Анна Дмитриевна Колотович рассказывает:
   Я была назначена классным руководителем пятого "в".
   - Это не класс! Это сборище хулиганов! - плакала молодая учительница в кабинете директора школы.- Я туда больше не пойду!..
   Собрались другие учителя. У всех была одна жалоба: вести уроки с пятым классом, набранным из воспитанников школы им. 19-го МЮДа, невозможно.
   Директор, листая какие-то бумаги, в раздумье сказал: - Не в том дело, какую начальную школу ребята окончили. Кажется, большинство мальчиков пятого "в" из "Шанхая". Так уж сложился класс. Здесь и мой недосмотр. Будем перевоспитывать...
   "Шанхаем" назывался окраинный район города, густо застроенный глинобитными мазанками и полуземлянками. Бедность, темнота и скученность были здесь поистине китайскими. Молодежь этих кварталов отличалась исключительной спайкой. "Чужим" парням лучше было не появляться в "Шанхае". Подростки с жадностью впитывали в себя дурные манеры и традиции старших.
   Как новый классный руководитель, я должна была обойти квартиры всех своих воспитанников. Начала обход, конечно, с "шанхайцев". Путаясь по узким кривым улочкам, я вышла на небольшую площадку, отведенную под чью-то усадьбу. Около сваленных кучами строительных материалов ребята играли в войну. Кто-то бил в барабан, кто-то выкрикивал команды, другие стреляли из пугачей, наскакивали с деревянными шашками на заросли лопухов. Я вскоре приметила знакомую фигурку шустрого светлоголового мальчугана в линялой рубашке неопределенного цвета - Сережу Тюленина. Он был едва ли не самым низкорослым среди своих сверстников, но подвижности невероятной. Сейчас он лихо командовал одним "отрядом". Завидев меня, Сергей пронзительно свистнул, его "бойцы" вмиг попрятались. Сам он остался стоять на куче песка.
   - Сережа, как пройти к вашему дому? - спросила я.
   Лицо мальчугана приобрело хитровато-испуганное выражение:
    - Ой, что вы, Анна Дмитриевна, не ходите! Дома никого нет.- Одна собака, злющая-презлющая!..
    - А ты меня проводи.
    - Я ее сам боюсь. Сорвалась с цепи, бросается. Ужасть!..
   Едва прикрытый отказ от сближения со мной! И от кого? От ученика, который мне нравился, на которого я рассчитывала опереться в работе с классом.
   - Ну что ж, покусает - так покусает,- сказала я и, сопровождаемая множеством настороженных глаз, следивших за мной из лопухов, из-за штабелей кирпича, двинулась дальше.
   Родители встречали меня большей частью доброжелательно, охотно вступали в беседу. Я им не жаловалась на их детей, а говорила о необходимости совместной работы, приглашала их почаще заходить в школу. К разговору чутко прислушивались младшие братишки и сестренки моих учеников. Вскоре меня окружил целый эскорт младшеклассников. Стоило назвать очередную фамилию, как они хором кричали:
   - Сюда! Сюда!
   В одном закоулке я услышала шепот за своей спиной:
    - Чо она?..
    - Все ходит...
    - Ябедничает?..
    - Не, разговоры разговаривает...
    - Ишь ты!..
   К Тюлениным я зашла после всех. Провожатые завели меня во двор. С опаской оглядываюсь: где же собака?..
   В дальнем углу лениво тявкнул тощий песик и тут же спрятался от нас в дыру. "Злая собака!" - усмехнулась я.
   На крыльце показалась низенькая, плотная женщина в темном платке.
   - Александра Васильевна,- представилась она мне.- Что, Сережка в школу не ходит?.. Натворил что-нибудь?
   Узнав, что сын не пропускает занятий и ничего не натворил, она завела меня в дом.
   В комнатах было тесновато, но опрятно. Общительная хозяйка мне понравилась. Александра Васильевна охотно рассказывала мне о Сергее. Я узнала, с кем он дружит, когда готовит уроки, какую работу выполняет по хозяйству. Она даже рассказала, сколько раз в месяц сын ходит в кино, достала из сундука его зимнюю одежду и обувь.
   - Малость наладилась наша жизнь,- рассказывала она. - У Сережки нынче все готово - и на осень, и на зиму. Обещал за ум взяться. Военным хочет быть.
   Я обратила внимание, что о сыне она говорит очень уважительно и во всем ему верят.
   - Мне кажется, Сережа ваш не всегда правдив, - как бы вскользь заметила я.
   Александра Васильевна посмотрела растерянно:
    - Как это?
    - Мне он, например, час назад сказал, что у вас - злая собака во дворе...
   Александра Васильевна улыбнулась с подкупающей добросердечностью - совсем как ее Сергей после очередной шалости.
   - Может, по мелочам и обманет. Да это из озорства, а не из хитрости. Разве то - беда?
   Меня поразило, как правильно рассуждает эта простая женщина. Да, если постоянно следить за ребенком, контролировать его, придираться к каждому "неправдивому" слову, то либо воспитаешь "правильного", равнодушного сухаря, где-то в глубине души скрытного и хитрого, либо озлобишь, оттолкнешь от себя. В последнем случае твое влияние на него будет равно нулю.
   Александра Васильевна заметила на прощанье:
   - Хорошо, что вы на них не жалуетесь. Ребятишки не любят, когда на них жалуются.
   Мне оставалось только дивиться, сколько у этой малограмотной женщины природного чутья воспитателя.
   Уже следующие дни принесли с собой заметные перемены. Ребята являлись в школу в чистых рубашках, а главное - с чистыми руками. Больше не было злонамеренных выкриков на уроке, демонстративного хлопанья крышками парт. Хотелось радоваться первой победе.
   Да не рано ли?
   Отношения между ребятами и некоторыми учителями налаживались медленно, до настоящего школьного порядка было еще далеко.
   
   На очередном классном часе я рассказывала о партизанах гражданской войны. Тема этой беседы была выбрана не случайно. Несколько дней назад мне стало известно, как Сергей Тюленин со своими дружками потешались над инвалидом Шелупахой, который в прошлом был красный партизан. Шелупаха шел пьяный, споткнулся и уронил фуражку. Бегавшие невдалеке ребята, сделав вид, что хотят помочь, подняли фуражку, но не отдали ему, а начали перебрасывать друг другу через голову инвалида.
   - Постой, постой,- бормотал Шелупаха, безуспешно пытаясь поймать фуражку,- вот я сейчас...
   Ребята не унимались - им было смешно. Выбившись из сил, старик заплакал:
   - Ребятки, деточки, отдайте... Я ведь почему выпил? С горя выпил... Бабку я свою похоронил, женку значит. На десять лет моложе меня, здоровая была. А вот... брюшняк, как косой, подкосил. Не стало моей Ивановны...
   Ребята продолжали потешаться над плачущим стариком. Наконец, закинули его фуражку в соседний огород и, как ни в чем не бывало, побежали в школу.
   Вначале я не напомнила ребятам о том случае. Прочитала отрывок из "Разгрома" Фадеева. Потом завязалась беседа о славных делах партизан в гражданскую войну. Многие ребята слышали, как красные партизаны сражались на Украине с немцами и петлюровцами.
   - Наверное, многие из них были ранены в боях, даже остались инвалидами,- как бы между прочим заметила я.- Может, вы знаете и у нас в городе кого-нибудь из таких?
   Кто-то назвал Шелупаху. Шумные возгласы: "Я расскажу!" - быстро утихли.
   - Шелупаха? - повторила я.- Видела, хороший старик. Представляю, с каким уважением вы, наверно, встречаете этого человека!.. Сережа, ты его знаешь?
   На щеках у Тюленина начали медленно проступать два красных пятна. Он покусал губы, шмыгнул носом.
   - Все знают,- неопределенно мотнул он головой.
   И вот тут нашу беседу едва не сорвали незнакомые ребята, появившиеся под окнами. Они липли к стеклам но сами, кривлялись, корчили рожи. Продолжать разговор было невозможно.
   Сергей вдруг порывисто вскочил:
   - Анна Дмитриевна, разрешите мне выйти, поговорить с ними!
   Я с сомнением посмотрела на небольшую фигурку Сережи.
   Сзади ему зашептали:
   - Там Кондык... Он тебе поговорит...
   Как я могла отпустить своего ученика на встречу с каким-то хулиганистым Кондыком? Очень возможно, между ними вспыхнет драка. Что тогда?
   Сергей ждал. Класс тоже ждал.
   - Иди,- сказала я вдруг неожиданно для себя.
   Класс ответил одобрительным гулом. Сергей моментально выскочил за дверь. Продолжая прерванною беседу, я пододвинулась к окну, чтобы видеть происходящее на улице. Старалась не выдать своего волнения. Но руки предательски дрожали. Если с Сережей что-нибудь случится, вина будет только моя...
   Кто-то из девочек сказал: - Позавчера Сергей с тем Кондыком над Шелупахой смеялись, кепку забросили.
    - Не ври! - откликнулось сразу несколько голосов.- Сергей кепку не забрасывал.
    - А-а, все вы там были...
    - Молчи, подлиза! - яростно шепнул Вова Забабурин.
   Поднялся невообразимый шум. Посыпались взаимные обвинения и упреки. Стараясь, навести порядок, я не заметила, как Сережа вернулся.
   - Чего вы на девчонок? - послышался его голос.- Ты, Забабура, помалкивай. Виноваты же мы - виноваты. Зря над Шелупахой дурачились...
   Я покосилась на окно - там никого не было. "Ай да Тюлененок!" - едва не вырвалось у меня вслух.
   Беседа наша была несколько смята. Формально я не сделала никаких нравоучительных выводов. Но в душах моих питомцев она оставила известный след - в этом меня убедило поведение Сергея.
   И еще я сделала для себя открытие: Сережа при желании умел без рукоприкладства разряжать острые ситуации.
   Его авторитет среди ребят был очень велик. Наблюдая за этим вихрастым мальчуганом, я долго не могла разгадать, отчего сверстники льнут к нему? Да и не только они. Я тоже с каждым днем проникалась все большей симпатией к этому шалуну, озорнику, а уж кто больше его доставлял мне беспокойства!..
   Впрочем, был в моем классе еще один человек под стать Сергею.
   
   
   

Бойцовский характер

   Как-то я вошла в класс на перемене и ахнула: драка! Схлестнулись двое. Руки и головы мелькали с такой быстротой, что я не сразу узнала дерущихся. Схватила одного в охапку - второй, опомнясь, сам отскочил.
   Из моих рук вырывался Ваня Евланов. Его противником оказалась Люба Шевцова, дежурная по классу.
   Люба, порывисто дыша, смотрела на Ваню исподлобья и, кажется, готова была снова вцепиться в мальчишку, если я его - отпущу. Рыжеватые косички ее растрепались, губы крепко сжаты, а глаза - ну прямо искры метали! У Вани из носа шла кровь.
   - В чем дело? - резко спросила я.
   Люба продолжала молчать, будто мой вопрос ее не касался. А Ваня, зажав нос, в бессильной ярости гугняво, как бы про себя, бормотал угрозы:
   - Ох, я ей задам! Ну, задам!..
    Сережа от двери бросил насмешливо:
   - - Задашь... Шевчиха тебя так отработает - в зеркало себя не узнаешь.
   - Прекратите!- оборвала я мальчишек.- Как вам не стыдно в таком тоне говорить о слабой девочке.
   - Любка-то слабая? - рассмеялся, выбегая из класса, Тюленин и уже из-за двери высунул свою вихрастую голову и шепотком, словно по секрету, добавил:
   -- Анна Дмитриевна, это она прикидывается девчонкой...
   Кое-как мне удалось выяснить, из-за чего произошла стычка. Оказывается, Ваня хотел поставить к учительскому столу поломанный стул, чтобы молодая учительница, которая должна была прийти на следующий урок, села на него и упала. Люба не дала осуществить ему каверзную затею, Ваня решил поколотить дежурную - "проучить девчонку".
   Что и говорить, Евланов заслуживал серьезного наказания. Позднее я приму нужные меры. Но в тот момент нельзя было раздувать ссору: я уже заметила, как некоторые "шанхайцы" посматривают на Шевцову: ага, выслужиться перед учителями захотела!..
   - А знаете, какая черта характера является общей для всех настоящих бойцов? - сказала я толпившимся вокруг ребятам.- Великодушие. Сильный человек не будет после честного поединка таить злобу на своего противника, он всегда готов к примирению. Сейчас мы увидим, кто сильней: Евланов или Шевцова...
   Люба первая протянула руку Ване. Я была благодарна девочке. Так решительно выступить против нарушителей дисциплины - для этого надо было иметь сильный характер! Мне казалось, что ею должны восхищаться все в классе.
   Однако у "шанхайцев" бытовала своя мораль, свое понимание чести и доблести. В конце дня школьная уборщица Григорьевна, которую мы все по праву считали одним из воспитателей, сообщила тревожную весть: над Любой готовится ребячий суд.
   Да, благородство, великодушие, рыцарское отношение к женскому полу не входили в моральный кодекс "шанхайцев". Все это еще предстояло терпеливо, изо дня в день, из года в год, насаждать в ребячьих душах, выдирая оттуда чертополох жестокости, круговой поруки, компанейской "спайки", ненависти к людям, живущим за пределами их квартала.
   Я попросила умную женщину хотя бы в тот день уберечь Шевцову от расправы - назавтра я сумею организовать ребят так, чтобы по пути домой девочка не оставалась одна. Григорьевна обещала, что под видом посещения своей дочери, жившей по соседству с Шевцовыми, проводит Любу.
   Впрочем, все мои страхи оказались напрасными. Это мне стало ясно, когда я познакомилась с Любиной матерью Евфросиньей Мироновной, порасспросила учительницу начальных классов, у которой прежде занималась моя отчаянная ученица. Узнала я о ней много интересного. Люба была единственным ребенком в семье. Родители любили ее самозабвенно. В раннем детстве ей дозволялось все. Для нее не существовало слова "нельзя", поэтому росла она избалованной и своевольной. Только в школе ее начали приучать считаться с мнением других людей, заботиться о тех же любящих до беспамятства родителях. Помню, рассказывает первая Любина учительница Вера Харитоновна, весной после окончания третьего класса решено было устроить двухдневную экскурсию - по следам героев гражданской войны. Собрали деньги, продукты, принесли заранее вещи, которые нужны были в пути. Дорога предстояла дальняя. Почти все родители побывали в школе, готовя своих детей к походу. И только Шевцовы не появлялись. Когда я спросила, почему не зашла ее мама, девочка без всякого смущения ответила:
    - А я ей ничего не сказала.
    - Как так? Но деньги же она тебе дала.
    - Вовсе нет. Я сама взяла. Сказала папе: надо в школу пятнадцать рублей. А он: "Если в школу - значит бери".
    - И ты собралась ехать, не предупредив родителей?!
    - А зачем?.. Мама начнет причитать: смотри не купайся - утонешь, платок с головы не снимай - простудишься, сырую воду не пей - заболеешь. Одно беспокойство...
    - А ты не подумала, что бы перенесли отец с матерью, если бы ты уехала, не поставив их в известность?
   После длинного разговора Люба поняла всю бессердечность того, как она намерена была обойтись со своими родителями.
   В четвертом классе она стала более отзывчива к чужому несчастью, внимательна к окружающим. Заболел ее отец, и Люба долгое время не находила себе места. Бегала в больницу, ночами плакала - но так, чтобы не слышала мама и лишний раз не волновалась.
   И только с задиристыми мальчишками она дралась, как в прежние годы,- отчаянно и беспощадно. Опекала слабых девочек, синяки носила без жалоб, никогда не называла обидчиков. Впрочем, тех, кто задевал ее, легко было узнать по расцарапанным лицам, опухшим носам.
   Однажды зимним вечером она возвращалась из школы со своими соклассницами. Вдруг из-за угла высыпала ватага мальчишек с криком: "Лови их!" Девочки бросились врассыпную. Одна из них упала. Озорники вмиг окружили ее.
   Люба услышала испуганный голос подруги. Она кинулась на обидчиков и принялась лупить их по головам портфелем, набитым книжками. Один из озорников, Виктор Полянский, подбежав сзади, хотел сбить ее с ног. Но верткая, как ласка, Люба двинула его наотмашь локтем в лицо так, что он отлетел.
   - Ах ты хулиган! Завтра в милиции всех дружков своих назовешь!..
   Виктор спрятался за спины своих товарищей, а те, растерявшись, начали кричать:
    - Какого ты Витьку узнала?.. Нет никакого Витьки!
    - Полянскому метку поставила. Вон прячет морду!.. Не спрячешь, завтра все увидят!
   Дело все-таки могло обернуться для девочек плохо: среди нападающих были настоящие хулиганы. К счастью, на улице показались старшеклассники из нашей школы. Завидев их, ватага скрылась.
   Любина подружка была так перепугана, что несколько дней не могла ходить на занятия. Учителя подняли тревогу, попросили комсомольцев, чтобы они установили дежурство возле школы. За младшеклассниками начали регулярно по вечерам приходить родители. А Люба Шевцова по-прежнему безбоязненно возвращалась домой одна. Провожатых она не терпела.
   
   В пятом классе Люба сразу показала себя хорошей, добросовестной ученицей. Она была активным членом юннатского и физкультурного кружков, занималась в балетном кружке при Доме пионеров. Потом она стала принимать активное участие в школьной самодеятельности. И на все у нее хватало времени.
   Физкультурой она увлекалась самозабвенно. Прибегала в школу пораньше и вертелась на турнике вместе с мальчишками. Не раз ее сгоняли с пожарной лестницы, на которую никто из учеников не имел права ногой ступить.
    - Анна Дмитриевна,- оправдывалась она передо мной,- я же ногами не касалась лестницы, а на одних руках.
   - Люба, подумай,- говорила я ей,- ну разве это девичье занятие, как обезьяна, лазать по деревьям и лестницам? Есть же комплексы физических упражнений для девочек, проделывай их на здоровье.
   Вскоре я увидела одно ее "упражнение". Иду как-то перед занятиями по двору. Дети бегают, обычный школьный шум. И вдруг все утихли. Задрали головы - смотрят на крышу. Я тоже посмотрела туда. Высоко-высоко, на самом "коньке", стояла Люба на одной ноге и делала "ласточку". У меня сердце обмерло: соскользнет нога - ей же не удержаться на скользкой железной кровле! Овладев собой, я с подчеркнутым спокойствием сказала:
   - Шевцова, ты сегодня дежурная. Немедленно принимай класс.
   Пока она спускалась, я взмокла от холодной испарины. Ох, как хотелось мне оттрепать сумасшедшую девчонку! Я настояла на том, чтобы этот проступок был осужден на ученическом собрании. Помнится, Сережа долго не выступал, а потом взял-таки слово.
   - Сломать бы эту лестницу,- сказал он в обычной своей решительной манере.- Не мешала бы... Не соблазняла. И не хочешь, а... сам не знаешь, как на ней очутишься. Или уж дежурных там поставить, что ли. Подбежишь, а тут тебе кричат: "Стоп, нельзя!" Сразу опомнишься.
   Его предложение понравилось. Охранять лестницу стали все классы по очереди. Даже создали из этого дела своеобразную игру, чтобы не скучно было дежурить. Очертили мелом круг, в который нельзя было ступать. Кто забежит, того берут в плен и уж держат потом всю перемену. Попадать в плен никому не нравилось, и ребята постепенно привыкли далеко обегать лестницу.
   
