Виталий Михайлович Озеров
Романтические краски и социальный анализ

   Мы уже говорили о том, что материал, к которому обратился Фадеев, начиная "Молодую гвардию", удивительно гармонировал с душевной настроенностью писателя и оказался основой для воплощения его эстетических принципов.
   Подвиги героев Краснодона буквально потрясли Фадеева. По свидетельству его близких, когда он писал сцену казни молодогвардейцев, то не мог удержаться от слез. О настроении, девшем Фадеевым, свидетельствует его статья, опубликованная в январе 1946 года в журнале "Советское студенчество": "Без преувеличения могу сказать, что писал я о героях Краснодона с большой любовью, отдал роману много крови сердца". О том же другая статья, относящаяся к 1947 году. В ней Фадеев писал: "Мне показали материал о подпольной организации комсомольцев Краснодона в период оккупации и спросили: не напишу ли я книжку? Я, пока материал мне не был знаком, ответил, что трудно писать по заказу, а потом согласился. Такой материал мог бы камень расплавить! И я поехал в Краснодон".
   Этот материал так взволновал Фадеева потому, что зримо свидетельствовал о величии героического советского человека, о типических проявлениях его высокого духа. В 1952 году он говорил:
   "В то время, когда я писал "Молодую гвардию", шла борьба с иноземными, немецко-фашистскими захватчиками. В своей книге я старался показать моральное величие нашей молодежи, которая отдавала все свои силы на разгром врага. Все внимание было уделено высокому моральному облику нашего советского молодого человека".
   Действительно, все восприятие Отечественной войны окрашено в этом произведении романтическим ощущением, автор восхищается силой советского строя, красотой советского человека. В 1946 году Фадеев заметил, что на создание "Молодой гвардии" его вдохновили необыкновенная духовная цельность и моральная чистота, "которые могут быть свойственны только людям выросшим на почве честных и справедливых человеческих отношений, людям, облагороженным подлинно великой идеей".
   Духовное богатство личности, воспитанной социализмом, писатель считал наивысшим достижением советского времени, источником и объектом художественного творчества. Сплав эпичности и документализма определяет романтическую тональность "Молодой гвардии", и это хорошо почувствовали читатели - и советские, и зарубежные. Ставя "Молодую гвардию" на экране и на сцене, С. Герасимов создал героическую хронику краснодонской эпопеи, Н. Охлопков - романтическую симфонию, ораторию во славу красоты и непобедимости человеческого духа. Спустя несколько лет постановку "Молодой гвардии" возобновил киевский ТЮЗ. Как писал тогда рецензент "Комсомольской правды", "спектакль получился приподнятым и взволнованным... Юные герои прикрывают тела погибших коммунистов красным полотнищем знамени и произносят над ними слова священной клятвы"
   Эмоциональный настрой романа покорил и такого выдающегося художника современности, как И. Бехер. Он писал, что его "поражает, какой поэтической тонкости достиг писатель", с каким проникновением он передал душевный рост героев "Молодой гвардии". "Я не знаю,- утверждал И. Бехер,-другого романа, который более проникновенно и захватывающе выразил бы столь характерное для советского народа чувство человеческого единения, сознание ответственности советского гражданина за все общество, который сделал бы для нас живыми такое многообразие различнейших персонажей, зачастую антагонистически противоречивых".
   Трагическая ситуация, правдиво воспроизведенная писателем,- еще одно опровержение вражеских измышлений о якобы обязательной для искусства социалистического реализма идилличности. Эти измышления опровергаются всем опытом советской литературы. Изображая любые ситуации жизни, она вовсе не игнорировала и трагические. "Тихий Дон" М. Шолохова завершается моральным крахом героя, "Оптимистическая траге- дия" Вс. Вишневского, как и фадеевский "Разгром",- гибелью многих революционных бойцов. Поэмы М. Алигер "Зоя" и П. Антокольского "Сын" - трагедии в высоком смысле этого слова. И служат они той же задаче - раскрыть непоколебимую стойкость советского человека.
   Боевые дела молодогвардейцев - это прежде всего проверка их нравственных качеств, и тем более трудная проверка, что им зачастую приходится совершать жестокие по необходимости поступки. Когда юноши подобрались к бараку с военнопленными и Виктору Петрову надо было "снять" часового, он без колебаний сделал свое дело. А потом отбросил финку, и его стошнило. "Учились в школе,- говорит Виктор товарищам,- видели перед собой такой широкий, ясный путь жизни, и вот чем вынуждены заниматься!.. И выхода другого нет..." Подпольщики ведут безжалостную войну с захватчиками, истребляя их, как взбесившихся псов. Не могло быть речи о прощении убийц и насильников, однако никто из молодогвардейцев не способен бездумно относиться к той тяжелой необходимости, какую возложила на них роль народных мстителей. Это видно даже на примере Тюленина, которого никак не заподозришь в излишней чувствительности.
   Сережу после казни полицая Фомина охватили противоречивые чувства. "В душе его менялись чувство удовлетворения и азарт удачи, и последние запоздалые вспышки мести, и страшная усталость, и желание начисто вымыться горячей водой, и необыкновенная жажда чудесного дружеского разговора о чем-то совсем-совсем далеком, очень наивном, светлом, как шепот листвы, журчание ручья или свет солнца на закрытых утомленных веках..."
   Проблемы морального характера нередко встают перед персонажами романа. Молодогвардейцы понимают, что немецкое нашествие угрожает всему образу нашей жизни, нашим идейным, нравственным ценностям. Володе Осьмухину "стыдно от сознания униженности того положения, в котором очутились он и вся его семья". Вале Борц противно, затаившись, сидеть в своей комнате: "Унизительно и ужасно было так опускаться". Кошевым приходилось питаться тайком от своих квартирантов-немцев, и "в этом тоже было что-то унизительное - есть, прячась от дневного света". Уля Громова особо обеспокоена тем, что фашисты "хотят добраться и до наших душ"...
