Мне, единственной сестре молодогвардейца Анатолия Попова, очень хочется рассказать вам о брате все, что сохранила моя память. Я моложе брата на четыре года. Раннее его детство описываю по многочисленным рассказам нашей мамы Таисии Прокофьевны и бабушки Матрены Пантелеевны.
    Толя тоже учился в школе, был пионером, с гордостью носил красный галстук. Восхищался героями гражданской войны, подражал в своих играх Чапаеву, Щорсу, Котовскому, Лазо. Рано начал читать. До конца его короткой яркой жизни книга оставалась для него верным другом. Это она научила его видеть добро и зло, отличать правду от лжи, друзей от недругов, научила мужеству, верности Родине, готовности отдать ей все.
    Он так любил жизнь! С удовольствием работал в колхозе, совхозе, на пришкольном участке, дома на огороде, в саду. Мечтал о далеких походах, не уставал ходить по нашей привольной донецкой степи, вслушивался, о чем поет жаворонок, что шепчут под ветром травинки.
    Влекли его тайны земли, мог часами любоваться звездным небом, мечтая открыть свою, новую звезду. Все в природе удивляло и восхищало его.
    Кем бы он был? Ботаником? Археологом? Писателем? Возможно... Точно знаю одно: он обязательно был бы честным, принципиальным, трудолюбивым, волевым, любящим свою Родину, свой народ, свое дело человеком. Таким знали его в семье, таким знали его наставники и товарищи. Таким он остался для меня навсегда.
   
   
   

ТРОПИНКИ ДЕТСТВА

   Еще издали вижу Каменку и ускоряю шаг. Как щедра ты, река нашего детства! Вернула мне тепло и надежность руки брата, ведущего меня по шаткой кладке на тот берег, вернула восторг недозволенного купания в еще не успевшей согреться воде, прелесть белых лилий на синей глади. И этот луг, привольный и пестрый. И веселые юркие тропки на нем, протоптанные мальчишками и девчонками, которые, как и мы с братом, родились в Изварино. Правда, бывший хутор Изварино теперь не узнать: добротные дома, во многих дворах гаражи, в центре поселка - школа, магазины. А когда-то здесь стояли покосившиеся от времени хатки, крытые соломой. В одной из таких хаток жили наши дедушка и бабушка Иван Семенович и Матрена Пантелеевна Поповы. Было у них четыре дочери и три сына, старший из них, Владимир,- наш будущий отец. Как ни бились, из бедности не вылезали: надел был маленький, так как землю давали только на мужчин, и выращенного с трудом урожая еле хватало, чтобы прокормиться. Приходилось батрачить на кулаков.
   Рано довелось и нашему отцу испытать подневольный труд: с двенадцати лет ходил на поденщину. Но все-таки ему повезло закончить церковно-приходскую школу. Учился хорошо, получил похвальную грамоту, стал одним из самых грамотных людей в хуторе. Шли к Владимиру Ивановичу - так величали отца с шестнадцати лет - бедняки написать нужную бумагу, письмо. Он же читал им первые декреты Советской власти "О мире", "О земле". Новая жизнь начиналась для крестьян хутора Изварино. Но ее надо было отстоять, защитить от белоказаков, белогвардейцев, интервентов. Ушел наш дедушка Иван Семенович Попов на гражданскую войну, ушел и не вернулся. Мы, внуки, знали его по фотографии, что висела в простенке между двух окон: с высоким лбом, светловолосый, светлоглазый. Не раз бабушка говорила: "Внучек весь в деда: светленький".
   В девятнадцать лет взял в руки винтовку и наш отец. С замиранием сердца слушали мы его рассказы о гражданской войне. Тогда и узнали, как он поседел в двадцать лет. Окружили белые их отряд, захватили в плен группу красноармейцев. Издевались над ними, били, объявили, что утром всех расстреляют. Загнали их в сарай, заперли, стражу поставили. Налетели ночью красные конники, разгромили белых, своих, освободили. Из сарая отец вышел с поседевшей головой. Еще злее сражался против белых. А когда вернулся в Изварино, пошел с аршином в поле, отмерял крестьянам землю. Избрали его членом сельского Совета.
   В большую семью привет отец нашу маму Таисию Прокофьевну Изварину. Нелегко им приходилось: надо было помогать бабушке поднимать на ноги детей, обрабатывать надел, Но все у них ладилось, все трудности сообща преодолевали.
   15 января 1924 года в маленькую тесную бабушкину хатку пришла радость: родился Толя, первый внук. Бабушка в нем души не чаяла: очень похож на деда, такой же светленький.
   Уходили старшие на целый день из дома; кто в поле, кто на работу, кто на учебу. Оставался Толя с бабушкой. Сразу за хаткой расстилался луг, а у самой речки были огороды. Идет бабушка поливать огурцы, капусту, и Толя в одной рубашонке спешит рядом с ней, приглаживая босыми ножками стерню скошенной травы, чтобы не так кололась. Бабушка усаживает его на берегу, строго приказывает не приближаться к воде, а сама идет делом заниматься. Но где там! Не успеет бабушка повернуться, как от речки уже кричат дети:
   - Скорее! Толя в воду упал!
   Бежит бабушка, сильными крестьянскими поднимает внука, целует в мокрые волосы:
   - Светленький мой!
   Были и долгие зимние вечера, когда за окном выла метель и уютно жужжала прялка.
   Примостится Толя где-нибудь сбоку и слушает бабушкины сказки. И все недоумевает, как это Иванушка не смог отличить голос Бабы-Яги от голоса мамы, ведь такого голоса, как у мамы, больше ни у кого нет. И все интересуется, приплывет ли Иванушка к нашему берегу.
   Наш прадед Пантелей Иванович, отец бабушки, для Толи тоже словно из сказки явился: он мастерил лодки, вырезал из дерева посуду, ложки. И сказочными были для Толи те мгновенья, когда сделанная на его глазах лодка понесла их с дедушкой Пантелеем по реке.
   Так и рос брат, познавая, что сказку превращают в быль обыкновенные работящие люди, что труд приносит огромную радость. Еще совсем маленьким он старается помогать бабушке: встречает корову из стада, пасет теленка, гусей. Рос Толя непоседой, быстрым, любознательным. То зайдет далеко по берегу в поисках необыкновенных камушков, то заблудится в балке за хутором, исследуя муравьиные тропы, то первым бросится перепрыгивать костер и обожжет ноги. Мама тревожилась:
   - Боюсь, Володя, за сына, уж очень он быстрый, и все ему надо знать.
   - Это хорошо. Тая, что быстрый и любознательный, - успокаивает ее отец, - настоящим мужчиной вырастет.
   В июне 1928 года родилась я. Бабушка рассказывала, что Толя очень обрадовался моему появлению. Часто открывал полог самодельной люльки, которую не так давно занимал сам, и все рассматривал свою сестричку. Маме надо было работать, и меня рано начали прикармливать молоком из бутылочки. Толя просил у бабушки бутылочку и осторожно поил меня. Очень гордился, когда ему доверяли возить меня гулять в самодельной коляске. Когда младшему брату отца Василию исполнилось шестнадцать лет, общими усилиями купили нам флигель: совсем тесно становилось в бабушкиной хатке. Начали наши родители хозяйничать сами, но забота о бабушкиной семье осталась на них. А вскоре произошли еще большие перемены: отец поступил на работу в заготконтору на руднике Сорокино, и наша семья распрощалась с Изварино, в 1931 году поменяла место жительства. Рудник Сорокино станет городом Краснодоном в октябре 1938 года. На наших глазах будут подниматься новые дома, прорисовываться новые улицы, густеть кроны деревьев молодого парка в центре.
   Мы стали жителями шахтерского поселка Первомайка. Нам дали здесь дом с садом и огородом. Мы были счастливы. А Толю особенно радовало то, что речка Каменка оказалась рядом с нашим домом, словно прибежала вслед за нами. Летом 1932 года Толя вместе с товарищами, которых скоро завел на новом месте, все чаще появлялся возле школы: он уже числился в списках первоклассников. Ремонт школы был общим делом всего поселка, все готовились к первому сентября как к большому празднику. Эта атмосфера передавалась и детям. Августовским вечером, когда вся семья была в сборе, Толя рассказал, что школа стала очень красивой, а для первого класса поставили новые парты.
   - Вот видишь, как о вас заботятся, - сказал отец.- Хоть и не очень просторная пока ваша школа, но всем места хватит. Наша церковноприходская школа вообще помещалась в одной комнате. Все классы вместе - по рядам, и на всех - один учитель. В мое время училось мало детей: кому не во что было одеться, обуться, кому надо было нянчить младших. Меня, как старшего сына, ваш дедушка решил все-таки выучить грамоте, как трудно ни приходилось, не сорвал. Очень мне хотелось учиться, (старался, чисто и грамотно писал, и с арифметикой у меня все получалось). Даже возил меня учитель на соревнования, выиграл я там, первым решил все задачи. Хочу, сынок, чтобы и ты не ленился учиться. Ну что, проверим еще раз, все ли у тебя готово к школе? И снова отец достает портфель, букварь, тетради, ручку, коробочку с перьями, пенал. Снова они все перебирают, аккуратно складывают рубашечку, брючки, туфли. И вот наступило первое сентября. Толя поднялся в это утро засветло.
   - Что ты, сынок, - стала укладывать его мама,- поспи, еще очень рано, папа еще на работу не ушел.
   - Ничего, - вмешался отец. - Пусть поднимается, пусть приучается вставать рано.
   Солнце уже сияло над поселком, когда Толя, такой торжественный, нарядный, вышел из дома. Стесняется, что мама провожает его, старается опередить ее. Мама проводила сына до красного здания школы, дождалась, пока прозвенел звонок, затихли классы. Вернулась домой - ничего не может делать, все валится из рук, от окна не оторвется. А вот и Толя, быстро взбежал на крыльцо, распахнул дверь:
   - Нас перевели из красной школы в белую. Нашего учителя зовут Николай Петрович. Я сижу с Колей Кондратовым на первой парте. В классе большие счеты, будем считать.
   Толя был способным учеником, быстро все схватывал. Но спокойно сидеть за партой никак не мог привыкнуть...
    По воскресеньям папа усаживал Толю рядом, проверял, как он читает, пишет. У брата все ладилось: он бойко читал, быстро считал, чисто писал.
   - Да, с учебой у тебя дела идут хорошо,- хвалил его папа.- А как с поведением?
   - Плохо,- признавался Толя. - Как только сел, так и хочется повернуться.
   - Но ты же не будешь слышать, что объясняет учитель,- растолковывал ему папа,- не поймешь новый материал, отстанешь.
   - Я все слышу и понимаю,- отвечал Толя,- хотя и верчусь. Но учитель сердится, поднимает меня, заставляет повторить, что он сказал, я повторяю, а он все равно сердится, другим, говорит, мешаешь.
   Незаметно подкрался Новый год. Пошла мама в школу на родительское собрание, принесла Толин табель: отметки отличные, а поведение посредственное. Трудно давалась брату усидчивость. Но когда кто-то из его одноклассников не мог ответить урока, тут он был весь внимание - подсказывал. Однажды учитель Николай Петрович пришел к нам домой и рассказал:
   - На уроке арифметики вызываю одного ученика. Этот не просто непоседлив, но и лентяй, никак не заставлю его работать, хотя и покоя ему не даю. Говорю, чтобы отложил на счетах две сотни и пять десятков. Уверен, что не знает он материала. Смотрю и глазам не верю: отложил правильно. Когда же это он успел так подтянуться? И тут глянул вниз, а там лишняя пара ботинок: Анатолий притаился за счетами, товарища "выручает"...
   