   
   

Перелом

   Человек воспитывается в коллективе - бесспорная истина. Но как часто мы считаем коллективом сведенных вместе ребят! То, что дети учатся в одном классе, еще не значит, что они в одном коллективе. Задача воспитателя - добиться этого.
   Каждый коллектив спаян определенными жизненными идеалами - он не может существовать без них. Не привьются детям высокие, положительные устремления - появятся низменные, вроде тех, что объединяют хулиганские компании.
   Теоретически вроде бы ясно. Однако ох, как не просто на практике из "совокупности людей" создать хорошее содружество!
   После того, как школа перешла в новое, просторное здание, представилась возможность по-настоящему наладить работу юннатского кружка. У нас был хорошо оборудованный кабинет ботаники. В нем ставились интересные опыты, и мои кружковцы постепенно втягивались в кропотливую "исследовательскую" работу. Помимо учебных целей я ставила перед собой задачу: развить у ребят наблюдательность, интерес к природе, раскрыть им, как прекрасен и гармоничен окружающий мир.
   Как-то нам принесли перистолистник. Я поместила его в мензурку с водой. Заступивший на дежурство Сережа Тюленин начал энергично наводить порядок и чистоту в кабинете. Листок в воде показался ему просто мусором. Не задумываясь, он выплеснул содержимое мензурки и вымыл посуду. Каково же было удивление Сергея, когда Шевцова объяснила ему, что за любопытное растение он погубил.
   - Вы подумайте! - крутил он своей белобрысой головой.- Ни корней, ни стебля, а живет!
   С каждым днем Сергей все серьезней относился к тому, что мы делали на занятиях кружка, в свое дежурство тщательно вел записи наблюдений в журнале. Он оставался прежним - озорным, порывистым мальчуганом. Необузданный темперамент толкал на шалости, в которых он, спустя несколько минут, искренне раскаивался. Вместе с тем в характере его начали заметнее проступать черты прямо противоположные - аккуратность в работе, внимание к мелочам, эдакая настойчивая дотошность. И еще он очень любил ходить с ребятами в походы. Не просто - бродить, а чтобы непременно с какой-то целью. Особенно мне запомнилось одно дело, выполненное юннатами под его руководством. Кажется, оно сыграло значительную роль в сплочении ребят.
   Возле нашей новой школы было очень неуютно - голо, серо, ни кустика. Но чем попало обсаживать такое красивое здание не хотелось, а хорошие саженцы не вдруг найдешь. И вот однажды прибегает ко мне Сергей - сияющий, все зубы наружу.
   - Анна Дмитриевна, нашли!
   -- Кто - что? кого - чего? - улыбнулась я, подражая его скороговорке.
   - Саженцы! Мы с Витькой! В Таловой балке!..
   Оказалось, Тюленин со своим другом Витей Лукьянченко, тоже юннатом, обошел все окрестности в поисках посадочного материала для школы. В одной балке им посчастливилось набрести на место, где до революции находилась помещичья усадьба. Старый сад давно погиб, но разного молодняка там было, по выражению Сергея, несть числа.
   Мы посоветовались, какими деревьями лучше обсаживать школьный двор, и в ближайшее воскресенье Тюленин организовал поход юннатов за саженцами. Отправились с ним Витя Лукьянченко, Толя Орлов, Володя Осьмухин и неразлучные братья Виценовские - Юра с Леней.
   Ребята притащили много саженцев клена, вяза, липы, кустов акации. И вдобавок - заразительный дух общей, коллективной удачи, радостного возбуждения.
   Но самое главное началось потом - уход за деревцами, охрана их. Надо было видеть, с каким рвением наши кружковцы оберегали свои посадки!
   На собраниях кружка Шевцова "разносила" и нерадивых дежурных, и тех, кто по неосторожности слупил на клумбу или задел деревце. К нарушителям дисциплины Люба всегда настаивала применять самые "высшие меры". Нетерпеливая, она обычно начинала свое выступление еще за партой.
    - Выходи к столу, раз слово взяла,- требовал Сергей.
    - Ничего, я и отсюда вас достану... Кто принес медянку?
    - Я,- признался Тюленин. -- Для биологического кабинета. Анна же Дмитриевна говорила: хорошо бы живую змею...
    - Для кабинета... А ты кому ее отдал?
    - Кимаше... Ну, Киму. Так это ж - пока я банку для нее искал. Тебе, что ли, было дать медянку подержать? Или Зинке? Вы же и подняли крик на всю школу.
    - Ким медянкой пугал девочек, гонялся по классам...
    - Да она же безвредная! Вроде ужа! - подал голос Ким.
   - Ты медянкой в лицо тыкал,- разоблачала Люба ненавистного мальчишку.- Зину до обморока довел, а "огненная колесница" чьих рук дело?..
   Недавно во время занятий на окне появилось с десяток больших мух, связанных между собой тонкой ниткой. Мухи тянули красную бумажку, сложенную наподобие повозки, на ней было написано "огненная колесница". Можно представить, какое веселье обуяло класс! Остаток урока прошел в поисках мушиного коногона...
   - Опять - я? Опять - на меня? - зло посверкивал на Любу глазами Ким Иванцов.- Я только не дал мухам на пол свалиться.
   Сергей подтвердил:
   - Не хватит у Кимаши "тяму" такую упряжку сработать. Для этого терпение нужно.
   Люба все равно предлагала выгнать Иванцова из школы как хулиганский элемент.
   - Ну, дает Шевчиха жару! - шептались ребята.- К ней лучше не попадай на язык.
   А в коридоре девочки прыскали от смеха:
   - Кимашу так критиковала, что он два раза белел, два раза краснел. А после собрания целую кружку воды выпил.
   Случалось Любе и страдать за критику. После бурного собрания на очередном занятии в кабинете ботаники я обратила внимание, что у Шевцовой вспухла губа.
   - Что с тобой? Где ты ушиблась?
   Люба сделала вид, что засмотрелась в микроскоп и не слышит моих вопросов. За нее ответила подружка:
    - Ким ударил.
    - Подрались,- уточнил Сережа.
   - Опять?! - сокрушалась я над бедовой своей "Шевчихой".-- Стыдно же девочке драться!
   Люба вздохнула, не отрываясь от микроскопа:
   - Ой, правда, Анна Дмитриевна! Стыдно, аж глазам жарко... Так он же, паразит, нарочно липку возле ограды ногой пнул! Я понимаю, он... как это... провокацию мне делал. Ну я и спровоцировалась. Не могла же я равнодушно смотреть, как он наши посадки ломает.
   - Эх, меня там не было! - сказал Сергей.- С Кимашей только я умею разговаривать...
   Да, юннаты мои не были равнодушными людьми! В журнале дежурного продолжали появляться такие, записи:
   "В большую перемену третьеклашки сломали кленок. Сделал это Костька Деревянкин. Надавала шлепков - будет помнить. Шевцова Л."
    "В мое дежурство особых происшествий не случилось, только рыжий Миха из четвертого срезал в угловом кусту ветку акации. Я ее измочалил о штаны преступника. Сергей Тюленин."
    Давно ли этот самый Тюлений Сергей из бездумного озорства мог половчее "рыжего Михи" уничтожать посадки! А вот потрудился вместе с друзьями, поухаживал за деревцами,- и уже в голову не приходила подобная мысль. Костя и "Миха" теперь казались ему преступниками.
   Учился Тюленин с ленцой. Но перед весенними испытаниями вдруг начал проявлять необыкновенное рвение и активность, постоянно тянул руку:
   - Меня спросите!
   Я подивилась замечательной перемене: обычно ученики с наступлением теплых дней начинают "раскисать", а "Сегу" моего охватила страсть к учению. Оставшись наедине, спросила его об этом напрямик.
   Он, как всегда, откровенно признался:
   - Нельзя мне нынче иметь испытания на осень. Мама в свою деревню на лето едет. Сказала мне: "если перейдешь без "сучков" - с собой возьму в Киселевку. А там, знаете, как здорово! Бор - конца края нет. Вот и приходится...
    - Всегда бы так учился - цены б тебе не было.
    - Значит, до этого я в цене был? - засмеялся Сережа.- Учту в будущем учебном...
   На одном из последних занятий нашего кружка я заметила, что Тюленин, опустив голову, что-то читает. Он даже не оторвался от чтения, когда я закончила беседу.
   Ребята гурьбой повалили из кабинета, я попросила Сережу помочь мне перенести в шкафы приборы и экспоната. Он как будто понял, почему я его задержала.
   - Анна Дмитриевна, я сегодня письмо получил от Василия. Вот перечитывал.
   Я знала, что его старший брат - чекист-пограничник.
   - Ты с ним переписываешься?
   - Изредка. Он мне ответ прислал. Почитайте. "Скажу тебе одно,- писал Василий Гаврилович,- какой бы жизненный путь, ты ни выбрал, нужно нести с честью звание человека, то есть быть человеком в высоком понимании этого слова. Что для этого надо? Знания, теоретическая подготовка. Значит, нужно учиться, чтобы овладеть суммою всех богатств, что накопило человечество. Об этом говорил Владимир Ильич Ленин. Меня порадовала первая половина твоего письма, где ты предлагаешь мне соревноваться с тобой, считаешь, что это поможет тебе лучше учиться... Рад буду видеть тебя в наших рядах, но это, Сергей, не такое простое дело. Первое - нужно иметь хорошее здоровье, ловкость, выносливость, отвагу. А самое главное, беззаветно любить Родину. Это значит, что все, что ты делаешь, чем живешь, весь ты, до последней капли крови, принадлежишь нашему народу. Все твои мысли, деяния должны быть направлены на то, чтобы улучшить жизнь человека... Сделать жизнь счастливой, труд - радостным. Вот этих заповедей не забывай, браток, и все будет хорошо...".
   Пока я читала, Сережа глаз не спускал с меня. Столько страстного ожидания было в его лице: что я скажу по поводу письма?
   Я вернула ему листок:
   - Храни его. В сердце храни. Как наказ старшего брата на всю жизнь.
   Наверное, слова мои сейчас, много лет спустя, могут показаться неискренними. Но тогда они выражали мои искренние чувства и мысли.
   Сергей весь порозовел и сказал с необычной для него рассудительностью:
    - Я думаю, Анна Дмитриевна, мне надо многое изменить в своем поведении. Бывает, сижу на уроке, и прямо накатывает: терпения нет - хочется удрать какую-нибудь штуку. Иногда - опомнюсь, а случается - вылетит, хоть ты что! Меня бы кто дернул в такую минуту.
    - Хорошо, буду дергать,- пообещала я.
    - А как же вы узнаете, что оно накатывает? - сказал Сережа несколько озадаченно.
   - Да уж узнаю, если буду рядом.
   Задумался Сережа, а потом попросил:
   - Анна Дмитриевна, вы только - незаметно, чтоб ребята потом не смеялись.
   Буквально на другой день вижу: Сережа с Володей Сечковым в ссоре. Пригласила обоих в кабинет:
   - Выкладывайте, в чем дело?
   Володя молча положил на стол листок с карикатурой: толстый человечек громадными руками гребет к себе какой-то хлам. А под ним - объявление:
   "Все меняю, продаю, покупаю, а заодно обманываю. Куркуль Сеча".
   Сережа весь кипел. Губы его непроизвольно шевелились, как бы выговаривая: "Ах, так! После школы мы с тобой посчитаемся!..".
    - Я его не заставлял сизарей брать,- хмуро объяснял Володя.- Сам же просил: поменяемся. Разве я виноват, что мой дутыш у него заболел? А Сега теперь - рисует, куркулем обзывает...
    - Я тебя разрисую! - вспыхнул, не выдержав, Тюленин и рванулся вон из кабинета.
   Дверь мною была предусмотрительно заперта. Сергей ткнулся раз-другой. Я подошла, повернула ключ и тихонько шепнула:
   - А как бы повел себя в этом случае Василий Гаврилович?
   Сергея словно холодной водой окатили. Я распахнула дверь, но он стоял перед ней и не выходил из кабинета. Был миг, когда плечи его дрогнули, он едва не повернул назад. Потом все же вышел и медленно побрел по коридору.
   В конце уроков я была свидетельницей такого разговора:
    - Сеча, не злись... Понимаешь, жалко дутыша.
    - Да разве я нарочно? Откуда мне было знать... Ну ладно, верну сизаря.
    - Не надо.
    - Ладно, Сега, как только дутыши выведут,- честное пионерское, тебе пара птенцов.
   Я сделала вид, что не слышу, и прошла мимо. Переломил-таки себя на этот раз мой вспыльчивый "Тюлененок".
   
   
   
   

В лесу и в поле

   Ученый год Сергей закончил без осенних переэкзаменовок, и мать взяла его с собой в Киселевку. Вот что потом я узнала от Александры Васильевны.
   Сережа очень любил лес, Раньше как-то в семье не замечали за ним этого, а тут, как утро - лукошко в руки, ломоть хлеба за пазуху и на весь день в бор. Поначалу он с Киселевскими ребятишками ходил, так что опасаться было нечего. За земляникой бегали, потом доспело время белым грибам - по целому лукошку приносил.
   С каждым днем Сергей, увлекшись поиском, все дальше забредал в боровые недра. Бывало, мальчишки деревенские отстанут, а он один в такую глушь заберется, что неба не видать и голоса не слыхать.
   Пробовали родные пугать его, чтоб далеко не заходил, от ребят не отбивался,- рассказывали деревенские байки про леших и всякую нечисть, которая будто бы водится в здешнем бору. Да где там! В леших и нечистую силу он не верил, заблудиться не боялся.
   - Я днем в любом место определю, где север, где юг, и на дорогу всегда выберусь,- говорил Сергей.
   Но одна встреча отбила-таки у него охоту шататься по бору в одиночку.
   Дело было вот как.
   Утром, входя в лес, мальчишки поспорили, кто больше боровиков наберет. Не каких попало, а чтоб без единой червоточинки. Понятное дело, скликаться и аукаться в таком случае некогда. Договорились в полдень собраться к горелой березе. Сергей решил сразу, не теряя времени, углубиться подальше в бор, куда редко забредали грибники. И забрался он в такую сумрачную чернь, что самому страшновато стало. И грибы здесь встречались только черные - подберезовики, моховики. Кое-как выпутался из чащи - попалась большая поляна, вся в пестром разноцветье.
   Сергей осмотрелся, намечая путь для возвращения. И тут внимание его привлекла полузасохшая сосна, точнее не сосна, а множество пчел, круживших возле нее.
   "В дупле - рой!" - догадался он.
   О грибах сразу было забыто, в голове, подобно пчелам, замельтешили мысли - как бы добыть меда!
   Он осторожно подобрался ближе к сосне. В метрах двух от земли чернело устье дупла, в которое могла бы пролезть голова. Пчелы облепили края отверстия серой кипящей массой. Гуд стоял такой, словно от комля до вершины звучала сосна, подобно огромной струне. Сквозь этот равный, густой, угрожающий звук до Сергея донеслись чье-то кряхтенье, возня в кустах. "Эх, кто-то из киселевских уже нашел улей! - огорченно подумал мальчишка.- Ладится теперь на дерево лезть".
   Он отвел ветки у своего лица - прямо перед ним сидел медведь и мокрыми, облизанными лапами отбивался от пчел. Морда была в меду и крошках вощины. К бурой шерсти за ухом налипли куски сотов.
   Зверь увидел его, сердито рявкнул, как бы говоря: "Шляются тут, мешают..." Сергей брякнулся наземь и накрыл голову лукошком. То ли он когда-то читал, то ли слышал, что при встрече с медведем в лесу надо притвориться мертвым. Эта мысль мгновенно стянула тело жестким, дубовым лубком: не шевелиться!
   Медведь, сердито ворча, пролез к нему через кусты. Лукошко с барабанным грохотом отлетело в сторону. Сергей зажмурился, ожидая удара. Вот черная когтистая лапа поднимается над ним. Вот сейчас она обрушится! Сейчас!.. На спину или на голову?..
   Мальчуган сжался, обмер, но не шелохнулся. Зверь топтался рядом - нюхал, сопел. От него шел смрадный дух, смешанный с запахом свежего меда.
   Пчелы ярились все злей. Мишка отмахивался то одной, то другой лапой. Кто знает, сколько бы он еще обнюхивал едва живого от страха грибника и что бы с ним сделал, если бы пчела не ужалила его в глаз. Медведь снова рявкнул, пошваркал лапой по морде и вдруг бросился от наседавшего на него роя в кусты, в гущину - только сушняк затрещал.
   Сергей открыл глаза, осмотрелся, затем вскочил и так "урезал" от поляны, что если б зверь вздумал за ним гнаться, все равно б не догнал.
   Дома он потом не раз потешал всех забавным рассказом о знакомстве с Михайло Топтыгиным и сам весело смеялся над своим испугом. Но с того дня его потянуло в луга.
   - На покосе людей не хватает,- объяснял Сергей,- надо же помочь колхозу...
   В работе он был сноровист и ловок. Любил лошадей, научился быстро запрягать их. Колхозники, приметив его расторопность, доверяли парнишке управлять конной косилкой. Сергей очень гордился, что работает наравне со взрослыми и ему начисляют трудодни, Однако на покосе с ним приключилась беда. В жару животных донимали оводы. Лошади били ногами и часто заступали постромки. Приходилось то и дело соскакивать с сиденья и выправлять упряжь. Сергей проделывал это множество раз и забыл об осторожности. Во время очередной остановки он забежал поправить постромку со стороны режущего аппарата. Но едва перегнулся и взялся за веревку, как лошадь с силой ударила себя задней ногой по животу. От ее резкого движения машина дернулась, и зубец косилки, точно пика, вонзился в руку.
   Боль прохватила Сергея с головы до пят. Он рванул руку - черная струя брызнула, как из спринцовки. Перед глазами поплыли два холодных зеленых солнца...
   Колхозник, работавший рядом, подбежал к нему. Клочья рукава свисали из рваной раны. Мужчина замотал руку мальчугана тряпицей прямо поверх изодранной рубашки, вскочил на лошадь и помчал его в больницу.
   Было ли больно дорогой - Сергей не помнил. Кажется, нет. Только обливался зябким потом, как будто жаркий день сменился холодной ноябрьской моросью.
   По-настоящему он пришел в себя на столе. Врач с белой повязкой на лице холодными ножницами обрезал рукав. Сережа сказал:
   - Зачем же вы - совсем напрочь. Мама бы залатала.
   - Говори спасибо, что не руку,- ответил доктор.
   Пока он обрабатывал рану, у Сергея несколько раз зеленело в глазах. Минутами боль разрасталась до судорог. Крик рвался из сердца. Но мальчуган лишь скрипел зубами.
   После операции врач, снимая с лица повязку, неожиданно рассмеялся:
   - Геройский же ты парень! Я все ждал: вот-вот завизжит, даже уши заткнул. Да так и не дождался... Постой, а почему кровь изо рта?
   Оказалось, Сергей прокусил нижнюю губу.
   