   К слову, такое ощущение противоестественности для советских людей фашистского "нового порядка" передано и в произведениях ряда других писателей. Тараса Яценко и его близких (Б. Горбатов, "Непокоренные") мучил даже не страх смерти, а то, что оккупанты могли безнаказанно издеваться над ними. "Могли - и это было хуже, чем если б уж убили..." Так "жить было невозможно", шахтеры восстали для того, чтобы освободить свою землю и "спасти свои души". Сходные размышления в художественно-документальной книге А. Федорова "Подпольный обком действует". Вместе с тем, проходя по деревням, которые фашисты считают "завоеванными", коммунисты еще раз убеждаются: "...Немцы захватили только территорию. Душу народа, его убеждения, его национальное достоинство и самосознание немцы захватить не смогли. Народ по-прежнему верит нам, коммунистам, идет за нами, ждет нашего слова". Рассказывая об испытаниях, выпавших на долю временно порабощенных советских людей, писатели показали непобедимость народного духа.
   В "Молодой гвардии" сочетаются картины эпического масштаба и психологически углубленное изображение морального облика советского человека. Но это не значит, что автор во всех случаях добился полного соответствия и взаимопроникновения обоих планов. Иной раз оказывается большое внимание к нравственным побуждениям персонажей, но не дается углубленного анализа их практической деятельности, многообразия социальных обстоятельств.
   Воспевая молодогвардейцев, автор сумел окружить их светлым, оптимистическим ореолом. Бледнее изображены те силы, которые воспитывали и растили юных патриотов. Произошло известное "опережение возраста" - в первой редакции произведения некоторые молодогвардейцы выглядят значительно старше своих лет, у них гораздо больший политический и организационный опыт, чем его могли иметь пятнадцати - семнадцатилетние юноши и девушки. В уста Олега была вложена речь, которую он обращал к генералу Клеру, сама по себе совершенно верная, но по философской глубине свойственная скорее уж ученому, по крайней мере выпускнику гуманитарного вуза.
   В первом варианте романа одностороннее освещение получили подпольщики старшего поколения. Они смелые и благородные люди, однако плохие организаторы и конспираторы. После провала Шульга и Валько размышляют о недостаточно прочных своих связях с людьми, о допущенных ошибках. Эти мысли сами по себе не могут не взволновать читателей. Если бы к тому же были ярко показаны и дела руководителей большевистского подполья! Никто не усомнится в их боевых качествах, однако эти качества нашли отражение, по существу, лишь в сцене, где Шульга и Валько вступают в единоборство с тюремщиками. Сцена яркая и выразительная, но она, разумеется, не может дать представления о них, как организаторах борьбы, хотя и подчеркивает романтическое звучание образов.
   В том-то и суть, что такого звучания еще недостаточно для многопланового изображения антифашистского подполья. И это очень серьезный вопрос, тем более что он касается двух существующих редакций романа. Первая относится к 1946 году, когда "Молодая гвардия" была издана отдельной книгой. От второй редакции, появившейся в ответ на критику общественности, ее отделяет пять лет.
   В связи с чем издание 1946 года подверглось критике? Упреки в основном сводились к тому, что в романе недостаточно показаны руководящие силы подпольной борьбы и поэтому ее картина получилась неполной, односторонней. В произведении, указывалось в редакционной статье газеты "Правда", не получила яркого отображения организующая и руководящая роль партии в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами.
   "Писатель,- отмечала "Правда",- ставил перед собой задачу показать героизм комсомольцев, молодую гвардию Краснодона. Он внимательно, с увлечением, с подлинной страстью художника изучал материалы, он старался проникнуть в самую глубь молодежной подпольной организации и в души юношей и девушек, беседовал с немногими оставшимися в живых участниками организации "Молодая гвардия". Ему удалось воссоздать облик героев Краснодона. Но из романа выпало самое главное, что характеризует жизнь, рост, работу комсомола,- это руководящая, воспитательная роль партии, партийной организации... В романе Фадеева есть отдельные большевики-подпольщики,- нет большевистского подпольного "хозяйства", нет организации".
   Просчеты писателя объяснялись, во-первых, тем, что в то время, когда Фадеев изучал материалы о деятельности организации "Молодая гвардия", еще не были известны все данные о тщательно законспирированной работе коммунистов, руководивших подпольной борьбой в Краснодоне. Выступая в феврале 1947 года с рассказом о своей работе над романом, писатель свидетельствовал: "Никого не осталось от краснодонского подполья, и было трудно узнать что-либо о нем..."
   Во-вторых, сказалась эстетическая позиция Фадеева. В уже известном нам первом печатном выступлении о молодогвардейцах - статье "Бессмертие" - автор исходил из предположения что опытные работники, оставленные в Краснодоне для организации борьбы против немецких оккупантов, "были скоро выявлены врагом и погибли от его руки или вынуждены были скрыться. Вся тяжесть организации борьбы с врагом выпала на долю молодежи".
   Сама по себе такая ситуация, разумеется, могла быть, и бывала в ряде конкретных случаев, и заслуживала изображения Но как при этом воспринимался читателями роман, от которого ждали художественного воссоздания многогранной картины Отечественной войны? Кое-кому казалось, что автора специально, исключительно привлекает возможность показать молодежь действующую в одиночку, независимо от старших. Крупный румынский писатель Захария Станку в высшей мере одобрительно оценил роман, однако ход подпольной борьбы понял следующим образом: "Лучшие сыны ушли на фронт, остались немногие. Почти во всех краях, захваченных немцами, инициативу взяли в свои руки подростки, мальчики и девочки 15-18 лет. Они предопределили стихийную форму сопротивления, отличную от борьбы партизанских отрядов, которые были упорядочены и оставлены на местах на случай отступления".
   Позднее выяснилось: сведениями об "упорядоченности" подготовленности партизанской войны в Ворошиловградской области автор первой редакции "Молодой гвардии" еще не располагал. Художественная же тональность замысла требовала не столько скрупулезного анализа всех жизненных обстоятельств сколько романтических красок. Это в значительной мере объясняется, на наш взгляд, эволюцией взглядов Фадеева на роль и значение романтики.
   В 20-х годах Фадеев, решительно отвергая книжный романтизм, настороженно высказывался о романтизме вообще, поров был склонен -отождествлять его с идеализацией общественных противоречий. Спустя десятилетие он признал романтику составной части социалистического реализма. В предвоенные и военные годы романтическое начало становилось всё более заметным в его творчестве. Создавая же "Молодую гвардию", Фадеев был склонен несколько абсолютизировать романтику.