   В красном здании поселковой школы открыли ликбез, и наша мама пошла учиться. Не все у нее получалось, и Толя стал ее первым помощником. Брат серьезно и строго останавливал мои шалости: "Тихо! У нас урок!"
   Жили наши родители дружно, растили нас в ласке, но и в строгости. В доме, в саду, на огороде работали вместе, каждый делал что мог. Наша мама, красивая, статная женщина, все умела и все успевала, хотя летом, как и все домохозяйки, работала в колхозе. Отец много занимался нами, помнил, что кому необходимо. Приносил обновки и заставлял примерять, чтобы убедиться, что все удачно куплено. Тепло родительского дома согревало нас, учило верности и любви.
   Когда приходило лето, не было счастливее нас. Особенно радовались, если мама отпускала нас на речку. Местом наших игр была полянка по ту сторону Каменки. Брат переводил меня через кладку, и начинался такой веселый и длинный летний день. Мальчишки крепко хватались за ветки растущих у самой воды деревьев и, разогнавшись, падали в воду, плыли саженками вдоль берега. Брат рано научил меня плавать, но не разрешал мне забираться далеко в воду, и я плескалась у берега. Купались и ныряли до тех пор, пока туман не застилал глаза.
   Бывало, что Толя уходил к речке сам: когда он ловил рыбу, ему нельзя было мешать. Я обычно по несколько раз бегала к берегу, чтобы убедиться, что Толя сидит на месте, и успокоить маму. Так было и в тот день. Когда же к вечеру побежала в очередной раз, увидела, что Толя возвращается. Но почему-то припадает на одну ногу. Решила, что ему в ногу попала заноза, но оказалось другое: рыболовецкий крючок зацепился между двумя пальцами. Что же делать, как ему помочь?
   Он доковылял в летнюю кухню и наказал мне:
   - Чтобы мама ничего не увидела. Возьми на этажерке коробочку с лезвиями и йод в шкафчике. Быстро и тихо.
   - Будешь резать?- испугалась я.
   - А что делать?
   Я мигом принесла коробочку с лезвиями, йод и зажмурила глаза. Когда открыла их, брат уже прыгал на одной ноге, пережидая боль и жжение йода.
   Однажды осенью, когда Толя уже был в третьем классе, я спросила у него:
   - А почему у Коли Кондратова есть пионерский галстук, а у тебя нет?
   - Будет и у меня, - ответил он.
   К 7 ноября папа принес Толе пионерский галстук:
   - Ты уже большой, сынок, скоро станешь пионером.
   Я несколько раз украдкой повязывала галстук вокруг шеи, вертелась с ним перед зеркалом. Мама увидела и спрятала галстук подальше:
   - Помнешь, придет время, папа и тебе купит пионерский галстук.
   В то утро брат особенно тщательно чистил свои брюки, пиджак, обувь. Положил в портфель рядом с книгами галстук и ушел в школу. Мы с мамой волновались, я даже на улицу вышла заранее, чтобы первой встретить брата. Он шел не спеша, и красный галстук делал его лицо ярче, выразительнее. Я взяла его за руку, и так мы вместе вошли в дом. Мама обняла Толю, поцеловала:
   - Поздравляю, сынок. Вот и надел ты красный галстук.
   На этот раз, когда закончилась четверть, в школу пошел папа. В Толином табеле - одни отличные оценки.
   Николай Петрович был доволен:
   - Хороший у вас сын, настоящий пионер.
   В 1935 году пошла в первый класс и я. Брат помогал мне, проверял, как я приготовила уроки, заставлял переписывать и перечитывать. Вспоминаю... Надоело мне в пятый раз читать одно и то же, и я оттолкнула книгу. Меня поразило лицо брата, он чуть не заплакал:
   - Нельзя так с книгой...
   Благодаря брату я тоже рано приохотилась к чтению. Навсегда остался со мной тот восторг, когда дедушка Прокофий подарил мне первую книжку - сборник сказок.
   Отец мамы Прокофий Иванович до революции был одним из самых бедных в Изварино. Но грамоту он осилил и, хотя на всю семью были одни сапоги, тратил скудные деньги на книги, выписывал журнал "Нива". Он приносил Толе свои книги, расспрашивал о тех, которые внук уже прочитал, оставался доволен:
   - Головастый парень растет, далеко пойдет.
   Огорчался дедушка Прокофий:
   - Не смог дать вовремя грамоты вашей матери.
   Да и как бы он смог, если в семье было пять дочерей, Тая, наша мама,- старшая: всех должна была нянчить. И то, что мама закончила ликбез, то, что чтение стало для нее необходимостью, было для дедушки большой радостью. А мы ему рассказали, как однажды мама оставила нас без обеда: не смогла оторваться от интересной книжки. Все вместе посмеялись, и было нам легко и светло.
   В саду под яблоней у нас была беседка. Там стояли топчан, большой фанерный ящик вместо стола. Брат устилал топчан душистой травой, забирался на него и читал. Я не всегда решалась мешать ему, но когда слышала его смех, бежала в беседку смело. Он рассказывал мне, что его рассмешило, а потом увлекался и пересказывал всю книгу. Но больше всего мне нравилось, когда Толя изображал понравившихся ему героев. Вот он наклеил усы из пакли, подсунул под рубашку маленькую подушечку, подпоясался красным шарфом, повесил на него самодельную деревянную саблю, стал в позу Тараса Бульбы: "А поворотись-ка, сын!"
   Сколько было радости, когда папа привез этажерку! Толя выкрасил ее в коричневый цвет и все пробовал, скоро ли высохнет краска. И вот, наконец, высохла. Мы сообща решили, в какой угол поставить этажерку, и она заняла свое место, преобразив всю комнату. На верхних полках ровными стопочками лежали наши учебники и тетради, а ниже - книги, которые подарили нам родители и дедушка. Теперь у нас была своя настоящая библиотека.
   Толя и его товарищи любили мастерить. К школьной выставке работ учеников каждый задумывал своё. На этот раз брат взялся сделать пулемет. Целыми днями пропадал в сарае в окружении соседских мальчишек. И вот выкатил пулемет во двор. Папа посмотрел, похвалил:
    - Настоящий чапаевский! Молодец, сын!
   На школьной выставке Толин пулемет занял первое место и до самой оккупации стоял в пионерской комнате.
   По вечерам отец расспрашивал нас, чем мы занимались. Однажды он сказал брату:
   - Я купил тебе путевку в пионерский лагерь. Поедь, наберись сил перед школой.
   Сборы были недолги. Я повисла на руке у брата, не хотелось расставаться.
   - Еще чего! Я ведь не надолго,- успокаивал меня Толя.- Привезу тебе "чашечек", "ложечек" из желудей, в Суходоле много дубов.
   Скучно было без брата. Но не прошло и недели, как он вернулся. В руках ботинки, на плече одеяло, в глазах грусть. Мама всплеснула руками, испуганно спросила:
   - Что-то случилось?
   - Случилось. Нарушил режим. Выгнать хотели, а я не стал ждать, сам ушел.
   Мама не стала ругать сына, а, заглядывая ласково в его глаза, попросила рассказать о том, что произошло. Я слушала брата и соглашалась с ним, что в лагере неинтересно: пионервожатая водила ребят строем к Северскому Донцу, там играли в "третий лишний", "испорченный телефон", и так с утра до вечера. Мальчишкам это надоело, и они незаметно убежали в лес. Только построили шалаш из веток, как нагрянула пионервожатая.
   - Знаю, это ты настроил ребят уйти в лес, - сказала она Толе. - Ты нарушил режим и будешь исключен из лагеря.
   В тот же день Толя ушел из лагеря. Всю ночь шел и к утру добрался домой. Мама его накормила и уложила спать.
   Отец тоже говорил с сыном спокойно, но настойчиво:
   - Пионервожатая права: ты нарушил режим, и тебя надо было наказать.
   Учись признавать свою вину. И учись жить в коллективе. Завтра отвезу тебя снова в лагерь.
   Мама просила, я просила, но папа был неумолим. Толя ни слова не сказал, молча собрался, молча вышел с отцом.
   И снова брат в пионерском лагере. Мама тревожится, часто поглядывает на калитку: не идет ли ее сын с одеялом на плече? Через неделю мы поехали навестить Толю. Я первой заметила брата среди ребят и закричала: "Толя! Мы приехали к тебе!" Папа пошел попросить, чтобы отпустили сына. И вот он идет к нам, загорелый, улыбчивый, на ходу рассказывает:
   - У нас теперь новый вожатый. С ним очень интересно. Играем в лесу, спортом занимаемся. Скоро пойдем на спартакиаду в Поповку, готовимся.
   - А домой не хочешь? - спросил папа.
   - Нет, нет, в лагере так интересно.
   Среди одноклассников у Толи было много друзей. В шестом классе он очень сблизился со Славой Тарариным. Они походили друг на друга серыми глазами. Слава был плотнее брата, но ниже ростом, у Толи лицо чуть продолговатое, у Славы скуластое. Приходили к нам и Витя Петров, миловидный, круглолицый, с косым пробором в темных волосах; Витя Шульгин, высокий, худенький, со светлыми вьющимися волосами, застенчивый, скромный; Володя Рогозин, темно-русый, кареглазый, очень спокойный, молчаливый. Толя и его товарищи много читали, увлекались игрой в шахматы. Зимой, когда выпадал хороший снег, все свободное время катались на лыжах, которые сами делали. Возвращались к вечеру веселые, довольные, если даже у каждого оставалось по одной лыже.
   Приходила весна. Каменка разливалась, становилась полноводной, широкой. Мальчики строили плот. Спускали его на речку и с песнями плыли к Изварино, туда, где жила бабушка. Она с радостью встречала их, поила холодным молоком с душистым, только что выпеченным хлебом. Но больше всего брат любил нашу степь с ее белым, как лебедь, ковылем, яркими полевыми цветами, с крутыми балками, где росли дикие яблони и груши, с ручейками, где водилась мелкая рыбешка. Толя брал свою полевую сумку, молоток, запасался хлебом и солью и уходил с товарищами в степь на весь день. Обследовали все пещеры возле хутора Деревечко. Там можно было найти причудливой формы камни. Старожилы говорили, что в этих пещерах в гражданскую войну прятались партизаны. Ребята убедились в правоте людской молвы - отыскали гильзы патронов.
   Возвращались домой поздно вечером. Приносили большие букеты полевых цветов для матерей. Вот они вернулись из похода в степь, и мама предлагает им поесть. Отказываются:
   - Мы не голодные. Наловили рыбешки, раков, нарвали диких яблок, испекли все это в костре и хорошо поели.
   Мне нравилось рассматривать камни, которые они приносили с собой.
   - Ой, какие красивые! - восхищалась я.
   Выбирала самый блестящий камушек и просила брата:
   - Можно мне взять этот себе?
   - Не надо, Лида,- останавливал меня Толя. - Мы все это отдаем Якову Филипповичу. Он определяет природу камней, и они становятся геологическими экспонатами.
   Яков Филиппович Изварин, наш учитель географии и ботаники, в свое время изъездил Кавказ, работал во многих геологических экспедициях. Часто рассказывал нам обо всем увиденном, и мы очень любили его слушать. Он создал в школе геологическую коллекцию. Находки ребят тоже хранились там, в специальных ящичках, каждый минерал в своей ячейке с названием.
   Когда Толя учился в седьмом классе, папа купил ему фотоаппарат. Брат быстро освоил фотодело, отдался ему всей душой. Снимал все, что было дорого ему: родную школу, Каменку, степь бескрайнюю. Много фотографировал маму, меня с подругами, папу с друзьями, которые часто собирались у нас по воскресеньям. Но больше всего фотографировал своих товарищей, себя вместе с ними, привязав веревочку к спуску фотоаппарата.
   Пришло еще одно увлечение - химией. Брат просил у мамы разрешения на самое короткое время занять плиту и уставлял ее жестяными баночками из-под консервов. Что-то там варил, кипятил, а потом колдовал над стеклянными баночками с порошками разных цветов.
   Мама терпеливо ждет, когда сын освободит плиту. Ей хочется скорее открыть двери, чтобы проветрить комнату от резких запахов. Но она не мешает Толе закончить свои опыты, ей нравится, что сын так старательно чего-то добивается. И наконец...
   - Получилось!- радостно кричит Толя.- Получилось!
   Он весь перепачкан, но, прежде чем умываться, спешит к столу, чтобы записать результаты опытов. Для этого у него специальная тетрадь. Такая же тетрадь есть и у Володи Рогозина: тот тоже проводит опыты. А потом мальчики собираются и сообща обсуждают результаты. Вот и теперь Толя, все тщательно записав и умывшись, собирается к Володе.
   - Я пошел, мама!
   - Счастливо, сынок!
   В нашем саду было много яблонь, но сразу за домом - особенные. Папа с Толей сделали им прививки, и на их ветках созревали яблоки двух сортов: одни крупные, краснобокие, другие помельче, матово-зеленые. Толя с гордостью угощал этими яблоками своих друзей.
   Очень хотелось брату посадить деревья у самого дома.
   - Поливать надо будет саженцы, - говорила мама, - а воду далеко носить.
   - Ничего, - решил Толя, - буду носить воду из речки.
   Брат посадил с одной стороны дома клен, с другой - тополь. Носил воду из речки, поливал саженцы, ухаживал за ними. И деревца принялись, начали быстро расти, вытянулись. Под кленом поставили стол. Стал этот уголок для всех нас дорогим местом: здесь всей семьей пили чай, здесь Толя с товарищами играл в шахматы, тут собирались родственники, соседи, вели неторопливые беседы. Теперь эти деревья вдвое выше дома. И все так же под ними играют дети, пьют чай и говорят о жизни, о будущем взрослые...
   
   
   

"...БУДЬ ВО ВСЕМ ПРАВДИВ И ЧЕСТЕН"

   Брату и его товарищам повезло: когда они закончили семь классов, наша школа стала средней, и им не надо было идти в город в восьмой класс. С началом учебного года у Толи и его товарищей наступила ответственная пора: они готовились к вступлению в комсомол. По вечерам брат подолгу беседовал с отцом, просил его:
   - Ты меня спрашивай, спрашивай больше, чтобы я был готов на любой вопрос ответить.
   Папе было дорого общение с сыном, его доверие:
   - Время как быстро бежит. Кажется, совсем недавно я покупал тебе пионерский галстук... Давай еще раз пройдемся по Уставу, чтобы ты не просто формулировку знал, но и смысл ее чувствовал.
   Спрашивал папа и о другом:
   - На уроках читаешь?
   - Бывает, - признавался Толя, - Но редко, редко.
   - Не надо, сын, будь во всем правдив и честен.
   Вспоминаю... Стою у калитки на закате морозного январского дня. Выпавший недавно снег озарил все вокруг своей чистотой. Жду брата. Представляю, как где-то кто-то строгий его о чем-то настойчиво спрашивает, а Толя теряется, не знает, что ответить. Нет, нет, Толя ответит, на все вопросы ответит... Вижу брата. Он не один, с ним Слава Тарарин, Витя Петров. Такие счастливые! И как будто подросли, стали выше... Вместе мы заходим в теплый дом, где так вкусно пахнет только что испеченным пирогом.
   - Ну как, на все вопросы ответили? - спросил папа.
   - Ответили, ответили. Вопросы были легкие. Но мы очень волновались, - признался Слава.
   Когда пирог был съеден, ребята играли в шахматы. Им не хотелось расставаться.
   - Толь, а Толь, - Витя Петров так обычно называл своего друга, - ты и в этот раз сторонился девочек. Даже не поздравил их с таким событием. В чем дело? Ты их боишься? Хотя знаю тебя как смелого человека. А... скорее всего ты влюблен...
   - Считай, что ты хороший психолог, и на этом поставим точку, - лицо брата стало пунцовым.
   - Что с тобой, Витя? - голос у Славы спокойный, глуховатый. - А я тебя знаю как верного товарища и порядочного человека...
   Мне хотелось помочь брату побороть смущение. Как все вездесущие девчонки, я давно уже заметила, что Толе нравится Уля Громова. Она жила по соседству - с крыльца нашего дома просматривался флигель Громовых. Уля часто бывала у нас. Толя радовался ее приходу, но боялся поднять на нее глаза. Меня это удивляло, мне казалось, что на Улю можно смотреть бесконечно: все в ней было красиво, все в ней завораживало и удивительно белое, лицо, и светящиеся глаза, и легкие, как птицы, руки.
   Но Витя сам разрядил обстановку:
   - Какие серьезные. И пошутить с вами нельзя. Давайте лучше споем. Начинай, Лида, "Утро красит нежным светом...".
   Мы не раз уже так вместе пели. Но больше всего нам нравилось, когда пел Толя. У него был приятный тенор, однако брат стеснялся петь на людях, и о том, что он хорошо поет, знали только родные и друзья. Толя спел свою любимую "Выхожу один я на дорогу...". Мы заслушались, горячо аплодировали ему. Когда брат проводил товарищей, я попросила его показать мне комсомольский билет. Он протянул мне билет и попросил: "Осторожно!" Я громко прочитала:
   - Время вступления - 5 января 1940 года...
   Из школы брат приходил поздно: то комсомольское собрание, то заседание учкома, то готовили очередной номер стенной газеты. Как дороги ему были его класс, его школа! Все, все, что происходило с ними, касалось его, все, все он был готов для них сделать, каждому, если нужно, помочь. Учитель украинского языка и литературы Илларион Макарович Знаенко вспоминал:
   "Трудно переоценить организаторские способности Ули Громовой и Анатолия Попова. Именно вокруг них начал группироваться коллектив учащихся. Их большая начитанность, их личные моральные качества: честность, человечность, прямолинейность, трудолюбие, коллективизм - позволили им снискать у товарищей всеобщее уважение и авторитет уже в шестом классе и стать во главе коллектива".
   В нашем доме было всего две комнаты. В первой - мы с Толей. Его кровать и стол - за ситцевой, в горох, занавеской. Вернется брат из школы, поужинает, спрячется за своей занавеской - и не слышно его. Я загляну, а он делает мне знаки, чтобы не отвлекала. Иногда сам позовет: "Послушай, новый стих написал". Для меня это было необычным и удивительным: мой брат пишет стихи! Помню волнение и счастье, когда я декламировала его стихи на праздничных утренниках в школе, а мне аплодировали. Я была так горда за брата!
   Толю тянула литература, тянуло слово. Он очень много читал и много писал сам стихов, рассказов. Его стихи и рассказы помещались в стенной газете и школьном журнале "Юный литератор". Этот своеобразный альманах основали участники литературного кружка, собирая там творчество учащихся. Когда заполнялось несколько тетрадей, их переплетали, делали поплотнее обложку и на ней рисовали: "Юный литератор", ставили номер. Активно участвовал Толя и в литературных диспутах, которые проводились в школе каждые две недели. Брат на них часто бывал "судьей", а Слава Тарарин "адвокатом". "Судили" многих литературных героев. Мы, учащиеся младших классов, удивлялись: как это можно судить Онегина или Печорина, если они жили очень давно? Толя и Слава готовились к диспутам заранее, и мне не раз приходилось быть свидетельницей их споров.
   Литературные диспуты бывали и у нас дома. Как только собирались ребята вместе, так и начинался разговор о том, кто что прочитал, что кому понравилось или не понравилось. Я заслушивалась: как красиво и правильно они говорят! Но не все понимала. Просила объяснить - смеялись:
   - Читай, читай больше, и все будет понятно.
   А я ждала, когда мальчики доспорят и станут читать стихи. Они все знали наизусть много стихов, поэм. Толя декламировал большую часть "Евгения Онегина" А. С. Пушкина, "Мцыри" М. Ю. Лермонтова, "Кому на Руси жить хорошо" Н. А. Некрасова, стихи и поэмы В. В. Маяковского. Книг на нашей этажерке становилось все больше. Были там "Как закалялась сталь" и "Рожденные бурей" Николая Островского, сочинения И. С. Тургенева и А. М. Горького, сборники стихов М. Ю. Лермонтова, Н. А. Некрасова, В. В. Маяковского. А вот появились десять томов А. С. Пушкина: дедушка Прокофий сделал внуку подарок. Рядом с ними встал роман "Война и мир" Л. Н. Толстого: папа привез из командировки, чем очень обрадовал Толю. Работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, политическую литературу брат покупал сам, отвел им место на верхней полке.
   Заняла на нашей этажерке свое место и книга произведений У. Шекспира. На внутренней стороне обложки надпись: "Отличнику учебы и большому книголюбу - ученику 9-го класса Первомайской СШ № 6 Анатолию Попову". Ниже - подписи директора школы и учителей.
   В архиве музея "Молодая гвардия" хранятся воспоминания директора Первомайской школы № 6 Ивана Арсеньевича Шкребы - несколько тетрадей, исписанных мелким убористым почерком. В одной из них - рассказ об уроке, когда была задана контрольная работа по химии:
   "...Попов Анатолий перечитывает написанное, затем чертит что-то на промокашке и показывает Рогозину. Тот утвердительно кивает головой и углубляется в свою работу. У них разные варианты, да и заимствовать что-либо друг у друга эти ребята не станут. Видимо, Попов хочет включить в работу описание своих химических опытов. Анатолий мечтает о литературной деятельности, но есть у него и наклонности естественника- экспериментатора. Вместе с изобретательным Рогозиным он проводит дома различные опыты по химии, конструируя некоторые химические приборы для этого. Попов сторонится общества девочек, как-то связанно чувствует себя в их среде. В частых спорах со своим другом Тарариным иногда хочет выдать себя за сухого скептика. Но все товарищи знают, что у Анатолия нежная, отзывчивая душа. Его приводят в восторженное состояние величественная картина восхода солнца на Донце, своеобразный утренний шорох камышей и щелканье пернатого мира. А когда Анатолий читает о гуманных и благородных поступках героев, у него увлажняются глаза и в груди нарастает порыв к светлым, возвышенным деяниям. Анатолий Попов глубоко презирает все пошлое, мерзкое, лживое... Классные руководители пересмотрели в библиотеке абонементные карточки, чтобы ознакомиться с тем, что и как читают ученики. Длинный перечень книг в карточке Попова Анатолия. Кроме художественной значится и научно-популярная литература. Это самый активный читатель, по заявлению библиотекаря Тамары Кондратьевны Петрухиной".
   Бывшего школьного библиотекаря Тамару Кондратьевну Петрухину встречаю часто. Рассказывает: "Привезут новые книги, а Анатолий уже в библиотеке, предлагает свои услуги, чтобы поставить их на стеллажи. Ставит да и зачитается. Говорю ему, что этак мы и до утра не поставим. Засмеется, все быстро сделает. А наутро бежит с приятелями за книгами. Умные были ребята..."
   Конечно, все книги, что были у нас дома, Толя читал и перечитывал. И школьную библиотеку он лучше других знал, тоже ни одной новинки не пропустил. А когда обнаружил, что в клубе имени А. М. Горького хорошая библиотека, зачастил туда.
   - Это хорошо, что ты много читаешь, - говорил ему папа. - Но не забывай и об уроках.
   - Не забываю, - улыбался брат.- И о спорте не забываю.
   Да, он не забывал о спорте, как бы ни был занят. У нас был замечательный физрук Алексей Григорьевич Петрухин. Это он увлек ребят спортом. Анатолий сдал нормы ГТО и с гордостью носил значок. Папа заметил на лацкане его пиджака значок, спросил:
   - Значит, готов, сын, к труду и обороне?
   - Готов! - ответил Толя.
   Папа всегда приносил под Новый год елочку, блестящие шары, радужные бусы, серебристый дождь. А мы с братом с малых лет делали елочные игрушки сами, и они у нас получались удивительные, необыкновенные: Толя умел выдумывать, фантазировать. Так было и в этот раз, под Новый, 1941 год. Убрали елку, и она нам показалась особенно красивой. Пришли Толины друзья, мои подруги, соседские дети. Плясали вокруг елки, пели, Толя играл на мандолине. От души веселились. И никто не знал, что в нашем доме, как и во многих других домах, долгие годы не будет елки, не будет смеха...
   Толя заканчивал девятый класс, я - шестой. Тесно в нашей школе. Или это потому, что мы все так выросли? Шестой и девятый классы - рядом. На большой перемене нас, младших, тянет к старшим. Ждем, что девятиклассницы сейчас запоют. Вот они уже собираются. Уля Громова перекинула на спину свои тяжелые косы. Рядом с ней стройная, смуглая Майя Пегливанова, всегда румяная и улыбающаяся Нина Герасимова, не по годам серьезная, молчаливая Лиля Иванихина, круглолицая, большеглазая Ангелина Самошина. Уля запевает: "Стоить гора високая..." И песня уже звучит во всей школе, в каждом из нас. И хоть мальчишки играют на улице, они тоже слышат песню... Дежурная учительница Прасковья Власовна Султан-бей ходит по коридору. И улыбка освещает ее лицо...
    Та весна была дружной. Буйно цвели сады.
   - Быть богатому урожаю, - радовался наш дедушка Прокофий.
   И мы радовались вместе с ним. И тому, что он пришел к нам, и тому, что сад весь в цвету. Радовались весне, всему, что было вокруг нас. Толя бережно, ласково относился к дедушке. А дедушка прислушивался к внуку, гордился им: "Всего достигнет, чего мы не успели", Поинтересовался:
   - Надумал уже, какую специальность выбрать?
   - Не совсем, - ответил Толя. - Вот если бы можно было соединить археологию, ботанику и литературу... Хотя одно другому не мешает...
   - Соединишь, - утверждал дедушка. - Только постарайся одно дело знать так, чтобы от людей не было стыдно.
   - Постараюсь, - обещал Толя. - А пока ты мне подскажи, как найти те древние могилы, о которых ты в прошлый раз рассказывал. Очень уж они меня заинтересовали.
   - Да что тут подсказывать. Приходи в воскресенье, вместе пойдем, так вернее будет.
   В следующее воскресенье брат с полевой сумкой рано утром отправился к деду. Пришел вечером уставший, весь в глине.
   - Вы только посмотрите, что я там нашел, - и он достал из полевой сумки куски глиняных горшков, кривую, потемневшую от времени саблю, какие-то кости.
   Мама испугалась:
   - Не надо, не надо, убери все это, а лучше выбрось.
   - Что ты, мама! Это драгоценные находки. Вот отнесу в школу, определим, сколько веков над ними пронеслось...
   