   
   
   

Как лечили малокровие

   Был у нас в школе ученик Петя Волков, крепкий, толстощекий мальчик с заспанными глазами. Он много читал, неплохо учился, но всячески увиливал от общественной работы. Каждый год осенью школа помогала ближайшим колхозам в уборке урожая. Ребята охотно отправлялись на работу в поле. Петя Волков принес врачебную справку, что у него малокровие и что он не может работать в колхозе.
   Ребята, узнав о справке, покатывались со смеху. Все знали, что Волков здоров, как молодой бычок. Каждый день он бегал на речку, гонял мяч, а свеклу убирать - болен. Направили на квартиру к Волковым делегацию от школы. Мамаша Петина встретила ребят на крыльце:
   - Мой мальчик не совсем здоров,- заявила она, загораживая дверь спиной.
   Кто-то из мальчишек разыграл перед ней испуг:
    - Что с ним?
    - У него сильное малокровие.
    - А мы думали - корь. Сейчас корью ребятишки болеют. Вчера один бегал, на речке купался, мяч вместе гоняли, а сегодня - при смерти, врачи говорят: корь.
    - Нет, у моего Пети сильное малокровие. Я же посылала справку в школу.
    - Вот мы и пришли его проведать.
    - Спасибо. Но к нему нельзя заходить: есть подозрение на туберкулез. Вы же понимаете, как это опасно для окружающих!
    - У-у! - продолжал шутник свой розыгрыш,- смертельная болезнь! Мы хотели сбегать к врачу, выдавшему справку, чтобы узнать, чем лечить Петю, да - подпись его неразборчива.
   Женщина поняла, наконец, что ребята ее вышучивают, и захлопнула дверь перед носом делегации.
   - Ничего, мы знаем, как такую хворобу лечить! - закричали ей вслед мальчики.- В четверг заседание учкома. Приглашаем вас вместе с Петей. Явка обязательна!
    Отец Петра, главный бухгалтер треста "Краснодон-уголь", был видным лицом в городе. Он бы, наверное, не явился на заседание учкома, несмотря на письменное приглашение, если бы директор школы не попросил управляющего трестом отпустить Волкова в назначенное время.
   Пришел старший Волков с сыном - хмурый, высокомерный, так и казалось, что он выступит и "разнесет" весь учительский коллектив.
   Первой на заседании учкома взяла слово Дуся Ревина. Эта скромная девушка обладала железным характером и никогда не тушевалась. Не случайно потом, во время Отечественной войны, она показала себя бесстрашной партизанкой. А тогда, на учкоме, она вышла к столу и, глядя прямо в глаза старшего Волкова, выложила все, что думают ребята о поведении его сына Петра.
   - Мы не хотим сидеть за одной партой с барчонком,- заявила она в конце своего выступления.- От имени учкома я прошу вас, товарищ Волков, сказать, как вы сами оцениваете поведение вашего сына.
   Волков-отец смутился. Он только крякнул в ответ и передернул плечами, точно ему стало холодно.
   Следом за Дусей брали слово другие члены учкома. Петру припомнили все "прегрешения" - не только за этот год, но и за прошлые. Говорили о том, что он становится чванлив, пренебрежительно относится к соклассиикам.
   Критиковали младшего Волкова, а в то же время все понимали, что критика рикошетом попадает и в его отца. Понимал это и Волков-старший. От его важности не осталось следа. Под конец он сидел бледный, растерянный. От выступления отказался.
   - Слышал, что о тебе товарищи говорят? - строго сказал он сыну.- Вот и отвечай.
   Петя встал, начал было что- то лепетать в свое оправдание. Потом, видно, понял, как нелепо и жалко это выглядит, и закончил совсем другим тоном:
   - А в общем, чего там. Правильно ребята обо мне говорили. Обленился я. А может - заелся...
   Ребята, принимавшие участие в заседании, дружно заулыбались. Тюленин с хитрой рожицей кому-то шепнул, но так, что слышали все:
   - Во лекарство от малокровия! Сразу помогло. Гляньте, Петруха, как будто перцем натертый.
   Председатель стукнул карандашом, и Сергей умолк.
    Волков-отец уходил с учкома в таком расстройстве, что надел только одну галошу.
    По лестнице сбегал, будто за ним гнались. Сережка скакал следом через две ступеньки с забытой галошей: ...- Дяденька, погоди!.. Хромовый сапог попортите!..
   Никто не знал, что происходило в доме Волковых после заседания учкома. Но назавтра, едва забрезжило утро, у порога школьного здания уже показалась Петина фигура с заплечным мешком, набитым продуктами. Он был в тапочках и широкополой шляпе.
   На работе его тоже не приходилось подгонять. Больше он никогда не отделялся от товарищей.
   Ребята очень тактично восприняли происшедшую перемену. Никто ни одним словом не обмолвился о вчерашнем. Даже те, кто особенно сурово критиковал поведение Пети, весело здоровались с ним, толкались, словно и не было никакого учкома.
   Но к матери Петра так и осталась неприязнь. И виновата была сама женщина, слишком невоздержанно и безрассудно любившая сына.
   Как-то под вечер возвращались ребята с работ. Все устали, брели кое-как, однако держались кучно, девочки даже песни пели. Случайно ли, а может преднамеренно, с нашей колонной поравнялась легковая автомашина, из нее выглянула мать Волкова.
   - Петенька! Петя! - открыла она дверцу, заметив сына.- Садись скорей, поедем!
   Петр, покраснев, сделал отрицательный жест. Он не сказал ни слова, даже не подошел к машине. Вместо него подбежал Сережка Тюленин и, дурачась по своему обыкновению, предложил:
   - А я не подойду? Инвалид трудового фронта, страдаю малокровием, пустословием, бывают припадки лени...
   Машина фыркнула и укатила.
   - Не подхожу! - балагурил Сергей. - Обидно, досадно... Ну да ладно...
   
   Особо злостных нарушителей мы вызывали на школьный совет. Об этом хочется рассказать в связи с тем, что в работе совета активное участие, как председатель родительского комитета, принимал Филипп Петрович Лютиков. Это он, человек редкого мужества, во время оккупации Краснодона немцами организовал коммунистическое подполье. Это он через своих связных направлял деятельность Молодой гвардии...
   А тогда, в предвоенные годы, Филипп Петрович не жалел сил, помогая нам, учителям, воспитывать школьников. Поэтому-то он хорошо знал городских мальчишек.
   Однажды решено было вызвать на школьный совет отца ученика Новичкова. Драчун и пакостник по натуре. Александр Новичков славился в школе тем, что постоянно срывал уроки, изводил учителей. Никакого сладу с ним не было. На урок украинского языка он принес кошку и во время объяснения швырнул ее на стол. А когда его выгнали с урока, он бегал возле школы и грозил до смерти избить всякого, кто посмеет идти к нему домой и рассказать о его хулиганских делах родителям.
   И вот этот "герой" вместе со своим отцом предстал перед школьным советом.
   Директор заранее сообщил обо всем Лютикову, просил прийти и председателя горсовета Яковлева как представителя общественности. Оба эти коммуниста, несмотря на крайнюю занятость, всегда по первому зову являлись к нам. Для школы они не жалели ни сил, ни времени.
   В назначенный час члены совета и приглашенные собрались в просторной пионерской комнате. Александр Новичков сидел необычайно тихий, ежился, словно хотел стать незаметным. У отца его слегка подергивалось лицо.
   Директор школы рассказал о поведении отдельных нарушителей дисциплины, об ответственности родителей за поведение своих детей. В конце он перечислил все "художества" Александра Новичкова. Когда он кончил, с минуту стояла мертвая тишина. Потом сразу слово взял председатель горсовета.
   - Кого вы, гражданин Новичков, готовите из своего сына? - прозвучали суровые слова Степана Григорьевича.
   Названный гражданином, Новичков-старший посерел и вытер платком вспотевший лоб.
   - Вы отстранились от воспитания, - продолжал Яковлев,- считаете это обязанностью учителя. Какой же вы в таком случае отец? Всегда в первую очередь родители отвечают за своих детей, за их дела и устремления. Кем же вырастет ваш сын? В школу он ходит для баловства, от его "развлечений" страдают я его сверстники, и учителя. Он никого не уважает, в том числе и вас. Это в таком-то возрасте! Если сейчас не принять надлежащих мер, ваш сын окажется в жизни лишним человеком, чуждым духу нашего времени. Подумайте: лишним!.. Мало ребенку жизнь дать, надо воспитать из него человека. Без этого не радость он вам принесет, а горе, позор!
   Лютиков, как всегда, говорил сдержанно:
   - Мы, коммунисты, отвечаем не только за то, что происходит сейчас, при нашей жизни, но и за то, что будет происходить много, много лет спустя после нас. Для этого мы должны растить достойную смену. Иначе что же получится? То, что я и ты, товарищ Новичков, сделали своими руками, за что кровь проливали в гражданскую войну и отдали по доброму куску жизни,- все это могут уничтожить такие люди, как твой Александр. Разве можешь ты это допустить?
   Новичков-отец беспрестанно вытирал пот с лица и зло косился на сидящего рядом паренька.
   - Но гляди,- разгадал его "воспитательные" намерения Лютиков,- не вздумай одним махом рассчитаться с сыном за сегодняшний свой позор. Годами наживал - минутой не избавишься.
   Предупреждение было своевременным и мудрым: Новичков-отец до этих слов, кажется, готов был вскочить я закричать во все горло: "Выпорю!" Теперь он поднялся и сказал:
   - Спасибо, Филипп! Спасибо вам всем... Мы с сыном подумаем хорошенько над тем, что тут говорилось. Над жизнью своей подумаем...
   Лютиков был прирожденным воспитателем, хотя никакого педагогического образования не получал. С особой пристальностью он следил за молодежью. Филипп Петрович постоянно ходил в школы, интересовался работой учителей, успехами и срывами ребят. Всегда подтянутый, в тщательно отглаженном костюме, на котором сверкал орден Трудового Красного Знамени, этот человек производил на мальчишек прямо-таки магическое действие. В его присутствии даже самые отчаянные наши озорники утихали. А если, забывшись, какой-нибудь сорвиголова мчался мимо, Филипп Петрович не считал для себя зазорным взять его за руку:
   - Что, резьба сорвалась? - скажет, бывало, с усмешкой.- Пойдем-ка, дружок, погуляем...
   И шагает паренек с ним - чинно так, будто по доброй воле, отвечает на вопросы, рассказывает о себе, о ребячь- их делах.
   После школьного совета, на котором разбирали поведение Новичкова, тот несколько раз прогуливался рядом с Лютиковым - красный, смущенно поглядывая по сторонам. Поведение его заметно изменилось.
   В школе часто можно было слышать: "Филипп Петрович посоветовал сделать так", "Филипп Петрович помог..."
   А ребятам он не раз говорил:
   - Оступился - не беда, если поумнел после этого. В жизни, дружок, всякое случается.
   У самого Лютикова детство и юность прошли в отчаянной, беспросветной нужде. Обид и всяческих издевательств ему выпало на долю бессчетное множество. Он был "незаконнорожденным", а таких детей тогда в деревнях царской России изводили насмешками, их унижал каждый, кому не лень. Темнота порождала дикие нравы.
   - Найденыш! Найденыш! - кричали и свистели ребятишки, когда Филька шел по улице.
   Подрастая, он начал в ответ колотить сверстников. Вражда разрасталась. Темные, тупые люди всячески разжигали злобу, стравливали ребят. Драки случались едва ли по каждый день. Филька постоянно ходил с шишками и синяками.
   Лет с восьми он уже начал работать - коров пас, лошадей водил в ночное, а в страдную пору трудился вместе со взрослыми на поле.
   Задавленная нуждою мать учила:
   - Ты, сынок, не верь никому. Люди - что звери. На себя только надейся. Может, выбьешься...
   Один раз ребята заманили Фильку на соседний кулацкий двор, спустили свирепого пса-цепняка, а сами разбежались. Филипп успел схватить палку. Это еще больше разъярило собаку. Волкодав сбил мальчика с ног и начал рвать его. На крик прибежала мать, лопатой отбила сына. Филька был едва живой, из рваных ран хлестала кровь.
   Рубцы от собачьих клыков остались на всю жизнь. И еще осталась лютая ненависть к богатеям, на которых приходилось трудиться от зари до зари.
   Выздоровев, Филипп Лютиков навсегда ушел из родной деревни в Донбасс.
   Был учеником слесаря. Сметливый ум и умелые руки создали ему славу ценного специалиста. Впоследствии его назначили на должность механика рудничной электростанции.
   Во время гражданской войны Филипп Петрович партизанил в тылу белых, а потом с частями Красной Армии освобождал родную землю от деникинцев. После демобилизации трудился над восстановлением шахт. Его одним из первых наградили за это орденом и присвоили почетное звание Героя Труда.
   В Отечественную войну Лютиков по заданию партии остается в тылу врага и организует партийное подполье Краснодона. Но об этом периоде его жизни уже много написано, повторять нет надобности.
   Помня дикие нравы дореволюционной России, Филипп Петрович ненавидел пережитки прошлого в душах людей, и с особым старанием искоренял их у молодежи. В этом он видел свой долг коммуниста.
   Воспитывают не методы, а люди - люди, которые с желанием и терпением добровольно берут на себя этот тяжелый труд. Они, как правило, и оказывают то решающее воздействие на детей, которое потом, когда дети становятся взрослыми, определяет их судьбы...
   
   
   

"Сложная это штука..."