   В известной своей статье "Задачи литературной теории и критики" (1947) Фадеев задается вопросом о необходимости найти то главное звено в творчестве, ухватившись за которое можно поднять советскую литературу на уровень ее всемирно-исторического значения. "Этим основным и главным, решающим звеном является показ во всей полноте и силе нашего советского человека и его моральных качеств". Что же нужно для впечатляющего изображения этого человека, его места в истории? Фадеев звал советских писателей к широкому взгляду на сделанное народом, к "крылатости" социалистического искусства. В этом свете он и пересматривал свои взгляды на романтику, считая, что именно она придает "крылья" художественным произведениям. В 1946 году в статье "Советская литература и великие традиции классиков" Фадеев обосновал теснейшую связь нового героя с революционной романтикой.
   "Советская литература, главным героем которой стал новый человек - творец социалистической жизни, тем самым выступила в художественном развитии человечества как провозвестница нового гуманизма - социалистического гуманизма.
   Это обстоятельство, то есть появление на страницах литературы нового положительного героя с безграничной возможностью его развития, морального совершенствования, впервые в истории мировой литературы привело к органическому слиянию реалистического и романтического начал в методе советской литературы".
   Читая статьи Фадеева 1947-1948 годов, замечаешь, что романтика порой трактуется чуть ли не как определяющее идейно-художественное качество нашего творческого метода. Романтика дает умение верно видеть вещи. Романтика помогает разобраться в противоречиях жизни, подымая человека над ними. Вот как трактуется возможность углубленного показа социалистических качеств в заключительной главке статьи "Задачи советской литературы": "Что же нужно, чтобы советская литература еще полнее, глубже, еще возвышеннее показала нашего советского человека? Для этого нужно постоянно помнить, что социалистическому реализму присуща революционная романтика, взгляд в будущее, умение видеть вещи в их развитии".
   Хорошо известно, что революционная романтика органически входит в социалистический реализм, об этом много говорилось еще в дискуссиях 30-х годов. А каким образом и надо ли показывать героя "еще возвышеннее"? Как понимать подобный призыв? Теоретически непроясненное положение о "возвышенном начале" особо акцентируется в ряде статей Фадеева, объективно даже отодвигая на задний план задачу всестороннего изображения жизни в ее сложностях. Чересчур расширительный подход к романтике приводит иной раз к тому, что речь идет уже не о способе изображения, а о том, что политический и художественный идеал доступен чуть ли не одним романтикам. Фадеев исходил из неверного представления о "равноправии" двух "самостоятельных" начал - реализма и романтизма. Они, дескать, существовали извечно; всегда романтизм воплощал связь с прогрессивным идеалом века, а теперь достигнут их синтез и утвердился новый творческий метод, в котором активным началом является романтизм.
   Своего рода гипертрофия романтического начала у Фадеева, случалось, переходила в недооценку критического начала в реалистическом искусстве. В 30-х годах Фадеев сам предупреждал об этой опасности. В статье "Еще о социалистическом реализме" он спорил с теми, кто определяет "наш социалистический реализм только как реализм героический, как реализм, изображающий героев", и называл такие высказывания схема- тическими, ибо социалистический реализм, "утверждая новую, социалистическую действительность, новых героев, в то же время является наиболее критическим из всех реализмов". В статьях 50-х годов упоминания задач критического порядка тоже есть. Но в общем контексте они порой выглядят оговорками, введенными для "равновесия", основное же внимание сосредоточено на задачах "возвышения" жизни и людей.
   Конечно, и об этих работах нельзя судить односторонне. Перечитывая высказывания Фадеева о классической литературе, мы видим, как далеко вперед ушел он по сравнению с 20-ми годами. И взгляд автора стал зорче, проникновеннее, и круг привлекающих его явлений заметно расширился. В своих оценках он опирается не на отдельные, выборочно взятые имена, а на характерные тенденции мирового литературного процесса. Но всего существеннее для него проследить взаимоотношение двух направлений - реализма и романтизма.
   Как явствует из записных книжек Фадеева, он в это время тщательно изучал работы специалистов по западноевропейской литературе, чьи исходные позиции были близки его собственным. Прочитанная в 1945 году книга Б. Реизова "Творчество Бальзака" укрепила его в убеждении, что еще этот писатель стремился к синтезу реализма и романтизма; отсюда делается заключение, которое затем не раз повторит Фадеев: "Слияние, вернее, синтез реализма и романтизма подымает реализм на более высокую ступень". Год спустя, ознакомившись со статьей Т. Мотылевой о Горьком в "Комсомольской правде", Фадеев сделал в своем дневнике запись: "О разрыве между реальным и "идеальным" в западноевропейской литературе, начиная с Флобера, Золя". От "разрыва" к "синтезу" - таким видится автору "Молодой гвардии" ход художественного прогресса.
   Этот "синтез" явился центральным мотивом статьи "Задачи литературной теории и критики". Фадеев пытается установить, в какой мере черты романтизма были присущи большим реалистам прошлого. Он убежден, что необычайной силой своего реализма Бальзак обязан использованию как раз "лучших сторон современного ему романтизма". Литературное же вырождение объясняется все большим ослаблением романтического начала в западноевропейской литературе. В России случилось иначе, потому что "реализм и романтизм, как течения, были почти слиты в творчестве Пушкина, Лермонтова, Гоголя. А если говорить о романтике в том смысле, как мы употребляем это слово в связи с ленинскими высказываниями "о мечтаниях", то начиная с Пушкина и до Горького включительно, этого рода романтика выступает, можно сказать, как характерная черта русского критического реализма" И ниже еще категоричнее: "Сила русского реализма - в той его особенности, что в нем всегда или почти всегда присутствует романтика, вера в будущее, борьба за лучшее будущее...".
   Если процитировать фразу до конца, мы снова встретим характерное дополнение: "...и в то же время он остается самым критическим реализмом из всех, которые знал мир". Если же будем следить за внутренним развитием авторской мысли, то заметим, что вторая часть формулы не получает развития, в то время как первую Фадеев иллюстрирует обильнейшим материалом. Считая, что сила искусства реализма состоит в романтике, он неоднократно это подчеркивает и, ставя в особую заслугу классикам наличие у них положительных идеалов, бегло говорит о разоблачительной силе их произведений.
   Очень симптоматична трансформация фадеевских литературных оценок. В его статьях, речах, дневниковых записях 40-х годов реже, чем прежде, встречается имя Толстого. Фадеев с восхищением пишет о Тургеневе, поэтически воспринимавшем жизнь, о Чернышевском, давшем воплощение мечты о будущем, зато весьма критично относится к Чехову и упрекает его в недооценке героических образов. Рассказывая о ярких и больших характерах из народа, лично ему известных, Фадеев писал в 1944 году: "...То, что Чехов не видал этого, это колоссальное поражение его как художника". По мнению Фадеева, действительность Чехова скучна, потому что он не романтизировал ее и давал в невероятном застое.