   Лучший друг Толи - Слава Тарарин жил теперь в Молдавии, в Бельцах: его отца послали туда работать. Они все время переписывались, письма Славы лежали горкой на этажерке.
   В последнем письме от 29 мая 1941 года брат писал Славе: "...Скучаю по родной степи. Давно по ней не ходил. При раскопке одной могилы удалось найти саблю и другое... Завтра иду сдавать алгебру... Славка, я думаю написать большую вещь под названием "Жизнь"..." Не знал брат, что он никогда не напишет свою вещь под названием "Жизнь". Не знал, что это его письмо станет музейным экспонатом.
   Толя вытянулся, как тополек на леваде. И походка стала особенной: прямой, весь устремленный вперед, идет по улице не оглядываясь, словно летит. Свои светлые волосы смачивает на ночь водой, зачесывает кверху и повязывает платком. Утром ровным серебристым валиком лежат они над высоким лбом. Брови у Толи темные, с изломом посередине, верхняя губа полнее нижней, по- детски припухшая. Толя очень скромен, по-прежнему сторонится девушек, не носит галстуков, тщательно следит за чистотой своей одежды. Шутит: "И кроме чисто вымытой сорочки..." За этим мы с мамой тоже тщательно следим. Экзамены мы с братом сдали успешно. Толя перешел в десятый, я - в седьмой класс. После последнего экзамена пришел домой со своими товарищами Витей Петровым, Володей Рогозиным, Витей Шульгиным. Сфотографировались, а потом долго сидели в беседке, вели "умные разговоры", как я отвечала маме, когда она спрашивала, чем занимаются ребята. Запомнила Толю в белой сорочке, в тюбетейке, оживленного, веселого.
    По земле шел июнь 1941 года. Воскресенье. Мы, как всегда, всей семьей на веранде. Папа - с газетой, я - с книжкой, мама что-то шьет, Толя ремонтирует табурет. Завели родители житейский разговор, что кому надо купить из одежды.
   - А Толе уже нужен костюм такого же размера, как и мне, - заметил папа. - Вырос наш сын...
   - Вырос, - откликнулась мама. Совсем большой стал...
   И тут зазвучала песня. Это Уля. Она всегда, когда работает в огороде, поет. "Ой, не свити, месяченьку, не свити никому..." Голос у Ули сильный, приятный. Когда Уля поет, все соседи притихают. Заслушался и Толя и уронил табурет. Поднял поспешно и снова уронил. Я рассмеялась:
   - Вот как действуют песни Ули на нашего Толю!
   Ничего не ответил брат, глаз не поднял. Но лицо у него вспыхнуло, даже шея покраснела. Отец улыбнулся, а мама погрозила мне пальцем.
   - Хорошая девушка, - сказала мама, - славная. Только чего это она перестала приходить к нам? Раньше часто забегала. Хотя работы у нее много, все приходится ей делать и в доме, и на огороде, у матери совсем ноги больные. А может быть, просто стесняется, взрослой стала.
   Отец, помогая Толе преодолеть стеснение, переменил тему разговора:
   - Скоро, мать, будем провожать сына. Закончит на следующий год десятый класс, поедет учиться. А там и Лида отправится, она у нас будет зубным врачом...
   И вдруг его голос заглушил крик с улицы:
   - Война! Война! Немцы напали на нас!..
   Наша соседка Василина Филимоновна Овчарова бежала по улице и повторяла:
   - Война! Война!..
   
   
   
   
   
    

"ДА, Я ЛЮБЛЮ СВОЮ РОДИНУ..."

   
   В середине июля вернулась в Краснодон из Молдавии семья Тарариных. Теперь Толя и Слава вдвоем ходили в военкомат. Возвращались угрюмые, недовольные.
   - Что вам сказали? - в который раз уже спрашивала мама. И такая печаль была в ее глазах...
   - Сказали, что не доросли еще. Пойдем в училище радистов проситься.
   В училище их тоже не взяли: не прошли по зрению. Но мальчики не оставляют попыток попасть на фронт, закаляют себя. С утра уходят на Каменку, преодолевают реку не через подвесной мост, а под ним, повиснув на руках и перебирая канат. Отдохнув на том берегу, двигаются в обратный путь. Перестарался Толя: руки у него опухли, все в ссадинах, ложку не может держать. Мама огорчалась:
   - Какая надобность, сынок, себя калечить?
   - Большая надобность! Не сегодня-завтра мы уйдем на фронт, надо готовиться.
   Всей школой помогали колхозникам убирать урожай. Я работала рядом с братом на полях у хутора Деревечко. Здесь Толя научился водить трактор: на фронте пригодится! Шли мы через все поле из конца в конец. А по дороге мимо двигались люди - эвакуированные, кто в машине, кто на повозке, кто пешком.
   В августе проводили в армию Витю Шульгина. Он 1922 года рождения, его срок пришел. Товарищи сфотографировались на память.
   Газеты приносили тревожные вести. Гитлеровцы рвались к Москве. И к нам фронт приближался. Пришел дедушка Прокофий, спрашивает у Толи:
   - Неужели мы их не остановим?
   - Уже остановили, - ответил Анатолий, - Вот читай: октябрьское наступление немецко- фашистских войск на Москву потерпело провал, противник вынужден перейти к обороне. И в Донбассе дальше Миуса не пустили, Красный Луч держится. Как бы там ни было, а остановим и обратно погоним. И в Берлине будем. Обязательно будем.
   К 7 ноября мы в школе приготовили концерт. Пели "Вставай, страна огромная...", "Дан приказ ему на запад...". Наши матери слушали нас и плакали. Многие из них стали солдатками, многие проводили на фронт сыновей. Не в один дом уже пришла похоронка.
   В праздники у нас всегда собиралось много людей: приходили родственники, соседи, сослуживцы отца. Бывали у нас и родители Вити Петрова
   Владимир Петрович, он был председателем райпотребсоюза, и Мария Петровна, моя учительница. Веселились, танцевали, пели. Но теперь было не до гостей.
   - Давай сходим в Изварино, проведаем бабушку, - предложила мама.
   И тут мы увидели через окно бегущего Толю. Он вскочил в комнату, весь сияя:
   - Вы только послушайте, мама, Лида: в Москве был парад! Прямо с Красной площади уходили войска на передовую!..
   
   В ноябре призвали отца. Мама собирала ему вещмешок, украдкой вытирая слезы. Брат то раскладывал на столе книги, то снова складывал их стопкой. Я тенью ходила за отцом, никак не могла представить, что его не будет с нами. Все думала, когда же мы теперь увидимся.
   - Вот что, дети, - сказал папа ласково и строго. - Вы должны думать о маме... Поддерживайте ее, помогайте ей. Крепитесь... Разобьем фашистов, и снова будем все вместе. Учитесь, пишите мне письма...
   14 ноября чуть свет мама и Толя проводили отца. Меня не разбудили. А вскоре получили письмо от отца. Он воевал на Орловском направлении. И снова приходит к нам дедушка Прокофий, и одним начинается его разговор с Толей: как под Москвой?
   - Не быть им в Москве, дедушка, - успокаивает его Толя. - Вот у разъезда Дубосеково 28 бойцов из дивизии генерала Панфилова стояли насмерть четыре часа и не пропустили врага. Уничтожили 18 танков и десятки фашистов. И таких бойцов у нас миллионы, и насмерть стоят все.
   Потом Толя пересказывает дедушке все, что узнал из газет о боях на Миусе. Как стойко держат оборону воины сформированной в Ворошиловграде 395-й стрелковой дивизии, в которую вошли в основном шахтеры. Были там и краснодонские горняки.
   
   Наступил 1942 год. Первый раз у нас в доме не было елки. Но в школе она по-прежнему светилась и одаривала нас новогодними подарками. Толя стал совсем молчаливым. Усиленно закаляет свой организм. Дали со Славой друг другу слово прийти в школу в одних костюмах. Собрав тетради, брат в одном костюме идёт к двери.
   - Что такое, сынок? - забеспокоилась мама. - А пальто? Там такой мороз, простудишься.
   - Я не могу иначе, мама, - ответил Толя. - Мы со Славой дали друг другу слово, что придем в школу в одних костюмах, несмотря ни на какой мороз.
   В школе я увидела, что Слава пришел в школу в пальто и даже с шарфом вокруг шеи. Вечером сказала маме об этом, и она упрекнула Толю:
   - Видишь, Слава больше любит свою мать, послушался ее, не пошел в школу в одном костюме.
   - Нет, мама, - не согласился с ней брат. - Любить мать - одно, а быть верным слову - другое. Как говорил папа, надо быть правдивым и честным во всем.
   Зима 1942 года выдалась холодной, морозной, с обильным снегом. Ждали весну. И она пришла. Отшумели вешние воды, расцвели сады. И опять дедушка Прокофий говорит о хорошем урожае, мама в ответ ему кивает головой и думает о чем-то другом: давно уже нет писем от отца. И мне почему-то не хочется бежать в сад, хотя он такой красивый - весь белый, ажурный. А Толя вообще целый день не выходит из комнаты - все время читает, пишет. Мама зовет его:
   - Что ты весь выходной работаешь? Выходи к нам на веранду, передохни.
   - Некогда, мама, - отвечает Толя. - Последняя четверть кончается, заданий много. И надо сочинение написать.
   Утром, когда я проснулась, брат был уже за столом. Справа - окно, в которое виден белый цветущий сад и восходящее над ним золотисто-багряное солнце.
   - Ну вот, теперь уже, кажется, все. - Толя повернулся к нам. - Мама, Лида, послушайте мое сочинение "Я люблю свою Родину".
   - Читай, читай, сынок, - откликнулась мама. - Мы слушаем.
   Словно душу свою он открывал перед нами: "Весь мир пылает в огне войны. Страшным смерчем проносится она - небывалая по силе и грандиозная по размерам - от сурового Севера до тропической Африки, сея смерть, разруху, голод и нищету. Бьются два лагеря в смертельной схватке. С одной стороны, коалиция свободолюбивых стран, возглавляемая нашей Родиной, и, с другой - опьяненные манией величия, дошедшие почти до безумия немецкие фашисты и их меньшие братья по кровавым и гнусным делам - японские милитаристы, румынские бояре, итальянские фашисты и др.
   Люблю ли я свою Родину и готов ли я защищать ее до последней капли крови, как подобает советскому воину?
   Да, люблю! Да, я люблю свою Родину, свободолюбивую, многонациональную, за ее героическое прошлое, за великое настоящее, а главным образом, за ее будущее.
   Я люблю ее за то, что она дала всем трудящимся нашей страны новую жизнь, раскабалив их от национального и классового гнета, я люблю ее за то, что она дала всем трудящимся право на труд, на отдых и образование; она сделала человека полновластным хозяином необъятных просторов. И вот на этих просторах захотели обосноваться алчные немецкие палачи, наводнить нашу любимую страну кровожадными жандармами гестапо и надеть на наш свободолюбивый народ позорное ярмо рабства. Но Гитлер жестоко просчитался, ибо народ, с которым он затеял войну, непобедим и мощь его неисчерпаема.
   Советский народ знает цену свободы, кровью, огромными жертвами завоеванной в 1917 году, и предпочитает умереть стоя, чем жить на коленях. Такова воля моего народа, и такова моя воля, и, когда нужно будет принести себя в жертву Родине, я, не задумываясь, отдам свою жизнь".
   ...Закрою глаза, и снова я в том весеннем утре 1942 года. Снова слышу голос брата: "...и, когда нужно будет принести себя в жертву Родине, я, не задумываясь, отдам свою жизнь..." Снова ловлю взволнованный голос мамы: "Очень, очень хорошее ты написал сочинение, сынок, все в нем сказал, что думаешь и чувствуешь..." А за окном встает белый цветущий сад и восходит над ним золотисто-багряное солнце...
   Дня через три на уроке русской литературы учитель Иван Алексеевич Тарарин раздал десятиклассникам сочинения и сказал:
   - Неплохо все написали, много хороших сочинений, но я хочу зачитать вам лучшее - Анатолия Попова.
   В классе стало тихо. Толя опустил глаза книзу, так и просидел все время, пока учитель читал его сочинение. Об этом мне рассказала на перемене Ангелина Самошина.
   