   
   Сейчас не установить, кому первому пришла идея отведать яблок из колхозного сада. Может быть, Сочкову - он особенно настойчиво расхваливал друзьям белый налив, который пробовал летом в колхозе "Пятилетка". Собралось человек шесть. Дорогой встретили Сергея Тюленина.
    - Куда, братва, на ночь глядя?
    - Сега, айда с нами, узнаешь.
    - "Ну, ехать - так ехать", как сказал попугай, оказавшись у кошки в зубах...- рассмеялся Тюленин, присоединяясь к компании.- А все же: куда?
    - Прямо!
   Балагуря, он прошел с ребятами минут десять, пока все же не узнал, куда те направляются.
    - Стоп, хлопцы! - остановился Тюленин.- Что-то не того. В колхозный сад лезть - это вроде к бате в карман. Такое дело не годится.
    Ребята загалдели:
    - Да ну, чего там!.. Жалеть надумал. Скажи: трушу...
    - Бросьте! - пробовал отговаривать Сергей.- Там дядя Тихон сторожем. Помните, как он нас угощал сливами?
    Однако вся компания жаждала не столько яблок, сколько острых ощущений, связанных с добыванием их. Отговорить было невозможно. И тогда Тюленину пришло в голову направить "братву" по другому пути.
    - Подумаешь, дядю Тихона провести! - сказал Сергей.- Зайди к нему - он сам яблок даст. Вот Маркин свой сад охраняет - это да! Вокруг усадьбы забор. На заборе - гвозди без шляпок. В траве проволока натянута, а на ней пустые банки: заденешь - гром на всю улицу. Сам в саду по целой ночи сидит.
    - А что, у Маркина абрикосы - во! - сказал Сочков, начиная колебаться.
    - Недаром же он на базаре ими торгует,- продолжал гнуть свою линию Сергей.- В колхозе из его семьи никто не работает. На своем огороде да на базаре. Пошли к нему. Во, разыграем куркуля!..
   На следующий день Маркин бегал по улице, рассказывал и грозил:
   - Разбойники! Только я в дом зашел, они шасть на крыльцо, дверь подперли и давай в саду шурудить... Стрелял бы! Истинный бог, стрелял бы, да ставни помешали. Эх, узнать бы хоть одного! Таких грабителей убивать надо!
   Среди школьников стало известно, чья это работа. Да Сережа и не отрицал:
    - Мы, Анна Дмитриевна, были в гостях у Маркина. Что ж тут такого? По карману абрикосов нарвали...
   - Старик говорит: весь его сад обчистили.
    - То не мы. После нас другие "промысливцы" наскочили. Честное пионерское! У Сечи спросите! Конечно, те потрясли... Да чего вы Маркина защищаете? Теперь ему на базаре нечем будет торговать - в колхоз пойдет работать. А то сидит с корзиной абрикосов: "Десяток - рупь!" Где же честным людям рублей набраться?..
    - А что, если бы к тебе кто-нибудь на голубятню забрался и "увел" твоих голубей? Как бы ты это расценил?
   "Честный человек" раскрыл рот - хотел что-то еще сказать в свое оправдание, да так и простоял с минуту.
    - Я же их сам разводил, голубей,- наконец неуверенно пробормотал он.- Сам голубятню строил...- Но тут ему, должно быть, пришло в голову, что и Маркин тоже сам все делал в своем саду, поэтому паренек не нашел ничего лучшего, как самокритично закончить: - Сложная это штука - жизнь. Кажется, опять меня занесло, честное пионерское...
    - Что-то слабовато для тебя "честное пионерское",- улыбнулась я.- Может, "честное комсомольское" крепче будет от "заносов" сдерживать? По-моему, пора.
    Прошло с месяц после нашего разговора. Встречает меня секретарь комсомольской организации, начинает расспрашивать о Тюленине: как себя ведет на уроках, как успеваемость.
    - Что, наверно, Сергей заявление подал? - догадалась я.
    - Да, хочет вступить. Через неделю - собрание, приходите.
   Мне хорошо запомнилось, как принимали в комсомол Тюленина. Народу было полно. Вроде бы никто против Сергея выступать не собирался. Но перед тем Юра Виценовский, паренек чрезвычайно правдивый и принципиальный, дал отвод своему родному брату. У Сергея в прошлом были "грехи" куда тяжелее. Он это понимал и заметно волновался. Лицо мальчугана то хмурилось, каменело, то вдруг на него находило лихорадочное оживление.
   Когда Тюленину предоставили слово, он весь как-то подобрался и сразу заговорил о своем небезупречном прошлом.
    - Вел я себя, прямо скажу, плохо. Часто успеваемость "хромала" на обе ноги. Анна Дмитриевна говорила, что раньше у меня был характер неорганизованный. Это она мягко сказала. Дурости во мне было много. Теперь вижу и раскаиваюсь. Хочу начисто избавиться от всего, что мешает людям, да и самому тоже...
   Его откровенное признание и самокритичность разоруживали тех, кто хотел ему кое-что припомнить. Однако не всех. Кто-то в задних рядах ехидно прошептал:
   - Летчиком хочет стать, вот и старается, чтоб характеристику хорошую выдали.
   И тут же Сергея громко спросил:
   - А почему в комсомол надумал вступить?
   Голос у Тюленина чуть дрогнул, но паренек справился с собой:
   - Хочу быть членом организации, которая борется за счастье человечества, за нашу красивую, полную радости жизнь, за то, чтобы в нашей стране быстрее построить коммунизм...
   На секунду он замялся, как бы смутившись, что говорит с непривычным для себя пафосом. Затем, чуть усмехнувшись, добавил:
   - Это, конечно, не сам я... Это брат мне так написал. Но теперь я тоже, как в письме, думаю.
   - Принять!.. Чего кота за хвост тягать?! - послышались голоса в разных концах зала.
   Комсомольцы захлопали. Сергей зарделся, смущенно потупился и уже хотел было идти на свое место, как вдруг из задних рядов опять кто-то потребовал:
   - Пусть расскажет о своем поведении на уроках немецкого.
   Да, это был острый вопрос. Столкновением Тюленина с учительницей немецкого языка Лидией Петровной Гернер недавно занимался директор школы и весь педколлек- тив.
   Сергей вспыхнул, отыскивая глазами того, кто заставлял его вспомнить неприятный инцидент. Однако проговорил тихо и сдержанно:
   - Хорошо, я расскажу все, без утайки...
    Натянутые отношения учеников с Лидией Петровной давно настораживали нас. Она была мелочно придирчива к ребятам, часто отпускала язвительные, обидные замечания по их адресу. Случилось, Тюленин простудился и не выучил уроков. Другие педагоги, видя, что паренек в самом деле нездоров, прощали ему, а Гернер настойчиво потребовала:
   - Читайте домашнее задание.
    - Я плохо себя чувствую,- сказал Сергей,- к уроку по готов.
    - Как вы себя чувствуете - мне все равно,- презрительно посмотрела на него Лидия Петровна, поправляя лисью горжетку на плечах.- За невыполненный урок я вам ставлю двойку.
    - Хоть единицу! - взъерошился строптивый паренек.
    - Прекрати разговоры!
    - А я не разговариваю - отвечаю на ваши слова.
    - Вы несносный грубиян и лентяй! - закричала учительница. От резкого движения с ее плеч соскользнула чернобурка и упала на пол.
   В классе захихикали.
   Через несколько минут от парты к парте пошла гулять карикатура с надписью: "Ду бист лентяй!" - она кричала, и от нее лиса удрала".
   Лидия Петровна отобрала листок и побежала с ним к директору.
   - Тюленина немедленно надо выгнать из школы! - потребовала она
   У нее не имелось доказательств, что карикатура - дело рук Сергея, а надпись была сделана явно не его рукой. Лидии Петровне советовали не придавать значения пустякам, умерить свои обиды и относиться к Тюленину справедливо. Она продолжала придираться к нему. Ребята все больше ненавидели ее. Кончилось тем, что на уроке кто-то бросил в нее трехкопеечную монету.
   Лидия Петровна, разъяренная, ворвалась в учительскую:
   -- Он! Он! Он!.. Этот ваш Тюленин бросил в меня! Больше никто не мог! И жеваной бумагой в меня стрелял он!..
   Начались разбирательства. Хотя улик против Сергея не было, многие учителя в душе считали, что озорной мальчуган взялся за прежнее...
   Мы внимательно наблюдали за Сергеем. Его равнодушный вид и спокойствие не внушали доверия. Но как ни бился директор и классный руководитель, виновных не удалось разоблачить.
   Лидия Петровна принялась мстить, пыталась даже подговаривать ребят против Тюленина. В то же время успеваемость по ее предмету во всех классах была из рук вон плохая. Директор пришел к выводу, что с Гернер надо распрощаться.
   После ее увольнения ребята признались "по секрету", что ни жеваную бумагу, ни монету Сергей-таки в учительницу не бросал.
   Ставить ему сейчас, на собрании, в вину чужое озорство, упрекать в срыве уроков Лидии Петровны не было оснований. Комсомольцы с мест начали подавать реплики:
   - Мы собрались не кляузы разбирать!
   - Если даешь отвод Тюленину - выступи, обоснуй.
   Сергей все-таки решил объяснить собранию, как обстояло дело.
   - Я хорошо понимаю,- сказал он,- у меня с Лидией Петровной были плохие отношения. Но в нашем классе знают, что не я был зачинщиком. Как она обращалась с нами? Чуть ошибся - кричит: "Вы неразумеющие скоты! Вам не понять простых вещей из немецкого языка!.." Она - ненавидит нас, а я должен ее уважать? Может, кто способен на такое, я - нет. Как хотите судите.
   Сергея Тюленина приняли в комсомол единогласно.
   
   
   
   

Главная формула

   
   В каждой школе, наверно, есть такой закуток, уголок заветный, куда ребята собираются в свободное время. Сходятся посидеть вместе, поделиться новостями, иногда тихонько песни спеть.
   У нас были просторная пионерская комната, читальня, комната для кружковой работы. Но особой любовью старшеклассников пользовалась крохотная комнатушка, назначение которой трудно объяснить. Помещалась она рядом с читальней. Вначале здесь собирались литкружковцы, потом как-то повелось, что стали заходить сюда члены всех кружков, а вернее сказать, самые активные ребята, которым мало было своих репетиций, кружковых занятий - хотелось еще чего-то, иногда просто "побазарить" с друзьями других "специальностей".
   Литкружковцы выпускали свою стенгазету, рукописный журнал "Пчелка". Жалила "Пчелка" весьма чувствительно, однако никто не обижался. Одной из первых досталось Любе Шевцовой. Ей была посвящена целая серия карикатур с такими выразительными надписями: "Головокружительный номер", "Прыжки по пожарной лестнице" и наконец - "Допрыгалась!". На последнем рисунке Шевцова была изображена обмотанной с головы до пят бинтами и жалобно спрашивала у врача: "А как же теперь наше выступление?"
   Еще был такой шарж: группа бравых ребят дружно шагает по улице, над их головами - слова: "Отвага, смелость, храбрость, мужество - вот что характеризует наших спортсменов". А сзади них хулиган колотит девочку.
   Причина появления этого шаржа вот какая. Ученик Николай Головко, грубиян и лентяй, поссорился в школе с шестиклассницей Симой Клепиковой. Подговорив хулиганистых дружков с улицы, он явился с ними к городскому клубу, куда пришла и Сима посмотреть кино. Один из хулиганов ударил девочку кулаком в лицо:
   - Вот тебе за Николая!
   Второй стукнул ее палкой. Самое обидное было то, что хулиганы избивали ученицу на глазах у других наших школьников, и никто не вступился за Симу. Только вмешательство рабочих прекратило дальнейшую расправу над ней. Клепикова рассказала о случившемся своей пионервожатой Оле Иванцовой, которая училась тогда в девятом классе. Деятельная и энергичная Оля подняла шум в комитете комсомола, выяснила, кто из наших ребят был свидетелем безобразной сцены возле клуба и не призвал к порядку хулиганов. В результате попало не только Головкову, но и тем "наблюдателям", которые считали, что они в этом деле посторонние. На карикатуре их всех узнали, насмешки так и сыпались на хлопцев.
   Карикатуры удачно рисовали Боря Клыго и Сергей Тюленин. Им случалось изображать и самих себя в стенгазете. Рисунки их всегда привлекали внимание ребят. Шаржи допекали многих. Вообще Сергей любил при случае посмеяться. На этой почве, помнится, у него произошла стычка с Любой Шевцовой.
    - Насмешки надо мною строить?! - двинулась на него разгневанная Люба.- Я тебе кто?.. Ты у меня получишь!..
    - Сказиласъ! Ей-бо, сказалась! - ретировался Тюленин, пытаясь сгладить все мирной шуткой.
   У них всегда были хорошие товарищеские отношения, а тут Люба шла на серьезный конфликт. Сергей, очевидно, был не совсем прав и сознавал это. Конечно, год-другой назад он бы при таком положении не уступил девчонке, но теперь он вел себя куда сдержаннее.
   - Ой, Шевчиха, какая ж ты злопамятная! Хочешь дать мне по шее?.. Ну - на, отведи душу.- Он нагнулся, подставляя затылок.
   Люба взглянула на его тонкую, с ложбинкой посередине шею и примирительно усмехнулась:
   - Не по чему бить.
   Однако в обращении с другими Сергей продолжал оставаться куда менее покладистым. Ваня Земнухов, наш поэт и философ, не раз, встретив Тюленина в знаменитой комнатушке, брал за плечи и выговаривал ему:
   - Эх, Сергей, хороший ты парень, да характером слабоват.
   Слова Земнухова очень задевали самолюбие паренька.
   - Это почему же - слабоват? - хмурил он свои сросшиеся широкие брови.
   - Да потому, что "ндрав" свой любишь показать, без особой надобности кулак в ход пускаешь.
   -- А-а, вон ты про чо!.. Так они же - из бывшей головковской компании. Сами опять заедались. Надо было поучить...
   - Ты думаешь, кулаками можно доброму научить? Нет, научишь только драться. Те ребята наверняка сейчас думают об одном - как бы тебя поколотить...
    - Пусть сунутся.
   - Будет новая драка - новое зло.
    - Так что же мне, как святому: двинули по морде слева - пускай для этой, как ее, симметрии, бьют и справа?
    - Нет. Если ударят, сдачи надо дать по всем правилам. Но одержать над такими ребятами настоящую победу можно, только проявив свое духовное превосходство над ними. Острое, меткое слово "срежет" зарвавшегося огольца куда хлеще, чем кулак, особенно при народе. В том-то и заключается сила характера, чтобы дать противнику почувствовать твое моральное превосходство. "Двинуть" чаще всего бывает легче, нежели проявить выдержку. Посмотри на Олю Иванцову. Она не дралась с компанией Головкова. Но именно Оля чуть ли не каждый день добровольно дежурит возле клуба, и при ней драк не случается. Больше того, она так повела дело, что сам Николай отошел от своих дружков. А ты своими кулачными методами можешь снова сбить их в крепкую "шайку".
   Слушая Ваню, Сергей в раздумье морщил лоб и усиленно тер его кулаком:
    - Наверно, ты прав.
    - Знаешь, есть такой закон в физике,- продолжал Земнухов, как бы размышляя вслух,- всякое действие порождает равное противодействие обратного направления. Я думаю, он с некоторой поправкой распространяется и на взаимоотношения людей. Поэтому самое разумное: никогда не делай другим то, чего бы ты не хотел, чтобы тебе сделали.
   Ваню слушал не один Сергей, а и собравшиеся вместе с ним на сыгровку участники струнного оркестра, и только что закончившие репетицию драмкружковцы. Слушали внимательно. Земнухов умел говорить так, что слова его как бы относились ко всем, кто находился в комнатушке. Каждый словно примеривал их к своему поведению.
   Кто-то спросил:
   - А что значит: "с некоторой поправкой"? Что за поправка к закону Ньютона?
   Земнухов помедлил, обдумывая ответ, затем резким движением головы отбросил спадавшие на лоб пряди волос.
   - Человеческое достоинство,- неожиданно сказал он, чуть улыбнулся и поправил очки.- В материальной природе закон выражается точным исчислением в каких-то единицах. В природе духовной жизни и человеческих отношений силу действия пока что нельзя выразить в таких объективных единицах. Оценку "действия" и "противодействия" мы даем субъективно. Вот, например, Сережку толкнули. Ему показалось это очень обидным, и он так двинул в ответ, что обидчику едва глаз не выбил. Противник хвать за камень, Сергей - за палку, ну и пошла потасовка. А будь у него поболее выдержки и человеческого достоинства, драки бы не было, и вражда бы не началась...
   - Это пахнет толстовским непротивленчеством!..- заспорили с ним.
   Ваня рассмеялся:
    - Откровенно сказать, мне и самому еще не все ясно в этой моей формуле взаимоотношений, но я абсолютно убежден: главное в человеке - моральные качества. Тем мы и отличаемся от животных, что духовное начало и разум в нас сильнее тела с его инстинктами.
    - Идеализм!
    - Тогда идеализм и "Человек- звучит гордо".
    - Хватит вам! - воскликнула Люба.- Чем философствовать, давайте попросим Нину Минаеву прочесть монолог Гамлета. Нина так умеет в образ вживаться!
   Ваня оборвал себя на полуслове, еще доброжелательней улыбнулся своим оппонентам.
   - Верно, хлопцы. Но давайте лучше споем! - взмахнул он по-дирижерски руками.
   И стихи читали, и пели, и снова спорили до хрипоты.
   Совершалось великое таинство духовного становления молодых людей.
   Всего через несколько лет Земнухов и его друзья подтвердят кровью своей и стойкостью духа правильность главной формулы жизни людей: быть на земле Человеком.
   
   
   

Ваня и Клава

   
   Ваня Земнухов учился в школе им. Горького, а в нашу школу им. Ворошилова переходил "на время"...
   Спокойный, рассудительный, неторопливый в движениях, этот юноша сразу обратил на себя внимание учителей своей начитанностью, эрудицией. Вскоре мы узнали, что он пишет стихи. Ребята звали его "профессор" и "философ". На клички он не обижался, да никто и не вкладывал в них обидного смысла, это, скорее, было признание его авторитета, выраженное на ребячий манер, А если кто пытался трунить над "очкариками", то Ваня одной едкой репликой отбивал охоту к такому развлечению. Вскоре все поняли, что спорить с Земнуховым можно - он очень уважительно относился к своему оппоненту, даже если иной раз тот "молотил ерунду", но не жди пощады, коли вздумаешь позубоскалить над ним или как-нибудь иначе задеть его достоинство и честь. Тут уж - держись! Ваня разил наповал. В его мягком, покладистом характере угадывался стальной стержень.
   Долгое время с ним пытался соперничать ученик девятого класса Петя Ветров, который появился у нас незадолго до Земнухова. Никто не предполагал тогда, что перевод Земнухова имеет прямую связь с переездом Ветрова. Ваня жил почти рядом с нашей школой, и мы посчитали, что он перешел к нам из простого удобства. Однако причина оказалась много сложнее...
   Несколько раз до этого я встречала в клубе Ивана с Клавой Ковалевой, ученицей нашей школы. На ограде возле дома Земнуховых чья-то ехидная рука написала мелом некое уравнение. Кто-то пробовал стереть надпись, однако следы мела продолжали предательски угадываться, и, вглядевшись, можно было прочесть: И + К=Л.
   Но вот появился Петя Ветров, хороший, развитый паренек. Он едва ли не с первых дней начал выказывать Клаве знаки внимания. Девушка оставалась равнодушной к нему. А на ограде вместо прежнего уравнения появилась таинственная формула: И + К+П = ?
   Соклассницы Клавы, встретив Земнухова, пошутили с намеком:
    - А у нас такой умненький мальчик появился - прямо "ах!.." И уже кое на кого выразительно поглядывает.
   Вскоре Ваня перевелся к нам. Знаменитый "треугольник" стал фактом...
   - Что-то будет! - шептались девочки, видя, как напряженно держится Ветров, а порою открыто нервначает в присутствии Земнухова.
   Клава вела себя по-прежнему - ровно и независимо, только перестала заходить в класс, куда зачислили Ваню. Ребята же в большую перемену теперь набивались туда - просили Земнухова научить их танцевать.
   Как все серьезные юноши, Ваня выглядел значительно старше своих лет. Кроме того, у него была одна замечательная черта, располагавшая к нему окружающих, - постоянная доброжелательность к людям. Кажется, один Ветров не хотел замечать этого, презрительно называл "очкариком", пытался ехидничать по его адресу. Но всякий раз Земнухов давал ему отпор. Ребята понимали истинную причину наскоков Петра и посмеивались над несчастным влюбленным.
   Словесные "дуэли" Земнухова и Ветрова первое время происходили довольно часто. Потом терпевший поражение за поражением Петр все реже отваживался на выпады против своего остроумного соперника, надежно защищенного к тому же спокойствием и невозмутимостью. Ни разу не удалось ему вывести Земнухова из равновесия, поставить в смешное, нелепое положение. Он понял наконец, что его "наскоки" лишь увеличивают авторитет Вани среди ребят, а над ним, Петром, уже все откровенно посмеиваются.
   Более широкий кругозор, начитанность, выдержка Земнухова явно подавляли Ветрова, и тому волей-неволен пришлось прекратить свои выпады.
   
   Несколько слов о Клаве Ковалевой. Это была миловидная девушка среднего роста, со слегка вьющимися темными волосами. Очень застенчивая, она стыдилась того, что правый глаз ее был с дефектом, поэтому часто при разговоре потупляла лицо.
   Училась она средне. Всегда аккуратно готовилась к урокам, но ответы ее были весьма лаконичными - обоснованные, точные, но очень сжатые и краткие. Казалось, что она скупится на слова. Многим учителям это не нравилось, а сама Клава не гналась за хорошими оценками, не ставила себе целью непременно добиться их.
   Ковалева была активным членом литературного кружка и, думается, не без влияния Вани. После того, как он перешел в нашу школу, Клава реже стала появляться на кружковых занятиях. В то же время она всячески старалась не замечать соперничества между Ветровым и Земнуховым.
   В одну из суббот был вечер самодеятельности в школе. Выступали наши акробаты с участием Любы Шевцовой, струнный оркестр под руководством Виктора Третьякевича. Ребята в зале ладони отбили, вызывая "на бис". Оркестранты переиграли весь свой репертуар, а в зале все аплодировали. Тогда Сережа Тюленин, игравший на балалайке, вскочил, забавно развел руками и крикнул:
   - Хоть обыщите - больше нет!.. Поберегите ладони, еще пригодятся!
   Ладони действительно пригодились. Выступил Ваня Земнухов и начал читать свои стихи. После каждого стихотворения зал разражался бурей рукоплесканий.
   Кажется, тогда прозвучали строки, в которых, несомненно, имелся намек на его отношения с Клавой.
   
   Нет, нам не скучно и не грустно,
   Нас не тревожит жизни путь,
   Измен незнаемые чувства,
   Нет, не волнуют нашу грудь...
   