   Дело, разумеется, не просто в литературных вкусах и конкретных оценках Фадеева, а в трактовке общих задач литературы. Недаром Толстого он теперь называет писателем героической темы. Противопоставляя создателя "Войны и мира" Чехову, Фадеев пишет: "Сила Толстого перед Чеховым не только в том, что Толстой вообще гигант и поэтому глубже чувствовал народную жизнь. Сила Толстого еще в том, что он - самый беспощадный русский реалист - глубоко героичен".
   Интересна запись А. Розена о подробном разговоре по поводу героев Л. Н. Толстого, который состоялся у него с Фадеевым в блокадном Ленинграде. Подытоживая свои впечатления, А. Розен пишет:
   "Фадеев всю жизнь читал Толстого и наизусть помнил целые страницы. Но только в войну он стал читать и говорить о Толстом без мучивших его обязательных оговорок. Конечно, Фадеев никогда не опускался до того, чтобы бранить Толстого как графа и помещика, но те самые противоречия, без которых Толстой не был бы Толстым, вменялись ему Фадеевым в вину. Ленин, первым показав эти противоречия, никогда не бранил Толстого. В статьях Ленина нет и слова о том, что Толстой мог бы написать "Войну и мир" без Каратаева или вообще как-то иначе, чем он написал. Рапповская критика сводилась к тому, что мог, но не хотел. И Фадеев, укорявший Толстого, читается и сейчас с интересом. И не только потому, что в его статьях встречается подлинный анализ литературных явлений. Фадеев, который целиком обязан Толстому как писатель и великолепно знал это, упрекал Толстого, стоя перед ним на коленях".
   Итак, ныне Л. Толстой для Фадеева не только писатель, срывающий маску с действительности. Но и не только автор героического эпоса. Его опыт богат и многогранен. В одной из бесед с Фадеевым Самед Вургун отдал предпочтение героической тональности, трагедийности произведений. Его собеседник и согласился с ним, и поставил вопрос несколько шире. "Конечно,- сказал Фадеев,- вот Лев Толстой в "Войне и мире" нашел то благородное соединение, так сказать, народной трагедии и жизненных переживаний отдельных людей. Его нельзя упрекнуть, что у него не получилось эпопеи народной борьбы, и нельзя упрекнуть, что у него нет простого человека со всеми его страстями, ошибками, обыденными словами".
   Подобные переоценки классического наследия не были случайными ни для Фадеева, ни для его соратников по литературному делу.
   Вокруг "Задач литературной теории и критики" и других статей Фадеева развернулись оживленные дискуссии - в Союзе писателей, Институте мировой литературы имени А. М. Горького, на страницах журнала "Октябрь". Диспуты способствовали развитию литературной мысли и в то же время обнаружили неправомерность такого понимания реализма и романтизма, которое основано на их отождествлении с критической (реализм) или же возвышающей (романтизм) задачами литературы.
   За возникшими спорами проглядывали разные представления о сущности и направлении литературного процесса, о герое современности. Вопреки тем, кто связывал искусство социалистического реализма с глубоким постижением самой сути мужественной борьбы трудовых людей за преобразование жизненных обстоятельств, другие критики призывали к абсолютизации романтики, к приукрашиванию жизни. Ошибки автора "Молодой гвардии" Б. Бялик видел в том, что он еще "недостаточно приподнимал своих героев-коммунистов" и даже "недостаточно романтизировал этих героев". Путь "приподнимания", таким образом, объявлялся основным для советских художников; в "Молодой гвардии",- писал критик,- новый мир "потребовал романтизации", то есть искусства, "которое отправляется от идеального начала и подчиняет ему начало реалистическое...".
   Уязвимость тезиса о том, что идеальное начало подчиняет себе реалистическую глубину, подчеркивалась большинством участников дискуссии. Естественно заострялся вопрос о художественном постижении существа общественного развития, его закономерностей и движущих сил. В эти годы развернулась борьба с "теорией бесконфликтности", и предстояло внимательно продумать задачи искусства в реалистическом отображении противоречий действительности. Призывы к "приподниманию" литературных героев не могли в этих условиях не вызвать решительного оспаривания. Но не о защите пресловутой "дегероизации" шла речь в теоретически наиболее весомых работах (Б. Рюрикова, А. Макарова и других). Отстаивался образ человека деятельного, героического, однако без котурнов.
   Дискуссии не прошли бесследно для Фадеева. Он остался верен своей ориентации на яркое, вдохновенное изображение нового в жизни. Напомним, что некоторые критики неправильно толковали призыв Фадеева изображать не только сущее, но и должное. В их интерпретации получалось так, будто он, говоря не очень четко "о яблоке Мичурина", призывал умозрительно конструировать будущее, людей такими, какими они "должны быть". На самом деле Фадеев призывал видеть в сегодняшней реальности те черты, которые уже есть и будут развиваться, широко проявляться завтра. Позднее попытки А. Дремова взять Фадеева в союзники для защиты идеального героя были подвергнуты справедливой критике Арк. Эльяшевичем. Д. Стариков полемизировал с И. Эренбургом, который считал, что фадеевский призыв изображать человека, каким он должен быть, равнозначен противопоставлению критического и социалистического реализма.
   Но еще ранее дискуссии заставили Фадеева вновь задуматься о высказанных теоретических положениях, исправить неточные формулировки, отчетливо заявить о необходимости отображать жизнь во всей ее полноте и сложности. Приступая незадолго до смерти к подготовке сборника "За тридцать лет", Фадеев посчитал нужным прокомментировать некоторые места своих теоретических работ, которые могли "создать ложное представление, будто в социалистическом реализме существуют как бы два "начала": одно - собственно реалистическое, являющееся, так сказать, "критическим началом", а другое - собственно романтическое, утверждающее, так сказать, все положительное и светлое". Он дает более точное, чем прежде, определение нового творческого метода. Вслед за процитированными идут слова: "Между тем социалистический реализм - это прежде всего правда о жизни; понятие социалистического реализма обнимает все стороны правдивого изображения жизни в ее революционном развитии".