   От отца письма приходили все реже. 10 мая 1942 года мы получили его последнее письмо. Он писал: "...Вчера освободили одно село, в нем не осталось ни одного целого дома, ни одного жителя. Около сарая я увидел девочку, то ли убитую, то ли истерзанную. Она такая, как наша Лида... Анатолий, сынок, меня беспокоит твое пребывание дома. Я ведь твой отец и знаю тебя. Ты умен, честен, принципиален и немного самолюбив. Крепко любишь все то, что тебя окружает, и вдруг немец рядом с тобой... Не делай опрометчивых шагов, война не кончилась, и твои силы еще пригодятся..."
   Экзамены брат сдал успешно. Со дня на день ждал повестку в армию. 15 июля повестку принесли. В ней говорилось, что сборы назначены на час дня у городской больницы.
   Мама собирала вещи и плакала. Толя подошел ко мне и, краснея, тихонько попросил:
   - Снеси записку, знаешь кому?..
   - Знаю!
   Я побежала через наш сад и огород Громовых, постучала в окошко. Выглянула Матрена Савельевна, мать Ули. Скрипнула дверь, на крыльце появилась Уля.
   - Тебе! - я протянула ей записку и быстро вернулась в наш сад, притаилась за старой грушей.
   Брат уже стоял у плетня. Уля подошла к нему. Они пожали друг другу руку и долго стояли, разговаривали. Уля теребила кончик косы, то расплетая ее, то заплетая, Анатолий отрывал листья вербы. На прощанье они снова пожали друг другу руку и разошлись. Уля оглядывалась и помахивала рукой, а Толя остановился на пригорке и смотрел ей вслед. Я волновалась не меньше их. Для меня это было событием: мой брат на виду у всех прощался с девушкой.
   Пришло время Толе уходить. Плакала мама, плакала и я. Толя обнял нас:
   - И чего плачете? Надо же бить фашистов. А со мной не надо ходить, я сам пойду. Дальние проводы - лишние слезы.
   - Нет, сынок, - сказала мама, - нельзя нам терять то время, что можем побыть с тобой. Проводим мы тебя с Лидой, а плакать больше не будем.
   Всю дорогу шли молча, боялись говорить, чтобы не расплакаться. Толя тоже молчал: думал о чем-то своем. А возле здания больницы собралось уже много народу. Старший лейтенант дал команду строиться. Толя стал между Геной Лукашовым и Володей Рогозиным. Колонна двинулась. Мы с мамой все ждали, что Толя обернется, но он шел прямо, высоко подняв голову. Зашли ребята в здание больницы. Мы постояли-постояли и побрели домой. А вечером к нам пришла Мария Даниловна, мать Гены Лукашова, сказала, что ребята остаются ночевать здесь. Мама заторопилась.
   - Так я мигом им оладушки испеку, чаю заварю, а Лида отнесет.
   И вот я уже бегу, несу оладьи и чай. А тут на пороге больницы показался Володя Рогозин, увидел меня, заулыбался:
   - Молодец! Маме передай большое спасибо за ужин. А Толька стихи пишет.
    Мне очень хотелось увидеть брата, но почему-то стеснялась сказать об этом Володе. Он понял меня:
   - Постой, я ему скажу.
   Вскоре брат показался в большом окне, а вместе с ним и другие ребята. Они все жевали и посылали мне воздушные поцелуи.
   Когда я на следующее утро пришла к больнице, там уже никого не было. Пусто стало и в доме, и вокруг. В садах поспели вишни, яблоки. Надо было их собирать, но руки не поднимались, фронт гремел где-то совсем рядом. И каждый день был наполнен ожиданием чего-то страшного, неотвратимого.
   
   
    
   
   
   

НЕ НАДО ТЕРПЕТЬ!

   20 июля 1942 года вражеские войска вошли в Краснодон. В нашем доме поселились два офицера, нас оттуда просто выбросили, и мы с мамой обосновались в летней кухне. На установленном посреди двора столе с утра до поздней ночи орет большой приемник. И с утра до поздней ночи горит во дворе костер: денщики жарят свиней, кур. Первыми попали на тот костер наши куры, а потом опустели сарайчики соседей. В сад нас тоже не пускают. Денщики ломают ветки с вишнями, яблоками, и так подают офицерам. Жалко смотреть, как привязанные к деревьям лошади обгладывают листья.
   В тот день мы с мамой наломали в огороде кукурузных початков, собирались сварить. И вдруг увидели: к нашему дому подошли два высоких паренька.
   - Сынок! - закричала, мама.
   Толя был с Володей Рогозиным. Мама плакала, обнимала сына, а он, какой-то серьезный, повзрослевший, не отстранял ее, только говорил: "Не плачь, мама, ну, пожалуйста, не плачь". Он хотел войти в дом, но мама остановила его:
   - Нельзя, Толя, нас оттуда выгнали, там немецкие офицеры. Мы с Лидой в кухне живем.
   Толя вспыхнул:
   - А я буду жить в своем доме!
   - Не надо, - тихо просила мама, - не надо, сынок, побереги себя...
   Толя рассказал нам, что на третий день пути дорогу им перерезали гитлеровцы. Поступил приказ расходиться. Они пошли вдвоем с Володей. Их приютила одна старушка в каком-то хуторе. Два дня жили у нее.
   - Я чуть не женил Тольку, - засмеялся Володя. - Уж очень он понравился той старушке, Женись, говорит, на моей внучке.
   - Перестань, Володя. Шутила старушка, - остановил друга Толя.
   - Чего там шутила! И девчонка с тебя своих зеленых глаз не сводила.
   - Не заметил такого. А вот старушке за ее отзывчивость и доброту очень благодарен. В ее сарае в стеклянной банке закопал свой комсомольский билет. Жив буду - после войны заберу.
   - Тогда и женишься на ее внучке? - не унимался Володя.
   - Далась тебе эта внучка! - рассердился брат. - У меня перед глазами наша изрытая воронками степь, трупы среди хлебов...
   
   Выехала стоявшая в нашем поселке вражеская часть. Но на душе не полегчало. Расхаживают по улицам полицейские с белой повязкой на рукаве. И кто бы мог подумать, что те люди, которые жили рядом с нами, окажутся врагами, пойдут служить оккупантам? На стенах, на заборах - везде расклеены приказы: в течение двадцати четырех часов сдать огнестрельное оружие - за невыполнение расстрел, коммунистам и комсомольцам явиться на регистрацию - за неявку расстрел, ночью по улицам не ходить - за нарушение порядка - расстрел.
   Хлеба нет, и взять его негде. Вся созревшая пшеница вокруг поселка скошена и свалена в стога, которые охраняются. И там, где рос ячмень, тоже стога, а возле них стража. Но на стерне остаются колосья, и если их собрать, то можно иметь хоть горсть зерна. И стали всем поселком ходить собирать колосья. В каждом доме появились самодельные мельницы. Толя тоже такую смастерил. Чтобы утолить голод, жуем зерно, запивая теплой водой. Разбрелись люди по полю из конца в конец, работают молча. Вижу нашу учительницу немецкого языка Зою Алексеевну Адерихину. Она разостлала на земле белый батистовый носовой платок и кладет на него колосья.
   Мама подошла к ней, положила на ее платок несколько колосьев, сказала:
   - Зоя Алексеевна, сумочку надо бы вам прихватить. Сколько можно в носовой платок собрать?
   - Да-да, в следующий раз непременно возьму сумочку.
    Но вот высоко в небе послышался гул самолета. Мы научились различать по звуку, свой или чужой, безошибочно угадывали.
   - Наш, наш - прошумело над полем.
   Так хотелось увидеть дорогую звездочку на крыле, но за облаками самолета не было видно. И тут над нами закружились белые листочки. У самой земли их подхватил ветер и отнес в сторону. Мы с Толей бросились догонять, схватили по несколько штук. И в других концах поля люди ловили листовки и тут же читали. Словно услышали голос с Большой земли: "Прочти и передай товарищу! Смерть предателям! Земля горит под ногами немецких оккупантов. Советское население - мужчины, женщины, подростки, не успевшие эвакуироваться из занятых фашистами сел и городов, уходят в партизанские отряды и смертельно борются с захватчиками. Никто из честных советских людей не хочет служить фашистам. Выявляйте пособников немецких фашистов, уничтожайте их, этим вы помогаете Красной Армии, всему народу приблизить час победы над германским империализмом. Срывайте мероприятия немецких властей, активно помогайте партизанам истреблять фашистов и их наймитов".
   Никто уже не собирал колосья, все сбились группками и читали листовки. И вдруг из-за бугра вылетел всадник. У него белая повязка на рукаве и плетка в руке. Полицейский! Прячем скорее листовки.
   Люди бросаются в балку, но полицейский преграждает им путь, гарцует на коне, взмахивает плеткой, орет как бешеный:
   - Вам кто разрешил собирать колосья? Чтоб это было в последний раз. Нечего зариться на чужое добро.
   - Какое же оно чужое? - не выдержала одна пожилая женщина. - Наше это добро, наше.
   Просвистела плетка, и женщина упала под ударом. На ее руках, которыми она успела обхватить голову, взбухали сине- красные полосы. Мы уже не думали о полицейском, не боялись его, бросились помочь женщине. И этот порыв, очевидно, испугал предателя, он пустил коня и вскоре скрылся из вида. Женщина вытирала слезы опухшими руками и жаловалась:
   - Они ни перед чем не остановятся, надо терпеть.
   - Нет, не надо терпеть, слышишь, Лида, не надо терпеть! - говорил мне брат, отвечая и женщине, и себе, и всем нам.
   
   К вечеру пришел к нам Герасим Попов, наш однофамилец, его назначили старостой в поселке. Начал издалека:
   - Ну, довольны новым порядком? А муж-то за Родину, за Сталина воюет?
   - Воюет, - откликнулась мама. - Как и ваш сын. А как же иначе?
   - Да оно-то так, - протянул староста и продолжал: - Сынок твой в возрасте, да и дочка уже большая, и сама еще молодая. Надо или работать, или в Германию ехать. А посему необходимо пойти на биржу зарегистрироваться. Распишитесь, что пойдете на биржу.
   Пришлось Толе устроиться на работу. Пошел он в Первомайский совхоз, там оккупанты создали для себя молочную ферму. На работу ходил со своей неизменной полевой сумкой. Приносил в ней пол- литровую бутылку сепарированного, как будто забеленная вода, молока: плату за труд. Рассказывал нам, что возит на быках глину для обмазки сараев.
   - Надо постройки в порядке держать, чтобы с приходом наших быстрее совхоз возродить.
   29 сентября, когда Толя еще не вернулся с работы, к нам пришел Витя Петров. Давно мы его не видели, обрадовались ему. Но Витя был подавлен, опечален.
   - Случилось что-нибудь, Витя? - спросила мама.
   - Да, тетя Тая, случилось. Отца арестовали, а сегодня даже передачу не взяли. Полицейский сказал, что отправили в Ворошиловград.
   Мы не услышали, как в дом вошел Толя. Он стоял, прислонившись к двери, и слушал наш разговор. Подошел к Виктору, крепко пожал ему руку, сказал:
   - Оставайся у нас ночевать.
   После скудного ужина они улеглись на Толиной кровати. Я - в своем углу на диване. Как ни тихо они говорили, я все слышала. Слышала их, наверное, и мама, хотя она была в другой комнате. То, о чем они говорили, не вмещалось в шепот, перерастало в крик, рыдания.
   - Будь мужественным, Виктор, собери силы. Сожми свое сердце. Твоего отца и других арестованных - тридцать два человека - прошлой ночью расстреляли...
   - Может быть, до тебя дошли неверные слухи? - плача спрашивал Виктор.
   - Может быть, их действительно увезли в Ворошиловград?
   - Нет, Витя, это не слухи, это установлено.
   - Кем?
   - Вот этого я тебе сказать не могу, - Толя помолчал. - Сейчас не могу, но со временем ты узнаешь.
   Утром брат проводил Витю домой. Понес его друг матери Марии Петровне и сестре Наташе страшную весть о гибели отца. Город не сразу узнал, что тридцать два советских патриота, которые отказались работать на оккупантов, не были расстреляны, а закопаны живыми. Они так и остались стоять, связанные проволокой друг с другом, когда после освобождения Краснодона раскопали ров в городском парке.
   Но ведь коммунист-подпольщик Д. С. Выставкин был свидетелем зверской расправы. Значит, подпольщики могли знать всю правду о гибели лучших людей города. И Толя тоже мог знать об этом. И не открыть всю страшную правду своему другу...
   
   Все чаще бывают у нас Дёма Фомин и Гена Лукашов. Оба они учились в нашей школе. Дёма живет по соседству, он после семи классов закончил курсы трактористов и работал в Первомайском совхозе. Гена Лукашов после седьмого класса получил специальность крепильщика в школе ФЗО, работал на шахте № 1-бис. А вот темно-русого кареглазого парня я увидела впервые. Это был Женя Шепелев. На Кубани он попал в плен, бежал, до Красного Луча, где жили мать и брат, не дошел, остановился в Краснодоне, у тети, материной сестры. Вскоре сюда переехали его мать и брат, они сняли квартиру недалеко от нас, и теперь мы были соседями.
   Обычно ребята собирались в беседке. Но не шумели, как было до войны, а тихо разговаривали. Несколько раз я пыталась посидеть с ними в беседке, но Толя меня настойчиво выпроваживал. И никогда мне не удавалось подслушать, о чем они говорят. Но зато я точно знала, кто сейчас с братом в беседке. И каково же было мое удивление, когда однажды туда пришла Уля. Она действительно у нас давно не бывала, а тут пришла, и прямо в беседку. Я тут же помчалась к маме сообщить ей эту новость.
   Бедная мама! Она так радовалась приходу Толиных друзей. Она еще не догадывалась, что собирались не просто товарищи, а подпольщики, вступившие в борьбу с фашистскими захватчиками. Она и предположить не могла, что, как напишет потом в своем "Отчете" Иван Туркенич, "группой Первомайского поселка руководил Анатолий Попов", ее сын.
   Все это и мама, и я узнаем позже. И о том, что 30 сентября 1942 года коммунист Евгений Мошков провел первое организационное собрание подпольных комсомольских групп, которые, выполняя наказ партийного подполья, объединились в единую подпольную комсомольскую организацию, названную по предложению Сергея Тюленина "Молодой гвардией", и что командиром "Молодой гвардии" стал Иван Туркенич, комиссаром Олег Кошевой. И о том, что молодогвардейцы выпустили и распространили около 5000 листовок, что это они вывесили флаги, сожгли биржу труда, помогли бежать пленным красноармейцам...
    Когда Толя оставался один, он обычно что-то писал. Но мне не удавалось выяснить, что же брат так усердно и долго пишет. Пыталась выведать:
   - Сочиняешь стихи?
   - Сочиняю, - отвечал Толя. - И стихи, и рассказы.
   - Так почитай нам, - просила его.
   - Когда-нибудь почитаю.
   Однажды Анатолий сказал маме:
   - Мне нужно идти в Ростов. Дай мне, пожалуйста, денег, хорошо бы рублей 500. Может, соли куплю.
   - Придумал, сынок, зачем тебе в Ростов, в такую даль за солью? За морем телушка - полушка, да рубль перевоз. Денег у меня есть немного: продала часы отца. Наметила к мамалыге баночку масла купить.
   - Мамалыга и без масла хороша, обойдемся. А в Ростов мне обязательно надо, - настаивал брат.
   Отдала мама Анатолию 500 рублей. Не было его семь дней, на восьмой явился: похудевший, в пыли с ног до головы:
   - Прости, мама, соли нет, а деньги я проел.
   - Что поделаешь, сынок. Хорошо, что сам пришел.
   Так и не узнали мы, зачем Толя ходил в Ростов. А может, он и не был там или был совсем в другом месте.
   Не успеет вернуться с работы брат, как появляются Дема Фомин, Гена Лукашов, Женя Шепелев. Прикроют дверь в другую комнату, в зал, как мы ее называли, и что-то пишут. Как стемнеет - уходят. Мама не спит, пока Толя не вернется. Услышав три стука в дверь - так условились, - вздыхает: "Наконец-то". Толя, уставший, часто весь перепачканный, валится со всех ног в постель и засыпает крепким сном. Но нам с мамой не до сна. Сгущается тревога вокруг нашего дома, густеют тени под глазами матери.
    В нашем поселке открыли церковь. Изредка бывала там в воскресный день и наша бабушка Матрена. Заходила после службы к нам. Вот Толя увидел ее в окно, поспешил открыть дверь.
   - А что ты делал в церкви, внучек? - спросила бабушка. - В бога ты не веришь. Что тебе там делать?
   Мама тоже удивилась:
   - Ты бываешь в церкви?
   - Бываю изредка, - ответил Толя. - Надо знать, о чем говорит батюшка людям. Но этот поп строит свои проповеди хитро: "Помолимся, чтобы враги наши убиенные были..."
   - Правильно говорил поп, правильно, - закивала головой бабушка. - "Чтобы враги наши убиенные были..." Это всем понятно. А вот молитва: молоденький дьячок раздавал. Прочти, внучек, - бабушка протянула Толе листик.
   Брат взял листик, пробежал его глазами и рассмеялся:
   - И здесь то же написано, только понятнее.
   И Толя прочитал нам "молитву":
   "Земляки! Краснодонцы! Шахтеры!
   Все брешут гитлеровцы. Они принесли горе и слезы в наш город. Они хотят запугать нас, поставить нас на колени. Помните: мы для Гитлера - рабы, мясо, скот! Мы все лучше предпочитаем смерть, нежели немецкую неволю. Правда победит. Красная Армия еще вернется в Донбасс. Сталин и правительство в Москве, Гитлер врет о конце войны. Война только разгорается. Гитлер хочет угнать вас в Германию, чтобы вы на его заводах стали убийцами своих сыновей, мужей, отцов, дочерей. Не ездите в Германию, если вы хотите в скором времени поцеловать у себя дома своего мужа, сына, брата. Мы будем рассказывать в своих листовках всю правду, какой бы она горькой ни была для России. Читайте, прячьте наши листовки, передавайте их содержание из дома в дом, из поселка в поселок.
   Смерть немецким оккупантам!"
   