   Многие догадывались, против кого направлено полемическое жало этого стихотворения, и оттого, что понимали подтекст, аплодировали особенно горячо.
   ...Велико же было наше удивление и разочарование, когда мы узнали, что Ваня решил вернуться в свою прежнюю школу. Говорили, будто по той простой причине, что у нас ему слишком непривычно, стесняет чужая обстановка. Пожалуй, это лишь часть правды. Конечно же, имелись более сложные причины как для перехода к нам, так и для возвращения его в свой прежний класс. Решающую роль тут играли отношения с Клавой. Кое-кто из девочек склонен был думать, что между Земнуховым и Ковалевой случился временный разлад. Но "...измен незнаемые чувства..." - это ведь вырвалось из сердца нашего поэта накануне?! В этих словах выражена вера в друга...
   Нет, вряд ли какая-то пустяшная размолвка могла толкнуть выдержанного и уравновешенного Ваню на столь поспешный шаг. Скорее всего, он видел, как смущает Клаву его постоянное присутствие в школе, как натянуто она ведет себя на занятиях кружка. Такая реакция Клавы не могла не тяготить чуткого и деликатного юношу.
   После ухода Земнухова из нашей школы Клава вновь начала забегать в "литературную комнатушку", пропала скованность, громче и свободнее стал раздаваться ее веселый голосок в классе.
   Было у тихой, застенчивой Клавы одно качество характера, которое очень роднило ее с Земнуховым,- верность дружбе. В этом она была непреклонна.
   . Полицаи схватили Ковалеву в начале января 1943 года. Им уже было известно, что она встречалась с Земнуховым и по его заданию создала подпольную группу молодогвардейцев в селе Ново-Александровка. Палачи обрушили на нее все свои "методы", требуя, чтобы она созналась, что задания получала от Земнухова. Во время истязаний Клава с несокрушимым упорством твердила:
   - Нет. Заданий я ни от кого не получала.
    Соликовскому было известно, что Ковалева дружила с Земнуховым, и Клава знала, что их дружба ни для кого не представляла секрета. Но когда ей устроили очную ставку с Ваней, она заявила:
   - Впервые вижу его.
   Это была откровенная насмешка.
   Много раз Клаву выволакивали из камеры пыток бездыханной. Однако на последующих допросах она вела себя точно так же: ни слова признания даже в том, что со всей очевидностью было известно врагам. Это распаляло палачей до бешенства.
   Дружбу и любовь свою Клава и Ваня навеки скрепили кровью - 15 января 1943 года.
   
   
   
   

Нина Минаева

   Это была маленькая, красивая девушка с толстыми светлыми косами и пухлыми розовыми губами. Круглое личико ее всегда светилось веселой добротой, умом и живостью.
   К нам она поступила в восьмой класс, а раньше училась в школе Первомайского поселка.
   Когда Нина кончала семилетку, отец ее уехал в другой город и перестал писать семье. На руках малограмотной матери, Натальи Федоровны, осталось трое детей. Жили бедно, часто - впроголодь. Однако Нина упорно продолжала учиться. Несмотря на невзгоды, постоянно была весела, жизнерадостна. Мечтала стать врачом. В то же время у нее открылся недюжинный артистический талант,
   Она запиналась в драмкружке, участвовала во всех школьных постановках. Особенно любила исполнять драматические роли.
   Помнится, Нина долго разучивала втайне от ребят речь Димитрова, произнесенную им на фашистском суде. Она решила прочесть ее перед комсомольцами после доклада на тему "Убежденность - одна из основных черт коммунистической нравственности". Доклад делал ученик десятого класса Борис Клыго, парень умный, начитанный. Нина дружила с ним. И хотя Борис умел выступать, ей все казалось, что он "засушит" тему.
   Доклад прошел хорошо. Но выступление Нины затмило его. Она читала с такой искренней убежденностью, что Люба Шевцова, кончив ей аплодировать, воскликнула:
   - Я думала: Нина - артистка! А сегодня вижу: она революционерка!..
   Нина была прирожденной актрисой.
   К своим комсомольским обязанностям Нина относилась очень серьезно. Того же требовала и от других.
   Когда принимали кого-нибудь в комсомол, она никогда не давала отводов, но обязательно выступала и припоминала заявление все его грехи и грешки. "Песочила" беспощадно.
   Разбирали, помнится, заявление Александра Краснянского, хлопца неуравновешенного и грубого. Нина его так "пропарила", что бедняга от стола пошел спотыкаясь.
   - Воздержаться!.. Рано принимать Краснянского в комсомол - послышались голоса.
   Нина снова попросила слова.
    - Да как же его не принять?!.- горячо заговорила она.- В наше время парню нельзя быть вне рядов комсомола! Отказать можно шкурнику или не советски настроенному человеку. А разве за Александром Краснянским кто-нибудь замечал такое?
    - Так ты ж сама его только что разносила?!.
    - Я говорила правду. За дело критиковала, чтоб исправился. Краснянский тянется к нам, и мы должны ему помочь встать на ноги.
   Многие на собрания не согласны были с ее предложением, пожалуй, даже - большинство. Однако Нина настойчиво доказывала необходимость приема Александра в комсомол. В конце концов добилась, что большинство поддержало ее. После собрания мы с ней зашли в кабинет. Я похвалила ее за настойчивость, за умение отстаивать свою точку зрения.
   - Что вы, Анна Дмитриевна, какая у меня настойчивость! - сказала Нина.- Просто я никак не могу смириться, что вот нельзя доказать справедливость того, во что сам веришь. Нужно только по-настоящему быть убежденным и так же захотеть, чтобы и другие поверили.
   Она помолчала, затем добавила:
   - На людей всегда действует искренность.
   Мне думается, в свои слова Нина вкладывала более глубокий смысл, чем это может показаться при поверхностном взгляде.
   Часто Нину Минаеву можно было видеть за партой рядом с Борисом Клыго. С каждым годом у них становилось все больше общих интересов. Они могли горячо спорить, обсуждая игру артистов. А случалось, часами в литературной комнатке молча перелистывали один журнал.
   В черном шурфе погибла эта славная девушка, пройдя сквозь ад гестаповских пыток.
   В лесах Белоруссии отдал свою жизнь за родную землю Борис Клыго.
   В бумагах Нины Минаевой сохранился листок со стихами Бориса, которые он прислал своей подруге из армии. Стерлись строчки, едва различимы отдельные буквы - их уже не прочесть, не восстановить...
   
   
    
   

Володя Осьмухин

   Был в школе кружок юных техников. В его работе принимали участие Толя Орлов, Юра Виценовский, вездесущий Сергей Тюленин. Но самым активным, или, как ребята говорили, "укушенным машиной", был Володя Осьмухин. В клетушке под лестницей "техники" оборудовали нечто вроде мастерской. Там они складывали свои инструменты и там же часто засиживались много позднее положенного времени.
   Как-то наш сторож дед Кацюба, проводив поздно вечером ребят и учителей из школы, запер дверь изнутри и отправился в учительскую отдыхать. Где-то около двенадцати ночи ему вздумалось пройти по классам -- посмотреть, проверить, все ли в порядке.
   - Иду это я по коридору,- с юморком рассказывал назавтра дед Кацюба,- слышу - кто-то шуматит и шуматит под лестницей в клетушке. Полночь. Время, прикидываю, самое подходящее для нечистой силы. Что делать?.. И вдруг выходит оттуда человек - не человек, перемазанный весь, как черт из преисподней. У меня аж язык отнялся и чуть глаз рогом не вылез... Насилу разглядел, что это - Володька Осьмухин. "Ты, говорю, чего тут?" - "Да обмотку, говорит, на сердечнике перематывал. А который час?" Ах, ты, паразит чумной! Меня, хоть что, сердечником сделал- досель в грудях стукотит с перепугу... В вопросах электротехники, физики Осьмухин был одним из самых знающих ребят в школе. Об остальных предметах говорил полушутя:
   - Я их терплю.
   Когда я пробирала его за слишком "сжатые" ответы на уроке, он говорил, щуря свои узкие темные глаза и прикладывая руку к сердцу:
   - Анна Дмитриевна, ну зачем мне биология? Я же не собираюсь быть агрономом!
   Мы подолгу толковали с ним о связи наук, о разных загадках и тайнах живой природы, объяснить которые, очевидно, сможет только физика.
   - Стоит ли физикам отвлекаться на всякие пустяки? - возражал Володя.- Ну, объяснили они, допустим, почему летучая мышь не натыкается в темноте на предметы - что из того?
   - А почему бы на этом принципе не построить в будущем прибор, с помощью которого можно "видеть" в темноте? Ты знаешь, что почтовые голуби, увезенные за много десятков километров, возвращаются к своему гнезду. Как они находят дорогу? Кто раскроет эту тайну, тот, очевидно, сможет создать прибор, который безошибочно укажет путь самолету.
   Промолчал Володя - возразить было нечего. Однако спустя некоторое время со вздохом признался:
   - Прямо скулы сводит, как открою учебник по вашему предмету. Ну что мне делать, Анна Дмитриевна, если душа ни к чему не лежит, кроме физики?
   Так и продолжал он вечерами копаться в схемах ра- диоприемников, мастерить какие-то электроприборы.
   "Техники" наши были люди веселые. Из их клетушки часто доносились взрывы смеха.
   - Где Сережка - там цирк,- сказал как-то Володя Осьмухин, когда мы с ним проходили по коридору мимо их мастерской.
   - Не своим он делом увлекся,- с сожалением заметила я.- Чтобы техникой заниматься, надо терпение и настойчивость.
   К моему удивлению, Володя начал защищать Тюленина:
   - Все учителя думают, что Сережка - несерьезный. Я и сам раньше так считал. А вот поработал с ним нынче рядом в мастерской и вижу: он за что ни возьмется- сделает. Настойчивости у него - дай бог каждому! Балагурить он любит, да это делу не помеха. Вот посмотрите, Сережка добьется того, о чем мечтает,- станет летчиком!
   Володя и Сергей были противоположные но характеру люди, однако это не мешало им оставаться добрыми товарищами.
   Осьмухин повесил в мастерской над верстаками и тисками политическую карту мира. Видимо, веселое настроение, царившее среди "техников", не мешало им интересоваться серьезными политическими вопросами. Они часто обменивались мнениями по поводу событий, происходящих за границей. Гитлер захватывал все новые и новые государства. Напряженная обстановка международной жизни волновала ребят. "Современная война - это война моторов",- писали газеты. Толя Орлов, ближайший друг Осьмухина и такой же "укушенный" техник, сказал, что надо перестроить занятия кружка: в первую очередь следует начать изучение автомашины и пулемета. Обсудили вопрос на комсомольском собрании. Решено было ходатайствовать перед соответствующими организациями о выделении для учебных целей автомашины и других пособий.
   Вскоре кружок юных техников обзавелся старым грузовиком. Ребята облепляли мотор на каждом занятии, как мухи медовый пряник.
   "Оседлаем технику!" - шутливо выдвинул лозунг Сергей Тюленин. Впрочем, ребята восприняли это серьезно. В работу кружка включились ученики младших классов (их называли второй очередью). Райкомовское начальство - особенно комсомольское - очень живо интересовалось успехами ребят в изучении автомашины. Стоило кому-нибудь из райкомовцев появиться в школе, как он просил показать ему работу кружка юных техников.
   Отец Володи Осьмухина был тяжело болен. На плечах подростка лежали все заботы о домашнем хозяйстве. Филипп Петрович Лютиков был давним другом Осьмухина-старшего и пристально следил за успехами его сына. Когда семья Осьмухиных лишилась отца, Филипп Петрович устроил Володю работать в обмоточный цех электромеханических мастерских. Занятия в кружке пригодились.
   Во время оккупации Лютиков создал в своих мастерских подпольную партийную организацию. Володя Осьмухин, продолжавший работать на прежнем месте под руководством Филиппа Петровича, стал одним из его связных. Через него и Евгения Мошкова - тоже рабочего мастерских - Лютиков и направлял работу Молодой гвардии.
   
   
   
   

Толя Орлов

   Ярым техником был у нас и Толя Орлов. С ним я познакомилась в 6-м классе. Его большие, с суровинкой глаза смотрели внимательно и строго. Мальчик был небольшого роста, щуплый. Узнала я, что у Толи нет отца. Мать работала продавщицей. Четверо детей ее учились, из них Толя был самый старший. Целые, дни мать работала, ребятишки были предоставлены самим себе.
   Способности Толя имел хорошие, а учился неровно. Он делил предметы на любимые и нелюбимые. В седьмой класс он перешел без осенних экзаменов, но безнадзорность сказывалась. У. него завелись уличные товарищи, с которыми Толя часто проводил свое свободное время. Вера Максимовна, мать Толи, пробовала навести в доме порядок, распределить обязанности между детьми: старшему топить печь и носить воду, младшему убирать комнату, ходить за хлебом. Свои обязанности Толя выполнял не всегда, отговариваясь тем, что это - девчоночья работа.
   Почти каждый день по вечерам он пропадал в комнате под лестницей, где занимались "техники", все остальное время посвящал голубям, которые жили под крышей сарая у них во дворе. В школу он часто приходил неподготовленным. Но, к счастью, мать устроилась в школьный буфет, это позволяло ей постоянно видеть учителей и следить за своими мальчиками. Успеваемость Толи несколько выровнялась.
   Ближе я узнала Толю в 7-м классе. Он очень хорошо рисовал. Несмотря на то, что в школе не преподавали рисования, в тетради Орлова были отличные рисунки по ботанике. Если я обращалась к классу с просьбой сделать настенную таблицу, Толя молчал. Он не любил поднимать руку.
   - Вот еще, стану похваляться,- говорил он с обычным своим угрюмоватым видом, когда я укоряла за это.
   Но на следующий день его рисунок обязательно появлялся у меня на столе.
   Толя рос. Усложнялись его взаимоотношения с товарищами, учителями. Случалось, его вызывали с матерью к директору. Если его обвиняли в очередной драке, он ни за что не называл своих противников, чем бы это ему ни грозило. Мне как-то удалось вызвать его на откровенность. Разговор шел о выборе жизненного пути. Я сказала, что человек без цели подобен перекати-полю: гонит его любым ветром, пока не зашвырнет в ямку или в болотину. Толя помолчал, пожал плечами:
    - Не думал. Наверно - так. Скорее всего - так... А я считаю, самое главное - друга иметь. Настоящего.
    - Если человек не имеет цели в жизни, не имеет идеалов - как он настоящего друга выберет? - возразила я.- Разве что такое же, как сам, перекати-поле встретит. И будут они болтаться, пока не попадут под влияние чьей-нибудь чужой воли. Кто не имеет своих целей и идеалов, тот рано или поздно станет жить чужими.
   Толя пять долго молчал. Потом сказал как будто без видимой связи с предыдущим:
   - А вот если пообещал что-нибудь человеку, слово дал - правда же, надо слово сдержать? Хоть там что! Пусть даже тебе смерть грозит!
   - Ну, прежде всего, слово нельзя давать наобум, кому попало. А то как может получиться? Например, дал ты человеку слово помогать ему, а он возьми да и начни грабить прохожего на улице. Что ж ты, будешь слово держать, соучастником станешь?
   Толя сдержанно заулыбался:
   - Ой, как вы все перевернули! - тут же, посерьезнев, спросил: - Выходит, слово можно давать тому, кого хорошо знаешь?..
   Заметил на моем столе книгу "Как закалялась сталь" Островского, обрадовался, точно хорошего знакомого встретил. Осторожно взял в руки:
   -Я ее третий раз перечитываю. Во был человек - Павка!.. А еще я "Овод" читал, тоже - сила!
   - Что же тебе нравится в этих книгах?
   Опять помедлив, словно приводя мысли в порядок, он заговорил с редкой для его замкнутой натуры откровенностью:
   - Разбирал я случаи Павкиной жизни. К себе примерял. Это, конечно, нельзя проверить. Вначале казалось: и я так бы мог. А теперь вот - не знаю. Чего-то еще не хватает во мне. Наверно, этой самой цели. Или - идеалов, как вы говорите...
   Задумался паренек. Всерьез задумался над своим поведением. Сам дошел до понимания того, чего ему в ту пору недоставало в характере.
   Впоследствии я заметила, как разборчив стал Толя Орлов в выборе друзей. Бывало, походит с каким-нибудь пареньком неделю-другую, а потом резко порвет с ним. Постоянной была его дружба лишь с Володей Осьмухиным, хотя Толя учился на класс ниже Володи. Они вместе работали в техническом кружке. Однако связывало их не одно лишь увлечение техникой.
   Вызвать Орлова на откровенность было делом трудным. Случалось, даже начнет что-либо рассказывать и вдруг прервет себя на полуслове:
   - Извините, Анна Дмитриевна, вам некогда...- И тут же поспешно уйдет.
   Позже я поняла, в чем дело: если вызвал его на разговор, то не отвлекайся ни на что другое. Переложишь тетрадь на столе - сразу замолчит, буркнет: "извините, до свидания",- и был таков!.. Он подмечал малейший холодок или невнимание в отношении к нему и свертывался, как мимоза. А после такого случая месяцами избегал личных встреч. Щепетильность и душевная ранимость этого грубоватого на первый взгляд паренька были очень обо- стрены.
   Семье Орловых с каждым годом труднее становилось сводить концы с концами. Дети росли - росли расходы. Заработка матери не хватало. Толя вынужден был оставить школу. Филипп Петрович помог ему устроиться на работу в механические мастерские, где уже работал Володя Осьмухин. Там оба паренька еще больше сдружились. К тому времени у них появились и общие устремления, и общие идеалы.
   Вместе они потом вступили в Молодую гвардию, вместе работали в подпольной типографии - печатали удостоверения, пропуска, листовки. Они так беспредельно верили друг в друга, что, когда 5-го января 1943 года полицаи схватили Володю, Толя даже не подумал бежать из города. Он знал, что ни Осьмухин, ни другие арестованные товарищи ни под какими пытками не выдадут типографию Молодой гвардии. Он считал долгом чести оставаться на своем посту и найти возможность помочь тем, кто попал в полицию.
   И его вера в друзей оправдалась: никто из схваченных не выдал, не назвал палачам имени Орлова. До 13-го января Толя был на свободе.
   Все же врагам окольными путями удалось в конце концов установить причастность Орлова к деятельности Молодой гвардии. 13-го он был схвачен, а через два дня его вместе с друзьями сбросили в шурф...
   