   Фадеев делает сноски, в которых исправляются формулировки, согласно которым изображение положительных явлений в жизни и положительных героев является "специальностью" романтики, а под реализмом понимается изображение не всей полноты жизни, а только ее отрицательных явлений. Романтика определяется как "художественное выражение или воплощение желаемого, должного, мечты художника. В тех случаях, когда желаемое и должное - мечта - не уводят от жизни, а вытекают из правдивого изображения самих явлений жизни, эта романтика выступает как необходимый и важнейший элемент всякого большого, подлинного "крылатого" реализма". Попутно Фадеев замечает: "Внимательный читатель сборника может убедиться, что эта мысль проводится мной на протяжении многих лет моей литературно-критической деятельности".
   Так очень важное для Фадеева теоретическое положение, которое он разрабатывал в течение десятилетий, вылилось в более отточенные формулы.
   Примечания эти сделаны в 1956 году, когда писатель заново обдумал ряд вопросов, связанных с революционной романтикой.
   Возвращаясь же ко времени, когда им было выдвинуто положение о синтезе реализма и романтизма, следует учесть, сколь перекликались теоретические построения и творческий опыт автора "Молодой гвардии".
   Позиции, занятые Фадеевым-теоретиком, неверно было бы оценивать однозначно, как целиком и полностью ошибочные.
   Говоря о слабостях "Молодой гвардии", связанных с определенной гипертрофией романтического подхода к задачам изображения, нет никакой нужды хоть в какой-то мере компрометировать правомерность романтических способов изображения. Для художественного воплощения такого материала, который был в распоряжении Фадеева, для поэтической тональности, которую он избрал были нужны романтические краски. Да и вообще неверно забывать о значении революционной романтики. В 1959 году, выступая перед саратовскими студентами, К. Федин говорил о том, как развивалось отношение к романтическому у Фадеева, начиная со статьи "Долой Шиллера!": "А что потом случилось с Александром Александровичем? Он сам в свои произведения вложил такой огромный динамический заряд революционного романтизма, что вы, молодежь, теперь ему за это бесконечно благодарны. Романтика в жизни существует, и от нее нельзя уйти, да и не надо уходить".
   К сожалению, критики иногда "уходили". Так, В. Боборыкин посчитал, что романтические мотивы и интонации в "Молодой гвардии" окрашивают "страницы, посвященные образам вожаков подполья, в искусственно яркие цвета".
   Анализируя опоры о "Молодой гвардии", надо учитывать, что Фадеев в своих теоретических суждениях горячо отстаивал собственную творческую практику, совсем недавний опыт работы над этим произведением. Он тогда еще не успел выверить только что завершенную работу. В очень современном "контексте" воспринимали ее и коллеги Фадеева. Вс. Вишневский в письме П. Павленко рассказывал:
   "В ССП, в литературной среде - некоторое оживление... Обсуждаются новые произведения 1946 года. Идет сессия в Институте литературы. Фадеев сделал два дискуссионных выступления. Он развивает мысли о природе романтизма... Эволюция его с 1929-1930 годов примечательна. Он приходит к положениям, которые мы, революционные романтики, выдвигали в дни ожесточенных споров со "столбовой дорогой налитпостовцев". Пересказывая выступления Фадеева, Вс. Вишневский утверждал, что автор "Молодой гвардии" создает спорную схему, в которой нет ряда писательских имен, явлений жизненного и литературного развития. Но все это понятно, "ибо таким образом создаются некие теории на базе опыта "Молодой гвардии". Фадеев переполнен материалом, мыслями своей книги,- видит главным образом свой опыт..." .
   Со свидетельством писателя перекликаются наблюдения критиков.
   A. Макаров писал:
   "Можно спорить (да еще и как спорили) с теоретическими выступлениями А. Фадеева, защищавшего в конце 40-х годов революционный романтизм, как окрыляющее начало в социалистическом реализме. Но нельзя не видеть, что взгляды Фадеева тех лет целиком и полностью основывались на его художественной практике, на только что рожденной Фадеевым-художником "Молодой гвардии". Взгляды художника на искусство всегда, так сказать, практически-субъективны и не могут быть иными. В плане общелитературного развития точка зрения Фадеева на сущность и задачи социалистического реализма страдала явной пристрастностью и ограниченностью, она могла даже расцениваться как заблуждение, но именно этому заблуждению мы обязаны "Молодой гвардией" - этим гимном молодому поколению".
   B. Перцов, отмечавший близость романтической манеры у Фадеева и А. Довженко, в свою очередь не отделял ее от тогдашних теоретических воззрений. "...Фадеев, в котором теоретик был силен, рассуждал, конечно, в прямой связи с тем, что он делал как художник. "Реализм и романтизм,- говорил он,- спор об этом как старая рана. Иногда боль от нее утихает, и кажется, что рана зажила. Но нет, вновь и не всегда понятно отчего, она опять дает себя знать. Для меня сейчас это любовь, любовь к тем людям, которых я хочу изобразить так, чтобы их все полюбили...".
   По заявлению М. Храпченко, Фадеев рассказывал ему о том, как, "работая над "Молодой гвардией", он долго не мог отыскать верный тон повествования. Все материалы были собраны, отчетливо представлялись и характеры героев, и развитие действия, но работа не двигалась, ибо не определилась одна из особенностей повествования. Но как только писатель ясно ощутил соответствующий общему творческому замыслу тон рассказа -взволнованно-патетический и в то же время сурово-сдержанный,- работа пошла легко, без всяких остановок".
   Романтическая атмосфера, разлитая в романе "Молодая гвардия", соответствует творческому заданию автора: показать красоту души молодого поколения, вступившего в жизнь в пору жестокой борьбы за великие ценности социализма, за свободу и независимость родины. В этом художественная сила "Молодой гвардии". Но когда за морально-этическими проблемами не смог разглядеть полноты картины, которая претендовала на эпическую, тех сил, которые направляют борьбу, выявилась известная ограниченность авторской манеры.
   По мнению Е. Книпович, автор "Молодой гвардии" не всегда находит меру зависимости и свободы героев от него, их "создателя", он порой не показывает реальной почвы, вырастившей молодых людей. Перед Фадеевым возникала опасность стереть то, что кажется мелочью, а на деле является острым, неожиданным проявлением главного.