   Однажды на базаре мы остановились с мамой возле большого плаката, наклеенного на стене. Девушка в украинской одежде, вся в браслетах и кольцах, с широкой улыбкой на румяных щеках, с большим букетом в холеных руках. Внизу крупными буквами надпись: "В Германии вас ждет сытная еда, красивая одежда и украшения". Вместе с нами рассматривала плакат и наша соседка Таисия Антоновна Ермолова.
   - Не верьте, - прошептала она. - Вот нате почитайте, здесь вся правда написана. - Она достала из-за обшлага пальто два белых листка из тетради, сложенные вчетверо. Один отдала мне. - Сегодня во дворе под камнем нашла. У нас есть партизаны!
   Дома я развернула листок и узнала почерк брата, хоть он и старался его изменить:
    "Смерть немецким оккупантам! Прочти и передай товарищу! Товарищи!
   Не верьте той лживой агитации, которую проводят шуцманы и полицаи. Каждое их слово наполнено ложью, они хотят вас завербовать для каторжных работ на рудниках, заводах. Впереди вас ждет смерть и голод вдали от своей Отчизны. Капиталистам нужны бесплатные рабочие руки. Они идут на все, чтобы заманить нашу молодежь и извлечь из нее прибыль. Не попадайтесь на удочки немецких подпевал и не верьте их лживой агитации. Становитесь в ряды защитников своих прав, своих интересов. Бейте, громите, уничтожайте фашистов в тылу.
   Ш. П. О."
   
   Когда я показала листовку брату, он спросил, улыбнувшись:
   - Где ты это взяла?
   - Дали люди. Говорят, что у нас есть партизаны.
   - Конечно есть, - согласился Толя. - Раз враг топчет родную землю, обязательно будут партизаны.
   В октябре в нашем доме стали появляться парни и девушки из города.
   Ваню Земнухова я знала по школе: в последний год, до оккупации, он был у нас старшим вожатым. Помню, когда у нас заболела учительница химии, Земнухов пришел в класс с томиком Пушкина и весь урок читал нам стихи. Ваню Туркенича видела впервые - красивый, стройный, широкоплечий, взгляд темно-серых глаз серьезный, пронизывающий.
   Мимо нашего дома по утрам проходил на работу высокий, статный, с густой шевелюрой каштановых волос паренек. Мы знали, что это племянник нашего ближайшего соседа Константина Амвросиевича Главана. И вот он тоже вхож в наш дом. Толя познакомил нас с Борисом Главаном. В первые дни войны он пошел добровольцем в истребительный отряд по борьбе с диверсантами, а потом в действующей армии стал переводчиком, так как хорошо владел румынским языком. В жестоких оборонительных боях попал в окружение, добрался до Краснодона, где уже жили его родные у брата отца. Ближайшие друзья брата Витя Петров и Володя Рогозин жили теперь на хуторах. Семья Петровых после гибели отца поселилась в Герасимовке, Рогозины переехали в Волченск. Но бывали Витя и Володя у нас часто. Когда собирались товарищи Толи, мы с мамой, не сговариваясь, устраивали дежурства во дворе: то она с чем-нибудь возится, то я прогуливаюсь. Беседы свои ребята обычно вели в зале, за закрытой дверью. Случалось, что к нам заходил кто-то посторонний, и тогда я принималась громко разговаривать, чтобы предупредить их. Однако они всегда были начеку, даже мы с мамой ни одного слова из-за закрытой двери никогда не услышали.
   
   А жить было все труднее. Есть нечего, топить нечем. И голодно, и холодно. Героическими усилиями мама что-то добывала: то продала последний платок, то выменяла на еще новую шерстяную кофточку несколько баночек муки. Толя присмотрел кое- какие дровишки за речкой, и мы пошли за ними. Вода холодная, но перейти речку можно только вброд: мост разрушен. Толя снял ботинки, закатал брюки и пошел. Мне стало холодно. Еле дождалась его с того берега: несет в руках дощечки, а большое бревно толкает ногой по воде. Не минуло ему это даром: к вечеру поднялась температура, весь горит, просит маму:
   - Не имею права сейчас болеть, сделай что- нибудь.
   Мама поставила ему банки, потом мы хорошенько его укутали. И к утру брату стало лучше.
   В наш поселок приехали румынские солдаты: голодные, грязные, с заросшими лицами. Предложили маме поменять канистру керосина на десяток кукурузных початков.
   - Самим есть нечего, кукуруза на вес золота, - не соглашалась мама. - Да и зачем нам керосин?
   - Как это зачем? - вмешался брат. - Светить нечем. Давай поменяем, мама. Ну, сократишь несколько наши пайки, а керосин пригодится. Брат взобрался на чердак, достал початки, и обмен состоялся. Румынские солдаты тут же стали надевать початки на шомпола и совать в печку. С жадностью ели обугленную кукурузу.
   А с керосином прямо какие-то чудеса происходили: очень быстро убывал из канистры. Мама удивлялась:
   - И куда это керосин девается? Улетучивается, что ли?
   - А как же? - откликнулся Толя. - Конечно, улетучивается. Таково его свойство.
   В ту ночь Толя, как всегда, трижды постучал в дверь. Когда вошел в дом, от него пахло гарью. Мама зажгла коптилку, посмотрела на сына, сказала тихо и печально:
   - Умойся, сынок, ты весь в саже.
   - Потом, мама, потом, - торопил нас Толя. - Пошли на веранду. Посмотрите, какое небо за Деревечко красивое.
   Мы вышли на веранду. За Деревечко поднимались огромные языки пламени.
   - Что это? - растревожилась мама. - Пожар?
   - Стога пшеницы горят, - объяснил Толя. - Нельзя, чтобы она досталась врагу. Пусть лучше сгорит.
   А утром у колодца я услышала разговор женщин:
   - Есть у нас партизаны! А иначе кто этой ночью в Деревечко стога хлеба поджег.
   И снова пришел к нам из Волченска Володя Рогозин. Поговорили они с Толей о чем-то, и стал брат собираться в дорогу. Просит маму:
   - Приготовь мне немного еды, я уйду дня на два- три.
   Вернулся Толя через три дня. Одежда на нем грязная, лицо потемневшее, глаза воспаленные, красные, видно, долго не спал.
   - Где это ты так измазался, сынок? - спросила мама.
   - В крольчатнике спали с Володей, а пестом добирался на возу с глиной.
   Толя рассказал нам, что Володя устроился работать на лошадях, возит глину и кирпич: строят фашисты концентрационный лагерь для военнопленных. А на пленных страшно смотреть: измученные, голодные, избитые.
   - И вы никому из них не помогли бежать? - спросила мама.
   - Хорошая ты у меня, - Толя обнял маму, поцеловал. - Все-то ты понимаешь.
   Брат снял один сапог, да так, обессиленный, и опустил голову на подушку, уснул. Мы с мамой на цыпочках ходим, чтобы не разбудить его. Но тут явился Витя Петров из своей Герасимовки, срочно ему Толя нужен. Мама просит:
   - Не буди его, Витя, пусть поспит.
   Толя вскоре и сам проснулся, засмеялся:
   - Видишь, в одном сапоге так и уснул. Сплю и знаю, что ты должен прийти. Не долго ждал? Ну вот и хорошо. Сейчас отправимся.
   - И куда же ты отправишься? - в голосе мамы снова печаль. - Не спавши, не евши. Что у вас там такое срочное?
   Но Толя уже натянул второй сапог, подошел к маме, объяснил:
   - Мы с Витей в Герасимовку. Мария Петровна обещала тебе большую тыкву передать. Принесу, и отличную кашу сваришь.
   Они поспешно ушли, говоря о чем-то своем. Мы с мамой знали, что Мария Петровна и Витя работают в местной школе, которую открыли оккупационные власти. Витя преподает немецкий язык. Это позже станет известно, что пошел он работать в школу по заданию штаба "Молодой гвардии". Вернулись ребята из Герасимовки с мешками за плечами. Поставили их в кладовой. Мама поинтересовалась:
   - И что это вы такое тяжелое принесли?
   - Как что? - улыбнулся Толя. - Я же обещал тебе тыкву. Мария Петровна и Наташа, передают тебе привет и самую большую тыкву, - как всегда, когда брат говорил что-то приятное, глаза у него становились голубыми.
   Мама хотела пойти в кладовую за тыквой, но Толя опередил ее:
   - Я сам принесу.
   Он внес оранжевую в темных полосках тыкву. Мама тут же взялась ее чистить, чтобы сварить кашу. Но ей понадобились дрова, которые лежали в кладовой. И тут Толя за ней не уследил.
   Мама вошла с дровами, лицо у нее было бледное, губы дрожали:
   - В мешках у вас патроны... Вы разве не знаете, что за один патрон, найденный в доме, расстреливают всю семью? И где вы их столько набрали? И как вы только несли их среди бела дня?..
   Толя взял из рук мамы дрова, усадил ее на диван, сел рядом.
   - Днем нести такие вещи безопаснее, это мы уже знаем. Все сейчас по дорогам с мешками ходят. Не волнуйся, то, что в мешках, мы скоро переправим в другое место.
   И действительно, тут же пришли Дема Фомин и Гена Лукашов. Толя повел их в кладовую, и незаметно друг за другом все исчезли со двора. И снова мама не спит, снова мечется по дому. И только три стука в дверь возвращают ей надежду.
   Что это за "другое место", мы тоже узнаем позже. В разрушенном здании городской бани молодогвардейцы создали свой арсенал. Иван Туркенич писал, что к началу декабря 1942 года у них на складе было 15 автоматов, 80 винтовок, 300 гранат, около 15 тысяч патронов, 10 пистолетов, 65 килограммов взрывчатки и несколько сот метров бикфордова шнура.
   Все чаще приходила к нам Уля Громова. Толя вел себя с ней теперь проще, приветливо встречал, приглашал в зал. Прикрывали за собой дверь и подолгу что-то писали. Когда совсем темнело, являлся кто-то из ребят, и они все вместе отправлялись в ночь. Уля набрасывала белый шерстяной платок на свою красивую голову, ласково улыбалась маме и мне:
   - Мы немножко прогуляемся там, где не ходят патрули...
   В первых числах ноября Уля пришла к нам утром. Вытащила сверток из-под платка и попросила маму:
   - Тетя Тая, мне нужно кое-что подрубить на машинке.
   - Я сама подрублю, - ответила мама. - Ты оставь. И посидела бы у нас.
   - Спасибо, тетя Тая, - поблагодарила Уля. - Посидеть мне сейчас некогда, в доме много работы. Я вечером приду.
   Мама развернула сверток, увидела кусок обыкновенной белой материи, удивилась:
   - И зачем он ей? Занавеску куда или что-то застелить?
   Вечером Толя попросил меня:
   - Лида, ложись сегодня спать с мамой в зале. Нам с Улей надо сделать кое-что, эта комната нужна.
   Мы с мамой были уже в постели, когда в дом вошла Уля. Слышно было, как звякал таз, как Толя подбрасывал дрова в печку, как о чем-то он шептался с Улей. Неспокойно спала мама, а мне было так хорошо и уютно возле нее, как когда-то в детстве. Вот только сны мне снились страшные: все время теряла то отца, то брата, мучительно искала их и не находила.
   Утром в кухне все было на своих местах. Только подстроченного кусочка материи не оказалось там, куда его положила мама. Забрала, наверное, Уля, так мы решили. Но чем же они занимались? И тут мама обнаружила на обратной стороне тазика крохотное красное пятнышко: красили!
   
   Вечером 6 ноября брат, как всегда, повесил на плечо поверх пиджака свою полевую сумку. Я в нее заглянула раньше: там были молоток, топорик, гвозди, другие железные вещички, назначение которых я просто не знала. Толя завернул в носовой платок кусок лепешки, положил в сумку. Мама спохватилась:
   - Ты что, не собираешься сегодня домой возвращаться?
   - Не волнуйся, мама, это я на всякий случай, - ответил Толя. - Поделюсь с кем-нибудь. Ведь завтра праздник, наш самый большой праздник.
   Ушел Толя, а мы с мамой загрустили. Спать не хотелось, читать при коптилке невозможно. Стали вспоминать такое близкое и теперь такое далекое прошлое.
   - В этот вечер я пекла пироги, - говорила мама, - с изюмом, яблоками и специально для отца - с рыбой. А утром одевали вас во все лучшее, сами надевали выходные костюмы и шли на демонстрацию. Какое же это было счастье идти по улице со знаменами, с песнями! Отец всегда приносил вам в этот день ваши любимые конфеты - "Раковые шейки". Вы прибегали домой радостные, праздничные... Теперь отец в окопах, а может, уже и в живых его нет, - заплакала мама. - А сын где-то ходит ночью, и его на каждом шагу могут убить...
   Когда я утром проснулась, Толя был дома. Спрашиваю у мамы:
   - Поздно пришел?
   - Поздно, - горюет мама, - очень поздно. Совсем замерз, зуб на зуб не попадал. Пальцы рук побитые, ободранные, их бы йодом смазать, да где взять йода.
   Толя еще спал, когда к нам пришла Анна Васильевна Алимова, подруга мамы. Она была очень взволнована:
   - На шахте 1-бис красный флаг висит. Соседи были в городе, говорят, что там тоже флаги вывешены, полицейские боятся снимать: написано, что заминированы...
   Толя проснулся, приподнял голову от подушки, улыбнулся. И снова глаза у него стали голубыми.
   - С праздником вас, дорогие. Значит, флаги висят. А что же тут удивительного: наш праздник, наша страна, наши флаги.
   Мама смотрит на Толю, качает головой, и ее глаза наполняются слезами:
   - Это хорошо, что о нас не забыли, поздравили с праздником. Ну а если бы поймали тех, кто вешал флаги? Жизнью ведь пришлось бы расплачиваться.
   - Ты права, мама, жизнью за свой флаг расплачиваются. И, пока живы, его никому не отдают...
   Пошли и мы с мамой и Анной Васильевной посмотреть флаг. Людей возле шахты № 1-бис собралось много. Полицейские бегают, грозят, но никто не уходит. Нельзя оторваться от флага: он так свободно, так смело трепещет на высокой трубе. Несколько часов возились полицейские, пока сняли флаг. Мы догадывались с мамой, кто повесил этот флаг. Но страшно было себе в этом признаться. А если бы их схватили? Что было бы с Толей, с Улей? Позже командир "Молодой гвардии" Иван Туркенич напишет: "Группе Попова было поручено выбросить флаг на трубе шахты № 1-бис, что было сделано".
   Пришла к нам в этот день и Прасковья Титовна Бондарева, принесла кувшин молока: гостинец к празднику. Мы ее корову травой из нашего сада летом подкармливали, косили и ей отдавали. С Бондаревыми мы дружили. Я училась в одном классе с их младшей дочерью Зиной, бывала у них. Старшие Шура и Вася тоже в нашей школе учились. Шура, красивая, стройная девушка, после семи классов поступила в Каменское педагогическое училище, закончить его помешала ей оккупация. Вася, одногодок нашего Толи, после восьми классов выучился на комбайнера, работал в Первомайском совхозе.
   - Тая, ты видела флаг на шахтной трубе? - спросила Прасковья Титовна.
   Мама кивнула головой.
   - И какие же смельчаки туда забрались? А если бы полиция нагрянула?.. И подумать страшно...
   Матери молча посмотрели друг на друга.
    В конце ноября Толя, как обычно, пришел домой поздно. Был особенно оживлен.
   - Я вам хорошие вести принес: наши войска взяли станицу Морозовскую.
    - Радостные вести, сынок, - сказала мама. - Но откуда ты это знаешь?
   - А если уйти в степь и прислушаться, то можно уловить гул наших орудий, - ответил Толя. - Морозовская - это же совсем близко.
   На следующее утро к нам забежала вся сияющая Уля.
   - Поздравляю, тетя Тая, поздравляю, Лида! Наши близко. Жду, что брат Елисей скоро пролетит над родным домом.
   Они ушли с Толей в зал и все писали, писали. А вечером, как по команде, явились Дема Фомин, Гена Лукашов, Витя Петров, Володя Рогозин, Женя Шепелев, Боря Главан. Вася Бондарев привел с собой Колю Жукова. Это был тоже первомайский парень. Учился в нашей школе, служил в Морфлоте. В боях за Севастополь получил тяжелое ранение, дали ему долгосрочный отпуск, приехал домой, тут его и застала оккупация. Как пришли - так и ушли: словно растаяли в ночи.
   
