вокруг шеи. Светленька блузка в крови, прилипла к спине, задубела... Потом Аня пить попросила. На окне стояло ведро. Я подала ей.
    - Спасибо, бабушка,- сказала она.- Как вы попали к нам? Кто вы?
    - Я Тюленина, Сергея мать...
   Аня вздрогнула. Сжала мою руку. Спросила тихо:
   - Он здесь?
   Загремел замок. Из двери крикнули:
   - Тюленина, бабка, на допрос!
   У меня сердце обмерло. Я зачем-то платок поправила, из камеры, как мне показалось, боком вышла.
   - Сюда! - крикнул полицай, когда мы двинулись по коридору. Он открыл одну из дверей и втолкнул меня в комнату.
   Там сидели трое. Накурено, вонища. Не сразу разглядела Сережу. У стены он стоял... Рубаха изодрана, лицо в ссадинах, опухло так, что глаза совсем заплыли. Кинулась я к нему. Немец дернул меня за руку, назад вернул: "Стой здесь!".
   Сын глядел на меня пристально, что-то хотел сказать, предупредить о чем-то.
   Допрашивали Сережу. Я поняла, что вызвали меня, чтобы я видела, как мучают его, и оттого, чтоб ему было тягче.
   - Где был? Кто посылал? Что видел? - сыпались вопросы.
   Сергей повернул к нему голову. Лицо искривилось. Сказал с ненавистью:
   - Ничего вы, гады, от меня не услышите. За нас скажет вам Красная Армия. Вы слышите?.. Слышите?..
   Пушки вдалеке гремели.
   Фашист что-то сказал другому, и я увидела, как тот сорвал с руки Сережи повязку, прутом железным в рану ткнул. Красные круги перед глазами у меня пошли.
   - Изверги! Людоеды! - кричу.- Что вы делаете?! - Кинулась я на ката проклятого. Прут из рук его вырвала. В угол швырнула.
   Один палач меня в грудь ударил. Отбросил назад, другой на Сережу, как собака, накинулся. Стал бить чем-то по лицу, по голове.
   - Бей, кат! Бей! - крикнул Сережа и плюнул в немца кровью. Потом упал.
   Тут уж не помню, что и было. Я что-то кричала. Вырвалась опять к Сереже. Закрыла своим телом. Он разлепил глаза и тихо так сказал:
   - Не дразни зверей... загрызут... Пусть одного меня... Ты ничего не знаешь...
   Больше ничего не помню...
   Очнулась я в камере. Ко мне женщина склонилась - поила водой. Я пила и не чувствовала, что пью. А перед глазами - Сергей. В крови, без рубахи, руки вывернуты. И плевок его на поганом лице ката... Кровью своей плюнул сыночек мой.
   
   ...Их последнюю группу везли к шурфу на двух санях.
   Кончилась улица, дома отодвинулись,- ушли туда, где оставались люди и будущее. Последний домик мигнул звездочкой-огоньком, потом тоже исчез. Впереди поднимался, вырастал террикон. Он был похож на огромный могильный курган.
   А кругом степь снежная. Это все, что осталось им видеть.
   И те, кого везли, и те, кто вез, знали, что жизнь для них кончается. Но те, кто вез - палачи - были пьяны, поэтому перекликались громко, ободряли себя, старались заглушить предчувствие собственного близящегося конца. У зверья предчувствие опасности развито сильнее, нежели у человека. Так, морские крабы чуют приближение бури задолго до того, как на их берег грянет шквальная волна.
   Брякали винтовки.
   Рявкали невпопад полицаи.
   А те, кого везли убивать, лежали молча, без движения.
   Казалось, смерть уже наложила ледяную свою костистую руку на них: обречен человек, молчи и сдайся.
   Тонкой тоской визжали полозья.
   Казалось, люди поняли и примирились с судьбой. Никто из лежащих не плакал, не метался в отчаянии.
   Но это - казалось.
   Не вздрагивая, не шевелясь, вдруг до судорог напрягалось могучее тело Анатолия Ковалева. Бугры мускулов делались крепкими, как булыжник. Мелкую дрожь его чувствовали лежавшие рядом товарищи и знали, что Анатолий пытается разорвать провода, которыми были стянуты руки за спиной.
   Наконец Ковалев прошептал в самое ухо Мише Григорьеву.
   - Готово. Сейчас тебе помогу. Бежим...
   Миша с трудом качнул головой - беззвучно дохнул в щеку друга:
   - У меня сил нет. Беги один.
   Анатолий сделал еле заметное движение в сторону Виценовского. Но тот, уже догадавшись, что происходит, чуть тронул ногой Анатолия. "Не шевелись! Мне не поможешь. Давай один..." - означало его тихое поталкивание. На последнем дневном допросе полицаи отбили у него легкие, и Юра Виценовский не в силах был подняться - не то что бежать.
   Сани остановились шагах в двадцати от взорванного копра, под которым в снегу зияла черная пропасть шурфа. Молодогвардейцы поняли, что это и есть их могила.
   Полицаи, распаляя в себе злость грязной бранью, начали стаскивать их с саней.
   Первой поволокли к шурфу Аню Сопову.
   Захаров шел впереди и тащил ее за одну косу - вторую он оторвал у девушки на допросе. Возле шурфа Аню поставили на ноги. Она выпрямилась, в упор посмотрела Захарову в глаза.
   Звери не выносят человеческого взгляда, и палач заорал:
    - Нагни голову!..
    - Что вы этим хотите сказать? - ответила девушка.- Чтобы я склонилась? Нет!..
   И в тот момент, когда внимание палачей сосредоточилось на происходящем возле шурфа, Анатолий Ковалев вскочил с саней. Ударом плеча он опрокинул стоящего рядом полицая и рванулся вниз по склону. Суетливо замельтешили конвоиры, вскидывая винтовки. Грянули первые торопливые выстрелы. И тут вдруг сполз с саней Миша Григорьев и с криком побежал в противоположном направлении. Ноги его непослушно путались и запинались, точно задевали за невидимую проволоку в снегу. Пронзительная боль в позвоночнике не давала ему ускорить бег. Но он, вихляясь, продолжал бежать.
   На передних санях поднялся Сергей Тюленин, до той минуты лежавший без движения. Сначала он встал на колени. А когда увидел бегущего Анатолия, вскочил на ноги. Ему было видно, как наперерез Ковалеву ринулся Захаров, и Сергей закричал вдруг звонко, с неизвестно откуда взявшейся силой:
   - Толя, левей!.. Толя! Толя! Левей, левей!.. К домам! В степи догонят! В город, в город беги!
   И Ковалев, безотчетно подчиняясь этой его команде, резко повернул влево. Пули Захарова, налившего на бегу из пистолета, уже не могли его достать. А от полицаев, стрелявших со стороны копра, беглеца загородили смежные сугробы.
   Пуля сразила Мишу Григорьева метрах в пятидесяти от саней. Он и не мог бы, уйти. Все, что он делал, кинувшись через силу бежать, имело лишь одну цель - вызвать огонь на себя, облегчить возможность побега товарищу.
   Острый удар в спину резко толкнул его в снег. И прежде, чем потерять сознание, он успел подумать: "Не в Толю.."
   А Сергей продолжал указывать Ковалеву как лучше скрыться от преследователей. Пока автоматная очередь не прошила его. Уже падая, он крикнул счастливым голосом:
   - Ушел!..
   Счастлив, кто верен дружбе.
   

Наверх