   К. Зелинский, отмечавший "усиление... романтических элементов стиля" в "Последнем из удэге", соглашался не со всем в "Молодой гвардии". "...Эта тенденция,- писал он,- получит дальнейшее развитие и несколько новое направление в "Молодой гвардии", в которой обнаружатся и некоторые отрицательные стороны этого нарастания субъективизма (понимаемого, разумеется, в узколичном плане)". Это замечание, возможно, не совсем точно, особенно формулировка о "субъективизме", но определенный резон в беспокойстве критика был.
   Впрочем, дело не в частных просчетах писателя. О многом заставляют задуматься воспоминания С. Герасимова, участника заседания Секретариата Правления Союза писателей СССР, состоявшегося сразу же после появления статей с критикой "Молодой гвардии". Фадеев на этом заседании говорил: "По-видимому, я увлекся. Я увлекся молодостью, видя в ней и настоящее, и прошедшее, и будущее. И потерял чувство пропорции. И получилось объективно так, что чисто лирическое начало заслонило все остальное. Видимо, я выхватил из жизни то, что непосредственно совпадало с этой лирической структурой, и проходил мимо того, что не совпадало с ней. Из поля моего зрения ушли факты всенародной борьбы с немецким фашизмом, и вся книга получилась вследствие этого неточной, а проще сказать - неверной".
   Не впервые Фадеев проявил излишнюю резкость в оценке собственного труда, объявив книгу "неверной". Приступив к доработке "Молодой гвардии", автор не стал менять ее структуру, он сосредоточился именно на неудавшихся линиях, сделал ряд больших и малых вставок в текст.
   Результат творческой работы, благодаря которой в 1951 году появилась новая редакция романа, широко известен. Во второй редакции образы большевиков-руководителей получили яркое освещение. Но иногда задается вопрос: а нужна ли была эта переработка романа, не являлось ли требование ее актом произвола? Появлялись статьи, доказывавшие, что второй вариант хуже первого да к тому же означает отказ от плодотворного замысла показать патриотизм и активность молодежи, проявлявшиеся и в тех условиях, когда она осталась без руководства со стороны взрослых. Так, К. Симонов, признавший в свое время правомерность включения в роман образа Лютикова и успех в доработке образов Проценко и Екатерины Павловны, спустя несколько лет отверг критику в адрес романа как стремление "видеть желаемое вместо действительного" и утверждал, что "первое издание отличалось большей внутренней цельностью и более точным соответствием первоначальному замыслу". Эта статья вызвала ряд возражений. В "Ворошиловградской правде" появилось протестующее письмо нескольких научных и партийных работников, в "Литературной газете" - выступление директора Краснодонского музея "Молодой гвардии", отдававшего предпочтение второй редакции романа. "Правда" в заметке "Среди газет и журналов" (29 августа 1956 г.) поддержала эти выступления. К. Симонов в своих "Литературных заметках" признал правомерность второй редакции "Молодой гвардии", но теперь заявил о праве обеих редакций на "сосуществование".
   Как и К. Симонов, В. Каверин высказался за вариант, в котором молодежь изображалась борющейся без чьей-либо помощи. Введенные в роман главы, по его мнению, ярки, "но мысль, которая озаряла каждую строчку "Молодой гвардии", которая была зажжена где-то в глубине романа,- эта мысль оказалась притушенной".
   С авторами этих статей не согласились большинство критиков. М. Чарный писал в "Литературной газете": "Как ни трогательны и высоки образы коммунистов Валько и Шульги, разве не более значительны для нашей жизни типы коммунистов, которые сумели преодолеть неимоверные трудности подполья и прийти к победе? Во втором варианте А. Фадеев развернул образы Лютикова и Проценко, типичность которых приобрела глубокий исторический смысл". С возражениями К. Симонову выступил также А. Дементьев.
   Тем не менее отрицательное отношение к проделанной Фадеевым работе получило известное распространение, и не только в нашей стране. Очень приятно было узнать, что в Венгрии вышла монография о Фадееве, написанная Палом Кардошем. В монографии немало удачных страниц, метких наблюдений, в целом она заслуживает одобрительной оценки. Но вопрос о двух редакциях "Молодой гвардии" здесь получил неверное истолкование. Автор оспаривает критические замечания в адрес первого варианта, считая, что второй "смазывает, обедняет детскую красоту внезапно проявившегося героизма, поразительно быстрого, но совершенно понятного при чрезвычайных обстоятельствах духовного развития, и, вклинивая отлично выписанные, но отвлекающие внимание от главной темы фигуры взрослых, раскрывая историю жизни их, автор нарушает единство действия".
   Опрометчивость этих заявлений станет несомненной, когда мы проанализируем существо сделанных Фадеевым изменений. Другой разговор, что действительно было бы неправильно зачеркивать первую редакцию романа из-за имеющихся в ней недостатков (а так делал С. Шешуков в своем пособии для учителей "Александр Фадеев"). Несмотря па эти недостатки, читателю совершенно ясно, что комсомольцы держатся столь мужественно именно потому, что они воспитаны партией, до конца сохранили преданность коммунистическим идеалам, принципам советского жизнеустройства.
   Учтем к тому же, что Фадеев вовсе не собирался ограничиваться изображением одной лишь молодежи. "...Я не ставил цели,- рассказывал он на собрании прозаиков в феврале 1947 года,- дать историю Молодой гвардии, а [хотел показать] советского человека в оккупации - в аспекте молодежном, через молодежь, но дать разрез общества всего и - молодежь как будущее этого общества, как первый показатель его несомненного торжества". Аналогичен рассказ Фадеева в беседе с областными писателями в апреле 1946 года:
    "Другая сторона дела, которая недоучитывается многими людьми, которые читают роман, это то, что роман вовсе не о "Молодой гвардии", хотя он так назван. Основная мысль и идея - вовсе не только идея преемственности поколений. Непосредственный молодой читатель воспринимает, что это история той "Молодой гвардии", которая существовала, о которой в свое время были опубликованы материалы. Но у меня в романе есть другой замысел, в который замысел о "Молодой гвардии" входит как часть. В моем романе большое место занимает взрослое подполье... Нельзя сказать, чтобы этот роман был написан только для молодежи... Такой литературный критик, который подходил бы к этому роману как роману о нашей молодежи, сделал бы большую ошибку. Здесь та идея, которую я сам лично хотел бы вложить в роман, который я писал, гораздо шире. Для меня важны эти взрослые подпольщики и все взаимоотношения поколений, эта тема простого человека, которого я стремился воплотить не только в молодых людях, но и во взрослых, в их родителях, в их отношениях, взаимоотношениях".