   Мамы дома не было, когда прибежала моя подружка Клава.
   - Закрой дверь, чтобы никто не вошел, я тебе что-то покажу.
   Я закрыла дверь на засов. Сели мы с ней в уголок, подальше от окна. Клава достала из рукава листочек. Развернула я его и замерла: какие знакомые буквы!
   - Да ты читай, читай, - торопит меня Клава. - Там написано, что наши близко. Читай вслух, не про себя.
   Я стараюсь читать шепотом, но забываю и произношу слова все громче и громче:
   "Прочти и передай товарищу! Товарищи краснодонцы! Долгожданный час нашего освобождения от ярма гитлеровских бандитов приближается.
   Войсками Юго-Западного фронта линия обороны прорвана. Наши части 25 ноября, взяв станицу Морозовскую, продвинулись вперед на 45 км. Движение наших войск на запад стремительно продолжается. Немцы в панике бегут, бросая оружие. Враг, отступая, грабит население, забирая продовольствие и одежду.
   Товарищи! Прячьте все, что можно, дабы не досталось оно гитлеровским грабителям! Саботируйте приказы немецкого командования, не поддаваясь лживой немецкой агитации. Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша освободительница Красная Армия! Да здравствует свободная Советская Родина!"
   Бабушка говорит, - шептала Клава, - что есть у нас партизаны. Это они вывесили флаги, подожгли стога с хлебом. Они бьют немцев на дорогах. Каждую ночь что-нибудь случается!
   Да, почти каждую ночь брат уходит из дому. Вот и недавно явился к нам Ваня Туркенич, ушли они, вернулись только под утро, принесли что-то в мешках, спрятали в траншее на нашем огороде. А на следующий день брат и Женя Шепелев унесли эти мешки. О том, где они были в ту ночь, что делали, мы узнаем из "Отчета" Ивана Туркенича: "...Несколько дней спустя нам стало известно, что из Краснодона по дороге в Изварино должна к вечеру проехать машина с группой немецких офицеров. Я взял с собой Анатолия Попова и Дему Фомина, мы вооружились как следует и отправились. Темнело. Обгоняя запоздавших прохожих, мы вышли в поле и выбрали место для засады.
   Прошли две-три грузовые машины. Мы их не тронули: грузовики от нас не уйдут, а офицеры не каждый раз разъезжают по этим дорогам. Уже совсем стемнело, и мы заволновались: а вдруг они остались в городе или - что еще хуже - поехали в другую сторону! Однако разведка не подвела. Через несколько минут показалась легковая машина. Она! Все произошло очень быстро. Дема метнул гранату, я дал очередь из автомата. Машина остановилась, уткнувшись передом в дорогу. Я для верности дал еще очередь по окнам, и мы бросились вперед. Два немца были мертвы, два еще живы. Мы добили их и ушли, забрав три парабеллума, два других пистолета, автомат и винтовку".
   
   ...Выпал первый снег. К нам пришел из Герасимовки Витя Петров. Мама расспрашивает его, как там Мария Петровна, как Наташа. Но Толя торопит товарища, ушли они в другую комнату. Вышли только к ужину.
   - Сегодня свиных котлет не будет, - пошутила мама.
   - Они тяжелы для желудка, - ответил ей в тон Витя.
   Ребята поели суп с ячменными клецками, запили отваром свеклы.
   - А не сыграть ли нам в "свинку"? - вдруг предложил Толя. - Вспомним детство. Давай, Лида, бумагу, карандаши.
    - Вы сегодня никуда не идете? - с надеждой спросила мама.
   - Пойдем, но позже, - ответил Толя.
   И мама снова сникла. Она села возле нас, наблюдала за игрой. Но глаза ее были печальны. Ребята быстро отгадывали слова, и я все время оставалась "свинкой". Они заметили, что настроение мое портится, и стали поддаваться.
   - Ну что это за игра? - обиделась я. - Почитайте лучше стихи. Или давайте споем.
   - Вот молодец, - оживился Толя. - Как раз время почитать стихи. Начинай, Витя.
   Витя продекламировал "Буревестник" А. М. Горького, Толя - "К Чаадаеву" А. С. Пушкина. Потом мы спели "Реве та стогне Днипр широкий...", "Катюшу".
   - Пора, - Толя поднялся. Они стали одеваться.
   - Куда вы в ночь? - помрачнела мама. - Там такой холод. Ну хоть один вечер посидите дома.
   - Не обижайся, мама, нам надо идти, - Толя взял маму за руку. - Надо, обязательно надо идти.
   За окном выла метель. Я засыпала и просыпалась. И каждый раз видела, что мама не спит. Проснулась и тогда, когда вернулись ребята. Отряхивали с одежды и обуви снег, мыли руки.
   - Ложитесь, - сказала мама. - Мне пора печь растапливать. - Подошла ко мне, поправила одеяло: - И ты спи, доченька.
   
   ...В доме уже тепло. Мама готовит завтрак. А я решила немного покататься во дворе: там образовалась ледяная дорожка, если разогнаться, то можно хорошо проехать. Летала по льду на своих старых галошах и не заметила, как в калитку вошел Ваня Земнухов. Он осторожно обошел лед, спросил: - Толя еще спит?
   Я не успела ответить, как брат, подняв занавеску, выглянул из окна и улыбнулся Ване. Мчусь по льду и вдруг слышу сзади себя:
   - Догоню!
   Это Сережа Тюленин лихо прокатился по моей каталке. Потом прошли мимо меня Ваня Туркенич, Боря Главан, Дема Фомин, Женя Шепелев, Шура и Вася Бондаревы. Уля Громова шла через балку, и валенки ее были в снегу. Около ступенек долго отряхивала их. Сказала мне:
   - Мои племянники на санках катаются, иди и ты к ним.
   Последней пришла впервые Люба Шевцова. На ней было темное пальто. Стройная, милая. Светлые локоны вились из-под голубого, под цвет глаз, берета. Я вошла в дом вместе с Любой.
   - О, как вас много, мальчики, - сказала она и прошла в зал.
   В печке весело потрескивали дрова. Я заняла свое любимое место - сунула ноги в духовку. Только отогрелась, как ко мне подошел брат:
   - Покатайся еще. Увидишь полицейского - стукни в окно.
   Снова катаюсь. Надоело. Что они там делают? Не утерпела: заглянула в окно. И тут же Ваня Туркенич поставил пластинку, подхватил Любу Шевцову, и они закружились в вальсе. Догадываюсь: подумали, что я увидела полицейского. Поспешила в дом. Приоткрыв дверь в зал, сказала, словно извиняясь:
   - Никого нет. Это я просто так посмотрела.
   Брат укоризненно глядел на меня. Ваня Земнухов улыбнулся:
   - Понимать надо: и кататься надоедает!
   Все рассмеялись. Люба встретилась со мной взглядом и ободряюще подмигнула мне. Снова пустили пластинку. Шура Бондарева повела Толю. У него не получается, наступает Шуре на ноги.
   - Бросай этого медведя, - сказал Сережа Тюленин. - Лучше спой что-нибудь веселое.
   Он взял гитару, и под его аккомпанемент Шура задорно спела частушки. Потом пели все вместе. И пока все пели, Коля Жуков о чем-то в сторонке разговаривал с Ваней Туркеничем. И так все время: одни поют, танцуют, другие где-то в уголке о чем- то беседуют.
   
   А у всех на виду они общались в клубе имени А. М. Горького. Это им официально разрешалось. И они сполна использовали эту возможность. Толя тоже ходил в клуб, играл на мандолине.
   - Вы для немцев играете, поете, танцуете? - спросила я брата.
   - Приходится, - ответил он.
   За Толей вечером зашли Женя Шепелев и Боря Главан: сегодня у них в клубе спектакль.
    - Возьмите меня с собой, - стала просить я. - Ну, хоть один раз возьмите.
   - Нечего тебе там делать, - отказал брат. За меня заступился Женя Шепелев:
   - Давай возьмем ее, под мою ответственность. Свой человек будет в зале.
   - Вот этого я как раз и не хотел бы, - ответил Толя. - Но если ты настаиваешь, то пусть идет с нами. Ты же ее и домой приведешь.
   На том и порешили. Я быстро собралась, и мы пошли.
   Ребята усадили меня в зале и приказали:
   - Без нас никуда!
   Свет еще не гасили, и я рассматривала публику. На первом ряду сидели немецкие офицеры. Между рядами прохаживались полицейские. На сцене большой портрет Гитлера, на краю сцены - стол под зеленой скатертью, стулья, Но вот свет в зале погас, начался водевиль "Медведь" по А. П. Чехову. Я узнала в "Медведе" Ваню Туркенича. Играл он хорошо. Я смеялась и забывала о том, что рядом немцы, полицейские. Правда, ребята не забывали обо мне: подходили Дема Фомин, Женя Шепелев, Сережа Тюленин, посидят минутку и бегут за кулисы
   Домой шла с Женей Шепелевым. Ни брата, ни других парней не было.
   - Ну как, понравился спектакль? - спросил Женя.
   - Очень понравился, - ответила я. - Только куда вы все время бегали? И почему с нами никого нет? Где Толя?
   - Они нас догонят, - успокаивал меня Женя.
   На углу нам встретилась девушка. Она наклонилась ко мне, узнала и удивилась:
   - Лида? И ты тоже была на спектакле? Лучше бы дома сидела, холодно сегодня.
   Это была Майя Пегливанова. Мы шли, Майя и Женя перебрасывались словами. У дома Майи постояли.
   - Идите, идите, - заторопила нас Майя, - Лида совсем замерзнет. У тебя, Женя, пропуск с собой?
   - А как же, он всегда со мной, не волнуйся, все будет нормально.
   
   ...А того керосина, что выменяли у румынских солдат за кукурузные початки, в канистре еще немножко осталось. И я слышу, как Толя спрашивает у мамы:
   - Можно мне взять керосина? У Шепелевых нечем светить, сидят в потемках.
   - Что ж, понеси им, там еще есть.
   Толя поплотнее закупорил бутылку с керосином и убежал. Вернулся домой оживленный.
   - А я тебе к празднику конфетку принес, - говорит мне и достает из кармана крохотную морковку.
   - Где ты ее взял? - поинтересовалась мама.
   - Добрые люди дали.
   Днем 5 декабря мы пошли с мамой к Бондаревым. По дороге встретили Таисию Павловну, мать Жени Шепелева. Мама у нее спрашивает:
   - Таисия Павловна, вы сегодня ночью не сидели в потемках? Принес вам Толя керосин?
   - Нет, не приносил. Да у нас и есть немножко: выменяли у румын за Женин шарф.
   Мама смутилась.
   - Значит, он еще не успел вам принести. Приготовил, но, очевидно, что-то его отвлекло, - маме не хотелось признаваться, что сын обманул ее.
   - Пока не надо, - успокоила ее Таисия Павловна. - Вам и самим он нужен.
   Дома мама выговорила Толе:
   - Зачем же ты меня заставляешь краснеть перед людьми? Зачем обманываешь мать?
   - Прости меня, я не хотел тебя лишний раз волновать, - смутился Толя. - Так получилось. А керосин мне был просто необходим.
   
   Вечером пришел из Герасимовки Витя Петров. Толя тут же стал одеваться. Объяснил маме:
   - Сегодня у нас большой концерт в клубе. Отметим День нашей Конституции.
   Мама опустила руки.
   - Да там же немцев полно!
   - Вот для них мы и даем концерт, - засмеялся Витя.
   Пришли ребята поздно ночью, долго шептались в постели. А утром весь поселок знал, что партизаны этой ночью сожгли биржу труда. Сгорели списки тех, кого наметили в ближайшее время отправить в Германию.
   - Пока вы спали, в городе биржа сгорела, - сказала мама, когда Толя и Витя проснулись. - Вы спите, а какие-то смельчаки такие дела творят. - Она посмотрела на притихших парней и вздохнула.
   - Честь и слава этим смельчакам, - брат не смог сдержать улыбку и вдруг запел: "Сбейте оковы, дайте мне волю, я научу вас свободу любить..." Но в это время за окном кто-то мелькнул. Я выглянула и узнала Сперанскую, бывшего деловода нашей школы.
   - Прячьтесь! - заволновалась мама. - Скорее прячьтесь! Ребята успели шмыгнуть в сарай. Сперанская пришла с тетрадью: составляла новый список для угона в Германию. Мама сказала, что Толя работает и его нечего вносить в этот список.
   - А это мы проверим, - пригрозила Сперанская.
   Вернулись Толя и Витя из сарая замерзшие: выскочили из дома, не успев даже надеть пальто.
   - Вот видите, - сказала мама, - одни списки сгорели, а она составляет новые.
   - Нет, не успеет она их составить! - в один голос ответили Толя и Витя.
   
   В морозный декабрьский день в наш поселок пригнали пленных красноармейцев. Они еле передвигались, обессиленные голодом и холодом, оборванные, многие босые. Сбежались женщины и дети со всей Первомайки. Бросали через головы конвоиров что у кого было - кто картошину, кто кусок тыквы, лепешку. Но мало что попадало в руки пленных: конвоиры били, толкали тех, кто пытался поднять что-то с земли, грозили людям автоматами. Маме и нашей соседке Анне Степановой в этой страшной серой толпе показалось знакомое лицо.
   - Неужели Федоров?
   Летом 1941 года в нашем поселке стояла воинская часть, и у Степановых квартировал лейтенант Федоров. Его скоро узнали и полюбили и взрослые, и дети: был он добрый, общительный, в свободное время с удовольствием выполнял домашнюю работу, возился с детьми.
   Прошли мы за колонной до здания больницы, куда конвоиры стали загонять пленных. И тут я увидела брата. Не останавливаясь, он быстро прошел в другой конец улицы и скрылся за поворотом.
   Домой Толя вернулся довольно скоро, с ним был Ваня Туркенич. Вслед за ними пришел Ваня Земнухов.
   - Пойду за Дёмкой, - сказал Толя.
   И вот уже и Дема у нас. Ваня Туркенич стал что- то чертить на бумаге, Ваня Земнухов и Толя добавляли. Демьян внимательно смотрел и кивал головой, соглашаясь. И снова чертили, рисовали, и снова тихо о чем-то договаривались. Брат достал свою полевую сумку, вынул из нее инструменты.
   - Отдай мне все это с сумкой, - предложил Дема. - Так удобнее будет. Все согласились. Демьян спрятал сумку под фуфайку, ушел первым, за ним все трое. Вернулся брат перед рассветом. На его фуфайке не было ни одной пуговицы, не было и шапки на голове.
   В поселке снова заговорили о смелых действиях партизан: помогли бежать пленным из здания больницы.
   Подробности этого события мы узнали позже из "Отчета" Ивана Туркенича:
   "В декабре в наш район пригнали пленных советских бойцов и командиров. Истощенные, полуодетые, они едва двигались. Их поместили в здании Первомайской больницы. Об этом штабу немедленно сообщил Анатолий Попов.
   Штаб постановил: освободить наших бойцов из фашистского плена. Я вместе с Земнуховым и Поповым детально изучил обстановку, выяснил, где и как размещены пленные, сколько охраны и где она расставлена. Под вечер мы заслали Дёму Фомина с ключом и напильником в больницу. С помощью хитрых уловок он проник туда и сумел предупредить пленных. В три часа ночи мы сняли часового, стоявшего у дверей больницы, а Дема в то время открыл изнутри дверь и вывел пленных. Их было двадцать человек; спрятать такое количество людей в маленьком городе не представлялось возможным. Полицейские ищейки устроили бы повальные обыски. Самое лучшее для освобожденных было разойтись поскорее в разные стороны и затем пробираться через линию фронта к своим. Так они и сделали".
   