   
   
   

Анатолий Ковалев

   Это был широкоплечий, широкогрудый парень, весь какой-то костистый, "подсмоленный" на солнце. Бугры мускулов выпирали на его теле, как наросты на дереве. Силы Анатолий Ковалев был необычайной. Мальчишки уважительно звали его Царек.
   Однажды на перемене Люба Шевцова, заскочив в кабинет, схватила меня за руку
   - Анна Дмитриевна, идите карусель смотреть!..
   В конце коридора я увидела Анатолия, окруженного толпой ребят. На плечах у него лежала длинная железная пластина, за которую ухватились шестеро сверстников Ковалева. Анатолий кружил их на себе.
   При виде этой "карусели" у меня дух занялся:
   - Да вы покалечитесь!.. И Ковалев надорвется! Шесть Человек сколько весят?..
   Анатолий прекратил кружение, ребята сняли пластину.
   - Так я же не сразу - шестерых,- сказал он, оправдываясь.- Сначала я по два человека держал. Тренировался, привыкал к весу.
   Мне нравился этот молодой силач, и в то же время я терпеть не могла, когда он проделывал с учениками всякие силовые "штучки". Так, он мог схватить за ремень пятиклассника, поднять и раскружить его, держа на вытянутой руке. А порвись ремень?..
   Без всякой подстраховки Ковалев поднимал на себе целую пирамиду мальчишек. Впрочем, не одних мальчишек - на вершине бывала не раз Люба Шевцова...
   Тюленина я не видела среди ребят, которые группировались вокруг Ковалева. Сергей не терпел, чтобы кто-то показывал свое превосходство над ним. Зато на футбольном поле они встречались не раз. Проворство Тюленина здесь в значительной мере уравнивало их как игроков. Однако все же побеждала обычно та команда, в которой играл Царек.
   Серьезное увлечение спортом, конечно, отвлекало Ковалева от учебных занятий. Дома он бывал мало - вечно на тренировках.
    - Обижалась я на него,- рассказывала мать Анатолия,- Обувь на нем так и горела. Изредка и отец ворчал. Но чаще после этого пускался в воспоминания, как сам в молодости в кулачных боях участвовал, как, борясь "на поясках", кидывал через себя старых борцов...
    - Весь в меня. Моя хватка,- говорил отец, любуясь Анатолием.
   Воспоминания и похвалы старого Ковалева только подогревали желание сына заниматься спортом.
   Зимой в выходные дни Анатолий часто уходил на охоту. Стрелок он был отличный, без зайца домой не возвращался. Иной раз мать отказывалась возиться с дичью. Тогда он сам снимал шкурку, потрошил, шпиговал мясо и тушил. Делал все ловко, по- хозяйски.
   Из детей он был старшим в семье. Жалея мать, он помогал ей в уборке квартиры, носил воду, а случалось и стены белил.
   - Запрется, бывало, и начнет уборку,- вспоминала мать.- Очень не хотел, чтобы кто-нибудь застал его за этой работой. Стеснялся.
   После окончания седьмого класса Анатолий перешел в вечернюю школу. Но дружбу со своими прежними соклассниками поддерживал. Его по-прежнему часто можно было встретить на переменах или после занятий. На соревнованиях по стрельбе из малопульки он участвовал в нашей команде. Тогда он выбил девяносто очков из ста. В меткости не уступил ему лишь Сережа Тюленин, который выбил столько же.
   Ребята стали называть их снайперами. Соревнование между ними продолжалось: кто быстрее разберет и соберет затвор винтовки, затем - пулемета.
   В военном деле они были достойными друг друга соперниками,
   
   
   
   

Миша Григорьев

   В нашей школе Миша начал учиться с 1938 года. Поступил в шестой класс и сразу обратил на себя внимание учителей прилежанием и исполнительностью. Он неплохо рисовал плакаты, оформлял стенгазеты, а главное - делал это безотказно, поэтому его постоянно нагружали общественными заданиями.
   В седьмом классе это был вполне взрослый паренек, широколицый, со спокойными умными глазами. На шалости сверстников смотрел пренебрежительно.
   Частенько одергивал озорников.
   - Ухарь! А в голове - пусто. Хочешь силу и удаль показать - вступай в секцию бокса.
   Особенно его возмущало, когда кто-нибудь мешал на уроке. Таких он беспощадно критиковал и на собраниях, и в стенгазете.
   Миша умел держаться с достоинством. Никогда не давал себя в обиду. Впрочем, не только себя. Он терпеть не мог, если сильный обижал слабого,- обязательно вступался, чем бы это ему ни грозило. Кстати сказать, редко кто из сверстников отваживался вздорить о ним. Миша занимался физкультурой, регулярно посещал секцию бокса и в этом виде спорта имел большие для своего возраста достижения.
   Читал он запоем. Книги брал в двух библиотеках. И удивлялся, если узнавал, что кто-то из ребят не любит читать.
   - Надо ж - слепец! Сам себя лишает половины радостей в жизни.
   Чего он не любил, так это выступать на сцене. Тут он становился каким-то деревянным, неестественным.
   - Не люблю я себя показывать, да и не умею!
   Один раз все же пришлось играть Мише роль генерала: заболел основной исполнитель, и секретарь комсомольской организации Виктор Третьякевич уговорил Григорьева выручить драмкружковцев. Если выручать - Миша готов был на что угодно.
   Долго потом ребята изводили Мишу, потешаясь над тем, что он - прирожденный генерал. Надо было удивляться выдержке зтого паренька. Он мог любого вздуть - не случайно слыл хорошим боксером, но предпочитал отмалчиваться. Его сдержанность вызывала порой даже у нас, учителей, недоумение: самолюбия у него нет, что ли?
   - Бесстрастная натура,- считали некоторые.- Даже когда Миша боксирует, на его лице никаких переживаний.
   Действительно, никто не видел его возбужденным, что так обычно для ребят его возраста. Говорил он всегда ровным голосом. Но те, кто знал этого паренька более глубоко, судили о нем иначе:
   - Миша - волевой человек, у него канаты вместо нервов.
   В комсомол Григорьев вступил в нашей школе. Поручения он выполнял аккуратно. Иногда задания выдумывал для себя сам. В седьмом классе он учился вместе с Любой Шевцовой. Заметив, что она увлекается спортом в ущерб учебе, Миша решил взять над ней шефство.
   - Спорт - хорошо,- говорил он.- Только нельзя голову терять.
   Лукаво улыбаясь и показывая свои жемчужные зубы, Люба отвечала ему с искренностью первоклассницы:
    - Поверишь, Миша, никак не заставлю себя сесть за. книжки. Хочется делать что-то, чтобы дух захватывало. Люблю спорт!
    - Спортсмену силу воли в себе надо воспитывать,- наставлял Миша.- Прикажи себе делать то, что необходимо.
   После одного из таких разговоров он даже пересел к ней за парту, считая своей комсомольской обязанностью помогать ей в ученье.
   Случилось Любе пропустить несколько занятий в школе. Когда она вновь появилась, Миша задержал меня в классе после уроков.
   - Спросите, Анна Дмитриевна, почему Шевцова не училась эти дни?
   Я сразу поняла, что Миша уже с Любой разговаривал на эту тему, да, видно, ничего не добился от строптивой девчонки.
   Шевцова стояла поблизости, сердито "зыркала" на Григорьева. Но он не реагировал на ее испепеляющие взгляды.
   - Спросите, спросите, Анна Дмитриевна,- твердил он.
   Люба не выдержала, опустила глаза и покраснела.
    - Выезжала агитбригада в Изварино,- сказала она вполголоса, не дожидаясь моего вопроса.- Ну и я с ней.
    - Без тебя бы не обошлись? - сказала я.
   Люба промолчала. Миша требовательно смотрел на нее: отвечай!..
   Зная о добром ко мне отношении Любы, я решила избавить ее от объяснений в чьем-либо присутствии. Но Миша ждал. Он не представлял, что я могу уклониться от начатого им разговора.
   - Вот что, Люба, ты у меня забыла тетрадь. Зайди, возьми.
   Миша сразу понял мое желание остаться для разговора с Любой вдвоем и отошел.
   Я смотрела на Любу и думала: "Придет или нет?"
   Люба ко мне не пришла...
   А вскоре она вообще перестала ходить в школу. Миша хмурился, отмалчивался, в беседы со мной по этому поводу не вступал. Я не сомневалась: он осуждал меня. И смутно сознавала свою ошибку.
   Спустя некоторое время Миша сообщил мне, что Люба уехала к дяде на Урал.
   Мы остались с ним после занятий в кабинете биологии. И каково же было мое удивление, когда он начал обвинять себя, что толкнул Любу на такой шаг.
   - Она как привыкла? - говорит, Миша.- Что хочу, то молочу. Смелость есть, а чтоб обуздать себя - этого она еще не может. С ней бы надо поосторожней, помягче вначале, а я на нее всерьез нажимать стал: учись! Критиковал, досаждал. Совестно ей бывало перед всем классом. Вот и решила... Теперь жизнь начнет ее учить.
   На смуглых Мишиных щеках чуть заметно проступал румянец волнения. Нет, совсем не бесстрастный это был человек!..
   Помнится рассказ Пелагеи Матвеевны, Мишиной матери.
   ...Ко всему слабому, беззащитному у него сызмальства была жалость. Как-то, когда Мише всего седьмой год шел, из гнезда возле дома выпал маленький воробышек. Откуда ни возьмись - кошка. Едва не схватила! Перед самым ее носом Миша успел воробышка накрыть ладонями. Но кошка ни на шаг не отходит. Куда ни посади - сожрет. Был один выход - вернуть его в гнездо на высоком суку. И Миша полез на дерево. Одной рукой за ветви цепляется, в другой - воробышек. Высоко взобрался, да вдруг сучок под ногой хрустнул, и мальчик сорвался. Ударился крепко, лицо ободрал. Но когда прибежала мать, стала спрашивать, не сломал ли он себе руку или ногу, Миша с досадой сказал:
   - Да целый я! Воробышка выронил - кошка схватила! - и залился слезами.
   Он очень любил сестренок своих. Зина росла задирой и драчуньей. Миша никогда ее даже по рукам не шлепнул, хотя она, случалось, рвала его тетради.
   - Как ее бить, она же маленькая,- говорил он, гладя свою занозистую, непослушную сестренку по голове. Пожалуй, она его слушалась больше, чем родителей. Из дневной школы Миша ушел потому, что с восьмого класса в то время надо было платить за обучение, а достатки семьи были невелики. Как и большинство его товарищей, он поступил на работу и продолжал учебу в вечерней школе.
   Он мечтал стать летчиком. Когда началась война, рвался на фронт. Но из-за молодости его, как и других комсомольцев 1924 года рождения, не взяли в армию. Ребята оказались в оккупации.
   Однажды Миша пришел домой с немецкой повязкой на рукаве.
   - Полицай! - вскрикнула Пелагея Матвеевна и расплакалась, - Отец на фронте, а ты - врагу служить? Комсомолец! Летчиком хотел быть!..
   Сестры тоже смотрели на него испуганно, как на чужого. Он долго молчал, печально глядя им в глаза.
   Потом выдавил из себя два слова:
   - Так надо...
   
   
   

Юрий Виценовский

   Очень ясно мне представляется стройная фигура Юрия Виценовского. выдержанного, уравновешенного, спокойного, но довольно замкнутого юноши, Часто во время перемен десятиклассник Юра направлялся к младшим классам, где учился его брат Леня, живой, юркий мальчишка, который ни минуты не мог усидеть на месте. Юра часто перехватывал брата, вылетающего из двери раньше учителя. Это значит, что пропала у непоседы веселая перемена. Лене волей-неволей приходилось степенно шагать рядом со старшим, в то время, как шумная ватага, товарищей носилась по двору.
   Аккуратный в мелочах, в обращении с вещами, книгами, Юра всегда выглядел очень опрятным.
   Как-то, идя по коридору школы, я увидела его у дверей гардеробной. Встряхивая в руках пальто Шуры Рымарь, он еще издали приветливо улыбался ей. Увидев меня, Юра смутился, отвел взгляд. Я быстро повернулась, вошла в одну из классных комнат, тем самым избавив Юру от неприятных минут. Девочкам нравилась взрослая предупредительность Юры...
   Однажды в школе был вечер. Старшеклассники, особенно девчата, непрерывно кружились в вальсе. Любители шашек и шахмат играли в соседней комнате. В числе шахматистов был и Юра. Зная, что он неплохо танцует, я пригласила его и еще нескольких ребят из этой комнаты пройти туда, где играла музыка. Шура с девчоночьей непосредственностью подбежала к Виценовскому:
   - Юра, ты же приглашал меня на вальс, а сам скрылся...
   Я видела, что Юра покраснел, мельком оглянулся на меня и шепнул:
   - Анна Дмитриевна, уведите маму, тогда я пойду танцевать...
   Это было величайшим доверием. Без лишних слов я взяла под руку Марию Александровну:
   - Давайте пройдемся по коридору. Здесь немного душно.
   Возвращаясь через четверть часа, мы увидели Юру танцующим.
   Мария Александровна сейчас же направилась в зал и, став у двери, начала делиться со мной своими замечаниями:
   - Рука у Юры не так должна лежать... Слишком торопится, можно такт потерять.
   Мне стала понятна просьба Юры увести мать.
   Как-то у Виценовского произошла размолвка с Шурой Рымарь. Он не поднимался из-за нарты на переменах, а Шура неестественно громко смеялась, расточая свои улыбки направо и налево.
   Однажды в классе я увидела пребольшущий букет и спросила, кто его принес.
   - Юра,- поспешили сообщить девочки.- А Рымарь поставила на стол.
   После занятий я увидела этот букет в руках Шуры. Следом за девушкой шел повеселевший Юрий. Я порадовалась, рассчитывая, что теперь оба будут хорошо заниматься. Однако на другой день Виценовский убежал с моего урока. К концу занятий он снова появился:
   - Простите, Анна Дмитриевна, что без вашего разрешения ушел.
   В Краснодоне давала тогда представления труппа Харьковского драматического театра. Я догадалась, что после примирения Шура попросила Виценовского достать билеты. Юра, конечно, не мог ей отказать.
   Через неделю он сам зашел ко мне в кабинет и подробно рассказал, как было дело.
   Просидели мы с Юрой в тот вечер долго. Спорили, говорили о жизни, о спектаклях, о нашей школе. И о Шуре Рымарь... Я вновь, в который уже раз, убедилась, что он честный, правдивый, очень искренний юноша. Такому человеку можно было довериться...
   
   
   
   

Леня Дадышев

   Отец Лени Дадышева приехал в Россию в 1910 году из Ирана. После Октябрьской революции Дадышев решил навсегда остаться в Советском Союзе. Здесь он и женился на белоруске, а когда его семья перебралась в Краснодон, у Дадышевых было уже двое детей - Надя тринадцати и Леня пятнадцати лет.
   Леня поступил в шестой класс. Почти с первых дней он сдружился с Сергеем Тюлениным. Сережа часто окликал его Персюк, Леня звал нового друга Чапай. Володя Сечков "из ревности" подшучивал над Леней, называл его "Тень Чапая".
   - Лучше быть тенью умного, чем таким глупцом, как ты! - резко отпарировал однажды Леня.
   Ревнивому Сече не удалось отколоть Дадыщева от Сережи. У них завязалась настоящая дружба. Кстати, и жили они близко друг от друга.
   Из-за переезда Леня кое в чем поотстал, особенно в точных науках. Дружа с Тюлениным, он быстро перенимал и его увлечения. Захожу я как-то в биологический кабинет во время дежурства Сергея и вижу пригнувшуюся у стола фигурку Лени Дадышева, который что-то рассматривал под микроскопом. Он был так увлечен, что не заметил моего прихода.
   - Хватит, Персюк!..- оторвал его от прибора громкий возглас Тюленина.
   Леня выпрямился, вытянул руки по швам. Он так растерялся при виде меня, что даже не поздоровался. Краска залила его смуглое лицо, уши, на лбу появилась испарина.
   - Что, интересуешься нашими опытами? - пришла я на помощь мальчугану.- Должно быть, Сережа кое-что порассказал?
   Леня молча кивнул головой. А Тюленин начал оправдывать его:
   - Очень ему хотелось посмотреть в микроскоп... Вы не ругайте нас, Анна Дмитриевна, Дадышев осторожней даже, чем я. Ничего не сломает. И природу любит.
    - Так почему же ты не пригласишь его в кружок юннатов?
    - А можно?! Конец же года,..
   С тех пор Дадышев стал ревностным членом нашего кружка. Старательность Дадышева, его серьезное отношение к работе в кружке были настолько заметны, что мы поручили ему сделать на собрании юннатов информацию по теме: "Новое в биологической науке". Я дала ему небольшую брошюрку, рассчитывая, что он использует только этот материал. Каково же было мое удивление, когда Леонид сделал обстоятельный доклад. Готовясь к выступлению, он прочел много журнальных статей, касавшихся этой темы. Ребята наградили его аплодисментами,- а этого удостаивались далеко не все докладчики.
   Леня занимался и в историческом кружке. Но мне кажется, историей он увлекался в первую очередь потому, что умный и много знающий педагог Илья Моисеевич всякий раз на занятиях в кружке рассказывал о международном положении, освещая настоящее с исторической точки зрения.
   - Послушаешь Илью Моисеевича,- говорил Дадышев,- и в голове посветлеет. Как там, на Западе, ни побеждают фашисты, а окончательная победа будет за нами!..
   В мае прошел слух, что окончивших семилетку принимают в летную школу. Сережка тут же провел "агитацию" среди приятелей:
   - Чего тянуть? Айда подавать заявления! Молодым везде у нас дорога! Кого им принимать, как не нас!..
   Десятка два хлопцев устремилось в Ворошиловград, в том числе и Леня Дадышев. Почему-то все были уверены в успехе. Однако на второй день вернулись ни с чем: всем отказали.
   - Предложили подучиться,- заявил Сергей, стараясь не терять бодрости.
   Как ни странно, неудача сыграла положительную роль: поубавила кое у кого самоуверенности. Многие из друзей Тюленина поняли, что для того, чтобы их желание осуществилось, надо получше учиться. Дадышев не обмолвился по этому поводу ни словом, однако так налег на учебу, что даже по математике стал получать отличные оценки. В библиотеке он брал не только художественную, но и техническую литературу. Приключенческие книжки перестал читать - некогда.
   И еще одна особенность появилась у Дадышева в обращении с соклассниками. Вбежал как-то перед началом урока математики Владимир Прилепский, разболтанный и задиристый хлопец.
    - Персюк, задачу решил? Дай списать.
    - Садись, объясню,- ответил Леня.
    - Некогда! Скорей надо "передрать"... Леня закрыл тетрадку:
   - Голое списывание - чистый обман. На это не согласен.
   Прилепский, кривя губы в недоброй усмешке, отошел. А на уроке он привязал косы сидящей впереди ученицы к спинке парты, и та не могла отвечать, когда учительница вызвала ее. Боясь Прилепского, девочка не смела объяснить, в чем дело, и лишь расплакалась. Учительница растерянно успокаивала ее. Тогда Леня попросил слова.
   - Это Прилепский "развлекается",- сказал он. Потом, повернувшись к Владимиру, отчеканил: - Ты часто мешаешь классу, вредишь нам. А сегодня ты поступил как подлец.
   После урока Прилепский встал на дороге, собираясь затеять драку:
    - Фискалить на меня!..
    - Я не фискалю, я говорю тебе в лицо: ты наш враг.- Леня широко повел рукой по классу.- Мы будем бороться с тобой в открытую.
   Владимир невольно посмотрел, куда указывал Дадышев. Там стайкой стояли ребята, напряженно следившие за ним. Видимо, Прилепский понял по их взглядам, на чьей они стороне. Он как-то сразу сник и вышел.
   Большое дело - решиться первому выступить против хулигана, который много сильнее тебя и способен устроить над тобой любую расправу. Леня Дадышев был из таких.
   