   Первичный замысел был оттеснен в ходе работы впечатлениями о подвигах самых юных, у автора оказалось недостаточно жизненных реалий, чтобы столь же впечатляюще воплотить "отношения, взаимоотношения" взрослых. Но, как видим, у него отнюдь не было принципиального стремления "герметизировать" тему молодежи.
   Фадеев давал широкую панораму народной борьбы, и в новой редакции он хотел еще полнее и точнее представить силы, ведущие ее. Изображение связей старших подпольщиков с молодыми ничуть не снижало в его представлении героического подвига молодогвардейцев, так как эти связи очень естественно обогащают обе стороны. Почему роман должен был ухудшиться из-за того, что картина борьбы стала более полной,- понять трудно. Почему образы молодых героев должны были потускнеть, когда их стали дополнять другие персонажи,- совершенно необъяснимо. Наконец, нельзя забывать, что Фадеев сам посчитал нужным доработать роман.
   Был ли добровольным и осознанным этот шаг? Без всяких сомнений! Наши зарубежные недоброжелатели израсходовали немало чернил, чтобы доказать противоположное. Американский "советолог" У. Викери ничтоже сумняшеся уверяет, будто Фадеев действовал не по внутреннему убеждению, а был вынужден взяться за переработку романа после того, как на него "было оказано давление". С подобным высказыванием перекликаются рассуждения Витторио Страды. Критику первой редакции "Молодой гвардии" он объясняет отступлением художника от "сталинских канонов", согласно которым якобы "было неприемлемо, что советские люди организовались сами и на борьбу с фашистскими захватчиками их повела совесть". Как и заокеанский "советолог", итальянский критик закрывает глаза и на факты, связанные с творческой историей "Молодой гвардии".
   А эти факты говорят о том, что автор взялся за доработку романа по внутреннему убеждению. Конечно, Фадееву нелегко было пережить критику своего труда. Она была излишне острой, в какой-то части несправедливой. Неправилен был упрек в том, что Фадеев напрасно изображал трудности эвакуации, панику. Грубости и натяжки, разумеется, не способствовали хорошему самочувствию автора. Рациональное же зерно высказанных критических замечаний Фадеев не мог не принять во внимание. Уже в декабре 1947 года, в речи перед избирателями, он заявил: "Возможность исправить ошибки, на которые мне было правильно указано,- в моих собственных руках, и я обещаю вам, что сделаю это".
   Выступления и письма Фадеева, относящиеся к 1948-1951 годам, полны сообщений о дальнейшей работе над "Молодой гвардией".
   В 1948 году в статье- к 30-летию ВЛКСМ "Наш молодой читатель" говорилось о слабостях литературы, которая "еще не показала, как всегда и во всем наша партия воспитывала и воспитывает молодежь. Это относится и к роману "Молодая гвардия", который, в основном, был подвергнут справедливой критике".
   Через месяц в речи на Втором съезде украинских писателей Фадеев опять упомянул о "Молодой гвардии": "Помимо политической стороны вопроса, которая вам хорошо известна, в романе есть и тот недостаток, что я не показал большевиков в работе".
   В личных письмах тоже выражено критическое отношение к сделанному. "Меня покритиковали,- пишет Фадеев в январе 1948 года И. Абезгаузу,- не за то, что эти подпольщики плохо описаны, а за то, что нужно было бы шире показать деятельность нашей партии в подполье и показать не только таких большевиков, которые оказались организационно слабыми и провалились, а главным образом таких, что сумели организовать силу для действенного отпора немецко-фашистским захватчикам. Последнее, конечно, более типично, и я это еще сделаю". Просчет первой редакции, говорится в письме к Г. Цапурину, состоял в том, что "партия в романе показана главным образом через Шульгу и Валько, которые плохо организовали подполье...". Но большевики всегда побеждали своим организаторским умением, "поэтому следовало бы в романе... показать эту сильную сторону большевиков. Вот это я и собираюсь сделать". В письмах 1948 года сообщается о намерении в ближайшие месяцы переделать роман, затем называется новая дата его окончания - конец 1949 года. Этот срок еще не раз отодвигался, но работу Фадеев вел в избранном направлении.
   В 1951 году в беседе со студентами Литинститута писатель заметил, что недостатки "Молодой гвардии" подверглись "справедливой критике в печати". В конце года в беседе с чехословацкими литераторами он вернулся к вопросу о романе, его дальнейшей судьбе:
   "Вы думаете, мне было приятно читать, что я неправильно отобразил в "Молодой гвардии" старшее поколение? Конечно, это не было приятно, но я не могу не признать, что эта критика была объективной: этой критикой не хотели ни дискредитировать, ни уничтожить мою книгу. Критика только констатировала, что было бы лучше, если бы старшее поколение было в этой книге изображено правильнее. После трех бессонных ночей я решил поступить так, как поступил бы каждый писатель,- переработать свою книгу".
   Твердо осознать пути доработки романа Фадееву помогла сама жизнь: к середине 1948 года стали известны новые материалы, неопровержимо доказавшие, что в Краснодоне успешно действовала подпольная партийная организация, руководившая комсомольцами. В апреле 1950 года Фадеев в письме к А. Колесниковой сообщал: "...Года два с лишним тому назад "Молодая гвардия" была подвергнута критике в печати за недостатки в изображении большевистского ("взрослого") подполья при немцах в Донбассе. Действительно, к тому времени обнаружилось много нового материала о деятельности большевиков в Ворошиловградской области, и в частности в Краснодоне, материала, которым я в свое время не располагал. Я принял эту критику и дал обещание в печати, что роман дополню".
   Опубликованные после войны документы содержат обильные сведения о большом и сложном подпольном "хозяйстве", которое создали коммунисты под носом врага. Много фактических данных на этот счет было приведено в статье секретаря Ворошиловградского обкома партии А. Гаевого "Они идут с нами". Опираясь на архивы, он доказал, что уже летом 1942 года в Краснодоне была создана подпольная партийная организация.
   Интересные факты были обнародованы "Комсомольской правдой" (в статье преподавателя Ворошиловградского пединститута Р. Новоплянской "Новое о героях Краснодона": еще до организации "Молодой гвардии" коммунисты привлекали молодежь к боевой деятельности, все основные операции "Молодая гвардия" проводила под руководством и по указаниям партии.