   За несколько дней до Нового, 1943 года я пошла к своей подруге Клаве, хотела позвать ее пойти погулять. Но ее бабушка воспротивилась:
   - Никаких гуляний! Пусть сидит дома! И ты беги скорее домой и никуда не выходи. На базаре я сама видела, как полицейские схватили мальчишку, который сигареты немецкие продавал. Люди говорят, что партизаны машину немецкую с продуктами разгрузили. Теперь всех будут хватать. Я поспешила домой. Только открыла дверь, слышу, в зале играет патефон. Там Дема Фомин, Гена Лукашов, Витя Петров, Боря Главан, Сережа Тюленин. Патефон играет, а они о чем-то разговаривают. Поговорили и стали собираться. Ушли все. И я рассказала маме о том, что услышала от Клавиной бабушки. Мама расстроилась и то одевалась, то тут же раздевалась.
   - Куда же он ушел?..
   А тут к нам заскочила соседка Анна Васильевна Алимова. - Слышала, Тая, что в городе случилось?- и повторила то, что я узнала от Клавиной бабушки.
   Мама не находила себе места. - Куда же он ушел? Еще в облаву попадет...
   - Да ну, Тая, успокойся, - уговаривала ее Анна Васильевна. - Тот, кого взяли на базаре, совсем мальчишка...
   А я взобралась на табурет, чтобы лучше видеть из окна бугор, из-за которого всегда появлялся Толя. И вот он показался. Радости моей не было границ.
   - Идет! Идет Толя!
   - Ну вот, все в порядке, Тая. Идет Толя, - соседка набросила плотнее платок и ушла.
   Мама расплакалась:
   - Я измучилась, сынок, выглядывать и поджидать тебя. Ты не слышал, полицейские схватили на базаре какого-то мальчонку: продавал сигареты немецкие? Говорят, какую-то немецкую машину выгрузил кто-то. Не знаешь кто?
   - Не знаю, мама. Ты не волнуйся, все обойдется. Всех не схватят. Покорми нас лучше.
   Мама облегченно вздохнула, стала накладывать в тарелки мамалыгу: мне и себе - по две ложки, Толе - четыре. И в который раз повторила:
   - Он - мужчина, ему надо больше.
   Но я готова была отдать брату всю свою порцию, хотя в то время не было ничего вкуснее на свете кукурузной мамалыги. Брат ласково остановил мою руку:
   - Ешь, ешь, тебе надо расти.
   Не успели мы поесть, как пришли Дема Фомин, Гена Лукашов, Боря Главан, Витя Петров, Сережа Тюленин. С ними был и кто-то незнакомый мне. Присмотрелась - узнала Олега Кошевого. В нашем доме Олег Кошевой был впервые, но я его помнила по пионерскому лагерю. Мне показалось, что он подрос, повзрослел. Ребята завели патефон и под музыку продолжали свои разговоры. Толя вышел из дома вместе с товарищами, но вернулся скоро. Попросил маму:
   - Мы с Геной должны уйти на несколько дней. Приготовь, пожалуйста, что-нибудь из еды, и сапоги мои нужно починить.
   Мама снова растревожилась:
   - Куда же вы в такой холод?
   - К тете Маше в Устиновку. Но у Гены нет шапки, я ему пообещал отцову старую. Можно? Ты ее где-то припрятала, найди. Завтра Мария Даниловна придет за шапкой.
   На следующий день к нам пришла Мария Даниловна, Генина мама. Поговорили они, отвели душу. Решили, что ребятам будет спокойнее в глухой деревне у маминой сестры Маши. Там они вернее и от отправления в Германию спасутся, и от возможной облавы. Несколько успокоились матери. Хотя ребята почему-то отложили немедленный уход к тете Маше.
   
   
    
   
   
   

ОТ СЕРДЦА К СЕРДЦУ

   Вечером под Новый год Толя стал собираться уходить.
   - Побудь с нами, сынок, - просила мама. - Посидим, вспомним об отце. Второй год встречаем без него.
   - Мне надо идти, не обижайся, мама. Но я скоро вернусь, - пообещал Толя. Совсем мама загрустила. Чтобы как-то ее развлечь, я придумала нарядить вместо елки большой фикус в кадке. Достала из дивана коробку с елочными игрушками, развесила их на фикусе. "Фантики" наполнила свернутыми бумажками получились "конфеты". И их развесила. Веселым стал наш строгий фикус, словно цветы на нем расцвели.
   Мама тоже завозилась. Сделала из ячневой муки "пирожные", приготовила из свеклы "компот". И все это делали тихо, почти не разговаривали, прислушивались, при малейшем стуке бросались к двери. А Толи все не было.
   Без него и Новый год наступил. Мы не ложились, ждали. После полуночи наконец-то послышались три стука в дверь.
   - С Новым годом, с новым счастьем! - сказал Толя, переступая порог. - О, да у вас елка, и даже с конфетами! - брат увидел фикус, увешанный "фантиками".
   - Сейчас мама угостит нас "пирожными" и "компотом", - я очень обрадовалась, что Толя дома.
   Мама тоже обрадовалась. Поставила на стол тарелку с ячневыми коржиками, налила в стаканы свекольный отвар. Мы чокнулись за Новый год, за отца, за победу наших воинов.
    - За победу - повторил Толя. - Победа придет! Обязательно придет! Я могу и не дожить до нее, но вы доживете. Прекрасной будет жизнь после войны.
   - Что ты такое говоришь, Толя?- побледнела мама.- Почему это ты не доживешь?
   - Всякое может быть, мама, - ответил Толя. - Я тебя об одном хочу попросить: если за мной придут - не плачь. Пусть они не видят твоих слез.
   - Неужели это может быть, сынок? Ну почему же ты не уйдешь к тете Маше в Устиновку?
   - Уйдем, мама, всем нам надо уходить.
   
   1 января Толя днем пошел в город, но скоро вернулся. Был он неспокоен, пробовал читать, и тут же откладывал книгу. Мне показалось, что брат кого-то ждет. Вскоре явился с рюкзаком за плечами Витя Петров. И после этого дверь у нас не закрывалась: приходили и уходили Сережа Тюленин и Дема Фомин, Боря Главан и Женя Шепелев. Беспокоились, что не могут найти Почепцова, никто его уже неделю не видел.
   2 января мы с мамой пошли к соседке Анне Васильевне. Мама села так, чтобы видеть из окна наш двор и дом. Она была рассеянной, разговор никак не вязался. Не выдержала, поднялась.
   - Будьте здоровы, Анна Васильевна. Нам с Лидой нужно домой.
   Открыли дверь и остановились: так много ребят и девушек у нас еще не собиралось. Впервые я увидела в нашем доме Володю Осьмухина, Радика Юркина, Валю Борц. Не всех, кто был у нас в тот день, я знала.
   Совсем тревожно стало маме. А тут Толя говорит:
   - Мама, побудьте пока с Лидой на веранде. Увидите полицейского - предупредите.
   Пошли мы с мамой. Она еле сдерживает слезы, побледнела. Но за улицей смотрит, глаз не отрывает. И вот в конце улицы показался полицейский. Я тут же забежала в комнату:
   - На улице полицейский!
   Все выскочили на веранду и поспешили в балку.
   - Идите в летнюю кухню, - сказал нам Толя.
   Из окна летней кухни я наблюдала за полицейским. Он поравнялся с нашим домом, постоял, заглядывая во двор, и пошел дальше. Когда полицейский скрылся, мы с мамой выждали еще немного и позвали ребят. Все вернулись в дом, собрались в зале. Вскоре пришел Дема Фомин.
   - Ну что, нашел Почепцова? - спросил у него Толя.
   - Нет, не нашел, - ответил Дема. - Мать сказала, что он пошел на хутора менять вещи на хлеб. Но только что-то не верится...
   Долго тихо беседовали. Расходились по одному.
   
   4 января. Витя Петров живет у нас четвертый день. А тут стал собираться домой.
   - Пойду, Толя. Мама и Наташка совсем, наверное, измучились, дожидаясь меня. Будете уходить - пришлите за мной Дему.
   - Пришлем, - ответил Толя. - Ты только будь готов.
   5 января. Анатолий днем ходил в город, но скоро вернулся. Под вечер пришел Боря Главан. Принесли от соседей патефонные пластинки, стали играть. Пела Русланова. Но никто ее не слушал, кроме меня. Ребята слушали друг друга. А мама сидела в потемках в первой комнате и думала свои тяжелые думы.
   Толя проводил Борю, долго был с ним на улице. Вернулся в дом замерзший, чтобы скорее согреться, прилег на кровать.
   - Ставь, Лида, пластинки, ставь, - попросил меня, - пусть играет.
   
   Мы рано уснули в тот вечер. Не знаю, сколько спали, как раздался громкий стук в дверь. По ней били чем-то тяжелым.
   - Полиция!- закричали за дверью.- Скорее открывайте!
   Длинный крюк через всю дверь легко было снять, если нажать ее и просунуть в щель руку. Сколько мама жила, так и не вспомнила, сама ли она сняла крюк или полицейский.
   Их сначала вошло двое. Мама дрожащими руками пыталась зажечь коптилку, но у нее ничего не получалось. Полицейский отстранил ее, навел фонарь на брата, отчеканил каждое слово:
   - Попов Анатолий Владимирович, ты арестован!
   В комнату вошли еще пятеро, принялись делать обыск. Перевернули постели, заглянули во все углы.
   Брат был спокоен, одевался. Мама достала из сундука его новое пальто. Подавая сапоги сыну, тихо шепнула:
   - Где твой документ?
   Толя надел пальто, вложил руки в карманы, посмотрел на маму, потом перевел взгляд на зеркало, которое висело на стене.
   - По уставу руки надо связать, - сказал полицейский. - Давай веревку! - крикнул он маме.
   - Веревку вязать своего сына должна дать вам его мать? - с дрожью в голосе проговорила мама.
   - Дай им веревку, - сказал Толя. - Пусть не отступают от устава.
   - Молчать! - закричал полицейский.
   Другой сорвал кухонное полотенце с гвоздя, но мама опередила его: сняла с вешалки мягкий шерстяной платок. Этим платком и связали брату руки. Впереди шли трое полицейских, за ними Толя. Поравнявшись со мной, брат кивнул мне. Он был намного выше полицейских. Голову держал прямо, и глаза его стали темно-серыми...
   
   Как будто смерч пронесся над нами. В ночи затихли шаги, непроглядная темень навалилась на окна. Мы оцепенело сидели в страшном беспорядке за тем самым столом, за которым всего несколько часов тому назад сидели Толя и Боря. Патефон и пластинки все еще были на столе.
   Мама долго молчала и смотрела в одну точку пустыми глазами. И вдруг вспомнила:
   - Надо же документ его найти. Где он может быть? Толя на зеркало так посмотрел, словно знак подал. Здесь, наверное. Она сняла зеркало со стены, стала откалывать картонные прокладки. Между ними и нашла комсомольское удостоверение Толи, выданное ему на время Отечественной войны.
   - Откуда ты знала, что у него есть такой документ? - удивилась я.
   - Знала, - объяснила мама. - Он его сразу в диване спрятал. А я там что-то искала и наткнулась на него. Но Толя его перепрятал.
   Мама укрыла удостоверение в каменной стенке, и оно пролежало там до прихода наших. И тогда мы узнали, что Олегом Кошевым было выписано 22 временных комсомольских удостоверения. Сохранилось лишь несколько, они - в экспозиции музея "Молодая гвардия". В том числе и Толино - под номером 4.
   
   Едва рассвело, к нам прибежали Зинаида Трофимовна Главан и Мария Францевна Фомина. Борю и Дему тоже арестовали, к ним заводили и Толю.
   Собрали еду, пошли все вместе в полицию. При свете дня я глянула на маму и ужаснулась: ее не узнать - постарела, глаза погасли. Возле полиции увидели Таисию Павловну Шепелеву, Прасковью Титовну Бондареву, Марию Даниловну Лукашову и других матерей. Их сыновья тоже были арестованы в эту ночь. Окна некоторых камер выходили на улицу. Я приблизилась к забору и увидела брата в замерзшем окне. Позвала маму. Толя был очень бледен, но улыбался, показывал что-то на пальцах. Мы ничего не поняли, но рады были уже тому, что увидели его живого. Передачу у нас приняли, вернули пустую посуду. В посуде мы нашли записку: "С меня сняли пальто, но в камере жарко. Передайте больше табаку".
   Отпущенный из полиции подросток Александр Новичков рассказал о том, как привели ребят в камеру. Полицейский тут же стал сдирать с Анатолия пальто, но тот сам снял пальто и швырнул его в лицо полицейскому. В эту же ночь Анатолия избили резиновыми шлангами. И когда мы видели его в окно, его подняли и держали товарищи.
   Мама готовила Толе фуфайку, латала ее, пришивала пуговицы. Пришла к нам Мария Францевна Фомина, умоляет маму сходить к следователю Кулешову, попросить за сыновей.
   - Вы же земляки с ним, - настаивала Мария Францевна.
   - Земляки, - откликнулась невесело мама. - Какие у него теперь земляки, если он свою землю продает? Все-таки мама решилась, пошла к Кулешову. Спросила у него: - За что ребят арестовали? А у сына и пальто забрали, в камере ведь
   холодно...
   - Что ты беспокоишься о пальто? - закричал на нее Кулешов. - Гляди, чтобы ему голову не сняли! Хорош сынок! Так вот, чтобы ты знала - партизаном был твой сын, в так называемой "Молодой гвардии" состоял. Распевают в камерах большевистские песенки! Пощады им не будет!
   Вернулась мама от Кулешова совсем согнувшись. Рассказала все Марии Францевне, поплакали вместе. Ходила по дому, ломая руки.
   
   Я побежала в Изварино к прадеду за самосадом. Было очень холодно, ветер сбивал с ног. К вечеру добралась к бабушкиному дому. Там уже знали про арест Толи. Не пустила меня бабушка обратно на ночь глядя, оставила у себя ночевать. А я спать не могла: как там мама одна? Еще было темно, когда далеко за село проводила меня бабушка. Долго стояла, смотрела мне вслед и вытирала глаза кончиком платка.
   7 января передали Толе фуфайку, еду. Табак не приняли. В Толином пальто вертелся у нас на глазах полицейский.
   Мама решила, что единственная возможность передать сыну табак - подкупить полицейского. Она продала свое пальто и вырученные деньги отдала полицейскому. Так удалось передать Толе два стакана табаку. Получили от него записку на клочке обложки школьной тетради. Она была приклеена к донышку кастрюльки: "Мама, я получил сегодня и вчера табак, за что тебе благодарен. Спасибо всем, кто мне помогает. Получил майку. До свидания. Жду". В пшенной каше передали Толе расческу. Видели в окно, как он ею расчесывался и улыбался. Тем и жили, чтобы что-то собрать и передать Толе, чтобы хоть мельком увидеть его в окне.
   Непосильные, черные дни! Стужа за окном, холодная пустота в доме. Каждое утро приходят к нам Мария Францевна Фомина, Зинаида Трофимовна Главан. Вместе бредем к Шепелевым, Таисия Павловна уже ждет нас у ворот. И снова тот же печальный путь к полиции. А там уже высоченный забор, не видно больше окон камер. Как там за забором, за окнами? Выстаивают матери по несколько часов у забора. Нет сил отойти, нет сил помочь.
   И вдруг крик:
   - Шепелева! Зайди к начальству! Пошла Таисия Павловна. Матери замерли: неужели все? Но вот вытолкнули Таисию Павловну из ворот, идет она вся в слезах. Мама кинулась к ней.
   - Что там?
   Оказалось, что нашли ее записку в передаче сыну. А это запрещалось делать. Ее ударили плеткой и предупредили, что посадят вместе с сыном, если будет передавать записки. Довели мы ее до дома. Вернулись к себе, а мама места не находит, тревожно ей за Таисию Павловну.
   - Давай сходим к Шепелевым, - говорит мне. - Совсем плохо Таисии Павловне сейчас.
   Пошли мы с мамой. Гена, младший сын Шепелевых, мой одногодок, рассказал нам, что видел, как двое полицейских вели Почепцова. Руки у него не были связаны, и полицейские разговаривали с ним. Странным это показалось, но у матерей не возникло никаких подозрений, хотя они видели, как обращались полицейские с их детьми.
   
   Пришли домой вечером. Во дворе нас ожидала Уля Громова. Грустная, похудевшая, под глазами тени. Спросила:
   - Как Толя?
   - Бьют Толю, - ответила мама.- Всех бьют. Окна теперь закрыты - забор высокий поставили, никого не увидишь. Беги, беги, девочка, из дома, пока не поздно.
   - Не могу я уйти, - сказала тихо Уля. - Мама очень больна... Вдруг вам удастся увидеть Толю, скажите, что я думаю о нем...
   Она пошла к своему дому.
   - Словно прощаться приходила, - вздохнула мама.
   