   
   
   

Виктор Третьякевич

   Хочется рассказать о нем словами близкого ему человека - Ани Борцовой. Вот ее письмо.
   "Уважаемая Анна Дмитриевна!
   Спешу поделиться с Вами большой радостью. Сегодня в газетах прочла Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Виктора Третьякевича орденом Отечественной войны I степени. Вы, конечно, уже знаете об этом. Счастлива, что Виктор займет теперь подобающее ему место среди членов "Молодой гвардии".
   Если бы вы знали, как я тяжело переживала его смерть! А еще горше и страшнее было слышать, что на Виктора пало подозрение в предательстве. Ведь это так не вязалось с тем, каким я его знала! Мы с ним учились в одном классе, но по-настоящему я его стала замечать только тогда, когда он был избран секретарем комсомольской организации нашей школы.
   Весь учебный год мы сидели за одной партой. Секретарство для Виктора было делом новым и вначале, пока он не втянулся в работу, отнимало много времени. Даже успеваемость у него снизилась. Он похудел, глаза горели лихорадочным блеском - оттого, что не высыпался.
   У нас широко велась внеклассная работа. Особенно популярным, на мой взгляд, был струнный кружок, не раз бравший премии на конкурсах. Руководил кружком Виктор. Дисциплина у него была образцовой. Сам он играл на всех струнных инструментах: мандолине, гитаре, балалайке. Слухом обладал исключительным. Я как-то сказала ему:
    - Ты бы мог и на баяне играть?
    - Не люблю баян. Вот на пианино бы поучился с удовольствием. Да здесь брать уроки не у кого.
   Виктор заметно отличался от многих ребят своею вежливостью, тактом, рассудительностью. У ребят он пользовался большим авторитетом. Его начитанность, широкий кругозор, большие организаторские способности привлекали к нему сверстников.
   Скоро Виктор освоился с секретарскими делами. Я искренне радовалась успехам друга и думала, как легко работается человеку, если его уважают.
   Помню, Виктор очень любил украинскую литературу. С увлечением читал произведения Панаса Мирного, Коцюбинского, Леси Украинки. Но с особенной теплотой говорил всегда о Тарасе Шевченко. Восхищался мужеством этого человека, его огромным талантом. Я до сих пор храню, как самую дорогую реликвию, томик стихов великого кобзаря, когда-то подаренный мне Виктором. Работал он очень сосредоточенно. Его трудно было дозваться, если он занимался каким-либо делом. Кличешь, кличешь - не слышит. Пока не тронешь за руку.
   Отношения с Виктором у меня были самые дружеские.
   Я знала, что старший брат Виктора живет в Луганске. Виктор ездил к нему, как он говорил, "подзарядиться".
   Стояла суровая зима. Полотно железной дороги заносило снегом, и тогда останавливалось движение поездов. В буранную январскую ночь Виктору Третьякевичу сообщили, что срочно требуется собрать комсомольцев для очистки путей. Как он добился этого - я не знаю, но в двенадцать часов ночи двадцать один человек с лопатами на плечах явились на работу. Из них восемь девушек. Снег бил в лицо, слепил глаза, а Виктор время от времени ободрял:
   - Давай, давай, товарищи, поборемся с бурей! С Гитлером, может, потрудней придется...
   Об этом возгласе нашего секретаря стало известно в райкоме. Виктора вызвали для объяснений (с Германией был подписан договор о ненападении). О чем с Витей говорили в райкоме - не знаю, на мои расспросы он отвечал шутками.
   Секретарство Виктора было самым интересным временем во всей работе комсомольской организации нашей школы. Сколько увлекательных мероприятий проводилось у нас! Жилось тогда весело. То участвуешь в вечере вопросов и ответов, то проходит читательская конференция, то антирелигиозная беседа... Вот почему я с болью в сердце уезжала из Краснодона, когда отца перевели на другую работу.
   ...Началась война. Гитлеровская армия быстро приближалась к Донбассу. Отец уехал на свою родину, в станицу Гундоровскую. Мы с матерью вернулись в Краснодон.
   Вы, конечно, помните, Анна Дмитриевна, как я пришла к вам за несколько дней до оккупации города. Как бывшая ваша ученица, я посчитала своим долгом сделать это, а потом бывала у вас запросто, даже оставалась ночевать. В середине сентября в городе появился Виктор Третьякевич. Мы встречались. Я чувствовала, что он приглядывается ко мне, как будто вновь изучает. В это время он часто уходил то в поселок Краснодон, то в Изварино, а то и куда-то еще.
   - Зачем ты ходишь? Это же опасно! - говорила я.
   - Какая там опасность! - отвечал он.- Надо было товарища навестить.
   Когда началась массовая вербовка людей в Германию, он заволновался.
   - Тебе, Аня, нужно устроиться на работу. А самое главное - увернуться от повестки.
   Как-то в клубе, где он последнее время работал руководителем струнного оркестра, Виктор стал знакомить меня со своими товарищами. Многих я знала по школе, особенно девушек, а некоторых видела впервые.
   Все, с кем меня знакомил Виктор, подолгу задерживали взгляды на мне. А Ваня Земнухов даже пригнулся, чтобы рассмотреть мое лицо. Сергей Тюленин подошел ко мне последним. Подошел стремительно, как будто долго искал по какому-то срочному делу.
   - Чуть узнаю... А помнишь, как на собрании делала мне внушение? Ох, и злился я на тебя тогда!
   Я-то его помнила по другим инцидентам... По дороге домой я спросила Виктора:
   - Что означает столь пристальное внимание твоих друзей ко мне?
   Он с загадочной улыбкой ответил:
   - Забыли тебя. Хотят рассмотреть, какая ты стала.
   В оккупации каждого заново приходится узнавать.
   Вскоре Виктор предложил мне сходить в станицу Гундоровскую.
    - С тобой вместе? - спросила я.
    - Нет, мне... некогда. Пойдешь проведать отца. Заодно отнесешь записку моему товарищу. Давно не виделся я с ним. Надо узнать, как живет...
   Я немножко обиделась:
   - Подумаешь, записку нести.
   Виктор серьезно сказал:
   - Аня, это не такое уж малостоящее дело. Если прошу, значит очень надо. Ты должна это понимать, если хочешь быть нашим товарищем.
    - Слушай, Виктор, ты от меня что-то скрываешь, ты мне не доверяешь,- и я чуть не расплакалась.
    - Ну, что ты говоришь, подумай? - успокоил он меня.- Если бы я не доверял - разве попросил бы тебя о таком деле? Завтра дам тебе письмо. Об этом - никому ни слова! Ясно? Через два дня буду тебя ждать. Потом кое-что объясню. А сейчас мне - пора. Хотя у меня и есть разрешение на право хождения ночью... Да лучше - как лучше.
    Виктор ушел, а я еще долго стояла возле своей калитки, перебирая в памяти все, что за эти дни прошло перед моими глазами. В городе появились листовки, ходили слухи о подпольной организации. Я была уверена, что Виктор связан с Молодой гвардией...
   В Гундоровке я навестила отца, а затем по указанному адресу нашла Рогозина, которому и вручила пакет Виктора.
   В Краснодон я возвратилась вечером. Очень устала и легла спать. Часов в одиннадцать раздался стук в окно:
   - Аня дома?
   Мама открыла дверь и шепотом ответила:
   - Спит. Только что пришла от отца. - Поздний гость исчез.
   По голосу я узнала, что заходил Виктор.
   Встретиться с ним удалось лишь через неделю. У моей мамы случился сердечный приступ, и я не могла от нее отойти. Когда ей стало легче, я побежала в клуб имени Горького.
   Играл струнный оркестр. Виктора не было. Руководил музыкантами Сергей Тюленин. После оркестра выступала Люба Шевцова с акробатическими номерами. Потом, как обычно, танцы. Виктор появился перед закрытием клуба. Очень обрадовался мне. В этот вечер мы долго стояли возле нашей калитки. Он мне многое рассказал о своей жизни и своих друзьях.
   - Нам, молодым, здоровым людям, стыдно сидеть без дела в тылу врага! - очень горячо говорил Витя.- Надо помогать нашей армии. И ребята кое-что делают...
   Он никогда не говорил: "Я сделал", "Я организовал",- не в его характере было выставлять себя. Он говорил: "Ребята листовки расклеивают...", "Хлопцы скирды хлеба пожгли, в шахте аварию устроили..." А сам он как будто к их делам не имел никакого касательства.
   Зная своего друга, я догадывалась, что он несомненно член подполья, а возможно, и руководитель. Под конец он и сам сказал:
   - Ты, конечно, догадываешься, что все это связано с "Молодой гвардией" - о ней сейчас весь город шепчется. Но надо готовиться к более активным действиям...
   Я слушала, как завороженная. И все ждала, что Витя мне даст какое-нибудь ответственное задание. Но он только сказал:
   - Подумай обо всем. Я тебе верю, как самому себе...
   Помните, какая взволнованная прибежала я к вам, несмотря на поздний час?
    - Ах, Анна Дмитриевна, как интересно жить! - воскликнула я.
    - Это сейчас-то, в оккупации? - удивились вы и даже рассердились.
    Я начала говорить о том, что слышала от Виктора. Не дав договорить, вы резко оборвали:
   - Аня, это он сказал тебе, как другу, как близкому человеку... А ты?.. Так же можешь рассказать и подружке, и еще кому-нибудь.
   Я поняла, какую оплошность сделала, и расплакалась. Помню, всю ночь не спала, а наутро спросила у вас:
   - Как вы думаете, я должна рассказать про это Третьякевичу?
   - Обязательно. Пусть он еще тебя пропесочит.
   При следующей нашей встрече я во всем повинилась Виктору. Он помрачнел. Потом промолвил:
   - Глупая ты еще, Аня! Видно, не отдаешь себе отчета в том, что можно, а что нельзя говорить. Я понимаю тебя: мы привыкли говорить не таясь. Но сейчас это смертельно опасно...
   Виктор помолчал, а потом добавил:
   - Что Анне Дмитриевне разболтала - не беда. Она все равно о многом догадывается. А ты впредь - думай...
   Матери моей становилось хуже, и я не могла отойти от нее по целым суткам. С Виктором встречались редко, от случая к случаю. Он был очень занят. Иногда на несколько дней уходил из Краснодона. А куда - я уже не смела спросить.
   На Новый год я узнала, что Виктор арестован. Стало так больно, так страшно, что я едва сдержала крик. Мама заметила, как я побледнела. Она сделала вид, что чувствует себя хорошо, и настояла, чтобы я ушла из города.
   Я не была членом Молодой гвардии, но повсюду начались аресты, и в этих условиях действительно самым благоразумным было уйти.
   Спустя неделю на квартиру моей тетки явился полицай:
    - Здесь живет Анна Борцова? - спросил он.
    - Здесь,- сказала тетка,- да ушла в деревню вещи менять на продукты.
    - Вещи менять,- недобро усмехнулся полицай.- Ну, сыщем...
   Виктора я больше не видела... Обнимаю вас.
   А. Борцова".
   
   
   
   
   
   
   
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Мстить! Мстить!
   
   .(по воспоминаниям Нади Тюлениной)

   Сергей вернулся домой потрясенный. Лег на кровать вниз лицом и пролежал до вечера, не издав ни звука.
   - Вставай ужинать,- позвала сестра.
   Он медленно поднялся. Но к столу не пошел:
    - Надя, знаешь, где раненые, что оставались в больнице?
    - Пятерых отдали жителям, а двух самых "тяжелых" перенесли в камеру за кухней. Неужто немцы их нашли?!
    - Нашли... Выволокли на дорогу и - прикладами... прикладами... Подбежали две женщины, хотели унести раненых с дороги. Фашисты их тоже - прикладами, потом - сапогами. Одну застрелили, другая едва уползла... Никогда! Слышишь, никогда! Не забуду!.. - исступленно выкрикивал Сергей.- Мстить, мстить!..
   В Первомайском поселке староста нашел в забитом сарайчике склад оружия. Изменник Родины решил передать его в немецкую комендатуру. Снарядил три подводы, взял несколько полицаев и отправился в город.
   Когда подводы поравнялись с виноградниками на пустыре, из кустов ударил автомат. Полицаи, как крысы, бросились врассыпную. Из виноградников выскочили четверо хлопцев, похватали оружие, сколько было под силу унести, и скрылись. Дело было к вечеру. Прибывший на это место отряд полиции никого не нашел. Наутро не осталось и следов происшедшего здесь нападения,
   
   Надя, узнав о случившемся от женщин, спросила у Сергея:
    - Кто на такое мог решиться?
    - Не знаю...- ответил Сережа и отвернулся.
   Но загадочная усмешка на его лице говорила, что он хорошо был осведомлен о нападении. А может, и участие в нем принимал.
   Это было 23 августа. В тот день Миша Григорьев тоже был в приподнятом настроении и все время напевал вполголоса свою любимую песню:
   
   По долинам и по взгорьям...-
   
   - Потом наши разговоры с братом стали более откровенными,- рассказывала далее Надя.- Однажды он обратился ко мне с вопросом: "Надя, ты член партии, не знаешь, кто из коммунистов оставлен у нас в городе?.. Ну понимаешь, для чего..." - Но я ничем ему помочь не мог- ла. Приходит он через неделю опять веселый: ребят знакомых встретил. "Знаешь,- говорит,- какая удача, сестренка? Оказывается, наших хлопцев много в городе застряло. Пока не очень лезут на улицу. Ну да пообвыкнут, приглядятся к фрицам - посмелеют".
   С того дня Сергей еще реже стал ночевать дома. Все время был чем-то озабочен. Как-то вечером он сказал:
   - Надя, сегодня нужна твоя помощь! Вернусь поздно, постучу в твое окно. Открой без лишних вопросов...
   Однако в ту ночь Сергей домой не вернулся.
   Прошло несколько дней.
   Всюду по городу были расклеены приказы, на которые не скупились "носители нового порядка". Ходить по городу позже семи часов - смерть, оружие найдут - смерть, на место работы являться обязательно, на бирже труда зарегистрироваться надо.
   За любое нарушение приказа одна мера наказания - расстрел.
   - За один наган - смерть,- балагурил и в таких условиях неунывающий Сережка,- а если их много, то еще посмотрим! Если позже семи часов идти, то есть в восемь-девять - смерть. А если в два, в три ночи - это еще посмотрим!..
   
   Но пришлось столкнуться и с невероятным: Ковалев, Григорьев и Пирожок ходили по городу с повязками полицейских! Нельзя было поверить, что они изменили Родине. Однако факт оставался фактом: всем троим немцы доверили даже винтовки.
   Когда у матери Миши Григорьева спрашивали, как же это ее сын, комсомолец, пошел на такое, бедная женщина заливалась слезами:
   - Сама не пойму. "Так надо",- говорит.
   В ночь под седьмое ноября 1942 года Анатолий Ковалев и Михаил Григорьев добились, чтобы их назначили дежурить вместе возле помещения полиции. Было морозно, и патрульные, походив с полчаса, надолго забирались в теплую дежурку. Миша с Анатолием, заступив после полуночи, обогнули здание, осмотрелись. На улице не было ни души. Анатолий из-под джемпера вынул красное полотнище. Миша прикрепил его к заранее приготовленному древку. Своими богатырскими руками Толя подсадил друга на низкий карниз крыши. Через несколько минут Миша спрыгнул на землю, и "полицаи", как ни в чем не бывало, зашагали по улице.
   Кончилось дежурство, они вошли в здание и легли спать.
   Утром 7-го ноября жители Краснодона увидели советские флаги на многих зданиях. Начальник полиции Соликовский, брызжа слюной, орал на своих подручных и метался по городу с плеткой. Когда ему сообщили, что на полицейском управлении тоже висит флаг, он сначала не поверил. Затем, убедившись, что и на его "резиденции" побывали подпольщики, пришел в совершенную ярость. Отстегал плетью очередного дежурного, устроил "разгон" всему наряду, но, боясь, чтобы про этот флаг не стало известно Зонсу или еще кому из немецкого начальства, приказал полицаям молчать. Очень уж ему было конфузно.
   Однако весть об этом событии уже передавалась по городу из уст в уста. Дерзость подпольщиков рождала легенды...
   