   В составленных Краснодонским райкомом ЛКСМУ "Материалах о работе подпольщиков во время оккупации нашего района" упоминались как организаторы партизанского отряда Лютиков и Бараков: "Указанные товарищи возглавляли кроме созданного ими отряда еще и отряд "Молодой гвардии".
   Луганский обком КП Украины в феврале 1959 года принял специальное постановление, в котором подтверждены факты партийного руководства комсомолом Краснодона. Для работы в тылу врага здесь был оставлен Филипп Петрович Лютиков. Мастер-самоучка, он еще в годы гражданской войны партизанил в тылу у белых. Коммунист ленинского призыва, принимал активное участие в восстановлении Донбасса, был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Выполняя партийное задание, Лютиков устроился в механические мастерские немецкого дирекциона № 10 и превратил их в центр партийного подполья. Погиб он с молодогвардейцами, своими верными помощниками. Их судьбу разделил и Николай Петрович Бараков, шахтер, ставший в 30-х годах инженером, добровольно ушедший на фронт в 1941 году. Краснодонский райком партии и его оставил на подпольной работе; Бараков помогал Лютикову во всех важнейших делах, предоставлял свою квартиру для конспиративных собраний. Рука об руку с двумя партийными руководителями сражались против захватчиков старый горняк, выросший до управляющего шахтой Андрей Андреевич Валько, третий секретарь райкома Герасим Тихонович Винокуров, секретарь парторганизации шахты № 1-бис Даниил Сергеевич Выставкин, Мария Георгиевна Дымченко, Тихон Николаевич Саранча, Галина Георгиевна Соколова, Степан Григорьевич Яковлев.
   Автор "Молодой гвардии", приступая к переработке романа, не только знакомился с новыми публикациями, он изучал и документы, которые не предназначались для печати. В его архиве сохранилась также рукопись статьи Р. Новоплянской в еще не правленном для печати виде. Фадеев завел специальные папки для материалов о ворошиловградском и краснодонском подполье; здесь наряду с газетными вырезками собраны стенограммы выступлений оставшихся в живых молодогвардейцев, записи бесед с работниками механической мастерской, где развернули свою деятельность Лютиков и Бараков, ряд воспоминаний о большевиках-подпольщиках. В распоряжении писателя оказались отчет Ивана Туркенича о боевой деятельности "Молодой гвардии", документы обкома партии о подпольной группе Лютикова, рассказ А. Л. Колтуновой, хозяйки квартиры, где жил Лютиков.
   Несколько позже Фадеев ознакомился с диссертацией ворошиловградского преподавателя Г. С. Марголина "Ворошиловградская областная партийная организация во главе народных масс области в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в 1942-1943 годах". Свое отношение к диссертации Фадеев выразил в письме к ее автору:
   "Не могу Вам передать, какую помощь в моей работе над новыми главами "Молодой гвардии" оказала Ваша диссертация! Она действительно осветила многие стороны подпольной работы Ворошиловградской областной партийной организации... и многое, казавшееся раньше неясным, теперь вполне прояснилось". В отзыве Фадеева на работу Марголина говорится, что она сняла "всякую возможность ложного представления о деятельности "Молодой гвардии", как о чем-то единоличном".
   В общем жизнь восполнила существенный пробел в краснодонской эпопее, художественно отраженной в романе "Молодая гвардия".
   Существенно уточнялись и развивались за эти годы и литературно-теоретические взгляды Фадеева. Автор "Молодой гвардии" напряженно размышлял о многогранном изображении - в их тонком единстве - общественной деятельности и нравственных стремлений советских людей. В новой редакции романа теснее связываются задачи романтического изображения идеала и пристального анализа действительности, критики всего, что мешает достижению идеала. Фадеевым снова ставится постоянно волновавший его вопрос о различии между старым гуманизмом и гуманизмом советским, и он подчеркивает, что главное в нашем гуманизме - показ человека прежде всего через деяние, общественную деятельность, участие в жизни трудового коллектива. Это общее требование Фадеев относил и к самому себе. Беседуя в 1951 году со студентами Литинститута, он обратился к собственному нелегкому опыту:
   "Могу сказать, что недостаточно умелая организация материала, неверное выделение главного в значительной степени предопределили те недостатки "Молодой гвардий", которые подверглись справедливой критике в печати". Недостатки в организации материала, продолжал Фадеев, часто соседствуют с рыхлостью литературного произведения, а эта последняя свидетельствует о том, что не все стороны произведения "были подчинены выражению главной мысли, главной идеи". И тут возникает вопрос о широте и многогранности картины, которая изображена художником. Сложность его работы "умножена особенностями нашей жизни: в события вовлечены огромные людские массы; человек включен в самые разнообразные связи с другими людьми, и трудно его показать вне этих связей".
   Фадеев будет еще не раз говорить о необходимости изображать советского человека в коллективе, изображать те организации, без которых невозможно представить нашу действительность. Подтвержденные уроками собственной работы над романом "Молодая гвардия", которая потребовала глубокого социального анализа взаимосвязей, соединяющих все борющиеся силы советского народа, эти мысли Фадеева дают представление об углублении его эстетических убеждений. Многое переосмыслив и уточнив, писатель акцентировал внимание на неразрывности революционной практики и революционной морали, выступил против механического разделения жизни советских людей на область труда и область сугубо личных интересов. Эти соображения поныне сохраняют свой общезначимый смысл.
   Как подтверждают дневниковые записи, Фадеев с весны 1948 года обдумывал основные сюжетные линии, связанные с работой подпольной партийной организации Краснодона.
   22 июля 1948 года появляется заголовок "К материалам о нашем подполье при немцах". Далее идут записи об уходе партизан в подполье еще за несколько месяцев до оккупации района гитлеровцами, о связи с партизанским штабом.
   15-16 октября новые записи сообщают об использовании партизанами "своих людей на должностях старост, полицаев, даже бургомистров", о работе "по политическому воспитанию бойцов и населения".
   12 ноября Фадеев под очень характерным заголовком "Об изменениях в романе "Молодая гвардия" формулирует план намеченной работы (цитируется с сокращениями):
   "Развить линию Проценко и его жены.
   Иначе обосновать провал Валько.
   Изменить образ Лютикова и сохранить его до дней гибели "Молодой гвардии" как руководителя.
   Сочетание партизанской борьбы с подпольной работой.
   Развить сцену: жена Проценко - Земнухов.
   Показать всю организаторскую роль партии в период эвакуации...