   И снова тот же маршрут - как можно раньше с утра к полиции. И ждать, ждать, ждать, пока вернут пустую посуду. К ней прикасались руки Толи, там, на крохотном листочке, может
   быть хоть одно слово от него. Только бы сумел припрятать, только бы найти... Толпятся матери у сколоченной из досок будки, в окошечко которой полицейский принимает передачи. Какая-то женщина протягивает туда сверток, полицейский разворачивает салфетку - там белая булка и колбаса. Кто сейчас такое может иметь? Слышу:
   - Почепцову Геннадию передайте. Но полицейский возвращает сверток.
   - Он сам сейчас выйдет.
   Прошел по матерям шепот: "Выйдет Почепцов, может, и наших детей выпустят?.."
   Он действительно скоро вышел. Мать подхватила его под руку, и они почти побежали.
   - Геннадий! А как же ребята? Остановись! Подожди! Расскажи! - кричала ему вдогонку мама. Она споткнулась, упала, разбила колено. Горько заплакала. Я подняла ее. Почепцов ни разу не обернулся.
   ...Ему было страшно обернуться, посмотреть матерям в глаза. Матерям тех, кого он предал. Это Почепцов выдал "Молодую гвардию" своему отчиму, тайному агенту полиции Громову. Это он, спасая себя, назвал ее участников. Но матери тогда этого не знали. И мысли не могли допустить, что Почепцова выпустили за предательство.
   
   11 января к нам пришла Матрена Савельевна, мать Ули Громовой. Вся в слезах.
   - Уляшу арестовали сегодня ночью. Мама заплакала вместе с ней.
   - А я же ей говорила: уходи, уходи...
   - За что, Прокофьевна, они взяли наших детей?- спросила сквозь рыдания Матрена Савельевна. - Скажи, если знаешь.
   - Да что тут знать? - ответила мама. - Любят они свою Родину, не могут терпеть, что враг родную землю топчет.
   ...Понесли Толе смену белья и еду. Полицейский еду взял, а белье вернул.
   - Не будет же он со шкурой сдирать то, что на нем! На животе лежит, не поднимается.
   Но записку между прутиков кошелки мы отыскали: "Мне не холодно, в камере теплое белье не нужно. Привет деду, Лиде. Спасибо за табак, присылайте побольше. До свидания".
   Почти каждый день к нам приходят полицейские. Забрали фотоаппарат Толи.
   Поснимали с подушек наволочки, сложили туда последние наши продукты.
    15 января 1943 года. Толя именинник. Сегодня ему 19 лет. Мама выменяла немного муки, испекла маленький пирог, подсластила его свекольным соком. Поспешили к полиции. И увидели под окнами камер грузовую машину с будкой из железных прутьев. Взяли у нас передачу. Толя переоделся. Мама не шла, а бежала, чтобы скорее прикоснуться к белью, еще хранившему тепло сына. Дома сразу же вытащила сверток из кошелки, развернула и закричала: белье сплошь было покрыто кровавыми полосами. Выпавшая из белья записка лежала на полу. Я схватила ее, пробежала глазами: "Поздравьте меня с днем рождения. Спасибо за пирог. Нас рас... Утрите слезы". Вместо "расстреляют" я прочитала "выпустят"...
   В ту ночь мама не сомкнула глаз. Все подходила к портрету Толи, разговаривала с ним. Вспоминала, как была счастлива, когда девятнадцать лет назад ночью родила сына. Тогда она не спала от радости, что обрела его, теперь не спит, потому что теряет. Она как будто бы чувствовала, что эта ночь последняя в жизни Толи. Что он так и останется девятнадцатилетним.
   16 января. Еще затемно мама стала собираться.
   - Не могу больше, пойду к полиции. Ты свари борща, испеки коржики и тоже приходи.
   Я складывала еду в кошелку, когда распахнулась дверь и вошли двое полицейских. Стали вытаскивать диван. Остановились у портрета брата, шепчутся. Я замерла от ужаса: в какое-то мгновение поняла, что брата уже нет в живых. Полицейские вынесли диван, взгромоздили его на воз, сами сели на него и поехали. И тут я вспомнила, что в диване были Толины книги, тетради с его стихами, рассказами. Не знаю, смогла ли бы я их забрать или полицейские не позволили бы мне этого, но всю жизнь казню себя, что не сумела спасти Толины тетради.
   Побежала к полиции. Еще от базара услышала страшные крики. Матери, обхватив друг друга, рыдали. Многие толпились возле стены, где был наклеен лист бумаги. Я подошла и прочитала: "Отправлены для выполнения лагерных работ в г. Ворошиловград следующие лица", дальше следовал перечень фамилий. Отыскала фамилию и имя брата. Мама стояла рядом с Зинаидой Трофимовной Главан и Марией Францевной Фоминой, они плакали и кричали: "Убийцы! Палачи! Будьте прокляты!"
   Я обняла маму и повела домой. Не успели войти в дом, как явились полицейские. Сказали, что забирают одежду Анатолия, чтобы отправить ему в Ворошиловград. Открыли сундук, стали все оттуда в мешок перекладывать. Мама безучастно наблюдала за ними, ее побледневшие губы шептали одно и то же:
   - Моему сыну больше ничего не надо... Убили вы его, убили...
   Все забрали полицейские, опустошили сундук, вешалку. А мама словно окаменела и все шептала что-то, шептала. И тут скрипнула дверь, в комнату вошла Зинаида Трофимовна Главан, за ней - какая- то девушка. Впрочем, девушку я эту видела не первый раз: встречала ее на улице с Борисом Главаном. Как оказалось, в доме у этой девушки жил полицейский. Прошлой ночью он вернулся на квартиру совсем пьяный, хвастался: "Мы этих молокососов постреляли и в шурф пятой шахты сбросили". Надежды больше не было... Списки отправленных в Ворошиловград появлялись на стене полиции еще дважды: 17 января и 1 февраля. Не утихал над Краснодоном плач матерей.
   Ночами 15, 16, 31 января 1943 года гитлеровцы и их приспешники вывезли к шурфу шахты № 5 семьдесят одного арестованного руководителей партийно-комсомольского подполья, участников "Молодой гвардии". Их ставили у края шурфа и расстреливали, а некоторых сталкивали в ствол живыми. Об одной из этих трагических ночей вспоминал директор Первомайской школы № 6 И. А. Шкреба:
   "В 1943 году я жил на улице Банковой, 1. Поздним вечером 16 января я был во дворе и видел, как мимо проехало несколько грузовых машин. Ехали они одна за другой медленно, с потушенными фарами. Вдруг с одной из машин послышалось пение: "Замучен тяжелой неволей..." Через некоторое время со стороны шахты № 5 донеслась беспорядочная стрельба, которая продолжалась несколько минут. Как позже стало известно, в это время и были казнены немецкими палачами герои Краснодона". Горе сроднило матерей. Они собирались друг у друга, плакали, вспоминали. И ждали освобождения, чтобы найти хоть тела своих детей. Бой гремел где-то рядом. По улицам днем и ночью двигались гитлеровские войска, теперь их путь лежал на запад - они отступали. Вражеские солдаты, обмороженные, закутанные в женские платки, одеяла, заходили в дома, забирали все, что еще у кого находили.
   И вот стало тихо. Опустела дорога.
   14 февраля мы пошли с мамой к Шепелевым. Сидели, горевали. Вдруг увидели из окна бегущих людей. Выбежали и мы. По улице шел танк, и на нем наши бойцы. Красные звездочки на шапках, родные лица...
   - Наши, наши пришли! - плакали все вокруг. Плакало счастье, плакало горе.
   - Не дожил сыночек, не дожил, - шептала мама. На следующий день мы пошли к зданию бывшей полиции. Там уже было полно людей. Во дворе, прикрытые соломой, лежали трупы расстрелянных военнопленных. Я пошла, прежде всего, в камеру, из окна которой первое время иногда видела брата. Подняла с пола кусочек бумаги розового цвета: ею я закрывала баночку с кашей. На стене квадратик, расчерченный еще на меньшие. В них буквы "у" и ас": узнала нашу детскую игру "свинку". Постояла у окна с решеткой...
   В следующей камере на стене нарисовано пронзенное стрелой сердце, в овале четыре фамилии: Бондарева, Минаева, Громова, Самошина. Еще надпись: "Погибли от рук фашистов 15/143 г. в 9 часов ночи". Рукой Ули Громовой выведено:
   Прощайте, мама, Прощайте, папа, Прощайте, вся моя родня. Прощай, мой брат любимый, Еля, Больше не увидишь ты меня. Твои моторы во сне мне снятся, Твой стан в глазах всегда стоит. Мой брат любимый, я погибаю! Крепче стой за Родину свою! В одной из комнат обнаружила наш диван, вернее, ящик от него. Но никаких бумаг в нем не было.
   Отсюда все пошли к шурфу. И там уже были люди. Оцепенев, стояли над бездной шурфа, откуда медленно поднимался пар. У стены полуразрушенного здания шахтной бани остатки окровавленной одежды. Снег таял и становился алым, обнажились расчески, гребешки, платочки... От волнения я долбила снег носком ботинка. Образовавшаяся ямка наполнилась розовой водой...
   - Не надо, Лида, - попросила мама. - Отойди: ты топчешься по их крови. О том, что здесь происходило в те страшные январские ночи, мы узнаем из следственных материалов по делу предателей Родины. Арестованных, истерзанных и изувеченных, полураздетых и почти разутых, привозили сюда и загоняли в полуразрушенное здание шахтной бани, там продолжали бить и пытать их, надеясь вырвать признание. Но и у смертной черты молодогвардейцы были непреклонны, как и на допросах. Один из полицейских показал: "Особое влияние на них оказал казненный вместе с ними председатель Краснодонского горсовета Яковлев, который со связанными руками, с поднятой головой сам пошел к стволу шахты и во весь голос воскликнул: "Умираю за партию!"
   Чтобы скрыть следы преступлений, палачи завалили шурф камнями, железом. Несколько дней из-под земли слышались стоны...
   
   И снова непосильные черные дни! Сотни глаз следят за бадьей, которая уходит в глубину шурфа. И вот она поднимается вверх. Еще одно тело погибшего. Все матери вынесли эти непосильные черные дни. Все прикасались к каждому телу, искали приметы, узнавали. И так день за днем две недели! Наша школа уже открылась, и мама настояла, чтобы я не пропускала уроков. Моя родная! Она хотела как-то оградить меня от ужасов шурфа. ...Идет урок истории. Нет, я не слышу, что говорит наша учительница Прасковья Власовна. Я там, у шурфа. Я жду. Распахивается дверь класса. На пороге Гена Шепелев. Он молчит. Я понимаю его без слов. Поднимаюсь и иду как незрячая. Гена догоняет меня, набрасывает на плечи пальто, пытается накрыть мою голову платком. Но я уже бегу, и незавязанный платок развевается на все стороны. Брата узнаю сразу. Его светлые волосы, широко распахнутые серые глаза. Мама стоит на коленях над телом Толи, держит в своих руках его левую руку, на которой нет четырех пальцев. Нет у брата и ступни на правой ноге. Мама ищет раны от пуль на теле сына, ей хочется убедиться в мгновенной его смерти. Но следов от пуль на теле брата нет: в шурф его сбросили живым... Тело нашего Толи кладут на снег, который наносили в здание бывшей шахтной бани, рядом с телами его боевых товарищей...
   
   1 марта 1943 года Краснодон прощался со своими героями. Их похоронили с воинскими почестями в братской могиле на центральной площади города. Я привела маму совсем обессиленную домой, а там нас ждало новое горе: пришла похоронка на отца. Пал смертью храбрых в бою у деревни Дубовка Орловской области. Он пережил сына на 27 дней.
   Через два дня после похорон молодогвардейцев ушел на фронт Слава Тарарин. В письмах к матери он писал: "Я отомщу за смерть моего друга и всех товарищей..." Был он артиллеристом, погиб 7 июля 1943 года. Из друзей брата остался в живых только Виктор Владимирович Шульгин. Многие годы работал директором школы в Краснодонском районе.
   Вскоре после освобождения Краснодона предстали перед судом изменники Родины Почепцов, Громов, Кулешов. Возмездие свершилось: предатели были расстреляны.
   Номер "Комсомольской правды" за 14 сентября 1943 года стал для краснодонцев реликвией. Газета рассказала о подвиге подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия", поместила Указы Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза ее организаторам и руководителям, о награждении орденами и медалями ее участников.
   4 октября 1943 года многолюдно было в зале клуба имени В. И. Ленина. В Краснодон приехал заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Председатель Президиума Верховного Совета УССР М. С. Гречуха. Он вручил родителям и близким ордена и медали, которых были посмертно удостоены участники подпольной комсомольской организации "Молодая гвардия".
   Маме вручили орденскую книжку на орден Красного Знамени под номером 114840, медаль "Партизану Отечественной войны" I степени, удостоверение к ней и письмо:
   "Уважаемая Таисия Прокофьевна! Ваш сын Попов Анатолий Владимирович за доблесть и мужество, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками в тылу врага, награжден Центральным штабом партизанского движения от имени Президиума Верховного Совета Союза ССР медалью "Партизану Отечественной войны" I степени.
   По поручению Центрального штаба партизанского движения вручаю медаль и временное удостоверение к медали № 16852 для хранения ее в Вашей семье как память о славном сыне комсомольце Попове Анатолии. Пом. нач. Центрального штаба партизанского движения. Торицын".
   
   Как ни тяжко было матерям, но они не замкнулись в своем горе. Когда в 1944 году в домике на Садовой, где жили Кошевые, создавался музей "Молодая гвардия", каждая отдала что-то из самого дорогого, связанного с памятью о сыне, дочери. Открылся музей в 1970 году в новом здании - и пошли туда матери, встречались с молодежью, пока были силы, пока были живы. Письма летели со всех концов, люди приезжали в Краснодон из дальних мест. И матери находили мужество, чтобы снова и снова вспомнить и детство, и страшную гибель своих детей, находили слова, чтобы донести до юных сердец и любовь, и гордость, и боль.
   Маму часто приглашали в Первомайскую школу № 6. Она дважды побывала в Москве встречалась с работниками связи, учащимися школы №312, где создан музей "Молодая гвардия". В поселке Кондрашевка Станично-Луганского района Ворошиловградской области мама вместе с пионерами местной школы посадила аллею, которую назвали именем ее сына.
   
   Ушла из жизни мама в 57 лет. А письма идут и идут, люди приезжают, зовут.
   "Поездка на родину "Молодой гвардии", встреча с Вами, Ваш рассказ-воспоминания останутся в наших сердцах на всю жизнь" - это из письма пионеров средней школы села Шведино Ставропольского края. "За вторую четверть у нас 15 ударников, а всего 31 человек", - сообщают пионеры отряда имени Анатолия Попова средней школы № 21 города Сарапула Удмуртской АССР.
   "Наш отряд борется за право носить имя Вашего брата Анатолия. Мы хотим быть похожими на него", - делятся своими чувствами шестиклассники школы № 17 города Черкассы.
   Просят рассказать о брате пионеры средней школы № 9 города Кургана, средней школы № 79 города Барнаула, средней школы № 8 города Томска. Недавно побывали у меня в гостях школьники из Сыктывкара, Кировограда, Тихвина.
   Теперь Первомайская средняя школа № 6 в новом здании - трехэтажная, с просторными классами, кабинетами, актовым и спортивным залами. На третьем этаже - музей. С фотографий смотрят до боли знакомые родные лица... В 1984 году здесь в торжественной обстановке отметили 60-летие Ульяны Громовой: и моего брата.
   Часты и встречи в музее "Молодая гвардия". Бываю на заседаниях героико-патриотического клуба "Молодая гвардия", повязываю пионерские галстуки, вручаю комсомольские билеты, встречаюсь с гостями нашего города. Снова и снова рассказываю о брате и его товарищах. Я не испытала тех опасностей, которые грозили им, когда они, прячась от патрулей, расклеивали листовки, вывешивали флаги, освобождали военнопленных, когда громили на дорогах вражеские машины. Представить даже себе не могу те муки, которые им довелось вынести под пытками, на краю шурфа. Но их мужество, их стойкость, их любовь к своей Советской Отчизне наполняют мое сердце. И сердца тех, кто меня слушает...
   В дни каникул тысячи школьников со всех концов нашей страны приезжают в Краснодон. Отличной учебой, добрыми делами завоевывают они право посетить город комсомольской славы. В музее "Молодая гвардия" проходит перекличка городов РСФСР и Украины, Молдавии и Литвы, Карелии и Чувашии, Узбекистана и Белоруссии, других союзных республик.
   
   На одной из таких встреч от имени свердловчан комсомолец Саша Шушка сказал: "Посещая такие святые места, как Краснодон, мы все время думаем: а смогли бы мы так, как молодогвардейцы? Думаем, уверены, что смогли бы. В этом здесь, в музее, клянемся!" Сентябрь в Краснодоне - месяц молодогвардейской славы. В сентябре была создана "Молодая гвардия", в сентябре Родина наградила ее героев орденами и медалями. В один из сентябрьских дней я присутствовала на посвящении в студенты Ворошиловградского машиностроительного института. Триста юношей в торжественном строю у памятника "Клятва" давали клятву: "Любить и защищать Родину, как молодогвардейцы".
   
   

Наверх