   Группа Сергея получила задание расклеить листовки в самых оживленных местах города. Дежурил возле полицейского управления опять Миша Григорьев.
   Была лунная ночь. Две фигуры, держась в тени, показались из-за угла. Чиркнула зажигалка. Миша в ответ трижды мигнул фонариком. Подпольщики мигом выскочили из тени, бесшумно перебежали улицу. Степа Сафонов мазнул забор, которым было обнесено здание полиции, Сергей Тюленин пришлепнул бумажку.
   Вдруг со стороны базара послышался приглушенный свист. Ребята тотчас исчезли. Миша размеренным шагом двинулся вдоль забора. Навстречу ему из-за ближнего барака вышел заместитель Соликовского - Захаров, один из самых лютых палачей в полиции.
    - Кто здесь пробегал? - рявкнул он, держа револьвер наизготовку.
    - Вроде никого,- спокойно ответил Миша.- Бауткин недавно с поста вернулся.
   Захаров сразу увидел белевшую при лунном свете листовку.
   - А это - откуда? - заорал он.- Ты наклеил? Сам?
   Он загнал Мишу в дежурку, приказал разоружить. Дорого на этот раз обошлась молодогвардейцам их дерзость. Только выдержка и стойкость Григорьева спасли организацию от провала.
   Целую неделю держали Мишу в камере, допрашивая каждый день. Захаров бил его ручкой пистолета по лицу, выкручивал руки, топтал сапогами.
   - Не видел я,- стоял на своем Григорьев.- Может, листовку до меня кто наклеил. Или когда я ходил вокруг дома.
   Не добившись ничего, Захаров и Соликовский приказали дать Михаилу 25 плетей и выгнали из полиции "за недисциплинированность".
   Чуть живого привезла его мать домой. Миша заболел нервной горячкой. Полмесяца пролежал он в бреду. После перенесенных мучений здоровяка Мишу Григорьева трудно было узнать.
   В один из октябрьских вечеров кто-то постучал в дверь дома Виценовских. Мария Александровна осторожно спросила:
   - Кто?
   - Юрий прислал к вам на ночь квартирантов. Примите, Мария Александровна!
   Быстро открыв дверь, она впустила двух мужчин - оборванных, едва живых. Не было сомнения, что они только что бежали из колонны военнопленных. Приведший их человек сразу же скрылся в темноте.
   - Кто вас вел? - спросила Мария. Александровна, усаживая "квартирантов" за стол.
   - Какой-то полицай,-- сказал мужчина, который был помоложе и покрепче,- Мы уж думали - конец нам...
   И он рассказал, как городские ребята помогли им бежать. Когда колонна военнопленных вступила на первую улочку города, из домов высыпало много женщин и стали бросать голодным людям картошку, хлеб. Несмотря на брань и удары прикладами, порядок нарушился. Люди кидались туда, куда падали куски хлеба. В толчее среди пленных появилась девушка на коньках.
   - Катитесь в яр и лежите там,- шепнула она. Сделав движение, будто поскользнулась, девушка схватила за руку ближайшего конвоира и повернула его спиной к яру. В ту же секунду двое пленных бросились вниз по склону. Следом, вздымая снежную пыль, помчались чьи-то санки. Слышался веселый мальчишеский голос:
   - Филька, берегись!..
   Пролетая мимо упавших пленных, паренек тихо бросил:
   - Замрите!..
   Когда колонна прошла, та же девушка на коньках подняла их:
   - Идите за мной! Глухим пустырем, через каменный карьер провела она беглецов к какому-то дому, трижды стукнула в ставень и, шепнув им "ждите!", тут же исчезла. Из дома вышел полицай с винтовкой. - Мы так и сомлели! - рассказывал Марии Александровне младший из мужчин.- А полицаи говорит: "Не бойтесь. Проведу вас к хорошим людям..." Вот мы и у вас.
   Два дня бежавшие из плена жили в доме Виценовских, потом Юрий так же незаметно увел их ночью.
   Желая проверить свои предположения, Мария Александровна в разговоре с сыном сказала:
   - А ты, оказывается, с Мишей Григорьевым дружишь?
   - Ты его узнала? - по Лицу Юрия скользнула тень беспокойства.
   - Мне показалось, что он приводил к нам пленных.
   - Мало ли что может показаться в темноте. Главное - ни с кем ни слова на эту тему...
   Видно, Юрию и лгать матери не хотелось, и правду сказать было нельзя.
   
   
   
   

У последней черты

   
   В замасленном полушубке Осьмухин шел по дороге к мехцеху, решив попутно заглянуть к Ивану Земнухову. У калитки стоял отец Ивана и смотрел из-под руки в сторону площадки. Тут же была и мать, она вытирала глаза концами платка. Смутная тревога уколола в сердце Володю. Он торопливо спросил:
    - Ваня дома?
    - Вон, повели Ваню,- отец трясущейся рукой показал на площадь.
   Володя метнул быстрый взгляд в ту сторону: Ваня шел между двумя полицаями.
   Схватили!.. За что? Неужели провал? Володя бегом направился к механическому цеху.
   Внезапно перед ним выросла Оля Иванцова.
   - Забрали Мошкова, Третьякевича, а сейчас - Земнухова,- быстро сказала она.- Кажется, из-за проклятых мешков с подарками. Надо передать нашим, предупредить...
   - Действуй. Я - в мастерские, скажу Туркеничу.
   По дороге он продолжал лихорадочно прикидывать в уме, как велика опасность для других членов Молодой гвардии. То, что арестованные товарищи могли кого-то выдать, совершенно не приходило в голову. Но что именно стало известно полицаям о последнем налете на автомашины с подарками? Знают ли они всех участников операции?
   Туркенич встретил весть об аресте троих членов штаба без паники.
   - Из этих и само гестапо ничего не вытянет,- уверенно сказал Ваня Туркенич.- А раз их в полицию взяли, значит, по уголовному делу. Обойдется.
   Но после работы он снова подошел к Осьмухину. Вид у него был теперь куда более озабоченный и хмурый. Володя догадался, что Туркенич разговаривал с кем-то из старших - с Лютиковым или Бараковым,- и те куда более серьезно отнеслись к аресту.
    - Знаешь, Володь, надо предупредить оставшихся членов штаба, чтоб сообщили всем руководителям групп: подготовиться к уходу из города.
    - Ладно, передам Кашуку и Тюленину. А нам самим как быть?
    - Прямой угрозы, кажется, нет. Но понимаешь, какое дело. Полиция зашевелилась, и жандармерия тоже. Надо ожидать облав и проверок. А у нас в мастерских, ты же знаешь, полно сбежавших из плена. Документы у них - липа. Этим хлопцам надо побыстрее найти квартиры в окрестных поселках и вывести отсюда.
   За несколько дней, прошедших после ареста первых молодогвардейцев, часть из тех, кто имел фальшивые документы, ушли из Краснодона. Остальные ждали своей очереди.
   Полиция нагрянула в середине дня. Первым схватили Николая Румянцева. Ваня Туркенич видел, как заламывали Румянцеву руки назад. Он сразу понял, что коммунистическое подполье, возглавляемое Филиппом Петровичем, раскрыто: Румянцев был членом группы Лютикова.
   Полицаи заняли выход из мастерских и по двое, по трое ходили по цеху, выискивая коммунистов. Туркенич проскользнул за станками к окну. Потянул створку - она медленно подалась. В следующее мгновение он, едва ступив ногой на подоконник, вымахнул на улицу. Кто-то из рабочих сразу прикрыл за ним окно. Однако завхоз Валентин Ключ, крутившийся по цеху вместе с полицаями, заметил, как Иван выскочил. Он шепнул дежурившим у двери. В погоню за Туркеничем бросилось двое. Но того и след простыл...
   Из города Иван выбрался часов около десяти. Направился в Первозванку, где жила семья товарища, с которым он вместе служил в армии. Дорога была переметена, тридцать километров Туркенич едва осилил к утру.
   Хата Панаса Перебийнос стояла у балочки на краю села. Панас воевал на фронте. Дома была его жена Дарья Васильевна с двумя детьми. Она хорошо знала Ивана и даже звала его в шутку кумом. На рассвете к ней и постучал Туркенич.
   Узнав голос "кума", Дарья Васильевна быстро открыла дверь. После первых же слов женщина поняла, что его надо спрятать.
    - Ладно, придумаем что-нибудь,- сказала она.- А сейчас лягай спать.
   Однако спать не довелось. Залаяла собака, к хате Перебийноса подошел местный полицай Стриженко с двумя сварливыми соседками. Оказалось - ведро общественное пропало с колодца. Пришлось их впустить в дом. Иван спрятался во второй комнатке, где спали дети.
    - Как хочешь, Васильевна, а на тебя падает подозрение,- заявила одна из вошедших.- Вчера я поздно воду брала - ведро в колодец спустила, чтоб не намерзло. Сегодня глядь - нет его.
    - Так с чего вы надумали, что я взяла? - с досадой сказала жена Панаса.
    - А с того, милая, что у тебя перед рассветом двери скрипели.
    - Корова у меня вот-вот отелится, с того и выходила. Что мне - ведро? Ну идемте в сени, в хлев - глядите. Не в горницу ж я его потащу, если взяла.
   Переругиваясь, они вышли из хаты. Иван решил, что вместе с женщинами ушел и полицай. Надо было быстро убрать телогрейку, которую он второпях оставил на крючке у порога, а то вдруг зайдут снова соседки - у таких баб глаза приметливые.
   Обманутый тишиной, он быстро распахнул дверь в первую комнату и нос к носу столкнулся с полицаем. От неожиданности тот выронил винтовку. В одно время нагнулись за ней Туркенич и Стриженко. Схватили, затягались в тесной комнатке. Иван вырвал ружье. Стриженко побелел.
    - Слушай,- сказал Туркенич,- ты жить хочешь. Хочу жить и я.
    - Та мине - що, живи. Тильки рушницу отдай.
   Иван знал, что если он убьет сейчас полицая, то Дарью Васильевну с детьми расстреляют "за укрывательство".
   - На,- протянул он винтовку.- Да не вздумай болтать, что я у кумы был. Панас мне того не простит.
   Стриженко не очень ревностно служил своим "господам" - старался не обижать односельчан. Последние слова Туркенича навели его на мысль, что тут просто "любовное дело", будь перед ним партизан - тот бы ружье не отдал.
   - Буду мовчать, тильки не кажись днем. - Полицай с женщинами ушел.
   Рассказав Дарье Васильевне, что случилось, Туркенич тут же выбрался из-под гостеприимного крова, проскользнул возле плетня в балочку и скрылся.
   Часа через три-четыре после его ухода к Дарье Васильевне явились два полицая со старостою. Они обшарили все закутки в доме и во дворе - искали будто бы ведро...
   Туркенич направился по дороге к леску. Затем буераками, вдоль ручья. Несколько суток пробирался он в сторону фронта. В одной землянке он решил отдохнуть. Здесь его и нашли наши разведчики.
   Вместе с передовыми частями Советской Армии он вошел в Краснодон.
   
   Сергей Тюленин вернулся домой ночью - раненый, обмороженный, голодный. Трое суток перед этим не смыкал глаз. Сказав несколько слов о своих злоключениях при переходе фронта, он уснул, едва коснулся кровати.
   Утром в дом Тюлениных забежала их соседка Максимовна. На руках у Александры Васильевны хныкала внучка.
    - Чего куксишься? - притворно улыбалась соседка, гладя ребенка по голове.- Нет дяди Сережи, никто тебе печенья не носит...
    - Онь дядя! - малышка указала пальчиком на загородку.
   Максимовна бесцеремонно приоткрыла дверь в соседнюю комнату, где спал Сергей:
   - Ага, прилетел, значит!.. Зачем это я пришла к тебе, соседка? Вот голова!.. А-а, дай-ка ты мне ситечко.
   Она тут же заторопилась домой.
   На сердце у Александры Васильевны стало неспокойно. Надо было будить сына, да у него был такой измученный вид, что решила повременить до завтрака.
   А через час в дом вошли два полицая и сразу - за перегородку:
   - Вот он, бегунок! Насилу дождались!
   Сергей поднялся, но не сразу понял, кто его будит.
   Мать упала в ноги полицаям:
   - Не губите! Корову отдам, все забирайте - скажите там: нет дома...
   Маруся, сестра Сергея, принесла заветную коробочку с двумя золотыми обручальными кольцами:
   - Возьмите... вместо брата. Еще костюм мужнин отдам, новый.
   Заколебались полицаи, начали переглядываться.
   - Павло..., а может...- сказал один, явно не желая выпускать из рук золото.
   В это время в дверях показалась Максимовна, и почти следом вошел немец с автоматом.
   Полицай торопливо сунул в карман коробочку с кольцами. Второй толкнул Сергея к выходу:
   - Теперь ничего не поделаешь. Идем...
   Сергей с презрительной ухмылкой глянул на него и начал целовать родных:
   - Ну, мать, прости и прощай... Вот и отоспался дома...
   Немец взмахнул плеткой в сторону Александры Васильевны:
   - Ты тоже пойдешь, старый собак. Вместе пойдешь!
   Мать даже рада была, что будет сопровождать раненого сына.
    - Когда меня втолкнули в застенок,- рассказывала потом Тюленина,- шум стоял. Сплошной шум, будто оглохла я. Сердце закаменело. Нашла местечко, села на пол. Спустя время голоса начала различать. Рядом увидела Аню Сопову. Косы вокруг шеи. Светленька блузка в крови, прилипла к спине, задубела... Потом Аня пить попросила. На окне стояло ведро. Я подала ей.
    - Спасибо, бабушка,- сказала она.- Как вы попали к нам? Кто вы?
    - Я Тюленина, Сергея мать...
   Аня вздрогнула. Сжала мою руку. Спросила тихо:
   - Он здесь?
   Загремел замок. Из двери крикнули:
   - Тюленина, бабка, на допрос!
   У меня сердце обмерло. Я зачем-то платок поправила, из камеры, как мне показалось, боком вышла.
   - Сюда! - крикнул полицай, когда мы двинулись по коридору. Он открыл одну из дверей и втолкнул меня в комнату.
   Там сидели трое. Накурено, вонища. Не сразу разглядела Сережу. У стены он стоял... Рубаха изодрана, лицо в ссадинах, опухло так, что глаза совсем заплыли. Кинулась я к нему. Немец дернул меня за руку, назад вернул: "Стой здесь!".
   Сын глядел на меня пристально, что-то хотел сказать, предупредить о чем-то.
   Допрашивали Сережу. Я поняла, что вызвали меня, чтобы я видела, как мучают его, и оттого, чтоб ему было тягче.
   - Где был? Кто посылал? Что видел? - сыпались вопросы.
   Сергей повернул к нему голову. Лицо искривилось. Сказал с ненавистью:
   - Ничего вы, гады, от меня не услышите. За нас скажет вам Красная Армия. Вы слышите?.. Слышите?..
   Пушки вдалеке гремели.
   Фашист что-то сказал другому, и я увидела, как тот сорвал с руки Сережи повязку, прутом железным в рану ткнул. Красные круги перед глазами у меня пошли.
   - Изверги! Людоеды! - кричу.- Что вы делаете?! - Кинулась я на ката проклятого. Прут из рук его вырвала. В угол швырнула.
   Один палач меня в грудь ударил. Отбросил назад, другой на Сережу, как собака, накинулся. Стал бить чем-то по лицу, по голове.
   - Бей, кат! Бей! - крикнул Сережа и плюнул в немца кровью. Потом упал.
   Тут уж не помню, что и было. Я что-то кричала. Вырвалась опять к Сереже. Закрыла своим телом. Он разлепил глаза и тихо так сказал:
   - Не дразни зверей... загрызут... Пусть одного меня... Ты ничего не знаешь...
   Больше ничего не помню...
   Очнулась я в камере. Ко мне женщина склонилась - поила водой. Я пила и не чувствовала, что пью. А перед глазами - Сергей. В крови, без рубахи, руки вывернуты. И плевок его на поганом лице ката... Кровью своей плюнул сыночек мой.
   
   ...Их последнюю группу везли к шурфу на двух санях.
   Кончилась улица, дома отодвинулись,- ушли туда, где оставались люди и будущее. Последний домик мигнул звездочкой-огоньком, потом тоже исчез. Впереди поднимался, вырастал террикон. Он был похож на огромный могильный курган.
   А кругом степь снежная. Это все, что осталось им видеть.
   И те, кого везли, и те, кто вез, знали, что жизнь для них кончается. Но те, кто вез - палачи - были пьяны, поэтому перекликались громко, ободряли себя, старались заглушить предчувствие собственного близящегося конца. У зверья предчувствие опасности развито сильнее, нежели у человека. Так, морские крабы чуют приближение бури задолго до того, как на их берег грянет шквальная волна.
   Брякали винтовки.
   Рявкали невпопад полицаи.
   А те, кого везли убивать, лежали молча, без движения.
   Казалось, смерть уже наложила ледяную свою костистую руку на них: обречен человек, молчи и сдайся.
   Тонкой тоской визжали полозья.
   Казалось, люди поняли и примирились с судьбой. Никто из лежащих не плакал, не метался в отчаянии.
   Но это - казалось.
   Не вздрагивая, не шевелясь, вдруг до судорог напрягалось могучее тело Анатолия Ковалева. Бугры мускулов делались крепкими, как булыжник. Мелкую дрожь его чувствовали лежавшие рядом товарищи и знали, что Анатолий пытается разорвать провода, которыми были стянуты руки за спиной.
   Наконец Ковалев прошептал в самое ухо Мише Григорьеву.
   - Готово. Сейчас тебе помогу. Бежим...
   Миша с трудом качнул головой - беззвучно дохнул в щеку друга:
   - У меня сил нет. Беги один.
   Анатолий сделал еле заметное движение в сторону Виценовского. Но тот, уже догадавшись, что происходит, чуть тронул ногой Анатолия. "Не шевелись! Мне не поможешь. Давай один..." - означало его тихое поталкивание. На последнем дневном допросе полицаи отбили у него легкие, и Юра Виценовский не в силах был подняться - не то что бежать.
   Сани остановились шагах в двадцати от взорванного копра, под которым в снегу зияла черная пропасть шурфа. Молодогвардейцы поняли, что это и есть их могила.
   Полицаи, распаляя в себе злость грязной бранью, начали стаскивать их с саней.
   Первой поволокли к шурфу Аню Сопову.
   Захаров шел впереди и тащил ее за одну косу - вторую он оторвал у девушки на допросе. Возле шурфа Аню поставили на ноги. Она выпрямилась, в упор посмотрела Захарову в глаза.
   Звери не выносят человеческого взгляда, и палач заорал:
    - Нагни голову!..
    - Что вы этим хотите сказать? - ответила девушка.- Чтобы я склонилась? Нет!..
   И в тот момент, когда внимание палачей сосредоточилось на происходящем возле шурфа, Анатолий Ковалев вскочил с саней. Ударом плеча он опрокинул стоящего рядом полицая и рванулся вниз по склону. Суетливо замельтешили конвоиры, вскидывая винтовки. Грянули первые торопливые выстрелы. И тут вдруг сполз с саней Миша Григорьев и с криком побежал в противоположном направлении. Ноги его непослушно путались и запинались, точно задевали за невидимую проволоку в снегу. Пронзительная боль в позвоночнике не давала ему ускорить бег. Но он, вихляясь, продолжал бежать.
   На передних санях поднялся Сергей Тюленин, до той минуты лежавший без движения. Сначала он встал на колени. А когда увидел бегущего Анатолия, вскочил на ноги. Ему было видно, как наперерез Ковалеву ринулся Захаров, и Сергей закричал вдруг звонко, с неизвестно откуда взявшейся силой:
   - Толя, левей!.. Толя! Толя! Левей, левей!.. К домам! В степи догонят! В город, в город беги!
   И Ковалев, безотчетно подчиняясь этой его команде, резко повернул влево. Пули Захарова, налившего на бегу из пистолета, уже не могли его достать. А от полицаев, стрелявших со стороны копра, беглеца загородили смежные сугробы.
   Пуля сразила Мишу Григорьева метрах в пятидесяти от саней. Он и не мог бы, уйти. Все, что он делал, кинувшись через силу бежать, имело лишь одну цель - вызвать огонь на себя, облегчить возможность побега товарищу.
   Острый удар в спину резко толкнул его в снег. И прежде, чем потерять сознание, он успел подумать: "Не в Толю.."
   А Сергей продолжал указывать Ковалеву как лучше скрыться от преследователей. Пока автоматная очередь не прошила его. Уже падая, он крикнул счастливым голосом:
   - Ушел!..
   Счастлив, кто верен дружбе.
   

Наверх